Джордж Х. Кокс. Смерть в Панама-Сити. Пьер Немур. Моя первая белая клиентка. Чарльз Уильямс. Змея Джордж Х. Кокс Смерть в Панама-Сити (Пер. с англ. И. Тополь) 1 Джим Рассел знал, что однажды ему придется вернуть Максу Дарроу долг. Напоминание о том, что пора выполнять обязательства, которые он взял на себя на Лусоне еще весной 1945 года, пришло девять лет спустя из Панамы, и в нем не было ничего странного для того, кто знал Дарроу; несколько неожиданным был, скорее, сам способ напоминания. Когда в конце марта в пятницу утром он вошел в свой кабинет в адвокатской конторе «Стенфорд, Салливен, Маркс и Боун», на письменном столе лежал конверт, прибывший авиапочтой. Письмо было коротким и несколько невнятным: «Дорогой Расс! Я хочу воспользоваться тем обещанием, которое ты мне дал когда-то. Если у тебя что-то не получится, сообщи телеграммой и смени заказ на удобное для тебя время. Чем скорее ты приедешь, тем лучше. Заранее признателен — Макс». Джим еще раз перечитал письмо, и, когда его мысли вернулись в прошлое, легкая улыбка тронула уголки губ. Он достал из конверта авиационные билеты и увидел на них свое имя. После внимательного их изучения содержание письма несколько прояснилось. Из заказанных билетов следовало, что он должен вылететь через Майами в аэропорт Токумен в Панаме рейсом из аэропорта Айдл-уайлд в понедельник днем; согласно обратному билету он должен был покинуть Панаму в пятницу, вылететь в Нью-Йорк через Новый Орлеан и вернуться в субботу утром. Тут он откинулся в кресле и взглянул в окно на серый холодный туман, висевший над крышами и скрывавший вид на гавань, и улыбка его погасла. В глубине души он всегда подсознательно понимал, что такой призыв может прозвучать в любой момент и что тот будет связан с определенным риском, ибо человек, о котором он сейчас вспоминал, обладал способностью притягивать к себе неприятности в самых разных формах. Но сейчас, постаравшись прогнать эти неприятные мысли, он с удовольствием думал о том, как удачно сложились обстоятельства, благоприятствуя этой поездке. Неожиданно подхваченный где-то неделю назад вирусный грипп заставил его на несколько дней покинуть контору. На работу он вернулся в прошлую среду и вынужден был уйти с обеда, таким слабым себя почувствовал. В четверг он был вызван в кабинет мистера Стенфорда по текущим вопросам, и старший партнер поинтересовался его здоровьем. Джим ответил, что ему гораздо лучше; еще немного пошатывает, но этого следовало ожидать. Стенфорд удивил его. — Что вам нужно — проворчал он добродушно, — так это немного солнца. Не стоит слишком беспечно относиться ко всем этим делам с вирусами. Возьмите отпуск на недельку, поезжайте во Флориду или куда-нибудь еще. По-моему, у вас сейчас нет никакой особо срочной работы, верно? Джим пробормотал какие-то слова благодарности, и Стенфорд отпустил его. — Я все устрою, — сказал он. — Скажите только, когда вы хотите уехать. Несколько растерянный от такой удачи, Джим в первую очередь проверил свой текущий счет. Еще вчера он интересовался ценами на поездку в Майами и Нассау и прикидывал на листочке свой бюджет и возможные расходы, размышляя, сможет ли себе это позволить. Теперь же он протянул руку к телефону и проверил, действительны ли забронированные ему билеты на самолет. Убедившись, что все в порядке, вызвал секретаршу и сообщил ей новости. Полет до Майами в понедельник прошел спокойно и без происшествий. В Майами за время промежуточной остановки на час с четвертью он осмотрел современное здание аэропорта, купил журнал и вечернюю газету и съел сэндвич, запив его пивом. Они вылетели в восемь вечера, и к тому времени, когда Джим покончил с газетой, по трансляции сообщили, что летят они на высоте пятнадцати тысяч футов и сейчас пролетают над Кубой примерно в ста тридцати пяти милях к востоку от Гаваны. Выключив лампочку для чтения, он увидел далеко внизу темную землю, россыпи огней, а затем, когда земля осталась позади, снова только мерцание воды в лунном свете. Он задремал и даже не заметил, как уснул, но вдруг почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Недоуменно привстав, взглянул на улыбающуюся стюардессу. — Через двадцать минут мы прилетаем, — сообщила та. Джим поблагодарил ее и потянулся к ремням безопасности; возясь с ними, выглянул в окно. Теперь они летели значительно ниже, так что он мог видеть волнистую поверхность воды, ползущую под крылом тень, обозначавшую прибрежную полосу, и непроницаемую черноту суши. Затем море осталось позади, и он с интересом прислушивался к гулу моторов, гадая, как они в такой темноте найдут посадочную полосу. Географические познания немного подвели его, и только потом он вспомнил, что океан лежит, скорее, к востоку, а не к западу от города Панамы, и теперь, когда самолет слегка накренился направо, он разглядел под крылом длинные волны и понял, что они пересекли перешеек. Несколько минут они продолжали лететь вдоль побережья, потом крыло снова поднялось, самолет накренился вправо и начал быстро терять высоту. Внизу не было никаких признаков города, и Джим решил, что они приземляются далеко за городской чертой. Посадочная полоса в аэропорту Токумен была в хорошем состоянии, но аэровокзал оказался деревянным бараком, крытым жестью, и даже в слабом лунном свете было видно, что он нуждается в покраске. В половине первого ночи внутри все выглядело крайне уныло, но как только доставили багаж, иммиграционные и таможенные формальности прошли очень быстро и он получил обратно половину своей туристской карточки с приклеенной к ней фотографией. Подхватив большой чемодан и пластиковую полетную сумку-подарок авиакомпании, которые таможня пропустила без досмотра, Джим последовал за швейцаром наружу. Там дул сильный и влажный ветер, который прижал его брюки к ногам и попытался сорвать шляпу, пока Джим разглядывал пассажиров, прибывших вместе с ним и покинувших самолет, который должен был продолжить свой полет в Лиму. Армейский капитан с женой и двумя сонными детьми был встречен приятелем-офицером. Супружеская чета среднего возраста, радостно приветствуемая каким-то родственником или другом, была отведена к ожидавшему автомобилю. Пока Рассел разглядывал длинный фургон, который, по-видимому, служил здесь общественным транспортом, к нему подошел небольшой темнокожий человечек в шоферской шапочке. — Вы — мистер Рассел? — Да. — Меня послал мистер Дарроу. Я отвезу вас в отель. Он потянулся за чемоданом, взял его у Рассела, махнул свободной рукой: «Туда, пожалуйста», — и зашагал через стоянку, направляясь к небольшому «седану». Они ехали до отеля примерно полчаса сначала по бетонной автостраде, шедшей мимо небольших сельских домиков, казавшихся темными и необитаемыми, а затем по прямой широкой улице, также в этот час тихой и спокойной. На перекрестке, где освещение было получше, он успел заметить деревянные и оштукатуренные дома, стоявшие высоко над землей на бетонных столбах. Тут и там, как признак прогресса, виднелись новенькие — с иголочки — магазинчики, станция обслуживания с привычной вывеской на крыше и рядом бензоколонок. И наконец, перед собой и чуть вправо он увидел стоявший на пригорке отель, на первый взгляд выглядевший прямоугольной бетонной коробкой, лишенной окон и подпертой толстыми круглыми сваями. Изогнутая подъездная дорожка миновала вымощенную стоянку с противоположной стороны здания, и, когда Рассел вышел, он увидел справа обширный двор и легкие балкончики, как соты облепившие фасад; затем, следуя за водителем, миновал вход, где не было ни дверей, ни окон и который представлял просто широкий проем из-под навеса над тротуаром прямо в вестибюль. Водитель поставил чемоданы и принял протянутый Расселом доллар, улыбнувшись, поклонившись и пробормотав «Gracias». Администратор поднялся из-за стола и в ответ на вопрос Рассела, забронирован ли для него номер, утвердительно кивнул и протянул регистрационную карточку и ручку. Появился одетый в красивую форму цветной посыльный и взял у администратора ключи. Тот протянул еще и конверт, и, взглянув на него, Рассел увидел, что это фирменный конверт отеля с надписанным его именем, но без почтового штемпеля. Он сунул конверт в карман и покосился на застекленную стойку коктейль-холла, которая сейчас была темной и пустой. — Сейчас уже слишком поздно для того, чтобы выпить? Администратор взглянул на висевшие за ним часы. — В это время должен быть открыт бар «Белла Виста», — сказал он. — Это на крыше. Или, — он наклонился над стойкой и показал в сторону сводчатого коридора направо от себя, — вас могут обслужить в кафе. Увидите вывеску в конце коридора. Они работают всю ночь. Рассел поблагодарил его и пошел за посыльным, завернувшим за угол к лифту. Они вышли на шестом этаже, прошли по коридору, неожиданно превратившемуся в галерею с номерами по одну сторону, а открытой стороной выходившую на дворик и бассейн, сейчас освещенный только горевшими под водой огнями, и смутно видной линией кабинок для раздевания. Номер 601 оказался в самом конце галереи. Когда посыльный ушел, Рассел постоял какое-то время, разглядывая обстановку. В окнах не было стекол, собственно, не было и окон как таковых. Дверь, через которую они вошли, была деревянной, жалюзи открывались для вентиляции или закрывались для уединения в зависимости от желания хозяина. Слева — ванная, отделенная перегородкой из матового стекла. Обстановка вполне современная, обтянутые кожей кресла стояли углом, хотя сейчас одно из них было разложено в кровать, застеленную простынями. Напротив входа — другие двери-жалюзи, за которыми открывался балкон с небольшим столиком и креслами. Когда Рассел вышел туда и взглянул вниз на улицу, по которой только что приехал, то сразу за отелем заметил что-то вроде ангара и стоявшего рядом человека в форме национальной полиции. За ним и вправо тянулись городские огни, а над ними словно на какой-то башне высоко в небе мерцали красные фонари — предупреждение для низко летящих самолетов. Только сейчас, когда Рассел почувствовал, как высыхает пот и мягкий ветерок овевает его лицо, он понял, как устал. Все еще отказываясь думать о том, что может случиться завтра, он решил, что сон нужнее, чем выпивка, и потому принялся распаковываться. Он сбросил одежду и надел пижаму; он развесил костюмы, разложил по ящикам стола мелочи — и лишь после того, как почистил зубы, вспомнил о записке, которую передал администратор. Присев на край кровати, вскрыл конверт. Как он и ожидал, там были приветствия и подпись «Макс», но текст едва ли мог быть короче. «Позвоню тебе утром, — прочел он. — Если кто-нибудь спросит, ты здесь на отдыхе». Рассел прочел записку и буркнул что-то, звучавшее одновременно возмущением и покорностью судьбе. А потом засунул сложенный листок в конверт, положил тот на стол, выключил свет и растянулся на постели, еще чуть поворчав, прежде чем закрыть глаза. 2 На следующее утро уже в девять часов пронзительный звонок телефона на столике у постели вырвал Рассела из глубокого сна. Он на ощупь схватил телефонную трубку, голова была еще затуманена, и он действовал автоматически, как человек, который намерен заставить умолкнуть будильник. — Да? — буркнул он сквозь полусон. — Доброе утро, лейтенант. Вы уже проснулись? После стольких лет голос звучал незнакомо, но короткие четкие фразы нельзя было не узнать, и Рассел неожиданно полностью проснулся. — Макс? — Вот именно. Ты хорошо долетел? — Отлично. — Комната тебе понравилась? — Превосходная. — Все, что понадобится, можешь заказывать, просто подписав счет. Вся поездка за мой счет, приятель. Я чертовски рад, что ты смог приехать. Ты мою записку получил? — Конечно. Я — турист. Дарроу засмеялся, и наступило молчание. Когда оно стало затягиваться, Рассел прокашлялся. — Когда я тебя увижу? — Ну, — Дарроу заколебался, — скорее всего так… Я сегодня должен съездить за город. Думаю, тебе лучше всего пока будет познакомиться с окрестностями. — О… — День прекрасный, и ты можешь нанять автомобиль прямо у отеля. Скажи водителю, что хочешь осмотреть деловую часть города — рынок, канал и Юнион-клуб, может быть, проехаться через Анкон и Бальбоа и взглянуть на больницу и дом правительства, а затем посмотреть развалины старого города. На все это должно хватить пары часов; кроме того, я думаю, что тебе стоит взглянуть на Колон и Кристобаль. Но туда машину не бери. — Не брать? — Иначе это будет прогулка впустую. Ты ничего не увидишь. Поезжай поездом. Рассел воспринимал все лишь частью своего сознания, но у него начало возникать странное чувство беспокойства. Когда он вспоминал таинственную записку и свой поспешный полет, так долго остававшийся неоплаченным долг, его охватывало смутное, но возбуждающее ожидание новых событий и новых приключений, поэтому он был изрядно разочарован разговором об осмотре достопримечательностей. — Спасибо, — протянул он. — За что? — За план моей поездки, — пояснил Рассел с некоторой иронией. — Я думал, что приехал сюда, чтобы помочь тебе. — Надеюсь, ты сможешь сделать это. — Какие-то неприятности? — Возможно, для меня. Не для тебя. Твое участие вполне законно. Так что не беспокойся, ладно? Поужинаем у меня. Ресторан называется «Перешеек», на Авенида-сентраль — Мейн-стрит по-вашему. Любой таксист знает, где это. — «Перешеек»? — Пе-ре-ше-ек. Там, где канал. — Но почему… — Это лучшее место в городе, где можно прилично поесть. — Хорошо, — сказал Рассел, все еще несколько затрудняясь связать лучшее место в городе, где можно хорошо поесть, с человеком, которого он знал как сержанта Дарроу. — Я не знал, что ты стал хозяином ресторана. — Я не хозяин, — поправил Дарроу. — Я только совладелец. В семь тридцать тебя устроит? И ты все еще турист, приятель. Сегодня ты должен доказать это. Несмотря на желание сделать что-нибудь полезное, Рассел поступил так, как было сказано. Швейцар у главного входа в отель показал ему на довольно новый автомобиль с шофером, который немного говорил по-английски. Тому Рассел заявил, что у него есть около двух часов, чтобы осмотреть окрестности, и постарался вспомнить все те места, которые сумел запомнить из разговора с Дарроу. Швейцар перевел эти инструкции на испанский, водитель обогнул отель, выехал на автостраду, и они направились мимо аэропорта Патилла через жилой район, смахивавший на пригород, в котором тут и там были разбросаны строящиеся коттеджи современного вида. Плоская прибрежная часть старого города Панамы была примечательна только тем, что была полностью разрушена, когда в семнадцатом веке сэр Генри Морган осадил и сжег ее. Несколько толстых серых разрушенных стен, заросших кустарником, причем не слишком высоких; над ними вздымалась только квадратная башня кафедрального собора, но и она была в плохом состоянии и разрушалась. В табличке, прикрепленной к стене, говорилось, что кафедральный собор Вознесения Богородицы был первоначально построен из дерева в 1535 году. Вернувшись в город, они проехали вдоль берега, попали в торговый район с односторонним движением на узких улицах, забитых автобусами, автомашинами, тележками и уличными продавцами. Район был полон запахов, красок, звуков и запружен людьми, однако был свой особый ритм в этом шуме назойливых голосов, криков и споров. Полиция делала все, что в ее силах, чтобы обеспечить движение, и бросалось в глаза почти полное отсутствие автомобильных сигналов и раздражения у водителей. Водитель Рассела, откинувшись на спинку сиденья, спокойно ждал своей очереди. Как только предоставлялась возможность, он чуть продвигался вперед и снова ждал. Солнце отражалось в хромированных деталях машины, и казалось, что температура уже достигла ста двадцати градусов по Фаренгейту. Рассел разглядывал торговцев — женщин, которые пришли сюда из пригородов, проделав многомильный путь, а тем временем пот пропитал насквозь его рубашку и добирался уже до куртки. Им понадобилось пятнадцать минут, чтобы проехать два квартала, но зато потом они повернули налево и поднялись немного выше, и там оказалось больше воздуха. Президентский дворец возвышался в самом центре деловой части города, но производил впечатление только в сравнении с окружающими зданиями и благодаря обилию полицейских в форме вокруг него. Неподалеку от берега моря шофер припарковал машину и прошелся вместе с Расселом до площади Франции и затем вдоль дамбы. Был отлив, и примерно на полмили до края воды всюду торчали весьма негостеприимные камни, а за ними тянулись соединенные дамбами с материком небольшие островки, смахивавшие на шоколадные конфеты. — Это укрепления, — пояснил водитель. — А что там дальше? — спросил Рассел, указывая на лежавшие за ними два больших острова, покрытых горами и казавшихся на таком расстоянии голубыми. — Табога, — ответил водитель, — и Табогийя. Вернувшись назад, они проехали по Авенида-сентраль мимо парка Лессепса к зоне Панамского канала. Водитель показал Расселу отель «Тиволи» и Анкон-хилл с его мачтообразными башнями. Они взобрались наверх мимо ухоженных лужаек, миновали массивное здание больницы Горгаса и шеренгу административных зданий, осмотрели улицу Прадо с растущими вдоль нее пальмами и в районе Бальбоа выехали к железнодорожному вокзалу. Путешествие через перешеек в чистом, но старомодном железнодорожном вагоне заняло час и двадцать минут и действительно оказалось самой интересной частью прогулки. Как и обещал Макс Дарроу, он смог увидеть шлюзы Мирафлорес и Педро Мигуэль. В Гамбоа он увидел большую землечерпалку, стоявшую в доках, и сам канал, который был настолько узок и тесен, что, когда поезд остановился, он смог видеть, как корабль компании «Грейс Лайн» обгоняет другое судно под английским флагом. Озеро Гатун представляло собой многие мили залитой водой земли с торчащими деревьями и пеньками, тогда как вдали стояло на якоре около полудюжины судов, ожидавших своей очереди на прохождение последних шлюзов перед выходом в Атлантику… Джим Рассел вернулся в отель после пяти, тут же, сбросив одежду, отыскал в телефонной книге два номера и позвонил по ним. Первый принадлежал его школьному товарищу, которого звали Тед Ленгли и который уже полтора года служил в зоне Панамского канала. Дружески поболтав, он записал адрес Ленгли и пообещал встретиться с тем на следующий вечер. Второй звонок был в газету «Панама Ситизен». Коллега из нью-йоркской конторы передал ему письмо для человека по имени Джордж Гиббс, работавшего там, но телефон не отвечал, и он мысленно взял себе на заметку, что нужно будет связаться с Гиббсом на следующий день. В семь тридцать вечера Авенида-сентраль, казалось, была столь же оживлена, как и в начале дня. Там, где кварталы скромных построек уступали место деловой части города, огни стали ярче, тротуары — многолюднее, и вереница автобусов — некоторые явно были импортными и современными, тогда как другие выделялись самодельными кузовами, разрисованными яркими картинками — казалась бесконечной. Будка регулировщика уличного движения на перекрестке напомнила Расселу такие же, которые он видел в Бостоне ребенком. На углу стоял серый полицейский автомобиль с торчащей антенной, позади него из полуоткрытых дверей ресторана доносились звуки музыки. Возле бровки тротуара в ряд стояли такси, и водители с орлиными профилями довольно мирно спорили друг с другом относительно возможного барыша. Такси Рассела остановилось вплотную к ним перед скромной неоновой вывеской «Перешеек». Дверь под вывеской была распахнута, и Рассел прошел через слабо освещенное фойе в длинный узкий зал с приглушенным, но вполне достаточным освещением, стены которого были отделаны лакированным бамбуком. Слева располагался ряд кабинок с круглыми столиками и диванами. В дальнем углу мягко играло под рояль струнное трио. Сбоку от двустворчатых дверей в служебные помещения лестница с железными перилами вела на маленький балкончик к узкой двери. Справа находился полукруглый бар, за которым на одном из табуретов сидел Макс Дарроу, а перед ним стоял стакан с выпивкой. Почти сразу углядев Рассела, он поднялся навстречу, протягивая руку. — Привет, парень! — сказал он, скаля зубы в улыбке. — Привет, Макс. Они постояли, разглядывая друг друга, оба крепкие, хорошо сложенные мужчины. Дарроу был на четыре или пять лет старше и на два дюйма ниже, чем Рассел, но отнюдь не коротышка, с волосами песочного цвета, лицо его было загорелым, с твердым взглядом холодных серых глаз, в глубине которых проступало странное беспокойство, даже когда он улыбался. Рассел видел Дарроу последний раз в 1948 году, когда тот поступал в юридический колледж и несколько дней жил в его квартире. Если не считать загара и нескольких новых морщинок в уголках глаз, он не обнаружил больших изменений, о чем и сказал. — Я могу сказать про тебя то же самое, — сказал Дарроу. — Если не считать того, что ты стал выглядеть несколько мягче. — Вот что делает с нами кабинетная работа. — Ну, ты можешь с этим справиться… Садись, Джим. Что будешь пить? — Если твой бармен сумеет хорошо приготовить, то мартини. — Он сумеет… Фред, — повернулся он к цветному бармену. — Специальный мартини для моего друга. — Он допил свою порцию и двинул стакан старинной формы по стойке. — А мне повтори еще раз. Ну, — теперь он переключил свое внимание на Рассела, — как провел сегодняшний день? Были в Колоне? Накупил парфюмерии? Ты ведь знаешь, она здесь дешевая. — Да, немного. — Для приятельниц? — Для сестры и секретарши. — Как, у тебя нет подружек? Что с тобой происходит, черт возьми?.. О, Луис. Он обернулся, чтобы перехватить плотного черноглазого мужчину лет сорока пяти с напомаженными усами и бледным мягким лицом. Одетый в безукоризненный белый китель, тот держал под мышкой меню и, когда Дарроу его представил, поклонился в пояс на континентальный манер и начал отвечать с каким-то необычным акцентом, которого Рассел не мог определить. — Это мой старый друг, — представил Дарроу. — Джим Рассел — Луис Кастанца. Луис, — добавил он, — пожалуй, лучший метрдотель по эту сторону Португалии. Я прав, Луис? Кастанца позволил себе слегка улыбнуться. — Иногда мне нравится так думать. — Мы посидим здесь минут пятнадцать, — сказал Дарроу. — И последите, чтобы «севиш» была приготовлена как следует. — Здесь, — заверил Кастанца, — она всегда приготовлена как следует. — Он не шутит, — подтвердил Дарроу, когда тот отошел. — Без Луиса тут было бы совершенно не то… Ну, — сменил он тему, — как у тебя успехи? Как твоя адвокатская практика? Они еще выпили, и пятнадцать минут прошли в непринужденной болтовне о каких-то не слишком важных вещах, причем совершенно не касаясь того факта, что Рассел оказался здесь при не совсем обычных обстоятельствах. Когда Кастанца появился и сообщил, что ужин готов, Дарроу подвел друга к девушке, сидевшей в дальнем конце бара. Подойдя поближе, Рассел увидел, что это эффектная блондинка лет двадцати пяти, хотя она могла быть и старше, с карими глазами и подкрашенными ресницами. На ней было короткое вечернее платье с низким вырезом, подчеркивавшее формы; кожа гладкая и нежная, но глаза выглядели усталыми и уголки накрашенного рта опустились, когда она ответила ему небрежной улыбкой. — Лола Синклер, — представил ее Дарроу. — Попозже она нам споет, когда трио закончит номер. Джим приехал на несколько дней из Нью-Йорка, — сказал он девушке и опять повернулся к Расселу: — Лола работала спасателем в бассейне отеля. Когда они очередной раз ее вышвырнули, я уговорил ее перейти сюда и спеть несколько песен для посетителей. Она также неплохо играет на пианино. — Это не так уж трудно, — сказала девушка. — Пошли выпьем бренди, — предложил Дарроу и повел Рассела в кабинку, где уже стояли высокие, поставленные в лед чашки с чем-то напоминавшим мясо краба или рыбный салат. — Это и есть «севиш»? — Да. — А что это такое? — Сырая рыба. — Сырая рыба? — Не вороти нос, — сказал Дарроу, — пока не попробуешь. Если тебе не понравится, можешь заказать креветки. Рассел подцепил вилкой небольшую порцию и тщательно прожевал ее; потом довольно улыбнулся. — Великолепно. Как вы это делаете? Какая-то особая рыба? — «Севиш» готовят из самой разной рыбы. Это, например, приготовлено из корбины. Рыба, лимонный сок, мелко нарезанный лук, жгучий желтый перец. Соки обрабатывают рыбу. Если она приготовлена правильно — это превосходно, если нет… — Он пожал плечами и принялся за еду. Бифштекс, который заказал Дарроу, оказался нежным и мастерски поджаренным, картофель «дельмонико» — сочным и жирным, с соответствующим количеством сыра. Рассел заказал на десерт шербет и бренди к кофе и, когда Кастанца подошел, чтобы убедиться, что все в порядке, поблагодарил его за прекрасный ужин. — Я заказал бифштекс, — сказал Дарроу, — чтобы показать тебе, что мы можем готовить его не хуже, чем в Нью-Йорке. Завтра, если это тебе понравилось, попробуй наших жареных креветок и посмотрим, не окажутся ли они лучше всего, что тебе когда-либо приходилось есть. Не так ли, Луис? Луис улыбнулся и отошел, а Дарроу откинулся назад, раскурил свою сигару и с удовлетворением наблюдал за посетителями, которые занимали все столики. Он снова начал расспрашивать Рассела о прогулке, которую тот совершил, обращая внимание на детали, добавляя новые краски и забавные сведения о городе и его обитателях. Расселу показалось, что он сознательно избегает всякого упоминания о цели его поспешного приезда из Нью-Йорка и о таинственной записке, с которой все началось. Поначалу Рассел сдерживал свое любопытство и свел к минимуму вопросы, считая, что Дарроу нравится играть роль хозяина и хочется, чтобы он почувствовал себя как дома. Но потом он решил, что для такого импровизированного поведения должны быть какие-то причины, и почувствовал, что волнение, вызванное его нетерпением и беспокойством, постепенно переходит в растущее упрямство. Дарроу уклонялся от разговора. «Ну так что? — спрашивал он себя. — Дарроу оплачивает расходы, не так ли? Если он хочет отложить момент, когда попросит о помощи — не важно, о чем будет идти речь — то какое ему дело?» Беда была в том, что такие рассуждения не поднимали настроения, и когда несколько минут спустя Дарроу пригласил Лолу Синклер выпить с ними бренди, Рассел откинулся на спинку кресла, обвел присутствующих отрешенным взглядом голубых глаз и решил, что не будет больше задавать вопросов до тех пор, пока Дарроу не готов будет сам изложить свою просьбу. Присутствие девушки не помогло поднять его настроение. Та мимолетно улыбнулась ему, когда садилась за столик, однако в ее взгляде на Дарроу чувствовалась какая-то досада, и она почти ничего не говорила, пока Дарроу рассказывал, как они с Расселом воевали на Тихом океане. Этот монолог продолжался до тех пор, пока за его спиной не остановился официант и наклонился, чтобы сказать несколько слов по-испански. Дарроу оглянулся и поднялся. Извинившись, он направился между столиками к бару, у которого стояли двое мужчин. Оба были одеты в темное, один низкорослый и круглолицый, другой — повыше, в темных очках в крупной оправе. Когда они начали разговор, Рассел взглянул на девушку. Та внимательно наблюдала за Дарроу. На какое-то время она совершенно забыла о Расселе, и он мог бесстрастно ее разглядывать, отмечая, что у нее великолепная, может быть, только чуть полная фигура, прекрасные руки и ухоженные ногти. — Долго вы работали в отеле? — спросил он, когда ему надоело ее невнимание. — Что? — Она рассеянно взглянула на него, в глазах промелькнуло мгновенное беспокойство. — Я немного задумалась. — Вы довольно долго отсутствовали. — Не так уж долго, — возразила она, разглядывая стакан. — Я спросил, долго вы работали в отеле. — Девять месяцев. — Вы играете на рояле? — Нет. По вечерам я тут привлекаю публику — здесь бывает много торговцев с большими деньгами и все они пытаются купить мне выпивку и пригласить поужинать, — и иногда оркестр позволяет мне спеть одну-две песенки или потрясти погремушками. — Вам не нравится эта работа? — Спасателем? — Она пожала обнаженными плечами. — Там все было в порядке, но я предпочитаю петь. — Она тихо недовольно фыркнула, ее рот дернулся. — Ну сколько же можно? — сказала она и отвернулась. Рассел обернулся и увидел, что Дарроу продолжает разговаривать с мужчинами возле стойки бара, у него возникла мысль, не бывший ли сержант роты «Чарли» стал причиной недовольства Лолы. В это время подошел официант и заменил их стаканы из-под бренди подносом, на котором стояла бутылка скотча, ваза со льдом, стаканы и содовая. Не дожидаясь просьбы, он смешал две порции и отошел. Лола быстро выпила свою и поднялась. Она сказала, что подошло время ее выступления, и Рассел увидел, что струнное трио укладывает свои инструменты и сцена погрузилась в темноту. Он видел, как она подошла к фортепиано и включила свет. Поправила микрофон, взяла несколько ленивых аккордов, не слишком умело импровизируя в качестве вступления. Потом спела простенькую песенку по-испански. У нее был достаточно приятный голос с небольшой хрипотцой, но довольно ограниченного диапазона, и ее исполнение явно было лишено профессионального блеска. Он подумал, что на любом конкурсе в Соединенных Штатах ей не приходилось бы рассчитывать на приз, но здесь ее голос звучал вполне прилично, и посетители награждали ее сдержанными аплодисментами. Она спела еще одну похожую песенку, потом последовала одна из старых американских мелодий, и в этот момент Рассел заметил, что Дарроу покинул мужчин у бара и присел к столу, занятому двумя смуглыми парами, где женщины были излишне пышными и богато одетыми, а мужчины красовались в тропических костюмах и рубашках с отложными воротниками. Рассел не стремился следить за временем, но, по мере того как Дарроу переходил от столика к столику, его поначалу хорошее настроение начало портиться. Выпивка не помогала, и уже не раз он порывался встать и уйти. Лишь упрямство удерживало его на месте. Он уже забыл о своем недавнем решении ни о чем не спрашивать. Нет, теперь он намерен был дождаться Дарроу и решительно спросить, чего тот хочет. Уже около одиннадцати зал наполовину опустел, лишь тогда Дарроу вернулся в кабинку и со вздохом опустился в кресло. Торопливо смешав себе порцию выпивки, пригубил и вытер пот со лба. — Ну, вот и все, — сказал он. — Каждый вечер я должен ублажать посетителей. Они тратят деньги и время и поэтому крайне капризны. Им обязательно нужно чувствовать к себе внимание. А как твои дела? Все в порядке? У тебя всего было вдоволь? — Да, достаточно, — сказал Рассел. — Ты уверен, что можешь тратить время на меня? Дарроу изумленно уставился на него, почувствовав в вопросе нотки недовольства. Потом улыбнулся. — Ты обиделся? — Да, немного. Я получил от тебя сумасшедшее письмо и билеты. В нашей фирме я всего лишь мелкая сошка, и мне просто повезло, что смог сразу выехать. Я приехал сюда, потому что тебе понадобился, потому что я обязан тебе и хочу сделать все, что в моих силах. И что же? Сначала тебя нет в городе. Потом ты уклоняешься от разговора. Ты не хочешь говорить… — Успокойся, парень, — Дарроу взмахнул своим стаканом с виски. — Мне пришлось уехать из города, так как нужно было повидать одного парня в Серро Кампана. Ты пробудешь здесь всего несколько дней, потому мне казалось, что тебе захочется осмотреть достопримечательности. Сегодня вечером я собирался показать тебе город, но обстоятельства складываются так, что я не смогу этого сделать. Он замялся и отвел взгляд, улыбка исчезла. — У меня кое-какие неприятности, понимаешь, и либо ты сможешь сделать то, что мне нужно, либо нет. Я полагал, что ты действительно сделаешь все, что сможешь, но дела сложились так, что нам нужно поговорить с глазу на глаз где-нибудь в спокойном месте. Я должен кое-что объяснить, о чем ты, пожалуй, не знаешь, и подумал… Что подумал Макс Дарроу, осталось неизвестным. Рассел, глядя на него, вдруг заметил, как взгляд Макса замер где-то за пределами кабинки, глаза широко раскрылись, а челюсть отвисла. Когда Рассел справился с удивлением и оглянулся, то увидел белокурого здоровяка, остановившегося возле стола. На нем была грязная куртка на молнии и голубая кепка с козырьком, которая в Штатах могла бы означать, что он водитель автобуса или тяжелого грузовика. На широком лице появилась добродушная улыбка, и здоровяк спросил: — Ты удивлен, не так ли? — после чего взял стакан Дарроу и бутылку. — Что случилось, Ал? — спокойно спросил Дарроу. Здоровяк налил себе виски и выпил. Потом поставил стакан на место. — Я все сделал, — сказал он и, бросив мимолетный взгляд на Рассела, направился к бару. Дарроу сидел неподвижно, провожая его взглядом. Рассел видел, как тот остановился возле Лолы Синклер и положил руку ей на плечо. В том, как он сделал это, чувствовался жест собственника, и девушка, узнав его, отреагировала быстро и оживленно. Дарроу встал, продолжая следить за человеком, которого назвал Ал. Потом бросил через плечо: — До завтра, Джим. Завтра уж наверняка. Если тебе еще хочется развлечься, то попробуй зайти в «Хэппи Ленд» или в «Риальто» дальше по улице. Когда он направился к бару, Рассел вышел из кабинки и не оглядываясь зашагал к выходу, недовольный и сердитый, несмотря на все свои попытки отнестись к сложившейся ситуации философски. Вывеска заведения «Хэппи Ленд», которое в самом деле оказалось неподалеку, привлекла его внимание, и он остановился перед входом. Тот был разукрашен вставленными в рамочки фотографиями девиц в вызывающих позах, что напомнило ему подобные забегаловки на Пятьдесят второй вест-стрит в Нью-Йорке и отбило всякое желание заходить внутрь. Парой дверей дальше он набрел на «Риальто». Здесь освещение было получше, и он немного задержался перед дверью, разглядывая длинный бар и молодых парней в разноцветных спортивных рубашках, — очевидно, ребят с соседней бензоколонки, скрашивавших ночное дежурство, — предупредительных черноволосых девиц, парочки, нервно дергавшиеся под джазовую музыку, гремевшую из музыкального автомата. Позади была дверь, прикрытая шторой так, чтобы посетители бара не могли видеть представления, и тут ему пришло в голову, что он уже достаточно на сегодня выпил и что у него нет настроения предаваться развлечениям подобного сорта. Развернувшись, он шагнул к ближайшему такси и рывком открыл дверь. 3 На следующее утро Джим Рассел проснулся довольно рано и, не потрудившись даже посмотреть на часы, перевернулся и собрался поспать еще. Но тут его разбудил телефонный звонок, и снова в трубке звучал четкий резкий голос Макса Дарроу. — Ну и как ты провел прошлую ночь? — спросил тот. — Все в порядке. Я вернулся домой и лег спать. — Ты умненький мальчик. Что ты думаешь относительно трех часов дня? — В любое время, как скажешь. — У меня. — В ресторане? — Нет. Это здание занимает целый квартал и моя квартира выходит на другую улицу. — Он назвал адрес. — Контора в ресторане соединяется с моей квартирой, но будет лучше, если ты воспользуешься другим входом. Я буду ждать. После того как Дарроу отключился, Рассел снова снял телефонную трубку, заказал завтрак: папайю, рогалики и кофе, и попросил, чтобы накрыли на балконе. Вкусная еда, прекрасный вид и яркое, почти безоблачное утро изгладили все следы мрачного настроения, владевшего им накануне вечером. Он вспомнил, что до отъезда у него остались только этот и следующий день, и, решив полностью использовать их в свое удовольствие, побрился, надел плавки и халат и отправился вниз к бассейну, прихватив с собой газету из Майами. Служитель выкатил для него шезлонг, установил его перед кабинкой, и, лишь получив всю ту порцию солнца, которую мог себе позволить, он перебрался в тень. Дважды искупался, оставаясь по-прежнему в плавках и халате, закусил сэндвичем и пивом за столиком возле бара во дворике отеля и в результате был в прекрасном настроении, когда в два тридцать поднимался на второй этаж в редакцию газеты «Панама Ситизен». В правой части большой неразгороженной комнаты находилась стойка, пространство за которой было, по-видимому, предназначено для рекламных отделов; пространство слева было заполнено столами и пишущими машинками, половина из которых оглушительно трещала. Темнокожая девушка за стойкой, услышав вопрос Рассела, направилась к группе людей, столы и пишущие машинки которых образовывали своеобразный закуток. Мужчина, который встал и последовал за ней, выглядел лет на тридцать, у него были темные волосы, спортивная рубашка с коротким рукавом, за ухом, там, где волосы начинали седеть, торчал карандаш. — Я — Джордж Гиббс, — представился он. — Джим Рассел. Хенк Джонсон попросил меня разыскать вас. — Джим протянул письмо. — Он говорил, что служил с вами в Англии в 1944 году. — Хенк Джонсон? — Гиббс улыбнулся и просмотрел письмо. — Да, действительно, мы служили вместе. Рассел сказал, что работает в одной конторе с Джонсоном, объяснил, что пробудет здесь еще пару дней, и поинтересовался, не могли бы они поужинать вместе, или выпить, или что-нибудь в этом роде. Затем, обратив внимание на возросшую активность слева от него, он спросил, не вечерняя ли у них газета. — Тоща у вас сейчас самое напряженное время, — сказал он, когда Гиббс кивнул. — Да, еще примерно с час… Послушайте. — Гиббс оторвал клочок бумаги и что-то написал на нем. — Это мой домашний телефон. Пожалуй, мы сможем встретиться сегодня вечером. Если меня не будет на месте, то, скорее всего, я засяду в саду Бальбоа с кружкой пива в руке. Любой таксист отвезет вас туда. Квартира Макса Дарроу помещалась в одном из длинного ряда каменных оштукатуренных зданий, выходивших на узкую улицу. Большинство зданий были трехэтажными, с выступающими балконами и тяжелыми на вид дверьми, фасады их потемнели от непогоды, окна верхних этажей были закрыты ставнями. Дом, который был нужен Расселу, отделяло от соседнего расстояние футов в шесть, и на тяжелых воротах, закрывавших проход, болталась вывеска с надписью по-испански. Через несколько секунд после того, как Рассел нажал кнопку звонка, замок щелкнул, и он очутился в просторном холле с лестницей, ведущей наверх, и одностворчатой дверью в дальней стене за ней. Наверху распахнулась дверь и, когда он взошел на площадку, где ждал Дарроу, то увидел, что лестница идет еще дальше. Квартира выглядела неплохо. В гостиной с высоким потолком кремовые стены резко контрастировали с темными деревянным панелями. Мебель также была темной, удобной и очень солидной, правда непривычной конструкции, видимо, большая часть ее была местного производства. Пол выложен плиткой, а на стенах — ничего, если не считать двух картин — тропических пейзажей, выполненных маслом в модернистском стиле. Против входа были две двери, одна — в углу — вела в маленькую кухню, другая, слева, — в спальню. После жары на городских улицах здесь было неожиданно прохладно, и Рассел сказал об этом. — Большую часть дня здесь очень приятно, — признал Дарроу. — Пойдем сюда. Он провел Джима в спальню, которая выглядела весьма внушительно из-за помещавшейся в ней массивной двуспальной кровати и тяжелых кресел. Два окна изнутри прикрывались железными решетками, в одном углу стояла ванна. Другая дверь вела в небольшую комнату, где стояли стол, шкаф для документов, два стула и кушетка. Металлическая дверь в дальней стене вела в контору ресторана. Дарроу поставил стул перед столом, предложил его гостю, а сам сел за стол. Придвинул коробку сигар и, когда Рассел отказался, закурил; потом откинулся назад с добродушной улыбкой, но глаза его сардонически щурились. — Полагаю, ты успел вообразить, что тебе придется контрабандой вывозить меня из страны или помогать мне бежать из местной тюрьмы. Рассел пожал плечами, вспоминая все об этом человеке, которого коротко знал, понимая в то же время, что они никогда не были друзьями и никогда ими не будут. Рассел всегда чувствовал, что у Дарроу есть какое-то врожденное неприятное качество, которое исключает возможность полного доверия между ними, и он просто принимал этот факт как есть, так же как он принимал тот факт, что имеет перед Дарроу обязательства, которые должен выполнить. Поэтому в ответ на ухмылку Дарроу Джим сказал: — Какое это имеет значение? Я же здесь. — Да, — протянул Дарроу с отсутствующим видом и сделал паузу, его улыбка исчезла. Для Рассела, считавшего, что он знает этого человека, реплика, которая затем последовала, оказалась совершенно неожиданной. — Речь идет о моем сыне, — сказал Дарроу, — и я вспомнил о тебе, потому что ты адвокат и должен знать, как выпутаться из неприятностей, и еще потому, что ты единственный действительно честный человек, которого я знаю. Рассел продолжал сидеть, недоверчиво молча, не зная, что сказать, и глядя на человека, который сидел откинувшись назад в кресле, на человека, во взгляде которого росло отчуждение. — Может быть, ты не знал, что у меня есть сын, — сказал он наконец, — или даже, что я был женат. Это продолжалось не слишком долго, я имею в виду свою семейную жизнь. И давно уже состоялся развод, но остался мальчик, о котором я не переставал думать. Пару месяцев назад ему исполнилось семь лет, и мне хочется сделать для него что-нибудь… Полагаю, ты можешь подумать, что эти мысли пришли мне в голову поздновато… — Что-что? — Я имею в виду, что я ждал так долго. — Он вздохнул и сказал: — Может быть, на это и есть ответ. Может быть, для парня вроде меня наступает когда-то момент, когда он задумывается о своем ребенке — прежде всего потому, что успел узнать истинную цену вещей. Он отложил сигару в сторону, достал чек из ящика стола, взглянул на него и передвинул по столу Расселу. Джим посмотрел на чек, не беря в руки, и увидел, что тот выписан на его имя в местное отделение Американской трастовой компании. Сумма составляла восемь тысяч долларов. — Это мальчику на образование, — подчеркнул Дарроу. — Плата за колледж, когда он подрастет. Сделай это для меня и будем считать, что мы квиты, хотя вообще-то ты никогда ничем не был мне обязан. — Сделать это? — переспросил Рассел, недоверие все еще не покидало его. — Но как? — Откуда я знаю? Это уже твое дело. Может быть, оформить страховку, или ежегодную ренту, или какой-то постоянный доход. Может быть, вложить в какие-то акции… Рассел слышал каждое слово, но предложение было настолько неожиданным, настолько непривычным для его собственной оценки характера Дарроу, что он с трудом его переваривал. И наконец возразил: — А как быть с матерью мальчика? Почему ты не можешь послать деньги… — Потому, что она тут ни при чем, — недовольно буркнул Дарроу. — Когда я впервые попал сюда, у меня не было ничего, что я мог бы послать ей, и… — Ты сбежал от нее. — Ну ладно, я же сказал тебе, что из этого ничего не выйдет. Зато позднее, — продолжил он свою первоначальную мысль, — я написал ей и вложил в письмо чек, но она его вернула. Она вообще не хочет брать от меня ни деньги, ни что-нибудь еще. — Серые глаза снова стали холодными и жесткими, такими, какими их помнил Рассел. — Ладно, я могу это сделать, если захочу, и она не сможет помешать мне. — Хорошо, — Рассел наконец-то поверил ему. — Но вчера вечером ты говорил что-то о своем намерении поехать через несколько недель в Нью-Йорк. Почему не подождать и не сделать все самому? — Потому, что я не уверен, что смогу. Здесь есть такие, кто с удовольствием всадил бы в меня нож и еще повернул его, — сказал Дарроу, и его тон был, скорее, презрительным, чем озабоченным. — Конечно, я срезал повороты и тут и там. Я всегда использовал все возможности, так уж я привык действовать. Но в этой части света немало горячих голов. Ты знаешь, как это бывает, — ты оказываешься связанным с одной стороной, а у другой что-то случается, и они начинают жаждать твоей крови… Несколько дней назад кто-то стрелял в меня в аллее, — он просто констатировал факт. — Мне хотелось бы остаться в живых, но… Он стряхнул пепел со своей сигары и вновь раскурил ее. Рассел ждал, не находя ничего особенного в том, что услышал, поскольку знал, с кем разговаривает. — Для начала у меня есть кое-какие дела в Баранкилье и Боготе, — добавил Дарроу, — а потом я намерен приехать в Нью-Йорк. Если я смогу это сделать, то устрою все для мальчика, как ты захочешь, но если не смогу… И как бы в подтверждение только что сказанных слов грубый стук в дверь прервал его. Стучали в металлическую дверь, соединявшую комнату с конторой ресторана. Когда Дарроу открыл ее, косяк скрыл посетителя от Рассела, но он слышал все, что тот говорил. — У вас пока больше никаких новостей? — Мужской голос звучал с явным американским акцентом, тон его был резким и враждебным. — Нет. Я же говорил вам, что дам знать сразу, как только… — Героин прибыл. — Очень хорошо. — Так в чем задержка? — Я только что говорил с Хосе. Он утверждает, что ничего не слышал. — Ходят слухи, — сказал невидимый посетитель, — что вы намерены сбежать из города. — Если я это сделаю, то в вашем распоряжении два самолета. — Они же опечатаны, и вы это знаете. Во всяком случае, не в том дело. Я хочу получить свою часть и… — Когда я получу — получите и вы. — Не верю, это болтовня. Дарроу стоял прямо и твердо, сигара по-прежнему дымилась у него между пальцами, рот был сжат в тонкую жесткую линию и хотя на висках появились капельки пота, голос звучал четко и жестко, когда он откинулся назад и переступил с ноги на ногу. — Если вам нужна пара сотен, чтобы заплатить за аренду, то вы можете их получить, — сказал он. — Что касается остального, то придется подождать, как жду я. Пока Дарроу говорил, человек передвинулся и теперь Рассел узнал в нем того здоровяка, который вчера подходил к их столу, а потом разговаривал с Лолой Синклер. Теперь он был с непокрытой головой, и белокурые волосы, спутанные и кудрявые, явно нуждались в расческе, так что вид у него был взлохмаченный и неухоженный, а искаженное лицо угрюмо. Белые парусиновые брюки и кричащая спортивная рубашка, казалось, стали общепризнанной униформой для всего города. Пару секунд он смотрел на Рассела, причем не скрывая недовольства, но не подал виду, что узнал его. Вновь взглянув на Дарроу, здоровяк вдруг ушел, бросив на прощание: — Я буду поблизости. Либо я получу свое, либо тебе несдобровать. Дарроу закрыл дверь и вернулся к своему креслу. — Второй пилот, — бросил он с недовольным видом. — Мы были с ним партнерами по авиабизнесу. Он владеет частью нашего имущества — двух самолетов «Сессна» и одного побитого Си-46. Он вновь раскурил свою сигару и откинулся в кресле. Затем, словно разговор не прерывался, добавил: — Что ты скажешь, Джим? Ты сможешь это сделать? Рассел уже знал, что он ответит; у него было время мысленно вернуться назад, в ту ночь на Филиппинах, и в сотый раз понять, что если у человека была возможность спасти жизнь другому дважды за один бой, то именно это и сделал Дарроу. Первым его делом была фантастическая защита в одиночку разрушенного передового поста, на котором все остальные уже были мертвы, а Рассел тяжело ранен. А потом, до самой зари — путь до линии окопов, и только Дарроу знал, чего ему стоило дотащить потерявшего сознание товарища до безопасного места. В то время Рассел, который провел в роте «Чарли» меньше месяца, был зеленым вторым лейтенантом, Дарроу — сержантом, многократно раненным и обладавшим двухлетним опытом войны. Вплоть до того дня, когда Дарроу в 1948 году вернулся в Нью-Йорк, Рассел лишь мельком видел его в госпитале. Придя в сознание и поняв, что произошло, он пытался найти какой-то способ, чтобы выразить свою благодарность, но практически ничего не мог сделать. Оставалось лишь согласиться с тем, что в следующий раз придет его очередь сделать для сержанта то, что Дарроу сделал для него. Все, что он мог сказать, — это простое «спасибо», и Дарроу в ответ ухмыльнулся. — Забудь это, — сказал он. — Всякое случается. Может быть, когда-нибудь ты сможешь оказать мне услугу. Но не так легко совестливому человеку забыть такой долг. Воспоминание об этом слишком часто всплывало в памяти, и когда Дарроу нашел его в Нью-Йорке, Рассел был уверен, что последует какая-то просьба. И надеялся, что сможет ее удовлетворить. Вместо этого в один прекрасный день Дарроу исчез, оставив короткую записку, в которой благодарил Рассела за приют и добавил, что свяжется с ним позднее. В последующие годы от него изредка приходили из Панамы то письмо, то открытка с замысловатыми фразами, в которых Расселу чудились какие-то намеки. Каждый раз, когда он открывал конверт Дарроу, Джим надеялся, что наконец-то просьба будет высказана и станет ясно, что он должен сделать, чтобы освободиться от своего обязательства. Может быть, такие мысли были вызваны с тем, что Рассел знал об этом человеке. Хотя вместе они прослужили недолго, но с годами его первая оценка Дарроу оставалась неизменной. Он знал его как профессионала с автоматом М-1, гранатой или автоматической винтовкой Браунинга в руках, человека, хвалившегося тем, что он никогда не берет пленных, отличавшегося абсолютной жестокостью и безжалостным безразличием ко всем, кто встречался ему на пути. Человека, который, казалось, был напрочь лишен таких качеств, как сострадание или уважение к человеческим чувствам окружающих; и вместе с тем он, безусловно, был личностью, обладавшей бесспорным обаянием, источник которого трудно было понять. Ведь помимо всего прочего он производил впечатление нечистого игрока, который в большой игре всегда оказывается на стороне победителя. Вот почему Рассел испытал странное облегчение, когда прочитал в Нью-Йорке письмо и увидел билеты. Каким-то образом подозревая, что поездка может быть связана с определенными осложнениями, он все же рад был ехать по той простой причине, что, оказав услугу, мог навсегда выбросить его из памяти. Ему в голову не приходило, что в броне Дарроу может быть трещина; вот почему просьба оказалась неожиданной и удивила его. Теперь, понимая чувства Дарроу к сыну, он больше не колебался. — Конечно, Макс, — сказал он. — Я все сделаю. Пока я еще не знаю как, но сделаю. Мне кажется, было бы неплохо… — Что бы ты ни сделал, все пойдет, — прервал его Дарроу. — Ты — свой парень. — Он с облегчением перевел дух и, открывая ящик стола, ухмыльнулся. — Тут пара вещиц, которые мне хотелось бы вручить тебе в подарок. Помнишь Коротышку Малоффа? Рассел сказал, что не помнит. — Нет, ты должен его помнить. Стрелок из Бронкса… Может быть, он ушел от нас до того, как ты прибыл? Рассел признал, что может быть, а сам в это время смотрел на комбинацию портсигара с зажигалкой, которую Дарроу извлек из ящика стола, грубую имитацию черепахового панциря, смахивавшую на дешевый сувенир. Видимо, эта мысль отразилась на его лице, и Дарроу рассмеялся. — Ты бы никогда не стал связываться с такой вещью, — сказал он. — В тебе всегда было слишком много от студента Плющевой лиги. Но Коротышка был страстным охотником за сувенирами. Он их обожал. — Дарроу щелкнул язычком зажигалки и открыл портсигар, чтобы достать оттуда листок бумаги и показать металлическую внутренность. — Коротышка не был образован, как ты, но, пожалуй, это был второй человек после тебя, которому я мог доверять. Он понимал толк в людях. И умел разбираться в вещах. Я пошлю телеграмму, чтобы он встретил тебя в аэропорту, и он сможет все тебе передать. — Мне лететь обратно через Новый Орлеан. Для этого были какие-то особые причины? Дарроу взглянул на него, приподняв одну бровь. — Просто я всегда привык думать. Ты ведь никогда здесь не был, не так ли? — Нет. — Цена та же самая, но мне показалось, что тебе лучше прилететь одним маршрутом, а вернуться другим. Так ты сможешь посмотреть Манагуа, Сан-Сальвадор, Гватемалу, Мериду и Новый Орлеан. Ты был там когда-нибудь? — Нет, — ответил Рассел. — Ты улетишь отсюда в пятницу в восемь двадцать утра и будешь в Нью-Йорке рано утром в субботу. — Он отложил в сторону свою сигару. — Но, черт возьми, можешь не лететь этим рейсом, если не хочешь. — Все в порядке, Макс, — ответил Рассел, удивляясь, почему затеял этот разговор. — Думаю, мне доставит удовольствие посмотреть те места. — Тоща не о чем спорить, — Дарроу открыл второй ящик стола и оглянулся на шкаф, стоявший позади его кресла. — Где-то была коробка, — сказал он, поднимая портсигар, — и кусок шпагата. Может быть, в спальне? Будь добр, посмотри на столе. Рассел прошел в спальню и нашел и коробку, и бечевку. Когда он вернулся, Дарроу достал маленький ящичек. — А это я приготовил для мальчика, — сказал он. — Мне кажется, мать не будет возражать, чтобы у него была такая вещица, как ты думаешь? Рассел покачал головой, тронутый и немного пристыженный, когда увидел золотую медаль с изображением святого Христофора на тонкой золотой цепочке. Лицо Дарроу явно смягчилось, когда он уложил медаль, завернул ящичек в целлофановую пленку, потом уложил в другую коробку портсигар и перевязал бечевкой. — Позволит ли тебе воспитание, которое ты получил в Новой Англии, заявить в декларации, что это подарки для тебя лично? — спросил он, подвигая оба ящика к Расселу через стол. — Таможенники обычно не беспокоят таких солидных путешественников, но на всякий случай оцени портсигар в пятнадцать долларов, а медаль — в сорок, если, конечно, захочешь. Пока он говорил, где-то поблизости раздался звонок, и он встал и прошел через спальню. Вскоре Рассел услышал, как открылась входная дверь и затем — звук женского голоса. О чем был разговор в гостиной, так и осталось неясным, потому что пару минут спустя раздался новый звонок. Несколько секунд после этого стояла тишина; затем он услышал легкие и быстрые шаги, направлявшиеся в его сторону. Увидев женщину, он встал. Увидев его, она застыла в дверях. Это была яркая брюнетка в безукоризненном легком костюме и белых с голубым туфлях. Чуть полноватая, отлично сложенная, ухоженная, она держалась очень прямо, чуть надменно, что выгодно подчеркивало ее высокую грудь; кожа у нее была гладкой и белой, а ярко накрашенные красные губы — маленькими и пухлыми. Рассел решил, что ей около тридцати. Что-то в чертах лица придавало ей гордый и царственный вид. В ее карих глазах заметно было возбуждение и удивление, а заодно еще и интерес, и что-то в глубине глаз подсказало ему, когда их взгляды встретились, что эта встреча может многое сулить человеку, который захотел бы завладеть ее вниманием и удержать его. Но краткий миг прошел, и гостья вопросительно оглянулась через плечо. — Все в порядке, — кивнул Дарроу, показав на Рассела. — Это мой старый друг. Человек, заслуживающий доверия. Он распахнул дверь в контору ресторана и проводил ее туда, взяв под руку. Потом заторопился назад, но, не меняя выражения лица, успел сообщить: — Могут быть неприятности. Теперь от входа Рассел слышал мужской голос, хотя слова сначала были неразличимы. Когда же спорящие подошли ближе и он стал разбирать слова, Джим встал и передвинулся таким образом, чтоб видеть через спальню, что происходит в гостиной. — Мужчина имеет все права защищать от воров свой дом, — срывался голос вновь пришедшего. — И то же самое относится к его жене. Дарроу медленно отступал назад, безвольно уронив руки. Мужчина, стоявший перед ним в белом костюме и шляпе-панаме, был невысок, крепкого сложения, на вид за пятьдесят, с тонкими губами, костистым лицом и маленькими, четко очерченными усами. Он двигался по-военному уверенно, держа руки в карманах пиджака, причем один из них оттопыривался так, что Расселу показалось — там пистолет. Дарроу продолжал отступать назад. — Вы получили ложный донос, майор, — сказал он тихим голосом. — Однажды Сильвия уже пыталась меня в этом убедить. Вот почему я здесь. И говорю в последний раз… Тут он заметил Рассела и резко замолчал. Дарроу оглянулся. — Мистер Рассел, — сказал он, — не могли бы вы подтвердить, что здесь никого не было. Темные глаза майора скользнули по спальне, и еще нескольких секунд все поведение его оставалось настолько угрожающим, что даже Рассел испугался того, что могло здесь произойти. Дело было даже не в угрозе оружием, а в тех безумных вспышках в его глазах, которые, казалось, питались неукротимой внутренней ненавистью. Затем, словно гордость и его собственные представления о достойном поведении запрещали дальнейшие расспросы, майор резко повернулся и ушел через гостиную. Дверь хлопнула, и в комнате воцарилась тишина. Дарроу выругался. На висках у него блестели капли пота. Когда он заговорил, в голосе звучало облегчение. — Спасибо. — За что? — Просто за то, что ты здесь оказался. У майора явно отказал предохранительный клапан, и он взорвался бы как паровой котел. — И у него был пистолет. — Либо пистолет, либо очень хороший информатор. Рассел пожал плечами, не слишком заинтересовавшись происшедшим, но не мог удержаться от одного вопроса: — Полагаю, что брюнетку зовут Сильвия? — Да. — Она симпатичная. — Да, — Дарроу рассеянно вздохнул. Прежде чем он успел что-либо добавить, зазвонил телефон. Он поднял трубку, по односложным репликам ничего нельзя было понять, пока в конце Дарроу не сказал: «Ладно, да, немедленно…» — Послушай, — добавил он, повесив трубку, — мне нужно уйти. В баре в гостиной есть ликеры, а в холодильнике должен быть лед. Хозяйничай сам. Только не забудь, — он показал на две коробки, стоявшие на столе, — взять их с собой, когда будешь уходить. Рассел не двинулся с места, пока металлическая дверь не щелкнула. Потом положил сувениры в карман и медленно прошел в гостиную. Подошел к буфету, открыл дверцы, разглядывая разнокалиберные бутылки, открыл пластмассовую коробку в холодильнике и обнаружил там изрядное количество льда. Послеобеденная жара уже начала проникать в комнаты, но после некоторого колебания он закрыл дверцы, решив, что еще слишком рано для выпивки. В конце концов он повернулся и направился к выходу. До двери оставалось четыре фута, когда опять раздался звонок. Открыв, он обнаружил на площадке юную, стройную, длинноногую девушку. На ней было простое ситцевое платье, подпоясанное в талии, в руках — плетенная из соломы сумочка. Скуластое лицо покрыто загаром, как и голые ноги. Каштановые волосы выгорели на концах от солнца. Когда она прошла мимо него, взгляд ее был столь же решителен, как и линия подбородка. — Меня зовут Клер Треман, — заявила она без всяких предисловий. Джим улыбнулся. Он просто не мог удержаться. Такую спонтанную реакцию могло объяснить лишь то, что девушка была совершенно потрясающей. Его: «Как вы поживаете?» — было проигнорировано полностью. — Я пришла за десятью тысячами долларов, которые вы должны моему отцу, — сказала она. — У меня есть записка и доверенность от адвоката. Рассел ничего не ответил, так как не имел понятия ни о каких деньгах, но его охватило мгновенное и необъяснимое желание познакомиться с ней поближе. Несмотря на ее злость и возмущение, что-то подсказывало ему, что это именно та девушка, которую он мечтал однажды встретить, и теперь, понимая, что она принимает его за Макса Дарроу, весь во власти охватившего его порыва он спросил: — Вы ведь не здешняя, не так ли? — Вы прекрасно знаете, откуда я, — холодно отрезала она. — Мой отец писал вам четыре раза, я писала сама, а теперь я наняла адвоката-американца, у которого практика здесь и в зоне Панамского канала. — Ну… — Я подумала, что сначала нужно прийти сюда, — продолжала она, совершенно игнорируя попытки ее прервать, — потому что адвокат может и не понадобиться. Будет куда проще, если вы просто заплатите то, что действительно должны. Он слушал ее, не обращая внимания на слова, разглядывая ослепительно красивые глаза и линию губ. Потом медленно улыбнулся, поняв, что пришла пора положить конец обману. — Меня зовут Джим Рассел, — представился он. — Мистер Дарроу ушел несколько минут назад. Он не был уверен в том, что вернется. В первый раз она по-настоящему взглянула на него и увидела, что к ней вежливо склонился, чтобы компенсировать разницу в пять-шесть дюймов роста, молодой человек в чуть помятом, но хорошо сшитом костюме. Грубоватое лицо его можно было назвать скорее мужественным, чем симпатичным. Оценив выражение лица и открытость взгляда, она поняла, что он говорит правду, и сразу почувствовала себя так неловко, что краска залила щеки. Это сделало ее еще симпатичнее. В замешательстве она махнула рукой и тихо произнесла: — О, простите меня. Я просто полагала… я думала… — Конечно, конечно, — поспешил Рассел. — Не хотите ли подождать? — спросил он с надеждой. — Нет. Благодарю вас. Подхватив сумку, она направилась назад. Девушка старалась улыбнуться, но смущение еще владело ею, и она пыталась избегать его взгляда, когда взялась за дверную ручку. Рассел опередил ее, не желая отпускать. Дверь почему-то никак не открывалась, и, использовав взаимное замешательство, он успел-таки спросить, не остановилась ли она в отеле «Эль Панама» и не прилетела ли сюда самолетом, на что девушка ответила, что она остановилась в отеле «Эль Панама», но прибыла сегодня утром пароходом через Кристобаль. Затем дверь каким-то образом все-таки открылась, и она поспешила вниз по лестнице. Последовав за ней несколько минут спустя, Рассел продолжал довольно улыбаться, испытывая необыкновенный внутренний подъем. Ведь если она остановилась в отеле «Эль Панама», значит, они снова встретятся. 4 Рассел вернулся в отель уже около пяти и первым делом спросил у стойки, в каком номере остановилась Клер Треман. Услышав, что в 306-м, он временно удовольствовался этой информацией. Чувство приличия удержало его от немедленного звонка, но если он случайно столкнется с ней в холле или во дворике, то обязательно что-нибудь придумает. И вот сначала он обследовал дворик, небрежно прогуливаясь и тщательно осматривая все уголки. Потом перешел в коктейль-холл, где за эллиптической стойкой бара сидели с полдюжины мужчин, двое в пиджаках, что выдавало приезжих, остальные в спортивных рубашках. Некоторые из столиков тоже были заняты, и все тщательно рассчитавший Рассел занял маленький столик у стены, поставив стул так, чтобы видеть холл отеля. Сняв пиджак, повесил его на спинку стула. Потом заказал виски с содовой, достал сигареты, откинулся назад и стал потягивать свою выпивку, кося одним глазом на стеклянные двери в дальнем конце холла и обдумывая все события, произошедшие после полудня. У него была масса времени. Если подождать достаточно долго, Клер может зайти сюда на коктейль. Когда он полез в карман за спичками, пальцы наткнулись на коробочки с сувенирами, которые всучил Дарроу. Снова вспомнив виденную им сцену, Джим подумал о медали со святым Христофором и о маленьком сыне Дарроу в Нью-Йорке и опять испытал чувство стыда, ощутив, насколько был неправ в своей оценке этого человека, и как упрямо придерживался своего первоначального мнения, что в натуре Дарроу нет места состраданию или чувствительности. Но теперь он понял причину своей ошибки. Он всегда отдавал Дарроу первенство, даже несмотря на то, что сам был старше чином. Дарроу всегда казался сильнее, может быть, потому, что его энергия никогда не растрачивалась на посторонние размышления или мысли о мнении окружающих. То, что Дарроу может как-то попасть в беду, следовало и из его слов, и из событий, свидетелем которых был Рассел. Но все это были дела Дарроу, а не его; он всегда стремился вести себя просто, честно и законно. Поняв это, он почувствовал облегчение, но когда заказал себе вторую порцию, мысли вернулись к Клер Треман и он задумался над тем, как Дарроу мог задолжать ее отцу десять тысяч долларов. За что? Все еще размышляя об этом, Джим вдруг увидел ее. Клер свернула за угол к лифтам, и он вскочил, бросив и пиджак, и недопитое виски, торопясь на перехват. Но чуть-чуть опоздал. Двери обоих лифтов захлопнулись перед его носом, и пришлось ждать, пока хоть одна из кабинок вернется. А поднявшись на третий этаж, он нерешительно поплелся вдоль коридора, напряженно размышляя, какой придумать предлог, когда Клер откроет дверь. Постучал три раза, прежде чем смирился с мыслью, что она вошла не к себе, повернул обратно и вызвал лифт. Перед ним остановилась не та кабинка, в которой он ехал, и он спросил мальчика-лифтера о девушке. — Симпатичная, темноволосая, в ситцевом платье… — Да, сэр, она вышла на пятом. Рассел упрямо поднялся на пятый этаж, не испытывая, однако, большой надежды. Нерешительно повернул направо. Почти решив возвращаться, вдруг прямо перед собой заметил приоткрытую дверь и услышал голоса за ней и ее смех. Да, она стояла спиной к нему, что-то весело рассказывая симпатичной хорошо одетой женщине лет пятидесяти и высокому мужчине в очках примерно того же возраста. Так как женщина его заметила, Рассел двинулся прочь, смирившись со своим временным поражением и не испытывая желания объясняться при посторонних. Он прошел до конца галереи и поднялся на этаж к себе в номер, бормоча что-то под нос, рассеянно достал ключ и отпер дверь. Уже закрыв ее за собой, вспомнил, что не вернулся в бар за пиджаком и виски. Сделал шаг назад и остановился, почувствовав: что-то не так. Чемодан, который он убрал в шкаф, стоял открытый на черном кофейном столике. Ящики стола выдвинуты и его вещи высыпаны на крышку стола. Пока он стоял в нерешительности, чувствуя, как закипает раздражение, из-за стеклянной матовой перегородки появились двое мужчин. Секунду или две они стояли молча и неподвижно, разглядывая друг друга, и тут Рассел понял, что видел эту пару прежде. Один из них был темнокожий и плотный, с круглым жестким лицом, лишенным всякого выражения; другой — повыше, худощавый, с гладкими черными волосами, густыми бровями и в очках с солнцезащитными стеклами, не темными, а чуть затемненными. Оба они стояли возле бара в «Перешейке», когда подошедший официант что-то шепнул Дарроу. Хоть Рассел и не обратил тогда внимания, он знал, что эти двое с Дарроу довольно долго говорили. Теперь, пока он вспоминал ту встречу, круглолицый зашевелился. Без лишней спешки, хорошо натренированным движением он вытащил короткоствольный револьвер, наведя его на Рассела. Высокий сделал приглашающий жест. — Пожалуйста, входите… Мы надеялись, — сказал он чуть напыщенно, но на блестящем английском, — что успеем закончить, прежде чем вы вернетесь. — Минутку, — начал Рассел, чье удивление мешалось с возмущением. — В чем, собственно, дело? — Ну, это очевидно. Мы хотели обыскать вашу комнату. Теперь, когда вы здесь, мы хотим обыскать вас. — Вежливый и элегантный человек в хорошо сшитом тропическом костюме сделал паузу. — Если вы позволите. — Он указал на своего компаньона и револьвер. — Как видите, у нас есть преимущество. Рассел смерил их взглядом. Он не любил, чтоб с ним так обращались, и спокойная уверенность пришельца в том, что он имеет право так поступать, только вызывала в нем все большее возмущение. Пожалуй, он бы мог справиться с ними обоими. Если бы не револьвер. Неизвестно, воспользуется им толстяк или нет, но у него хватало здравого смысла, чтобы понять, что обстоятельства складываются не лучшим образом. — Какого черта вам надо? — Пожалуйста, повернитесь к стене, — сказал высокий. — Это позволит избежать многих неприятностей. Рассел перевел дыхание и облизал губы. Он взглянул на вооруженного мужчину, и тот ответил ему немигающим взглядом. Потом он неохотно обошел стол. — Лицом сюда, пожалуйста. Руки на стену. Рассел подчинился и почувствовал легкое давление пистолета в спину, тогда как пальцы толстяка достали из заднего кармана его бумажник, носовой платок, несколько бумажных долларов из левого кармана брюк, мелочь и ключи из правого кармана. — Все в порядке, Марио. Давление револьвера прекратилось, и толстяк отступил назад. Рассел выпрямился, наблюдая, как второй мужчина изучает содержимое его бумажника. — Мистер Джеймс Дж. Рассел, — прочитал тот визитную карточку. — Вы адвокат? Рассел кивнул, его голубые глаза внимательно наблюдали за происходящим, губы были плотно сжаты. Он взял бумажник, после того как высокий с ним закончил, и теперь смотрел, как тот положил мелочь и бумажные доллары на стол и взялся за туристскую карточку, извлеченную из его чемодана. — Судя по этой карточке, — сказал допрашивавший, — вы — турист? — Ну и что? — Но вот отсюда следует, что вы приехали с другой целью. Он поднял конверт, и Рассел узнал письмо, которое оставил для него Дарроу в отеле в первый вечер. Тогда он небрежно бросил его в ящик стола и забыл о нем. Теперь же вспомнил предостережения Дарроу. — Это письмо, — продолжал мужчина, — от Макса Дарроу, и в нем он просит вас всем говорить, что вы турист. — Он задумчиво вертел конверт между пальцами, взгляд его был жестким и подозрительным. Когда Рассел не ответил, он отложил конверт в сторону. — Из этого следует, что вы прибыли из Нью-Йорка специально для того, чтобы встретиться с Дарроу. — Это ваш вывод. — Вы провели с ним вчерашний вечер, — добавил мужчина, проигнорировав его замечание. — По-видимому, как его гость. Сегодня вы посетили его квартиру. — Да. Мы вместе служили в армии. — Но вы действительно прибыли сюда для того, чтобы встретиться с ним? — С чего вы взяли? Мужчина обдумывал его ответы, тогда как Марио стоял рядом, по-прежнему без всякого выражения на темном лице, зато с револьвером наготове. Правда, теперь тот ни на что не был направлен. Он продолжал спокойно изучать Рассела, тогда как его спутник направился к шкафу и стал разглядывать висевшую там одежду. — Скажите, пожалуйста, — мягко начал он. — У вас есть пиджак к тем брюкам, которые сейчас на вас? — Пиджак? Рассел приложил все силы, чтобы казаться безразличным, но сам был поражен, так как вспомнил, где бросил свой пиджак. Он подумал о сувенирах в его кармане, но даже тут не связал их с этой парой. — Нет, — сказал он так безразлично, как только мог. — По-моему, никто здесь в пиджаках не ходит, и я оставил свой. А в чем, собственно, дело? — невинно спросил он. Черные глаза за затемненными стеклами внимательно всматривались в него, как бы взвешивая правдивость его слов. Мгновение спустя их внимание переключилось на телефон. — Может быть, вы оставили что-нибудь у портье? — спросил высокий. — Может быть. Тот немедленно поднял трубку телефона и потребовал дежурного. — Это Рассел, номер 601, — сказал он на своем безупречном английском, — я собрался было оставить у вас пакет, но никак не вспомню, сделал ли я это. Не будете вы столь любезны взглянуть?.. Да, конечно. — Он ждал, поджав губы и уставившись в небо за балконной дверью. — Да, весьма вам признателен. Положив трубку, повернулся к Расселу, продолжая все тем же вежливым тоном: — Мы бы попросили вас немного помочь нам, если вы не против, мистер Рассел. Мы еще не завершили здесь свою работу. Будет лучше, если вы пройдете в ванную и закроете за собой дверь; в этом случае мы не будем следить за вами. Рассел не колебался. Он понимал, что этот человек намерен так или иначе закончить свою работу; понимал, что этот с виду такой мягкий тип на самом деле может действовать так жестко, как ему и положено, и использует любые средства в зависимости от обстоятельств. Конечно, эти средства могут оказаться культурными, но уж безусловно эффективными. — Разумеется, — Рассел постарался улыбнуться. Потом не спеша повернулся и прошел в ванную. — Занимайтесь своим делом, — бросил он. — Только дайте мне знать, когда закончите, ладно? Он закрыл за собою дверь. Дверь была толстой, и из комнаты не доносилось ни звука, или, по крайней мере, ему так казалось. Он никак не мог понять, что все это значит, и чем больше думал, тем больше недоумевал. В конце концов перестал ломать голову, включил свет, изучил в зеркале свою хмурую физиономию и обнаружил, что ему следует побриться. Несколько секунд спустя ему показалось, что донесся стук закрывающейся двери. Он досчитал до пяти и осторожно повернул ручку. В комнате было пусто, чемодан стоял на месте, крышка стола чиста. Он вышел наружу, — в галерее пусто. Когда он вернулся в номер, на губах его играла задумчивая улыбка, вызванная чувством известного уважения. Все еще недоумевая по поводу многих вещей, он должен был признать, что гости умело выполнили свои обязанности, доставив ему минимум неудобств. Однако это чувство быстро прошло, когда он вспомнил о своем пиджаке, торопливо закрыл дверь и поспешил к лифтам. Выйдя в вестибюле, подошел к стеклянным дверям коктейль-холла и заглянул внутрь. Пиджак висел на месте, на месте был и полупустой стакан виски и его сигареты. Движимый чувством осторожности, он обошел холл и дворик отеля, прежде чем направиться в бар, и только убедившись, что его недавних посетителей нигде нет, подошел к столу. Поднимая пиджак, сразу понял, что подарки на месте, не спеша допил свой стакан и не садясь отсчитал деньги по счету. 5 На этот раз, когда Джим Рассел вернулся в свой номер, он зажег ночник и вышел на маленький балкон. Потом достал обе коробки из кармана и положил их на круглый столик. Бросил пиджак на один стул, сам уселся на другой и начал рассматривать подарки. Он уже перебрал все возможности, которые могли бы объяснить обыск его номера, и теперь, когда больше ничего не оставалось, открыл меньшую коробку и стал рассматривать золотую медаль со святым Христофором. Потом, положив ее на место, развязал бечевку на большем свертке и достал портсигар. Тот по-прежнему казался ему совершенно безобразным, и, повертев его в руках, Джим машинально открыл и уставился на лежавшую там ткань и маленькие предметы, выступавшие под ее верхним слоем. Изумленно обнаружив, что внутренность портсигара выглядит вовсе не так, как он видел прежде, торопливо извлек три из лежавших там небольших предметов. Крепко сжав зубы, ощупал их и развернул. Зеленый свет ударил ему в глаза от трех камней весом от одного до четырех каратов, и, не веря своим глазам, он понял, что это изумруды, что портсигар весь полон ими и что его прежнее мнение о Максе Дарроу было совершенно верным. На мгновение он забыл о мужчине с револьвером и его спутнике. Главное — ему пришлось признаться себе, что он одурачен бессовестным и хитрым человеком. Будучи уверенным в его честности, Дарроу сделал ставку именно на то, что должно было сработать безотказно, он сделал ставку на его порядочность и на прочно укоренившееся в Расселе чувство долга. Если не учитывать случайных обстоятельств, которые нельзя было предвидеть, Дарроу мог быть уверен, что коробка будет доставлена в Нью-Йорк не вскрытой. И вот Дарроу показал ему выложенный тканью портсигар, послал его в спальню за коробкой и бечевкой и за это время положил туда уже упакованные заранее изумруды. То, что может случиться в Нью-Йорке, больше не интересовало Рассела, когда он положил камни на место и отнес коробки в комнату. Гнев, вызванный больше обидой, чем чувством мести, кипел в нем, когда он сбросил одежду и отправился в ванную, чтобы побриться и принять душ. Обида продолжала терзать его, пока он одевался, и к тому времени он был убежден, что история, рассказанная Дарроу, фальшива от начала до конца. Он даже не верил, что вообще была какая-то жена, не верил, что существует или когда-то существовал сын; он был убежден, что и чек на восемь тысяч долларов — тоже фальшивка. И только спускаясь в лифте вниз с двумя коробками в кармане, он осознал, что если бы не счастливая случайность да не его безуспешная погоня за Клер Тремен, то коробка и изумруды были бы сейчас собственностью человека в затемненных очках… «Перешеек» был полон, когда Рассел явился туда в половине восьмого. Большинство столиков были заняты, но в баре еще оставались свободные места, и он стоял, оглядываясь вокруг до тех пор, пока к нему не подошел бармен Фред. — Макс где-то здесь? — Нет, сэр, его здесь нет, — сказал Фред. — Сегодня вечером я его не видел. Когда он вопросительно замолчал, Рассел заказал выпивку, которой не хотел, и присел, пока Луис Кастанца принимал заказ. Когда метрдотель увидел его, он немедленно подошел, поклонился, как и вчера, на континентальный манер, и его напомаженные усы шевельнулись в улыбке. — Вы сегодня один, мистер Рассел? Когда вам понадобится, я организую столик. — Я разыскиваю Макса. — Он оставил записку, что появится позднее. Эта информация довела возмущение Рассела до предела, и он не скрывал своего недовольства. Но не зная, сколько ему придется ждать, и понимая, что поесть-то нужно, он отодвинул стул и последовал за Кастанцей к столику. Кастанца предложил меню, которое, казалось, всегда было у него под рукой, и сказал, что если Рассел любит креветки, то он их настоятельно рекомендует. — Это местные креветки, — пояснил он. — Они не похожи на тех, что подают в Соединенных Штатах. Огромные. Шесть или семь штук на фунт. — Хорошо. — Может быть, для начала что-нибудь заливное? Или «севиш»? — «Севиш». Кастанца пометил в блокноте, вырвал листок и передал его ожидавшему официанту. Рассел посасывал свой коктейль. Начав есть без всякого аппетита, скоро он обнаружил, что изрядно голоден. «Севиш» снова была великолепна, креветки действительно огромные, а таких нежных ему есть еще не приходилось. Он съел все и даже заказал себе вторую чашку кофе. Когда вошла Лола Синклер, он не заметил, но она вдруг оказалась у его стола, белокурая и миловидная, в голубом платье, с ожерельем на шее. Она улыбнулась, когда он попытался встать, и попросила не беспокоиться, так как она может присесть только на минутку. Рассел предпочел бы подумать в одиночестве, но припомнил все, что слышал о хороших манерах, и спросил, не хочет ли она выпить. Лола заказала виски со льдом и, пока пила, успела сообщить, что работает с пяти до семи, затем перерыв для коктейлей и потом снова с девяти тридцати до одиннадцати тридцати. — Вы рано уходите, — заметил Рассел. — Мы ведь закрываемся в двенадцать, — сказала она. — Это не ночной клуб. Когда она наконец отошла, Рассел продолжал курить одну сигарету за другой, нетерпение его росло. Почти каждую минуту он окидывал взглядом зал, отделанный бамбуком, и бар. Несмотря на это, Клер Тремен вошла так, что он ее не заметил и узнал, только когда она заговорила с Кастанцей в глубине зала. Затем, прежде чем он успел подняться, ее гибкая фигурка в открытом белом костюме скользнула вверх по лестнице. Когда она очутилась на узком балкончике, Рассел заметил, как она исчезает за дверью конторы. Следующие несколько минут прошли для Рассела как в тумане. Его мысли метались от девушки к Дарроу, к изумрудам, к человеку в затемненных очках, но в них не было ни цели, ни логики, ни смысла. Он видел, как Лола выпила вторую рюмку с каким-то мужчиной в баре. Он взглянул на струнное трио и убедился, что те что-то играют. И наконец спустя полчаса, как ему показалось, а на самом деле минут через пять, он поднялся и зашагал через зал. Скорее растерянность и неуверенность, а не какой-то четкий план действий, толкнули его на то, чтобы подняться по лестнице и войти в контору. У него не было ни малейшего представления о том, что он сделает или скажет, но когда он вошел, это не имело никакого значения: контора была пуста. Она была чуть просторнее обычного конторского помещения, и в ней поместились стол, три стула, стеллаж для документов, бачок с охлажденной питьевой водой, пишущая машинка и этажерка. Но не было ни шкафов, ни сейфа. Не было ничего больше, кроме металлической двери, соединявшей контору с квартирой Дарроу. Рассел постучал, потом постучал еще раз. Постучал кулаком, прислушался, попробовал повернуть ручку. Не услыхав ничего, кроме собственного дыхания и стука своего сердца, он повернулся и начал спускаться по лестнице, но какое-то неопределенное беспокойство зашевелилось у него внутри. У основания лестницы Кастанца разговаривал с официантом, держа в руках меню. — Да, — сказал Кастанца. — Конечно, я помню молодую леди. У нее была договоренность с Максом на девять часов. Я сказал, что его здесь нет, но возможно, он прошел в контору со стороны своей квартиры. — Есть у вас ключ от соединяющей их двери? — Нет, — Кастанца покачал головой. — Такой ключ только у Макса. — Я попробую войти через другую дверь. — Рассел повернулся, голос его звучал напряженно. — С другой стороны квартала. — Но Макс должен быть там. Иначе девушка не смогла бы войти в квартиру. Может быть… Джим Рассел так и не узнал, что имел в виду Кастанца, мало что запомнилось ему и из его поспешной прогулки. Полквартала путь его лежал по Авениде-сентраль, залитой огнями реклам и заполненной толпами прохожих; затем она осталась позади, когда он свернул налево в темный узкий переулок, двигаясь сначала бегом, а потом перейдя на быстрый шаг. Когда снова повернув налево на углу, он попал на уже знакомую улицу, то увидел автомобиль иностранной марки, отъехавший от тротуара в сторону следующего перекрестка, но его мысли были сосредоточены на находившемся в полусотне метров перед ним ярко освещенном входе в дом. Яркий свет его не удивлял, пока он не достиг входа и не увидел, что дверь на улицу распахнута. Это только увеличило его опасения, и он бросился в вестибюль, захлопнул за собой дверь и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки. На лестничной площадке он обнаружил, что дверь в квартиру приоткрыта. Широко распахнув ее, он шагнул внутрь; здесь он резко остановился, от охватившего его напряжения перехватило дыхание; теперь он был уверен, что инстинкт, интуиция или что-то другое, заставившие его действовать в ресторане, оказались верными. Макс Дарроу лежал на полу вниз лицом, и даже при этом Рассел видел расплывающееся из-под тропического костюма темное пятно, обагрившее плитки пола. Несколько секунд он стоял неподвижно, с остановившимся от ужаса взглядом, будучи не в силах пошевелиться, пока не прошел первый шок. Свет от лампы под потолком отражался от его бледного, покрытого потом лица, он слышал свое тяжелое дыхание, ощущал липкую влажность рубашки, приклеившейся к спине. Хотя в комнате было жарко и тихо, но он бессознательно вздрогнул от ощущения какого-то внутреннего холода, когда заставил себя двинуться к распростертому на полу телу. Джим опустился на одно колено и дотронулся до мягкого плеча, не думая о том, правильно он поступает или нет, и пытаясь перевернуть безвольное тело, чтоб обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Он увидел, что пятно расплывается на груди, там, где в ткани рубашки виднелись две маленькие, едва заметные дырочки. Его собственные пальцы были влажными, но даже при этом кожа, которой он касался, казалась на ощупь такой же теплой, как и его собственная. Только убедившись, что нет никаких признаков пульса, он вынужден был признать тот факт, что несокрушимый человек из роты «Чарли» действительно мертв. Где-то в квартире раздался слабый металлический щелчок, который резко обострил ощущения Рассела и заставил его ум сосредоточиться. Он отчетливо слышал его, но не смог сразу опознать, и пока прислушивался, раздался другой звук, более мягкий и не столь отчетливый. Джим мгновенно огляделся, его воображение заработало. Вскочив, он увидел написанную маслом картину, которая была прислонена к плинтусу. Днем эта картина висела на стене, и теперь на ее месте был виден маленький сейф с дырой вместо замка. Даже оттуда, где он стоял, заметны были расходившиеся вокруг рваных краев отверстия царапины, из чего следовало, что замок был выломан с помощью молотка и зубила. Он не стал подходить ближе, а начал исследовать пол, его взгляд остановился на расширяющемся пятне возле тела. Нигде не было видно пистолета, и, прежде чем он успел удивиться этому, его пронзила новая мысль и он окаменел. Только теперь он вспомнил, что он пришел сюда вовсе не из-за Дарроу, а из-за девушки по имени Клер Тремен. Эта мысль потрясла его. — Клер! — закричал он, взгляд его остановился на темной спальне. — Клер! Молча проглотив комок, сдавивший горло, пугаясь собственных мыслей, он начал двигаться вперед. Очень осторожно, напрягая слух, собрав нервы в кулак, подошел к двери, но не услышал ничего. Пошарил по стене и нашел выключатель. Когда он повернул его, комнату залил яркий свет, и Джим увидел открытое, но зарешеченное окно, а потом обнаружил, что на массивной кровати нет покрывала. Все еще думая о щелчке, который он слышал, Рассел подошел к окнам. Густо расставленные металлические стержни образовывали две решетки, которые запирались изнутри защелками, одна из которых была отперта. Он не дотронулся до них, но понял, что металлический щелчок мог исходить или от них, или от металлической двери в контору. Обернув пальцы носовым платком, толкнул решетку и наклонился, чтобы заглянуть в глубокую темную расщелину между соседними домами, вспоминая о проходе и воротах, которые видел сегодня днем. И тут он услышал звук, но не тот, что прежде, а мягкие глухие удары… Он обнаружил Клер Тремен, когда открыл дверь в ванную. Она включила свет и стояла неподвижно, юное лицо побелело от потрясения, в глубине зеленых глаз был виден страх. Ее каштановые волосы были в беспорядке, в одной руке она держала край разорванного покрывала. В первый момент Рассел увидел только это, затем он подошел ближе и поддержал ее под руки, охваченный внезапным облегчением. — Что случилось? — торопливо спросил он. — С вами все в порядке? Вы не ранены? Она покачала головой и облизала губы, гибкое тело не сопротивлялось его объятию. — Нет, — прошептала она, — думаю, что нет. Она подняла глаза, и страх сменился замешательством. — В конторе никого не было, — безжизненным тоном продолжала она, — поэтому я постучала, затем толкнула дверь и кто-то открыл ее… — Кто? — Я не знаю. — В конторе — я имею в виду с этой стороны — было темно? — Да, но передо мной был какой-то свет. Я думаю, что он шел из гостиной. — И вы вошли внутрь. — Потому что у меня не было чувства, что я должна чего-то опасаться. Я не понимала, что происходит, до тех пор, пока кто-то не схватил меня и не накинул мне на голову вот эту штуку, и чья-то лапа зажала мне рот. — Это была рука мужчины? — с нажимом спросил Рассел. Она кивнула. — Это была сильная волосатая рука, как у мужчины — секунду или две я пыталась оттолкнуть ее — на среднем пальце было кольцо. По крайней мере, я думаю, что это был средний палец. — И что потом? Она взглянула ему прямо в глаза. — Не знаю. Я не знаю, ударили меня чем-то или я просто потеряла сознание, но следующее, что я помню, — это я лежу здесь на полу с этой штукой на голове и связанными руками. Рассел увидел скрученную штору для душа, которая была сорвана и использована как веревка. Он провел девушку в спальню и усадил, понимая, что должен рассказать ей о Дарроу и не зная, как начать. Она выслушала его не перебивая, с широко раскрытыми глазами и побелевшими щеками. Он был признателен ей за то, что она все понимала и владела собой. Сам он старался сделать свой рассказ как можно более коротким и ограничивался только фактами. Закончив, попросил ее остаться здесь, пока он не вызовет полицию, и только перейдя в маленький кабинет рядом со спальней, он заколебался. Зажег настольную лампу и отодвинул в сторону меню и коробку с сигарами, чтобы добраться до телефона. Только тогда он остановился, изумленно размышляя, кому же звонить. Единственные полицейские, которых он знал, были симпатичные парни в форме из Национальной полиции, в мягких шапочках со сверкающими поясами и кобурами — и кроме того, как же может человек, не говорящий по-испански, разыскать необходимый департамент? Ответ, который наконец-то пришел в голову, заставил его положить на место телефонную трубку и открыть дверь, соединяющую кабинет с конторой ресторана. Не глядя миновав ее, он поспешил вниз по лестнице в поисках Луиса Кастанца. 6 Как и следовало полагать, преступление такого рода относилось к сфере деятельности секретной полиции, и команду, прибывшую через несколько минут после телефонного звонка Кастанцы, возглавлял сам генеральный инспектор, стройный, симпатично выглядевший мужчина лет сорока пяти, с седеющими висками, быстрыми внимательными глазами и спокойной манерой разговора. Его звали Гектор Гвесада, и, к счастью для Рассела, он говорил по-английски всего лишь с легким акцентом. Вместе с ним прибыли руководитель следственного отдела, смуглый плотный человек по имени Ренальдо Диас, эксперт по дактилоскопии с фотокамерой и прочим оборудованием и несколько детективов. Вскоре приехал и врач, осмотрел тело и после того, как он поговорил с Квесадой и были сделаны фотографии, тело увезли. До сих пор Квесада просил Рассела, Клер Тремен и Кастанцу оставаться в спальне. Теперь же, после того как плитки пола перед стеной с вмурованным сейфом были вымыты, он пригласил их в гостиную. Когда все расселись, по очереди внимательно осмотрел каждого, как бы прикидывая, с кого начать. Наконец он показал на сейф. — Мы нашли его открытым, — начал он. — Вы думаете, он был взломан? — спросил Кастанца. — По крайней мере, на это похоже. К сожалению, мы не знаем, когда это произошло. Вполне возможно, тот, кто это сделал, был застигнут на месте преступления и воспользовался оружием, чтобы заставить навсегда замолчать Макса Дарроу, когда тот пытался вмешаться. Может кто-нибудь из вас что-то добавить по этому поводу? Он замолчал, слегка приподняв брови. Не услышав ответа, опустил их снова. — Внутри не было ничего особенно ценного, — добавил он, глядя на Кастанцу, — но вот эти соглашения показались мне интересными. Вы знали о них? — Да, — сказал Кастанца, — и я могу объяснить, почему они были составлены. Он наклонился вперед, расстегнул свой белый смокинг, оперся на подлокотники кресла — и в этот момент Рассел заметил тяжелое кольцо с печаткой на среднем пальце его левой руки. Он быстро глянул на сидевшую рядом с ним Клер, но та, казалось, ничего не заметила, и он промолчал. — Когда я приехал из Португалии, — продолжал Кастанца, — то быстро понял, что иностранцам очень трудно начать свое дело здесь, в Панама-Сити. Американцам это можно, но остальные сталкиваются с большими трудностями при получении разрешений. Я профессионал сервиса, — добавил он, — квалифицированный метрдотель. Это моя профессия. У меня были деньги, но я понимал: чтобы открыть ресторан, мне нужно найти… Он замялся, подыскивая подходящее слово и жестикулируя обеими руками. Рассел подсказал: — Сговорчивого партнера. Человека для прикрытия. — Совершенно верно, — кивком головы поблагодарил за помощь Кастанца. — Я осмотрелся и изучил окрестности для того, чтобы выбрать подходящее место. Я повсюду наводил справки. И при этом всплыло имя Макса Дарроу как хорошо известного в здешнем обществе человека. А кроме того, он был американцем и легко мог получить нужное мне разрешение. Мы обсудили проблему и пришли к согласию. — И вы подписали это секретное соглашение, — сказал Квесада. — Правильно. Нам представлялось, что будет лучше, если Макс Дарроу будет значиться единственным владельцем ресторана. — И ваше дело процветало, — добавил Квесада. — К счастью. — Вы делили прибыль? — Не в том смысле, как вы подразумеваете. За мою долю я получал значительно большую зарплату, чем обычно платят человеку на этой должности. — Пожалуйста, продолжайте. — Несколько недель назад, — усмехнулся Кастанца, — Дарроу украл из моей комнаты — или сделал так, что он был украден — мой экземпляр этого соглашения. — Вот этого секретного соглашения? — Да, вот этого секретного соглашения. — А без него — сказал Квесада, — вы не можете претендовать на участие в деле. — Совершенно верно. — Итак, согласно статьям этого соглашения, в случае, если один партнер умрет, то другой становится полным собственником дела. — Он взглянул на Диаса, который стоял рядом и время от времени делал заметки в своем блокноте, затем снова посмотрел на Кастанцу. — И вот это случилось. — Я был в ресторане, когда мистер Рассел прошел сюда через другой вход. — Мы еще не знаем, когда Макс Дарроу был убит. — Если бы я убил его, — сказал Кастанца, — то взял бы документ. — Возможно. Но для того, чтобы вступить в собственность, необходимо предъявить соглашение. Если бы условия стали известными, могли возникнуть вопросы и подозрения. — Квесада протянул руку. — Умный человек предпочел бы оставить открытым сейф, из которого исчезли ценности и в котором остался только этот документ. В такой ситуации он выглядел бы невиновным, как вы и хотите себя представить, но дело все равно перешло бы ему. Рассел посмотрел на Квесаду с уважением и невольной дрожью, когда вспомнил о портсигаре и изумрудах, которые жгли его раскаленным железом в кармане пиджака. Если бы он был умнее и обладал более упорядоченным умом, у него нашлось бы время избавиться от них. Проще всего было положить коробку в бюро или в ящик стола до приезда полиции. В этом случае они нашли бы ее и строили дальше свои версии, оставляя его вне подозрений. Вся беда заключалась в том, что толковые мысли приходили к нему слишком поздно, и он знал это; и еще он знал, что теперь было поздно избавляться от камней — или, может быть, еще не поздно? Будь они обнаружены, то существенным образом подкрепили бы мотивы, нужные Квесаде для объяснения такого убийства, и осталось бы мало надежды, что удастся доказать правду, по крайней мере, на первых порах. Даже сейчас было довольно трудно поверить в историю о сыне Дарроу и сувенирах; чего же можно было ждать от полицейских? Он быстро прокрутил в голове все эти доводы, хватаясь за соломинку, когда Квесада повернулся к девушке. — Вы пришли в девять часов, мисс Тремен, — сказал он, — что, вы раньше договорились с мистером Дарроу о встрече? И в какое время это было? — Где-то около шести. — Вы звонили сюда? — В ресторан. — И он согласился встретиться с вами в девять. — Да. — Что он сказал? — Он сказал, что мне легче будет найти ресторан вечером. Он сказал, что я должна прийти в его контору, и если там его не окажется, то постучать в дверь, соединяющую контору с его квартирой. — Вы так и сделали? Клер кивнула и вновь рассказала все, что случилось с ней потом. Когда она закончила, Квесада кивнул. Он прошелся до стены и обратно, опустив голову и заложив руки за спину. Взглянул на вскрытый сейф и остановился перед девушкой. — Вы, наверное, пришли в себя к тому моменту, когда раздался выстрел? — Два выстрела. — Ага. И что еще? Какие-нибудь другие звуки, крик? — Я слышала мужской голос, но не уверена, что разобрала, что он сказал. — Постарайтесь припомнить. — Квесада подсказал. — Он говорил по-английски? — Да, — Клер поколебалась, брови ее нахмурились, губы были плотно сжаты. — Похоже, он как будто говорил: «Не делай этого! Не делай глупостей!» — И после этого раздались выстрелы? Когда она кивнула, Квесада задумался; потом отвлекся. — Вы прибыли сюда сегодня утром из Соединенных Штатов. На пароходе «Сан-Хосе» из Нового Орлеана. Вы путешествуете одна? — Да. Вернее, я ехала в одной каюте с пожилой женщиной. Она и ее племянник наняли автомобиль, чтобы доехать до Панама-Сити, и я приехала вместе с ними. Рассел припомнил мужчину и женщину, которых видел в приоткрытую дверь номера на пятом этаже, и понял, почему Клер зашла туда. Сейчас он смотрел на нее, отвечающую на вопросы инспектора Квесады, и ему нравилось, как она держится, ее уверенный и лишенный страха голос. Она явно обладала большим присутствием духа и способностью быстро восстанавливать свое душевное равновесие. Все, что она говорила, подтверждало это, и он уже гордился ею, и было трудно поверить, что знает он ее всего лишь несколько часов. — Вы намерены вернуться на корабль, когда «Сан-Хосе» три дня спустя поплывет дальше? — продолжал Квесада. — Вы приехали сюда, чтобы специально встретиться с Максом Дарроу? Почему, скажите, пожалуйста? — Он должен моему отцу десять тысяч долларов и не отвечал на наши письма. Срок его векселя давно истек… — И ваш отец послал вас получить долг? — Это была моя идея. Мой отец недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы предпринять такое путешествие. — Она перевела дыхание и добавила: — Я работаю в рекламном отделе компании «Атлантическо-Карибские линии» и могу взять отпуск, когда захочу, поэтому я поехала в Новый Орлеан и компания оформила мне билет. — Понимаю, — Квесада обдумал ее слова и после небольшой паузы добавил: — Ваш отец когда-то работал здесь? — Да, в зоне Панамского канала, — сказала она. Затем она быстро рассказала оставшуюся часть своей истории, объяснив, что ее отец работал в зоне гражданским служащим, что она сама жила здесь с десяти лет до тех пор, пока не умерла ее мать, что случилось, когда ей исполнилось семнадцать, после того она уехала и жила с теткой в Пенсильвании, где ходила в школу. Позднее, когда ее отец достиг возраста обязательного выхода на пенсию, он собрал свои сбережения и основал небольшую пароходную компанию, в которой Макс Дарроу был его компаньоном. — Макс Дарроу, — сказал Квесада, — был компаньоном во многих предприятиях, причем не все из них были успешными. — Он был антрепренером, — мягко добавил Кастанца. — Они купили два подержанных военных судна, — продолжала Клер, — и переделали их для прибрежных перевозок. Перевозили что угодно, — добавила она, — но главным образом бананы из района Чирикуи. — Я знал вашего отца, — кивнул Квесада. — Когда вы упомянули о судоходной компании, я вспомнил его. Он был лоцманом на канале, не так ли? — Да. — И что с векселем, о котором вы говорили? — Полтора года назад здоровье отца ухудшилось, и доктор сказал, что он должен вернуться в Штаты. Мистер Дарроу выкупил его долю, заплатив часть наличными, а на остальное выдав вексель на десять тысяч долларов. — Ваш отец — доверчивый человек. Рассел заметил, как девушка откинула прядь волос со лба и как краска заливает ее щеки. Она смотрела на Квесаду в упор. — У моего отца, — сказала она медленно и осторожно, — не было особого выбора. — Я слышал, — добавил Квесада, — что оба судна были заложены и сейчас выставлены на продажу. Он слегка поклонился, поблагодарив за информацию, заметил, что хотел бы позднее получить от нее письменное подтверждение отдельных деталей, и переключился на Рассела. — Вы также приехали в Панаму для того, чтобы встретиться с Максом Дарроу. Это было, скорее, утверждение, а не вопрос, и Рассел покачал головой. Уже решив, что сейчас не время рассказывать всю правду, он начал перекраивать ее на свой лад. Сказал, что прибыл сюда просто как турист, что не мог избавиться в Нью-Йорке от вирусной инфекции и один из партнеров по адвокатской конторе предложил ему взять отпуск на неделю и погреться на солнце. — Я никогда не был в Панаме, — говорил он, — поэтому решил приехать сюда и посмотреть страну. Мы служили с Дарроу в одной части на Филиппинах, поэтому естественно, что я разыскал его. — Вы были близкими друзьями? — Нет. Когда вы оказываетесь в чужой стране, то станете разыскивать даже человека, с которым не были близкими друзьями. Квесада с этим согласился. — И в ваших беседах он не упоминал о своем намерении в ближайшее время покинуть Панама-Сити? — Да, он говорил об этом, — сказал Рассел и повторил кое-что из сказанного ему Дарроу. Пока он говорил, у него в памяти всплыли, но ненадолго, человек в затемненных очках и вооруженный пистолетом толстяк. Представлялось совершенно очевидным, что эти двое обыскивали его комнату в надежде найти изумруды, но он не знал, почему подозрение пало именно на него, и если упомянуть об этом обыске, то он должен будет ответить на вопрос: почему? Почему кому-то в голову пришло обыскивать его, не иначе как возникли подозрения, что он скрывает какие-то ценности? Почему вообще была предпринята эта попытка?.. Нет. До тех пор пока он не решит рассказать всю правду о портсигаре и изумрудах, это происшествие следует сохранить в тайне. Вместо этого он рассказал о трех посетителях, которые побывали здесь днем. Квесада внимательно выслушал, и в его глазах загорелся живой огонек. — Этот летчик, о котором он говорил как о партнере, — протянул он. — Довольно крупный мужчина, блондин со светлыми глазами? — И с довольно пухлым лицом. Его прическа явно нуждалась в стрижке. — Его слова звучали как угроза? — По смыслу, пожалуй, да. — Это Фолли, — сказал Квесада Диасу и затем быстро заговорил по-испански. Диас повернулся к одному из детективов, сказал что-то также по-испански, и тот быстро вышел из комнаты. — Так женщину звали Сильвия? — продолжал Квесада. — И к мужчине, который пришел вслед за ней, он обращался как к майору… Опишите его, пожалуйста. Рассел сделал это. Квесада задумался, размышляя и слегка нахмурившись. Наконец он кивнул и снова повернулся к Диасу. — Это майор Баском, — сказал он, и опять после приказа, отданного по-испански, один из детективов покинул комнату. Когда дверь за ним закрылась, Квесада достал из внутреннего кармана длинный конверт и открыл его, взгляд его на миг задержался на каждом из трех свидетелей, пока он доставал из конверта пачку новых стодолларовых банкнот. — Мы нашли этот конверт прикрепленным к задней стенке ящика стола, — сказал он. — Содержимое ящиков указывает на то, что их обыскивали, но, очевидно, не хватило времени проделать это систематически… Всего здесь шесть тысяч долларов, — продолжал он, — из чего следует, что Дарроу не полностью полагался на свой сейф. Он снова убрал конверт в карман, прошелся, чтобы еще раз взглянуть на сейф, и вернулся обратно. Затем покосился на Диаса и, не обращаясь ни к кому конкретно, сказал: — Удивительно, что там нет изумрудов. — Он взглянул на Рассела и на девушку. — Известно, — продолжал он, как бы объясняя, — что Дарроу коллекционировал изумруды. Диас сделал какой-то жест рукой, но промолчал. Квесада пожал плечами, как бы отбрасывая эту тему, потом посмотрел на присутствующих. — Я должен просить вас отправиться к нам в управление, — сказал он. — Макс Дарроу застрелен, но мы не нашли пистолета. Необходимо обыскать вас — это простая формальность, вы понимаете, и снять показания. Машины ждут снаружи. 7 Пока они спускались по лестнице, Джим Рассел обдумывал сложившуюся ситуацию. Он шел рядом с Клер Тремен и когда решился ободряюще коснуться ее руки, она ответила улыбкой. Это была невеселая, но дружеская улыбка, что заставило его вернуться к собственной серьезной проблеме. В первые секунды после замечания Квесады он едва не поддался панике. Но, по счастью, у него хватило времени понять, что это его сразу погубит, и успеть полнее оценить складывающиеся против него обстоятельства. В глубине души он был убежден, что не может быть обвинен в преступлении, которого не совершал, но если сейчас у него найдут изумруды Дарроу, о которых он ничего не сказал, то он станет подозреваемым номер один. При таком очевидном мотиве преступления вряд ли стоит надеяться, что полиция ему поверит, по крайней мере вначале. Более того, как адвокат он знал, что большая часть убийств раскрывается сравнительно быстро. Когда набирается достаточно фактов, картина предстает довольно ясной и остается только схватить главного подозреваемого. Так что вполне вероятно, что, собрав все факты, Квесада будет знать, кто убил Макса Дарроу. Расселу хотелось исключить себя из числа подозреваемых, но весь парадокс заключался в том, что лучшим способом для этого были такие шаги, которые указали бы на него как на виновного. Вот в чем состоял тут риск. Вот почему он счел, что для него разумнее всего избавиться от изумрудов, а чтобы сделать это, нужно было время. Так как изумруды принадлежали Дарроу и были частью его состояния, да еще представляли огромную ценность, совесть не позволяла Расселу выбросить камни в канаву, где они навсегда бы сгинули. Задача состояла в том, чтобы временно их спрятать, и вот теперь, переходя улицу к двум полицейским «седанам», он уже знал, что делать. Он не был уверен в том, что это решение лучшее, но ничего другого не мог придумать в сложившихся обстоятельствах. За рулем каждого автомобиля сидел водитель, рядом с ними стоял детектив. Кастанца, Квесада и Диас находились в паре шагов позади, так что, немного опередив Клер Тремен, он открыл дверь второго автомобиля и сел в него. Когда Клер последовала за ним, он просто открыл вторую дверь и выскочил наружу. Выбравшись на мостовую, Джим бросился бежать по темной и пустынной улице к ближайшему углу прежде, чем кто-либо сообразил, что он делает. Теперь его союзниками была неожиданность и темнота. Поворачивая за угол, он услышал крики; он бежал легко, держась поближе к зданиям, там, где тень была гуще, пока не добежал до отходившей налево аллеи. Заглянув в ее чернильную тьму, он заметил поворот на другую улицу и помчался туда. Обнаружив, что позади не слышно близкой погони, он перешел на быстрый шаг, дошел до другой улицы и снова свернул налево, пока не увидел темный проулок. Здесь вдоль узкого тротуара медленно двигались безликие тени, изредка попадавшие в полосы света из открытых дверей или окон. Джим еще более замедлил ход. Когда смог перевести дух, не спеша зашагал вдоль узкой бедной улицы, неприглядные дома которой стояли вровень с тротуаром, а входные двери располагались прямо на его уровне. При свете керосиновых ламп были видны тихие маленькие тесные комнаты, сквозь открытые окна он мог видеть убогие стулья, столы, койки; стены были украшены цветными вырезками из журналов, портретами хорошеньких девушек, но не длинноногих девиц в купальных костюмах; видны были распятия, свечи, тут и там попадались настольные швейные машины. В задней части этих маленьких комнатушек обычно была видна другая дверь, уходившая в темноту, и Рассел решил, что мужчины либо отдыхают после тяжкого трудового дня, либо вообще отсутствуют, так как видел он только женщин, занятых шитьем, или маленьких спящих детей. Лишь однажды он заметил свет на втором этаже, в одной комнате симпатичная девушка стояла перед зеркалом, поправляя прическу, да двое мужчин, ни возраст, ни характер которых на таком расстоянии определить было невозможно, читали газеты. Рассел продолжал идти дальше, удивленный видом этих переполненных, похожих на ночлежки комнат, но все же ощущая приличие, честность, какой-то спокойный порядок, которого здешним обитателям удавалось достичь, несмотря на все обстоятельства. Затем он вышел на пересечение с более широкой улицей и остановился, чтобы сориентироваться. Довольный, что успел совершить ознакомительную прогулку по городу, Рассел понял, что оказался в деловой его части, неподалеку от моря, и что Авенида-сентраль осталась где-то слева. Значит, зона Панамского канала, которая могла послужить временным убежищем, находилась в противоположном направлении, поэтому он повернул к Авениде, стараясь раствориться в огнях и шумной толпе, и шел до тех пор, пока не оказался в парке Лессепса. Парк он пересек в направлении возвышавшегося на противоположном конце здания: как сказал ему днем водитель, здесь, в Американском клубе, можно было поесть и выпить, и даже потанцевать. Поднимаясь по ступенькам в поисках телефона, он спорил сам с собой, упорно отказываясь признавать свой побег глупостью. Он выиграл то время, в котором он нуждался. После того как коробка окажется в безопасном месте, он сам сдастся генеральному инспектору. Он будет выглядеть глубоко пристыженным и извиняющимся. Он полностью признает глупость своего поведения и объяснит его охватившей его паникой, неуверенностью и опасениями человека, оказавшегося в чужой стране, срывом, достойным всяческого осуждения. Если ему предстоит провести ночь за решеткой, пока консул не вытащит его оттуда, он готов перенести это. А тем временем расследование будет продолжаться до тех пор, пока убийство не раскроют. Тогда и наступит время показать изумруды и все объяснить. Так он говорил себе, когда остановился в центральном холле Американского клуба и оглядевшись обнаружил слева небольшой, слабо освещенный зал, в котором негр-пианист исполнял вещи Эррола Гарнера на кабинетном рояле. У открытых окон за столиками сидело несколько пар, другие расположились на кожаных диванах вдоль стен, лица их были плохо видны в полумраке. Справа был другой зал, больших размеров, хорошо освещенный и просторный, с длинным баром слева, танцевальной площадкой и сценой для оркестра, в настоящее время пустыми, и рядами столиков у окон. В баре было с дюжину мужчин, все в широких брюках и спортивных рубашках, большей частью молодые, судя по виду — американские солдаты, проводящие здесь свободный вечер. Разыскав в холле телефонную будку, Джим извлек клочок бумаги, который ему дал Джордж Гиббс. Когда телефон в квартире не ответил, он взял телефонную книгу, прошел в бар, где освещение было лучше, и начал искать ресторан «Бальбоа Гарден». В книге были две части — английская и испанская, и он начал искать на слово «Гарден». Ничего не обнаружив, стал просматривать список кафе, но среди них тоже не оказалось названия «Бальбоа». Несколько растерявшись, он тщетно просмотрел длинный список закусочных и именно в этот момент случилось нечто, заставившее его забыть о «Бальбоа Гарден». Два рослых парня из военной полиции вошли через заднюю дверь и оглядели присутствующих. Так как юридически они не имели никаких прав за пределами зоны Панамского канала, их сопровождали два человека в форме панамской национальной полиции. Это делало проверку совместным предприятием, и теперь, начав с конца стойки, они стали разглядывать ряд пьющих пиво молодых американцев. Рассел положил телефонную книгу, незаметно вышел из бара и остановился в нерешительности, не зная, что предпринять. Все его документы были с ним и в полном порядке, и военная полиция не имела права предъявлять ему какие-то претензии; только мысль эта его не слишком успокаивала. Тут он и заметил двух мужчин, вошедших в бар из главного вестибюля. В другой обстановке он не обратил бы на них внимания, так как оба были невысокими, смуглыми и явно местными жителями, правда, хорошо знакомыми с этим местом, судя по тому, как они быстро и внимательно осмотрелись и направились к ближайшему бармену. Испытывая вину и неуверенность, Рассел наблюдал за их беседой и сопровождающими ее жестами. Когда один из них обернулся, чтобы взглянуть на него второй раз, Джим перестал колебаться и быстро направился к выходу, не будучи особо уверенным, что именно он служил предметом разговора, но не желая испытывать судьбу. К тротуару вели три ступеньки. По ту сторону улицы перед ним возвышалась темная масса Анкон-хилла и его освещенные башни. По диагонали — отель «Тиволи», резиденция официальных гостей правительства. Торопливо пересекая улицу, Рассел едва увернулся от такси. Только добравшись до противоположного тротуара и свернув налево, он расслабился. Так как между городом Панама-Сити и зоной Панамского канала не было закрытой границы, во время прогулки по городу водитель объяснил Расселу, что на этой улице, именовавшейся Авеню Четвертого июля, один тротуар принадлежал Панаме, а проезжая часть и второй тротуар считались территорией Соединенных Штатов. Теперь, добравшись до этого тротуара, он временно находился вне досягаемости для любых панамских властей. Конечно, между двумя полициями существовало тесное сотрудничество и при необходимости преступников выдавали, но преследовать его здесь не могли. Ему пришло в голову, что Гектор Квесада мог сообщить в полицию зоны и теперь его разыскивают и здесь, поэтому он миновал широкие веранды отеля «Тиволи»; его мысли сосредоточились на единственном человеке в этой части света, который мог сейчас ему помочь: бывшем однокласснике Теде Ленгли. Припомнив адрес и надеясь, что идет в правильном направлении, он двинулся вперед, постоянно оглядываясь в поисках «чива» — одного из вездесущих автобусов с импортным шасси и самодельным кузовом. Тот не замедлил появиться. Автобус был битком набит в основном панамцами, индусами и неграми. Когда он тронулся, Рассел назвал нужную ему улицу в районе Бальбоа, водитель буркнул: «Si», Джим сел рядом с женщиной в платке и с корзинкой на коленях и уставился на дорогу, так как автобус останавливался едва не через каждый квартал, чтобы выпустить пассажиров и забрать новых. Когда несколько минут спустя водитель махнул ему, Рассел расплатился и вышел. Это был спокойный район с широкими улицами, обсаженными деревьями, с хорошо ухоженными газонами; в стороне от главной улицы здесь было довольно темно и единственным признаком жизни был мужчина, прогуливавший свою собаку по противоположному тротуару. Согласно указаниям, полученным вчера по телефону, ему нужно было пройти два квартала и найти деревянное здание с нависающей крышей. Ленгли сказал, что в доме несколько квартир. Он еще не представлял, как Ленгли сможет ему помочь, но у него хоть будет доброжелательно настроенный слушатель. Ему важно было выговориться, рассказать правду, увидеть, какова будет реакция на его рассказ, и после этого сделать собственные выводы. В глубине души он надеялся, что Ленгли согласится взять портсигар на сохранение и тогда он сможет с извинениями вернуться к Квесаде. Быстро шагая по темной улице, он совсем не обратил внимания на огни приближавшегося сзади автомобиля. Даже не взглянул, когда автомобиль поравнялся с ним и затормозил. Лишь увидел, как распахнулась дверь, когда автомобиль замер возле края тротуара перед ним. И вдруг его окликнули: — Рассел! Он остановился, вглядываясь в темноту. Только тут возникло чувство опасности, но он сразу понял, что реакция его подвела. Рядом с ним мгновенно оказались двое крепких мужчин. Когда он рванулся было в сторону, то увидел металлический блеск в вытянутой руке, отблеск отраженного света на стволе оружия. Раздалась команда по-испански. Хотя он и не понял, но ошибиться в ее смысле было невозможно. Джим остановился и напряженно замер. Двое сразу очутились у него по бокам, схватили за руки, и он почувствовал, как ствол пистолета ткнулся ему в бок. — Вы должны пойти с нами, — заявил человек с пистолетом, и они оказались на заднем сиденье автомобиля. Второй сел за руль и закрыл дверь. 8 Минуту спустя, когда автомобиль проехал поворот, Рассел, придя в себя, почувствовал, как в нем закипает ярость. У него хватило ума сидеть неподвижно, чувствуя упирающийся в бок пистолет, но он стал требовать объяснений — в чем дело и куда его везут. Он задавал эти вопросы, пока не пересохло в горле, но единственным ответом было полное молчание, что заставляло почувствовать — все его протесты тщетны и выглядят глупо. В конце концов он откинулся назад, скрестив руки. Похоже, ехали они по той же улице, что и он на автобусе, до тех пор, пока не достигли оживленного перекрестка. Здесь машина вместо того, чтобы свернуть налево, нырнула в узкую шумную улицу. Мелькающие огни время от времени освещали смуглое лицо его спутника, но оно было совершенно ему незнакомым, и в конце концов его мысли вернулись к портсигару и тому, что говорил днем Дарроу. А говорил тот о неприятностях, о выстреле, которого чудом удалось избежать, о предосторожностях, которые он предпринял. Рассел не знал, насколько все это было правдой, но если Гектор Квесада выказал удивление, не обнаружив изумрудов, то о них вполне мог знать и кто-то еще. Если учесть все это, то вполне возможно, Дарроу был убит из-за содержимого портсигара, который сейчас находился у Рассела. Мысли его вновь вернулись к обыску, устроенному днем в его номере. Сейчас люди были не те, что еще больше смущало его. В этот момент автомобиль нырнул на свободное место у бровки тротуара. Он почувствовал легкий толчок пистолета, водитель в это время выключил мотор и вышел. Видя, как тот исчезает за вращающимися дверями закусочной, Джим подумал, что ему захотелось выпить или понадобилось позвонить по телефону и получить дальнейшие инструкции. Несколько минут размышлений, которым он предавался, пока водитель не вернулся обратно, ничего не дали, и, когда автомобиль снова двинулся дальше, Джима стал охватывать страх. Нет, отчаяния он не испытывал. Он нервничал, страдал от неопределенности, слегка паниковал, когда задумывался о будущем, но какое-то интуитивное чувство подсказывало, что изумруды — слишком важный фактор и если правильно себя повести, все обойдется. Он хотел избавиться от изумрудов, не так ли? Ну, вот и решение проблемы, но пока не оставалось ничего другого, как ждать, что произойдет дальше. Он узнал это пару минут спустя. Автомобиль свернул в узкую неосвещенную улицу, которая изгибалась влево. В окно он увидел, что она очень похожа на ту, по которой он недавно шел, — открытые окна, слабый свет внутри, случайные темные фигуры в дверях. Впереди появились яркие огни поперечной улицы, и здесь, в сотне метров от перекрестка, автомобиль остановился. Расселу, не имевшему ни малейшего представления о том, где он находится, приказали выйти из машины. Затем в навалившейся со всех сторон темноте его повернули лицом к перекрестку, теперь пистолет упирался в спину. — Вы дойдете до угла и повернете налево, — сказал мужчина. Рассел все понял, но его смутила неожиданность команды. — Что? Мужчина повторил приказ. — Без шуток, пожалуйста, — добавил он. — Мы пойдем за вами. Рассел зашагал вперед — у него не было другого выбора, — пристально глядя на огни перекрестка. Вначале он слышал за собой шаги, потом у него зародились сомнения. Отчетливо видимый в ярком свете фар, он продолжал идти, замешательство его все нарастало, пока он не достиг угла и не свернул налево, как было приказано. После этого ум его в замешательстве отключился и осталось лишь изумление, которое быстро сменилось пониманием и даже уважением. Он теперь оказался в нижней части Авениды-сентраль, где у тротуара стоял серый полицейский автомобиль с прутком антенны, а за ним — два офицера в форме. Когда Рассел увидел его и споткнулся от неожиданности, двое в штатском, стоявшие ближе к стене, шагнули вперед. И, как по сигналу, полицейские в форме сомкнулись вокруг него. — А, сеньор Рассел, — сказал чей-то голос, и Рассел увидел плотную фигуру Ренальдо Диаса. Джим моргнул и оглянулся. Не было никаких признаков тех двоих, которые привезли его из Бальбоа, но теперь он понял, кто это был, и почему они останавливались возле закусочной. Инструкции были даны по телефону, и теперь, взглянув на Диаса, он увидел, как тот слегка поклонился и вежливо добавил: — Пожалуйста, составьте нам компанию. Рассела привезли в старинное серое здание, выходившее на небольшой кусок земли неправильной формы, носивший громкое имя «Лоттери Плаза». Вестибюль с высоким потолком выглядел пустоватым. С одной стороны за стойкой сидел человек, за спиной его был виден темный коридор, справа от него лестница вела и вверх и вниз. Рассел поднялся наверх вместе с Диасом и детективом. Они миновали вестибюль, громко стуча каблуками по голому деревянному полу, повернули налево и вошли в большую, скудно обставленную душную комнату, в которой в этот момент набилось много народу. С одной стороны под окнами стояли два стола. За одним зевал в кресле какой-то толстяк; за другим столом стучала на машинке брюнетка. Вдоль двух стен тянулись деревянные скамьи, и хотя Диас повел Рассела прямо к противоположной двери, у того хватило времени с первого взгляда определить, что люди Квесады отдыхать не привыкли. На одной скамье, частично скрытой створкой двери, в скованных позах застыли майор Баском, его жена Сильвия, Клер Тремен и Луис Кастанца. Меньшая скамья у противоположной стены была занята блондинкой Лолой Синклер и летчиком со свирепым лицом — Алом Фолли. Больше ничего Джим заметить не успел. Дверь за ним закрылась, и Рассел оказался в похожей комнате, которая казалась несколько запущенной для кабинета генерального инспектора. Мебель была старой и ободранной, стол просто неописуемым, то же относилось и к креслу. Единственным отличительным признаком начальства служил вставленный в окно кондиционер, создававший в комнате ощущение прохлады, если только Рассел был в состоянии это заметить. Гектор Квесада сидел за столом, в его темных глазах светился явный огонек удовлетворения. Он отодвинул в сторону какие-то бумаги и сложил перед собой руки. Искоса взглянув на Диаса, улыбнулся Расселу. Рассел улыбнулся в ответ без тени юмора и заговорил первым. — Неплохую шутку проделали ваши люди. — Простите? — Я имею в виду похищение. Квесада пытался выглядеть удивленным. — Похищение? — Вы же не имеете права действовать в зоне канала и прекрасно это знаете, — возмутился Рассел и рассказал детали того, что произошло. — Это были те двое, кого я видел в Американском клубе? — спросил он. Квесада вежливо выслушал, удивление исчезло и на тонком интеллигентном лице ничего нельзя было прочесть. — Боюсь, я не понял вас, — сказал он. — В отчете Диаса я прочел, — он взглянул на своего помощника, — что он разговаривал с одним из своих людей, а вы проходили мимо и, — он поднял руку, — были задержаны. Комиссар сделал паузу и наклонился вперед, глядя прямо на Рассела. — Вы бежали от нас. Это очень глупо. Ведь вас могли убить. — Я знаю. — Тогда зачем вы это сделали? — Я расскажу, — пообещал Рассел и, понимая, как далеко может зайти, скрывая правду, достал из карманов портсигар, медаль со святым Христофором, чек Макса Дарроу на восемь тысяч долларов и выложил их в ряд на столе. Квесада внимательно наблюдал за ним. Он посмотрел на предметы, лежащие на столе, и кивнул Диасу. — Вы не будете возражать, если мы проведем более тщательный осмотр? — обратился он к Расселу. — Да, пожалуйста. Но если вы думаете найти пистолет, то у меня его нет. — Но все же… Квесада сел и следил, как Диас обыскивает Рассела. Когда тот закончил, открыл портсигар и снял верхний слой ткани. Затем быстро развернул несколько изумрудов и нахмурившись жестко взглянул на Рассела. Подумав, продолжал разворачивать зеленые камни и выкладывать их в ряд на столе, пока портсигар не опустел. Так как Расселу было нечего делать, он стал считать камни и обнаружил, что их сорок восемь штук. Его заинтересовало, сколько они могут стоить, при этом он заметил, что Квесада отложил чек и внимательно рассмотрел медаль. На лице его по-прежнему сохранялось задумчивое выражение, когда он перевел взгляд на Рассела. — Из-за этого вы и убежали? — Вот именно. — Как к вам это попало? — Мне все дал Дарроу. — Когда? — Сегодня днем. — Почему? — Он полагал, что я смогу контрабандно провезти их в Штаты, так я думаю. — И вы согласились… Рассел перевел дыхание и переступил с ноги на ногу, лицо его блестело от пота, глаза смотрели уныло. — Это длинная история, — сказал он бесцветным голосом. — Когда вы ее услышите, то поймете, почему я решил смыться. — Смыться? — Ну, бежать… Мне нужно было выиграть время, — добавил он. Квесада кивнул Диасу и нажал кнопку на столе. Диас вышел из комнаты с человеком в штатском, а вошла женщина, печатавшая в соседней комнате на машинке, с блокнотом в одной руке и полудюжиной карандашей — в другой. Квесада подождал, пока она устроилась, и показал Расселу на кресло возле стола. Затем он закурил и протянул пачку Расселу. Тот поблагодарил и закурил свои. — Я, конечно, буду время от времени прерывать вас, — начал Квесада, — но мне бы хотелось, мистер Рассел, чтобы вы рассказали всю историю своими словами. Рассказ Рассела занял немало времени. Он начал с самого начала — с совместной службы с Дарроу во время войны. Рассказал о героизме Дарроу и о том чувстве долга и признательности, которое он, Рассел, испытывал все эти годы. Когда он перешел к событиям последнего времени и начал рассказ о своем полете из Нью-Йорка и последующих разговорах, то Квесада начал время от времени прерывать его, умело скрывая свое удивление, если таковое вообще у него было, до тех пор, пока Рассел не упомянул о человеке в затемненных очках и его вооруженном сообщнике. В голосе Квесады слышался явный интерес, когда он попросил подробнее описать этих мужчин. Потом сам сделал несколько пометок и спросил: — Почему они обыскивали ваш номер… и вас? — Я не знаю, но думаю, они полагали, что изумруды у меня. — Почему они могли так думать? Рассел пожал плечами. Видимо, многие знали о наличии изумрудов у Дарроу. — Но почему они решили, что изумруды могут быть именно у вас? — Они знали, что я был другом Дарроу. Значит, могли подозревать, что я приехал сюда для встречи с ним. — Но для начала они должны были отправиться к Дарроу. — Может быть, они так и сделали. Вы знаете, в какое время был открыт сейф? Квесада покачал головой. — Полагаете, это могло произойти раньше, скажем, после обеда? Зная, что вы были у Дарроу, и не обнаружив камней, они отправились к вам, считая, что это последняя возможность… — Может быть. — И не случись так, что вы забыли свой пиджак внизу в коктейль-холле, их визит оказался бы успешным. Квесада откинулся на спинку кресла и отпустил стенографистку. Когда он вновь заговорил, в его глазах застыло сонное выражение, а голос звучал задумчиво. — Странная история, — сказал он, — но те, кто знал Дарроу, могут в нее поверить. Я знал его, и он был именно таким, как вы описываете. То, что он нарушает закон, никогда не было доказано, но подозрения существовали. Мы также знали, что он скупает изумруды — хотя само по себе это и не является незаконным — у тех, кто контрабандно привозит их из Колумбии. Такие поставки — привилегия государства, но всегда существует контрабанда через границу, и Дарроу, разбираясь в камнях и их стоимости, скупал их для вложения капитала. Его подозревали и в других вещах, например, в незаконном ввозе оружия, так как до недавнего времени к югу от нас происходили беспорядки, да и на севере тоже. Он помолчал и добавил: — Я думаю, у Макса Дарроу возникли проблемы. Судовладельческая фирма, которую раньше возглавлял отец мисс Тремен, уже не представляла ценности из-за наделанных Дарроу долгов. Он также вел переговоры о закладной под ресторан, о чем мог узнать Луис Кастанца. — Другими словами, — сказал Рассел, — Дарроу закладывал все, что мог, и к тому времени, когда он мог сбежать, кредиторам досталось бы совсем немного. — Авиакомпания мне сообщила, что он заказал билеты на Майами на послезавтра. — Но, — Рассел почесал затылок, — мне он сказал, что собирается в Баранкилыо. — Это ложь. Как и вся его история, — Квесада положил на стол конверт. — Среди его вещей найден авиационный билет на его имя. — Он помолчал и добавил: — Как вы сами сказали, Дарроу был игроком. Человеку такого склада, как он, даже в голову не приходило, что он может легально предъявить эти изумруды на таможне в Соединенных Штатах, причем таможенная пошлина для неоправленных камней гораздо ниже. Насколько я в таких вещах разбираюсь, Дарроу мог бы сэкономить на пошлине до двадцати тысяч долларов, провези вы камни в Нью-Йорк. Вместо этого ему пришлось бы оплатить всего лишь ваши транспортные расходы, вот и все. Он показал золотую медаль со святым Христофором, и Рассел заметил с нотой удивления в голосе: — Но, насколько я понял, он потерял все, что у него было. — Правильно, — Квесада кивнул, по его губам скользнула тонкая улыбка. — Но как игрок, Дарроу сделал мудрый ход. Если бы на вас не пало никакого подозрения в контрабанде, вы могли бы провести их незамеченными. Вы имели респектабельный вид, мистер Рассел, и Дарроу знал это. Вы возвращались бы как простой турист, ваша совесть была бы чиста и в вашем поведении не было бы ничего, что могло навлечь подозрения. Он снова дотронулся до медали. — Эта часть была задумана особенно тонко. Передай он вам портсигар с просьбой доставить его незнакомому человеку, это могло бы вызвать подозрения, но история о сыне и эта медаль должны были доказать его привязанность к семье, и у вас не появилось бы оснований сомневаться. Ну а этот чек… — он положил его вместе с медалью в ящик стола и стал снова укладывать изумруды в коробку, — без сомнения, должен был послужить доказательством, что она не имеет особой цены. Отложив портсигар, комиссар взглянул на Рассела, в его глазах снова была заметна настороженность. — Мы еще поговорим об этом позднее, но сейчас я принимаю эту историю в том виде, как вы мне ее рассказали. Должен также предупредить вас, что вы все еще подозреваетесь в убийстве. Сейчас я допрошу остальных, но вы должны задержаться до тех пор, пока они все не уйдут. 9 Когда детектив принес стулья, расставил их и пригласил остальных свидетелей из другой комнаты, Рассел мог смотреть только на Клер Тремен. Он почувствовал себя гораздо лучше, когда та ему улыбнулась и заговорила озабоченным тоном. При этом ее зеленые глаза внимательно изучали его лицо, в глубине их он заметил сочувствие и заботу. В них была видна и нерешительность, и сомнения, но его обрадовало, что там не было подозрительности. Он ее успокоил, сказав, что все объяснит позже, и в этот момент Квесада откашлялся и объявил, что он хотел бы проверить ранее данные показания в присутствии других свидетелей, после чего они смогут уйти. Пока все рассаживались, он прошел за свой стол, отодвинул в сторону какие-то бумаги и взял несколько лежавших сверху скрепленных листов. Взглянув на них, перевел взгляд на Лолу Синклер. То же самое сделал Рассел, удивляясь, что она здесь делает, до тех пор, пока не услышал все, что затем последовало. — Вы прибыли сюда примерно два года назад, мисс Синклер, — сказал Квесада. — Вы работали в Соединенных Штатах и приехали сюда, чтобы стать спасателем в бассейне отеля «Эль Панама». Лола откинулась на спинку стула, ее обнаженные руки были скрещены на груди, подбородок заносчиво поднят, глаза смотрели прямо и твердо. — Все верно. — Спустя примерно девять месяцев вас уволили. Почему? — Разве это важно? Квесада подумал и решил, что это действительно несущественно. — Вы решили остаться здесь, но, чтобы это сделать, нужно было заплатить взнос в триста долларов, поэтому вы отправились в Коста-Рику и вернулись оттуда как эмигрантка, взнос для которой составлял гораздо меньшую сумму. Затем вы начали работать у Макса Дарроу. Как это случилось? — Я думала, что могла бы немного петь. Оркестр обычно позволял мне спеть время от времени одну-две песни и постучать кастаньетами. Макс сказал, что меня уволили по его вине, и решил, что я должна работать у него, что я и сделала. Квесада закурил сигарету и стал рассматривать второй листок бумаги. — Как вы знаете, — продолжил он, — в шкафу в спальне Дарроу мы нашли некоторые предметы женского туалета — среди прочего домашний халат и шлепанцы. Вы сказали, что это ваши вещи. — Да, мои. — Но вы утверждаете, что оставили их там более двух месяцев назад. — Почти три месяца. — И за это время больше не были в квартире? — Нет. — Накрашенные губы сжались, и она бросила быстрый презрительный взгляд на Сильвию Баском. — Я разонравилась Максу. Это он так сказал, — добавила она с горечью. — Вы были в тот вечер в квартире? — Нет. Я уже трижды говорила вам об этом. — В девять вечера вы были в ресторане? — Да. — Видели вы в это время мистера Кастанцу? — Я видела его примерно в это время. Но не обращала внимания на часы. — Мог ли он отсутствовать несколько минут? — Конечно. — Сами вы ничего не знали об убийстве? — Нет. — Вы утверждаете, что не заметили ничего необычного, ничего, что могло бы помочь нам. — Да, это так. Квесада стряхнул пепел со своей сигареты. — Очень хорошо, — сказал он невозмутимо. — Вы можете идти. Лола явно была удивлена, что разговор с ней закончился так быстро, но не стала терять времени и быстро покинула комнату; теперь настала очередь Ала Фолли. — Вы вылетели отсюда, — сказал Квесада, просмотрев следующую пачку листочков, — в понедельник на самолете С-46 с грузом. Вы утверждаете, что сделали посадку в Сан-Хосе для заправки, направляясь в Гватемалу. Вы долетели только до Тампико, где у вас произошла авария двигателя. Вы оставили самолет и вернулись сюда вчера вечером во вторник, но не на рейсовом самолете. — Я же говорил вам, — насупился Фолли. — Мне повезло. Меня подбросили. — Из Тампико? Фолли поколебался, лицо его еще сохраняло суровое выражение, но глаза неожиданно забегали. — Нет, — сказал он наконец и резко добавил: — Послушайте, там же все записано. Зачем мне… Квесада знаком остановил его. — Не будьте таким нетерпеливым. Может быть, вам захочется изменить некоторые из этих показаний. Вы, конечно, понимаете, что большая часть их может быть проверена. Когда мы узнаем, на каком самолете вы прилетели сюда, то будем знать и место, откуда вы прилетели. Он просмотрел второй листок и быстро сменил тему. — Сегодня днем вы угрожали Максу Дарроу. Фолли поперхнулся и откинулся на спинку стула. — Кто утверждает это, кроме Рассела? — спросил он, его широкое лицо явно ему не повиновалось. — У нас с Максом были дела. Я просто хотел получить свою долю, и получить до того, как он исчезнет. — Вы знали, что он намеревался уехать? — Я слышал, что он собирается. У меня не было другого случая. И я сказал ему, что еще вернусь. Если вы считаете, что это была угроза, тогда все правильно. — В тот вечер вы не вернулись. — Конечно, вернулся. Я же вам сказал. Только не в девять часов. Если Дарроу был убит, как вы говорите, около девяти, то в это время я ехал в местном автобусе где-то между моим домом и деловой частью города. — Вы не смогли сказать, на каком именно автобусе ехали. — А кто это может запомнить? Их же тысячи. — У каждого из них есть лицензия, — сказал Квесада. — Мы попытаемся найти тот, на котором вы ехали. Он махнул рукой, отпуская его, и, дождавшись, когда дверь закроется, повернулся к Кастанце. — Я прочел ваши показания. Вы ничего не можете к ним добавить? — Ничего, что мог бы сейчас припомнить, — подчеркнул Кастанца. — Вы не покидали ресторан вплоть до того момента, когда пришел мистер Рассел и сообщил вам, что Макс Дарроу застрелен? — Нет, сэр. — И единственными, кто воспользовался лестницей, ведущей на балкон, были мисс Тремен и мистер Рассел. — Если и был кто другой, я его не заметил. Квесада сказал, что на сегодня пока все, и когда дверь за Кастанцей закрылась, инспектор повернулся к Клер Тремен, тон его стал вежливее и внимательнее. — Мисс Тремен, — сказал он, — я не думаю, что имеет смысл задерживать вас до тех пор, пока вы не вспомните что-нибудь, о чем еще не сказали… я прочел ваши показания. Клер покачала головой, облизала губы, руки ее нервно подрагивали. — Мне нечего добавить, — сказала она, — но я говорила вам, что у человека, который держал меня, на руке было кольцо. Я заметила, что мистер Кастанца носит кольцо. Такое же кольцо было и у мистера Фолли. Квесада улыбнулся. — А я еще заметил, что майор Баском носит свое армейское кольцо… Очень хорошо. — Он встал и проводил ее до двери. Вернувшись к своему столу, достал какие-то бумаги и выбрал другую пачку. Все наконец подготовив, извлек изо рта сигарету и взглянул на Сильвию Баском. На той было ситцевое платье и легкий жакет, она сидела прямо, но не скованно, взгляд был холодным и невозмутимым, руки свободно лежали на коленях. Для Рассела ее манера держать голову, холодная прямота взгляда казались еще более царственными, чем прежде. — Сегодня вечером вы обедали с Максом Дарроу в ресторане «Гарден Каталина», — начал Квесада. — Вы вернулись в квартиру Дарроу примерно без пяти минут девять. — Полагаю, так все и было, но я не смогла бы поклясться в этом. — Это не могло произойти позже, — вмешался майор Баском. — Так как она была дома в девять часов десять минут и я не думаю, что она могла бы добраться меньше чем за пятнадцать минут. Квесада кивнул, но продолжал наблюдать за женщиной. — Вы расстались с Максом Дарроу на тротуаре перед его дверью? — Да, именно так. — Вы не выходили из автомобиля? — Нет. Спокойно, но не отводя взгляда, Квесада сказал: — Простите, что я задаю этот вопрос, миссис Баском, но были ли у вас, как говорят, личные дела с Максом Дарроу? — Ничего такого не было. — Ответ был резким, но в нем не чувствовалось раздражения. — Макс мне нравился, время от времени мы встречались, чтобы пообедать вместе или выпить. — Ваш муж не знал об этом? — До недавнего времени не знал. — Он не возражал? Вопрос вызвал легкую краску на ее щеках. Взгляд ее скользнул в сторону мужа. — Совсем наоборот, — сказала она. Перевела дыхание и выдвинула подбородок еще на дюйм вперед. — Мой муж — ревнивый человек, инспектор. Он воспитан в старомодном духе, и мы не всегда соглашаемся друг с другом. — Вы приходили сегодня днем к Дарроу, чтобы его предупредить? — Да, приходила. — Женщина взглянула на Рассела. — Там был мистер Рассел. Когда она не потрудилась объяснить причину своего появления, Квесада повернулся к майору Баскому: — Вы следовали за ней, майор? Баском смотрел на свою жену. Теперь он сложил руки и взглянул на Квесаду, маленький жилистый человек с твердой челюстью и крепко сжатым ртом под маленькими напомаженными усиками. — Да. — Согласно показаниям мистера Рассела, — сказал Квесада, — вы угрожали Дарроу. — Да, я думаю, так и было. — Если бы он продолжал встречаться с миссис Баском, то вы готовы были принять меры? — Вы прекрасно знаете, что готов был на все! — взорвался Баском. — И вы могли воспользоваться пистолетом. — Да, мог бы. — Но вы не сделали этого. — Не сделал. — Ваша жена обедала с Дарроу, а вы оставались дома? — Да, весь вечер. — Хорошо бы кто-нибудь подтвердил этот факт. — Я понимаю. — Вы знали, что Дарроу намеревается покинуть страну? Не опасались, что ваша жена уедет вместе с ним? Баском расцепил руки и положил их на колени. Потом наклонился вперед, оскалив зубы. — Мне все это надоело, — сказал он так, словно разговаривал с захудалым сержантом. — Я сказал вам то, что знаю. Мои личные дела — это другое дело, и я считаю, они вас не касаются. Если вы думаете иначе, то арестуйте меня и посмотрим, что вам это даст. Казалось, этот взрыв не произвел на Квесаду никакого впечатления. Он поднялся и слегка поклонился сначала женщине, а затем мужчине. — Благодарю за то, что вы пришли, — сказал он. — Я свяжусь с вами завтра. Когда дверь закрылась, инспектор снова сел за стол. Рассеянно почесал подбородок, внимательно изучил ногти на левой руке. Потом собрал бумаги на столе, отложил их в сторону и нажал кнопку вызова стенографистки. Обменявшись с ней несколькими словами по-испански, повернулся к Расселу. — Ваши показания будут готовы через несколько минут. — И что потом? — Простите? — Я имею в виду, после того, как я их подпишу, я смогу вернуться в отель «Эль Панама», — сухо спросил Рассел, — или вы приготовили для меня местечко внизу? Квесада улыбнулся. Он вынул что-то из ящика и жестом пригласил Рассела поближе к столу. — Мы позволили себе осмотреть ваш номер, — сказал он, — и временно позаимствовали оттуда вот эти вещи. Рассел взглянул на туристскую карточку, выданную ему в Нью-Йорке; на него смотрела приколотая к ней маленькая фотография; там же был и обратный билет. — Республика Панама, — продолжил Квесада, — это страна, в которую трудно въехать и также трудно выехать без соответствующего разрешения и документов. Без этого, — он дотронулся до карточки и билета, — пришлось бы задержать вас до тех пор, пока ваша невиновность не будет установлена. Теперь же, так как вы не сможете выбраться отсюда иначе как через джунгли, то нет никакой необходимости причинять вам неудобства. Мы пригласим вас сюда, когда вы понадобитесь. Он поднял палец. — Еще одно. Согласно этому билету, вы прилетели через Майами. А возвращаетесь через Новый Орлеан. Почему? Рассел объяснил, что так решил Дарроу. — Он полагал, что мне будет интересно посмотреть и другие страны. — Я думаю, что здесь была какая-то другая причина, — сказал Квесада. — Все это заставляет прийти к выводу, что Дарроу тщательно продумал свой план. Из билета, который мы нашли среди его вещей, следует, что у него было место в самолете, вылетающем в Майами в два тридцать утра в пятницу. Он мог предполагать, что вы не узнаете об этом, когда вылетите своим рейсом в восемь тридцать в то же самое утро. Рассел кивнул. — Совершенно справедливо. — Проделав это, — продолжал Квесада, — Дарроу оказался бы в Нью-Йорке вскоре после полудня в тот же день — в пятницу. Это давало ему массу времени, чтобы найти сообщника к моменту вашего прибытия в Нью-Йорк из Нового Орлеана рано утром в субботу. И кто бы вас ни встретил, — вы уже упоминали о каком-то человеке, который должен был встретить вас, забрать портсигар, привезенный ему в качестве подарка, и дать вам инструкции относительно якобы существующего сына, — Дарроу находился бы неподалеку, чтобы убедиться, что с изумрудами ничего не случилось. Он поколебался немного, поджал губы. — Утро субботы… Я знаю, что по субботам вы в Штатах не работаете. Банки тоже закрыты. Вам рассказали бы какую-нибудь историю, чтобы успокоить до утра понедельника. Но к тому времени, когда вы стали бы подозревать, что с чеком не все в порядке, Дарроу был бы далеко… Да, — протянул он, — я думаю, что именно в этом была причина всего того, что вам наговорил Дарроу, причина всех его приготовлений. Его взгляд, который до этого был сконцентрирован где-то внутри, вновь обратился на Рассела, а тон опять стал деловым. — Придется мне просить авиакомпанию аннулировать ваш заказ на билет, — сказал он, — надеюсь, вы понимаете… Вошла стенографистка с показаниями Рассела. Когда тот взял их, чтобы проверить и подписать, зазвонил телефон. Просматривая показания, Рассел краем уха прислушивался к вежливому телефонному разговору по-испански. Повесив трубку, Квесада сказал: — По-видимому, у вас здесь есть друзья. — Он показал на телефон. — Кто-то уже звонил по поводу вас консулу и тот спросил меня о вашем положении и о моих планах. Я сообщил ему, что вы уже уходите. Комиссар прошел к двери и открыл ее, глаза его вновь стали жесткими. — Сегодня вечером вы сделали большую глупость, — сказал он, — причем отнюдь не в панике, как утверждаете. Будем надеяться, удастся доказать, что рассказали вы правду… Спокойной ночи, мистер Рассел. В приемной, где сидели четверо, было душно и влажно после кабинета с кондиционером. Трое присутствовавших были полицейскими, но Рассел видел только девушку, которая поднялась ему навстречу и улыбнулась. — Это вы звонили консулу? — спросил он. — Я думала, что кто-то должен это сделать, — ответила Клер. — Кто знал, что еще может произойти, а они, — она кивнула на двух детективов и стенографистку, — сказали, что я могу воспользоваться телефоном, так что… — Она сделала паузу и добавила: — Так все в порядке? Вы уже можете идти? От этой самой приятной неожиданности, которая случилась с ним за столь долгое время, он с трудом нашелся, что ответить. Мысль о том, что она сделала, сам факт, что она ждала его, сочувствие, которое подсказало ей так поступить, высекли в нем искру, стремительно разжегшую пожар, странным образом лишивший его дара речи. Джим откашлялся и улыбнулся ей, млея от счастья и забыв про все неприятности. — Пойдемте, — сказал он, так как ничего другого не пришло в голову. И он взял ее за руку и повел. 10 В тот вечер рано взошла луна, но когда Джим Рассел с девушкой спустились по каменным ступеням, она уже скрылась. Он повел ее, совершенно не представляя куда, через миниатюрный сквер, именовавшийся «Лоттери Плаза», и мягкая нежность звездной ночи охватила их, и он чувствовал себя так, словно окунулся в новый мир, мир новых, непривычных для него чувств. На другой стороне улицы стоял потрепанный автомобиль, и, увидев экскурсионный значок на ветровом стекле, Джим остановился справиться у водителя, крупного мулата в помятом костюме и соломенной шляпе, сколько тот возьмет до отеля. — Доллар с четвертью. — Даю доллар. — Уже слишком поздно, сэр. Рассел чувствовал себя настолько уверенно, что решил поторговаться. — Доллар, — покачал он головой, отступая назад. Водитель улыбнулся, вышел и открыл заднюю дверь. — Я считаю, лучше ехать, чем стоять на месте, — признал он, — но эти чертовы развалюхи жрут такую уйму бензина… Рассел был готов согласиться, ибо на вид автомобилю было не меньше двадцати лет и сзади у него оказалось больше места, чем на обоих сиденьях в современных машинах. Зато когда автомобиль двинулся, они удобно вытянули ноги и откинулись назад на потертых кожаных сиденьях и руки их касались друг друга. Секунду или две Рассел размышлял, не обнять ли плечи, которые оказались так близко. Ему казалось, что как раз это и нужно сделать, к тому же у него было чувство, что она не станет возражать. Собственно, колебаться его заставляла не робость, а просто понимание того, что сейчас все чудесно, и боязнь все испортить. Так что он только слегка повернулся, чтобы ее лучше видеть, ощущая приятную тяжесть ее руки, и внезапно обнаружил, что рассказывает ей все, что случилось, и у него растет чувство, что она его девушка, что он знает ее уже много недель. Ему не пришло в голову, что их толкнуло друг к другу общее чувство одиночества и опасности; просто он знал, что это так. Она слушала, время от времени поднимая на него глаза, так что он мог видеть нежную линию рта и пляшущие огоньки в ее глазах — отсветы проносившихся мимо уличных фонарей. Автомобиль катился мягко, двигаясь плавно, хотя и медленно, водитель скромно помалкивал, а они разговаривали вполголоса, размышляя над тем, кто убил Макса Дарроу, и не находили ответа. Затем, когда они ехали по почти опустевшей Виа Эспанья, она заговорила о своем отце. — Он был лоцманом? — спросил Рассел. — Да. До тех пор пока его не заставили уйти в отставку… Я считаю, что это очень глупый закон, — добавила она с неожиданным возмущением. — Это все правительство… — Да? — Каждый, кто работает здесь на них, должен уходить в отставку в шестьдесят два года. И не только уходить в отставку, но и уезжать. — Уезжать из страны? — Нет, уезжать из зоны. Так как здесь все принадлежит государству. До тех пор пока вы работаете на них, можете арендовать квартиру. А когда вы ушли в отставку, вам предоставляют какое-то время для подготовки к отъезду. Можно переехать в отель «Тиволи», но только на шестьдесят дней или что-то в этом роде. Затем вы можете попытаться найти себе место в Панаме или вернуться домой. Моему отцу так здесь нравилось… — Потому он и остался. — Но он не мог просто сидеть, ничего не делая в свои шестьдесят два года. Он имел свидетельство судоводителя без ограничения района плавания и нашел два старых военных транспорта, но у него не хватало денег, чтобы приобрести их. Макс Дарроу узнал об этом, — меня в тот момент здесь не было, но отец мне рассказывал, — у него были деньги, так что они выработали соглашение, в соответствии с которым отец делал большую часть текущей работы и ходил капитаном на одном из судов. Ему это нравилось и, я думаю, все было бы хорошо, если бы не тот сердечный приступ. Когда он поправился, врачи сказали, что такая работа больше не для него и что он должен вернуться в Штаты. Дарроу выплатил какую-то часть, а на остальное дал вексель… Ее голос затих, и, поскольку она не продолжала, Рассел спросил: — А чем он занят сейчас? В темноте раздался тихий смех. — Он не может без кораблей и без воды, потому купил небольшое судно и плавает по озерам в Северной Каролине. Он прекрасно проводит время, но чтобы все было так, как ему хочется, на судне нужны некоторые изменения. Вот почему для него так важны эти десять тысяч долларов. — Теперь он их получит, — сказал Рассел и, увидев, что она не понимает, пояснил: — Изумруды Дарроу — это целое состояние. Судебный исполнитель или душеприказчики должны оплатить вексель. — Да, — кивнула она, — я тоже так думаю. Когда они добрались до отеля, было уже два часа ночи. В это время и бар, и кафе «Белла Виста» были закрыты, но Рассел решил, что они обязательно должны что-то выпить, не так ли? Или, может быть, съесть что-нибудь? Она ответила, что выпить бы неплохо, и они зашли в кафе, расположенное в самом конце коридора, и уютно устроились в одной из кабинок. Ночная чашка кофе показалась Расселу чудной, но разговор скоро выдохся, и он понял почему. Они слишком устали, и когда стала сказываться реакция на происшедшее, он заметил сонную мглу в зеленых глазах девушки. Джим сказал ей об этом, она улыбнулась и согласилась. — Все произошло так неожиданно, — сказала она. Он заплатил по счету, и они зашагали обратно вдоль темных широких окон пустой галереи. Выйдя из лифта на третьем этаже, Клер открыла сумочку, чтобы достать ключ, и неожиданно остановилась. — Странно, — сказала она, — я думала, что захватила его с собой. Пришлось вернуться в холл, где заспанный дежурный достал из-под стойки дубликат ключа, и опять пошли по открытой галерее, выходившей на внутренний дворик и бассейн. У номера 306 он взял ключ, отпер тяжелую дверь, широко распахнул, чувствуя, что девушка совсем рядом, шагнул внутрь и потянулся к выключателю. Когда Рассел повернул выключатель, ничего не произошло. Он опять повернул его с тем же результатом, и в этот миг инстинкт и быстрая реакция заставили его действовать. В обычных условиях он шагнул бы вперед в поисках работающего торшера, но события, происшедшие в этот день, не могли не оставить след. Хотя Джим и не отдавал себе в этом отчета, но все его чувства были напряжены из-за столь жестокого убийства, и в ту же секунду на него вновь навалились все прежние страхи. Предостережение пришло изнутри, так как в комнате стояла мертвая тишина. Его вдруг охватило предчувствие, что опасность затаилась в темноте где-то перед ним, и оно мгновенно обострило все его чувства. Хотя в комнате было темно, двери, ведущие на балкон, были открыты и на фоне звездного ночного неба что-то двигалось. Он не знал, что это было — оно не имело формы, но не стал тратить времени на размышления. Даже в темноте он помнил расположение своего номера. Надеясь только, что этот номер устроен аналогичным образом, и мгновенно подчиняясь толкнувшему его страху, он свернул налево к двери в ванную комнату — если она там была, — сжимая запястье девушки. Только легкий возглас удивления был ответом на его рывок и что-то упало рядом. Краем глаза он уловил движение в темноте — и тут же глаза резанула вспышка и раздался грохот выстрела, от которого задрожали стены. Они почти рухнули в открытую дверь. Свободной рукой он захлопнул ее и повернул ручку. Теперь они стояли в полной темноте, одной рукой Рассел прижимал Клер к себе, ощущая гибкую спину и слыша удары сердца, которое, казалось, стучало в унисон с его собственным. Он не знал, сколько они так простояли, но, поняв, как крепко прижал ее к себе, несколько ослабил руку. И почувствовал мягкий толчок ее юной груди, когда она перевела дух, аромат ее волос защекотал ему горло, и теперь, когда она ослабила руки, он понял, что она так же крепко прижималась к нему, как и он к ней. Еще несколько секунд они стояли неподвижно. Он едва дышал, чтобы лучше слышать, и ему показалось, что где-то снаружи хлопнула дверь. Теперь, когда воцарилась тишина, он отпустил Клер и отступил назад. На этот раз уже ее руки нашли его и притянули к себе. — Нет, — прошептала она. — Мне показалось, что закрылась дверь. — Пожалуйста, подожди немного. — Затем, как бы почувствовав его желание все выяснить, добавила: — Может быть, это только хитрость. — Хорошо, — сказал он. — Подождем немного, но я не думаю, что кто-то будет долго оставаться здесь после такого грохота. Снова наступила тишина, прерываемая только звуком дыхания. Наконец она сказала: — Думаю, кто-то действительно взял мой ключ, Джим. — Да, пожалуй, — согласился он. — Если бы я пришла одна… Ее голос сорвался, и он торопливо заговорил, чтобы отвлечь ее от печальных мыслей. — Но где же был ключ? — В моей сумочке. — А где сумочка? — Я оставляла ее за дверью. — А кто мог взять его из сумочки? Кастанца приехал в управление полиции вместе с тобой? — Да. — Кто еще имел возможность заглянуть в нее? Подумав, она признала, что не знает. — Там возле диванчиков в приемной низкая стойка, — сказала она. — Некоторое время она лежала там, а потом — возле меня. В другой комнате я… я не знаю. Я не обратила внимания. — Да, — сказал он, и теперь, как замедленная реакция на сильный стресс, который до тех пор он еще мог контролировать, его охватила дрожь. И, почувствовав, что ее не унять, он шагнул назад, опасаясь за перенапряженные нервы. Лишь теперь он со всей отчетливостью понял, что в чьем-то извращенном мозгу сложилось твердое намерение убить. Один из тех пятерых, которых сегодня допрашивали всех вместе, пришел сюда с пистолетом — возможно, с тем самым, выстрел из которого оборвал жизнь Макса Дарроу. Он с явным усилием отогнал от себя эту мысль, отказываясь развивать ее или искать причины покушения. Напрягся, стараясь расслабить окаменевшие мышцы, и почувствовал, как по спине течет холодный пот. Потом, уже не в состоянии дальше оставаться в бездействии, высвободил руку и нащупал стену. — Пока оставайся здесь, — сказал он. — Я быстро посмотрю, что там делается. Не зажигай света. Не обращая внимания на протестующий шепот, нажал ручку двери, которая приоткрылась с легким скрипом, и замер, потрясенный, так как услышал стук, громкий стук, доносившийся со стороны наружной галереи. Открыл дверь пошире. — Да? — Это ночной охранник, сэр, — ответил голос с сильным акцентом. — Подождите минутку, — сказал Рассел и, убедившись, что опасность миновала, включил торшер, стоявший возле перегородки из матового стекла. На полу валялась сумочка Клер, а когда он шагнул дальше, чтобы увидеть всю комнату, то обнаружил, что в центре прямо под модернистской люстрой стоит круглый деревянный кофейный столик, а на нем — стул, которым воспользовался незваный гость, чтобы вывернуть электрическую лампочку. Теперь он открыл наружную дверь, оставаясь за косяком, и только тогда понял, что все еще продолжает сжимать в руке полученный ключ. В освещенном коридоре стоял человек в куртке защитного цвета. Он козырнул. — Вы, наверное, слышали выстрел? Рассел поколебался, но это продолжалось недолго. Генеральный инспектор, безусловно, должен узнать о покушении, но он не видел причин для его появления в данный момент. Что же касается ночного охранника, или управляющего, то что толку объяснять, когда нет никакой возможности что-то сделать? — Выстрел? — сказал Джим, стараясь выглядеть удивленным. — Женщина внизу проснулась от шума. Она позвонила и сказала, что будто бы слышала выстрел. — Я ничего не слышал, — сказал Рассел. — Видимо, это было не здесь. Человек снова козырнул и ушел, буркнув: — Gracias! Пока Рассел закрывал дверь, Клер подняла с полу свою сумочку. Теперь она стояла у стола с ключом в руке. — Должно быть, он оставил его здесь. — Кто? — Тот, кто здесь был. Ключ лежал на столе. Какое-то время Рассел размышлял, не могли ли остаться на металлической поверхности ключа отпечатки пальцев, но понял, что теперь поздно говорить об этом, раз девушка уже держала ключ в руках. Он предпочел вскарабкаться на стул и ввернуть лампочку, которая тут же загорелась. Затем спустился, поставил стул на место и вышел на балкон. Дрожь все еще не проходила, но теперь как бы ушла вглубь и была вызвана мыслями о девушке. Обследовав стену и навес, отделявшие балкон от соседних номеров, и убедившись, что отсюда никто не сможет проникнуть в комнату, не обладая способностями акробата, он, удовлетворенный, вернулся в комнату, и тут ему в голову пришла новая мысль. — А что ты знаешь о людях, с которыми плыла на корабле? Ты знала их прежде? Она взглянула на него, широко открыв глаза от изумления. — Конечно, нет. Они просто туристы, и я жила в одной каюте с миссис Симпсон. А мистер Гарт — ее племянник. — Они просто туристы? Миссис Симпсон и ее племянник? — Да. Но почему… Он улыбнулся ей и посоветовал забыть об этом, так как знал, что его ум способен строить самые фантастические версии, чтобы найти недостающее звено. — Я подумал, что ты могла оставить ключ в номере миссис Симпсон. — Нет, — покачала головой она, — он мне понадобился, чтобы войти в номер. Джим взял ее за руку и подвел к двери. — Когда я уйду, не забудь закрыть дверь на задвижку. — Обязательно. — Я позвоню тебе утром — но не слишком рано, — сказал он деланно легкомысленным тоном, чтобы успокоить ее. — Хорошо. — Может быть, позавтракаем у бассейна и предварительно поплаваем. — Неплохо, — согласилась она и, похоже, на самом деле так думала. — Тогда я подожду тебя. Заходи, когда встанешь. Перед тем как открыть дверь, он легко и осторожно поцеловал ее. — Замок, — напомнил он. Джим закрыл дверь, подождал, пока не услышал щелчок задвижки, и зашагал по коридору; внутри его все еще била дрожь и все наигранное легкомыслие исчезло. 11 Проспал Джим Рассел до пяти минут десятого и, выйдя наконец на балкон, обнаружил, что на улице прекрасное солнечное утро и лишь вдали на горизонте заметны легкие облачка. События предыдущего вечера и ночи всплыли в памяти, и первым делом он вспомнил о свидании, которое назначил Клер. Ему нравилось размышлять об этом, глубоко вдыхая свежий теплый воздух и наблюдая за оживленным движением внизу на Виа Эспанья, и он почувствовал, как охватывает его приятный жар ожидания. Судя по прибрежной линии, прилив закончился, вдали от берега стояло какое-то судно, и он подумал, что, может быть, это одно из тех судов, которым раньше владел отец Клер. Справа над крышами зданий нижней части города на фоне неба отчетливо вырисовывались шоколадные глыбы фортов на островах и в голубой дымке — силуэты Табоги и Табогийи. Стук в дверь, раздавшийся минуту-две спустя, удивил его и заставил торопливо натянуть халат. Втайне ожидая увидеть Клер, но удивляясь, почему та пришла так рано, он открыл дверь и обнаружил на пороге белокурую и полногрудую Лолу Синклер в весьма откровенном туалете, демонстрировавшем роскошный загар. Она улыбнулась ему, покосилась на пижаму и халат, которые, казалось, нисколько ее не смутили, и прежде чем Джим смог прийти в себя от удивления, бросила: «Привет», — и проскользнула мимо него внутрь. Пошла прямо на балкон, подождала, пока он последует за ней, и сказала: — Неплохой вид, не правда ли? — Да, — признал Рассел, — прекрасный. Раскрыв свою соломенную сумочку, достала сигареты и зажигалку; когда он отказался от сигареты, закурила сама, положив сумочку на плоский выступ стены и по-прежнему сосредоточившись на открывавшемся с балкона виде. Рассел искоса наблюдал за ней, понимая, что она пришла сюда в такой час с совершенно определенной целью, и решив подождать, пока сама не скажет об этом. Тем временем он вспомнил о рассказанной ею истории, и желая кое-что разузнать, спросил: — Полагаю, вам хорошо знаком этот вид? — Что? — Вы ведь здесь работали спасателем, не так ли? — Да, я была женщиной-спасателем. Кроме меня здесь был и мужчина. — И что должна сделать девушка, чтобы получить работу спасателя? Она внимательно посмотрела на него, карие глаза смотрели испытующе. Потом по ее лицу скользнула улыбка. Он заметил, что ее белокурые волосы тщательно уложены, а широкое лицо обладает несомненной привлекательностью. Рот с полными губами был, пожалуй, слишком ярко накрашен, но когда она свободно облокотилась на перила, стало видно, что фигура у нее все еще отличная. Он подумал, что лет десять назад она была действительно хороша благодаря тому, что вела постоянную и непримиримую борьбу с лишним весом. Сейчас она стала несколько тяжеловатой в бедрах, и под подбородком появились лишние складки, но гимнастика и несколько недель работы спасателем вместо просиживания за пианино могли все исправить. Его осмотр был закончен, и он видел, что она прекрасно поняла это. Казалось, это даже доставило ей удовольствие, поэтому он улыбнулся и повторил вопрос. — Ну, во-первых, — протянула она, — вы должны любить плавать. Кроме того, очень помогает, если вы выступали в каких-нибудь водных шоу… — С Билли Роузом? — Вы меня обижаете, — поморщилась она. — Я еще не настолько стара. Я работала в шоу, которое ставил Майк Тодд. — Помню. — Таким образом, вы получаете возможность встречаться с людьми, и вот вы кого-то знаете, а он знает кого-то еще. — Она взмахнула сигаретой. — Этот отель — только часть цепочки. Я получила работу в Нью-Йорке, до этого я никогда здесь не была, мне показалось, что идея недурна… и я приехала. — А когда появился Макс Дарроу? Она несколько секунд смотрела на него, ее улыбка угасла и сохранилась только в уголках накрашенного рта. — У него была здесь кабинка. Он обычно проводил много времени у бассейна, играя в джин, а у меня было не слишком много работы — я приглядывала за женщинами и детьми, время от времени подходила к стойке… Знаете, такая девочка на подхвате. Она повернулась, чтобы положить сигарету в стоявшую на столе пепельницу. — Откровенно говоря, это было довольно скучно. Многие мужчины покупают вам выпивку и угощают обедом, но, как правило, их не оказывается на месте, когда вы в них нуждаетесь. Одним словом, меня уволили. — К тому времени, — продолжил Рассел, решив, что теперь можно перейти на личности, — как я думаю, у вас начался роман с Максом Дарроу. Она облокотилась на перила и наклонилась вперед, ее бедра четко обрисовались под платьем, взгляд по-прежнему был устремлен на горизонт. — Можете называть это так, — сказала она безразличным тоном. — Я купила массу всяких вещей и в конце концов оказалась на мели. Лучше бы я воспользовалась своим обратным билетом… — Она громко вздохнула, закончив тем самым обсуждение этой темы, и перешла к делу, которое привело ее сюда, прямо и без всякого стеснения сформулировав свое предложение. — Когда они отпустили вас вчера ночью? — Когда я вернулся сюда, было около двух часов, — сказал Рассел, несколько удивленный переменой темы разговора. — А где были вы в это время? — В постели. А где вы думали? — Она взглянула на него, чуть склонив голову набок и прищурив глаза. — Вам понятно, зачем я пришла? — Не совсем. — Вы попали в неприятность? — Да, пожалуй. — Будет ли чего-то стоить доказательство, что вы чисты? — Пожалуй, да, — кивнул он, не понимая, что за всем этим кроется, пока она не заговорила снова: — Сколько? Теперь по ее тону он понял, что она имеет в виду, и все же прошло еще несколько секунд, пока он не решался поверить самому себе и просто смотрел на нее с возрастающим удивлением. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержать под контролем голос, готовый сорваться от закипавшего гнева. — Вы что-то знаете? — Возможно. — Почему бы не рассказать это полиции? — Возможно, мне придется это сделать. — Но вы предпочитаете получить деньги. — Думайте, как хотите. Назовите это услугой. Я оказываю услугу вам, вы — мне. Рассел открыл было рот, но растерялся и промолчал. Потом попытался еще раз, чувствуя, как подрагивают губы. — Если вы знаете, что я не убивал Дарроу, то знаете, кто это сделал. — Нет, — покачала она головой, — не знаю. И тут он чуть было все не испортил. Гнев мешал ему трезво мыслить, и он собрался было позвонить в полицию и все рассказать, но вовремя сообразил, что это ничего не даст, так как в отсутствии свидетелей она просто будет отрицать, что делала такое предложение. Джим понял, что сейчас не время даже для вполне оправданного возмущения. Нет, следовало схитрить, подыграть и подождать, пока у него на руках не окажется карта получше. Он вспомнил звук, который слышал, когда опустился на колени возле тела Дарроу, тот металлический щелчок, что донесся из другой комнаты. Тогда он осмотрел оконные решетки, думая, что кто-нибудь мог скрыться этим путем. Лола? Вряд ли, ведь на Клер в темноте напал мужчина. — У меня с собой две-три сотни долларов, — сказал он, продолжая наблюдать за ней. — И тысячи две-три в банке. Теперь в ее глазах вспыхнул интерес. — А есть здесь отделение этого банка? — Да, есть. — Они оплатят ваш чек наличными? — Наверное, если будет время телеграфировать в Нью-Йорк. Так какова ваша цена? — Что? — Сколько вы хотите и что я получу за свои деньги? — Я дам вам знать, — сказала Лола и выпрямилась, зажав свою сумочку под мышкой, повернулась и направилась к выходу. Рассел кинулся следом, догнал и остановил: — А почему не сейчас, Лола? Произнося это, он вдруг заметил, что в ней что-то изменилось. Может быть, пронзительность ее взгляда, жесткие линии рта и подбородка противоречили вкрадчивым манерам; может быть, просто появилось желание скорее уйти, раз она одержала победу… Да, независимо от причины она стремилась поскорее уйти, в карих глазах сквозили неуверенность и беспокойство. — Я хотела только увидеть, как вы к этому отнесетесь, — сказала она. — Хорошо. Вы получили информацию. Я постараюсь получить деньги. — Нет нужды торопиться с этим, не так ли? — она помрачнела. — Это была только идея. Ее нужно обдумать и, может быть, позже… Ей не удалось закончить фразу, так как в этот момент раздался стук и, опережая Рассела, она открыла дверь, обнаружив стоящую на пороге Клер Тремен. Гибкая фигурка девушки была облачена в белый купальный костюм и халат, выгоревшие на солнце темные волосы перехвачены резиновой лентой, в первый миг на юном лице засветилась мягкая улыбка, но при виде Лолы и завернувшегося в халат Рассела огоньки из ее глаз исчезли, линии рта стали жестче. — О! — Она отступила на шаг. — Простите, я не хотела… — Заходите, дорогая, — сказала Лола, — я уже ухожу. Рассел воскликнул: «Клер!» — но в коридоре уже никого не было. Когда он проскочил мимо Лолы, девушка была уже в конце галереи, и только халат развевался на бегу. Лола некоторое время смотрела на Рассела, потом пожала плечами. — Мне очень жаль, — бросила она и неторопливо пошла следом за девушкой, высоко подняв голову и покачивая бедрами… Рассел позавтракал в кафе, полагая, что так будет быстрее, и за едой обдумал свои самые насущные проблемы. Больше всего ему хотелось найти Клер и объяснить, что произошло, но так как время могло оказаться решающим фактором, то объяснение он решил отложить. Визит Лолы и ее предложение открывали новые возможности, и он хотел их использовать, если удастся. Дело, конечно, не в том, что он рассчитывал сам раскрыть убийство. Это дело полиции, у которой были соответствующие знания и нужное оснащение, которых ему недоставало. Он уже почти не думал о том, что сам оказался замешанным в это дело. Но он не мог забыть, что произошло в номере Клер. Темнота, вспышка выстрела, мгновения ужаса все еще не выходили у него из головы. Кто-то пытался убить Клер. Он не знал почему. Больше всего его волновало то, что неизвестный, потерпев неудачу один раз, может повторить попытку. И он не был уверен, что сможет ее предотвратить. Но единственное, чего он не мог себе позволить, — это бродить вокруг отеля как праздный турист. Нет, позднее, когда он сделает все, что сможет, он намеревался ни на секунду не оставлять Клер Тремен. Рассел не вернулся в свой номер и воспользовался телефоном в холле отеля, чтобы позвонить Гектору Квесаде. Сначала его не понимали, но потом к телефону подошла женщина, говорящая по-английски, и сообщила, что генерального инспектора нет на месте. Джим представился и заявил, что позвонит позднее. Мысленно вычеркнув из своего плана первый пункт, он принялся за второй. Он считал, что наряду с полицией лучшим источником информации является пресса. Во время короткой встречи Джордж Гиббс произвел на него хорошее впечатление и наверняка мог сообщить немало интересного. Кроме того, у него было определенное преимущество, так как Джим знал об убийстве и мог предложить собственную версию. Поэтому ему казалось, что обмен информацией может быть взаимно полезен, и он поспешно отправился на поиски машины и водителя. Швейцар узнал его и махнул рукой в сторону длинного ряда автомашин, стоявших возле отеля. Из ряда выехал большой «седан», поспешно выскочивший водитель открыл заднюю дверь. Подойдя ближе, Рассел увидел, что это вчерашний автомобиль, но водитель другой. Этот был меньше ростом, не такой плотный, кареглазый, скуластый, орлиный нос выдавал индейскую кровь. — Вчера на этой машине работали не вы, — сказал Рассел. — Нет, сэр. Вчера работал мой двоюродный брат. Сегодня он повез жену и детей в деревню, и я вместо него. Меня зовут Педро. Тут вмешался швейцар. — Это хороший человек, — заверил он. — Хороший водитель. — Ладно, — согласился Рассел. — Мне нужна машина, возможно, на большую часть дня. Я плачу по счетчику, но не оплачиваю стоянки, если они не будут превышать получаса. Педро темпераментно кивал головой и улыбался. — Я согласен, согласен, — кланялся он… Редакция газеты «Панама Ситизен» была не столь запружена народом, как накануне, и Джордж Гиббс заметил Рассела, едва тот вошел. Покинув свой закуток, подошел к нему, чтобы поздороваться; судя по умным темным глазам, приветствие было искренним. — Вы именно тот человек, которого мне хотелось видеть, — начал он. — Можете что-нибудь рассказать о деле Дарроу? — Я думал, вы уже знаете. — Да, конечно. Но хотелось бы знать больше. — Вы сейчас заняты? Есть здесь местечко, где мы можем выпить по чашечке кофе? — Конечно, есть. — Тоща надевайте пиджак и пошли. — Пиджак? Ха! — Гиббс рассмеялся. — Я надеваю пиджак не чаще раза в месяц. Вот почему мне здесь так нравится. — Он взмахнул коротким рукавом своей пестрой спортивной рубашки. — Для меня это главная форма одежды и днем и ночью. Пойдемте. Я отвезу вас в мой клуб. 12 Оказалось, что клуб Джорджа Гиббса — тот самый «Бальбоа Гарден», расположенный в двух кварталах от редакции. Они прошли не через главный вход, а обошли здание и вошли через боковую дверь, слева от которой располагались ресторан, бар и погруженный в полутьму большой зал с высокими потолками; перед ними и вправо находилась танцевальная площадка под открытым небом, ниша для оркестра, а в глубину уходили два ряда столиков на двух уровнях. Именно здесь Гиббс проводил большую часть своего свободного времени и достоинства этого места он объяснил после того, как заказал себе пиво, а Расселу — кофе. Еда здесь была хорошей и дешевой, что как он сказал, было очень удобно. — Это место в известной мере рассчитано на небогатого человека. Может быть, не совсем бедного, скажем так, из нижнего среднего класса. — И что оно из себя представляет? — Как бы вам это сказать… это место, где можно поесть и потанцевать, по вечерам здесь играет музыка, но все делается на высшем уровне — видите знаки, они требуют приходить в пиджаке. Сюда, — он обвел зал рукой, — средний служащий, белый воротничок, так сказать, может привести свою девушку и протанцевать с ней целый вечер, и при этом ему придется купить всего несколько кружек пива. Практически здесь никто не пьет крепких напитков. Существует легенда, что однажды кто-то спросил виски в неурочное время — так пришлось послать официанта на улицу, чтобы он купил бутылку. — Вы полагаете, это место значится в телефонной книге? — спросил Рассел. — Конечно. — Попробуйте найти. Гиббс подозвал официанта и попросил принести телефонный справочник; заодно он заказал еще пива. Перелистав всю книгу, вернулся назад, наконец нашел и улыбнулся. — Вот оно, но я думаю, что это единственное место, которое не приведено и по-испански, и по-английски. Никогда не знал. — А как это звучит в списке? — Jardin. Это означает сад. Вот здесь, — и он показал Расселу строку с этим испанским словом. — А когда вы пытались его найти? — Это длинная история. Гиббс взглянул на него и почувствовал, что уклончивость Рассела служит намеком на что-то более важное. — Если это имеет какую-то связь с убийством, — сказал он, — я хотел бы услышать, в чем дело. Только об этом и думая, Рассел решился рассказать Гиббсу о том, что произошло. Он испытывал инстинктивную симпатию к этому человеку, помня все, что рассказывал о нем коллега Рассела в Нью-Йорке. Канадец, бывший пилот со страстным желанием писать и неполным журналистским образованием, прерванным войной. Холостяк тридцати семи лет, уставший от снега и холодных мокрых весен, он активно работал в Панаме, рассчитывая в будущем на дела покрупнее. Расселу казалось, что этому человеку можно доверять, и потому он рассказал почти все с небольшими купюрами, предупредив, что информация эта неофициальная и в какой-то мере конфиденциальная, так что Гиббсу вряд ли удастся многое из нее напечатать. Одним из важных фактов, который он опустил в процессе рассказа, было покушение на Клер Тремен. Свой особый интерес к этому делу объяснил он тем, что сам находится под подозрением, что ему хотелось бы вернуться на родину и что маловероятно получить на это разрешение до того момента, когда будет закончено расследование. — Так что вы предприняли свой собственный розыск, — заметил Гиббс. — Да, я пытаюсь. — Если вам повезет, я надеюсь, что вы намекнете мне об этом. Так что вас интересует? Столкнувшись с необходимостью конкретных действий, Рассел обнаружил, что не знает, чего хочет или с чего должен начать. В глубине души он надеялся наткнуться на какую-то пока неизвестную информацию, которая сможет дать ниточку к скрытым мотивам замешанных в этом деле людей, обнаружить новый мотив или новую точку зрения. — Я думаю, что ключом ко всему является сам Дарроу, — сказал Рассел. — Я знаю о его участии в судоходной компании, в ресторанном деле, немного знаю о его сотрудничестве с Алом Фолли. А что вы знаете о нем? Гиббс задумался на мгновение, потягивая свое пиво. — Да не так уж и много. Фолли начал свое дело с двумя самолетами типа «Сессна» и одним механиком, который работал по совместительству. Я и сам, — добавил он, — иногда пользовался его самолетами. Приходилось летать в Сан-Блас и в Давид. Вы понимаете, это был не слишком крупный бизнес, но Фолли на жизнь хватало. Может быть, ему и удалось бы раскрутить дело серьезнее, будь у него больше честолюбия и меньше пристрастия к выпивке. — А когда Дарроу вошел в дело? — Он стал работать с Фолли примерно два года назад. Я могу опираться только на слухи и догадки, но совершенно ясно, что между ними был заключен какой-то договор, иначе Фолли не нашел бы денег, чтобы купить еще и самолет Си-46, даже если бы работал до изнеможения. — Но ведь для Си-46 Фолли нужен был второй пилот, не так ли? — У него такой пилот был еще неделю назад. — Насколько я знаю, в понедельник он летал на север. — Да, — Гиббс пожал плечами. — Если он и летал, то не с тем вторым пилотом, которого я знаю. Парень, которого я имею в виду, был в Венесуэле и вернулся домой. Рассел задумался, потом повторил то, что рассказывал Квесада относительно контрабандной торговли оружием. — Я знаю, что его подозревали, но ни разу не поймали, — сказал Гиббс. — А откуда поступало оружие? — Полагаю, что из Техаса. — А зачем они его сюда привозили? — Для того, чтобы переправлять куда-то дальше. — Гиббс поставил пустой стакан на стол. — Это любопытное место, — заметил он. — Здесь полно шпионов и секретных агентов, которые кишат вокруг, замаскировавшись кто как может. Я знаю, что здесь были люди из ФБР и ЦРУ, возможно, некоторые и до сих пор здесь, и я знаю, что среди прочего их интересовали секретные посадочные площадки в джунглях. — Достаточные для посадки Си-46? — Возможно. Я не знаю наверняка. Если их нет, то возможно, ящики сбрасывают на парашютах для дальнейшей транспортировки маленькими самолетами. — Он поколебался, устремив взгляд в слабо освещенный зал. — Я помню статью в «Нью-Йорк Таймс», напечатанную в прошлом году. Не могу процитировать точно, но, по существу, там было сказано, что преступные группировки устроили воздушный мост, по которому оружие и боеприпасы перебрасываются из Техаса и других штатов Америки в Панаму, и что этот вопрос тайно расследуется каким-то комитетом конгресса. Основная мысль статьи заключалась в том, что оружие предназначено для готовящейся в одной из латиноамериканских стран революции. Далее было сказано, что оружие по этому мосту поступает из пограничных штатов, в частности из Техаса, на какую-то секретную базу, расположенную здесь, а затем распределяется по стратегическим точкам в различных районах. — Он сделал ленивый жест. — Я не знаю, что здесь правда и даже был ли Дарроу действительно замешан в этом деле. Он мог просто заниматься контрабандой оружия в небольших масштабах, даже не подозревая о существовании такого плана. Он перевозил груз, получал хорошие деньги, и я сомневаюсь, чтобы он задавал лишние вопросы. Вы знаете, как он начал здесь свой бизнес? Рассел покачал головой, и Гиббс продолжил: — Это началось до моего приезда, но я слышал немало разговоров. Пять-шесть лет назад Дарроу хватался за все, что могло принести хоть несколько долларов, но дела шли неважно, пока он не услышал о рэкете, который процветал здесь после того, как Соединенные Штаты после войны ликвидировали на перешейке и в Панаме свои военные базы. Знаете, сколько здесь было таких баз? — Нет. — Свыше ста тридцати. — И что же случилось после этого? — Небольшая кража. Совсем небольшая. Но не сразу и не одной группой. Сначала это были простые воришки — мелкая рыбешка, они рыскали по баракам и ангарам в поисках всякого хлама, который можно было продать или использовать. Но потом кто-то обнаружил, что самое прибыльное дело — продажа многих миль брошенных в земле телефонных и телеграфных кабелей. — О! — Да, — кивнул Гиббс. — Эти кабели были в свинцовой оболочке и стоили примерно шестнадцать или семнадцать центов за фунт, а все, что следовало сделать, — это прокопать фут или полтора земли и забрать сокровище. Черт возьми, это достигло таких масштабов, что в прошлом году какой-то парень изжарился как на электрическом стуле, пытаясь обрезать провод, находившийся под напряжением 2400 вольт. До сего времени судья в зоне канала мог назначать только наказание за мелкое воровство, не превышавшее тридцати дней тюрьмы. — Похоже, для Дарроу это было неплохим бизнесом, — заметил Рассел. — Конечно. Он скупал кабель у местных жителей, перепродавал гораздо дороже и хорошо зарабатывал на этом. Делал он это в то время, когда все проходило сравнительно легко. У него были лодки, на которых кабель отвозили туда, где цена была выше. За пару лет он сколотил капитал, который позволил заняться другими вещами и прекратить эту деятельность. Если и существовало наказание в тридцать дней тюрьмы, то для местных жителей, а не для старины Дарроу. Я думаю, именно тогда он и начал скупать изумруды, если удавалось провернуть сделку. Гиббс заказал свое третье и, как он сказал, последнее пиво. Рассел выпил еще чашку кофе, заинтригованный всем тем, что услышал, и не слишком удивленный предприимчивостью Макса Дарроу. Но ему эта информация ничего не давала, и он спросил: — А вы знаете Лолу Синклер? — Конечно. Она служила спасателем в отеле. И, скажу тебе, братец, у нее фигура!.. — Он улыбнулся. — То, что называется «все при ней», хороша. Она с тех пор чуть прибавила в весе, но все еще неплохо смотрится. Я хочу сказать, что она не та девушка, от которой отвернешься в холодный вечер, если ты, конечно, не слабоумный… Она закрутила с Дарроу, и отель отказался от ее услуг. Но Дарроу нашел ей другую работу. Я слышал, некоторое время она жила с ним. Но все кончилось несколько месяцев назад. — Если она это переживала, — заметил Рассел, — если она была в соответствующем настроении, если у нее появилась подходящая возможность, — она вполне могла выстрелить. — Возможно, — согласился Гиббс. — Если искать мотив, то никогда нельзя сказать, на что способна женщина. Но, — он отхлебнул пива и облизал пену с губ, — но как-то она не походит на такой тип. Она никогда не производила на меня впечатления вспыльчивой и неуравновешенной. — А кто занял место Дарроу, после того как они расстались? — Я слышал, что Ал Фолли помогал ей перенести разлуку. Другие тоже предлагали свои услуги, — со смехом добавил он, — но похоже, в последние недели Фолли получил отставку. — Вы не знаете, не из-за Сильвии Баском дал Дарроу отставку Лоле Синклер? — Не могу сказать. Я знаю, что миссис Баском несколько раз с ним видели, и, скорее, склонен рассматривать в качестве подозреваемого майора. Это у него вторая жена… Знаете, я не смогу много о нем рассказать, знаю только, что он ведает какими-то инженерными работами в зоне канала. Вы говорите, что вчера днем он приходил в квартиру Дарроу с пистолетом… — Я не видел пистолета, — перебил Рассел. — Мне только так показалось, судя по тому, как он держал руки в карманах. — Если он один раз пришел с пистолетом, если он знал, что происходит, и это было для него очень важно, то он мог прийти и второй раз. Рассел попробовал кофе, обнаружил, что тот остыл, отхлебнул немного и поставил чашку на место; у него нарастало чувство, что вся полученная им информация не представляет большого интереса. — А не могли бы вы рассказать мне чуть побольше про Ала Фолли? — И не знаю, что сказать. Складывается впечатление, что у них было какое-то общее дело. Фолли улетел на Си-46, но не привел самолет обратно. Может быть, для него было неожиданностью, что Дарроу собирается улететь в Майами в пятницу утром. Рассел сказал, что его это тоже весьма удивило. — А ваше мнение относительно Луиса Кастанцы? — Он — великолепный метрдотель. Он прекрасно знает, как все должным образом приготовить и подать. — Он — португалец? — Я немного сомневаюсь. — Квесада упоминал, что у него португальский паспорт. — У многих беженцев португальские паспорта. — Гиббс поджал губы. — Я разговаривал с ним. По его акценту и некоторым мелким признакам я бы сказал, что, скорее всего, он из Центральной Европы, хотя, конечно, я не могу сказать точно. — У него есть какие-то политические убеждения? — Ничего такого не знаю. Рассел кивнул и немного подумал, ему в голову пришла новая мысль. — Дарроу ведь был замешан во множество дел, не так ли? — Да, вы правы. — Он вел дела с Фолли, занял деньги под ресторан и, если верить Кастанце, украл копию секретного соглашения. Он также занял деньги под залог двух судов. Человек, который ведет такую бурную деятельность, должен иметь своего адвоката, не так ли? — Да, действительно. — Вы случайно его не знаете? — Нет, но я, пожалуй, мог бы это выяснить, когда мы вернемся в редакцию. — Гиббс допил свое пиво, взглянул на часы и отодвинул стул. — Я думаю, пора идти. Рассел протянул руку и задержал его. — Не могли бы вы сделать еще вот что… — Он помолчал, собираясь с мыслями, пока Гиббс молча смотрел на него. Эта мысль сложилась у него где-то в глубине сознания еще в тот момент, когда ушла Лола Синклер. Ему было совершенно ясно, что она располагает какой-то информацией или действует по поручению кого-то, такой информацией обладающего. Ведь она специально пришла к нему, чтобы сообщить, что часть этой информации или она вся может быть продана. Поэтому логично было предположить, что может появиться кто-то еще, вполне возможно — сам убийца. Если Лола была намерена продать эту информацию тому, кто даст большую цену, почему бы тогда… — У вас есть друзья в местных банках, здесь и в зоне канала? Гиббс улыбнулся, хотя его глаза продолжали внимательно наблюдать за Расселом. — У меня есть друзья повсюду. — Но, наверное, не во всех банках. — У меня есть друзья, у которых есть свои друзья во всех банках. Вы ведь знаете, их здесь не так много. А что вы имеете в виду? — Мне хотелось бы знать, не снимет ли сегодня со счета кто-нибудь из тех, о ком мы говорили, крупную сумму наличными. — Ничего себе! — Улыбка Гиббса исчезла, и уголки его губ опустились. — Вы же адвокат. Вы должны знать, что банки очень неохотно делятся такой информацией. — Официально — да. — Так это следует сделать неофициально? — Я пола гаю, что не обязательно делать это официально. — Вы думаете, это может оказаться важным? — Да. Гиббс почесал подбородок и нахмурился. Он снова осмотрел танцплощадку и бар и перевел взгляд на Рассела, все еще нахмурив брови. Потом он пожал плечами. — Я скажу вам, что я сделаю. Думаю, что я смогу… смогу собрать такую информацию, но только конфиденциально. Я оказываю услуги, другие люди в газете оказывают услуги и в ответ нам тоже оказывают услуги. Я могу получить эту информацию, но… Рассел улыбнулся в ответ. — Знаю, что вы имеете в виду. Я не собираюсь проводить расследование или использовать эту информацию для свидетельских показаний. Обещаю, если вы получите эту информацию конфиденциально и передадите ее мне, а я передам ее еще кому-то, то вы сможете отрицать, что мне что-то говорили; и в любом случае ваш человек в банке может отрицать, что когда-либо передавал вам эту информацию. — Все несколько сложно, — сухо сказал Гиббс, — но суть дела именно в этом. — Это меня вполне устраивает, — кивнул Рассел. — Если дело дойдет до того, чтобы эту информацию использовать, то полиции не будет никакого дела, кто, кому и что сказал; они пойдут прямо к управляющему банка и сами все узнают. Гиббс встал. Он признал, что Рассел прав и кое-что можно сделать. Затем они снова вышли на улицу, освещенную ярким горячим солнцем, миновали здание, пересекли улицу и зашагали по бульвару, выходившему к зданию редакции с другой стороны. — Где ваша машина, или вы пришли пешком? — спросил Гиббс. — У главного входа. — Я встречусь с вами там и посмотрим, что удастся узнать насчет адвоката, — с этими словами он нырнул в дверь, а Рассел прошел за угол к своему автомобилю. Гиббс появился спустя минуту или две. — Хосе Ибарра, — сообщил он, — у него контора там, на улице нотариусов. Я скажу водителю, где это. Он бросил водителю несколько слов, Педро кивнул и улыбнулся. Гиббс снова взглянул на Рассела. — Позвоните мне позже. Остальное может потребовать некоторого времени. И если что-то пойдет не так, — он подмигнул, — вы знаете, куда пойти. 13 Когда такси покатилось вниз с холма, Джим Рассел наклонился к водителю и спросил, не будут ли они проезжать мимо ресторана «Перешеек». Получив в ответ кивок и быстрое: «Si, я имею в виду, да, сэр», — Рассел велел сначала остановиться там. В полдень в «Перешейке» было прохладно, темно и тихо. Столы накрыты, но посетителей не было. То обстоятельство, что ресторан не был закрыт по случаю смерти Макса Дарроу, лишь слегка удивило Рассела, и он поднялся в бар, где темнокожий юноша в белом переднике и куртке высыпал в мусоропровод полную корзину подтаявших кубиков льда. Одинокий бармен еще только повязывал свой фартук, Рассел спросил его, не слишком ли рано, чтобы получить пива, и тот ответил вопросом: — Местного или импортного? — Местного. Бармен достал бутылку, на которой было написано «Бальбоа», откупорил ее и налил в охлажденный стакан. Попробовав, Рассел убедился, что оно отнюдь не дурное, и спросил, не приходил ли еще Кастанца. — Нет, сэр, — ответил бармен и посмотрел на часы на стене. — Обычно он приходит незадолго до полудня. Рассел кивнул и, глотнув еще пива, прошел через вращающиеся двери на кухню. По американским стандартам она выглядела низкой, темной и загроможденной, но печи и огромных размеров холодильник были вполне современными и, что значительно важнее, ни один из полудюжины работавших там мужчин и женщин не обратил на него никакого внимания, когда он миновал пару кладовок и открыл дверь, которая вела, как он и предполагал, в проход, отделявший квартиру Дарроу от соседнего дома. Сам проход был шириной примерно в шесть футов, и когда Рассел остановился под зарешеченными окнами спальни Дарроу, то понял, что понадобится изрядное усилие, чтобы взобраться на подоконник, хотя если кому-то понадобилось бы спрыгнуть вниз, то высота не превышала пяти футов. Такие же окна были и в гостиной. Потом он подошел к тяжелой деревянной калитке, верхняя часть которой, опутанная колючей проволокой, возвышалась примерно на фут над его головой. Сейчас калитка была заперта на щеколду и скобу с продетым через них прочным засовом; он отодвинул его, открыл калитку и посмотрел на надпись по-испански, которая, как он полагал, предназначалась для поставщиков, так как рядом была кнопка, от которой вдоль нижней части стены шел тонкий провод. Внутри скоба местами была вытерта до блеска — очевидно, по ночам она запиралась не на засов, а на висячий замок. Влекомый до этого исключительно любопытством и какими-то весьма неопределенными мыслями, Джим вдруг громко расхохотался: просто ему пришло в голову, что он разыгрывает из себя детектива и занимается пустой тратой времени — такой специалист, как Гектор Квесада, несомненно, обследовал и проход, и калитку, и окна наверху, проверив все возможности, если те действительно существуют. Вернувшись обратно к недопитому пиву, он спросил бармена, симпатичного темнокожего парня в белом фартуке и белой рубашке с черным галстуком, не приходила ли обедать Лола Синклер. — Иногда она приходит, — ответил бармен, — иногда нет. Как правило, она появляется после полудня. — Вы не знаете, где она живет? Бармен принес телефонную книгу. После недолгих поисков он нашел нужное место, отметил его указательным пальцем и потянулся за блокнотом и карандашом. Рассел наклонился над стойкой. — Если уж вы занялись этим, — сказал он, — то посмотрите заодно и адрес Ала Фолли. Бармен так и сделал, вырвал листок и протянул его через стойку. Рассел поблагодарил, глотнул еще пива, так и не допив до конца, порылся в кармане и положил на стойку четверть доллара; повернувшись, чтобы уйти, услышал, как бармен сказал: — Спасибо, сэр. Здание, в котором находилась контора Хосе Ибарра, стояло в ряду трехэтажных каменных строений на левой стороне улицы, в самом конце города. Фасады зданий были настолько одинаковы, что только по дверям можно было отличить, где начинается одно и заканчивается другое, и нужный Расселу вход оказался третьим от угла. Вертикальный ряд табличек, некоторые — металлические, другие — стеклянные, указывал имена тех, кто занимал верхние этажи; холл, как и вход, был узким, лестничная клетка темной. Когда Рассел вошел в крохотную приемную, то обнаружил там плотную черноволосую девушку, читавшую журнал за столиком с пишущей машинкой. Не поднимая глаз, она сказала: «Buenos dias», — а он ответил: «Доброе утро», — и достал бумажник. Визитными карточками своей фирмы он редко пользовался, но сейчас решил, что момент самый подходящий, поэтому достал одну из них и показал девушке. Та улыбнулась, кивнула, отодвинула стул и исчезла в соседней комнате, а появившись вновь, придержала дверь и кивком головы пригласила Рассела войти. Поднявшийся ему навстречу из-за стола человек был невысоким и плотным. Широкое лицо, прижатые уши, редкие черные волосы зачесаны прямо назад. Легкие брюки сияли ослепительной белизной, рубашка с открытым воротом и короткими рукавами была похожа на шелковую. Массивное золотое кольцо с синим камнем украшало руку, а когда он вышел из-за стола и жестом пригласил Рассела присесть в кресло, его ноги, обутые в плетеные кожаные туфли, оказались неожиданно маленькими. — Вы прибыли из Нью-Йорка, мистер Рассел? Очень приятно. Присаживайтесь, пожалуйста. Он снова сел, открыл пачку сигарет, достал одну и протянул остальные Расселу. Затем вставил сигарету в длинный, украшенный серебром мундштук, закурил и улыбаясь откинулся назад, всем своим видом приглашая Джима изложить цель своего визита. — Я здесь не по делам фирмы, — начал Рассел. — Я — друг, вернее, был другом Макса Дарроу. — А… — протянул Ибарра, разглядывая свою сигарету. — Мне сказали, что вы были его адвокатом. — Кто? — Мой друг из газеты «Панама Ситизен». — О, да, — Ибарра вставил мундштук в рот и стал курить короткими затяжками. Взгляд его бесцельно скользил по сторонам, и когда молчание стало затягиваться, Рассел спросил: — Это действительно так? — Я выступал по его поручению в некоторых делах. — Ибарра положил руку на край стола. — Ужасная трагедия, мистер Рассел. — Но она не была для вас неожиданной? — Простите? — Я имею в виду, что у человека, подобного Максу Дарроу, хватало врагов. — Возможно, — он воздел глаза. — Вы хорошо его знали? — Мы вместе служили в армии. Я приехал сюда, чтобы встретиться с ним. — Предстояла деловая встреча? — В какой-то мере. — И что бы вы хотели от меня, мистер Рассел? Рассел задумался, по мере того, как он обдумывал свой вопрос, его взгляд помрачнел. Он скрестил ноги, потом вытянул их. В этот час в комнате было явно прохладно, но он чувствовал, как по его лицу стекает пот. Поковыряв пальцем в ухе и обнаружив, что тот тоже мокрый, вытер его носовым платком, все более утверждаясь в мысли, что ему не удастся добиться помощи от Хосе Ибарры и что надежда на сотрудничество также весьма мала. Раздражение, которое стало в нем подниматься, было вызвано главным образом недовольством самим собой за то, что он вообще сюда пришел. Но уж если пришел, то врожденное упрямство требовало, чтобы он задавал вопросы до тех пор, пока будет получать на них ответы. — Я обнаружил Дарроу вчера вечером вскоре после того, как его застрелили, — сказал он, — я был и все еще нахожусь под подозрением, так что… — Но почему? — На этот вопрос лучше меня может ответить генеральный инспектор. Дело в том, что я оказался в курсе деятельности Дарроу и его планов. Я надеялся получить от вас какую-то дополнительную информацию. — Вы хотите помочь полиции? — Лучше давайте скажем так: до тех пор, пока полиция не обнаружит того, кто это сделал, мне придется оставаться здесь. Вы были его адвокатом и… — Но я уже сказал, только в некоторых делах. — Он оставил завещание? — Насколько мне известно, нет. Если завещание и существует, то оно было составлено не мной. — Если завещания не существует, то кто будет опекуном его состояния? — Это должен решить суд. — И если не найдется другого адвоката, то таким опекуном можете оказаться вы. — Возможно. — Вы составляли договор между Дарроу и Луисом Кастанца? — Да. — Дарроу пытался заложить ресторан. — Вы меня спрашиваете, мистер Рассел? — Так утверждает генеральный инспектор. — М-м-м, — Ибарра выбросил окурок сигареты в пепельницу. По-прежнему не глядя на Рассела, он сказал: — Об этой закладной действительно велись переговоры и соглашение уже было подготовлено. Его должны были подписать сегодня. — Таким образом, теперь ресторан получит Луис Кастанца. — Видимо, так. — Знали вы о том, что Дарроу собирается покинуть город? Ибарра пожал плечами. — Мне он ничего не говорил. — Знали вы, какого рода соглашение было заключено между Дарроу и Алом Фолли? Секунду адвокат колебался, взгляд его по-прежнему оставался неуловимым. — Я знал, что такое соглашение существует, но деталей не знал. — Странно, — протянул Рассел. — Странно? — То, что вы все знали насчет соглашения о ресторане и его закладе и ничего не знали о самолетах. Когда Ибарра промолчал, Рассел подумал: «Какого черта, так я ничего не добьюсь. Надо на него как-то нажать». — Это противоречит здравому смыслу, — сказал он вслух. — Если не хотите говорить, так и скажите. Но не убеждайте меня, что вы ничего не знали о том, что происходило с этими самолетами. Вы же знали, что Фолли улетел на своем Си-46 отсюда в понедельник. Вы должны были знать, что он не привел его обратно. Хорошо, что с ним случилось? Фолли продал его кому-то или… Он не закончил фразу, так как увидел, что Ибарра встал. Лицо его продолжало сохранять безразличное выражение, и без всякого раздражения он взглянул на свои ручные часы с золотым браслетом — просто дал понять, что давить на него бесполезно. — Извините меня, пожалуйста, мистер Рассел, — все еще вежливо сказал он. — Меня ждут другие дела. Если вы хотите знать об этих самолетах и о деятельности мистера Фолли, то почему бы вам не спросить у него самого? — Хорошо, — Рассел поднялся и перевел дыхание, понимая, что он абсолютно ничего не добился. — Я полагаю, что так будет лучше. Он вышел и спустился по лестнице, ругаясь сквозь зубы, но решив не сдаваться. 14 Дорога, по которой Педро вел машину к дому Ала Фолли, некоторое время шла вдоль дамбы, затем свернула налево на улицу каменных жилых домов, украшенных бесчисленными балконами. Дом, нужный Расселу, стоял неподалеку — неряшливое двухэтажное строение с покосившимся крыльцом. Не будучи особенно уверен в адресе, Джим внимательно рассматривал все двери и потому заметил двух мужчин, вышедших из той двери, которую он разыскивал, или, быть может, из соседней. Мужчины сели в автомобиль, и только когда тот двинулся с места, он смог взглянуть на них. Точнее, на одного, так как другого загораживал водитель. Но его он узнал. Это смуглое, широкое и лишенное выражения лицо принадлежало хорошо одетому человеку в затемненных очках, который вчера днем обыскивал его номер. Автомобиль уехал раньше, чем он успел взглянуть на номер, и в первые секунды Рассел растерянно остался сидеть, но мозг, подстегнутый воображением, стал лихорадочно работать. К тому времени, когда он наконец покинул машину и зашагал через улицу, ему стало совершенно очевидно, что адрес найден правильно, — ведь эти двое не могли просто случайно оказаться по соседству, они, несомненно, приходили к Алу Фолли. Теперь уже без всяких колебаний он шагнул в открытую дверь, ведущую прямо с тротуара в полутемный холл. Здесь было прохладнее и довольно сыро; поднявшись по лестнице, он оказался на площадке, куда выходили две двери. К правой была приколота карточка, и, наклонившись, он разобрал: «Альберт Фолли». Он постучал, затем постучал снова, потом попробовал повернуть ручку двери. Когда та поддалась, у него неприятно засосало под ложечкой, но вопреки дурному предчувствию он распахнул дверь. И остановившись на полушаге, окаменел, уставившись на пистолет 45-го калибра в руке Ала Фолли. Две-три секунды они так и стояли молча, неподвижно, друг против друга. Рассел был испуган и зачарованно смотрел на дуло пистолета. Не осмеливаясь пошевелиться, он поднял взгляд. Попытался заговорить, но горло перехватило. В глазах Фолли сверкали яркие опасные вспышки, не менее угрожающие, чем пистолет. Но вот они мелькнули и исчезли. Брови расправились, линии рта смягчились. Дуло пистолета ушло в сторону, большой палец поставил пистолет на предохранитель. — О, — коротко буркнул Фолли, — это вы… — Он негромко выругался, все еще крепко сжав зубы. — Я думал, эти мерзавцы решили вернуться. К тому времени к Расселу вернулось самообладание. Он обнаружил, что может проглотить ком в горле. Потом облизал пересохшие губы. — Вы меня чертовски напугали, — сказал он, обнаружив теперь, что на Фолли только пижама и домашние тапочки, что пижама на плече испачкана в крови и такое же пятно, мокрое и блестящее, расплылось на щеке. Фолли молча ушел в спальню. Оставшись один, Рассел огляделся. Единственным источником света были два окна, выходившие на небольшие балкончики; узкие французские двери были задрапированы тонкими пыльными шторами. У одной стены стоял кожаный диванчик, стойка с радиоприемником, на полу — три-четыре потертых коврика, еще в комнате были два кресла, три стула с прямыми спинками, два торшера, длинный стол, заваленный журналами и книгами в бумажных обложках, с большой переполненной керамической пепельницей на нем. Еще там лежал бумажник, который Рассел заметил в тот момент, когда Фолли вернулся с бутылкой виски и двумя стаканами, но уже без пистолета. Он поставил бутылку и стаканы и взял бумажник. Быстро оглядевшись, поднял брюки, не замеченные Расселом и, видимо, ранее брошенные под стол. Хотя те выгорели на солнце и не блистали чистотой, Фолли отнесся к ним с вниманием, разгладил, положил бумажник в задний карман и отнес их в спальню. В течение нескольких следующих секунд раздавался только резкий стук открываемых и закрываемых ящиков. Откуда-то донесся звук текущей воды, и когда Фолли вернулся, кровь с его лица была смыта. Прижав к ране мокрое полотенце, он налил виски в один стакан и подвинул бутылку к Расселу, столкнув при этом на пол какие-то бумаги. — Мерзавцы! — повторил он и выпил. — Я видел их. — На улице? — Они садились в машину. Фолли нашел скомканную пачку сигарет среди разбросанных на столе вещей. Так как спичек он не нашел, то Рассел протянул ему зажигалку. Отняв полотенце от лица, Фолли посмотрел на него, убедился, что крови больше нет, и бросил на стол. Потом придвинул стул поближе и сел, взгляд его все еще оставался отсутствующим и мрачным. Его растрепанные белокурые волосы выглядели еще более неухоженными, чем прежде, ему явно следовало побриться, а нездоровая отечность грубого лица говорила о буйном образе жизни и недостатке физической нагрузки. Рассел испытал удовольствие при мысли, что ему не придется лететь с Алом Фолли. — Один из них — тот, что поумнее, — в затемненных очках? — Да. — А другой — невысокий, плотный, круглолицый? — С пистолетом, — сказал Фолли и снова выругался. — Вчера они приезжали ко мне. — Да… — Фолли глотнул еще виски, но тут едва не поперхнулся. — Что? — Он напряженно прищурился, как человек, который нуждается в очках. — Они приходили к вам? Какого черта им было нужно? Рассел сбросил пиджак и повесил его на спинку стула. Покосился на бутылку, но решил не пить. Присев на краешек одного из стульев, откинул голову назад, чтобы лучше видеть Фолли, и рассказал ему об обыске, произведенном у него в номере. Фолли подошел к окну и выглянул наружу, потом рассеянно почесал в затылке, нахмурив брови. — Я этого не понимаю, — сказал он наконец. — Чего они хотели от вас? Вместо ответа Рассел задал свой вопрос. — Вы знали, что Дарроу дал мне несколько изумрудов, чтобы контрабандой провезти их в Штаты? Фолли придвинулся ближе, его взгляд вновь стал подозрительным. — Нет. — Вы знали, что он коллекционирует изумруды? — Конечно, я даже видел некоторые. Ал сердито нахмурился и потряс головой, как человек, пропустивший часть разговора и пытающийся вновь уловить его смысл. У него было такое выражение лица, что Рассел подумал либо Фолли великолепный актер, либо он действительно сбит с толку. Он сказал, что это длинная история, и рассказал о сигаретной коробке и мнимом сыне Дарроу. По реакции Фолли, по тому пустому взгляду, с которым он слушал, Джим пришел к мысли, что все это для него действительно было новостью. — Вы думаете, они приходили, считая, что камни могут быть у вас? — спросил наконец Фолли. — Я не могу придумать никакой иной причины, — ответил Рассел, — но это не значит, что ее не существует. Кто-то взломал сейф Дарроу. Причем никто не знает, когда это случилось. Кто-то обыскивал квартиру, но если Квесада знает кто, то держит это при себе. Он перевел дыхание и собрался спросить Фолли, что делал здесь человек в затемненных очках, когда в дверь постучали. Фолли медленно поднялся, быстро глянул на дверь, потом в сторону спальни. — Ну и что теперь? — спросил он раздраженно и после некоторого колебания подошел, волоча ноги, к двери и широко ее распахнул. В дверях стоял весьма изящный в своем темно-коричневом тропическом костюме и шляпе-панаме Гектор Квесада, а рядом с ним Ренальдо Диас. Как обычно, широкое лицо Диаса ничего не выражало; однако генеральный инспектор явно проявил интерес, когда, шагнув внутрь, увидел Рассела. — А, мистер Рассел, — сказал он. — Я звонил по вашей просьбе в отель, но вы уже ушли. Говоря это, он продолжал двигаться, не спуская глаз с Фолли, — его внимание привлекло подсохшее багровое пятно на плече пижамы. — У вас были какие-то неприятности, мистер Фолли? Диас закрыл дверь и остановился возле нее. Фолли заметил взгляд инспектора и выругался сквозь зубы. — Да, небольшие, инспектор, — сказал он. — Двое парней приходили сюда и устроили обыск. Вам стоило приехать немного раньше. — Обыск? — у Квесады удивленно поднялись брови. — Что вы имеете в виду? — Они обыскали все — квартиру, одежду, мой бумажник. Пожалуй, я мог бы справиться с обоими, но у того, что поменьше, был пистолет. Вот меня и задело. — Вы знаете этих людей? — Нет, — сказал Фолли, но явно колебался при этом. — И что им было нужно? — Не знаю. Рассел видел, как они уезжали в автомобиле. — Это были те же самые люди, что вчера обыскивали мой номер, — сказал Рассел. Квесада снял шляпу и положил ее рядом, при этом внимательно осмотрев стол и всю комнату. — Я уверен, что знаю их, — сказал он. — Они с севера. Думаю, что до конца дня мы их возьмем… Мистер Рассел уже жаловался на них. Он сел на один из стульев и перекинул ногу за ногу. — У меня к вам несколько вопросов, — сказал он. — Довольно много вопросов. Они касаются вас, мистер Фолли, и если вы предпочитаете отвечать на них в приватном порядке, то я попрошу мистера Рассела… — Какое мне дело до того, что Рассел что-то услышит? — резко перебил Фолли, придвинул стул и уселся перед Квесадой. — Валяйте. — Вы сказали, что не знаете, кто были эти люди? — Да, верно. — Но вы знаете, что им нужно. — Это ваше мнение. Квесада пожал плечами. — Мы это обсудим позднее. Причина моего появления здесь состоит в том, что мы получили дополнительную информацию о самолете, на котором вы вылетели в понедельник. Его обнаружили возле Тампико, где вы садились накануне вечером. — Все правильно. — На следующее утро вы вылетели без груза. — И что из того? — Сообщение касается лишь следующего утра, поэтому я могу только предполагать, куда вы вылетели из Тампико. — Он немного помедлил и так как Фолли молчал, то продолжил: — Мы полагаем, что вы вылетели в Техас и взяли там груз оружия и боеприпасов. Фолли громко рыгнул и выругался. — Никто еще не доказал, что мы перевозили оружие, и вы тоже не сможете этого сделать. Даже если я скажу, что был в Техасе, какой вам с этого толк? Будь у вас что-то против меня, вы бы меня давно забрали. Глаза у Квесады чуть сузились, но голос не изменился. — На следующее утро вы остановились только для заправки в Мериде. Из этого можно заключить, что целью вашего полета была Куба. — Это что, предположение? — Не совсем. В пятницу с Кубы прибыл молодой человек, который заявил иммиграционным властям, что он пилот. Он вылетел из Панамы вместе с вами в понедельник утром, по-видимому, в качестве второго пилота. И не вернулся. Инспектор подождал, видимо ожидая услышать возражения. Но, не дождавшись, продолжил: — У вас было забронировано место на рейс в пятницу, в эту пятницу, на самолет, летевший с Кубы. Из Камагуэя. Но бронь была отменена, и вы прибыли грузовым самолетом, летевшим вне расписания. — Я сам сказал вам это, — буркнул Фолли, сейчас рот его был сжат и глаза беспокойно бегали. — Вы не сказали мне, что самолет летел с Кубы. — Ну и что? — Мистер Фолли, — голос Квесады зазвучал неожиданно резко. — Вы тратите свое и мое время. Я не могу доказать, что вы летали на Кубу с оружием. В данный момент я не могу даже доказать, что вы посадили ваш самолет на Кубе, но это кажется логичным. Кубинец — второй пилот. Ваш полет с Кубы. Отсутствие самолета Си-46. Я убежден, что вы отогнали самолет на Кубу, сели на каком-то аэродроме, находящемся вне юрисдикции официальных властей, что вы продали самолет и его груз. Я знаю, что существует спрос на такие вещи, что, по крайней мере, одна группировка с готовностью приобретет такое оборудование и вооружение. Рассел, с большим интересом прислушивавшийся к разговору, припомнил кое-что, подтверждающее последнюю фразу Квесады. Несколько месяцев назад в одной из газет появилось интервью с лидером одной из кубинских группировок, чьей целью было свержение правительства. Несколько раньше была предпринята безрассудная попытка захватить город на побережье и прилегающий к нему район, и видимо, такие попытки предпринимались неустанно. Если это было действительно так, то всегда существовал большой спрос на дополнительное оружие и боеприпасы. Таким образом, если теория Квесады справедлива, то подобная операция была вполне естественной для дельца типа Дарроу, которого никогда не волновали принципы. Теперь, наблюдая за Фолли, он заметил, что выражение лица его изменилось. По всему было видно, что он был не готов к такому повороту. Делая вид, что предмет разговора не заслуживал внимания, Фолли взмахнул обеими руками, увидел пачку сигарет и потянулся за ней. — Допустим, вы правы? — сказал он. — И что из того, в чем, собственно, меня обвиняют? — Обвиняют? — Что незаконного в продаже самолета? Ведь нет закона, запрещающего это, не так ли? У нас был самолет, который мы хотели продать. Мы нашли покупателя — и продали. — За большие деньги? — Не такие уж большие. По крайней мере, для такой машины. — Несколько тысяч долларов? — Да. — Сумма была бы больше, если бы покупатель предполагал использовать самолет каким-то особым, не обязательно законным, способом. Фолли не стал спорить, но так как вновь не мог найти спички, то Рассел протянул ему свою зажигалку. Фолли прикурил и вернул ее. Затем он глубоко затянулся и перекинул ногу на ногу. — Меня интересует все, что связано с этими деньгами, с этой оплатой, — сказал Квесада. — Меня интересует, как она была осуществлена и кому. — Он помолчал, наблюдая за тем, как Фолли покачивает ногой вверх и вниз. — Вы не слишком доверяли Максу Дарроу. — В последнее время не особенно. — И я не думаю, что он доверял вам. Фолли, не выказав никакого возмущения, признал: — Да. — Я думаю, что он не мог позволить вам получить деньги за самолет. Если я прав, оплата должна была быть произведена каким-то другим способом, и относительно этого у меня тоже есть теория. — Он облизал губы и, продолжая говорить, блуждал взглядом по потолку. — Покупатель такого самолета и, возможно, его груза, особенно если он действует незаконно, не стал бы платить вперед. Отсюда вытекает необходимость в посреднике. Человеке, которому бы покупатель доверял и которому он мог дать поручение заплатить после доставки самолета. Макс Дарроу, полагая, что вы прилетите из Камагуэя в пятницу, запланировал улететь в эту же пятницу, но немного раньше — в два тридцать утра. Я думаю, мистер Фолли, что если бы вы прилетели по расписанию, то Макс Дарроу в этот момент уже летел бы где-то над Соединенными Штатами с чеком за самолет и, возможно, за его груз в кармане. Его взгляд сосредоточился, и он продолжал: — Но вы вернулись раньше. Вы доставили самолет и хотели получить причитающуюся вам долю. Макс Дарроу, все еще надеясь сохранить всю сумму, каким-то образом отделался от вас. Я не уверен, заплатил он или нет до того, как был убит. Вы приходили на квартиру вчера после обеда в присутствии этого человека, — он кивнул в сторону Рассела, — и, по моему глубокому убеждению, ваши угрозы были связаны с невыплаченной вам суммой. Он поднял руку, призывая Фолли к молчанию, когда тот попытался его перебить. — Мы проверили местные автобусы, — продолжал он. — При ваших размерах и белокурых волосах вы здесь, в Панаме, человек весьма приметный. Нашелся водитель, который вез похожего на вас человека от Авениды-сентраль к железнодорожной станции. Это было приблизительно без двадцати девять. Мы еще не можем подтвердить, что вы находились поблизости от ресторана «Перешеек» или от квартиры Макса Дарроу, но мы работаем над этим. — Вы сошли с ума, — сказал помрачневший Фолли. — Если ваша теория хоть чего-нибудь стоит, то зачем мне убивать Дарроу прежде, чем я получу свою долю? Теперь если какие-то деньги должны быть выплачены, то они войдут в его состояние. Может быть, я что-то получу, а может быть, нет. — Вы отправились туда не для того, чтобы убивать, — сказал Квесада. — Вы отправились туда, чтобы поискать. Вы могли отправиться туда, чтобы угрожать ему или блефовать. Вы могли выстрелить, когда Дарроу стал сопротивляться. — Бред. — Фолли вскочил и обошел вокруг стола, его тон стал жестким. — Я абсолютно уверен, что не собирался убивать его, пока не получу свою долю. Я же говорю, что меня там не было. Докажите, что я там был. — Я надеюсь, что мы сможем сделать это, — сказал Квесада, а затем добавил: — Два маленьких самолета теперь будут вашими. — Они заложены. — Что? — Мы заложили их. — Вы все еще не знаете, зачем приходили эти двое мужчин? — спросил Квесада, меняя тему разговора. Фолли моргнул, покачал головой и сказал: — Нет. — Думаю, я знаю, что им было нужно, — сказал Квесада. — Если я прав, то они собирались нанять вас для перевозки какого-то груза. В частности, для перевозки из Соединенных Штатов в сам город или куда-то поблизости от Панамы. До сих пор мы не имели возможности задержать их, но получили насчет них информацию, которая позволит… Известно, что они интересуются приобретением оружия и боеприпасов, — закончил он. Фолли, которому нечего было возразить, промолчал. — Такой человек, как Макс Дарроу, вполне мог иметь дело с группой, которую представляют эти два человека, — продолжал Квесада. — Если он, или вы, приняли такое предложение, то они были весьма заинтересованы в благополучном прибытии груза. Люди видели, как они разговаривали с Максом Дарроу в «Перешейке» во вторник вечером. Вполне возможно, что они видели и вас. В любом случае в среду они начали беспокоиться о своем грузе. Я могу представить себе вопросы, которые приходили им в голову, — добавил он. — Где самолет? Почему их груз не доставлен, так как к этому времени они уже знали, что он исчез. Он встал и добавил: — Я полагаю, что нет смысла строить дальнейшие предположения. Вероятнее всего, они пришли к Дарроу и потребовали объяснений, так как они не только потеряли груз, но и деньги, которые были за него заплачены. Я убежден, хотя и не знаю этого наверняка, что они обыскали квартиру Макса Дарроу, после того как мистер Дарроу ушел. Я убежден, что именно они взломали сейф. Я убежден, что они искали что-то ценное, скорее всего изумруды, так как было известно, что Дарроу их коллекционирует, а нашли то, что принадлежало им. Он надел шляпу и поправил поля. — Нам известно, что изумруды им не достались, но только благодаря счастливой случайности. В качестве последнего шанса, зная, что мистер Рассел недавно приходил туда и является другом мистера Дарроу, они зашли так далеко, что обыскали его номер в отеле и его самого. Но у вас, мистер Фолли, так и нет никакого представления, почему они приходили сюда? — Нет, — упрямо отрезал Фолли. — Они тоже упрямые люди, — пожал плечами Квесада. — Я полагаю, что они считают вас частично ответственным, что они приходили сюда, надеясь найти деньги или чек, который был оплачен кем-то здесь в Панаме за продажу вашего самолета и груза кому-то на Кубе кем-то из их единомышленников. Рассел с возрастающим восхищением слушал генерального инспектора, пораженный его способностью к анализу. Как сейчас, так и при том, что он говорил раньше, он обладал небольшим количеством фактов и на основе их и некоторых предположений выстроил весьма правдоподобную версию. Он ни разу не повысил голос и не проявил раздражения или злобы. Он задавал свои вопросы и предоставлял Фолли возможность отвечать, и у Рассела сложилось впечатление, что обмануть его весьма непросто. Квесада не спешил. Он работал в своем собственном ритме, без особого давления, возможно, из-за того, что имел дело с гражданами дружественной страны и не хотел дипломатических осложнений. Однако Рассела не покидала мысль о том, что когда Квесада будет готов, когда у него будут все необходимые доказательства, то он поступит быстро и решительно. Фолли, казалось, тоже чувствовал это. Когда он начал говорить, то показался менее уверенным, хотя все еще продолжал блефовать. — Послушайте, инспектор, — сказал он. — Ваши парни обыскали здесь все вчера вечером. Они не нашли ни денег, ни чека. Если хотите, ищите снова. Квесада позволил себе слегка улыбнуться. — Я думаю, что мы не будем этого делать, — сказал он. — Полагаю, те двое, которые беспокоятся насчет своего груза, допустили ошибку. Я не думаю, что чек у вас, мистер Фолли. — Он направился к двери, и Рассел последовал за ним. — Я поговорю с вами снова, — продолжал он, — когда мы закончим наше расследование в «Перешейке». Диас открыл дверь и отодвинулся в сторону, чтобы дать им пройти, затем спустился вслед за ними по лестнице. На тротуаре инспектор повернулся к Расселу. — Вы звонили мне утром, — сказал он. — У вас появились какие-то новости? Рассел заметил, что это не совсем так; потом он рассказал все, что случилось, когда он и Клер Тремен вошли накануне ночью в ее номер. Квесада неподвижно и молча выслушал всю историю; он продолжал стоять так еще несколько секунд после того, как Рассел закончил. — У вас нет никакого представления о том, кто это был? — Нет, — сказал Рассел. — А насчет причин, вызвавших попытку покушения? — Нет. — Какая-нибудь версия, может быть, даже подозрение? — Совершенно ничего. — Вы считаете, что мисс Тремен сказала правду, утверждая, что не знает, кто мог взять ее ключ? — Не думаю, что у нее есть хоть малейшее представление о том, кто это был или с чем все это связано. — Я поговорю с ней. — Кстати, — спросил Рассел, — я должен оставаться здесь до тех пор, пока дело не будет закончено? Квесада улыбнулся. — Я говорил с Нью-Йорком, — сказал он. — На вас получены самые положительные характеристики. Вы понимаете, что мне очень жаль задерживать ваше возвращение, но, скорее всего, это продлится не так долго. Надеюсь, скоро мы получим — как это сказать — шанс, который нужен каждому полицейскому. Кстати, вы можете узнать или вспомнить то, что сможет нам помочь быстрее найти правильное решение. Он снова улыбнулся. — Так уже случалось прежде. Я обнаружил, что человек, причастный к преступлению, более откровенно говорит с другим подозреваемым, чем в полиции. Мне хотелось бы думать, что вы будете помогать нам, если это возможно, к нашей обоюдной пользе. Он слегка поклонился, кивнул своему помощнику и направился к ожидавшему их автомобилю. 15 Джим Рассел по пути обдумал сказанное, и ему показалось наивным полагать, что он может чем-то существенно помочь Квесаде. Его мысли были обращены, скорее, к Клер Тремен, чем к расследованию убийства. Он пытался кое-что выяснить, но это мало что дало. Теперь, приняв версию Квесады, он понимал, что из себя представляют те двое, обыскивавших его номер, а потом то же самое проделавших на квартире у Фолли, и каковы были их мотивы, но что их связывало с убийством Макса Дарроу? У него теплилось желание поговорить еще раз с Луисом Кастанцей: не то чтобы он был убежден в его виновности, но просто чтобы охватить всех участников этих событий. Но теперь, когда автомобиль уже приближался к ресторану, он понял, кто тот человек, который, если правильно к нему подойти, станет говорить с ним более откровенно, чем с полицией. Вот почему он передумал и дал водителю Педро другую команду. Педро кивнул, сказал, что он, конечно, знает адрес, и пятнадцать минут спустя остановил машину перед обширным деревянным бунгало на тихой улице в районе Бальбоа, которая уходила в похожее на джунгли переплетение высоких деревьев, кустарника и лиан. Шагнув на тротуар, Рассел какое-то время стоял, пораженный тем контрастом, который представляла мощеная улица с ухоженными лужайками и деревянными домами на фоне джунглей, вплотную подступавших к ним сзади. Было там несколько пальм, но в основном были гладкоствольные гиганты, лишенные ветвей едва не до самой верхушки, где хватало солнца. В одном месте он заметил узкую тропинку, уходящую вглубь, но все равно испытывал чувство, что если пройти несколько метров, то окажешься в таких же первобытных джунглях, что и в пятидесяти милях отсюда. Эта иллюзия исчезла, когда он внимательнее рассмотрел стоящее перед ним бунгало. На лужайке были тщательно выложены буквы, которые составляли надпись «Майор Лесли Дж. Баском». Неподалеку стоял пустой гараж, двери его были широко распахнуты. В задней части участка, на склоне, бунгало опиралось на высокие бетонные столбы, и он понял, почему большинство старых зданий, даже на ровном месте, устроены таким образом. Это пространство, на котором мог бы находиться первый этаж, было открыто со всех сторон и не только предоставляло возможность поставить машину или дать детям поиграть в дождливое время года, но и сушить белье в те месяцы, когда небо разверзалось и дождь лил непрерывно. Рассел пересек крытую галерею и постучал. Когда он постучал второй раз, ему показалось, что слышен чей-то голос, но дверь оказалась заперта. Снова послышался голос, скорее крик, как ему показалось, женский, и так как было непонятно откуда, он взглянул на соседний дом, стоявший примерно в тридцати метрах. Не заметив никаких признаков жизни, подошел к краю широкой веранды. Крик повторился, и он заглянул за дом. — Привет, идите через главный вход, — сказал голос, и теперь, подняв голову, он увидел Сильвию Баском, высунувшуюся в окно в тыльной стене дома. — Я заперта, — пояснила она. — Ключ под подоконником окна возле двери. Расселу понадобилась секунда или две, чтобы прийти в себя от изумления; уж так нелепо все выглядело, что трудно было удержаться от смеха. Он задумался, почему она не рискнула выпрыгнуть из окна на склон, но отогнал эту мысль прочь, нашел ключ и вошел в дом. В просторной, хорошо обставленной гостиной слева было оставлено место для обеда, а открытая дверь в задней стене позволяла видеть небольшую буфетную и кухню. Справа была еще одна дверь, судя по всему, она вела в кабинет. Он миновал ее, направляясь к последней двери сзади. В замке торчал ключ, Джим повернул его. Когда Сильвия Баском распахнула дверь, он увидел, что на ней черные шорты и тонкая белая блузка, которые не только прекрасно оттеняли ее черные волосы и белую кожу, но и очень шли к изящной фигуре. Улыбаясь ему, она если и чувствовала себя несколько неловко из-за положения, в котором оказалась, и способа своего освобождения, то никоим образом этого не показала. Вместо этого неудобно почувствовал себя Рассел. Понимая, что вмешался в какое-то очень личное дело, он совершенно не знал, что сказать. Но хозяйка помогла. — Спасибо, — прозаично кивнула она, проходя в гостиную. — Мне стало несколько надоедать одиночество… Не хотите выпить? Когда он отказался, достала пачку сигарет, взяла себе одну и прикурила от его зажигалки. После этого она поправила подушки на диване и села, поджав одну ногу под себя. Предложила ему присесть, показав на место в метре от нее. Наконец взглянула на него в упор, глаза смотрели загадочно, рот кривился в усмешке. — Полагаю, вы хотели бы знать, что произошло? — спросила она с легкой гримасой. Сейчас Рассел впервые имел возможность рассмотреть ее поближе, что он и сделал, прежде чем ответить, и пришел к выводу, что его первоначальная оценка была совершенно правильной. Даже в шортах и блузке, без всякой величественности, она выглядела по-королевски, по-королевски надменно, точнее сказать. Он подумал, что, по-видимому, это вызвано ее гордой и прямой манерой держаться, хотя было совершенно ясно, что она гордится прекрасной фигурой и может так ее продемонстрировать, чтобы у остальных был повод восхищаться. Она была не хорошенькой, а по-настоящему красивой, поражающей и восхищающей этими прекрасными черными волосами, удивительными карими глазами, умными, хорошо посаженными и завлекающими. Небольшое, четко очерченное лицо говорило о характере и решительности. Рот у нее тоже был небольшой, верхняя губа полновата, но губная помада позволяла исправить этот недостаток, добавляя интригующую чувственность. Его анализ, хотя и весьма тщательный, занял несколько мгновений, после чего он ответил одной из самых обаятельных своих улыбок, не зная, что делать в сложившейся ситуации, но твердо помня, что он пришел сюда за информацией. — Да, мне немного любопытно, — сказал он. — Может быть, в этой стране такой обычай? — Это не обычай даже в нашем доме, — возразила она. — Случилось в первый раз. И, — добавила она решительно, — в последний. Поведение Баскома перешло предел. — Я надеюсь, это не связано с событиями вчерашнего вечера? — О, нет. Это накапливалось уже давно. Она опустила глаза, оживление внезапно исчезло. Женщина закусила нижнюю губу, и в уголках ее глаз мелькнуло что-то похожее на отчаяние. Он сидел настолько близко, что заметил, как ее грудь поднялась и опустилась от глубокого вздоха. Она стряхнула пепел с сигареты и, казалось, изо всех сил старалась удержать свои эмоции, не желая выставлять их напоказ. — Прошлым вечером случилось нечто такое, с чем я не могу согласиться, — тихо сказала она. — Думаю, что подобное происходит со всеми женщинами, когда они теряют человека, на которого рассчитывали. Ум подсказывал мне, что это случится, что это неизбежно, но женщина не всегда живет разумом… Вчера вечером это стало еще очевиднее, — добавила она, — потому я теперь должна сделать то, что должна была сделать давно, хотя результат в конце концов все равно был бы тот же. Она снова взглянула на него. — Меня заперли сегодня утром, чтобы я наверняка не смогла пойти в банк, — сказала она. — У нас общий счет в банке. Лесли знал, что если у меня будет достаточно денег, то я уйду от него. Он хотел быть уверенным, что я не сделаю этого. Такая откровенность удивила Рассела, и он решился задать вопрос, на который в другой ситуации не осмелился бы: — Вы любили Макса? Снова он увидел, как изменилось выражение ее лица, и взгляд скользнул мимо него. — Пожалуй, да, — сказала она хмуро. — Вы собирались уехать вместе с ним, не так ли? — Да, — согласилась она. — Я хотела. — Ее взгляд стал неподвижным и сосредоточенным, словно она рассматривала что-то далеко за пределами этой комнаты. — Он уже заказал билеты. Я не могла больше здесь оставаться. — Ваш муж знал об этом? — О, да. Он знал. — И он пришел вчера днем в квартиру Дарроу с пистолетом в кармане. — Он это сделал? — спросила она с отсутствующим видом. — Мог он сделать то же самое вчера вечером? — Я не знаю. Я думаю и думаю, о, нет, я не знаю. — Он знал, что вы собирались ужинать с Дарроу вчера вечером? — Конечно. Я сказала ему об этом. — Был он здесь, когда вы вчера вечером вернулись домой? — Нет. Рассел задумался над ее последними словами и по мере того, как он вспоминал происшедшие вчера события, в нем все больше нарастал интерес. Он ждал, надеясь, что она разовьет свою мысль, если он не будет перебивать. В конце концов она это сделала. — Я поставила машину, открыла дверь и пошла на кухню, чтобы выпить чего-нибудь холодного, и в это время я услышала шум машины, или мне показалось, что я услышала. Во всяком случае, он появился вскоре после этого. Маленький червячок сомнения продолжал шевелиться в душе Рассела, когда он вспоминал, что говорил вчера вечером майор Баском в кабинете генерального инспектора. Сильвия уже рассказала свою историю, и майор заметил: — Это не могло произойти позже, так как она была дома в девять часов десять минут и я не думаю, что она могла бы добраться меньше чем за пятнадцать минут. Противоречие заключалось в том, что Баском знал, когда его жена вернулась домой, и должен был, следовательно, сам быть дома. А вместо этого… Прошло некоторое время, прежде чем он смог облечь свою мысль в слова и спросил тихо, без всякого нажима: — Вы не сказали этого инспектору? — Он меня не спрашивал. Это был не очень хороший ответ, но Рассел не стал сосредотачивать на этом внимание. Это следовало сказать Квесаде, если Квесада еще не знал правду. — И что он сказал? — спросил он. — О, он был очень холоден и саркастичен, делая вид, что все это не имеет никакого значения. Затем сказал, что был в клубе и в восторге от того, что я так рано приехала домой. Потом ушел в свою комнату и захлопнул дверь. Она положила сигарету и откинулась назад. Плечи ее постепенно обмякли, королевская осанка исчезла. Лицо стало расстроенным и озабоченным. Взгляд был устремлен в окно и оставался неподвижным, пока чувство поражения не покинуло ее. — А раньше, до того, как появился Макс, ситуация была иной? — Наверно, иной, но ничуть не лучшей. Трудно вспомнить, когда она была хорошей. — Вы вышли за него замуж. — Я знаю. — Здесь? — Да. — Она вздохнула, и плечи ее снова опустились, но тут же, словно осознав свое подавленное состояние и не желая больше поддаваться ему, она села прямо. — Я приехала сюда три года назад, — быстро заговорила она, словно почувствовав благодарность, что ей представилась возможность выговориться. — Я работала в Вашингтоне секретаршей, и мне показалось, что здесь будет лучше, потому и перевелась. Кроме того, у меня был друг, которого убили в Корее, и мне казалось, что следует сменить обстановку, уехать из Вашингтона. Я работала в административном управлении… Она поколебалась немного и добавила: — Там я и встретила Лесли. Жена его умерла за год до этого, сыновья выросли и жили в Штатах, сам он был вежлив и внимателен. Он был значительно старше меня, но очень неплохо выглядел, обладал хорошими манерами и ухаживал за мной до тех пор, пока я не согласилась выйти за него замуж. Может быть, это произошло от того, что мне было уже двадцать восемь лет. Может быть, от того, что я начала понимать — сказочные принцы, о которых мечтаешь в юности, появляются очень редко. Я думаю, что я не любила его по-настоящему. Может быть, самое главное в этом. Конечно, с самого начала это была моя вина. Но я думала, что смогу полюбить его, и я действительно старалась. — Она помолчала, одно ее плечо поднялось, уголки рта стали жесткими. — Я не могла сделать более страшной ошибки, — продолжала она. — Я уже давно поняла, что он ревнив, самоуверен, строг и требователен. Он слишком стар, чтобы измениться, поэтому приспосабливаться приходилось мне или, по крайней мере, он этого требовал. Бридж, чай, партии для коктейля. Большей частью вместе с женами, которые так же ограниченны и самоуверенны, как и он. Его положение требовало, чтобы мы общались с соответствующими людьми, — добавила она с неожиданной горечью. — Обычно он читал мне лекции о том, насколько важны такие вещи. Сначала я слушала его и старалась соответствовать его требованиям, но потом мне все это надоело. И наконец, я попросила его, ради Бога, не заводить снова эту песню… Ну, я сопротивлялась столько, сколько могла. Я сказала ему, что хочу развестись с ним; я сказала, что хочу снова вернуться в Штаты. Я сказала, что у нас ничего не получилось и что я еще слишком молода, чтобы сидеть здесь и погибать. Он сказал «нет». — Потому что любил вас? — Потому что был слишком горд. Я заключила сделку и должна смириться с этим. По его словам, я не понимала, как много он для меня сделал. Все это, конечно, было глупой прихотью с его стороны, но он не хотел выглядеть смешным перед своими друзьями. Она остановилась, и Расселу показалось, что он понял причину ее неудовлетворения. Не одобряя, но и не порицая ее, даже не слишком жалея, так как он ничего не знал о ее муже и не слышал ту же историю в пересказе другой стороны, тем не менее он составил свое мнение. Просто речь шла о живой страстной женщине, требующей внимания и восхищения, может быть, даже о женщине-собственнице, и наверняка об очень изменчивой женщине, с которой было очень трудно, и справиться с ней мог только человек типа Дарроу. Конечно, женщина такого типа может очень много дать мужчине, который сумеет найти к ней верный подход. Вспоминая подтянутую мускулистую фигуру Дарроу и его безрассудную открытую манеру поведения, он мог представить себе, какой контраст это создавало с той жизнью, которую она вела. Она сделала свой выбор и имела мужество бросить вызов своему мужу, когда у нее появился другой шанс; в этом она была непреклонна. — А как все это началось, — спросил он, — я имею в виду с Максом… Или мне следует убраться подобру-поздорову и заняться собственными делами? При этих словах она чуть улыбнулась, глаза осмотрели его с каким-то новым интересом, так, словно она только что его заметила. Слегка наклонив голову, она обследовала узел его галстука, линию его рта и подбородка, осмотрела его шевелюру, чуть влажную и взъерошенную, а потом взглянула ему в глаза. — Нет, — сказала она, — не уходите. Я вовсе не хочу этого. Правда, — в ее глазах снова появилась улыбка, — я так рада, что вы пришли. Мне кажется, что вы хорошо ко мне относитесь… Я слишком много думала обо всем этом, — сказала она и потянулась за сигаретами. — Пожалуй, это началось в «Перешейке», — сказала она, закурив. — Мы где-то пообедали вместе, нас было девять человек, и заехали туда, чтобы выпить, и вот Лесли очень рассердился на меня из-за того, что будто бы я провожу слишком много времени в разговорах с одним молодым капитаном-летчиком — очень необычным человеком, которого пригласил кто-то из наших знакомых. Так как у Лесли были свои представления о том, как должна вести себя жена, он решил поставить меня на место. Она выпустила тонкую струйку дыма и продолжала: — Он сознательно игнорировал меня. Он повернул свой стул так, чтобы оказаться ко мне спиной, и все свое внимание уделял жене какого-то служащего, которую он никогда в жизни больше не увидит. Стоило мне что-нибудь сказать, как у него тут же был готов язвительный, хотя и вежливый ответ, и в конце концов я рассердилась. Она пожала плечами. — Наверно, я не должна была этого делать. Мы не собирались там долго оставаться, и мне следовало просто подождать, пока мы уедем. Я не знаю, почему женщины делают так много глупостей, когда они раздражены, особенно когда они раздражены из-за мужчины. В них появляется какая-то стервозность, как мне кажется. Во всяком случае, я увидела сидящего за стойкой бара Макса, взяла стул и подсела к нему. Я встречалась с ним прежде и знала его настолько, чтобы немного поболтать, но, пожалуй, и все. Потому я сказала: «Привет», — и он улыбнулся и сказал: — «Привет», — и спросил, что я буду пить. Я сказала, что предпочитаю бренди с содовой, и поблагодарила его. Она с рассеянной улыбкой посмотрела на кончик своей сигареты. — Макс знал всю ту компанию, — продолжала она, — так что должен был почувствовать, что назревают какие-то неприятности и что я использую его, чтобы насолить Лесли. Но Макс был не из тех людей, которых беспокоит, что подумает Лесли. Кроме того, он заинтересовался… Я не могу сказать чем. Одним словом, мы болтали, — сказала она, — и я выпила еще бренди и начала немного флиртовать с ним, и он сделал несколько намеков, которые были достаточно туманны, но польстили мне… может быть, я не знаю, — она облизнула губы. — Может быть, это была реакция на происшедшее. Может быть, это случилось потому, что впервые за много месяцев я разговаривала с человеком, которому не было никакого дела до протокола и до всей этой паршивой политики в зоне канала. — Она снова улыбнулась. — Может быть, виновато было бренди, может быть, это случилось из-за того, что я им заинтересовалась. Одним словом, к тому моменту, когда Лесли подошел и буквально стащил меня со стула, мы уже проболтали с полчаса, мы успели назначить свидание, чтобы поплавать на Амадоре и пообедать на природе. — Вот так все и произошло, — сказала она, — такие вещи обычно развиваются самым естественным образом, и однажды я обнаружила, что влюбилась в Макса. Я не думаю, что питала какие-то иллюзии. Я слышала самые разные сплетни о Максе. Я слышала довольно много, и большей частью плохое, и однажды Лесли понял, что происходит. Не думаю, что я размечталась о белом коттедже с изгородью, заросшей виноградом и жимолостью, но была уже достаточно сыта этой зимней спячкой и потому была готова и хотела использовать свой шанс. — Вы знали о Лоле Синклер? — Макс никогда не любил ее, — быстро ответила она. — Но что Лола думала об этом? Она потушила в пепельнице сигарету, и когда заговорила, тон ее стал жестким: — Откуда мне знать? Наверно, то же самое, что думают другие женщины, которые прожили с мужчиной больше года. — Вы знали ее? — Не очень хорошо. — У вас должно быть о ней какое-то мнение. — Если вы не очень хорошо знаете человека, то откуда у вас возьмется о нем хорошее мнение? — Вы уклоняетесь от ответа, — сказал Рассел и, прежде чем она успела перебить, продолжил: — Я имею в виду, допускаете вы, что она до такой степени ненавидела Макса, чтобы убить его? Она обдумала вопрос, полузакрыв глаза. — Возможно, она его ненавидела. Возможно, она хотела сделать это, но, говоря откровенно, я сомневаюсь, что у нее хватило бы смелости. — Она вам не нравится. — Любой женщине не нравится ее предшественница, но это не значит, что я думаю — она убила его. Может быть, она и сделала это. Может быть, обстоятельства сложились так, что она сделала это в мгновенном порыве ярости. Для этого много не нужно. Достаточно просто мгновенной вспышки гнева. Но если вы имеете в виду, что она могла заранее спланировать убийство Макса, то я отвечу «нет». Рассел не стал оспаривать эту мысль и встал. — Я пришел сюда, чтобы поговорить о вашем муже, — сказал он, — и спросил вас, на чьей вы стороне. — На чьей стороне? — В случае, если бы он предстал перед судом… я не знаю законов этой страны, — он запнулся, — я даже не знаю, будет вам разрешено свидетельствовать против него или нет. Мне просто хотелось бы знать, что вы думаете по этому поводу. Ее карие глаза широко раскрылись, словно эта мысль до того никогда не приходила ей в голову. — Я не знаю, — сказала она, — если он убил Макса… — она помолчала, затем начала снова, рот ее стал жестким. — Да, я думаю, что я помогу. — Даже если его повесят? — Его не повесят. По крайней мере, в Панаме. — Она поднялась и встала перед ним, одернула черные шорты, поправила блузку, втянула живот и расправила грудь. — Его отправят на Коибу. — Коибу? — Это остров. Здесь нет суровых наказаний. Насколько я знаю, самое суровое наказание, которое здесь кто-то получал, это двадцать лет тюрьмы, но я думаю, что на Коибе этот срок может показаться значительно дольше. — Думаю, это действительно так, — сказал Рассел, — это звучит жестоко. — За убийство, — сказала она, — наказание должно быть жестоким, разве не так? 16 По пути в город Рассел подвел предварительные итоги своего расследования, на которое ушло с самого утра три с половиной часа. Время от времени удавалось получить кусочки информации, которые представляли потенциальный интерес, поскольку имели какое-то отношение к убийству, однако у него не было ни малейшего представления о том, как сложить из них целостную картину, у него не было ничего, что помогло бы ответить на самый главный для него вопрос: кто пытался убить Клер Тремен. Теперь же, когда его возможности по сбору информации были практически исчерпаны, он решил вернуться в «Перешеек». В это время ресторан был переполнен. Большая часть кабинок и столики были заняты, и Рассел направился в бар, чтобы узнать, появился ли Луис Кастанца. — Сейчас он здесь, сэр, — сказал бармен. — Я думаю, что он на кухне. — А как насчет мисс Синклер? — Она вон там. И он показал на маленький столик, практически спрятанный за фортепиано, которого Рассел до сих пор не заметил. Лола не поднимала головы, пока он не остановился перед ней. Пустая тарелка указывала на то, что она уже пообедала, но чашка кофе оставалась полной, и во рту у Лолы дымилась сигарета. — Привет, могу я присесть на минутку? — Если хотите, — сказала она без энтузиазма. Рассел опустился на стул. Когда она даже не посмотрела в его сторону, он спросил: — Вы уже приняли решение? — Какое? — Вы же сделали мне предложение, помните? Вы хотели обелить меня в глазах Квесады, за определенную плату. Он следил, как она отпила глоток кофе, отметив грустно опущенные уголки рта. Ее карие глаза сохраняли неопределенное выражение, а обычно низкий спокойный голос звучал встревоженно, когда она ответила: — Я сказала, что подумаю… Хорошо, я подумаю. — И, насколько я понимаю, поищете покупателя побогаче? — Что? — По сравнению со мной, — пояснил Рассел, чувствуя, как в нем нарастает раздражение, — мне кажется, что вы ограничены в средствах. Ведь кто-то другой может заплатить больше, не так ли? Она отхлебнула кофе, положила сигарету и выпрямилась в кресле, осмотрев зал явно скучающим взглядом. Попытка игнорировать его присутствие была настолько очевидной, что Рассел больше уже не думал о том, выглядит он вежливым или нет. — После того как мы встретились с вами, я поговорил с людьми, — сказал он, — из того, что я слышал, следует, что Ал Фолли является подозреваемым номер один, после того как Дарроу решил, что с него достаточно. — Что? — воскликнула она, и неожиданный блеск в ее глазах сказал ему, что она великолепно поняла, что он имеет в виду. — Вы проводили время с Алом Фолли. — Я проводила время со множеством людей. — С Луисом Кастанцей тоже? — Луис? — Последовавший за этим смешок явно предназначен был для того, чтобы показать, что его предположение просто глупо. — Я никогда не встречалась с ним нигде, кроме как здесь. — Но у кого-то имеется определенная информация относительно этого убийства. Вы не знаете, о чем идет речь, но тем не менее информация предназначена на продажу. Как я полагаю, это и заставляет вас подыскивать покупателя. — Послушайте, — она скомкала салфетку, теперь она была в ярости и с трудом справлялась с голосом. — Я не намерена сидеть здесь и слушать вас. — А почему бы и нет? Вы же хотели заключить сделку. Хорошо, давайте сделаем это. — Когда я буду готова. Если я вообще захочу заниматься этим. В этот момент в углу зала открылась кухонная дверь, Луис Кастанца вышел и направился к бару. Рассел отодвинул свой стул. — Хорошо, Лола, поступайте так, как считаете нужным. — Он встал и улыбнулся ей, улыбка была холодной и недоброй. — Можно мне сделать одно предложение? — Нет. — Обязательно примите свое решение раньше, чем будет слишком поздно. — Слишком поздно для чего? — Самой остаться вне подозрений. Он подождал секунду, опершись руками на спинку стула, и теперь все ее внимание было обращено на него. В глубине ее глаз мелькнуло нечто близкое к страху. Затем она рассмеялась, деланно и неестественно громко. — Благодарю вас за намек, — сказала она и потянулась за сигаретами. Луис Кастанца сидел у бара с полупустой рюмкой шерри. Безукоризненно спокойный, в своем безупречно отглаженном белом костюме, он улыбнулся, увидев его, и сказал, что как раз собирался пообедать. Не присоединится ли Рассел к нему? — Я уже был здесь раньше, но вас не было, — сказал Рассел. — Я был у генерального инспектора, — сказал Кастанца характерным для него подчеркнутым тоном, — насколько я понимаю, я все еще под подозрением. — Наверное, из-за договора? — А также из-за того, что Квесада узнал — Дарроу намерен был занять двадцать тысяч долларов под залог этого ресторана. — Но ведь здание не принадлежало Максу? — Он его только арендовал. Залогом должны были послужить обстановка, оборудование и хорошая репутация. — Тогда, если бы Дарроу остался жив, — продолжил Рассел, — и если бы он покинул город, как планировал, то дело перешло бы к вам. — Вот именно. — Но вы оказались бы по горло в долгах. А так теперь вы можете справиться с ситуацией. — Генеральный инспектор напоминал мне об этом, — сказал Кастанца, — неоднократно. — Но ведь это правда, не так ли? — Да, но у меня есть алиби, — Кастанца отхлебнул глоток шерри, коснулся кончиков своих напомаженных усов и улыбнулся. — И мое алиби — это вы. — Я? — Ну конечно. Позвольте вам напомнить, как все произошло. Прошлым вечером, как вы помните, я был здесь, в зале. Та молодая американка, как ее зовут? — Мисс Тремен. — Да. Она пришла, и я сказал, что Дарроу здесь нет. Я направил ее в контору, а несколько минут спустя вы подошли и спросили, что ее интересует. Вы поднялись по лестнице, чтобы увидеть, что там происходит, и вернулись встревоженным. Вы сказали, что пойдете через другой вход, а я все еще находился здесь, когда вы ушли, разве это не алиби? — Вовсе нет. — Простите? У Рассела было время, чтобы привести в порядок мысли. В течение последних часов он много думал об этом, не все его мысли были конструктивными, но он припомнил некоторые вещи, которые не пришли ему в голову вчера вечером. Теперь он вновь вернулся к ним. — Я — адвокат, — сказал он. Кастанца кивнул. — Понимаю. — А адвокаты часто имеют дело с гипотетическими случаями. Обычно они строят предположения. Поэтому давайте предположим, что вчера вечером вы задумали убийство; давайте предположим, что вы задумали его довольно давно и ждали подходящей возможности. — Мне не нравятся такие предположения, — заметил Кастанца, — но продолжайте. — В такой ситуации у вас нет алиби и вот почему: когда я вчера вечером спустился по лестнице из конторы и сказал вам, что не смог найти Клер Тремен, у вас в руках было меню; обычно так бывает, когда вы заняты. Вы сказали, что у вас нет ключа к двери в квартире, к металлической двери, соединяющей контору с кабинетом, но это не обязательно должно быть правдой. Если у вас был ключ, а по моим предположениям вы должны были его иметь, то у вас было достаточно времени, чтобы проскользнуть с этой стороны и сделать свое дело, пока я обегал вокруг квартала, чтобы попасть внутрь через другой вход. Глаза Кастанцы неожиданно затуманились. — Это всего лишь предположение, — фыркнул он. — Конечно, — сказал Рассел, теперь его мысли пришли в порядок и тон стал агрессивным, но сдержанным, — но не совсем необоснованное. В кабинете лежало меню, в кабинете в квартире. — Оно действительно там было? — Лежало на письменном столе. Я помню, что отодвинул его в сторону вместе с коробкой для сигар, когда начал звонить в полицию. — Он слегка наклонился вперед, облокотившись на одну руку. — Как оно попало туда? Кастанца допил свое шерри, осторожно поставил рюмку, промокнул чистым платком, который достал из нагрудного кармана, усы и повернулся, его улыбка была похожа на гримасу. — Это уже не предположение, мистер Рассел? — Да, — сказал Рассел, — я утверждаю, что это вы оставили его там, чтобы освободить руки, и забыли, торопясь вернуться назад. — Оно могло лежать там раньше, гораздо раньше. — Кастанца соскользнул со стула, вызывающе взирая на Рассела. — Если верить молодой леди, нападение на нее в темноте было совершено тогда, когда я находился здесь. — Конечно, — признал Рассел, — но тот, кто набросился на нее, не обязательно должен быть убийцей. Кто-то оказался там перед этим. Я полагаю, что слышал, как он уходил, и если вы были там, а из моих предположений следует, что были, то он, возможно, видел вас. — И как же этот человек ушел? — Через окно в спальне. Проход под этим окном ведет с улицы на вашу кухню. — Для доставки продуктов. — Его запирают по ночам? — Конечно, — Кастанца остановился, так как подошел официант и что-то сказал ему. — Вы должны извинить меня, — бросил он холодно, — но мой обед подан. — Еще одно, — Рассел дотронулся до его плеча, — с кем жила Лола Синклер после того, как Дарроу дал ей отставку? — Отставку? — После того как они порвали между собой. — А почему вы не спросите у нее? Она сидит вон там, за фортепиано. — Я уже спрашивал у нее. Теперь я спрашиваю у вас. — У Лолы много друзей. Она многим нравится. — Как часто с ней был Ал Фолли? — Довольно часто. — У Фолли трудное положение, — продолжал Рассел, — ему были нужны деньги, и я думаю, что они все еще ему нужны. Интересно, не встречались ли вы с ним сегодня утром? Кастанца шевельнул плечом, чтобы освободиться от руки Рассела. — Я же сказал вам, что был у генерального инспектора, — ответил он и отошел. Рассел вернулся в свой отель в середине дня, обсудил с Педро стоимость своих разъездов, добавил сверх того еще доллар, за что был вознагражден «muchas gracias» и широкой улыбкой. Он сказал, что Педро в течение какого-то времени ему не понадобится, на что тот заметил: — Может быть, позднее. — Может быть. — Спросите меня, — сказал Педро с улыбкой на загорелом, с индейскими чертами лице. — Думаю, я буду под рукой. В холле Рассел сразу же направился к внутреннему телефону и позвонил в 306-й номер. Когда никто не ответил, он вышел из кабинки и пошел через дворик, внимательно осматривая один за другим все столики. Обогнув толстую бетонную колонну, он неожиданно наткнулся на Клер Тремен, сидевшую за столиком с двумя незнакомыми людьми. Это были мужчина примерно его возраста, но более высокий и худой, с продолговатым лицом, в очках и с неуклюжими манерами, и симпатичного вида женщина в возрасте где-то около пятидесяти. Решив, что это, видимо, попутчики Клер по кораблю, о которых та говорила, и оказавшись слишком близко от них, чтобы повернуть назад, не показавшись невежливым, он улыбнулся девушке, поздоровался и без особого желания подошел ближе. Реакция Клер была вполне доброжелательной, но едва ли с большим энтузиазмом она представила своих собеседников: миссис Симпсон и ее племянника, мистера Гарта. Мистер Гарт выпрямил свои шесть футов и несколько дюймов и поздоровался, затем Расселу предложили присесть. Он, заметив, что их обед практически закончен, сказал, что присядет только на минутку. Хотел поговорить с девушкой и понимал, что сейчас у него не будет никаких шансов, так как миссис Симпсон немедленно завладела его вниманием. У нее было тонкое аристократическое лицо, ухоженное и достаточно привлекательное, хотя едва ли его можно было назвать красивым. В волосах хватало седины, но это даже шло ей; в живой энергичной манере она заверила, что надеялась встретиться с ним. — Клер рассказала нам о вас и о том, что случилось вчера вечером. Полиция еще не выяснила, кто это сделал? Рассел заверил, что не думает, что это уже удалось сделать, и миссис Симпсон повернулась к Клер. — Нет, вы только представьте себе, — сказала она, — провести здесь всего день и сразу наткнуться на убийство. Это самая удивительная вещь, которую мне когда-либо приходилось слышать… Вам придется оставаться здесь до тех пор, пока убийство не будет раскрыто? — обратилась она к Расселу. Тот ответил, что не знает, после этого она задала ему еще множество вопросов, и он обнаружил, что в состоянии отвечать на них не задумываясь. Все, что ему нужно было, — так это делать вид, что слушает, произносить «да» или «нет», а уже миссис Симпсон насыщала разговор энергией, интересом и большим количеством слов. В то же время он с облегчением заметил, что Клер не проявляет к нему открытой враждебности, и, улучив минутку, спросил, видела ли она Квесаду. — Да, — кивнула она. — Квесада? — с интересом переспросила миссис Симпсон. — Это генеральный инспектор, — пояснил Рассел. — Генеральный инспектор чего? — Тайной полиции. — В самом деле? — Она взглянула на девушку. — Он приходил сюда утром, чтобы встретиться с вами? О, мне хотелось бы с ним познакомиться. Как он выглядит? Клер сделала попытку объяснить, а Рассел спросил: — Что он сказал? — Он задал несколько вопросов. — О чем, моя дорогая? — спросила миссис Симпсон. — Он не подозревает вас, не так ли? Но тут терпение Рассела кончилось, поэтому он отодвинул стул и встал. У него сложилось впечатление, что Клер не рассказала миссис Симпсон о покушении, совершенном в ее номере, и потому хотел уйти, чтобы не оказаться впутанным в это дело. — Как жаль, что вы уходите, — сказала миссис Симпсон, — надеюсь, мы увидимся позднее, не так ли? Рассел вежливо солгал, сказав, что он тоже на это надеется. — Я позвоню вам, — сказал он, обращаясь к Клер. — Может быть, нам удастся искупаться. — Собираются облака, — сказала она, посмотрев на небо. — Я предпочитаю купаться, когда светит солнце. Не имея возможности что-то добавить, Рассел отошел и прогулялся вдоль закрытой части дворика, пока не нашел возле бара маленький столик, где он мог оказаться в относительном уединении. Он заказал сэндвичи и чай со льдом и машинально их проглотил, задумчивый несчастный человек, который понимал причину своего несчастья и был намерен при первой возможности что-то предпринять, чтобы изменить ситуацию. Вернувшись несколько минут спустя в свой номер, он переоделся в шорты и свалился на кровать, все еще погруженный в размышления. Но сильная усталость взяла свое, довольно скоро он закрыл глаза и быстро уснул. 17 Расселу показалось, что задремал он всего на несколько минут, но когда открыл глаза и взглянул на часы, то обнаружил, что уже десять минут четвертого. Сел, все еще находясь в состоянии полусна, почесал в затылке и обнаружил, что голова вспотела. Ему пришлось совершить усилие, чтобы сбросить оцепенение и подойти к балконной двери. Взглянув на небо, он убедился, что Клер была права, говоря про облака. Однако все равно купание могло его освежить, если, конечно, хватит энергии добраться до бассейна. Ну а пока что полуголый мускулистый человек с растрепанными влажными бровями и мрачными искрами в синих глазах вернулся к дивану, закурил и прикинул другие возможности. Первое решение было достаточно простым: он сделал все, что мог. Из всего, что он узнал, следовало, что Квесада в настоящее время полностью владеет ситуацией и в любом случае нет ничего, чем он, Рассел, мог бы ему помочь. Он задержался на этой мысли в течение примерно пяти секунд, пока не вспомнил, что Джордж Гиббс из «Панама Ситизен» собирался достать ему кое-какую информацию. Что следовало сделать, так это отправиться в город, найти Гиббса, выпить несколько кружек пива в «Бальбоа Гарден»; единственную трудность представляло время. Это время дня было у Гиббса самым напряженным. Но он мог отправиться в город и пошарить… «В поисках чего?» — задал он себе вопрос. И сам ответил: «Ну, ладно, может быть, что-нибудь произойдет в „Хеппи ленд“ или в Риальто». Затея была пустая, и он это понимал, а потому снова взглянул на телефон и пришел к заключению, что только упрямство удерживает его, чтобы немедленно не сделать то, чего ему хотелось больше всего и что он должен был сделать давным давно. Он хотел видеть Клер. Он хотел быть с ней, так как с ней чувствовал себя значительно лучше. Он хотел объяснить ей все про Лолу Синклер, и когда он сделает это, тогда снова все будет в порядке, так как Клер из тех девушек, которые могут честно принять честное объяснение. Именно так он сказал себе перед тем, как поднять трубку и попросить телефонистку соединить его с номером 306. — Мне очень жаль, — сказала телефонистка, — но линия занята. Рассел двинулся в ванную, мгновенно возникшее было разочарование рассеялось, когда он осознал, что, по крайней мере, девушка у себя в номере. Он почистил зубы, ополоснул лицо холодной водой и причесался. Когда он снова вернулся к телефону, номер 306 ответил. — Привет, — сказал он, — как насчет искупаться? — Мне очень жаль… — Слишком облачно? — Я должна ехать в город. — О, — протянул Рассел, снова погрустнев. — Хорошо, а что вы скажете насчет того, чтобы вместе поужинать? Она опять заколебалась. — Я… я не знаю, как долго там пробуду. Лучше не стоит строить планы. — Вы не будете возражать, если я позвоню позже, — Рассел почувствовал, как невольно в его словах появляется холод. Она ответила: конечно, нет, не будет, и он повесил трубку. И неожиданно для себя самого выругался, так как понял, в чем заключается его главная беда. До этого момента он думал только о себе. Настолько сильно хотел быть с ней, что его поведение определялось той глупой чувствительностью, которая является характерной болезнью всех влюбленных мужчин. И в результате его собственные эгоистические интересы затенили единственный по-настоящему важный факт. Кто-то пытался убить ее, и, несомненно, сделал бы это вчера ночью, не будь его рядом. Он обещал себе, что будет рядом с ней до тех пор, пока не убедится, что она в безопасности. Так как же он мог? Он знал, где она находится и куда направляется, тогда чего же он ждет? — Будь внимательнее, парень, — сказал он вполголоса и быстро, но тщательно оделся, проверив перед тем, как выйти из номера, наличие денег и сигарет в карманах. Джим был уверен, что с того момента, когда он повесил трубку, и до того, как вышел на тротуар перед отелем, прошло не больше трех минут. Невдалеке беседовали четверо водителей, одним из них был Педро, немедленно увидевший его и направившийся навстречу, оскалив в улыбке крупные зубы. — Я же сказал, что я буду здесь, мистер Рассел, — объявил он. — И вот я здесь. Вам нужна моя машина? Рассел подтвердил, и когда Педро подъехал к бровке тротуара, попросил подождать. Потом, мысленно скрестив пальцы в надежде, что вышел вовремя, он отступил в глубь внутреннего дворика, устремив взгляд на главный вход. Клер Тремен появилась пару минут спустя. Она не видела Рассела, он мог наблюдать за ней, оставаясь незамеченным, и то, что он увидел, заставило его сердце биться чаще и ощутить приятный звон в ушах. Она была в хорошо сшитом желтом платье, на ногах легкие белые с бежевым туфельки, под мышкой белая сумочка. Волосы, выкрашенные в два цвета, изумительно светились, когда на них падал свет, а загорелые ножки изящно понесли ее вдоль тротуара. Прежде чем она его заметила, Рассел подошел и коснулся ее руки. Зеленые глаза широко и удивленно раскрылись, но она не остановилась. Просто произнесла: «О…» — но теперь он уже шел в ногу с ней и провел ее оставшиеся до машины Педро несколько метров. — Сюда, пожалуйста, если вы не возражаете, мисс Тремен. Педро уже стоял, держа руку на распахнутой дверце, с одобрительной улыбкой на физиономии. Он поклонился. — Педро, — сказал Рассел. — Это мисс Тремен. Она мой очень хороший друг, так что веди машину осторожнее. — О да, — сказал Педро и закрыл дверь. — Да, мистер Рассел. Он обошел машину и занял свое место за рулем. Когда машина тронулась и Рассел повернулся, чтобы взглянуть на девушку, приятный звон все еще стоял в ушах, на лице его сияла улыбка и чувствовал себя он очень хорошо. — Вы действительно мой очень хороший друг, не так ли? Теперь она взглянула на него. Что-то случилось с уголками ее рта, но глаза были по-прежнему широко открыты и насторожены, словно она не была уверена, хочется ей засмеяться или нет. — Я тоже собирался в город, — сказал он. — Вот и подумал, что могу вас подвезти… Можно теперь я расскажу вам о Лоле? Эта фраза все и решила. На ее лице появилась улыбка, дрогнули уголки рта, и раздался смех, мягкий и неожиданный. — Да… я умираю от желания узнать все о Лоле, — сказала она. — Полагаю, я выглядела глупо сегодня утром. — Нет, ничего подобного. — Я была несколько удивлена, — продолжала она, не обращая внимания на его слова. — Я тоже был удивлен. — Должно быть, я выглядела ужасно смешно, — сказала она, все еще хохоча, — гордо выразив свое законное возмущение. Как это она сказала? «Заходите, дорогая. Я уже ухожу»? Теперь уже они смеялись вдвоем, и Рассел сказал: — Я подумал, что это вы. — Что? — Я имею в виду, когда она постучала. — А она не позвонила вам перед этим или не известила каким-то другим способом? — Нет. Я только встал, услышал стук, открыл дверь и увидел ее. — Но что ей было нужно? — У нее было определенное предложение, — сказал Рассел, и его смех оборвался, когда он стал рассказывать о происшедшем разговоре и о предложении, сделанном Лолой. К тому времени, когда он закончил, уже никому из них не приходили в голову легкомысленные слова. Хорошее настроение было испорчено, девушка с печальным видом слушала его, а мысли их вернулись к смерти и убийству. Когда она поняла, что это все, то спросила, что бы это значило, и он ответил, что не знает. — Но это похоже на шантаж, правда? — Это будет выглядеть именно так, если я заплачу ей. — Она должна что-то знать. — Безусловно. — Но не о том, кто убил Макса Дарроу. — Я сомневаюсь в этом, — он немного помолчал, приводя в порядок свои мысли, а затем вернулся к одной из них, которая, в свете всего, что он знал теперь, показалась ему наиболее логичной. — Я могу предположить, что ее кто-то послал. — Чтобы посмотреть, что вы ответите? — Чтобы посмотреть, каковы шансы получить деньги. — После этого вы что-нибудь слышали о ней? — Я видел ее в «Перешейке», — сказал он, — разыскивал Кастанцу, а она там обедала. Я спросил, готова ли она совершить сделку, а она меня игнорировала. Она не захотела говорить на эту тему и вела себя так, словно хотела от меня отделаться. — Есть у вас хоть какое-то представление, кто ее подослал? — Это я могу только предполагать. Мне кажется — Ал Фолли. Она протянула: «О-о», — и это прозвучало так странно, что он покосился на нее. Она смотрела вниз на свои руки, сидя совершенно неподвижно, на щеках появилась странная бледность. И наконец, все еще не двигаясь, она спросила: «Почему вы так думаете?» — Потому, что мне в голову пришла мысль — сегодня утром я разговаривал с несколькими людьми, — что Фолли стал ее любовником после того, как она разошлась с Максом. Мне пришла в голову мысль, что Фолли нуждался в деньгах, — и все как-то сходится. — Вы собираетесь рассказать инспектору? О Лоле. — Скорее всего, — сказал Рассел, осознав, пока говорил, что существуют и другие вещи, о которых он должен рассказать Квесаде. — Куда вы направляетесь? — спросил он. И, когда она не ответила, добавил: — За покупками? Она все еще рассматривала свои руки. Потом тряхнула головой, и локоны рассыпались по плечам. — Нет, — сказала она едва слышно, — я хотела встретиться с мистером Фолли. Он слышал ее достаточно отчетливо, каждый звук четко запечатлелся в его мозгу, но он не мог осознать смысл фразы. Придвинувшись ближе, уставился на нее. — Фолли? — спросил он. — Фолли? — Он позвонил мне перед вашим звонком и сказал, что должен встретиться со мной. Сказал, что не может говорить по телефону и не может уйти из дома, так как ждет звонка. Он говорил, что это очень важно и займет не больше нескольких минут. — Фолли, — повторил Рассел, и теперь его недоверие уступило место гневу, в основе которого был страх. — Вы собирались встретиться с ним именно потому, что он просил вас об этом? — Он сказал, что это важно, и я подумала… — Вы забыли о том, что случилось в вашем номере вчера ночью? — Конечно, нет. — Мне кажется, что вы не слишком осторожны, — бросил он, все еще не избавившись от раздражения. — Конечно, я не очень осторожна, — довольно уверенно заявила она, — но никто не попытается повторить что-то подобное при ярком свете дня. — Но в квартире Фолли может не оказаться яркого дневного света, — он перевел дыхание и понизил голос. — Я только что сказал вам, что думаю — Лолу послал Фолли. Значит, он многое знает. Возможно, он один из тех, кто… — Но я же этого не знала, когда он звонил. Да, Рассел знал, что это правда, и его гнев неожиданно улетучился. Он наклонился вперед, чтобы сказать Педро адрес. Затем откинулся назад и нашел руку Клер. — Простите меня, — сказал он, — я не хотел на вас набрасываться. Она заверила, что все в порядке, и добавила, что если б знала, что Рассел думает о Фолли, если бы знала о Лоле, то ни за что не согласилась бы встретиться с Фолли. — Конечно, — кивнул он. — Не знаю, почему я вообще сказала, что приду, — добавила она, возвращаясь к первоначальной мысли и пытаясь понять, почему ее действия вызвали раздражение, — сейчас это выглядит глупо, но он был так настойчив… — Может быть, на самом деле окажется, что это не такая плохая мысль, — сказал Рассел. — Мы вместе встретимся с мистером Фолли. — Вы думаете, нам стоит это сделать? — А почему бы нет? У него есть для вас какая-то важная информация. — Он улыбнулся, чтобы продемонстрировать свою уверенность, которой на самом деле вовсе не испытывал. — А я приеду как ваш поверенный. После этого она замолчала, и несколько минут спустя Педро притормозил машину возле дома Фолли, как он уже делал это сегодня утром. Они перешли улицу, и Рассел взял ее под руку, когда они проходили через холл и поднимались в полутьме по лестнице. Теперь не было необходимости разглядывать карточку на двери, и он постучал точно так же, как сделал это прежде, и снова постучал перед тем, как подергать дверную ручку. Как и прежде, дверь открылась и он шагнул вперед. — Есть кто-нибудь дома?.. Эй, Фолли! Не услышав ответа, он сделал еще шаг, совершенно не думая о том, что здесь что-то не так. Фолли звонил Клер. Дверь была открыта, поэтому Фолли должен быть здесь. Он снова позвал и в тот момент, когда он уже был готов сделать следующий шаг, внезапно остановился, так как его охватило непонятное нервное напряжение. Дело в том, что в этот момент его взгляд скользнул от беспорядочно заваленного стола к пространству за ним. В свете, падавшем из окон и несколько ослаблявшем тьму в комнате, он сначала увидел одетые в брюки ноги, потом стоптанные башмаки. Он сделал шаг в сторону и тогда увидел остальную часть тела, скорченного и неподвижно застывшего за опрокинутым стулом. В первое мгновение он забыл о девушке и поспешил вперед, дыхание у него перехватило, и он почувствовал ужасную пустоту внутри. Потом он оказался у дальнего конца стола и увидел Фолли; тот лежал навзничь, голова была слегка повернута в сторону. Если бы не какая-то странная и неестественная безвольность, охватившая неподвижное тело, можно было подумать, что Фолли просто спит. Взгляд Рассела скользнул от брюк к спортивной рубашке. Только взглянув на кудрявую белокурую голову, он заметил темную струйку за ухом. Теперь с нарастающим ужасом он понял, почему Фолли не отвечал; даже не наклоняясь ближе, он отчетливо осознал, что Фолли уже никогда и никому не ответит. Какой-то звук за его спиной напомнил о девушке, и он шагнул назад, стараясь подавить нарастающую тошноту и привести свои мысли в порядок. Едва переступив порог, она остановилась, дверь позади оставалась открытой. Избегая ее взгляда, он прошел мимо, чтобы закрыть дверь, услышал, как она спросила: «Что случилось»? — быстро провел ее к двери на балкон и попросил оставаться там. Вернувшись к столу, Джим опустился на колени возле тела. Рука, которую он поднял, чтобы проверить признаки пульса, которого, конечно, не оказалось, была безвольной и теплой, и его мысли вернулись к событиям вчерашнего вечера, когда он точно так же держал другую безжизненную руку, казавшуюся такой же теплой, как и его собственная. Окружающая обстановка была иной, но картина той же самой, если не считать того, что у Макса Дарроу в крови была испачкана рубашка. Здесь же была только небольшая влажная струйка в белокурых волосах, и теперь Рассел, даже не отдавая себе в этом отчета, начал оглядываться вокруг в поисках оружия. Именно в этот момент он услышал короткий металлический звук, нарушивший тишину, но подумал, что это Клер, и не обратил на него внимания. И только услышав второй звук, он поднял голову, и даже тогда, в первый момент, он не поверил своим глазам и решил, что он, должно быть, сошел с ума и ему начинает мерещиться. Возможно ли, чтобы картина убийства была так тщательно повторена, что, когда он опустился на колено возле трупа, он должен был услышать тот же набор звуков, который слышал накануне вечером? И, задавая себе эти вопросы, он знал — ответ будет отрицательным. Щелчок, который он услышал вчера вечером, был результатом открывания или закрывания металлической решетки на окне спальни в квартире Дарроу, и он знал, что это сделал Ал Фолли, когда уходил через это окно и спрыгнул на землю. Здесь же звук был громче, более солидным и напоминал звук захлопнувшейся двери, но не в комнате, а где-то снаружи. Чтобы убедиться в этом, он повернулся к девушке. — Это вы? Она покачала головой, ее глаза казались огромными на побелевшем лице. — Нет, — прошептала она, — но я слышала… Это мистер Фолли, да? Он мертв. Так же как Дарроу? Рассел вскочил на ноги, его взгляд был устремлен на дверь, ведущую в другую комнату. Когда он направился к ней, то услышал, как Клер сказала: «Нет… пожалуйста!» — но продолжал двигаться, ощущая в черепе острое покалывание нервных окончаний, но даже не думая остановиться, пока не достиг дверной коробки и не нащупал выключатель. Большая квадратная спальня была пуста, и, осмотрев комнату, он не обнаружил каких-либо следов борьбы или даже простого обыска. Постель была застелена, ящики шкафа на месте, стол в полном порядке. Ванная комната, находившаяся рядом, была плохо освещена, в ней царил беспорядок, и он не мешкая пересек ее и подошел к узкой прихожей, которая вела на кухню и к обеденной нише, окна которой выходили на задний балкон. В двери торчал ключ, но замок не был заперт, и, прежде чем взяться за ручку двери, он обернул руку платком. Открыл дверь, затем закрыл ее так тихо, как только мог, и снова открыл, прислушиваясь к возникающим звукам. Когда он вышел на балкон, то увидел крутую лестницу, ведущую на маленький закрытый дворик с воротами, распахнутыми настежь и выходящими в соседний переулок. Ему показалось, что звук исходил именно от этой двери, и, стоя на балконе, он услышал звук стартера автомобиля где-то в переулке, а затем в отдалении звук отъезжающего автобуса или грузовика. Переулок теперь был пуст, но он снова почувствовал страх, не за себя, а за Клер. Джим замер неподвижно в этом влажном воздухе, его мысли беспорядочно метались, по спине у него еще полз холодок, в желудке он ощущал неприятную пустоту. Вчера вечером кто-то украл ее ключ и поджидал в темноте ее комнаты с пистолетом в руках. Теперь складывалось впечатление, что кто-то поджидал ее здесь и оставил переднюю дверь незапертой. Это был не Фолли, а кто-то другой, рисковавший остаться здесь после того, как было совершено убийство, чтобы использовать еще один шанс добраться до нее. Возможно, Фолли действительно ей звонил, значит, убийца пришел сюда, чтобы следить за Фолли, и был удивлен их появлением. Казалось более вероятным, что этот человек ждал здесь с какой-то целью; если это так, то можно было предположить, что Фолли был вынужден позвонить и разговаривал под дулом пистолета, хотя звонить мог и не Фолли, — ведь Клер не знала его голоса. На эти размышления ему понадобилось не больше двух-трех секунд, и, несмотря на все его страхи и удивление, один факт выделялся среди остальных. Обдумывая это и возвращаясь в комнату с балкона, он поблагодарил судьбу за тот порыв, который толкнул его дождаться Клер возле отеля. Счастье, совпадение или что-то другое, что руководит действиями человека в странных ситуациях, вновь сработало и привело его сюда вместе с ней. Как он был благодарен этому! 18 Клер Тремен все еще неподвижно стояла возле окна. Джим спросил, не хочет ли она присесть, и, не дожидаясь ответа, отвел ее к кушетке у стены. Она без всякого протеста села, но когда он снова опустился на колени возле тела Фолли, заговорила: — Нам нужно вызвать полицию? — Да, конечно, — ответил Рассел, одновременно подумав, что нужно позвонить Джорджу Гиббсу и выяснить, что тому удалось узнать в местных банках. Он понимал, что не должен трогать тело до прибытия полиции, и поэтому был очень осторожен в своих исследованиях. Какие-то смутно формирующиеся в его сознании мысли подсказывали, что он должен делать, и он прежде всего осмотрел карманы спортивной рубашки и нашел в одном из них пачку сигарет, а в другом — удостоверение Фолли, небольшой, похожий на паспорт документ, который выдавался всем гражданам Панамы, а также всем иностранцам, прожившим в стране определенное время. В одном кармане брюк было немного мелочи, в другом — ключи. Так как они ничего не говорили Расселу, он положил их обратно и просунул руку под тело, чтобы вытащить бумажник из заднего кармана. Там оказалось несколько долларов, водительские права, какие-то визитные карточки и, наконец, клочок бумаги, привлекший его внимание. На нем были какие-то карандашные заметки: «R-22-9-1, L-14-3-3». Внимательно их изучив, Рассел предположил, что это может оказаться комбинацией от сейфа Дарроу. Убедившись, что в бумажнике больше ничего нет, вернул листок и визитные карточки на место и засунул бумажник в задний карман. Он все еще стоял на коленях возле тела, когда тишину нарушил неожиданный стук в дверь. Пораженный, с мгновенно напрягшимися мускулами, он вскочил на ноги и, прижав палец к губам, знаком приказал Клер молчать. Она тоже встала и, увлекаемая им, на цыпочках прошла в спальню. Едва успев выключить свет, они услышали, как открылась дверь. Рассел не мог увидеть вошедшего, но тут же узнал донесшийся голос. — Ал! — позвала Лола Синклер. — Где ты, дорогой? Дверь закрылась. Наступило мгновение тишины. Затем раздался отчаянный крик, долгий крик ужаса… Что-то упало. Когда Рассел вышел из-за двери, Лола стояла на коленях возле тела, трясла Фолли за плечо и выкрикивала его имя. Вместе с Расселом вышла и Клер и остановилась на шаг позади него. Спина Лолы, обнаженная почти до пояса в легком летнем платье, сгорбилась, плечи опустились. Белокурые волосы упали вперед и почти закрыли лицо. Когда Рассел коснулся ее плеча, Лола вскрикнула от неожиданности и испуга и как краб — боком — отползла в сторону. Лишь когда он позвал ее по имени, подняла голову и откинула волосы назад, уставившись широко раскрытыми невидящими глазами. — Вы не могли этого сделать, — простонала она. — Нет… Послушайте! Рассел, не будучи даже уверен, что она его узнала, снова взял ее за плечо и потряс. — Успокойтесь, — жестко бросил он, считая, что в данном случае резкость может оказаться более действенной, чем сочувствие. — Если мы хотим найти того, кто это сделал, вы должны нам помочь. — Но ведь с ним все было в порядке. Всего несколько минут назад с ним все было в порядке. — Тоща расскажите об этом… Давайте! Он поднял ее на ноги и поддержал, потом с помощью Клер подвел к стулу. Лола снова закрыла лицо руками, раскачиваясь взад и вперед. Не пытаясь ее успокоить, Рассел отправился на поиски спиртного, нашел бутылку в кухонном шкафчике и налил ей виски. — Выпейте, — велел он. Лола покосилась на него. — Я не хочу. — Выпейте! — сказал он резко и подождал, пока она не подчинилась. — Теперь все в порядке, — он склонился к ней. — А теперь, что вы имели в виду, говоря, что несколько минут назад с ним все было в порядке? — Я говорила с ним по телефону, — прошептала она, глядя прямо перед собой совершенно окаменевшим взглядом. — Когда? — Полчаса назад. Ну, не больше чем сорок пять минут… — И что он сказал? — Он спросил, смогу ли я прийти. — Нет у вас каких-нибудь догадок, кто это мог сделать? — Нет. — Но он знал, кто убил Дарроу. Она смотрела на него отсутствующим взглядом, и тут Джим тряхнул ее, ненавидя самого себя за жестокость, но понимая, что должен узнать все, что сможет, пока женщина находится в состоянии шока. — Так он знал? — Я… я не знаю. — Нет, вы что-то знаете. Он прислал вас сегодня утром ко мне в номер, разве не так? Кого еще он пытался шантажировать? — Я сказала вам, что не знаю. Рассел перевел дыхание и стал заново обдумывать возникшую проблему. Он перебирал все наличные возможности, стараясь сформулировать их как можно проще, буквально как в учебнике. Фолли не убивал Дарроу; теперь это становилось все более очевидным. Однако Фолли был там, иначе он не смог бы узнать, кто замешан в этом деле. Скорее всего, Фолли был там в тот момент, когда Рассел обнаружил тело, видимо, он обыскивал комнату, когда Клер постучала в дверь. Но Фолли не было в «Перешейке»; следовательно, он попал в квартиру каким-то иным способом. — Вы были приятельницей Дарроу, — сказал он. — У вас был ключ от квартиры? — Макс дал мне ключ. И я его не вернула. Он никогда и не требовал этого. — Вы отдали его Фолли… Так? — Да. — Почему? — Потому, что он просил меня об этом. Вчера. — А кроме того, вы знали комбинацию сейфа, верно? — требовательно спросил он, развивая свои предположения. Ответа не последовало. — Комбинация была записана на клочке бумаги, лежавшем у него в бумажнике, — продолжал Джим. — Откуда он бы получил ее, если не от вас? А как вы ее заполучили? — Я обычно наблюдала за Максом, — сказала она. — Это было похоже на игру. Сначала я узнала один номер, потом другой. Мне понадобилось на это довольно много времени… Но я никогда не пользовалась ею, — пыталась она оправдаться. — Я никогда не думала об этом до тех пор, пока… Лола запнулась, и тут Клер коснулась руки Рассела. Он увидел, что глаза у нее влажные и озабоченные. Она показала на Лолу. — Ты считаешь, обязательно это делать сейчас, Джим? — мягко спросила она. — Может быть, стоит подождать? Рассел постарался уклониться от ее взгляда и покачал головой. — Послушайте, Лола, — сказал он. — Сейчас уже поздно лгать. Если вы хотите помочь, скажите правду. Вы собирались уехать вместе с Фолли после того, как он обчистит сейф? — У меня никогда не было таких денег, чтобы уехать отсюда одной, — сказала Лола. — Я не могла ничего скопить. Во-первых, я думала, что Макс… — Она прервала фразу, всхлипнула и попыталась начать снова. — Но Макс обманул Ала, точно так же, как он обманывал меня и всех остальных. Когда Ал обнаружил, что Макс собирается сбежать, то испугался, что не сможет получить свою долю от продажи самолета. — Того самолета, который они продали на Кубу? — Да. Рассел не расспрашивал о деталях, из того, что он слышал прежде, сделка представлялась ему достаточно ясной. Однако что случилось с деньгами, которые каким-то образом должны были быть выплачены? — Ал не получил на Кубе денег? — Нет. Деньги были переданы кому-то здесь. Какому-то адвокату. — Как его зовут? — спросил Рассел с новым интересом. — Я не знаю фамилии. Макс называл его Хосе. «Хосе… — подумал Рассел и добавил недостающую фамилию: — Ибарра». Вслух же он сказал: — Предполагалось, что деньги будут выплачены после того, как придет подтверждение о завершении сделки. — Да. И вчера, когда Ал пришел за своей долей, Макс сказал, что он пока не слышал от этого адвоката ни слова… Ал утверждал, что это просто отговорка, и заявил, что единственный шанс для нас состоит в том, чтобы открыть сейф и взять то, что причитается ему. Тогда я и назвала комбинацию, которая открывает сейф, и… — И он отправился туда вчера вечером, — прервал ее Рассел. — Но я не думаю, что ему пригодился шифр замка. Скорее всего, к тому времени сейф уже был взломан, так что он стал искать в других местах. Видимо, он занимался этим в тот момент, когда в дверь кабинета постучала Клер, не имея возможности уйти, Ал выключил свет и открыл дверь, не зная, кто стоит за ней, но готовый ко всему. Он сдернул покрывало с кровати в спальне и встал за дверью. Будь там мужчина, он, видимо, ударил бы его, чтоб оглушить, но раз вошла Клер, все оказалось очень просто. Он перевел дыхание и продолжил: — Он продолжил поиск, но не нашел ни изумрудов, ни наличных, ни чего-то еще, чем мог бы воспользоваться, хотя бы тех шесть тысяч долларов, которые позднее нашел Квесада. Видимо, он продолжал поиски в тот момент, когда раздались выстрелы, а затем пришел я. И вот сегодня ему пришла в голову мысль, как вернуть свои деньги. Ведь он либо так и не получил долю от продажи самолета, либо, весьма возможно, человек в затемненных очках отобрал ее у него сегодня утром… Но в связи с тем, что он знал что-то об убийстве, появился другой шанс заполучить кое-какую сумму. Он выпрямился, когда Лола вновь опустила голову, и он лишился надежды на дальнейшую информацию. Обернувшись и увидев телефон, поднял телефонную трубку, и счастье, отнюдь его не баловавшее, наконец-то улыбнулось: он не только поймал Джорджа Гиббса в редакции «Панама Ситизен», но и получил от него сведения, о которых просил. — Только помните, — сказал Гиббс, — что я вам говорил насчет конфиденциальности. Я обещал моему другу в банке, что эти сведения никогда не будут увязаны с ним, и то не будь он мне обязан за прошлые услуги, я ее не получил бы. Сошлетесь на меня — я буду все отрицать. — Ладно, ладно. — Деньги были сняты дважды… — Дважды? — Да, но одним и тем же человеком. Две тысячи — с текущего счета, что почти полностью очистило его, и три тысячи — со сберегательного вклада… Рассел продолжал слушать, быстро расставляя в уме по местам все факты, о которых помнил. — Пять тысяч пятидесятидолларовыми банкнотами? — спросил он наконец. — Очень хорошо. Теперь у меня есть кое-что для вас, Джордж. Он коротко рассказал об Але Фолли и о том, что произошло. — Свяжитесь с Квесадой, — сказал он, прежде чем Гиббс успел его перебить. — Возможно, он позволит вам приехать сюда вместе с ним. А у меня есть одна идея, и время может оказаться слишком важным фактором. Скажите Квесаде, что я свяжусь с ним, как только смогу. Он быстро повесил трубку — времени для объяснений не было. Минуту спустя он уже говорил с барменом из «Перешейка», который сообщил, что Кастанцы в ресторане нет. — Давно он уехал?.. С полчаса? Хорошо, спасибо. Положив трубку, он заметил, что Лола наблюдает за ним глазами пустыми и безжизненными. Теперь он знал, что должен делать, и потому он прежде всего подошел к задней двери и запер ее. Потом проверил цепочку на передней двери, объяснил Лоле, что вскоре здесь будет полиция, и попросил пересказать все, что здесь произошло. — Только помните, — сказал он, — Ала Фолли убили за то, что он знал. Вы были его подругой. Если убийца решит, что Фолли мог рассказать вам лишнее, вы можете стать следующей жертвой. — Джим! — воскликнула Клер, голос ее дрожал от негодования. — Ничего не поделаешь, это правда… Накиньте эту цепочку, когда мы уйдем, — сказал он Лоле. — Убедитесь наверняка, что прибыла полиция, прежде чем откроете дверь. — Я могу подождать вместе с ней, — сказала Клер. — С ней все будет в порядке. — Но… Он прервал ее, так как в его мозгу страх все еще соседствовал с обескураживающе ясной мыслью: тот, кто убил совсем недавно Ала Фолли, все еще оставался на свободе с оружием в руках, а значит, ему нельзя оставлять Клер. Но не сказал ей этого, а просто попросил: — Я хочу, чтобы вы пошли со мной, пожалуйста. Клер еще несколько секунд поколебалась, обеспокоенно глядя на Лолу. Затем, как бы поняв настойчивость его невысказанной просьбы, без дальнейших пререканий шагнула вперед. 19 Остановившись у конторы Хосе Ибарра, Джим Рассел совершил ошибку, которая могла иметь серьезные последствия. Прекрасно понимая, что время может оказаться в этом деле решающим фактором, остановился он для того, чтобы еще раз повидаться с адвокатом, контора которого находилась всего лишь в нескольких кварталах, и сделать еще одну попытку понять, что же случилось с деньгами, выплаченными за Си-46. На улице нотариусов движение было оживленным, но тротуар практически пуст, когда Педро остановил машину напротив входа в серое каменное здание. Открыв дверцу, Джим долго нерешительно смотрел на Клер Тремен, потом, не доверяя больше никому кроме себя, заставил ее выйти из машины, сказав только, что лучше ей пойти вместе с ним. Она не стала протестовать, а только спросила куда. — Встретиться с адвокатом, — сказал Рассел. — С человеком по имени Хосе Ибарра. — Обращаясь к Педро, он добавил: — Мы только на пару минут. Когда Рассел открыл дверь, приемная в конторе Ибарры оказалась пустой. Пишущая машинка была закрыта, девушка явно ушла домой, поэтому Рассел прошел к другой двери, постучал, подождал пять секунд, затем постучал снова. Потом открыл дверь, шагнул внутрь и осмотрелся, прежде чем позволить войти Клер. Ибарра неподвижно сидел за своим письменным столом, и лишь глаза его пристально изучали вошедших. Он, как и прежде, был в рубашке с длинным рукавом, но сейчас почему-то уже не выглядел столь вежливым и изысканным. Сжав руки, он оперся на локти и не сделал ни малейшего движения при приближении Рассела. Жидкие черные волосы, так тщательно расчесанные утром, сейчас были взлохмачены, и, подойдя поближе, Рассел заметил капельки пота на смуглом лице адвоката. Рассел не намеревался терять время и потому без всяких предисловий объяснил, что произошло с Фолли, при этом его глаза внимательно наблюдали за возможной реакцией. Однако лицо Ибарры оставалось коричневой маской, на которой поблескивали только глаза, и когда Рассел закончил рассказ, адвокат лишь пошевелился и прочистил горло. — И почему, — спросил он, — вы пришли ко мне? — Мне хотелось бы знать, что случилось с деньгами — или векселем? — которые были уплачены за самолет, доставленный Фолли на Кубу. — У меня их нет. — Вы были адвокатом Дарроу. — Только по некоторым вопросам. — В этой сделке, по словам Фолли, — сказал Рассел, решив чуть приоткрыть правду, — деньги были выплачены вам с тем, чтобы вы их передали после подтверждения доставки. — У меня нет ни денег, — сказал Ибарра, — ни векселя. Взгляд его продолжал оставаться твердым, и вел он себя, скорее, как оскорбленный, а не как оправдывающийся. Пот все еще блестел у него на лбу, но если не считать этого, в остальном он продолжал сидеть так же солидно и неподвижно. Рассел ждал, а время уходило. В конце концов, когда нетерпение и возмущение заставили его что-то делать, и он уже не смог больше сдерживаться, Джим шагнул вперед и протянул руку к телефонной трубке. — Хорошо, — сказал он, — если вы не хотите сказать этого мне, то скажете полиции. Он поднял трубку, не зная номера, по которому нужно звонить, но надеясь, что телефонистка его поймет, не сводя глаз с Ибарры и еще надеясь, что тот его остановит. И в то же мгновение он услышал сдавленный вскрик Клер. Прежде чем он успел обернуться, новый голос сказал: — Подождите минутку, пожалуйста! Рассел повернулся, все еще держа в руках телефонную трубку. Дверь, расположенная напротив двери в приемную, была распахнута. Он видел ее, когда вошел, но решил, что та ведет в соседний кабинет. Теперь же он понял, почему на лбу Ибарры были капельки пота. Потому что в открывшейся двери стоял, чуть шагнув вперед, человек в затемненных очках. А рядом с ним — его квадратный спутник с деревянным лицом, держа наготове уже знакомый короткоствольный револьвер. Человек в очках остановился, чтобы закрыть дверь. Он сказал что-то своему спутнику по-испански, Рассел уловил только имя Марио, тот отошел к двери в приемную и прислонился к ней, скрестив руки, но держа револьвер наготове. — Телефон вам не понадобится. Рассел медленно перевел дыхание и взглянул на Клер. Она внимательно наблюдала за человеком в очках, губы ее были полуоткрыты, зеленые глаза выражали изумление, но не страх. — Меня зовут Чавес, — представился человек в очках. — Мы обсуждали некоторые деловые вопросы с синьором Ибарра, когда услышали стук в дверь и сочли за лучшее переждать. — Последние пару дней у вас довольно много работы, — заметил Рассел. — К сожалению, да. — Вы взломали сейф Дарроу, обыскали меня и мой номер, пристрелили Ала Фолли после того, как обыскали его квартиру. И наконец, добрались до Ибарры, не так ли? — Понадобилось довольно много времени, чтобы собрать всю нужную информацию, — сказал Чавес вежливо и спокойно, — но я могу заверить, что синьор Ибарра говорил правду. — Когда? — Именно сейчас. У него нет векселя. — Он вынул из кармана сложенный желтый чек. — Как вы видите, сейчас он у меня. — Он немного поколебался и, закусив губу, взглянул на своего спутника. — Через несколько минут мы больше не будем досаждать вам своим присутствием. — Вы слышали, что я сказал про Ала Фолли? — Частично, — он пожал плечами. — Очень жаль, что это произошло. — Вы ничего не знаете об этом? — Нет. — Вы не убивали его именно потому, что он продал самолет, который вез ваш груз, — сказал Рассел с долей сарказма, опираясь на то, что сказал Квесада утром в квартире Фолли. Чавес взглянул на часы. — У меня мало времени, — пояснил он, — но, пожалуй, мне не понадобится его слишком много, чтобы просветить вас. Так что я лучше расскажу… Мой друг и я, — сказал он, указывая на Марио, — редко имеем дело с убийствами. Дарроу и Фолли раньше доставляли нам грузы. В этот раз они должны были доставить груз… — Оружия, — подсказал Рассел, — или вы называете это сельскохозяйственными машинами? — Назовем это оборудованием. — Из Техаса. Чавес не стал обращать внимания на этот мелкий укол. Он оставался по-прежнему терпеливым и вежливым. — Из точки, которая находилась в пределах вашей страны, в Панаму, — сказал он. — Самолет вылетел в понедельник, чтобы забрать оборудование рано утром во вторник. Мы получили подтверждение, что все было сделано. — Вчера вечером вы приходили в «Перешеек», чтобы поговорить с Дарроу. — Совершенно верно. Поскольку мы не получили подтверждения, что груз доставлен на место. Когда мы выразили Дарроу наше беспокойство по поводу задержки, он объяснил, что могла произойти какая-нибудь мелкая поломка или незапланированная посадка. Мы согласились с объяснением, но потом узнали, что пилот — сеньор Фолли — вернулся во вторник вечером. Мы задали кое-какие вопросы и выяснили, что Фолли побывал на Кубе и вернулся оттуда без самолета. Он поднял руку и улыбнулся. — Я знаю, что на Кубе есть группа, которой очень хотелось бы купить наше оборудование. Я даже понимаю, почему они хотят это сделать. Многие люди не удовлетворены, так же как и мы, тем путем, который выбрала их страна, и хотели бы перемен. Даже такой самолет, какой был у Дарроу, мог представлять определенную ценность, хотя я не уверен в деталях. — Ваше оборудование исчезло, — сказал Рассел, — и вы не могли обратиться в полицию, так как это была контрабанда. — Совершенно верно. — Таким образом, в среду вы отправились к Дарроу за объяснениями. И что он вам сказал? — Он сказал, что ничего не знает. Он согласился с тем, что самолет был продан, но настаивал, что груз предварительно должен был быть доставлен в намеченное место. Мы не поверили этому, но Дарроу был достаточно смелым человеком, и нам показалось неразумным прибегать к угрозам. Как видите, мы попали в довольно трудную ситуацию, — добавил он. — Мы потеряли наше оборудование и выплаченные за него деньги. При получении новой партии могли возникнуть определенные трудности, но с ними можно было справиться. Иначе обстояло дело с деньгами. Мы знали, что на Кубе никакая сделка не оплачивается вперед, что деньги всегда направляются третьему лицу. Но так как мы не знали, кто это третье лицо, то решили выяснить, нет ли у Дарроу чего-либо сравнимого по стоимости с этой суммой. — Вроде изумрудов. — Мы слышали о них. — Поэтому, когда я вышел из квартиры, а вы знали, что Дарроу там нет, вы взломали его сейф. Обнаружив, что там нет ни камней, ни векселя, вы отправились в отель. — Я думаю, что я уже объяснил, — сказал Чавес, — мы не особенно надеялись, но существовала какая-то возможность: ведь мы знали, что вы встречались с Дарроу, поэтому должны были проверить. — Вы знаете, где были изумруды? — спросил Рассел. — Нет. — Хорошо, — сказал он, понимая, что любые дальнейшие объяснения будут простой тратой времени. — Поэтому сегодня утром вы отправились к Фолли, все еще надеясь найти либо вексель, либо деньги. Теперь вы нашли их. Сколько там оказалось? — Тридцать шесть тысяч долларов, — сказал Чавес. — Девятнадцать тысяч за наше ору… оборудование, остальное, я полагаю, за самолет. Рассел взглянул на Ибарру, так как его внимание привлекла другая мысль. Адвокат шевельнулся, откинулся на спинку кресла, но продолжал сидеть неподвижно. — Как получилось, что вы не заплатили Дарроу? — спросил Рассел. — Возникла задержка с подтверждением, — ответил Ибарра. — Фолли доставил самолет во вторник. — Телеграмма пришла только в среду. — И Макс поверил этому? — Ему пришлось поверить, ведь это была правда. — А когда именно в среду пришла телеграмма? — После того как я вернулся с обеда. Было уже слишком поздно идти в банк. — Вексель был на ваше имя? Ибарра откашлялся и воспользовался этим, чтобы взглянуть на Чавеса, прежде чем ответить. Он даже глянул искоса на Марио, но тот все еще держал револьвер, не спуская с них глаз. — Я хотел бы заявить, — продолжал он, проигнорировав вопрос Рассела, — что не имею никакого отношения ни к самолету, ни к его грузу. На прошлой неделе сюда позвонил один джентльмен с Кубы, с которым я раньше имел дело. У него с собой был этот вексель на тридцать шесть тысяч долларов. Он объяснил, что компания, которую он представляет, хотела бы купить принадлежащий Дарроу и Фолли самолет. Он попросил, чтобы я держал вексель до тех пор, пока он не сообщит, что сделка состоялась. После этого я должен буду перевести его в наличные и выплатить соответствующую сумму Дарроу с учетом моих комиссионных. — И я полагаю, — сказал Рассел, — когда Дарроу оказался вне игры, вы решили придержать вексель, пока вам не удастся превратить его в наличные для себя. Или вы собирались поделиться с Фолли? Ибарра сжал губы, но промолчал, тогда Рассел повернулся к Чавесу. — А какой смысл имеет этот вексель для вас? — У меня он будет в большей сохранности, — сказал Чавес, — немного позже мы вернемся домой, — он глянул на часы, — я и Марио. Сеньор Ибарра знает, как с нами связаться. Когда он придет к нам с девятнадцатью тысячами долларов наличными, чтобы компенсировать наши потери, я буду рад вернуть ему этот вексель… А теперь, — его тон неожиданно стал деловым, — боюсь, что мне придется попросить вас помочь мне. — Помочь вам? — спросил Рассел. — В чем? Чавес снова взглянул на часы. — Через два часа вылетает наш самолет, но до того времени, — он глянул по очереди на Рассела, девушку и Ибарру, — вы представляете для нас некоторую проблему. Если сейчас отпустить вас, вы сообщите обо всем в полицию и помешаете нашему отъезду. Он сделал паузу, нахмурился. — Проще всего было бы запереть вас где-то, будь подходящее место. Но такого я не знаю. И потому думаю, что лучше всего будет нам прокатиться. Рассел не мог понять, что он имеет в виду. — О чем вы говорите? — Я хорошо знаком с этими местами, — пояснил Чавес. — В нашем автомобиле хватит места для всех. Приходилось ли вам путешествовать по стране? — Нет. — Это просто удивительно, насколько она очаровательна, когда вы видите ее с близкого расстояния, если, конечно, знаете, куда ехать. Мы доставим вас в определенное место, — продолжал он, — и оставим там, а сами поедем в аэропорт. Никакой опасности для вас не будет, но понадобится некоторое время, чтобы пешком добраться до телефона. Мне очень жаль, что придется причинить некоторые неудобства этой прелестной девушке, но я не вижу другого способа и, как я уже сказал, она будет вне всякой опасности… Не хотите ли взять свой пиджак, синьор Ибарра? Адвокат встал, надел пиджак. Чавес сказал: — Теперь мы должны идти. Я пойду первым. Вы все последуете за мной, но не слишком близко. Марио присмотрит за вами сзади. Если вы будете вести себя разумно, не возникнет надобности причинять кому-либо неприятности. Но я должен предупредить, что Марио умеет обращаться с оружием. И если он воспользуется им, то будет плохо. Потом он бросил что-то по-испански, что прозвучало как серия быстрых команд. Марио буркнул: «Si» — и шагнул в сторону от двери. Револьвер он сунул в карман, продолжая сжимать его в руке, ствол угрожающе оттопыривал пиджак. — Марио все понимает, — сказал Чавес, — пошли. Он шагнул к двери и взялся за ручку. Ибарра двинулся за ним, а Рассел взял Клер под руку, с горечью думая о том грубом промахе, который привел его сюда. Он понимал трудности, возникшие перед Чавесом. Он поверил этому человеку, когда тот сказал, что они будут вне опасности, если правильно себя поведут. Чавес намеревался покинуть страну, у него был план, как это сделать, и Расселу не на что было обижаться. Что его возмущало, так это его собственное дурацкое решение вообще прийти сюда, хотя он понимал, что время — решающий фактор в раскрытии двух убийств. У него была догадка о том, кто это сделал. Догадка все еще выглядела реальной, но через два часа доказательство, которое могло бы подкрепить ее, могло быть утрачено. Вместо того чтобы сосредоточиться на главном, вместо того чтобы преследовать основную цель, он остановился здесь, просто потому, что это было по пути, решив еще раз поговорить с Ибаррой и думая, что это займет не более пары минут. А теперь… Его мысли вновь вернулись к действительности, когда рука Клер напряглась под его пальцами. — Успокойся, — сказал он, стараясь ее подбодрить, — если нам предстоит прогулка — прогуляемся. — Да, — сказала она и криво усмехнулась. — Заодно ты сможешь увидеть эту страну. Чавес оглянулся, чтобы проверить свою команду, распахнул дверь и шагнул вперед. Ибарра последовал за ним. Клер и Рассел шли на шаг позади, шествие замыкал Марио. В таком порядке они пересекли приемную, и Чавес протянул руку, чтобы открыть входную дверь. В тот момент, когда он дотронулся до ручки, новый голос нарушил тишину, тон его был резким и повелительным. Чавес остановился, вытянув руку. Рассел замер, не понимая смысла испанской фразы, но пораженный ее тоном. Когда он оглянулся через плечо, то увидел, что Марио также стоит неподвижно. Позади всех стоял водитель такси Педро, чье присутствие до сих пор было скрыто распахнутой дверью. Коричневое лицо Педро оставалось в тени, но глаза его ярко сверкали. Он снова заговорил по-испански, на этот раз мягко и обращаясь только к Марио. И тогда Марио зашевелился, медленно поднял левую руку, тогда как правая рука отпустила револьвер в кармане, показалась снаружи и поднялась вверх, как и левая. Только тут Рассел начал понимать, что Марио подчиняется, потому что в спину ему уперся пистолет. 20 В следующие пару секунд они представляли странную картину, так как в комнате было тихо и никто не двигался. Все, казалось, замерло. Затем тишина была нарушена: Марио пробормотал какое-то невнятное ругательство — и все одновременно зашевелились. Чавес, стоявший с отвисшей челюстью и вытянутой вперед рукой, закрыл рот и опустил руку. Клер коснулась Рассела, и только тогда он понял, с какой силой его пальцы впились в ее руку. Педро шагнул в сторону, так что стал виден небольшой автоматический пистолет у него в руке. Ибарра глубоко вдохнул и шумно выдохнул… Потом Педро снова заговорил по-испански, держа пистолет наготове, а Чавес и Марио шагнули лицом к стене. Последовала следующая команда, и оба положили руки на стену и наклонились. — Пожалуйста, обыщите их, мистер Рассел, — сказал Педро. Рассел сделал, как ему было приказано, и первым делом вытащил револьвер из кармана Марио и убедился, что у них нет другого оружия. Педро протянул руку, Рассел отдал ему пистолет, и тот сунул его в карман. После этого достал поношенный кожаный бумажник, раскрыл его и показал Расселу находившееся там удостоверение. Текст был на испанском, но даже Рассел смог понять некоторые слова. Он удивленно произнес их вслух, все еще не в состоянии привести в порядок мысли. — Вы из тайной полиции? Педро с гордой улыбкой кивнул. — Так это такси не вашего двоюродного брата? — Было сделано так, чтобы я мог ездить на нем. Мы узнали, что этой машиной вы пользовались накануне. А убедить вас нанять ее на сегодня — моя идея. — Таким образом, вы знали, что я делал и куда направлялся, — сказал Рассел, его уважение к департаменту, в котором работал Гектор Квесада, явно возросло, но он все еще не мог объяснить присутствие Педро здесь. — Но почему, — спросил он, — вы пришли сюда? Просто, чтобы проследить за мной? — Нет. Для этого были две причины. Одна заключалась в том, что вы собирались пробыть здесь одну-две минуты. А вторая — в том, что вы сказали синьорите, что хотите поговорить с Хосе Ибаррой. — И что? — Ибарра, — сказал Педро, — из тех, к кому мы относимся с подозрением. Известно, что он представляет интересы ряда лиц, как бы это сказать, кто не слишком чтит закон. А кроме того, он представлял Макса Дарроу. — Он пожал плечами, все еще очень довольный собой. — Когда вы так сильно задержались, я пошел выяснить причину. Я вошел сюда, чтобы подождать… — И послушать, — перебил его Рассел. — Немного, — Педро взглянул на Чавеса и Марио. — Этих двоих я узнал. А теперь давайте перейдем в другую комнату. Мне нужен телефон. Жестом он показал, чтобы Рассел, Клер и Ибарра прошли вперед. Сам же он шел вплотную за Марио и Чавесом и снова приказал им встать лицом к стене. Когда он шагнул к столу, Рассел остановил его: — Вы собираетесь звонить в управление? — Да. — Чтобы просить помощи и доставить эту троицу в полицию? — Да. — До того я хотел бы попросить вас об одной услуге. Брови Педро удивленно поднялись, и Рассел ненадолго задумался, прежде чем заговорить. Дело в том, что он много передумал в течение последних минут, подгоняемый временем. Зная, что ему нужно, он мог только надеяться, что удастся убедить Педро выполнить его просьбу, сыграв на том, что тот, может быть, вошел в приемную позже и не слышал его рассказа о смерти Фолли. Объяснения только усложнили бы дело, и потому он сказал все, что счел нужным, надеясь на долгие годы тренировки, когда его учили говорить по необходимости искренне и убежденно. — Убийство Дарроу пока еще не раскрыто, не так ли? — Это должен знать инспектор Квесада. Что касается меня, ничего не могу сказать. — Я думаю, что мог бы помочь в этом деле. — Каким образом? — У меня есть идея о том, кто это сделал, но чтобы получить возможность доказать это, я должен сейчас уйти. Время не ждет. — Есть какие-то доказательства? — Пока нет, но я рассчитываю их получить, если не окажется слишком поздно. Действовать нужно немедленно. Мисс Тремен я заберу с собой. У меня нет оружия. Вы же знаете, что я не могу уехать отсюда, так как у меня нет ни билета, ни туристской карточки. Я немедленно приеду, как только понадоблюсь Квесаде, но не могу ждать его разрешения. Если я прав, то Квесада сможет раскрыть это дело, что будет хорошо и для вас, раз вы предоставили мне эту возможность. Если вы сейчас меня задержите и я упущу шанс, вся ответственность ляжет на вас. Гримаса на физиономии Педро означала, что он напряженно думает, и Расселу показалось, что его аргументы почти убедили. — Я все еще нахожусь под подозрением, — сказал он, — но это не относится к мисс Тремен. Вы ведь доверяете ей, не так ли? Педро взглянул на нее и улыбкой выразил свое одобрение. — О да. Если она пойдет с вами, — он прервал фразу и свой следующий вопрос адресовал ей: — Вы хотите пойти с мистером Расселом? — Да, — не колебалась Клер. — Вы верите тому, что он сказал? — Конечно, верю. — Вы можете сказать мне, куда собираетесь направиться, мистер Рассел? — спросил Педро. — Конечно, в Бальбоа. Туда, куда вы привезли меня сегодня утром. — А… К Баскомам. — Правильно, — кивнул Рассел и, торопясь закрепить успех, взял Клер Тремен под руку и быстро вывел ее в приемную, пока Педро не передумал. Лоскутное одеяло ярких светлых и темных пятен от позднего послеполуденного солнца покрывало бунгало Баскома, когда Рассел и Клер шли по дорожке мимо тщательно выложенной надписи. Сразу у дома Ибарры они нашли такси, водитель довез их сюда за пятнадцать минут, и теперь, взглянув на свои часы, Рассел с облегчением обнаружил, что они потеряли в конторе Ибарры меньше времени, чем он думал. Слишком много всего случилось за это время, и напряжение нервов привело к тому, что ему казалось, инцидент в конторе адвоката длился бесконечно. На самом же деле с того момента, когда он покинул квартиру Фолли, прошло около сорока минут или даже меньше, но сейчас, подходя к широкой арке у входа, он чувствовал себя значительно менее уверенно, чем вначале. По дороге сюда они мало говорили с Клер, и она оказалась достаточно разумной, чтобы не задавать вопросов. Ей просто хотелось знать, действительно ли у него есть догадка, кто убил Дарроу и он ответил утвердительно. Он сказал, что это не просто идея, что у него даже есть что-то вроде доказательства, но, к сожалению, не такое, которое можно предъявить в суде. После этого дальше они ехали молча, и его первоначальный энтузиазм медленно испарялся, так что в конце концов осталась только решимость, основанная больше на его упрямстве, чем глубоком убеждении в своей правоте. Он подумал, что у него есть мотив, он был даже готов блефовать, если это понадобится; если же он потерпит неудачу, то расскажет Квесаде все, что он знает, и пусть генеральный инспектор продолжает это дело — если не будет слишком поздно. Слова Клер вернули его к действительности. — Вы знаете, что собираетесь делать, Джим? — Да, — сказал он. — Скрестите пальцы на счастье. Когда они пересекли лужайку и он постучал, гараж был распахнут настежь и пуст, как и сегодня утром. Почти тотчас же он услышал, что внутри кто-то движется, дверь распахнулась и на пороге появилась Сильвия Баском, выглядя весьма симпатично в платье пастельных тонов и в туфлях на высоких каблуках, с полупустым стаканом для коктейля в руке. — О, привет, — сказала она. — Здравствуйте, мисс Тремен. Входите. Она закрыла дверь и указала стаканом на поднос, стоявший на обеденном столе рядом с плетеной сумочкой и оправленной в рамочку и надписанной фотографией улыбающейся Сильвии. Тут же стояли бутылки, стаканы и пластиковый мешок со льдом, и она жестом предложила ему налить себе и Клер что-нибудь выпить. Джим взглянул на девушку, но та покачала головой, так что он сказал, что пока они воздержатся, и спросил, ждет ли она в скором времени своего мужа. — Он должен приехать с минуты на минуту, — сказала Сильвия, чья приветливая улыбка начала исчезать по мере того, как она переводила взгляд с одного на другого и почувствовала их мрачное настроение. — Что-нибудь… что-нибудь случилось? — Кто-то застрелил сегодня днем Ала Фолли, — сообщил Рассел. — Ала Фолли? — Ее карие глаза смотрели прямо на него, внутренние уголки темных бровей сдвинулись вместе. — Сегодня днем? — Примерно час тому назад. Она взглянула на него, с отсутствующим видом присела на угол дивана и протянула руку, чтобы поправить подушки. — Но почему? — спросила она. — Потому, что он знал, кто убил Макса? — Все выглядит именно так. Он был вчера вечером в квартире. Я думаю, что он обыскивал ее в тот момент, когда Клер… — он оглянулся и увидел, что девушка удобно устроилась в кресле, — вошла туда. Я думаю, это именно он схватил ее, буквально за несколько минут до того, как раздались выстрелы. — Вы знаете это или вы только… — Это только логическое предположение, — терпеливо сказал Рассел. — У Лолы Синклер до сих пор есть ключ от квартиры Макса. Она утверждает, что дала его Фолли. — Но зачем? — Это довольно длинная история, — отмахнулся Рассел, — но суть в том, что Фолли опасался, что Дарроу намерен обмануть его и не отдать ему денег, причитающихся Фолли за продажу самолета на Кубе. Он знал, что Дарроу собирается уехать, и я думаю, что рассчитывал открыть сейф и забрать оттуда все ценное, что найдет, может быть, даже изумруды, в качестве залога до тех пор, пока не получит свою долю. Она, казалось, собиралась и дальше расспрашивать его, но замолчала и прислушалась. Теперь и Рассел слышал шум подъезжающей автомашины. Когда он шагнул к окну и увидел серый автомобиль, въезжавший в гараж, очередной кусочек головоломки встал на свое место, укрепляя его уверенность в том, что вскоре все разъяснится. Дело в том, что он вспомнил эту машину. Он видел ее только раз и до сих пор о ней не думал. Он не видел номера и не смог бы доказать, что это был именно тот самый автомобиль, который он видел отъезжающим от дверей Дарроу, когда он бежал ко входу в дом, но та же марка и тот же цвет — сейчас этого было достаточно. 21 Майор Баском, бросивший быстрый взгляд на присутствующих, казалось, был взволнован и удивлен, когда увидел, кто его ждет. Он прекрасно выглядел в своем легком сером костюме, галстук его был аккуратно завязан, и когда он снял соломенную шляпу, то волосы лежали идеально. Его губ под ухоженными усиками коснулась легкая улыбка, которая казалась лишь отчасти искренней, но он вежливо спросил: «У тебя гости? — и взглянул на жену. — Ты предложила им выпить, моя дорогая?» — Естественно. — Не хотите повторить? — Баском подождал, но когда они что-то пробормотали в знак отказа, выбрал стакан, налил виски, добавил льда и плеснул немного содовой. — Они только что рассказали мне, — сказала жена, — что сегодня днем кто-то застрелил Ала Фолли. — Застрелил? — Он поставил стакан на стол, так и не отпив из него. — Вы хотите сказать, что Ал мертв? — Мистер Рассел думает, что Ал знал, кто убил Макса, — продолжала она, повторив кое-что из того, что рассказывал Рассел; муж отхлебнул немного виски и присел на край дивана. — А что это за история с продажей какого-то самолета на Кубу? — спросил он, поворачиваясь к Расселу. Уже больше никуда не спеша, Рассел рассказал ему про Чавеса и Марио. Он рассказал об их деятельности и пересказал теорию Квесады относительно неожиданного и раннего возвращения Фолли с Кубы. — Другими словами, — сказал Баском, — Дарроу и Фолли заключили контракт на перевозку груза оружия, а затем обманули владельцев? — Что-то в этом роде. — Фолли отогнал самолет на Кубу и там продал какой-то революционной группе весь груз оружия. А этот адвокат, Ибарра, которому заплатили вперед с помощью векселя, заявил, что не получил подтверждения до вчерашнего дня, так что прежде чем Дарроу смог получить свои деньги, его убили. — Да, все выглядит именно так. Баском некоторое время смотрел на свою жену. — Я могу этому поверить, — сказал он. — Такого сорта обманы были в стиле Макса Дарроу. — Он продолжал смотреть на нее, как бы призывая опровергнуть его утверждение. Когда она никак не отреагировала, снова повернулся к Расселу. — Не считаете вы, что эти два агента замешаны в убийстве? — Нет. — Но ведь кто-то застрелил Фолли сегодня днем и для этого была какая-то причина. — Я скажу, что я думаю об этой причине. — А полиция уже знает? — Сейчас уже знает. — Но вы не говорили с ними? — Нет. Баском поставил стакан, нахмурился и почесал бровь. Расселу показалось, что он чувствует, как в лице и всей подтянутой мускулистой фигуре майора нарастает напряжение. Когда наконец Баском поднял голову, его взгляд был отсутствующим. — Чего я не пойму, — сказал он, — так зачем вы пришли сюда со всей этой историей? — Потому, — сказал Рассел, решив, что пора переходить к делу, — что я думаю, это вы заплатили Фолли за молчание. — Чепуха. — Вы солгали Квесаде вчера вечером, когда сказали, что ваша жена приехала сюда в десять минут десятого. — Но она действительно приехала в это время. — Если она так и сделала, вы не могли этого знать, так как вас в это время здесь не было. По ее словам, вы появились только пять минут спустя. — И так как она уже была здесь со стаканом виски в руках, — сказал Баском, — то я думаю, что был прав, утверждая, что она была дома в десять минут десятого. — Но вы сказали Квесаде, что весь вечер были дома. Баском пожал плечами, но не стал ничего объяснять, поэтому Рассел спросил: — Кто привез вас домой? — Такси. Из клуба. — И вы уверены, что это такси не следило весь вечер за вашей женой? Баском рассвирепел. По крайней мере, об этом свидетельствовали его усы. — Минутку, — начал он, но Рассел движением руки заставил его замолчать. — Хорошо, это пропустим. Вы по-прежнему утверждаете, что не платили Фолли за молчание сегодня днем или утром? — Конечно, нет. — Тоща почему вы сняли пять тысяч долларов наличными со счета в банке? Этот вопрос застал Баскома врасплох. Он даже поднял было стакан, но рука остановилась на полпути. Довольно долго он оставался в таком положении, молчаливый и пораженный. Затем поставил стакан и закрыл рот. — Кто вам это сказал? — Пять тысяч, — повторил Рассел. — Две были сняты с текущего счета, а три — с накопительного… Сегодня утром, — он взглянул на женщину, — ваша жена сказала, что вы заперли ее, опасаясь, что она снимет все деньги с вашего общего счета. Вместо этою их сняли вы… Не имеет значения, откуда мне это известно, — добавил он, — потому что это легко доказать… Пятидесятидолларовыми банкнотами, — подчеркнул он, — и некоторые из них могли быть помечены. Говоря это, он чувствовал, как внутри начинает нарастать возбуждение. Он ощущал это почти как инъекцию адреналина, придававшую уверенности и храбрости. Заново перебирая факты и комбинируя их с предположениями, которые выглядели все более обоснованными, он повторил свою теорию относительно Ала Фолли и рассказал о предложении, которое сделала ему Лола Синклер. — Фолли знал, кто убил Дарроу, — сказал он, — и намеревался получить деньги от того, кто больше заплатит. Может быть, получи он причитавшуюся ему долю от сделки с самолетом, то не стал бы заниматься вымогательством. Может быть, он даже рассказал бы полиции правду. Я, конечно, недостаточно хорошо знал Фолли, чтобы утверждать это. Но дело в том, что он пытался получить деньги. Он либо приходил сюда, либо звонил по телефону, и вы сняли деньги со счета в банке, чтобы купить его молчание. — Это ложь, — сказал Баском, кипя от возмущения, но отказываясь признать свою вину. — Нет, — сказал Рассел, — вы знаете, что это не ложь. — Если вы можете доказать это, — испытующе спросил Баском, — почему бы вам не отправиться в полицию? — Может быть, мне нужно было это сделать, Квесада непременно задаст мне этот вопрос, и единственный ответ заключается в том, что, окажись я втянутым в дело Фолли, время работало бы против меня. Потому что вне зависимости от того, кто убил Фолли, он должен был бы отделаться от двух вещей — пистолета и денег. — Денег? — удивленно спросил Баском. — Ваших денег. Баском продолжал удивленно смотреть на него, все его лицо покрылось морщинками. Рассел продолжал. — Человек, который решил убить другого, — сказал он, — мог пообещать тому деньги. Наверняка попытался бы оттянуть их передачу, по крайней мере, до тех пор, пока не договорился бы о решающей встрече. Но едва ли он стал бы затруднять себя тем, чтобы снимать деньги со счета в банке. А вы это сделали. Если хотите знать почему, могу объяснить. Он остановился, чтобы перевести дыхание, и отложил дальнейшие объяснения, увидев, что Сильвия Баском встает. До этого момента она сидела неподвижно, лишь карие глаза перебегали от мужа к Расселу и обратно. Красивое лицо было бледным, но спокойным, руки сложены на коленях, в одной руке она держала пустой стакан. Теперь она шагнула к столу и спокойно налила себе еще виски. Потом поправила прическу и села; лишь после этого она взглянула на Рассела. — Простите, вы что-то хотели сказать Лесли? Рассел смотрел на нее с растущим удивлением, теперь ему понадобилось время, чтобы собраться с мыслями. Когда он продолжил, в нем говорило, скорее, упрямство, чем уверенность, он чувствовал, что напряжение еще не отпустило его. — Лола Синклер не стала говорить со мной сегодня утром, — сказал он Баскому, — видимо, потому, что Фолли передумал. Вероятно, я показался ему не слишком надежным партнером, и он наверняка решил не связываться со мной после того, как позвонил сюда. Его взгляд остановился на телефоне, стоявшем на столе в обеденной нише у дверей в буфет. Несколько отклонившись от темы, Джим спросил: — Это единственный телефон? Параллельного аппарата нет? — В спальне, — сказал Баском. — Это там, где вы были заперты? — спросил Рассел у Сильвии. — В той, что перед ней, — ответила она, — в спальне Лесли. Рассел кивнул, понимая теперь, как все было. — Да, это было сделано именно так, — сказал он, — если только Фолли не явился сюда лично. — О чем вы? — спросил Баском. — Фолли, должно быть, сделал ошибку, позвонив сюда до того, как вы ушли на работу. Вы слышали достаточно, чтобы понять, о чем идет речь, и… — Послушайте, молодой человек! — Баском взглянул на него, как школьный учитель на своенравного ученика. Рассел не обратил внимания на вмешательство. — Я думаю, что вы уже подозревали свою жену. То, что вы услышали утром, когда Фолли сделал ей свое предложение, вас окончательно убедило. Она убила Дарроу, и так как вы боялись, что она может убить и Фолли, вы заперли ее, чтобы иметь возможность заплатить и заставить его убраться. — А ну-ка подождите! — голос Баскома звучал теперь как голос сурового сержанта, и он стоял в сержантской стойке, уперев кулаки в бедра и выпятив челюсть. — Вы забываете, что должен быть мотив убийства, не так ли? Я никогда не думал, что мне придется признать это, — добавил он с очевидным усилием, — но моя жена была влюблена в Дарроу, или, по крайней мере, она думала, что это так. — Конечно. — Она собиралась уехать с ним на следующей неделе. Она намерена была выйти за него замуж и сказала мне об этом. — Так думала она. — Что? — Она сказала мне сегодня утром, что Дарроу заказал билеты, — сказал Рассел, стараясь сдержать нараставшее раздражение и говорить спокойным тоном, — но вчера вечером Квесада сообщил: по данным авиакомпании, Дарроу собирался улететь не на следующей неделе, а завтра — в пятницу! Никто билетов не заказывал, — торопливо продолжил он, — у него был только один билет, который я нашел в кармане. Он не собирался ни на ком жениться, и вчера или прошлым вечером, я не знаю точно, ваша жена узнала правду. Он вел свою игру и проделывал свои штучки, так, как он сделал это с Лолой Синклер; ваша жена порвала с вами, а теперь Дарроу намеревался исчезнуть и оставить ее на чемоданах… У меня невелик опыт в уголовном праве, — сказал он, чувствуя, что не хватает дыхания, — но я много читал и должен сказать, что мотив, который лежал в основе действий вашей жены, наиболее распространен среди женщин. Разве вы не слышали старой поговорки о ярости униженной женщины? Я не могу сказать, что она это планировала или что убийство было преднамеренным, но… Он замолчал, уставившись на стол, затем неожиданно повернулся к женщине. — Долго вы были здесь до нашего приезда? Она моргнула, но ответила довольно быстро: — Не очень долго. Несколько минут. Я только достала лед и поставила поднос и… — А где вы были перед этим? — В городе. Ездила за покупками. — Вы вернулись домой на машине? — Естественно. — Что-нибудь купили? — Да. У Феликса Мадуро. Симпатичную дорожную сумку. У меня никогда не было такой, и я давно хотела купить. Ее должны доставить. А еще… — она взглянула на мужа, лицо ее было бледным, но во взгляде читался открытый вызов, — я заехала в авиакомпанию и заказала билет до Майами. В этот момент Рассел рванулся к столу и схватил плетеную сумочку, движимый каким-то импульсом, основанным, скорее, на надежде, чем на логике. Сильвия Баском приподнялась, чтобы помешать ему, увидела, что опоздала, и вновь опустилась на диван. Когда он расстегнул молнию, то обнаружил ту улику, которую надеялся найти. Деньги все еще были там, и, успокоенный, он даже не стал их пересчитывать. При виде толстой пачки пятидесятидолларовых банкнот какое-то время он стоял неподвижно, потрясенный не столько тем, что она сделала с Фолли, сколько тем, что она делала после этого. Отправилась по магазинам за покупками. За подходящей сумочкой. За билетом на самолет. Когда вся трагическая ирония ситуации дошла до него, он повернулся к Баскому. — Вы ее заперли, — сказал он, — а я ее выпустил. Она отправилась на встречу с Фолли с тем же самым пистолетом, из которого стреляла в Дарроу. Не знаю, как она узнала, что вы заплатили, или сам Фолли, боясь чего-то, что может произойти, рассказал ей. Может быть, она увидела бумажник, выпавший из его заднего кармана, плотно набитый деньгами, и решила заглянуть внутрь. Баском не стал возражать. Что-то сломалось в нем, превратив в слабого и побежденного человека, который едва добрался до кресла и рухнул в него. — Сильвия! — сказал он надломленным голосом. — Почему? Почему ты это сделала? Пока он говорил, женщина допила свое виски и перегнулась через край дивана, чтобы поставить стакан на стол. Когда она снова выпрямилась, могло показаться, что она не обратила внимания на заданный вопрос, но если у кого-то и были сомнения, ее ответ их развеял. Взглянув в упор на мужа, она сказала: — Чтобы уехать из этой убогой страны; чтобы наконец уехать от вас! Рассел отвернулся, чтобы не видеть лица Баскома. Ему не хотелось в этот момент смотреть и на Клер, поэтому он занялся тем, что положил деньги на поднос. И тут его взгляд упал на фотографию с надписью и сосредоточился на ней. Там было написано: «Со всей моей любовью», — а ниже большими буквами выведена подпись: «Сильвия». За исключением… Его сердце быстро забилось. Рассел неожиданно понял, что что-то было неправильно в построении этих букв. Когда он наклонился ближе, чтобы удостовериться в этом, то понял, почему он так подумал. Не хватало буквы. Там не было буквы «в» и буквы «я», и он громко прочел все слово по буквам: «С-и-л-ь-и». Теперь у него был ответ на вопрос, который мучил его с того момента, как он проснулся. Кто-то пытался убить Клер вчера ночью. Существовала очень большая вероятность, что была бы и вторая попытка, если бы он не отправился вместе с ней на квартиру Фолли. Теперь наконец-то он знал, почему это произошло. — Сильи, — произнес он с возрастающим удивлением. — Вы обычно так ее называли, майор? Это было какое-то выражение нежности? Это было ваше прозвище или ее? Не получив ответа, Джим заметил: — Я полагаю, Макс Дарроу тоже произносил это имя. Он взглянул на Клер. До этого момента она сидела спокойно, только странная бледность покрыла щеки да в зеленых глазах был легкий испуг. — Помните, что вы слышали прошлой ночью перед тем, как раздались выстрелы? — спокойно спросил он. Она кивнула, губы сложились, чтобы произнести слово «да», но она не смогла издать ни звука. — Это был мужской голос. Вы подумали, что он сказал: «Не сходи с ума» — но это было не совсем так. Подумайте получше. Вы ведь добавили одно слово, верно? Это вполне естественно. Но в самом деле вы услышали не это… — Да, — она произнесла это шепотом, и теперь ее глаза широко раскрылись, она судорожно глотнула. — «Нет, нет, не сходи с ума!» Да, именно так. И тут же раздались выстрелы. — Нет, это было не «не сходи с ума», — сказал Рассел, — это было имя «Сильи»[1]. Услышав неожиданное восклицание Баскома, он обернулся и увидел пистолет. Джим понял, что пистолет был спрятан где-то глубоко под подушками дивана и Сильвия Баском очень обдуманно выбрала себе место. 22 Первое, что сделал Джим Рассел, увидев пистолет, — сделал шаг в сторону, чтобы заслонить Клер. Он видел небольшой американский пистолет из вороненой стали, и то, что дуло смотрело прямо на него, весьма его пугало, кто знает, что у этой женщины на уме. Ее карие глаза сверкали ненавистью под сдвинутыми бровями, когда она встретилась с ним взглядом, и глубоко в этих глазах таилось что-то ненормальное. — Сильвия! Баском бросил это резко, командирским тоном. — Положи пистолет! Немедленно положи пистолет, ты слышишь меня? Он сделал шаг в ее сторону, но остановился, когда она перевела ствол на него. — Спокойно, Лесли, — сказала она и, удовлетворенная тем, что он ей больше не страшен, снова взглянула на Рассела. — Что еще вы знаете? Рассел немедленно ответил, так как в нем снова начало нарастать напряжение, при этом он не слишком заботился о том, что говорит, ведь основное было отвлечь ее внимание. Он не спеша пожал плечами и отвел глаза от дула, сосредоточившись на том, чтоб говорить спокойным тоном и выглядеть, как он надеялся, беззаботным. — Квесада получил ваши показания в управлении полиции до того, как я туда попал. Вот тогда-то вы и узнали, что Клер слышала обращенные к вам слова Дарроу, произнесенные перед тем, как вы нажали курок. В какой-то момент, когда мы находились в управлении, у вас появилась возможность заглянуть в ее сумочку, где вы нашли ключ от номера и забрали его. Когда она осталась там дожидаться меня, у вас хватило времени, чтобы достать спрятанный где-то пистолет, и вы уже поджидали в ее номере, когда мы вернулись… Вы должны были знать, что ее нет дома, майор, — закончил он. — Я уже был в постели, — сказал Баском. — Я думал, что она тоже спит. Когда она завела машину, я проснулся от шума, но было слишком поздно, чтобы остановить ее. А вернувшись, она вообще отказалась со мной разговаривать. Он продолжал наблюдать за женой, и теперь Рассел обратился к ней: — Вы испугались, что Клер сможет вспомнить, что в самом деле сказал Дарроу перед тем, как вы нажали курок, вы испугались, что Квесада сможет узнать ваше уменьшительное имя и сложит два и два… Сегодня днем вы отправились с пистолетом к Фолли и заставили его позвонить Клер. Приди она одна… Он не смог закончить фразу, так как сама мысль о том, что могло бы случиться, вызвала у него чувство тошноты и слабости. Взглянув на искаженный гримасой рот, на пятна грима на белом как мел лице, он вдруг увидел, как она кивнула, не сводя с него глаз. — Да, я не знала, что Лесли заплатил Фолли, когда поехала туда, но это не имело значения. Увидев пистолет, он показал мне деньги. Сказал, что все будет в порядке. Ему заплатили, и мне не о чем беспокоиться. — Вы действительно не видели его прошлым вечером у Дарроу? — Нет. Он сказал, что прятался в спальне. Там было темно. — Она поколебалась, так как вернулась к своей первоначальной мысли. — Что он забыл упомянуть — так это то, что он тоже оказался среди подозреваемых. Если бы полиция начала угрожать ему арестом, если бы давление оказалось слишком сильным, он был бы вынужден заговорить… Даже без этого я не могла ему доверять. В нем не было никакого характера, никакой воли. Он слишком много пил. Однажды он проговорился бы Лоле Синклер или кому-нибудь еще. Я не могла чувствовать себя в безопасности, пока он был жив. — Вы заставили его позвонить Клер, — заметил Рассел. — Да. К тому времени мне показалось, что он испугался и стал делать все, что я говорила. Но он не понял, зачем она мне понадобилась. Она перевела пистолет и взглянула на своего мужа и на испуганную и потрясенную Клер. Расселу казалось, что он буквально видит, как работает ее мозг, и все-таки он не смог найти подходящих слов, пока она снова не заговорила: — Что вас заставило подумать обо мне? — Передняя дверь была открыта, — сказал Рассел. — Что? — Внизу у лестницы в квартиру Дарроу. Она наклонилась на дюйм вперед, взгляд ее стал подозрительным и недоумевающим. — Не понимаю. — Вы ужинали вместе с Дарроу. — Да. — Вы привезли его домой. Вы сказали, что оставили его на тротуаре и уехали. Если бы это было правдой, он отпер бы ключом дверь и закрыл ее за собой. Он должен был подняться по лестнице и отпереть следующую дверь. Та дверь тоже была распахнута настежь, как и дверь на первом этаже. Человек, который запирает двери, обычно закрывает их за собой. Если бы он был убит намеренно, я думаю, убийца позаботился бы закрыть все двери. Мне казалось, что если бы стрелял ваш муж, а после того, что произошло между ним и Дарроу в тот день, это была вполне реальная возможность, он повел бы себя более осмотрительно, миссис Баском. Он не произвел на меня впечатление человека, который в панике бежал бы, забыв закрыть двери. Мы знаем, что там был Ал Фолли, но Фолли ушел через зарешеченное окно в переулок. Будь это Кастанца, ему проще всего уйти тем же путем, которым он пришел, через кабинет, то же относится и к двум агентам, которые должны были вести себя осторожнее; они проделали свою работу очень тщательно. Но дверь была открыта… Чей это пистолет? — спросил осн неожиданно. — Макса. — У вас его не было, когда вы поднялись наверх? — Нет. — Но вы знали, где он лежит, и воспользовались. Когда вы поняли, что натворили, то бежали, может быть, даже не замечая, что пистолет остался у вас, в панике не подумав даже о том, оставили вы двери открытыми или нет; вы думали только о том, чтобы быстрее убежать. Он перевел дыхание, скопившееся в нем напряжение не покидало его, он чувствовал, как сводит икры ног. Чтобы как-то расслабиться, он снова переступил с ноги на ногу. Джим чувствовал, как пот стекает у него по бокам, и понимал, что нужно продолжать: — Когда вы обнаружили, что Дарроу собирается уехать отсюда один? — Сильвия! — Голос Баскома снова был резким и настороженным, словно он хотел предупредить, что она и так сказала слишком много. — Вчера днем, — ответила она, даже не взглянув на мужа. — Я позвонила в авиакомпанию. У меня не было никаких подозрений, я полностью доверяла ему. Я думала, что он любит меня. Я только хотела убедиться, что он действительно заказал нам билеты. — Ее голос упал до шепота, словно она и сейчас отказывалась верить в то, что произошло. — Они сказали мне, что Макс заказал только один билет. Она немного поколебалась, потом медленно продолжила, подбородок ее поднялся, а глаза опять засверкали, в ней снова стала закипать ненависть. — За обедом он сказал мне, что произошла какая-то ошибка, и если бы у меня была возможность, то я готова была позвонить снова. Не знаю, как ему это удалось, но Дарроу не дал мне этого сделать, пока мы не оказались у него. Я не хотела этому верить, но я должна была убедиться. — Вы поднялись в квартиру, — сказал Рассел. — Сейф был вскрыт, не так ли?.. Что сделал Макс? — Прежде всего, он не мог понять, кто мог его открыть. Он не был дома с утра. Он просто обезумел, и когда я пыталась поговорить с ним, сорвал свою злость на мне. — Она снова немного поколебалась, голос стал спокойней и слова ее стали более понятны Расселу, когда он вспомнил то впечатление, которое она произвела на него сегодня утром. Гордая и яркая женщина, способная немедленно ответить ударом любому обидчику. — Я никогда его не видела прежде в таком состоянии, — продолжала она. — Он заявил, что ему надоело спорить со мной, а потом расхохотался. Он сказал, что я дура, что я должна была думать. Что не возьмет меня с собой, что никогда не собирался этого делать. Он сказал, что если я не уйду, то он позвонит Лесли и попросит его приехать и забрать меня… Я точно не помню, что случилось потом. Я не могу вспомнить. Я не помню, как я выхватила пистолет из ящика стола… — Сильвия! Произнося это, Баском двинулся вперед. Лицо его стало твердым и решительным, в сузившихся глазах не было признаков страха. Несмотря ни на что, его голос продолжал оставаться терпеливым и убеждающим. — Отдай мне пистолет, — сказал он. Она покачала головой: — Не отдам. — Пожалуйста, не спорь со мной. Мы сможем справиться со всем этим, если ты сделаешь так, как я скажу, но прежде всего я хочу получить пистолет. Он сделал второй осторожный шаг, и в этот момент она направила на него пистолет, рот ее был решительно сжат, рука, стиснувшая рукоятку пистолета, судорожно сжалась, костяшки пальцев побелели от напряжения. Расселу показалось, что Баском должен бы понять, — его логика не может проникнуть в сознание, замутненное ненавистью и отчаянием. Но тот был смел и горд. Он почитал те фундаментальные ценности, уважение к которым в нем воспитали, и он продолжал двигаться вперед. Теперь и Рассел начал двигаться вместе с ним. Он не понимал толком, зачем он это делает, и не очень над этим задумывался. Где-то в глубине души ему казалось, что в случившемся была и его доля вины. Вначале у него была сугубо личная заинтересованность в решении этой проблемы. Когда Клер оказалась потенциальной жертвой, он оправдывал свои действия опасениями за ее безопасность. Теперь же складывалось впечатление, что его вмешательство и настойчивость привели его в такую точку, из которой не было возврата. Каким-то образом он чувствовал, что Сильвия выстрелит, и потому не мог стоять неподвижно и наблюдать за происходящим. И тут же он услышал отчаянный крик Клер: — Нет, Джим! Они приближались к пистолету с разных сторон, и, очевидно, это и помогло. Какое-то короткое мгновение ствол колебался, переходя с одного на другого. Но Баском был ближе и представлял более серьезную угрозу. Когда он бросился вперед, Рассел еще несколько отставал, и в этот миг пистолет подпрыгнул в руке Сильвии, и грохот выстрела заполнил комнату. Прежде чем она вновь успела выстрелить, Баском схватил за ствол и резко вывернул его в сторону. Все еще будучи впереди Рассела, он хлестко ударил жену свободной рукой и швырнул на диван. Она упала, рот ее раскрылся, но не издал ни звука, веки затрепетали и закрылись, все тело обмякло. Рассел перевел дыхание и почувствовал, как дрожат руки. Настала запоздалая реакция на происшедшее. Чтобы как-то успокоить дрожь, он сжал пальцы в кулаки и прижал руки к бедрам. Он видел, что Баском рассматривает свое плечо, где красное пятно стало расползаться по ткани пиджака. Казалось, он только сейчас понял, что ранен. Майор поднял руку и несколько раз сжал и разжал пальцы, видимо, ранение было не слишком серьезным, так как движения не причинили ему сильной боли. — Я заберу его, — сказал Рассел, указывая на пистолет. Он двинулся вперед и протянул было руку, но внезапно остановился и рука застыла на полпути, так как Баском неожиданно отступил назад и направил пистолет прямо на него. Рассел оцепенел, недоверчиво уставившись на майора, мозг его бешено работал. Он видел, что Баском сделал еще шаг назад, выигрывая дополнительное пространство, и сказал: — Послушайте! — так как не смог найти других слов. — Это единственное доказательство против нее, — сказал Баском. — Без этого у нее появится шанс выкарабкаться. — Он расправил плечи и выпятил подбородок. — Я намерен избавиться от него немедленно. Все еще потрясенный тем, что он услышал, Рассел запротестовал: — Но это сделает вас сообщником. Вы понимаете это, правда? — Это шанс, которым я должен воспользоваться. Рассел сделал еще одну нерешительную попытку, воскликнув: — Вы сошли с ума! Но даже говоря это, он понимал всю тщетность своих слов, любых слов. Женщина на диване пошевелилась. Взглянув туда, Рассел увидел, что глаза ее широко открыты и в них больше нет ни ненависти, ни истерического возбуждения. Казалось, реакция на то, что она сделала, на то, что ей предстояло в будущем, начисто смыла всю ее жизненную силу и даже тело стало дряблым и увядшим. Но оставалось еще нечто, трудное для понимания: она смотрела на Баскома с таким выражением, которого прежде Рассел никогда у нее не видел. В глазах ее застыло какое-то странное недоумение, словно она впервые увидела своего мужа в новом и лучшем свете. Потом, переведя взгляд на Баскома, увидев боль и отчаяние в его взгляде, и Джим по-новому оценил этого человека. Он вспомнил все, о чем говорила Сильвия сегодня утром, все ее жалобы. Он понял, что этот человек мог быть временами напыщенным, несколько самодовольным, даже придирчивым. Возможно, в нем была и та прочно укоренившаяся кастовая гордость, на которую так жаловалась его жена, но в то же время Рассел не мог поверить, что только эта гордость двигала его поступками. Складывалось впечатление, что этот пожилой человек не просто любил свою жену, он и сейчас любил ее, несмотря на все ее преступления. И чтобы дать ему понять, что она наконец все поняла, она сказала едва слышным голосом: — Все в порядке, Лесли. Не делай хуже самому себе. Уже слишком поздно. Баском бросил на нее мгновенный взгляд — и это был единственный признак того, что он ее услышал. Он медленно отступил к двери, нащупал ручку у себя за спиной. В этот момент Рассел почувствовал какое-то движение позади себя, легкое прикосновение тела Клер Тремен, и ее рука сжала его плечо в молчаливом, но горячем напоминании о своем присутствии. Казалось, она говорила: «Не вмешивайся. Пусть он уходит». И лишь теперь напряжение его отпустило. Баском вышел. Дверь закрылась, ненадолго воцарилась тишина. И тут же снаружи послышался топот, звуки борьбы, приглушенные возгласы. Затем дверь открылась, и вошел Баском, разъяренный и обезоруженный. За ним появились Гектор Квесада, плотная фигура Ренальдо Диаса и веснушчатый сержант из полиции зоны канала. Быстрые внимательные глаза Квесады мгновенно оценили ситуацию. Он удовлетворенно кивнул Расселу и Клер Тремен, осмотрел пистолет, а Рассел обменялся с ним несколькими короткими репликами. — Это Педро сказал вам, что мы здесь? — Педро? Какой Педро? — удивился Квесада. — Тот, которому вы поручили водить мой автомобиль. — Я его не видел. — Тоща у меня есть для вас новости, — сказал Рассел и торопливо рассказал о происшествии в конторе адвоката Ибарра. Квесада не прерывал Рассела, пока тот не закончил, а затем одобрительно кивнул. — Это хорошо, — сказал он. — Очень хорошо. Отличный парень Педро… Эти двое, о которых вы говорили, не имеют отношения к убийству. Я уже выяснил, что у них великолепное алиби на тот момент, когда был убит Макс Дарроу… Нет, квартиру Фолли я покинул, чтобы повидаться с Луисом Кастанцей. Он повернулся, чтобы отдать пистолет Диасу, и продолжил, обращаясь к Расселу: — Мы пришли к определенным выводам относительно сеньора Фолли. Служащий ресторана рассказал, что видел, как тот вчера вечером проходил по переулку. К сожалению, — он поднял руку, — мы узнали об этом слишком поздно. Кастанца тоже лгал вчера вечером. У него был ключ от двери, соединяющей контору с кабинетом. Когда мы нажали, он признался, что прошел там, когда вы побежали к другому входу. Однако он настаивает, что не проходил дальше кабинета. У него была возможность заглянуть через открытую дверь в гостиную. Когда он увидел лежащего на полу Макса Дарроу, то немедленно вернулся, в спешке забыв на столе меню. Инспектор пожал плечами. — Но Кастанца, к счастью для него, имеет надежное алиби на сегодняшний полдень. Когда я понял, что он не мог убить Фолли, то отправился к вам в отель. Вас там не было, поэтому мы приехали сюда. — Он кивнул сержанту. — В тесном сотрудничестве с управлением вашей полиции. Он взглянул на женщину на диване. Та глазами все еще следила за мужем, но тело оставалось безвольным и неподвижным. Он снова кивнул, на этот раз как бы самому себе. — Зная Макса Дарроу, — сказал он, — я спрашивал сам себя вчера вечером, не является ли его смерть результатом преступления из ревности. — Он взглянул на Баскома. — В одном вашей жене повезло, майор. Здесь, в зоне канала, наказание за убийство — смертная казнь через повешение. А у нас в Панаме нет такой суровой кары. Даже остров Коиба лучше этого, а когда обвиняемая — женщина… Он выразительно пожал плечами. Затем резко бросил Диасу несколько слов по-испански, и в комнате неожиданно все пришло в движение. Сержант занялся раной Баскома, Квесада шагнул к телефону, а Рассел, обнаружив, что Клер все еще сжимает его руку, накрыл ту своей и крепко сжал. — Пожалуй, тебе лучше присесть, — сказал он. — А я поищу чего-нибудь выпить. Он сознательно сделал очень крепкий коктейль и следил поверх стакана, как она сделала глоток и скорчила гримасу. — Слишком крепкий. А где же твой? — Я помогу тебе справиться с этим, — ответил он, — мы можем поделиться. Она протянула ему стакан с усталой улыбкой, но в зеленых глазах светилось нежное тепло. Джим отпил большой глоток и переключился на мысли о них обоих, став обдумывать их общую проблему. Квесада отменил свое распоряжение о запрете на выезд. Теперь не могло быть и речи, позволят им покинуть страну или нет, вне зависимости от того, дадут ли они нужные показания. И впервые это показалось совсем неважным. Единственное, в чем теперь он был уверен: когда бы Клер Тремен ни вернулась в Штаты, они поедут вместе. Пьер Немур Моя первая белая клиентка (Пер. с франц. Э. Гюннер, Ю. Иваниченко) Луиза Электронные часы с четырьмя меняющимися цифрами вместо двух движущихся стрелок показывали шестнадцать пятнадцать. Я не сомневался в том, что дело обстоит именно так, потому что это устройство, несмотря на необычную форму (к которой за двенадцать лет можно было бы уже как-то привыкнуть), показывало время не хуже, чем любые другие нормальные часы. Разумеется, это мелочь, и я не упомянул бы о ней, если бы она не была еще одним следствием минувшей войны. До войны в Америке часы всегда нумеровали до двенадцати, добавляя лишь две буковки: «д. п.» и «п. п.», означавшие «до полудня» и «после полудня» соответственно. Естественно, когда приходится сражаться в разных уголках света, от побережья Нормандии до Окинавы, на земле, в воздухе, на воде и под водой, время следует как-то упорядочить, нормировать. В результате все достаточно быстро привыкли отсчитывать часы и минуты от 00.01 до 23.59. Может, это и вправду лучше? Календарь утверждал, что сегодня седьмое октября, но облегчения это не приносило. Стояло «индейское лето» — так называют у нас это время, когда осень особенно прекрасна, когда начинают золотиться клены, березы и тополя, а солнце еще не перестает припекать и земля издает чудесный запах конца лета. Я только что появился в своем бюро. Когда я шел через комнату моей секретарши, Луизы Райт, она в очередной раз измерила меня строгим взглядом, считая мое появление на работе в эту пору, по меньшей мере, скандалом. Луиза мечтала о шефе, который приступал бы к работе точно в девять утра и покидал бы бюро на полчаса между тринадцатью и четырнадцатью, чтобы перекусить… Эта девушка просто создана для работы в страховом обществе! Она способна, если припечет, без единого слова протеста работать по вечерам, а такие попадаются не часто. Интересно, что ею движет — любовь к работе или любовь к шефу? Наверняка она вообразила, что накануне я участвовал в беспросветной пьяной оргии, в то время как я, выпив кружку пива, спокойно спал в своей постели. Причем в одиночестве. Маленькая приятная сиеста — вот что было причиной моего опоздания. А результат? Я пришел в отличной форме. Что может быть лучше, чем вздремнуть часок, если мысли твои спокойны, а совесть чиста? Дело, которым я занимался до вчерашнего дня, требовало после своего окончания определенной разрядки. Рей Огден и его банда слишком уж распоясались в кварталах по ту сторону реки. Конечно, я не считал себя воплощением правосудия и тем более не покушаюсь на лавры Зорро, но я убежден в том, что в обществе, особенно таком, как наше, следует соблюдать какой-то минимум правил и придерживаться определенных норм. Рей Огден и окружающая его шпана эти нормы преступили. «Ну что ж, — скажете вы, — следует натравить на него полицию, чего же проще!» Разумеется… Но мои клиенты не очень любят связываться с полицией, что отнюдь не означает, что они и сами не в ладах с законом. Просто накопился печальный опыт соприкосновения с его представителями. Утверждение, что полиция Соединенных Штатов — это учреждение, готовое незамедлительно и эффективно помочь любому гражданину, несколько приукрашивает действительность. Одним словом, мои клиенты пожелали, чтобы я все уладил сам. Вы считаете, наверное, что самым простым было бы задать солидную трепку Рею Огдену и его прихвостням. Ну что ж, возможно. Однако я мало напоминаю Кинг-Конга и отнюдь не принадлежу к суперменам. Я такой же, как и все: неплохо сложенный мужчина ростом в пять футов десять дюймов. Работать и бороться я предпочитаю, используя свою голову, «мои серые клеточки», как говорил частный детектив в романах известной вам писательницы. В сложившейся ситуации следовало искать способ, который внес бы раскол в ряды банды Огдена. Разумеется, такой способ был найден. Сегодня по ту сторону реки вздохнули свободно. Может быть, теперь вы согласитесь с тем, что это была заслуженная сиеста? * * * Итак, разрешите представиться. Я — частный детектив. Такова моя профессия. Именно это написано на моей двери, ведущей в комнату, где трудится Луиза: «Ричард Б. Бенсон. Частный детектив». Тем, кто медленно думает, я поясню это словосочетание. Прежде всего Ричард. Это мое имя. Ричард Б. Бенсон. Что означает это Б., я объясню несколько позже. Пока же попробуйте сконцентрировать свое внимание на слове Ричард. Какова сокращенная форма от этого имени? Разумеется, Дик. Но «дик» — это также сокращение, более или менее шутливое, от слова «детектив». Дик Бенсон… Ясно? А для тех, кому не ясно, далее следуют слова «частный детектив». Слово «частный» — хорошее слово. Его помещают на дверях офиса или торговой конторы, чтобы каждому было ясно, что это не какое-нибудь общественное учреждение, а сугубо личное владение. Но слово «частный» относится и к независимому детективу, работающему на свой страх и риск. Итак, вы должны признать, что надпись «Ричард Б. Бенсон. Частный детектив» на табличке, украшающей мою дверь, почти гениальна. Тем более что моя профессия анонсируется уже на лестничной площадке. Есть там дверь, застекленная толстым матовым стеклом, на которой красивыми, может быть, излишне строгими буквами написано: «Ричард Б. Бенсон». И ниже: «Расследования, арбитраж, спорные дела». Все это определяет характер моей работы: если люди приходят ко мне, то чаще всего потому, что хотят защитить себя от неприятностей, лишних судебных расходов и официального вторжения в их личные, наиболее интимные дела. И мне приходится все это улаживать. Обычно, перед тем как сесть, я снимаю пиджак. Вешаю его на плечики в шкафу, а потом в течение нескольких минут присматриваюсь к тому, что происходит за моим окном. Перед моими глазами расстилается широкая панорама Спрингвилла. Воистину многое изменилось в этом городе за те четыре года, что я здесь прожил. Это типичный американский город в полном расцвете, переживающий промышленный бум. Неподалеку от моего окна возносится к небу сорокавосьмиэтажный Ими-Билдинг, а рядом с ним — Миллер-Билдинг, здание пятью этажами ниже, которого не было вообще, когда я сюда приехал. Могу сказать, что когда я вселился в эту высотку — она называется Уоско-Тауэр, — здесь еще не просохла штукатурка. Я был первым, снявшим тут помещение под офис, которое по сей день занимаю. Я снял его чуть ли не на чертеже. Мне это стоило кучу денег, да и сейчас я ежемесячно выплачиваю чудовищные суммы, но в моей профессии штаб-квартира в престижном здании ценится на вес золота. Огромный холл на первом этаже со множеством торговых точек, затем шеренга лифтов с лифтерами в шитой золотом униформе — все это свидетельствует о высоком жизненном уровне и одновременно гарантирует абсолютную анонимность. Потому что в этом здании располагаются офисы великого множества фирм самых различных направлений. Я знаю только ближайших соседей, да и то не лично. А точнее, я знаю их по табличкам на дверях их контор. Три фирмы на моем этаже занимаются импортом-экспортом, два адвоката специализируются на бракоразводных процессах; есть здесь также патентное бюро и агент, занимающийся недвижимостью. Все это означает, что люди, приходящие ко мне за советом, теряются в толпе. А чего еще может пожелать человек, идущий в контору частного детектива? Дом этот является идеальным местом для моего бюро не только благодаря своему характеру, но и по топографическому положению. Он расположен на краю торгового центра Спрингвилла. Из моего окна можно разглядеть все, что там стараются вам продать. Река делит город на две части. На правом берегу находится город пионеров, улицы которого застраивались в начале века. Рост города после второй мировой войны протекал так, что на левом берегу реки начали, как грибы после дождя, вырастать великолепные здания, кинотеатры, большие магазины и роскошные виллы. Старый город постепенно завоевывали цветные эмигранты. Когда квартплата в этом районе понизилась, семьи черных и шоколадных рабочих с выводками сопливых и крикливых ребятишек занимали сперва отдельные дома, один за другим, а затем и целые улицы. Откуда прибыли эти семьи? Из больших городов Востока, главным образом из Нью-Йорка и Филадельфии, а позже из Детройта, Чикаго, Милуоки, из городов, существование в которых становилось все менее спокойным и порождало все больше проблем. Одним словом, старый город вскоре превратился в гетто. Как вы понимаете, теперь нельзя было селиться на правом берегу реки и тем более нельзя было там строить. В связи с этим дома медленно превращались в руины, состояние улиц становилось все более плачевным, так как городские власти все свои усилия направляли на развитие престижных районов. Бары, забегаловки, ночные ресторанчики возникали на правой стороне без плана, без разрешения, а главное, без какого-либо контроля. За порядком следил отряд цветных полицейских, слишком немногочисленный. Белые полицейские переходили на правый берег только в летние вечера, когда черные нервничают, впадают в транс и начинают крушить все направо-налево. Тогда белые идут через городской мост — в касках с пластиковыми забралами, защищающими лицо, с резиновыми дубинками в руках, с карабинами за спиной, с водометами и гранатами со слезоточивым газом в резерве. Их сопровождают полицейские собаки, а мэр на всякий случай мобилизует национальную гвардию. Уоско-Тауэр, где обитает Ричард Б. Бенсон, находится, конечно, на «чистой», левой стороне реки, хотя и в районе, непосредственно соседствующем со старым городом. Чтобы попасть туда, достаточно перейти мост Линкольна, который виден из окна моей комнаты. Я оторвался от великолепного вида, опустился в глубокое кресло и, естественно, положил ноги на письменный стол. Вы скажете, что так поступать не следует? И, разумеется, будете правы, тем более что меблировку в моем бюро никто не назовет дешевой. На светло-зеленом ковре я выстроил гармоничное сочетание традиционности и современности, классики и функциональности. Мой письменный стол — из красного дерева, равно как и стоящий в углу маленький столик, за которым я обычно веду разговоры. Остальные предметы — металлические, но очень удобные и нарядные. Не надо скрывать, что ты пользуешься успехом и можешь окружить себя вещами, соответствующими твоим возможностям. И прежде всего это должны заметить потенциальные клиенты. От этого зависит гонорар. И вообще, толстое стекло защищает блестящую полировку столешницы. А позу эту я позволил себе принять потому, что сказал Луизе не мешать мне. Без вызова она теперь не влетит неожиданно в мой кабинет и не одарит меня язвительным взглядом измученной хозяйки дома. Должен признать, что Луиза великолепно справляется с моими делами без лишних подсказок. Я плачу ей приличную зарплату, но могу заверить вас, что она честно отрабатывает каждый цент. Из-за двери кабинета доносятся быстрые очереди пишущей машинки, время от времени звякает телефон, и ее красивый металлический голос отвечает нашим клиентам или тем, кто собирается ими стать. Однако здесь я не для того, чтобы праздно отдыхать. Я выдвинул правый ящик стола, в левой части которого прячу кое-какие крайне необходимые мне игрушки: разного рода магнитофоны с потайными микрофонами, которые могут быть установлены в преудивительных местах, и даже устройство, приводящее в действие небольшую кинокамеру, объектив которой скрыт за одной из картин, висящих на стене. Не менее важные предметы хранятся и в правой части ящика: бутылка бурбона, коробка сигар и пистолет тридцать восьмого калибра, который может оказаться в моей руке быстрее, чем какой-нибудь из моих клиентов скажет «Ох!». Я вытащил из ящика отличный детективный роман из тех, какие я люблю, плеснул в стакан солидную порцию шотландского бурбона, раскурил одну из толстых сигар и с головой погрузился в чтение. * * * В первый момент я даже не смог сообразить, что уже скоро шесть. Когда Луиза вторглась в мое королевство без стука или какого-нибудь другого предупреждения и — чего следовало ожидать — сделала перепуганную мину, увидев меня в столь удобной позе. Не знаю почему, но женщины действительно не в состоянии понять, что мужчины работают прежде всего за счет «серых клеточек» и нуждаются в периодической разрядке, стимулирующей интеллект. Я много раз объяснял это Луизе. К сожалению, безрезультатно. Осознание этого противоречит ее природе. Она — великолепная секретарша, но и только. Пунктуальная, методичная, дисциплинированная, хотя и малость занудная. Разумеется, этим ее достоинства не ограничиваются. Луиза — одна из самых красивых девочек, каких я когда-нибудь встречал. Она почти такого же роста, как и я, и сложена как богиня: ее формы впечатлили бы жюри любого конкурса красоты. Великолепный бюст, обтянутый тонким гольфом, тонкая талия, гармонирующая с длинными, точеными ногами, стройные бедра — не думаю, что на свете существует мужчина, который, глядя на нее, не поддался бы искушению. Луиза — типичная американка. Ухоженная, всегда в туфельках на высоких каблуках, одетая с безупречным вкусом — мысли о ней даже у меня способны вызвать бессонницу. Однако в данный момент она производила впечатление фурии made in USA, с глазами мечущими молнии. Глядя на нее, я даже засомневался: может быть, моя поза действительно очень уж неподходящая? Однако особо серьезно к этому не отнесся. Нельзя допустить, чтобы собственная секретарша заставляла плясать под свою дудку. Можете мне поверить, что в течение тех двух лет, что она проработала со мной, я имел время обстоятельно поразмыслить над всем этим. По моему мнению, существовали три возможных решения этой проблемы. Я мог сделать ее своей любовницей. Я мечтал об этом и убежден — говорю это без лишней самонадеянности, — что и она этого хочет. Однако это означало бы бесповоротное крушение моего авторитета. И конец всему. Я мог жениться на ней. Но это было бы еще хуже. Я оказался бы тогда привязанным к дому. А я считаю, что моя профессия никак не стыкуется с супружеством. Естественно, я, как и вы, намерен позаботиться о некотором количестве маленьких Бенсонов, которые скрасят мою старость. Но чуть позже. Мне повезло: моя профессия — это золотая жила. Значит, мне нужно позаботиться о том, чтобы поднакопить немного монеты. А потом я женюсь и, поскольку имею юридическое образование и немалый практический опыт, открою контору юридических советов с регулярными часами работы от и до. Наконец, я могу просто выставить Луизу за дверь и взять на ее место какую-нибудь другую особу, страшную, как смертный грех, которая не склоняла бы меня к размышлениям подобного рода. Однако… Итак, я не принял Луизу всерьез, однако ноги со стола все же снял, отложил детектив, спрятал стакан и бутылку в ящик и спросил шутливо: — Так что же случилось? У нас пожар? — Я подумала то же самое, когда вошла в ваш кабинет. Как вы можете дышать в таком дыму? — сказала она язвительно. — Пришла клиентка, которая хочет, чтобы вы немедленно приняли ее. Я взглянул на Луизу с удивлением. Не в первый раз к нам неожиданно, без предварительной договоренности, заявляется клиентка и требует, чтобы сам шеф немедленно принял ее. До сих пор Луиза великолепно справлялась с такими особами. И если теперь она ворвалась с этим ко мне, то, значит… здесь что-то не в порядке. — Так в чем же дело? Или эта девушка сложена иначе, чему другие? А может, у нее три ноги и хвост с перьями? — Нет, — ответила Луиза холодно. — Я не заметила у нее никаких особых примет, кроме того, что она… белая! Джейнис Я взглянул на Луизу чуть ли не с ужасом; в моем мозгу помимо воли мелькнула мысль, уж не приложилась ли она к одной из моих бутылок. Но такое просто не могло случиться с Луизой. Я положил обе руки на крышку стола и спросил: — Вы в этом уверены? А может, это запределка? Луиза не удостоила меня ответом. Что ж, готов признать, что мой вопрос действительно был идиотским. На нашем жаргоне запредельцами называют людей с белой кожей, но с небольшой примесью негритянской крови. В любом обществе белых людей они сойдут за белых. Но мы, цветные, никогда не ошибемся в их отношении. Мы сразу обнаружим, чуть ли не инстинктивно, какие-нибудь маленькие детали — десны или лунки ногтей, — которые их выдают. Именно поэтому Луиза не сочла нужным ответить мне. Она была уверена в своих словах. Если она сказала, что пришедшая белая, то она белая наверняка. Я встал. Переключил климатизатор на максимум, чтобы ликвидировать дым, и задумчиво побрел в сторону шкафа, где висел мой пиджак. Ну, теперь вы поняли все. Когда вы начали читать эту историю, вы наверняка подумали, что это еще одна сказочка, героем которой является частный детектив, играющий в кошки-мышки с полицией. Такие истории считают тысячами. Но в этом случае дело выглядит иначе. Моя история — это история черных. Луиза тоже черная. Я уверен, что любой из вас непременно оглянулся бы, встретив ее на улице. Это великолепное создание с коричневой кожей, длинными, стройными ногами и тонкими пальцами. Великолепная представительница своей расы, совершенная с головы до ног. В парижском ресторанчике на Монмартре или в большом венском отеле она бы стала причиной множества драм и катастроф. Ну а тут она «цветная». И приговор вынесен уже давно. То же самое относится и к моей особе. Мне трудно нарисовать вам мой собственный портрет. Можно сказать, что в этом деле я одновременно являюсь и судьей, и соперничающими сторонами. Я не произвожу впечатление парня, который только что свалился с дерева и сломал хвост. В моих жилах есть и солидная примесь белой крови. Так же, как и у всех нас: в Алабаме, Кентукки, Арканзасе и Луизиане белые много лет были очень педантичны, когда дело касалось сохранения чистоты собственной расы, но проявляли куда меньшую принципиальность, когда речь шла о развлечениях. Я уже далеко не на сто процентов негроидный тип. Моя «негритянская сущность», как выражаются некоторые из африканских президентов, проявляется в коротких курчавых волосах, цвете кожи и скудной растительности на лице. Мои предки прибыли из Африки, по всей вероятности, в начале восемнадцатого века. Я уверен, что они работали на полях Юга и грузили тяжелые тюки на барки, плавающие по Миссисипи. Все это, однако, происходило очень давно. Страну «Старого Отца Рек» они, как мне представляется, покинули после гражданской войны Севера против Юга, чтобы поселиться на Севере. Я родился в предместье Филадельфии. Там же родились мой отец и мой дед. Они жили там во времена полного смирения, которые для нас, черных, были временами покоя. Тогда еще никто не знал о «Черной силе», а чемпион мира в тяжелом весе не требовал, чтобы его называли Мохаммедом Али. Мы работали у белых или на белых. Нас радовали улыбки и похлопывание по плечу; в этом отношении мы были похожи на собак, радующихся ласке хозяина. В том, что такой порядок в мире является правильным и естественным, нас должны были убедить богослужения и воскресные школы. Мы пели гимны, а священник славил Бога. Это были времена «небесных пастбищ»… Белые чуть ли не завидовали нам: благодаря бремени расизма, возложенному Богом на наши плечи, мы имели шанс раньше, чем они, увидеть эти «небесные пастбища». Именно в такой атмосфере я был воспитан. И по всей вероятности, стал бы образцом скромности и покорности, а может, кончил бы плохо, подавшись в «Черные пантеры», если бы моим старикам не удалось ценой неустанного труда добиться определенной независимости и послать меня в колледж. Оттуда я пошел в университет, закончил обучение на юридическом факультете и поступил на работу в полицию Филадельфии. Мне казалось, что я смогу достаточно быстро сделать карьеру. Ведь не для того я изучал право в университете, чтобы патрулировать берега реки Делавар или регулировать движение на перекрестке Брод-стрит и Уолант-Драйв. Но, дорогие мои, я очень скоро осознал ситуацию, в которой оказался. Спустя три года я стал сержантом в отделе расследования убийств без какой-либо надежды на достижение чего-то лучшего. Кроме того, вдруг оказалось, что я являюсь «специалистом» в делах, связанных с цветными. Нет, мне никто ничего не говорил напрямик. Расовая сегрегация в рядах полиции отнюдь не носит официальный характер. Но если какое-нибудь крупное уголовное дело, затрагивающее черных, выныривало на свет Божий, я мог быть уверен, что заниматься им придется мне. Мне очень вежливо дадут понять, что это именно мое дело. Если же речь шла о делах белых, то всегда, как бы случайно, под рукой оказывался свободный именно в эту минуту сотрудник. Естественно, белый… Спустя три года я был сыт всем этим по горло. Мне исполнилось двадцать восемь лет, и я был достаточно самолюбив и амбициозен. Я уже довольно долго вынашивал замысел сменить род занятий, когда во время служебной командировки в Нью-Йорк встретился там с коллегой по университету, тоже черным. Тим Форти стал адвокатом. Было видно, что живется ему совсем не плохо. Он много рассказывал мне о Спрингвилле, в котором он обосновался. Тим занимался делами черных. По его мнению, Спрингвилл являл собой великолепное поле деятельности для компетентного частного детектива, который разрешал бы заботы черных, ибо, когда «наши цветные братья», как пишут все американские газеты, обращаются в полицию, чтобы она защитила их права, они всегда имеют шансы на то, что останутся с носом. Мысль эта мне понравилась. Правда, Средний Запад не очень подходил мне, я люблю жить вблизи моря, но в конце концов в Штатах достаточно развиты воздушные линии… Я подал в отставку и прибыл сюда. Можете мне не верить, но действительность превзошла все мои ожидания. Прежде всего я расстался здесь со своим именем. Я считал вполне достаточным то, что я имею фамилию раба. В самом деле, Бенсон — это просто «сын Бена». В былые времена, когда в хижине дяди Тома появлялся на свет негритенок, никто не ломал голову над его гражданским и родовым состоянием. Он был просто сыном Сэма или Тома. Так должно было быть. Я взял себе имя Ричард, потому что оно звучит элегантно и в то же время — особенно в сочетании с «Львиным Сердцем» — весьма по-мужски. Определенное значение имела и игра слов, о которой я уже говорил. Многие с той стороны реки приняли меня как мессию. Счастье сопутствовало мне с первой минуты. Мне удалось навести в горячих точках старого города относительный порядок, ущучивая одного за другим ловкачей типа Огдена; вскоре я добился молчаливого одобрения шерифа и его людей, давших мне понять, что они не станут препятствовать моей деятельности. А по-честному, они были просто счастливы, что кто-то занимается делами черных не прося ни помощи, ни советов. Завершать мои дела в суде я предоставлял моему другу, адвокату Форти, что шло на пользу нам обоим. Так что вот уже четыре года я честно зарабатываю на жизнь, оказывая при этом немало услуг жителям города. Не кажется ли вам, что не каждый может сказать это о себе? Климатизатор неплохо поработал, освежая воздух в моем кабинете. Я с удовлетворением посмотрел по сторонам: убранство комнаты должно было произвести благоприятное впечатление на любого посетителя. Даже на белую женщину. Я кивнул Луизе. Она вышла, чтобы ввести незнакомку, а я уселся поглубже в кресло за столом и начал просматривать какие-то бумаги, дабы придать себе более внушительный вид. Чуточку оправившись от первого впечатления, я пришел к выводу, что если пришедшая в мой кабинет особа действительно находится в затруднительном положении, то она, скорее всего, допустила промашку с адресом. Она наверняка нашла его в телефонной книге, которая не указывает, каков цвет кожи абонента. Цветная секретарша могла и не удивить ее. С некоторых пор считается признаком хорошего тона принимать черных не только на должности судомоек и подметальщиков улиц. Вы тоже должны были заметить это, если смотрите телевизор. Комиссары Айронсайд или Мэнникс всегда имеют среди своих ближайших сотрудников, по меньшей мере, одного негра. А иногда и шеф оказывается цветным. Такие вот дела. Однако на этот раз, мои дорогие, я ошибся. Причем полностью. Луиза ввела клиентку в кабинет и вышла, закрыв за собой дверь, обитую толстым войлоком. — Добрый вечер, мистер Бенсон. Я очень признательна вам за то, что вы приняли меня, хотя я не договорилась о встрече предварительно. Во всяком случае, моя внешность не удивила ее. Она очень спокойно села в стоящее напротив стола кожаное кресло. * * * Я сидел ошеломленный. Какое-то время вся комната была полна ею. Она появилась, словно украшенный флагами фрегат, вплывающий под всеми парусами в слишком узкий для него порт. Этакое воплощение блондинки-завоевательницы, сеющей вокруг себя опустошение. Она заставляла вспомнить Мерилин Монро и Джоан Хартлоу. И одета она была соответственно. Ее легкий, светло-серый плащ слегка распахнулся, открыв элегантное темно-синее платье с глубоким вырезом; декольте подчеркивала единственная нитка жемчуга, стоимость которой наверняка превышала трехмесячную зарплату квалифицированного рабочего. Я думаю, нет нужды добавлять, что все приложения к ее наряду были безупречны: от туфель из змеиной кожи до сумочки из того же материала. Она смотрела на меня очень внимательно, видимо, ожидая, что я первым задам вопрос. Ее лицо было серьезно. Не печально, не озабочено, а именно серьезно; похоже, что дело, с которым она ко мне пришла, имело для нее очень большое значение. Нет, не может быть и речи об ошибке: белая леди специально пришла повидать цветного детектива. Я осторожно приоткрыл левый ящик стола и нажал на две кнопки. Тем самым я включил аппаратуру для записи разговора и одновременной трансляции его в комнату Луизы. Вы можете посчитать, что я излишне предусмотрителен, однако должен вас заверить, что когда белая женщина остается наедине с негром в закрытой комнате, то ему не следует пренебрегать никакими средствами предосторожности, если он в своем уме. Я послал ей мою великолепную улыбку типа «расслабьтесь и доверьтесь мне» и сказал: — Вообще-то я очень занят, но сейчас у меня как раз выдалась свободная минутка. Могу ли я узнать, что привело вас ко мне? Она открыла сумочку, вынула из нее золотой портсигар и зажигалку, закурила сигарету и глубоко затянулась. А потом, глядя мне прямо в глаза, сказала спокойно и просто: — Меня зовут Эбинджер. Джейнис Эбинджер. Арнольд Готов дать честное-пречестное слово, что если бы я не сидел надежно в собственном кресле, ноги подо мной обязательно подогнулись бы. Как я мог не узнать ее сразу! Ведь я десятки раз видел ее фотографии в «Ситизен» — самой популярной газете, выходящей в Спрингвилле. На лице моем появилась мина боксера, которого гонг спасает от нокаута. И все же я сумел достаточно непринужденно улыбнуться. — Я узнал вас сразу. Вы супруга мистера Арнольда Эбинджера, не так ли? Она кивнула головой. Лицо ее продолжало оставаться очень серьезным. Я был уверен, что в соседней комнате Луиза уже роется в картотеке. Арнольд Эбинджер не был нашим клиентом, он не был даже нашим потенциальным клиентом, но мы наверняка имели о нем какие-то данные, так как он принадлежал к крупнейшим китам Спрингвилла. Эбинджер был владельцем сети универсальных магазинов и, естественно, миллионером. Он контролировал неисчислимое количество баров, а с некоторых пор ударился в политику. Свою политическую карьеру он начал довольно поздно, но в последнее время пресса уделяла ему очень много внимания — писали, что он намерен выставить свою кандидатуру на дополнительных выборах, причем, по-видимому, на пост мэра. Согласитесь, что жена персоны такого калибра в моем бюро, в кресле, предназначенном для клиентов, — это уже что-то! — Миссис Эбинджер, — сказал я с достоинством, беря быка за рога, — как вам известно, я — частный детектив. Когда кто-нибудь приходит к человеку моей профессии, это означает, что у него возникли неприятности. А теперь я спрошу вас прямо: вы пришли ко мне как клиентка? Я заметил, как насмешливо блеснули ее глаза. В самом деле, если она пришла не как клиентка, то что она может здесь делать? Она поменяла ноги местами. Перед моими глазами мелькнули ее стройные, загорелые бедра. Конечно же, она носила колготки. Я скромно отвел взгляд и посмотрел ей в глаза. — Я пришла к вам как клиентка, — сказала она. — Но неприятности не у меня. Боюсь, что у моего мужа. * * * О, это уже совсем другая история! У Арнольда Эбинджера, богача, могущественного шефа Бог знает скольких работников, супруга присутствующей здесь красавицы, возникли неприятности; и его жена приходит к какому-то частному детективу, словно муж не умеет самостоятельно улаживать свои мелкие дела? — Я меньше всего мог ожидать этого, — сказал я спокойно. — Мистер Эбинджер — человек известный, располагающий огромными возможностями, и я не понимаю… — Вы поймете, мистер Бенсон, — прервала меня она. — Я хочу лишь одного, и в этом вопросе между нами должна быть полная ясность: вне зависимости от того, каким будет результат нашего разговора, он должен остаться абсолютной тайной. Это дело жизни и смерти. Тон, каким были произнесены эти слова, производил определенное впечатление, однако должен признаться, что такую фразу я слышал уже не раз. — Миссис Эбинджер, — ответил я с достоинством, — я четыре года занимаюсь своим делом в Спрингвилле, а до этого три года проработал в полиции Филадельфии. Позволю себе сказать вам, что я преуспеваю только потому, что храню тайны моих клиентов. — Я верю вам. Иначе вы не увидели бы меня в этом кабинете. Однако дело, которое привело меня к вам, настолько серьезно, что это предупреждение показалось мне необходимым. — Даю вам слово, что все, сказанное в этой комнате, не выйдет за ее порог, — сказал я, а мысленно, дабы успокоить свою совесть, добавил: «И из комнаты Луизы». — Так вот, — начала Джейнис Эбинджер, — вам, наверное, известно, что мой муж, играющий видную роль в хозяйственной и политической жизни нашего города, решил выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра. — Я знаю об этом. — Честно говоря, эта перспектива мне не слишком нравится. Мой муж — человек богатый. Практически он имеет все, что пожелает. Такого положения нельзя достичь, не нажив врагов. А вы знаете, что умножает ряды врагов? — Разумеется! Политика, — ответил я. — Вы правы. И именно с этим связано мое появление у вас. Я уже несколько дней беспокоюсь за Арнольда. — Почему? — спросил я с невинной миной. — У него болит печень? Она пожала плечами, как если бы почувствовала себя разочарованной. — Нет. Но он производит впечатление человека, у которого серьезные неприятности. — Спрашивали ли вы его, в чем дело? — Конечно! Но он под тем или иным предлогом уходил от ответа. Я знаю, то, что заботит его, никак не связано с бизнесом — его дела идут великолепно. А поскольку состояние угнетенности отнюдь не свойственно его натуре, мне кажется, что источник его забот связан с политикой. Сегодня утром я позволила себе порыться в его столе… разумеется, в отсутствие мистера Эбинджера. Она сказала это, не моргнув глазом. Неплохой фруктик! Копается в бумагах своего хозяина и владыки, читает их, выискивает то, что ее интересует, причем совершает все это со спокойной совестью, так как считает, что делает доброе дело. — И что же вы нашли? — спросил я осторожно. — Письмо с угрозами. Я тихонько присвистнул. — Ого! Письмо с угрозами, присланное столь известному гражданину, как Арнольд Эбинджер? Вам следует немедленно уведомить полицию! Впрочем, не сомневаюсь, что вы уже сделали это. Джейнис покачала своей светлой, прекрасной головкой. — Нет, — ответила она просто. — Но почему? — Во-первых, — заявила она не без определенной логики, — если Арнольд не сделал это сам, значит, он имел на то какие-то причины. А кроме того, это письмо… оно очень странное. — Могу ли я увидеть его? — Конечно. Я за тем и пришла, чтобы показать его вам. Она вынула из сумочки сложенный вчетверо листок бумаги и подала его мне. Записка была напечатана на машинке — всего две строчки: «Эбинджер, ты никогда не будешь мэром Спрингвилла. Если примешь участие в выборах, погибнешь. Это последнее предупреждение». Самым интересным была подпись. Силуэт пантеры в прыжке. В первый момент я застыл как громом пораженный. Потом повертел листок в руке и, наконец, сказал: — Вы позволите? Я поместил письмо на специальный экран, расположенный на левой стороне стола, и, нажав на кнопку, включил сильную лампу, просветившую бумагу. Любой человек, сколько-нибудь знакомый с нашим ремеслом, сразу сообразил бы, что я просто тяну время. — Теперь я понимаю, почему вы обратились ко мне, — сказал я. — Вы подумали, что я, единственный цветной детектив в этом городе, сумею отыскать тех, кто прислал это письмо вашему мужу. — Дело не только в этом, — возразила она. — Я располагаю информацией о вас. Вы пользуетесь репутацией человека, умеющего улаживать дела во благо обеих сторон. Я поморщился. Дела, в которых замешаны «Черные пантеры», мне совершенно не нравились. Поверьте мне, я вовсе не являюсь сторонником расовой сегрегации. Я считаю, что следует бороться за то, чтобы все имели равные права. И именно для этого существует движение за гражданские права. Мартин Лютер Кинг указал нам путь. «Мы победим!..»[2] В этом я не имею ни малейшего сомнения. Но не путем применения грубой силы, конфронтаций и драк. Напротив, мы должны показать, что это мы более цивилизованы. «Черные пантеры» и другие фанатики, в сущности, льют воду на мельницу тех, кто заинтересован в разрушении американского общества. Мне же кажется, что, коль скоро мы в этом обществе родились, нам следует не разрушать, а улучшать его. Нашими действиями, разумеется. И прежде всего нашим достойным поведением. Террор мне не по душе. Джейнис Эбинджер правильно поняла мое состояние. — Поймите, мистер Бенсон, — сказала она с волнением в голосе. — Я думаю, что именно вы являетесь человеком, который сумеет лучше других войти с ними в контакт и объяснить им, что Арнольд всегда был на стороне черных. Мой муж — либерал. Он обеспечивает работой многих цветных на своих предприятиях. Он всегда относился к ним, как ко всем другим жителям нашего города. — Очаровательным жестом она переплела пальцы рук. — Уверяю вас, что черные в Спрингвилле получат очень много, если мой муж станет мэром… Я просто не могу понять смысла этих угроз! Должен признаться, что я, человек цветной, тоже этого не понимал. Однако постарался ей этого не показать. Вытянув листок из-под стекла моего аппарата, я положил его на стол. — Итак? — спросила она. — Согласитесь ли вы начать расследование? — А в чем оно, собственно, должно состоять и какую цель преследовать? — Речь идет о том, чтобы найти автора этого письма. — А также писем, которые ему предшествовали, поскольку в нем говорится, что это последнее предупреждение. — Естественно. Мне тоже так кажется. — А потом? Представьте себе, что я нашел автора письма. — Ну что ж, тогда мы все и решим. Может быть, я обращусь к вам, чтобы вы организовали защиту Арнольда или устроили встречу между ним и этими… «Черными пантерами». Вы согласны? Я побарабанил пальцами по крышке стола. — Я хочу быть с вами абсолютно искренним, миссис Эбинджер. Любое дело, за которое я берусь, является для меня не только средством зарабатывать деньги. Я никогда не начинаю ничего, если у меня нет хотя бы минимальных шансов довести начатое до конца. Это правило, которым я всегда руководствуюсь, и поэтому в данной ситуации я должен хорошенько поразмыслить… — Я согласна, — сказала миссис Эбинджер с очаровательной улыбкой. — Но, пожалуйста, не размышляйте слишком долго, так как я в самом деле очень беспокоюсь. Кстати, вы говорили о деньгах. Разумеется, я согласна на любые разумные условия. — Отлично. Завтра в полдень я дам вам знать. Это вам подходит? — Вполне. И конечно же мой визит к вам останется в тайне? — Конечно. Она встала с кресла. — Может быть, будет лучше, если вы вернете мне это анонимное письмо? Если вы не возьметесь за это дело, я покажу его полиции. — Все правильно, — сказал я, возвращая ей листок. Я тоже встал и проводил ее до двери на лестничную площадку. — Итак, завтра в полдень, — заключила миссис Эбинджер. — Мой номер вы найдете в телефонной книге. Она исчезла за дверью. В комнате остался только запах ее духов — тонких и очень дорогих. Моя первая белая клиентка оказалась женщиной светской. Я сел на письменный стол моей секретарши и закурил сигарету, глядя, как Луиза выключает свой магнитофон. — Что вы думаете об этом, Луиза? Ее лицо приняло обиженное выражение. Она всегда так ведет себя, когда я принимаю красивую клиентку. — Думаю, что вы прямо-таки дрожите от желания поработать на прекрасную миссис Эбинджер! — И ошибаетесь, — возразил я. — Отношение к миссис Эбинджер будет таким же, как и к любому другому клиенту. Прежде всего я должен все проверить. Впрочем, вы знаете, что я уже сказал ей об этом. Луиза вставила в каретку пишущей машинки очередной лист бумаги таким жестом, будто хотела сказать: «Болтай себе на здоровье!» Я охотно шлепнул бы ее пару раз. Тем более что она угадала. Я хотел работать на миссис Эбинджер. Это же высший класс, и притом у нее такие великолепные бедра… Слово чести, я не расист. — Во всяком случае, — сказал я очень спокойно, — если я хочу собрать информацию, которая сможет повлиять на мое решение, я должен заняться этим немедленно. Заприте бюро, Луиза. Но прежде чем вы это сделаете, убедитесь, хорошо ли функционировала аппаратура. Она вошла следом за мной в кабинет. Я вытянул ящик с левой стороны и извлек лист бумаги из копировального устройства. Письмо с угрозами, завизированное изображением черной пантеры, отпечаталось достаточно четко. — Вы верите в эти угрозы? — спросил я. — Нет, — резко ответила Луиза. Я взглянул на нее внимательно. Я знал, что девушка ревнует меня, но только ли в этом было дело? В делах, касающихся цветных, Луиза, активный борец за гражданские права, ориентируется гораздо лучше, чем я. Я набил карманы пиджака и брюк необходимыми вещичками, взял шляпу и вышел на тропу войны. Стюарт Первый этап: спуститься на этаж ниже. Там находится офис моего друга, адвоката Тима Форти. Это очень приличный, серьезный и славный парень на два года старше меня, а это означает, что ему тридцать два. Кожа у него потемнее моей, более, как говорят у нас, африканская. Он носит очки с толстыми стеклами, так как страдает близорукостью. При первом знакомстве он может показаться занудой, однако это лучший друг, какого может пожелать себе человек; и к тому же он всегда способен дать хороший и умный совет. Я рассказал ему все. Странно, но он оказался менее скептичным, чем Луиза. Он считает, что от любых дел, связанных с выборами, можно ожидать наихудшего. Всегда, говорит он, существует какое-то количество людей, которые хотели бы завалить выборы, чтобы положить демократию на обе лопатки. Тим несколько раз вел защиту работников Эбинджера, а потому я надеялся, что информация, которой он располагает, позволит мне дополнить данные, приведенные на том маленьком листке, который мне дала Луиза, когда я покидал бюро. Понемногу у меня складывалось представление о моем первом белом клиенте. Арнольд Эбинджер родился в Чикаго. Сейчас ему пятьдесят три года. Он происходит из низов — родился в бедной семье рабочего. Его молодость, по-видимому, прошла на улицах города. Не посещал среднюю школу, тем более не учился в университете. Его судьба решилась в конце 1942 года, когда Арнольд Эбинджер вступил в морскую пехоту. Принимал участие в войне на Тихом океане. С войны вернулся в звании сержанта с несколькими боевыми отличиями. А следовательно, героем. В расцвете славы женился на Джекки Минелли, дочери оптового торговца фруктами и овощами в Чикаго, человека зажиточного. В последующие годы Арнольд Эбинджер работает со своим тестем, их дело процветает. Арнольд использует послевоенный хозяйственный бум и открывает свой первый универмаг в Спрингвилле. Это было великолепное, прямо-таки гениальное начинание. Город переживал период процветания. Через несколько лет он открывает второй супермаркет, а вскоре после этого — третий. Арнольд Эбинджер становится в Спрингвилле важной особой. Вместе с женой и дочерью Деборой, родившейся через год после бракосочетания, он переезжает в большой дом, построенный на одном из холмов, окружающих город с запада. Теперь он уже принадлежит к крупной буржуазии. Ему продолжает везти. Вплоть до трагической гибели Джекки Минелли. Дочь итальянского иммигранта, начавшего свою карьеру в трущобах Чикаго, погибла в авиационной катастрофе, возвращаясь в Спрингвилл с тихоокеанского побережья, где находилась на каникулах ее дочь Дебора. Для Эбинджера это был тяжелый удар. Чтобы забыть об утрате, он бросился в водоворот большого бизнеса. Эбинджер открывает четвертый универмаг, а затем, поскольку в этой области он уже заполучил в свои руки почти все, вдруг обращает свое внимание на лимонад. Постепенно он устанавливает контроль над значительным числом ресторанов, баров и ночных заведений. Семь лет назад Арнольд Эбинджер женится на Джейнис Данн, девушке с Запада, которой тогда было двадцать два года. Так что моей первой белой клиентке сейчас около двадцати девяти лет. Примерно на столько я ее и оценил. — Эта история с угрозами «Черных пантер»… она кажется тебе правдоподобной, Тим? — Не только правдоподобной, но и очень опасной, — ответил Тим, глядя на меня весьма серьезно через толстые стекла своих очков. — Никто не может предвидеть заранее, что замышляют эти типы. Ты знаешь так же хорошо, как и я, как начинаются беспорядки в больших городах. Взрыв всегда внезапен, но готовится он долго. На твоем месте я бы основательно продумывал каждый шаг. — Можешь мне поверить, я буду бдительным, — сказал я ему вместо «до свидания». * * * Из телефонной кабины я позвонил Стюарту Реннеру, заведующему отделом городской газеты «Ситизен». Реннер — славный парень и стопроцентный белый. Мне много раз приходилось иметь с ним дело, и я имел возможность убедиться, что он не негрофоб и не негрофил, а просто искренний и объективный человек. Ну а я и негрофобов и негрофилов считаю в равной мере омерзительными. Белые, которые в отношении нас ведут себя нормально, встречаются редко. Но Стюарт Реннер — именно такой человек. Для него любой гражданин США — это только и исключительно американец. К счастью, он был свободен и мог пойти со мной поужинать. Мы договорились встретиться в небольшом итальянском ресторанчике неподалеку от редакции. Потягивая маленькими глоточками белое чинзано, я ждал его за удобным укромным столиком, обслуживаемым лично хозяином заведения, сицилийцем, который меня знал. С помощью Тима Форти мне удалось набросать силуэт Арнольда Эбинджера; теперь оставалось наполнить этот образ реальными чертами. В этом деле я рассчитывал на Стюарта. Нет человека, который лучше него знал бы все тайны жизни Спрингвилла. Наконец он появился — запыхавшийся, как и надлежит уважающему себя журналисту. Какое-то время мы размышляли над меню и в конце концов остановились на фирменном блюде ресторана — спагетти с крабами. Когда я рассказал ему, в чем дело, он наморщил лоб. — Что за дела у тебя с Эбинджером? — спросил он подозрительно. — Ничего особенного, — заверил я его. — Дело в том, что у меня есть клиент, который имеет к нему претензии. Сам понимаешь, что я хотел бы знать, во что собираюсь влезть, прежде чем согласиться заняться этим делом. — Ну, если ты хочешь услышать дружеский совет, — сказал Стюарт Реннер, отхлебнув чинзано, — то я скажу тебе вот что: держись подальше от него и его дел. — Почему? — Потому, что Эбинджер — это очень опасный тип. — Я протестую! Остановись, Стюарт! Человек с таким лицом, как Эбинджер, не может быть опасным! Ему не позволяет это его положение. Он выше этого. Стюарт подождал, пока хозяин, наполнявший наши тарелки соблазнительно пахнущим кушаньем, удалился. Потом, наклонившись ко мне, он сказал шепотом: — Думаю, что ты уже собрал кое-какие сведения об Эбинджере. — Естественно. Я знаю в общих чертах историю его карьеры: война на Тихом океане, морская пехота, геройство, удачная женитьба, успехи в бизнесе и т. д. — Эх! — заметил Стюарт, посыпая спагетти пармезаном. — Все это правда, но есть еще и оборотная сторона медали. — Так скажи, что знаешь! — Видишь ли, эта война позволила Эбинджеру натянуть на себя новую шкуру. В Чикаго говорят, что в молодости он водился с очень скверной компанией. Входил в банду, причем в крутую. Наверняка стал бы заурядным гангстером, если бы японцам не пришло в голову атаковать Пёрл-Харбор. — Да, жизнь — странная штука. Война принесла Эбинджеру почет и уважение. По крайней мере, я так тебя понял. — Не только, — сказал Стюарт, глотая спагетти. — Над его карьерой неустанно работала жена. А ты знаешь, каковы они, эти итальянские иммигранты: добропорядочные, глубоко верующие католики, которые всегда держатся вместе. Одним словом, первая миссис Эбинджер была женщиной, пользовавшейся всеобщим уважением. — А вторая нет? — спросил я. — Не передергивай. Я говорил с тобой не о второй жене, а только о первой и о последствиях ее смерти. — То есть? — Арнольд остался вдовцом в пятьдесят девятом году, причем очень богатым. Вначале он был в отчаянии. Целиком посвятил себя подрастающей дочери. — В пятьдесят девятом году Деборе исполнилось только двенадцать лет. — Вижу, что ты располагаешь отличной информацией! Да. Он поместил ее в монастырскую школу. А потом его все больше начали интересовать мелкие инвестиции в предприятия, обеспечивающие хороший доход. — Вроде разных бистро? — Да, вроде бистро, — подтвердил Стюарт. — И старые привычки взяли верх? — Что-то в этом роде. Арнольд купил бар на Восьмой улице. Назвал его «Джованни». Клиентура была пестрая, но он не обращал на это внимания. — Так что, ты думаешь, что он увяз в контрабанде, шантаже, в торговле живым товаром? А может, и в наркотиках? — Послушай, Дик, не надо торопиться! — прервал меня Реннер. — Тебе известно, что я знаю этот город. Он поприличнее многих других больших городов. Это не Нью-Йорк и не Чикаго. Однако это не помешало тому, что в шестьдесят девятом Эбинджер уже владел тремя барами и двумя ресторанами, а сфера его влияния несколько сместилась, если ты понимаешь, что я имею в виду. Быть может, какая-то часть операций, связанных с вымогательством и шантажом, совершалась без его ведома… — И без его непосредственного участия… — Если хочешь. Теперь о политике. Функционеры, профессионалы по проведению избирательных кампаний, охотно собирались в его заведениях. Арнольд Эбинджер — серый кардинал от политики. — О нем говорили, что во время избирательной кампании он был агентом республиканской партии. — И это правда. Уже три или четыре года он контролирует деятельность республиканцев на нашей территории. Он принимал участие, причем очень активное, в выборах сенатора Макги в шестьдесят восьмом году, а также в выборах местных властей: мэра Райана, шерифа О’Мэлли, окружного прокурора Митчелла. Я отодвинул пустую тарелку и закурил сигарету. — В итоге, если я правильно понял, Эбинджеру наскучило работать на других, и в этом году он решил поработать на себя. — Ты прав, — сказал Стюарт и тоже закурил. — Однако признаюсь тебе, что это известие затронуло всех нас. И удивило тоже. — Почему? — А вот послушай. Прежде всего — психологический склад этого господина. Арнольд Эбинджер — человек, который предпочитает дергать за ниточки, но не появляться на сцене; и тут вдруг он официально заявил, что будет баллотироваться на пост мэра. Этого никто не ожидал, и эта новость застала нас врасплох. — Сдается мне, что и его жена тоже не ожидала этого, — сказал я. — Случилось так, что я говорил с ней, и мне показалось, что она отнюдь не горит желанием видеть себя супругой мэра. — В самом деле? — Стюарт окинул меня удивленным взглядом. — А я до сих пор видел единственный мотив этого решения в амбициях его половины. — Понятно… Расскажи мне что-нибудь о ней. Ты же должен знать ее лучше, чем кто-либо другой. — Ну что я могу о ней сказать?.. Очень красивая дамочка. Он женился на ней в шестьдесят пятом, когда его дочери было восемнадцать лет и она поступила в университет. Он, так сказать, вывел ее в свет и мог зажить своей жизнью. Джейнис Дани родом из Калифорнии. Там он с ней и познакомился. А вообще-то я ничего особого не могу о ней сказать, разве лишь то, что она великолепно сложена. Типичный образец девочек, покупаемых миллионерами. Она ровно вдвое моложе его. Никогда не обнаруживала никаких особых амбиций, пороков, впрочем, тоже. И если ты убедишь меня, что политические проекты мужа не ее каприз, то нужно поискать другое объяснение. — Например? — Не знаю, — ответил Стюарт, окутывая себя клубами дыма. — Если ты выдвигаешь свою кандидатуру на выборах и делаешь это не для себя, то… — То, возможно, делаешь против кого-то… Ты так думаешь? Мой приятель пожал плечами. — Это было бы слишком просто. Никогда не слышал, чтобы у Арнольда Эбинджера в чем-то возникала напряженка с Райаном. Но, с другой стороны, у человека, приближающегося к шестидесятилетию, вполне может вдруг пробудиться жажда почестей. Это, разумеется, было бы наиболее простым объяснением. Во всяком случае, твои слова о реакции миссис Эбинджер очень меня заинтересовали. Если что-нибудь узнаю, немедленно тебе позвоню. Ладно? — Великолепно. А теперь беги. Ты ведь наверняка захочешь просмотреть, что у вас сегодня идет в набор. Реннер последовал моему совету, а я заказал черный кофе. Перед моими глазами уже стоял образ Арнольда Эбинджера — очень интересный, освещенный с разных сторон. Мне не хватало только декораций, в которые надлежало бы вставить эту фигуру. * * * Я сел в свой автомобиль — «форд», модель шестьдесят девятого года, никому не бросается в глаза — и поехал по ночному Спрингвиллу. Было одиннадцать вечера. В провинциальном городе, таком, как наш, в это время все разъезжаются по домам. Реннер дал мне адреса нескольких ночных ресторанов, контролируемых Арнольдом Эбинджером. Ясно, что съездить по всем адресам я не смог, однако завернул на улицу и остановил машину перед рестораном «Луи». Без труда нашел место для парковки у тротуара. Классический ночной ресторан: окна, закрытые тяжелыми шторами, приглушенный свет, обычная атмосфера подобных заведений… На высоких табуретах у стойки бара сидели, меланхолически потягивая пиво, две девушки. Какой-то тип за столиком ставил третьей девице что-то покрепче. Ясное дело, это были представительницы древнейшей профессии, но дело свое они делали без лишнего шума, не привлекая к себе внимания. Такие города, как наш, еще сохраняют какую-то видимость благопристойности. Я не говорю о добродетели. Просто благопристойность. Я заказал виски со льдом. Поданный вполне приличный напиток я пил медленно, незаметно поглядывая по сторонам. В боковом зале — о чем можно было судить по доносившимся оттуда голосам — разыгрывалась партия в покер. В какой-то момент оттуда вышел рыжий тип, который при виде меня внезапно остановился. Его лицо показалось мне знакомым. Я был уверен, что уже встречал его в центральном управлении полиции. Однако так и не смог припомнить, по какую сторону барьера. Рыжий, бросая взгляды из-под полуопущенных век, закурил и с деланной развязностью исчез в соседней комнате. Ни одна из сидевших в баре девиц не пыталась меня подцепить (но это в связи с цветом моей кожи); бармен старался быть холодно-вежливым, пытаясь тем самым поощрить меня повторить заказ. Но я на него, разумеется, чихал. «Синьорита», расположенная в районе Риверсайда, оказалась ночным рестораном, в который нужно было спускаться по ступенькам, как в те заведения, где мастера из Нового Орлеана начинали карьеру в эпоху джаза. Там я пробыл до двенадцати тридцати трех. Два десятка пар терлись друг о друга на паркетном пятачке, где места с трудом хватило бы для десяти. Негритянский оркестр радовал. Я присел к стойке бара, чтобы понаблюдать за выступлениями артистов: балетный номер, исполняемый четырьмя танцовщицами, и два номера стриптиза. Публика состояла из представителей средних слоев и нескольких мелких гангстеров, пробавлявшихся при случае еще и сутенерством. Я их узнал. Уверен, что и они меня заметили. Мне нечего было здесь делать. В Спрингвилле живут разные люди. Я покинул ресторан, после того как со второй стрип-девы пали последние завесы. Фигура у нее была что надо! Оказавшись снова за рулем моего «форда», я медленно покатил вдоль берега реки. Характер бизнеса Арнольда Эбинджера совершенно ясен: никаких вымогательств в дословном значении этого слова, никакой проституции, во всяком случае такой, какую вы знаете. Так сказать, маргинальная деятельность на границе всего этого. Я отлично знаю эти ничего не выплескивающие наружу ночные рестораны, реальные доходы которых весьма расходятся с официально заявленными оборотами. И именно они, как приложение к универмагам, свидетельствовали, что будущий мэр города отнюдь не беден. И за всем этим может стоять крепкая организация… Переехав мост, я оказался в моем районе, районе, как я уже говорил, достаточно престижном и населенном преимущественно белыми. Цветных здесь немного, а те, кто тут оказался, несомненно, в ладах с фортуной. Я размышлял над тем, какой ответ дам завтра Джейнис Эбинджер, и спрашивал себя, стоит ли мне лезть в дело «Черных пантер». Наконец я пожал плечами, сказал себе, что утро вечера мудренее, а ночь всегда даст добрый совет, и остановил автомобиль возле своего дома. Выйдя из машины, я медленно двинулся по дорожке, ведущей через газон. Теплая ночь, хотя легкие порывы ветра напоминали о наступающей осени. Такие ночи не способствуют принятию решений. Я не принял его и тогда, когда наткнулся на этих трех типов. * * * Они вышли из тени моего дома. Уже в первые секунды я понял, что это профессионалы. Их выдало то, как они окружили меня. Один преградил мне путь к входной двери дома, другой зашел мне в тыл, третий приблизился, откровенно держа руки в карманах светлого плаща. Я выругался, подумав, что у меня слишком мало шансов вывернуться из этой передряги. У всех троих шляпы были надвинуты на глаза. Они вовсе не были колоссами, но казались весьма опасными, а кроме того, нужно помнить, что их было трое. Путь к дому был отрезан, путь к отступлению — тоже. У меня не было выбора. Лучшим видом обороны является нападение, как писал когда-то Клаузевиц. Я рванулся к тому, который преграждал мне путь к входу. Черты его лица я не мог рассмотреть — я заметил только его глаза и зубы, приоткрытые в злой усмешке. В тот момент, когда я бросился на него, он выбросил вперед руку, вооруженную короткой дубиной. Я тут же схватил его за запястье и резко рванул на себя. Он вскрикнул, когда я попытался сломать ему руку. Выкручивая ее изо всех сил, я ощутил под своими пальцами нечто, напомнившее мне браслет, на котором часто гравируют имя, фамилию, адрес и группу крови. Этот браслет облегчил мне захват. Мой противник выругался и пнул меня в голень. Я стиснул зубы от боли, но руку не отпустил. И в этот миг получил сильнейший удар в ухо, отбросивший меня на добрых двадцать футов. Я упал, совершенно ошеломленный, и троица наемных костоломов накинулась на меня. При всем желании не смогу вам описать, что происходило в течение следующих пяти минут. На меня сыпались десятки ударов. Мальчики работали свинцовыми трубками и чулками, набитыми песком. Удары падали мне на голову, на бока, на почки. Несколько раз я пытался подняться на ноги, но меня от этого отговаривали весьма болезненным способом. Грохнувшись на землю в третий раз, я пришел к выводу, что следует вести себя совершенно иначе. Я свернулся в клубок и прикрыл голову руками, ожидая конца этой забавы. Тип, которому я выкрутил руку, включился в операцию последним. Он начал пинать меня в бок подкованными башмаками. Каждый пинок отзывался в моем теле жуткой болью. Я не мог наполнить легкие воздухом и задыхался, как утопленник. В завершение этого представления я услышал грубый голос: — Ну что, получил свое, проклятый нигер? Это отучит тебя лезть в чужие дела. Добром тебе советую, занимайся своими черномазыми. А если и дальше будешь совать свою черную нюхалку туда, куда не надо, мы проводим тебя на такую прогулку, с которой не возвращаются! Я получил еще один удар, и бандитская троица удалилась, оставив меня полуживым на расстоянии не более пятнадцати футов от двери моего дома. Несколько долгих минут я валялся на животе, прижимаясь щекой к асфальту, холод которого приносил некоторое облегчение. Мне было так больно, что я не мог думать. Сознания достигал лишь один сигнал: хочу жить. При каждом вдохе из губ вырывался стон. Не знаю, как долго я оставался в этом состоянии. Мне казалось, что я слышу проезжающие в отдалении автомобили и шаги прохожих. Однако поблизости не оказалось никого. Наконец я как-то собрался, хотя по-прежнему чувствовал себя созданным из одной только боли. Я пополз в сторону дома. В конце концов мне удалось встать на четвереньки, что облегчило продвижение вперед. А потом я ударился головой о дверь. Тяжело дыша, отдохнул минуту. Наконец мне удалось, судорожно цепляясь за ручку, подняться на ноги. Это потребовало от меня невероятных усилий. Я закрыл глаза и увидел рассыпающиеся огни чудовищного фейерверка. Голова пылала. Кое-как мне удалось набрать код замка парадного. Потом — вползти по лестнице на второй этаж. Долго я сидел на полу перед дверью моей квартиры. Когда же, наконец, почувствовал силы сунуть руку в карман за ключом, то заметил, что пальцы мои стиснуты в кулак, а в кулаке находится какая-то монетка. В первую минуту я не обратил на это внимания. Главное — открыть эту дверь, закрыть ее за собой и рухнуть на кровать… «Ма» Очнулся я в девять утра. Лежа на кровати, одетый, в изодранном костюме. Когда я попытался разжать пальцы правой руки, то вскрикнул от боли. Ну и отделали меня эти мерзавцы! Избили по науке: жуткая боль, но никаких следов. Даже если бы и я хотел, я не мог бы подать на них в суд. Первым разумным поступком, который я совершил, был телефонный звонок к «Ма» Томкинс. «Ма» Томкинс — шестидесятилетняя особа, сильная, как турецкий борец, монументальная негритянка с лапами, по сравнению с которыми руки Кассиуса Клея не произвели бы особого впечатления. Профессиональный инструмент. «Ма» Томкинс — массажистка. Повезло: я застал ее дома и она согласилась прийти немедленно. Явившись ко мне, она приготовила горячую ванну, раздела меня и сунула в воду, как новорожденного. Пока я отмокал в теплой воде, «Ма» раскладывала свои мази. Профессиональные массажистки знают, что такое такт. У постели единственного в Спрингвилле черного детектива не следует задавать вопросы. Однако, вытянув меня из горячей ванны и основательно растерев полотенцем, она все же не выдержала: — Скажите же мне, что с вами стряслось?! Вас переехал троллейбус? Она уложила меня нагишом на кровать и осторожно ощупала всего, кость за костью, мускул за мускулом. Удовлетворенная тем, что у меня все цело, она начала разминать мои исстрадавшиеся, избитые бока своими сильными пальцами, которые в то же время могут быть необычайно нежными, умеют ласкать и согревать… Вначале это было ужасно мучительно, но с каждой минутой приносило все большее облегчение. Ее руки разгоняли мои страдания. В мое тело снова начала поступать энергия. Я лежал на животе, уткнувшись носом в подушку. И уже ни о чем не думал. Я хотел только, чтобы эта процедура длилась бесконечно. Внезапно прозвучал звонок. Это был не телефон. Звонили в мою квартиру. Обычно этот звонок звучит тихо, но на этот раз он звенел непрерывно и пронзительно: кто-то с завидным упорством жал на кнопку. «Ма» Томкинс прервала свою работу и прошла в маленький холл, чтобы узнать, кто звонит. Однако прежде чем она успела что-нибудь сказать, настырный визитер оказался внутри. Луиза Райт промчалась через холл со скоростью тайфуна южных морей и затормозила только в моей комнате. Затормозила, увидев меня совершенно голого. Я повернул голову и увидел ее отражение в зеркальной дверце шкафа. Кажется, я произвел на нее хорошее впечатление. К счастью, я лежал на животе. «Ма» Томкинс со смехом вошла в комнату и набросила полотенце на заднюю часть моего тела. Когда мне удалось обмотать его вокруг бедер, я обернулся и сказал моей секретарше: — Луиза, я понимаю, что вы хотели увидеть мой зад. Но ведь вы могли просто попросить меня об этом. Луиза онемела. Она разглядывала меня широко раскрытыми глазами. И в этом не было ничего удивительного. Заметить синяки на моей темной коже можно только совсем вблизи. Однако что-то показалось ей ненормальным. Может, присутствие «Ма» Томкинс, может, запах мази… — Что с вами стряслось? — спросила она наконец. В ее голосе прозвучало искреннее беспокойство, и это доставило мне удовольствие. Я пожал плечами и приподнялся на кровати. — Трижды ничья, — ответил я. — Сшибка с тремя дружками, умеющими работать дубинками. Она повторно онемела. И, похоже, забыла, зачем пришла сюда. Я воспользовался моментом и выступил с предложением: — Если вы хотите быть ангелом, Луиза, то отвернитесь на минутку, чтобы я мог надеть халат. Она послушалась. Сзади она была так же аппетитна, как и спереди. «Ма» Томкинс помогла мне встать и влезть в халат. — Ну так как? — обратился я к Луизе. — Кроме меня, еще что-нибудь поломано? Она взглянула на меня так, словно только что пришла в сознание. Вот не думал, что моя нагота может произвести такое впечатление на женщину. — Эбинджер… — сказала она глухим голосом. — Он мертв. — Боже! — воскликнул я, садясь на кровать. — Откуда вы знаете об этом? И как он умер? «Ма» Томкинс сразу же поняла, что ее присутствие здесь излишне, и начала укладывать свои причиндалы. Я уверен, что, кроме врожденной деликатности, ею руководствовало также желание ни о чем не знать. В жизни случаются обстоятельства, в которых опыт становится благословением. Она распрощалась с нами, сказав, что в ближайшие дни пришлет мне счет. Ну, а если мне снова потребуются ее услуги, то я знаю, где ее можно найти. Из комнаты она вышла на цыпочках, монументальная и в то же время легкая, как дух. — Мне передал это Реннер, — сообщила Луиза. — Он позвонил мне и сказал, что после всего, что вчера вечером услышал от вас, ему кажется, что вы особо интересуетесь Эбинджером. Вот он… — Понял, — усмехнулся я. — Услуга за услугу. Он передает мне известие о смерти с условием, что я скажу ему, почему накануне интересовался нашим дорогим Арнольдом. — Мне тоже кажется, что это выглядит примерно так, — согласилась Луиза. — Так как же он все-таки умер? — повторил я свой вопрос. — Сердечный приступ? — Еще не известно. Его нашли в бассейне. — Что? — Я подпрыгнул, насколько то позволило мне состояние моего бедного тела. — Он купался? Сейчас, в это время года? — Не знаю, купался он или нет, но нырял наверняка: его обнаружили на дне бассейна. — И давно? — Сегодня, час назад. Стюарт Реннер был об этом уведомлен и немедленно позвонил мне. Поскольку вас еще не было, я подумала, что поступлю правильно, если приду сюда… — И при случае посмотрите, как я выгляжу в костюме Адама… Впрочем, вы уже в том возрасте, когда следует начинать учиться. Хорошо, едем! Только позвольте мне одеться. Я вынул из шкафа носки, белье, серый костюм и исчез в ванной. Во время моего отсутствия Луиза, выступающая в роли доброй и заботливой няни, собрала ошметки костюма, который был на мне прошлой ночью, разложила их на кровати и начала извлекать из карманов их содержимое, выкладывая все это на ночной столик. — Что это? — спросила она, когда я вернулся в комнату. Признаюсь, что в первую минуту я никак не мог сообразить, что может означать этот маленький блестящий кружок, который она держала в руке. Однако, осмотрев его внимательно, я вспомнил, что это та самая монетка, которую я сжимал в кулаке, когда очнулся после нападения. Но мне лишь показалось, что это была монета: я держал в своей руке опознавательный значок, выдаваемый в армии. Бывшие военные носят его как талисман на браслете. На таком значке выгравирован ряд цифр — учетный номер его владельца. Я быстро объяснил все это Луизе. Она спрятала кружок в свою сумочку. Мы вышли вместе под руку. И вовсе не потому, что мы привыкли так прогуливаться. Просто меня отделали так, что без помощи мне трудновато спуститься с лестницы. Не просто было и занять место на переднем сиденье принадлежавшего Луизе «фольксвагена». Мы двинулись вдоль реки, в направлении района, где жил Эбинджер. * * * Перед воротами резиденции Эбинджеров стоял полицейский в форме. Полицейские автомобили въехали на территорию окружающего виллу небольшого парка. Видимо, полиция не хотела раньше времени устраивать сенсацию. Я показал копу свою лицензию, но он отказался впустить нас. — Я должен поставить вас в известность, что миссис Эбинджер ждет меня, — заявил я. Должно быть, я пользовался неплохой репутацией среди городских полицейских, коль скоро моя лицензия и мои слова произвели на него определенное впечатление и он решил позвать своего коллегу, который торчал под деревом посреди газона. — Все, что я могу сделать, — сказал тот, — это проводить вас к лейтенанту Трэнту. — Ладно. Пусть будет так. Полицейский сел в автомобиль, и Луиза въехала на территорию виллы. Машина двигалась по аллее, которая, изгибаясь плавной дугой, вела через парк в сторону дома. Дом — двухэтажный, заросший вьющимися растениями. Снобизмом простоты он напоминал типичные виллы кинозвезд Голливуда. Справа от дома — большой гараж на полдюжины автомобилей; слева густые кусты заслоняли ту часть сада, которая предназначалась исключительно для домашних. Там, по-видимому, находился и бассейн. Мое предположение превратилось в уверенность, когда я увидел еще одного стоящего на страже копа и полицейский автомобиль, припаркованный возле живой изгороди. Эскортирующий нас полицейский велел Луизе остановиться. Он ушел и спустя несколько минут вернулся вместе с лейтенантом Трэнтом. Луциус Трэнт возглавлял отдел расследования убийств. Это был высокий, великолепно сложенный блондин сорока лет. Не могу сказать, чтобы он был особо интересным человеком, но в отношении меня он всегда вел себя вполне порядочно. Когда я прибыл в Спрингвилл, он поинтересовался моими родителями, моей службой в полиции и в течение нескольких недель внимательно за мной наблюдал. Он быстро пришел к выводу, что деятельность частного детектива в среде цветных, проводимая надлежащим образом, может оказаться весьма полезной. Прежде всего она позволила ему избежать столкновений полиции с цветными обитателями города. Именно поэтому он время от времени без излишней огласки помогал мне, делясь со мной информацией. Так что между нами установились почти дружеские отношения. Но сегодня все было иначе. Трэнт явно нервничал и пребывал в отвратительном настроении. — Чего вы хотите, Бенсон? — спросил он не слишком любезно. — Вам здесь нечего делать. — Вы ошибаетесь, — ответил я. — Я условился встретиться с миссис Эбинджер. — Миссис Эбинджер сегодня не принимает, — заявил он официальным тоном. — Сбросьте обороты, лейтенант! — сказал я без злости. — Я знаю, что произошло. Знаю, что Арнольд Эбинджер мертв. И именно этот факт требует, чтобы я срочно встретился с его женой. Моя атака произвела на него впечатление. Он явно был изумлен. Луиза тактично отошла и сейчас, опершись на кузов своего «фольксвагена», спокойно дымила сигаретой. Трэнт колебался: он не мог решить, должен ли он просто вытурить меня отсюда или следует приберечь на случай, если я окажусь полезным для следствия. Наконец он принял решение. — Ладно! — сказал он. — Мы живем в свободной стране. Я не имею права помешать вам встретиться с миссис Эбинджер, но лишь в том случае, если она захочет вас принять. Я спрошу ее об этом, но буду удивлен, если она согласится. Он тут же удалился. Я ждал его несколько минут. Наконец он возвратился и знаком велел мне следовать за ним. К дому мы подошли с левой стороны. Я заметил машину скорой помощи, сотрудников из технического отдела, щелкающих своими фотоаппаратами, и, наконец, Стюарта Реннера, стоящего в стороне и наблюдающего за ходом операции. Не знаю, что они сделали с трупом. Возможно, он уже находился в машине скорой помощи. * * * Джейнис Эбинджер не располагала временем, чтобы переодеться в темное, и этому не приходилось удивляться. Она была в узкой юбке и белом свитере. Ее глаза покраснели, лицо было искажено гримасой боли. Она приняла меня в маленькой гостиной с большим телевизором в углу. Вместе с ней в комнате находился шериф О’Мэлли — высокий, толстый, шумливый мужчина, возглавляющий полицейские силы округа Спрингвилл. — Что вы здесь делаете, Бенсон? — рявкнул он, как цепной пес, при виде меня. О’Мэлли — типичный ирландец. Законченный расист до мозга костей. Я отлично знаю, что он не любит негров всех вместе и каждого в отдельности. Отношения, связывающие меня с Трэнтом и его помощниками, он принимал как неизбежное зло. И не старался скрыть это. — Боюсь, что вас это касается лишь косвенно, шериф, — ответил я. — Разве что вы приняли на себя роль мистера Эбинджера. Я условился с миссис Эбинджер о встрече сегодня утром. Он так посинел от злости, что цвет, который приобрело его лицо, несомненно, заинтересовал бы его домашнего врача. Но я не дал ему времени вступить со мной в спор и обратился непосредственно к вдове. — Миссис Эбинджер, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал соответственно моменту, — разрешите мне прежде всего выразить мое искреннее сочувствие. Эта страшная весть дошла до меня в то время, когда я собирался связаться с вами по телефону, как мы о том условились. Но, узнав о случившемся, я счел, что будет лучше, если я приеду к вам. Она была растеряна и сломлена. В правой руке она держала небольшой кружевной платочек, который все время непроизвольно мяла. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что перед вами женщина, испытавшая тяжелый удар судьбы. — Благодарю вас, мистер Бенсон, — ответила она тихим, бесцветным голосом. — Боюсь, однако, что теперь наш разговор стал совершенно беспредметным. Свои слова она дополнила слабой улыбкой. У меня создалось впечатление, что она просто стеснена присутствием жирного О’Мэлли и не хочет говорить при нем. Я попытался ей помочь. — Я приехал сюда, чтобы согласиться на ваше предложение. К несчастью, уже поздно заботиться о безопасности вашего мужа, но мне кажется, что сейчас необходимо разобраться… — Все в порядке, Бенсон, — рыкнул шериф. — Ваше выступление закончено. Миссис Эбинджер рассказала нам обо всем и показала то письмо. А я сказал ей все, что обо всем этом думаю. Если бы она сразу обратилась в полицию, а не к такому деятелю, как вы, ее муж, по всей вероятности, был бы еще жив. — Как скажете, шериф, — согласился я спокойно. — Не знаю, что сказала бы миссис Эбинджер, если бы право решать было предоставлено ей. Но в связи с тем, что вы здесь находитесь… — Я повернулся в сторону моей первой белой клиентки и добавил: — Если вы измените свое намерение, миссис Эбинджер, я в вашем распоряжении. Еще раз приношу вам мои соболезнования… Я поклонился и направился к выходу. Уже у порога я обернулся. — Шериф! — Что там еще? — буркнул О’Мэлли. — Не забывайте о том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я кивнул, повернулся и быстро закрыл за собой дверь. Резкий поворот отозвался мучительной болью в моих бедрах, напомнив мне о великом спортивном матче, разыгравшемся перед моим домом несколько часов назад. Тим Лейтенант Трэнт проводил меня до «фольксвагена» Луизы. Он молчал, но в молчании этом была симпатия. Мне показалось, что, если бы это зависело только от него, он наверняка попросил бы меня о помощи. К сожалению, был здесь кто-то еще. Ирландец! И обойти это препятствие было тем труднее, что он тоже находился в избирательных списках и весьма определенно разыгрывал свою партию. Сейчас, когда «Черные пантеры» убили кандидата в мэры, он, опасаясь скомпрометировать себя, не пойдет ни на какие контакты ни с одним цветным, в том числе и с Ричардом Б. Бенсоном, частным детективом. А коль скоро Джейнис Эбинджер передала ему письмо, которое я видел вчера, все становится совершенно очевидным. Я пожал руку Трэнта и занял место в автомобиле рядом с моей секретаршей. Мы двинулись в направлении ворот. — Ну и что? — спросила Луиза, глядя на зеркальце, в котором отражалась фигура наблюдавшего за нами Трэнта. — Ну и ничего. Конец. Мои услуги не понадобились. Миссис Эбинджер отдала письмо О’Мэлли. Полиция займется всем этим, так что моя первая белая клиентка оказалась всего лишь эфемерной субстанцией. — Может, это и к лучшему, — заметила Луиза. — Что вы хотите этим сказать? — Только то, что я слишком хорошо знаю вас. Вы нервничаете, потому что вас исключили из этого дела. Однако, если вы хотите услышать мой совет, я скажу вам вот что: оставьте все это в покое и выбросьте из головы вчерашний вечер. Нет никакой клиентки, нет никакого соглашения. Никто не ждет от вас никаких действий. Вы не должны вмешиваться в это грязное, политическое дело! Она остановила машину перед светофором примерно в двухстах ярдах от прибрежного бульвара. Я воспользовался этой остановкой, чтобы сжать ее изящную руку. На фоне медно-бронзовой кожи Луизы моя рука производила впечатление черной лапы. Я был тронут, но не знал, как ей об этом сказать. Тем более что я вполне отдавал себе отчет в том, что через минуту она услышит от меня нечто для нее неприятное. — То, что вы сказали, Луиза… словом, вы совершенно правы. И я благодарю вас! — Прежде чем красный свет сменился на зеленый, она окинула меня неспокойным взглядом. Я чувствовал, что моя покорность ей не очень нравится. — Вы знаете, что наши мнения несколько разнятся, — продолжал я. — Вчера я принимал мою первую белую клиентку. Это была женщина, пришедшая ко мне в связи с делом своего мужа. Значит, в сущности, он и был моим первым белым клиентом. Весь вчерашний вечер я посвятил заполнению маленькой анкеты на этого человека. — Ну и что? — Между нами говоря, он вовсе не был ангелом во плоти. В беспримерном успехе всех его начинаний наверняка больше ловкости, чем принципов. Но это был мой клиент… — Однако вы прекрасно знаете, — не отступала Луиза, — что клиент становится клиентом с момента подписания договора и выплаты аванса! Я сел поудобнее, опершись спиной на спинку сиденья, так как мои ягодицы снова начали меня донимать. — Абсолютно верное замечание. Аванс — это очень важная вещь. Принятие аванса обязывает частного детектива приступить к действиям. — Но ведь вы его не получили! — возразила она. — Разве? — спросил я. — Мне вручили аванс втройне. Те три костолома, которые даже не дали мне времени на то, чтобы оформить расписку. * * * Мы подъехали к Уоско-Тауэр. Луиза пошла в бюро, а я заглянул по пути к Тиму Форти. Мой друг адвокат работал над какими-то документами, которые отложил при виде меня. Он еще не знал о смерти Арнольда Эбинджера, а когда я рассказал ему об этом, не сразу пришел в себя. — Ах, дьявол! — воскликнул он. — Значит, эта история с «Черными пантерами» не была выдумкой! Я пожал плечами. — Я еще ничего не знаю. Увы, все, чем я в настоящую минуту располагаю, это ксерокопия анонимки, которую могли прислать «Черные пантеры». Однако мне кажется, что ты сумеешь взглянуть на это дело лучше, чем я. — Что ты хочешь этим сказать? — Я отлично знаю, что среди твоих клиентов были также и люди, обвиняемые в преступлениях и по политическим мотивам. Знаю я и то, что среди них были негры, боровшиеся за свои права. — Это не моя специальность, но несколько таких дел у меня действительно было. — Тогда скажи мне, слышал ли ты когда-нибудь о существовании в Спрингвилле ячейки «Черных пантер»? — Никогда. Да ты и сам знаешь, что эти экстремисты действуют исключительно в больших городах, то есть там, где часты беспорядки среди безработных. — Понятно. Это первое дело. Для меня оно совершенно ясно. Я не вижу причин, по которым «Черные пантеры» вдруг решили бы вмешиваться в дела Спрингвилла. Местная городская политика не имеет для них особого значения. — Ты сказал мне вчера, что твоя клиентка, миссис Эбинджер, полагает, что письмо, которое она тебе показала, не было первым. — Это верно. Но есть еще и другой факт: кое-что стряслось со мной вчера вечером… Я со всеми подробностями рассказал ему о вчерашнем нападении на меня. Рассказывая, я видел, как близорукие глаза Тима за толстыми стеклами очков становились все больше. Было видно, что мой рассказ потряс его. — Напавшие на меня были белыми, — сказал я в заключение. — Не негры. Я понял бы, если бы парни из «Черных пантер», разъяренные моим вмешательством, насели бы на меня, чтобы кулаками и кастетами разубедить меня расследовать их дело. Но белые… Кем они были? Тим Форти отодвинул от себя папки с делами, потер нос и прошел к окну, как бы надеясь, что все это прояснит его мысли. А потом вдруг резко повернулся ко мне. — Объяснение есть, и оно совсем простое. Весь вечер ты шарил в ночных заведениях, контролируемых Арнольдом Эбинджером. По всей вероятности, он располагал своей системой сигнализации и своей охраной. Все это сработало автоматически и, естественно, профилактически. Я покачал головой. — Я тоже так подумал. Но ты должен признать, что его система защиты сработала слишком уж молниеносно. В первом ресторане я провел несколько минут, а во втором — примерно полчаса. Выпил пару виски, посмотрел программу… А эти типы уже ждали меня у двери дома, в котором я живу. — Это свидетельствует лишь о том, что тебе следует быть очень осторожным. К счастью, это дело не связывает тебя никакими обязательствами. Миссис Эбинджер отказалась от твоих услуг, и на твоем месте… — Понял, ты хочешь сказать, что мне следовало бы все бросить. Знаю, то же самое мне сказала Луиза. По правде говоря, я сам не знаю, не последовать ли мне вашему совету. Однако я хотел бы поближе присмотреться ко всему этому… Ты мне будешь нужен, Тим! — А что я могу сделать? — спросил он, пожимая плечами. — Мне нужно, чтобы какой-нибудь юрист немного поковырялся в делах Эбинджера. Ну а тебе — я в этом уверен — такой случай уже представлялся во время одного из твоих процессов. Я имею в виду и дела политические: известно, что наш Арнольд Эбинджер собирался баллотироваться в мэры, но заявил ли он свою кандидатуру официально? Понимаешь, куда я клоню? — Понимаю. — Тим кивнул головой. — Тебя интересует, действовал ли он или только грозился. А если действовал, то кому это мешало и кто был бы не прочь устранить его раз и навсегда, верно? — С тобой всегда легко говорить, Тим, — сказал я, распрямляясь с гримасой боли. — Ты умеешь быстро думать. * * * Когда я снова увидел Луизу, утро уже перешло в день. Было это в ту пору, когда девушки в офисах пудрят носики, собираясь пойти перекусить. Я глянул уголком глаза на лежащую на столе почту — счета вперемежку с рекламными листками. А потом взял в руку маленький металлический кружок, который сорвал накануне с руки одного из трех бандитов. — Луиза, — начал я очень учтиво, — я разговаривал с Тимом Форти. — Я не поверю, если вы скажете, что он посоветовал вам раскрасить лицо красной краской и встать на тропу войны. — Нет. Он придерживается того же мнения, что и вы. Советовал мне бросить это дело. Может быть, я последую этому совету… Мне было приятно видеть блеск удовлетворения в ее глазах. — Дик! — вздохнула она с облегчением. — Наконец-то вы начинаете думать, как надо! Диком она называет меня в исключительных случаях, чаще всего тогда, когда обо мне беспокоится. Я погладил ее по руке. — Ладно! Оставим этот вопрос в покое, — сказал я. — И без преждевременных радостей. Я еще не сказал, что воспользуюсь этим советом. Я сказал «может быть». А тут есть разница. Есть одно условие… — Какое? — спросила она, явно обеспокоенная. — Я должен узнать, кто вчера на меня напал. И почему. К счастью, у меня есть след: опознавательный значок с номером. Вот ваше сегодняшнее задание: вы должны найти хозяина этого браслета. Мне кажется, это вовсе не невозможно. У нас наверняка есть какие-то связи с армейскими бюрократами. — А что в это время будете делать вы? — Постараюсь кое-что расследовать. И если я не могу заняться этим в центральном управлении, куда путь мне заказан милостью О’Мэлли, то кое-что мне удастся узнать в редакции «Ситизен» милостью Стюарта Реннера. — Он звонил вам, когда вы были у Тима Форти. Сказал, что позвонит еще раз. — Сомневаюсь, — сказал я, надевая шляпу. — Однако если он это сделает, то передайте, что я поехал к нему. * * * Когда я вошел в редакцию, Стюарт Реннер сидел, склонившись над влажным оттиском одной из страниц своей газеты. Он вел в ней рубрику местных новостей. За политическую линию газеты и за технические моменты он не отвечал. — Как дела, Ричард? — воззвал он ко мне. — Я видел тебя сегодня утром у Эбинджера, но подумал, что не следует мешать тебе вести диалог с вдовой и представителями власти. Ну и чем же все это кончилось? — Меня турнули со сцены, — ответил я. — Вчера, когда я говорил с тобой, ты был настолько деликатен, что не задал мне ни одного вопроса. А дело обстоит так: Джейнис Эбинджер вчера побывала у меня; она хотела поручить мне расследование дела об угрозах, присылаемых ее мужу. — И ты согласился взяться за это дело? — Я должен был дать ей ответ сегодня в полдень. Но произошло столь хорошо известное тебе событие. Скажи мне откровенно… Я не закончил фразу, так как именно в этот момент мой взгляд упал на лежавшую перед Стюартом корректуру. Во всю ширь страницы чернел заголовок, набранный огромными буквами: ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЕ УБИЙСТВО В СПРИНГВИЛЛЕ! «ЧЕРНЫЕ ПАНТЕРЫ» УБИВАЮТ АРНОЛЬДА ЭБИНДЖЕРА, КАНДИДАТА НА ПОСТ МЭРА И ВЫДАЮЩЕГОСЯ ГРАЖДАНИНА ГОРОДА… Посредине страницы была помещена фотография жертвы, а слева шел текст, набранный жирным шрифтом, повествующий о демократии и звездно-полосатом стяге, о порядке и цивилизации, коим угрожают происки террористов. Одним словом, все дьяволы с оркестром, трубами и барабанами. Я прочел статью. Мне показалось, что я слышу грохот шагов марширующих батальонов. — Ну-ну, старина! Это вам удалось! Мне это нравится. Он пристыженно усмехнулся. — Да, не хотел бы я быть на месте главного редактора, — сказал он. — Однако пойми, что газету нужно продавать, а кроме того, такая тема — это золотая жила. Признаюсь, что лично я предпочел бы побольше умеренности в забрасывании грязью «Черных пантер» и в возложении цветов к ногам Эбинджера. — Значит, ты не убежден, что Эбинджер убит черными террористами? — спросил я, делая вид, что весьма этим удивлен. Его реакция на мои слова очень меня заинтересовала. Стюарт Реннер был опытным и честным журналистом. — Я ни в чем не убежден, кроме того, что мы располагаем анонимным письмом с угрозами. А еще мы знаем, что карьера такого человека, как Эбинджер, могла основательно умножить число его врагов, причем не только среди черных. Я взял сигарету из лежащей на столе пачки, закурил и глубоко затянулся. — Стюарт, — сказал я со вздохом, — ты мой друг! Если бы все американцы были такими, как ты, многое в этой стране развивалось бы совсем иначе. После этого философского замечания я углубился в прозу моего друга. Над вступительной частью статьи действительно основательно потрудился главный редактор, но описание событий было дано Стюартом, который умел работать необычайно быстро. Вот как выглядели детали произошедшей драмы. Вчера Джейнис Эбинджер вышла из дома в семнадцать пятнадцать. У нее были кое-какие дела в городе, а потом она отправилась в Пайнвуд, на коктейль к одной из своих приятельниц, жене доктора Орчевского. В шестнадцать часов, до ухода из дома, она разговаривала по телефону с мужем. Арнольд Эбинджер сказал жене, что в этот вечер будет очень занят: именно в этот день ему предстояло официально выдвинуть в мэрии свою кандидатуру. Это был последний разговор супругов. Джейнис Эбинджер вернулась домой около двадцати часов. Арнольда дома не было. Она поужинала в одиночестве; прислуживал слуга — черный, естественно. В двадцать три часа Арнольда все еще не было. Однако это ее не беспокоило. Она примирилась с последствиями политической карьеры мужа, с изменением часов трапез и возвращения домой, и в полной мере отдавала себе отчет в том, что этот вечер был особо важен для ее мужа. Поэтому она спокойно легла спать, зная, что Арнольд, вернувшись, обязательно разбудит ее, чтобы пожелать ей доброй ночи. Беспокоиться она начала утром. Ее волнение усилилось, когда прислуга сообщила ей, что хозяин не возвратился на ночь. Далее Стюарт Реннер процитировал ее слова: «Я ничего не знала о планах мужа — его политическая деятельность совершенно изменила распорядок нашей жизни. Поэтому утром я позвонила в его офис, чтобы секретарша рассказала мне, что предусмотрено в его расписании назначенных на сегодня свиданий. Секретарши еще не было. Мне пообещали оставить ей записку, чтобы она, когда придет, немедленно позвонила мне. Однако в это время наш садовник, начинающий работу в девять, принялся сметать опавшие листья вокруг бассейна и обнаружил… моего мужа». В этом месте — так писал Стюарт Реннер — миссис Эбинджер начала рыдать. * * * Я оторвал нос от пахнущей краской газетной полосы в ту минуту когда посыльный принес из типографии пачку свежих газет, которые через четверть часа должны были поступить в продажу. Это было первое послеполуденное издание. — Твоя статья… она очень интересная, — сказал я. — Однако ты не пишешь, каким способом был убит Эбинджер… — Ты прав, Ричард. Но я должен был как можно скорее дать сведения в номер и не стал ждать заключения медицинского эксперта. Сейчас я уже знаю кое-какие подробности. Так что для вечернего выпуска успею написать еще одну статью, хотя еще нельзя утверждать, какими будут результаты вскрытия. Я взял очередную сигарету из его пачки. — Рассказывай дальше, Стюарт. Это в самом деле очень интересует меня. — Значит, так… По предварительным данным, на Эбинджера напали сзади в тот момент, когда он возвращался к себе. Его оглушили с помощью какого-то тяжелого предмета — может быть, это был разводной ключ, а может, свинцовая труба, — потом бросили в бассейн, где он и утонул. Я провел ладонью по волосам. — Ясно как день. Так когда же все это случилось? — Врач, на основании предварительного осмотра, придерживается мнения, что прошло около пятнадцати часов с момента, когда он оказался в воде. Естественно, только вскрытие установит точное время смерти. — Итак, ты говоришь, что тело вытащили из воды в девять… Тогда, если отнять пятнадцать часов, то получится, что в бассейн его бросили около восемнадцати часов… Действительно, странное стечение обстоятельств! — Почему? — спросил он. — Потому, что в это самое время Джейнис Эбинджер находилась в моем бюро, где делилась со мной своими заботами. — В самом деле, престранное стечение обстоятельств, — подтвердил Стюарт. — А кроме того, это вещь совершенно невозможная, — добавил я. Он взглянул на меня изумленно и дал понять, что ничего не имеет против того, чтобы я обосновал это заключение. — А вот послушай! Джейнис звонила ему около шестнадцати. Он сказал ей, что вечер у него занят и что в связи с этим он рано не вернется. И почти сразу же отправляется домой, располагается на краю бассейна и ждет, когда его оглушат и утопят. Ты не считаешь, что это очень странно? Тем более что никто из прислуги не видел его возвращающимся. — Очень интересные рассуждения, — заметил Стюарт. — Однако тот факт, что он вернулся домой никем не замеченный, не является чем-то необычайным. Тот же самый вопрос задал О’Мэлли садовнику, который одновременно работает еще и за сторожа. Этот человек обычно кончает работу в семнадцать, после чего отправляется к себе, в маленький домик, который ты, по-видимому, заметил, — он находится справа от ворот. Так вот, садовник объяснил О’Мэлли, что его хозяин проезжает через ворота, только когда возвращается домой в собственном автомобиле. Однако довольно часто его привозят домой сотрудники или клиенты. В этом случае он входил на территорию виллы через маленькую калитку в ограде за углом, шел мимо бассейна и выходил прямо к двери гостиной. Тем самым значительно сокращал путь, не пересекая парк… И еще одно любопытное стечение обстоятельств: вчера у его камердинера был выходной день. Он вернулся домой лишь около девятнадцати, к ужину. — Та-ак, — протянул я. — Хотелось бы знать, воспользовался ли убийца счастливым стечением обстоятельств или им все было рассчитано и учтено. Стоило бы проверить, кто отвозил Арнольда Эбинджера домой вчера вечером. — Именно в этом направлении действовал Трэнт, — проинформировал меня Реннер. — Но не кажется ли тебе, что для парня, которого турнули со сцены, ты проявляешь слишком много интереса к этому делу? Я не мог удержаться от смеха, глядя на его заинтригованную мину. — Давай внесем ясность в этот вопрос. Миссис Эбинджер отказалась от моих услуг, хотя, как я уже рассказывал, вчера вечером она пришла в мое бюро, чтобы попросить меня заняться делом ее мужа. Я все еще не знаю, что подумал бы он об этом шаге своей жены. И задаю себе вопрос: похвалил ли бы он ее за это? Может быть, он сам отказал бы мне? Кроме того, сдается мне, что О’Мэлли имеет очень большое влияние на Джейнис Эбинджер; он внушил ей, чтобы она доверилась полиции и отстранила меня от дела. Кстати сказать, я считаю это совершенно нормальным: ведь это его работа. Наконец… — Наконец?.. Я попросил его строжайше хранить тайну, тем более что это дело не было непосредственно связано с убийством Арнольда Эбинджера, и рассказал ему о моем ночном приключении. — Ты, конечно, понимаешь, что я не могу так это оставить. Безнаказанность очень опасна. А кроме того, для меня это очень интересный след! — Что ты хочешь этим сказать? — Видишь ли, я просто возвращаюсь к тому, о чем ты рассказывал мне минуту назад. Совершенно нормально то, что такая газета, как твоя, патриотичная, благоразумная и т. д. и т. п., зовет к крестовому походу против «Черных пантер». Однако я хотел бы узнать немного больше. Не забывай о том, что на меня напали «белые пантеры». Он понял меня. — А теперь информация за информацию! Скажи, чего, собственно, хотела от тебя Джейнис Эбинджер вчера вечером? Я пожал плечами. Мне не было нужды что-либо скрывать от него. Я весьма подробно рассказал ему о визите моей первой белой клиентки, но поскольку анонимное письмо в эту минуту уже было достоянием общественности, мой рассказ не объяснил ему ничего. Ирвинг Я попрощался со Стюартом Реннером перед входом в редакцию и двинулся пешком в направлении Уоско-Тауэр. Должен, однако, признаться без ложного стыда, что если бы я послушался своего внутреннего голоса, то пошел бы не в бюро, а домой, чтобы поскорее оказаться в постели. Это только в книгах герои всегда полны сил. Я же сейчас чувствовал себя так, словно меня только что извлекли из бетономешалки, проработавшей несколько часов. Я стиснул зубы и с нежностью подумал об аспирине в ящике моего письменного стола. Я пользовался им после каждой солидной пьянки, а в эту минуту, можете мне верить, я предпочел бы моему состоянию самое жуткое похмелье. Луиза Райт — образец безупречных секретарш — что-то отстукивала на машинке. Во взгляде, который она бросила на меня, тлела искорка триумфа. Я почувствовал, что ей нужно многое мне сказать. — Дорогая девочка, принесите мне стакан воды и поведайте то, что вам не терпится мне сообщить. Во взгляде, которым она одарила меня теперь, был гнев. Ну что ж, я спутал ее планы. Я уселся поглубже в кресло, бросил в рот две таблетки аспирина и запил их водой из стакана. — Не злитесь на меня, Луиза. Эти твари здорово избили меня, и я сейчас действительно плохо себя чувствую. Но вы хотели мне что-то сказать? Прошу вас! Есть какие-нибудь новости? — Да, шеф, — ответила Луиза. Положив на мой стол маленький опознавательный значок, она взглянула на лист бумаги. — Я уже знаю, чей он. Этот тип был призван в армию в Канзас-Сити. Я навострил уши. Канзас-Сити отстоит от Спрингвилла на двести миль. Немало бандитов и прочей разной шпаны за последнее время прибыло оттуда к нам, в Спрингвилл, в поисках новых горизонтов или, как говорят в Америке, новых возможностей. — И вы знаете его фамилию? — спросил я осторожно, чтобы не спугнуть удачу. — Да. У меня есть в Канзас-Сити кузен, он сержант. Я попросила его, чтобы он навел справки. Он позвонил мне четверть часа назад. Это опознавательный жетон некоего Ирвинга Стоу, родившегося в Канзас-Сити в сорок пятом году. Он был призван в армию в шестьдесят шестом. Два года был во Вьетнаме, а в шестьдесят девятом демобилизовался. Тогда он жил в Канзас-Сити. Это все, что я на данную минуту знаю о нем. Я слушал ее, постукивая авторучкой по крышке стола. Не знаю, аспирин ли подействовал или это бог мести добавил мне новых сил, но я чувствовал себя куда бодрее, чем час назад. — Великолепно! Отлично сработано, Луиза! Благодарю вас от всего сердца! А теперь соедините меня, пожалуйста, с отделением агентства «Гольдберг Ассошиэйтес» в Канзас-Сити. Должен вам объяснить, что мы, частные детективы, не вездесущи, а поездки слишком дороги, да и времени отнимают много. Поэтому все мы заключаем так называемые корреспондентские соглашения с коллегами — с детективными агентствами в разных городах. «Гольдберг Ассошиэйтес» — это большая фирма, которая имеет филиалы в большинстве городов на Востоке. В Спрингвилле их корреспондентом являюсь я. В качестве возмещения я имею у них открытый счет. На то, чтобы нас соединили с Канзас-Сити, потребовалось не более пяти минут. Я не знаю лично шефа филиала фирмы в Канзас-Сити, но мне достаточно было назвать свою фамилию, и он тут же заявил, что готов помочь мне. Я попросил его собрать все данные, касающиеся некоего Ирвинга Стоу, и дал ему номер моего личного телефона. В заключение я попросил его действовать быстро и звонить мне в любое время, даже ночью. Говорят, что месть — это кушанье, которое следует есть холодным. Однако, поверьте мне, я не слишком люблю, когда такие кушанья чересчур остывают… * * * Кстати, о кушаньях! Пресса и радио состряпали роскошное блюдо из факта смерти Арнольда Эбинджера. Луиза положила на мой стол последний номер «Ситизен». Портрет жертвы был окружен черной траурной рамкой, а под ним было помещено заявление мэра Оскара Райана. Если верить этому заявлению, погибший был воплощением всех мыслимых добродетелей. Ну что ж… вполне нормально. Опаснейший конкурент мэра ушел в лучший мир. Теперь можно было украсить его ореолом праведности. В том, что было помещено в газете, я не нашел никаких новых деталей сравнительно с тем, что сообщил мне Реннер сегодня утром. Я обратил внимание на то, как от номера к номеру менялся тон передовиц. Черный террор изобличали со все большим пылом. От властей ждали твердых и решительных действий. Если и дальше продолжат так трубить в трубы и бить в барабаны, то ближайшая ночь на той стороне реки может стать очень даже горячей. Я включил телевизор. Та же самая музыка! Об Эбинджере вещали на всех волнах эфира. Стеклянный экран показал прибытие дочери погибшего, Деборы. Она уже вышла замуж, и фамилия ее теперь была Ли. Жила она где-то на Западе. Я налил себе солидную порцию виски и погрузился в размышления. Когда я снова взглянул на экран, то увидел, что программа сменилась. Пришла очередь вестерна. Потом снова Эбинджер. Напряжение росло. Телевидение сообщило, что в негритянских кварталах скапливаются молодые люди. Мобилизованы полицейские силы, которые должны обеспечить мир и порядок. С чувством отвращения я выключил телевизор. Надел пиджак, взял шляпу и вошел в комнату, где работала Луиза. — Я отправляюсь домой. Хочу завтра быть в форме. Мне кажется, будет лучше, если я сейчас отдохну. Но мне хотелось бы, чтобы вы кое-что для меня сделали. Эта девушка — само совершенство. Я еще не успел закончить фразу, а в ее руках уже появились блокнот и карандаш. — Я хочу, чтобы вы пошли к Тиму Форти. Скажите ему, пожалуйста, чтобы он поинтересовался правовыми аспектами смерти Эбинджера. Каково его состояние? Как выглядит завещание? Что будет с его универмагами? Кто ему наследует? И так далее. У Тима наверняка есть связи с нотариатом и юридическими конторами. Было бы хорошо, если бы он смог собрать эти данные к завтрашнему утру. Что же касается вас, Луиза, то было бы просто здорово, если бы вы в свободную минутку поинтересовались Деборой Ли. Меня интересует, чем занимается ее муж. В архивах редакции должны быть какие-то упоминания о ее жизни в девичестве, о ее замужестве, о карьере мужа. Вы понимаете, о чем идет речь? Конечно же она поняла меня великолепно. Я со спокойной душой отправился домой: в том, что все будет выполнено, у меня не было сомнений. «Ма» Томкинс пришла перед ужином. Она еще раз поработала со мной и оставила в полубессознательном состоянии, но ощущающим прилив новых сил. Наступила ночь. За окном царила тишина. Я чувствовал, что наконец-то смогу отдохнуть. К сожалению, отдыхал я недолго. В двадцать один час с минутами зазвонил телефон. Коллега из «Гольдберг Ассошиэйтес» звонил мне из Канзас-Сити. Должен признать, что он даром деньги не брал. Я включил магнитофон, что позволило мне не делать заметок. Ирвинг Стоу родился в Канзас-Сити 15 апреля 1945 года в очень бедной семье. Можно сказать, на дне, почти среди отбросов общества. Два года учения в начальной школе, а потом улица. Он занимался всем. Входил в банды местной шпаны, шастающие по предместьям. Был замешан в нескольких серьезных уголовных делах. Призванный в армию в 1966 году, он оказался в пехоте. Служил во Вьетнаме. Ничем особо не отличился. В 1969 году возвратился в Канзас-Сити. Там его часто видели в игорных домах и в бильярдных. Он принадлежал к банде шулеров: выискивал клиентов с деньгами и подставлял их профессиональным шулерам и опытным бильярдистам. В 1970 году был замешан в попытке взорвать бар, хозяин которого не согласился на охрану заведения рэкетирами. Следствие ничего не смогло доказать, так как Ирвинг Стоу покинул пределы штата. По последним сведениям, нашел работу в Спрингвилле. Я засмеялся. Мой коллега, наверное, полагал, что для меня это новость… — Ну что ж, примерно так я и представлял себе его биографию. Есть ли у вас какие-нибудь сведения о том, где он устроился в Спрингвилле? — Нет. К сожалению, он исчез из поля зрения, когда покинул наш город и штат. Но есть один след, который может вас заинтересовать. Это фамилия лица, предложившего ему работу в вашем городе. — Я вас слушаю. — Это бывший житель Канзас-Сити. Он несколько старше Стоу, а в остальном того же поля ягода. Его зовут Скинни Домбс. — Благодарю, — сказал я, чувствуя приятное волнение. — Теперь, если я захочу перекинуться парой слов с приятелем Стоу, буду знать, где его найти. Еще раз благодарю вас. * * * Я положил трубку и вернулся в постель. Лежа в темноте с открытыми глазами, я погрузился в размышления. Дела, которые я расследовал до сих пор в Спрингвилле, еще никогда не приводили меня в соприкосновение с преступным миром белых. Мне хватало работы с разного рода цветными подонками. То, что я уже говорил раньше относительно расовой сегрегации в нашем городе, относится в равной мере и к людям честным, и к преступному миру. Правда, деятельность белых преступников иногда пересекается, а временами даже сливается с операциями преступников цветных, однако граница между ними существует. Скинни Домбс, о котором говорил мне мой корреспондент из Канзас-Сити, был мне достаточно известен. Я не раз слышал о нем и даже знал его в лицо — мне приходилось видеть этого типа в заведениях, которые он обычно посещал. Я не утверждаю, что он был королем преступного мира, но дела свои вел успешно. Я несколько раз встречал на своем пути Скинни Домбса. Я точно знал, что он работал и на ночные рестораны, контролируемые Эбинджером. Сейчас я был готов держать пари на любую сумму, что Скинии был одним из трех негодяев, напавших на меня накануне вечером. Я закрыл глаза и приказал себе спать. Было двадцать два часа, время, когда определенная часть обитателей города готовится к выходу на работу. Эта мысль начала нервировать меня. Я уже знал, что не смогу заснуть. Физически я чувствовал себя вполне хорошо. Аспирин и усилия «Ма» Томкинс дали великолепные результаты. Железо следует ковать, пока оно горячо. Это старая, но очень справедливая пословица. Я поднялся с кровати. Зашел в ванную и принял горячий душ. Под обжигающими струями стоял минут десять, а потом вытерся и оделся. Завязал галстук, пристегнул подмышечную кобуру с пистолетом тридцать восьмого калибра — на пользование этим оружием у меня есть специальное разрешение. Оно подколото к лицензии частного детектива. Надел пиджак и шляпу. * * * Я нашел его в третьем по счету кабаке. Мне в самом деле везло: мне даже не пришлось туда заходить, я увидел его через окно. Заведение «У дядюшки Джо» помещалось в полуподвале. Половина зала — бар, а вторая половина — бильярдная. Один из столов стоял у окна. В ярком свете ламп я увидел Скинни Домбса. Он играл с каким-то типом пониже и помоложе его. Я досадовал на то, что мне не удалось рассмотреть лица напавших на меня. Детектив из Канзас-Сити сказал, что дебют Ирвинга Стоу был связан с бильярдом. Возможно, именно он играл сейчас со Скинни. Я подумал, что в этом было бы легко убедиться, проверив, носит ли он на руке браслет с цепочкой. Однако совсем не улыбалось рассматривать его руки в непосредственной близости. В течение нескольких минут я наблюдал за игрой. Этого было достаточно, чтобы убедиться, что Скинни играет великолепно. Нужно было видеть, как стремительно сталкивались на сукне разноцветные шары и разлетались по лузам. Захватывающее зрелище, но, поскольку я вовсе не был заинтересован в том, чтобы меня застукали, я отъехал на моем «форде» на несколько ярдов и затаился. Ночь была прекрасная, но температура довольно быстро падала. На Среднем Западе с его резко континентальным климатом это обычное явление. Мне не хотелось привлекать к себе внимание, так что я не мог, к сожалению, включить двигатель, чтобы согреться. Я жалел, что не взял с собой пальто. Однако удача не оставляла меня. Скинни Домбс вышел из заведения через пятнадцать минут. Ему сопутствовал парень — по всей вероятности, партнер по партии, за которой я наблюдал. Он прошел под фонарем, и это позволило мне опознать его. Сел в белый «олдсмобиль». Его кореш уселся рядом с ним. Я в сердцах выругался: Домбс и я припарковали машины в противоположных направлениях, так что теперь я имел все шансы потерять его. Однако не растерялся. Прежде чем он включил двигатель, я тронулся с места. Свернув в первый переулок, развернулся и неторопливо поехал в обратную сторону, внимательно следя с помощью зеркальца за тем, что происходит позади меня. Я рассчитал правильно. Скинни не обратил на меня внимания. Через несколько секунд он обогнал меня, не удостоив ни единым взглядом мою скромную тачку. Я ехал за ним не менее пяти минут вдоль бульвара. А потом «олдсмобиль» резко свернул вправо, на одну из улочек, пересекавших бульвар. Немного проехав по ней, он остановился. Теперь я был уверен, что нашел того, кто был мне нужен, — кварталы к востоку от Кэннон-бульвара вместе с несколькими улочками на берегу реки пользовались в Спрингвилле самой скверной репутацией. Я запер дверцу моего «форда» на ключ и пешком устремился в холодную ночь, держа руки в карманах. Белый автомобиль я обнаружил перед ночным рестораном под названием «Дейзи», местом свиданий гомосексуалистов. Вокруг никого не было. Я попробовал осторожно отворить левую заднюю дверцу «олдсмобиля». Машина не была заперта. Я протиснулся в промежуток между передним и задним сиденьями. Это было отличное место для того, чтобы спокойно подождать моего «клиента». Я ждал его, размышляя о дальнейшем развитии событий. Репутация и специализация «Дейзи» были известны всем. Я только не знал, относится ли это и к Скинни Домбсу. Этот тип не был похож на «голубого», и то, что он появился здесь, удивило меня. Если он приехал сюда к какой-нибудь своей «подружке», то мне придется ждать долго. В противном случае — а мне казалось, что будет именно так, — он должен выйти довольно быстро. Сразу же после посещения кассы. * * * Я оказался прав. Был час ночи — по крайней мере, так показывали мои часы, — когда Домбс вышел из «Дейзи» все еще в обществе парня, который мог быть Ирвингом Стоу. Они сели в машину, снова заняв места спереди. За руль сел Скинни. Спрятавшийся за сиденьями, я находился в не слишком удобной позиции. Ушибы, нанесенные мне прошлой ночью, давали о себе знать. Я стискивал зубы, утешая себя надеждой, что мы направляемся в какое-нибудь не очень отдаленное место. — Теперь остался только «Голубой колокольчик», — заговорил пассажир. — Мы едем сейчас туда? — Туда поедешь ты, — заявил Скинни Домбс. — Я должен вернуться домой. Там кое-кто ждет меня. — Девочка? — усмехнулся младший. — Может быть, — ответил Домбс не без некоторого самодовольства. Через несколько минут он затормозил. Его приятель открыл правую дверцу. — Пока! Значит, завтра после полудня, в бильярдной? — Порядок! — лаконично подтвердил Скинни Домбс. Дверца хлопнула, и мы двинулись. Мой водитель дважды сворачивал влево, и, наконец, машина снова оказалась на бульваре. Теперь мы ехали в противоположном направлении, на запад. Движение на улицах стало совсем слабым. Домбс прибавил газу и разогнался до семидесяти миль в час — идеальная скорость, чтобы проскакивать зеленый свет. Он тихонько посвистывал и, видимо, был вполне доволен жизнью. Я был уверен, что он думал о девушке, которая ждала его. Мы проехали еще несколько кварталов. Я осторожно достал пистолет, поднялся на колени и, прижав ствол к черепу Скинни, сказал: — Очень сожалею, старина! В программе произошли некоторые изменения. Перед любовью придется немного подумать о войне. Мои слова явно произвели на Домбса впечатление, — он подпрыгнул на своем месте. Автомобиль резко свернул. Однако Скинни быстро выправил его, а левой рукой пощупал затылок, чтобы убедиться в печальной действительности. Его глаза всматривались в зеркальце, однако увидеть меня он не мог. — Кто вы? — Один из твоих друзей, — ответил я. — Ведь у тебя их так много, мой добрый Скинни? Прежде чем мы завяжем более близкое знакомство, сверни налево. Только без истерик! Если возникнет необходимость ликвидировать тебя, я не задумаюсь ни на минуту! У него не было оснований усомниться в том, что я говорю правду. Я занимал отличную позицию, а кроме того, мне благоприятствовали обстоятельства. В первом часу ночи наш спокойный, добропорядочный город превращается в маленькую пустыню. Если бы я захотел реализовать угрозу, мне это наверняка удалось бы, причем без какой-либо опасности для меня. Скинни явно рассуждал именно так, потому что он без слов свернул на юг. Спустя несколько минут мы оказались в одной из аллей Конгресс-парка, который для Спрингвилла является тем же, чем Булонский лес является для Парижа. Я велел ему остановиться на ближайшем углу. Левой рукой я опустил стекло задней дверцы, чтобы все время иметь его на мушке. — Вылезай, Скинни! Я приду к тебе через минуту. Подними повыше руки! Преступники такого рода не отличаются особой отвагой. Впрочем, что еще он мог сделать? Он вылез из машины, захлопнул за собой дверцу и по моему приказу остановился на расстоянии четырех шагов от меня. Я тоже покинул автомобиль и очень старательно обыскал моего противника. Отобрал револьвер, который он носил в кармане плаща, и зашвырнул его подальше в кусты. — А теперь можешь обернуться, — сказал я. Я сдвинул шляпу на затылок. Ночь была достаточно светлой, чтобы он сразу меня узнал. Его лицо побледнело. Я слышал, как стучат от страха его зубы. Он не отводил глаз от пистолета, нацеленного ему в живот. — Чего ты хочешь? — выдавил он с трудом. — Я тебя не знаю! Я засмеялся. — Уверен, что ты не знал меня до вчерашнего вечера. Но вчера мы завязали знакомство. Жаль, конечно, что мы сейчас не в полном комплекте и что ты по дороге сюда высадил своего маленького дружка Стоу… Он знал, что его ждет. Он чувствовал, что приговорен к смерти. И даже не пытался возражать. — Послушай, черный, — сказал он испуганно, — я ничего против тебя не имею. Вчера вечером мы только выполнили поручение. Мы не хотели сделать тебе ничего плохого. Мы должны были только напугать тебя, чтобы ты не встревал в дело, которое тебя не касается. Скотина! Они не хотели причинить мне вред! Я все еще чувствовал боль, которая не давала мне дышать! Он, видите ли, не хотел сделать мне ничего плохого! Ну подожди, сукин сын! Я постарался придать своему голосу предельно холодный и безразличный тон. Мой палец коснулся спускового крючка. Скинни Домбс знал, что это означает. Он заметил движение, которое для него было равнозначно смертному приговору. Он простер ко мне руки, как если бы надеялся этим защитить себя от пули. — Нет! Нет! — умолял он. — Клянусь, я говорю правду! Речь шла о том, чтобы только напугать тебя! — Предположим, я тебе верю, — сказал я чуть мягче. — Но поразмыслим, следует ли тебе верить. Кто дал тебе поручение? На кого работали ты и твои дружки? — Если я тебе скажу… ты не застрелишь меня? — Что ж, ты будешь иметь возможность проверить это. А вообще-то ты находишься сейчас не в том положении, когда можно торговаться. Одно я могу тебе обещать: если ты не ответишь мне на мой вопрос, я пристрелю тебя. Это так же верно, как то, что дважды два — четыре. Он с усилием проглотил слюну. Я видел в полумраке, как ходит его кадык. Да, он не был твердым парнем — на такого надави, и он расскажет все. — Это был Эбинджер, — сказал он. Его ответ удивил меня до такой степени, что, не меняя положение пистолета, направленного в живот моего собеседника, я почесал нос левой рукой. — Ты часто работаешь на Эбинджера? — спросил я. — Да… Регулярно. Он всегда вызывал меня и моих парней, чтобы мы поддерживали порядок в его заведениях. Поддержание порядка… Честное слово, великолепное определение! Во всяком случае, меня удивило то, что такой человек, как Арнольд Эбинджер, столп общества, водился с типами вроде Скинни Домбса. — Эбинджер… он сам отдавал тебе приказы? Скинни покачал головой. — Нет! Это Поукей Джонс. Понемногу я начинал кое-что понимать. Поукей Джонс, омерзительный верзила, был управляющим «Сеньориты». Я слышал, что он был также доверенным лицом в лимонадном бизнесе Эбинджера. Сказанное Скинни было достаточно правдоподобно. — Так, значит, это Поукей поручил тебе вчера прочесть мне лекцию? — Нет! — Скинни замотал головой. — Это поручение дал мне вчера сам Эбинджер! Он позвонил мне около семи часов вечера, когда я играл на бильярде в «Дядюшке Джо». Сказал, что я должен дать тебе такой урок, чтобы ты никогда не совал свой черный нос в его дела. Он именно так сказал. Слово в слово. — А ты конечно же послушался. Дать урок негру — такой пустяк. Ты хорошо знаешь Эбинджера? Он пожал плечами. — Я видел его всего два раза… Он заходил в «Сеньориту», когда я там был. Но я ни разу с ним не разговаривал. Я сделал шаг вперед, по-прежнему держа пистолет в вытянутой руке. Скинни Домбс дрожал, как лист. — Нет!.. Не надо… — молил он. — Клянусь тебе, мы не хотели тебя убивать! Мы хотели только напугать… как велел Эбинджер! Спроси Стоу! Спроси… По всей вероятности, он хотел сказать «спроси Эбинджера», но вспомнил, что тот уже мертв. Может быть, он даже подумал, что это я укокошил Эбинджера над тем бассейном. Я сделал еще два шага, как если бы собирался стрелять в упор. Я видел капли пота на его искаженном страхом лице. Его ноги тряслись. Я понял, что еще минута, и он грохнется передо мной на колени. — Н-не… не убивай меня! — скулил он без всякого стыда. Я расхохотался. — Дурак! Да я не собираюсь убивать тебя! — сказал я. — А вот морду я тебе набью. С этими словами я сунул пистолет в кобуру и угостил Скинни прямым левой, а затем еще несколькими достаточно болезненными ударами. Я хотел, чтобы он вступил в драку, чтобы он защищался. Хватило минуты, чтобы он понял, что смерть ему, возможно, не грозит, и он даже имеет некоторые шансы на победу. И тогда я начал драться по-настоящему. Мне очень пригодилась та великолепная школа, которую я прошел в филадельфийской полиции. Это длилось не дольше пяти минут, а потом Скинни Домбс снова взмолился о пощаде, посверкивая остатками своих зубов. Этим я и удовольствовался. Я сел в «олдсмобиль» и отправился туда, где оставил свой «форд». Ну что ж, Скинни придется возвращаться в город пешком или на автобусе. Однако теперь это меня не касалось. Он был конченым человеком. Мы квиты. Лайнус Я очнулся от сна в девять тридцать в катастрофическом физическом состоянии, но абсолютно выздоровевшим психически. Меня разбудила «Ма» Томкинс, с которой я условился на этот час. Прежде чем отдаться в руки великанши, я позвонил в бюро, чтобы успокоить Луизу. Я сказал ей, что у меня все в порядке и что, по всей вероятности, она увидит меня около полудня, свеженького, как новорожденный. Она ответила мне, что у нас ничего не горит, что она с толком использовала свое свободное время и что у Тима Форти есть кое-что для меня. Я чувствовал полное удовлетворение. И только с тревогой присматривался к добирающимся до моей шкуры лапищам «Ма», которые десятью минутами позже перенесли меня, словно ребенка, в ванную, сунули под душ и занялись «бичеванием». В одиннадцать я уже чувствовал себя заново родившимся человеком. По телевизору в это время передавали последние известия. Я включил его и услышал, что происходит именно то, чего я опасался. В то время, когда я на левом берегу реки успешно улаживал свои дела, правый берег переживал новую горячую ночь. Обвинение, выдвинутое прессой против «Черных пантер» в связи с убийством Арнольда Эбинджера, вызвало гнев у молодежи негритянских кварталов. На улицах спонтанно возникали группы молодежи, забрасывающие камнями патрульные автомашины. Шериф мобилизовал полицейские силы. (Не потому ли во время моих приключений со Скинни Домбсом я не заметил ни одного полицейского патруля в благополучной части города?) Естественно, не обошлось без серьезных стычек. Баланс был достаточно трагичным: молодая девушка, убитая шальной пулей, добрая дюжина — если не считать относительно легко избитых — тяжелораненых, более десятка разграбленных и сожженных магазинов и полторы сотни арестованных. К этому следует добавить, что вести из других городов тоже были не слишком веселые. Происшествие в Спрингвилле вызвало резонанс в ряде крупных городов, где «черная сила» великолепно организована. В нашем городе инциденты такого рода вспыхивают вообще-то спонтанно, но в Чикаго, или в Нью-Арке, или в Джерси-Сити умеют использовать каждую представившуюся возможность, и для них такой случай — настоящий подарок. Я оделся, закурил сигарету и задумчиво спустился к гаражу, где сел в автомобиль, чтобы отправиться в бюро. Не буду скрывать, мне совсем не нравилось, какой оборот принимают дела. Давайте поразмыслим вместе. Все началось с того, что Эбинджер решил выставить свою кандидатуру на выборах. Это не понравилось «Черным пантерам», которые прислали ему несколько писем с угрозами и в конце концов убили его, так как он упорствовал в своем намерении. Великолепно! До этого места все было ясно. Но объясните мне, пожалуйста, почему «Черные пантеры» ополчились именно на Эбинджера? Ведь это террористическая организация, протестующая против всего, начиная с конституции и организации политической жизни в Соединенных Штатах. Что могли искать «Черные пантеры» в Спрингвилле? Чем их могли заинтересовать наши выборы? Ведь на них не баллотировался ни один цветной… Для негров вообще и для «Черных пантер» в частности абсолютно безразлично, кто будет мэром — Райан или Эбинджер. В любом случае это будет белый. И тем не менее эти угрозы имели место. Доказательством того было последнее письмо, которое миссис Эбинджер принесла мне в надежде, что я, черный детектив, сумею каким-то образом помочь ей. Я начал собирать сведения о том, кому угрожали. И именно ему это не понравилось, вызвав молниеносную реакцию. В тот же вечер он приказал, чтобы мне преподали достаточно суровый урок и научили, как себя вести. Затем адресованные ему угрозы были реализованы и… прощайте, мистер Эбинджер! Пресса отреагировала без промедлений. Это был повод для широкой антинегритянской кампании. И это тем более странно, что Спрингвилл принадлежит к тем городам Соединенных Штатов, в которых сосуществование рас до сих пор проходило вполне спокойно. Было без четверти двенадцать, когда я вошел в комнату Луизы Райт. Ее глаза светились от удовольствия. Я не захотел портить ей настроение. Я пригласил ее в свой кабинет. Окинув меня взглядом с ног до головы, она с явным облегчением вытащила из кармана блокнот и сказала: — Я думаю, что мистер Форти выполнил задание, которое вы взвалили на него. Ну а я занималась супругами Ли: рылась в архиве редакции «Ситизена». Так вот, Дебора Эбинджер вышла замуж с великой помпой восьмого июня шестьдесят восьмого года. Ее супругом стал потомок известного рода с юга, некий Марвин Ли. — Да, да, — прервал я ее. — Теперь я вспомнил. Я уже был тогда в Спрингвилле. Газеты и телевидение наделали тогда много шума. Это был союз парвеню с аристократическим семейством. Члены семьи Ли считаются потомками колонистов, прибывших сюда на «Мэйфлауэре». — Примерно так, — кивнула Луиза. — Вы же знаете, что плантаторы из Луизианы и других южных штатов, после того как Маргарет Митчелл написала «Унесенных ветром», постоянно окутаны романтическим ореолом. — Только не говорите это негру! — рассмеялся я. — Однако почему благородное семейство Ли с Юга живет в Калифорнии, словно вульгарные звезды экрана? — Ответ прост: этот род познал немало разочарований. Лишенные состояния, они послушались совета Хораса Грилли: «Поезжай на Запад, молодой человек». Двум или трем поколениям повезло, а потом дела снова пошли плохо. Согласно той информации, которой со мной поделилась архивная девица из «Ситизена», Марвин Ли — весьма аристократичный молодой человек; мало того, он красив, как молодой Бог. Его брак преследовал весьма благородную цель: за доллары папы Эбинджера позолотить изрядно выцветший герб Ли. — Достойный склад ума. — Если вы хотите знать все сплетни, которые фигурировали в прессе, то это супружество не принесло молодым Ли счастья. Марвин растранжирил приданое жены за карточными столами и с девочками подозрительной репутации. Теперь они намеревались жить за счет отца Деборы. — А это доказывает, — заявил я сентенциозно, — что заполученное недобрым путем не приносит пользы. Даже если приобретение — это молодой человек из известной семьи. Благодарю вас, Луиза. Это была хорошая работа. Спасибо. Она была счастлива. — Мистер Форти тоже много работал, — заметила она скромно. — Он хочет увидеться с вами, чтобы передать информацию, о которой вы просили его. Я бросил взгляд на стоящие на столе часы. — Сейчас как раз время ленча. Позвоните Тиму, Луиза, и предупредите его, что я зайду за ним. * * * В маленьком баре, где мы обычно ели вместе, нам удалось найти спокойный, уединенный столик. Тем не менее Тим, прежде чем начать разговор, подождал, пока не удалится официант, принявший наш заказ. — Мне удалось без особых трудностей познакомиться с содержанием завещания Арнольда Эбинджера, — сказал Тим, понизив голос. — Завещание было составлено его нотариусом и зарегистрировано в полном соответствии с юридическими нормами. Эбинджер подписал его в шестьдесят пятом году. Я обратил внимание на дату. — В этом году он женился на Джейнис, не так ли? — Именно. И эти два события, несомненно, связаны. В соответствии с завещанием все его состояние переходит к дочери. Я онемел от изумления. — Ничего себе дела! Лишить жену всего в тот момент, когда вступаешь с ней в брак? Мой друг успокоил меня. — То же самое подумал и я в первую минуту. Но старина Эбинджер знал, что делает. Он женился на девушке в возрасте его дочери. Это очень небезопасная штука. Чтобы обеспечить и ту и другую стороны, он завещал свое состояние дочери и застраховал свою жизнь в пользу Джейнис на сумму в сто тысяч долларов. Сто тысяч долларов — огромные деньги, подумал я. Я, например, перестаю считать, когда дохожу до десяти тысяч. Сто тысяч или миллион — для меня без разницы. — И все же, — заметил я, — между этим страховым полисом на сотню тысяч и состоянием Эбинджера огромная разница. — И вот тут я должен преподнести тебе сюрприз, Дик. Да, разница действительно существует, но она отнюдь не так велика, как ты предполагаешь. Ты знаешь, я нахожусь в отличных отношениях с нашими адвокатами — и с теми, которые ведут уголовные дела, и с занимающимися делами гражданскими. Благодаря этому я узнал, что финансовое положение Арнольда Эбинджера отнюдь не столь идеально, как все думают. — Что-о?! — Тиму еще раз удалось меня ошеломить. — Да, да, дорогой Дик! Его универмаги действительно существуют. Но чтобы сохранить их, ему пришлось пожертвовать многим. Почему? Потому, что, расширяя свое дело в Спрингвилле, он вошел в конфликт с крупным концерном, который решил сломать ему шею. Эбинджер был вынужден работать со все меньшей прибылью, и в конце концов, он торговал себе в убыток. Потому-то и пришлось ему заняться ночными ресторанами, контактируя с преступным миром, — он пошел на это только ради того, чтобы иметь возможность продолжать борьбу за свои супермаркеты. — Однако в конце концов он победил, не так ли? Тим Форти кивнул. — Ты прав. Но это произошло совсем недавно. Тот концерн позволил ему существовать. В настоящее время оставшееся после Арнольда Эбинджера состояние, которое будет унаследовано его дочерью, оценивается в пределах от четырехсот до пятисот тысяч долларов. Должен признаться, что меня вполне удовлетворила бы такая сумма. Другое дело, если кто-то рассчитывает на миллионы. В этом случае такие деньги могут произвести то же действие, что и холодный душ. Я отодвинул тарелку и закурил сигарету. — Оно и лучше, что так случилось. Я буду меньше жалеть. — Меньше жалеть? — удивился Тим Форти, глядя на меня очень серьезно через толстые стекла своих очков. — Почему? Тебя больше не интересует это дело? — Нет, — ответил я. — Я бросаю дело Эбинджера, его жену и обстоятельства его смерти. Пойми, в этом деле больше нет клиента. Я не вижу причин встревать во все это. Широкая улыбка осветила лицо Тима. — Щенок… — буркнул он. Он называет меня щенком, так как кончил университет на два года раньше меня. — Щенок, это самая лучшая новость, какую ты мог мне сообщить. Ведь я советовал тебе соблюдать осторожность и был очень встревожен твоим упрямством. Тем более что только позавчера ты получил аванс… натурой. — Что правда, то правда, — ответил я с улыбкой. — Но вчера вечером — ты еще об этом не знаешь — я вернул этот аванс. С процентами. Когда Луиза узнала о моем намерении отказаться от дела Эбинджера, она от радости бросилась мне на шею. Я вежливый человек и позволил ей расцеловать меня, что, между прочим, было вовсе не неприятно. Вторую половину дня мы потратили на приведение в порядок счетов и корреспонденции — их скопилось немало, пока я занимался Огденом и его бандой. Мы были в великолепном настроении. В эти послеполуденные часы «индейского лета» солнце медленно двигалось на запад, направляясь в прерию, где все еще галопируют братцы кролики и воют койоты, хотя «грейхаунды»[3] и заняли там место дилижансов. На душе у меня было бы еще приятнее, если бы время от времени я не слушал радио. Дело Эбинджера имело весьма неприятные последствия. Ситуация становилась все более напряженной. Серьезные беспорядки произошли вечером в Филадельфии — в городе, который я великолепно знал. И причиной растущего напряжения был Спрингвилл. Кстати, нам предстояла еще одна горячая ночь. Я подошел к окну и взглянул на противоположную сторону реки. Хоть бы изменилось направление ветра и пошел дождь. Это вынудило бы людей сидеть дома. Я решил пойти с Луизой поужинать в какой-нибудь модный ресторан. Вы, конечно, скажете, что этого не следует делать. Вы можете вообразить Бог знает что. Известно, как это бывает: начинают с бокала чинзано, а кончают неведомо в чьей постели — впрочем, в данном случае постелей было всего две, ее и моя, довольно ограниченный выбор. Отвечу на это, что у вас просто испорченное воображение. Мужчина и женщина вполне могут быть просто коллегами… особенно если иначе нельзя. Я как раз собирался сказать о моих планах Луизе, когда зазвонил телефон и Луизе пришлось снять трубку. Кто хотел говорить со мной? Пастор Борден. Разумеется, эта фамилия вам ничего не говорит, но в Спрингвилле пастора Бордена знают все. Да и не только в Спрингвилле, но и во многих штатах США. Лайнус Борден — это человек, влияние которого на окружающих можно сравнить с влиянием, которое оказывал на людей Мартин Кинг. В делах негров он принимает столь же деятельное участие, но менее «деликатен», чем Кинг. Вспомним, однако, о том, что со времени убийства Мартина Лютера Кинга в шестьдесят восьмом году ситуация менялась далеко не в лучшую сторону. Я убежден, что если бы Кинг жил сегодня, он вполне мог бы сблизиться с движением экстремистов. — Что слышно, отец Борден? — спросил я. То, что ко мне обращается такая личность, польстило моему самолюбию. — Добрый день, мистер Бенсон, — сказал он. — Я рад, что застал вас, так как хотел бы с вами увидеться. — Я в вашем распоряжении, отец Борден. Вы знаете мой адрес. Речь идет о делах профессиональных? Я задал этот вопрос, так как меня нередко посещали духовные особы по разным делам, если желали избежать вторжения полиции. — Да, речь пойдет о профессиональном деле, — сказал он с некоторым колебанием. — Если это не помешает вашим планам, я был бы рад, если бы вы приехали ко мне. — К вам домой? — Нет. В церковь. В храм Святых последнего дня. Четырнадцатая Западная улица. Если вы сейчас свободны, я попрошу вас приехать как можно скорее. Я на минуту задумался. Ведь я хотел устроить сегодня Луизе настоящий праздник. Я ничего не имею против пастора Бордена, но его привлекательность вряд ли может конкурировать с шармом Луизы… Но ничего не поделаешь, долг превыше всего! Детектив — он как врач: должен быть там, где он нужен. — Хорошо, отец Борден. Я буду у вас через четверть часа. Вам это подходит? — Отлично. Я жду. Несмотря ни на что, Луиза победила. Я просто не мог отказать себе в удовольствии выпить пару стаканчиков в ее обществе. Поэтому, перед тем как уйти, я сказал ей: — Я полагаю, что дело с пастором Борденом займет не больше часа. Вы запрете бюро, поедете домой и наденете то красивое бежевое платье, которое вам так к лицу. В двадцать часов я буду у вас, и мы вместе поужинаем. Хорошо? Я заметил блеск в ее глазах и румянец на бронзовом лице. Она была счастлива. Сомневаться в этом не приходилось. — Выполняю приказ, шеф! — ответила она, и я вышел из бюро. * * * Я припарковал автомобиль на Четырнадцатой Западной улице, поблизости от храма. Это была типичная американская церковь методистов, такая же, как и тысячи других в этой стране. На маленькой клумбе я увидел табличку с надписью: «ЦЕРКОВЬ СВЯТЫХ ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ. Богослужения в воскресенье в десять и восемнадцать часов. Молитва и медитация во вторник и пятницу в двадцать тридцать. Думай о своем спасении, слушай слова Иисуса». Однако сегодня здесь царило спокойствие, так как был четверг, восемнадцать тридцать. Над Спрингвиллом сгущались сумерки. Выйдя из автомобиля, я поморщился. У меня еще болели все кости. Я вошел внутрь через маленькую дверь в правом крыле здания и сразу же наткнулся на пастора Бордена, который здесь поджидал меня. Попробую описать его. Разумеется, черный. Темнее, чем я. У него удлиненное лицо с тонкими чертами. Носит очки без оправы. При виде его многим приходит на ум врач, с которым лучше не шутить. В действительности это отличный человек, а его храбрость в борьбе за гражданские права цветных широко известна и признана даже среди белых. — Я очень признателен вам за то, что вы сочли возможным приехать сюда, мистер Бенсон. Следуйте за мной, пожалуйста. Я хочу объяснить вам, в чем дело. Он повел меня через погруженную в полумрак церковь. Возле амвона, с которого пастор обращается с проповедью, были вывешены номера псалмов с прошлого воскресенья, хотя не исключено, что они предназначались для следующего. Мы прошли через главный неф. Слева замаячили контуры маленькой часовни, в которой Борден совершал молитвы, собирающие обычно только узкий круг избранных. В часовне было еще темнее, чем в церковном зале. Я заметил в углу сидевшего на стуле человека и тут же за своей спиной ощутил присутствие другого, наставившего на меня ствол пистолета. В моей профессии не нужно видеть, чтобы знать. Такие вещи просто чувствуешь. Признаюсь, я почувствовал себя дураком. Позволить гробануть себя в церкви, будучи препровожденным туда пастором, — такое явно не укладывается в рамки здравого рассудка! Я собирался выложить это Бордену, но он опередил меня: — Вам не следует ничего опасаться, мистер Бенсон. В доме Божьем вас не постигнет никакое несчастье. То, что вы видите, на первый взгляд действительно производит впечатление засады, но так уж сложилось, что эти люди по многим причинам должны сохранить абсолютную анонимность. Сидящий на стуле человек не шевельнулся. За своей спиной я слышал дыхание второго. Уж он-то производил впечатление человека, сидящего в засаде! Я сел на ближайший свободный стул. Так же поступил и пастор. Теперь в стоячем положении пребывал лишь тип, караулящий у двери, соединяющей часовню с главным залом церкви. — Мистер Бенсон, — заговорил незнакомец, — вы замешаны в деле о смерти Арнольда Эбинджера. Его слова не были вопросом, это было утверждение. Я не мог различить черты лица моего собеседника. Я видел только его массивный силуэт. Однако я нисколько не сомневался в том, что этот человек черный. Черным свойственны характерные интонации — их голос всегда напоминает голос Армстронга. — Замешан… Это слишком сильно сказано, — немедленно запротестовал я. — Скажем так: его жена пришла ко мне в день его смерти, то есть позавчера. — И показала вам письмо с угрозами «Черных пантер»? — Именно так, — ответил я. Я сунул руку в карман, вытащил пачку сигарет, но тут же вспомнил, что нахожусь в церкви. И счел нужным воздержаться от курения. — Согласились ли вы работать на миссис Эбинджер? — Я должен был все обдумать и дать ей ответ на следующий день. Однако к тому времени Эбинджер был мертв. — Но вы все же дали ей ответ? — Да. — Положительный или отрицательный? — Положительный. Вопросы этого типа начали раздражать меня. Если он предполагает, что я буду кружить вокруг да около, то он ошибается. Плевал я на то, что он подумает о моей системе работы. — Почему вы дали ей положительный ответ? Вы не боялись столкнуться с «Черными пантерами»? Ну нет! За кого, собственно, он меня принимает? — Минутку! — сказал я. — Внесем ясность в некоторые моменты. Если бы я в своем деле принимал решения, руководствуясь тем, как на это кто-то отреагирует, я давно уже занимался бы продажей жареных фисташек. Полагаю, что ни сегодня, ни завтра «Черные пантеры» не будут мне говорить, что я могу делать, а что нет. Будет лучше, если вы хорошо это запомните. Я слышал, как опекающий меня с тыла человек шагнул вперед. Однако мой собеседник успокоил его жестом. — Я решил принять предложение миссис Эбинджер, — продолжил я, — так как в тот самый вечер, когда она посетила меня, на меня напали трое подонков — они подкараулили меня у входа в мой дом. Я ненавижу такие дела, а потому захотел узнать, что за этим кроется. К сожалению, обстоятельства сложились так, что Арнольд Эбинджер мертв, а его вдова от моих услуг отказалась. — Она сама сказала вам об этом? — Да. Хотя особой необходимости в этом не было. В комнате присутствовали шериф О’Мэлли и лейтенант Трэнт, которые тут же это подтвердили. — Вы не думали о том, чтобы продолжить расследование на свой страх и риск? Голос становился все более настойчивым и одновременно все более ироничным. А я чувствовал, что уже сыт этим по горло. — Да, — ответил я. — До вчерашнего вечера. Однако вчера я имел случай вернуть с процентами то, что получил от этих тварей; после этого я почувствовал себя удовлетворенным и вернулся к обычному порядку ведения дел. Не знаю, что вы думаете об этом, но я работаю не из любви к искусству. Я профессионал. Я выполняю свою работу, когда у меня есть клиент. В этом случае все было предельно ясно: нет клиента, нет расследования. Наступила тишина. Тип, разговаривающий со мной, пережевывал и переваривал то, что я ему сказал. Я, несколько расслабившись, спокойно ждал дальнейшего развития событий. Кем мог быть этот человек? Я был готов биться об заклад на ужин, который готовился разделить с Луизой, что это один из находящихся на нелегальном положении руководителей «Черных пантер». — Я хочу задать еще два вопроса, мистер Бенсон, — снова обратился он ко мне. — Естественно, вы не обязаны на них отвечать. — Что вы имеете в виду? Мне нечего скрывать. — Тем лучше. Прежде всего о людях, которые вас избили. Это были белые или черные? — Белые. Трое мелких бандитов из Канзас-Сити. Я узнал, кто они, и набил морду их шефу. Они намеревались «отсоветовать» мне заниматься делами Эбинджера. — Мой второй вопрос имеет более субъективный характер, — сказал таинственный негр, явно удовлетворенный моим предыдущим ответом. — Вы видели анонимное письмо, принесенное миссис Эбинджер. Так вот, считаете ли вы, что «Черные пантеры» ответственны за смерть Арнольда Эбинджера? Я ответил не задумываясь: — Нет, я так не считаю. Мне пришлось бы долго объяснять вам, на чем основывается мое мнение; а если говорить кратко, то я чувствую, что за этим убийством кроется какая-то комбинация. — Хотели бы вы выяснить, в чем тут дело? — спросил он с откровенным удовлетворением. — Послушайте, мистер, — сказал я, четко выговаривая каждый слог. — Как и каждый цветной, я являюсь приверженцем равных гражданских прав и всего, что из этого вытекает. Однако определенные методы мне не нравятся, и я принципиально не вмешиваюсь в политику. Я хотел бы разобраться во всем этом, если бы какой-нибудь клиент совершенно официально поручил мне это. И в любом случае — подчеркиваю, в любом, — я не стал бы искать ничего, кроме правды. Я ждал, что он взорвется, но в этот момент заговорил отец Борден. — А никто и не ждет от вас ничего другого, мистер Бенсон, — сказал он. — Вы должны только понять, что оборот, который приняли эти события, расовая напряженность, растущая с каждым часом, не могут не беспокоить людей, ответственных за судьбы цветного населения. Мы желаем доказать, что «Черные пантеры» не имеют ничего общего с убийством Арнольда Эбинджера. Если вы согласитесь, община методистов готова поручить вам эту миссию на условиях, которые вы предложите. Я уполномочен вручить вам первый чек. Если хотите, я сделаю это сейчас. Вы согласны? — Конечно, но не на таких условиях, — ответил я. — Я готов искать убийцу Арнольда Эбинджера вне зависимости от того, кто он — белый или черный. А это большая разница… — Не будем играть словами, Борден, — прервал меня мой анонимный клиент, — для нас это дело выглядит так же. Я прошу вас поручить расследование мистеру Бенсону. * * * Когда спустя четверть часа я покинул церковь, времени у меня осталось ровно столько, чтобы вовремя успеть к Луизе. Я чувствовал, что она не будет особо обрадована, когда узнает, что я снова вступил на тропу войны в связи с делом Эбинджера. А что прикажете делать? Ведь профессиональная этика обязывает… В моем кармане лежал чек на пятьсот долларов, полученный в качестве аванса. Таинственный черный и его ассистент исчезли, не попрощавшись, когда я заполнял для пастора Лайнуса Бордена стандартный договор, пустые бланки которого я всегда ношу при себе. Луциус Разумеется, я не ошибся, полагая, что и Луиза Райт, и Тим Форти будут взволнованы, когда узнают, что я снова занялся делом Эбинджера. Если говорить о Луизе, то мне потребовалось все мое красноречие, чтобы убедить ее, что я просто обязан снова приняться за это расследование. Более спокойно принял это известие мой друг Тим. Когда я рассказал ему обо всем по телефону, он согласился со мной, что действовать нужно очень быстро. Трудно даже представить себе, что происходило в эту ночь в городе. Можете мне верить, дубинки полицейских не бездействовали. Естественно, мои цветные братья не остались в долгу. Баланс: сотня новых арестов, спущенная с цепи пресса, заявление полиции, что среди подозреваемых находится убийца Арнольда Эбинджера, быстро облетевшее город, и перспектива того, что произойдет во время похорон молодой девушки, убитой накануне. Тим Форти не сомневался в том, что у пастора Бордена я встречался с кем-то из руководителей экстремистского движения. Из этого факта он сделал очевидный вывод: «Черные пантеры» в данный момент не заинтересованы в скандалах в Спрингвилле. А отсюда следовало, что они еще не пустили глубокие корни в нашем городе и любое проявление насилия было для них преждевременным. Итак, следуя по ниточке к клубку, от рациональной дедукции к дедукции картезианской, Тим Форти пришел к заключению, что его гражданский долг велит ему оказывать мне помощь в этом деле. По правде говоря, я ожидал этого. На следующее утро я отправился в центральное управление полиции. В Спрингвилле, как и во многих других американских городах, все административные службы сосредоточены в одном здании. «Гражданский центр» — так оно называется. Полицейские занимают в нем все этажи со второго по четвертый, а на пятом находится хозяйство окружного прокурора. Меня, ясное дело, интересовало, как ведется следствие по делу о смерти Эбинджера и какие элементы его находятся в руках полиции. Я спросил об этом сержанта Мерфи, одного из весьма сведущих людей в команде шерифа, — он участвовал в проведении предварительных допросов. Обычно этот тип ведет себя нормально. Я ставлю ему выпивку, и он с большой охотой проводит время в моем обществе, несмотря на то, что он ирландец и к тому же рыжий. Но в это утро у меня создалось впечатление, что я разговариваю с устрицей, причем устрица эта старается выскользнуть из своей раковины. Ну что ж… такое зрелище само по себе стоило затраченных усилий. Я начал уже подумывать, не получили ли мальчики О’Мэлли приказ держать язык за зубами, когда в комнату вошел лейтенант Луциус Трэнт. При виде меня он резко остановился, а мина, появившаяся на его лице, очень подошла бы человеку, заметившему скорпиона на поручне своего любимого кресла. — Что вы здесь делаете, Бенсон? — рявкнул он не хуже немецкой овчарки, над конурой которой написано: «Злая собака». Я сказал ему, что пришел за информацией и что очень хотел бы узнать, как далеко он продвинулся в расследовании дела Эбинджера, потому что в том, что выдает пресса, радио и телевидение, очень уж мало конкретного. — Послушайте, Бенсон, — сказал Трэнт бесцветным голосом. — Мы уже покончили с этой проблемой позавчера. Миссис Эбинджер сказала вам в присутствии шерифа, что ее больше ничего с вами не связывает. Она и так горько жалеет о том, что показала это проклятое анонимное письмо вам, вместо того чтобы немедленно отнести его к нам. Если бы она так поступила, ее муж, по всей вероятности, остался бы в живых. Я приподнял брови и испытующе посмотрел на него. — Это ваше мнение, Трэнт, — осведомился я очень спокойно, — или вы повторяете мне то, что сказал шериф вдове? Трэнт малость сбросил обороты. — Да, шериф сказал это миссис Эбинджер, — подтвердил он. — Однако мне кажется, что он прав, хотя лично я понимаю, почему миссис Эбинджер подалась к вам. Она могла вообразить, что перед лицом угроз со стороны черных экстремистов цветной детектив достигнет большего, чем официальная полиция. — Вы тоже придерживаетесь такого мнения? — Мое мнение не имеет значения, — сухо ответил Трэнт. — Эбинджер мертв, его вдове вы уже не нужны, так что вам здесь нечего делать. У вас нет ни клиента, ни договора. Я должен объяснить вам значение последней фразы Трэнта. В этом штате мы, частные детективы, имеем определенный статус. Частные детективы, имеющие лицензию, в определенной мере аккредитованы при полиции. Это означает, что если некий полноправный гражданин, решив обратиться к нам за помощью, подписал с нами договор и уплатил аванс, полиция по мере возможности должна облегчать нашу деятельность. И именно поэтому Трэнт онемел, когда я, глядя ему в глаза, заявил: — Вы ошибаетесь, лейтенант. У меня есть и клиент и договор, касающийся этого дела. Речь не идет о миссис Эбинджер. Договор подписала община прихожан церкви Святых последнего дня. У него отвисла челюсть. — Что вы хотите этим сказать? Я вынул из кармана ксерокопию договора, подписанного пастором Борденом, показал ее Трэнту и сказал: — Это выражение вполне оправданной озабоченности со стороны совета этого прихода. Мы находимся перед лицом очень серьезного расового конфликта. Молодая девушка уже лишилась жизни, а число раненых перевалило за сотню. Почему? Потому, что пресса, радио и телевидение раздули пожар на основании обычного анонимного письма. Так что совершенно нормальным является то, что цветные граждане, сознающие свою ответственность, желают узнать правду. Лейтенант Трэнт стал от злости пурпурным, как омар. Это удивило меня, потому что он всегда старался, чтобы отношения между мной и полицией складывались самым лучшим образом. Он был куда умнее своего шефа, бравого шерифа О’Мэлли. Однако в эту минуту казалось, что он вот-вот взорвется, как фугасная бомба. — Послушайте, Бенсон! Мы с вами всегда были «о’кей». Однако клянусь, что если вы вбили себе в голову, что вам удастся выгородить «Черных пантер», то вы об этом пожалеете. Вы заварите такую кашу… От злости он начал заикаться. Я тоже начал заводиться и в свою очередь повысил голос. — Я попрошу вас воздержаться от подобных оскорбительных предположений, — заявил я. — Я уполномочен советом прихода раскрыть правду — вне зависимости от того, как эта правда будет выглядеть. Если виновны «Черные пантеры», я буду первым, кто заявит об этом публично. Если это преступление совершил черный, я отдам его в руки правосудия… как и любого другого американца. Если вы хотите воспрепятствовать моей деятельности, то вам придется сперва изменить статус частных детективов. Трэнт сжал кулаки, дрожа всем телом. «Парень явно кончит апоплексическим ударом, если пойдет по этой дорожке!» — подумал я. Однако он сумел овладеть собой и решил прибегнуть к логике. — И вам кажется, что вы сумеете узнать то, что не удалось полиции? Что дает вам право на такую самоуверенность? — Мое прошлое, — ответил я. — Те четыре года, которые я проработал в этом городе, те дела, которые я расследовал, сотрудничая… и не сотрудничая с вами. Этого вы не можете отрицать. Сидевший в углу сержант Мерфи, высокий, весящий за двести фунтов парень, очень старался превратиться в лилипута, который мог бы спрятаться за столом. Трэнт оперся руками о стол и набрал полную грудь воздуха. — Вы меня знаете, Бенсон. Я всегда вас ценил и всегда вам помогал. Однако сейчас вам придется еще убедить окружного прокурора и шерифа. А это будет нелегко. — Почему? — спросил я невинным голосом. — Я отнюдь не намерен мешать следствию. Я хочу лишь внести свой скромный вклад в выяснение истины. Уверяю вас, все, чего хочу я и чего хотят мои наниматели, — чтобы вы первыми узнали правду. Чем быстрее убийца Арнольда Эбинджера будет разоблачен, тем раньше мы обретем покой и мир. — Вы говорите так, потому что убеждены, что это не черный убил Эбинджера? — Ничего подобного я не говорил. Напротив, я уверяю вас, что если это совершил черный, то они окажутся перед свершившимся фактом и должны будут с этим согласиться. И тогда, может быть, мое личное ручательство будет вам полезно. Трэнт взглянул на меня внимательно, подумал немного и сказал: — Может быть, вы и правы. Что вы хотите узнать? Я вытащил из кармана платок и вытер лоб. Так, наверное, чувствует себя солдат морской пехоты, водружая государственный стяг над руинами вражеской укрепленной полосы после горячей рукопашной. — Прежде всего я хотел бы узнать о результатах вскрытия. Каким образом был убит Эбинджер? — Вскрытие подтвердило наши предположения. Его ударили по затылку тупым предметом. Он потерял сознание. Затем его бросили в бассейн, где он и утонул. — Этот удар в затылок… он был смертелен? — Нет, — ответил Трэнт. — Такой удар мог лишь лишить его сознания на некоторое время. — Следовательно, нужно исключить возможность того, что Эбинджера ударили где-то в другом месте, а потом доставили домой и там бросили в бассейн. Отлично! Позволило ли вскрытие точно определить время смерти? — Да. Медэксперт полагает, что Эбинджер умер между восемнадцатью и восемнадцатью тридцатью. — Понятно. А как насчет этого анонимного письма, что думают о нем эксперты? Трэнт пожал плечами. — Ничего определенного. Письмо было напечатано на пишущей машинке, производимой в огромных количествах в период между шестидесятым и шестьдесят пятым годами. В такой ситуации поиски машинки, на которой напечатано анонимное письмо, равносильны поискам иголки в стоге сена. Я вытащил из кармана пачку сигарет. Мы покурили, а затем я взял свою шляпу. Я уже уходил, когда Трэнт обратился ко мне: — Бенсон, вы видите, что я откровенен с вами. Надеюсь, что и вы меня не обманете. — Даю вам слово, лейтенант, — ответил я серьезно. — Если я наткнусь на что-нибудь важное, я немедленно извещу об этом вас. * * * Остальное предполуденное время я потратил на посещение офиса Арнольда Эбинджера, помещавшегося в здании самого большого из трех универмагов, принадлежавших этой фирме. Поговорил со многими людьми. Там же и позавтракал. Потом я отправился на виллу Эбинджера. Чтобы не беспокоить Джейнис, я подошел к боковому входу и убедил дежурившего там полицейского в том, что мне необходимо пройти к бассейну. После полудня я вернулся в свое бюро и, воспользовавшись тем, что у Тима нашлось немного свободного времени, организовал совещание с участием его и Луизы. — В принципе, — сказал я, после того как отчитался перед ними о событиях дня, — любой мог написать такое анонимное письмо, как то, которое показывала мне Джейнис. Любой, кроме «Черных пантер», так как именно они платят мне за розыски виновного. Кроме того, было установлено, что Эбинджера оглушили поблизости от бассейна. А это означает, что виновный был знаком с его привычками и знал о том, что временами, возвращаясь к себе, Эбинджер пользуется боковой калиткой в стене. — Мог ли кто-нибудь знать, что в этот вечер он вернется в восемнадцать часов один и воспользуется боковым входом? — спросила Луиза. Тим Форти заметил с улыбкой: — Прекрасный вопрос! — Да, — сказал я, подумав немного. — Этого действительно нельзя было предвидеть. Эбинджер, если у него встречи не были расписаны на весь день, любил неожиданно появляться в своих универмагах. После таких инспекций он обычно возвращался в свой офис или сразу же шел домой. Вот и во вторник, в день, когда он был убит, даже его работники в офисе не могли знать, что он вернется домой между восемнадцатью и восемнадцатью тридцатью. — Это нам ничего не дает, — заявил Тим. — Мне кажется, что лучше было бы составить список тех, кто мог бы быть как-то заинтересован в устранении Эбинджера… Список тех, кто мог бы воспользоваться этим преступлением. Ты понимаешь, Дик, о чем я говорю… Да, я его понял. Но счел, что это будет пустой тратой времени. Трудно выявить всех, кто был заинтересован в смерти владельца ночных ресторанов и притонов. Однако я не хотел дразнить Тима, очень слабого детектива, но великолепного адвоката. — На первом месте среди тех, кому это преступление пошло на пользу, следует поместить Дебору Ли, наследующую состояние своего отца. — И Джейнис, — добавил Тим Форти, — которая получит сто тысяч по страховому полису. — Согласен, — кивнул я. — Хотя в этой ситуации она теряет больше, чем приобретает. Пожалуй, для нее был предпочтительнее живой муж, который оплачивал все ее желания, нежели сотня тысяч долларов единовременно. Кроме того, не следует забывать, что у нее был немалый шанс стать первой дамой Спрингвилла. — Кстати, — прервала меня Луиза, — этот удар, сваливший Эбинджера… Его могла нанести женщина? — И это тоже хороший вопрос, — сказал я. — Признаюсь, я не подумал о том, чтобы задать его Трэнту. Но, как следует из протокола вскрытия, если это была женщина, то очень сильная. Нетрудно было догадаться, к чему вела моя очаровательная секретарша. Она возненавидела миссис Эбинджер с той минуты, когда та перешагнула порог моего бюро. Однако ее ждало разочарование. — Видите ли, Луиза, Эбинджер был убит между восемнадцатью и восемнадцатью тридцатью. Джейнис появилась в моем бюро незадолго до восемнадцати. Чтобы доехать до их виллы от Уоско-Тауэр на автомобиле, необходимо не менее двадцати минут. Отсюда она уехала в восемнадцать двадцать пять, и мы знаем, что она присутствовала на приеме в городе. Так что вы, дитя мое, промазали! — Однако, чтобы утешить ее, я добавил: — Но вы оба правы. Классический метод расследования состоит в том, чтобы искать тех, кому полезно убийство. Я думаю, вы сделаете все, чтобы собрать максимум сведений об этом семействе, начиная, естественно, с супругов Ли. — Разумеется, — ответила Луиза. — Поскольку эти люди живут на Западе, я передала соответствующие инструкции «Пацифик Эйдженси». К вашему сведению: «Пацифик Эйдженси» является для Запада тем же, чем «Гольдберг Ассошиэйтес» является для атлантического побережья. * * * После полудня у меня ничего не клеилось. Похороны Арнольда Эбинджера, нашего высокочтимого земляка, чуть было не ставшего нашим мэром, ожидались в пятницу. Это означало, что напряжение в городе еще возрастет. Парни с телевидения способствовали этому самым решительным образом, переходя от заявлений к интервью; на экране пыжился мэр Райан, успокоившийся и приободрившийся. Администрация в Спрингвилле отнюдь не является образцовой, и Эбинджер, если бы захотел, несомненно, мог бы устроить им неплохую заварушку. Теперь же Райану нечего было бояться. Эбинджер умер слишком поздно для того, чтобы какой-нибудь другой кандидат мог начать кампанию, так что нынешний мэр твердо стоял на ногах. Естественно, это позволило ему провозглашать длиннейшие тирады в честь умершего и проклинать тех, кто нанес удар американской демократии, предательски умертвив Арнольда Эбинджера. Телерепортеры со своей громоздкой аппаратурой не любят прыгать с места на место; поскольку окружной прокурор и шериф находились в том же здании, что и мэр, телевизионщики постарались использовать это обстоятельство максимально. Нашего прокурора зовут Гэрри Митчелл; в Спрингвилле он пользуется величайшей популярностью как исключительно красивый мужчина. И это не должно вас удивлять: когда среди избирателей большинство составляют женщины, красота всегда приобретает решающее значение… Ну что ж, видимо, не следовало наделять женщин правом голоса. Я считаю, что для окружного прокурора он немножко молод — ему исполнилось всего тридцать пять лет. Лично я хотел бы видеть на этом посту человека постарше. Однако следует признать, что это неглупый, интеллигентный и порядочный человек. Заявление, сделанное им перед камерами телевидения, звучало предельно ясно: «Справедливость будет восстановлена. Никакой нажим не воспрепятствует этому. Убийц Арнольда Эбинджера постигнет кара». Я, естественно, тоже желал только этого. Но сперва их нужно было заполучить в свои руки. Шериф О’Мэлли не сомневался в том, что эта задача почти решена. «Они попались! — вопил он в микрофон. — Лично я убежден, что убийцы Арнольда Эбинджера, уважаемого гражданина нашего города, находятся среди агитаторов, которых мы арестовали во время беспорядков, потрясавших город в течение двух последних ночей. Уже свыше сотни таких типов оказались за решеткой — тех, кто посвятил себя насилию и подрывной деятельности. Не забывайте о том, что „Черные пантеры“ подписались под этим убийством, что они посылали Арнольду Эбинджеру письма с угрозами, пытались вынудить его отказаться от избирательной кампании. Однако никакие угрозы не могли удержать его от исполнения своего долга…» И так далее, и так далее, по кругу. На всякий случай я подключил магнитофон к телевизору и записал заявление шерифа. Ведь может прийти день, когда оно будет дорого стоить, если, конечно… Я должен вам сказать, что я думаю о нашем шерифе О’Мэлли. Это туша, надутая ветром, абсолютный нуль! Его величайшим счастьем является то, что у него хорошие сотрудники. Единственная положительная черта О’Мэлли состоит в том, что он умеет доверять своим подчиненным, которые куда умнее его. Признаюсь, что из своего бюро я вышел в прескверном настроении. Направляясь в негритянский район, я оказался поблизости от виллы Эбинджера. Ворота были открыты. Полицейский в форме присоединился к сторожу, следившему за входом. Поблизости стоял полицейский автомобиль. Другой автомобиль стоял у подъезда дома. Останки, как того требуют американские обычаи, уже были перетранспортированы в похоронное бюро, тогда как жена и дочь умершего должны были в это время находиться дома с семьей и друзьями. Я остановил машину несколько в стороне. Обошел дом и приблизился к калитке, через которую во вторник вошел Арнольд Эбинджер. На всякий случай я нажал на ручку. Калитка была заперта на ключ. Нормально? Именно этот момент я должен был выяснить одним из первых: была ли позавчера в восемнадцать часов боковая калитка заперта или открыта? * * * Вечер, проведенный в ночных ресторанчиках негритянского района, не принес ничего нового. И это злило меня. Мне не хватало слишком многих элементов, чтобы я мог построить какую-нибудь теорию. А то, что я знал, никак не хотело складываться в нечто цельное. Был второй час ночи. Я лег, а потом встал, так как не мог спать. Плеснул в стакан солидную порцию виски и начал рыться на книжных полках в поисках случайно не прочитанного детектива. В эту минуту зазвонил телефон. Меня вызывали из Палм-Спрингса. Мой собеседник представился: Моррис Мейлер, шеф отделения «Пацифик Эйдженси» в Палм-Спрингсе. — Мистер Бенсон, — сказал он после обычных приветствий, — я провел расследование, порученное моему бюро, и выслал первый отчет. — Можете ли вы познакомить меня с его содержанием? — Разумеется. Персона, которой вы интересуетесь, — это человек, практически не имеющий ни цента. Можно сказать, что уже несколько месяцев он живет в долг. Но не это явилось причиной того, что я звоню вам в такой час. — А что? — спросил я, заинтригованный. — Он совершил короткое путешествие. Выехал во вторник утром, а вернулся на следующий день после полудня. — И вы знаете куда? — Да, мистер Бенсон. В Спрингвилл! Марвин В первый момент я онемел. И только изумленно таращил глаза на белый телефонный аппарат, который выдал мне столь невероятную новость. На той стороне линии тоже стояла тишина. Мистер Моррис Мейлер отдавал себе отчет в том, что мне нужно время, чтобы освоиться с таким известием. И он терпеливо ждал, пока пройдет сковавший меня шок. Ему было все равно: ведь стоимость телефонного разговора будет включена в мой счет. Наконец я пробормотал запинаясь: — Вы в этом уверены? — Абсолютно, мистер Бенсон! Мистер Ли покинул Палм-Спрингс самолетом. Это был рейс 614 линии «Юнайтед Эр Лайнс» на Чикаго через Спрингвилл. В списке пассажиров он записан как Ле-Рой. Я решил позвонить вам, так как полагаю, что мой отчет вы получите только завтра или послезавтра. А я знаю, что мистер Ли должен быть сегодня в Спрингвилле. В отношении этого у меня нет ни малейших сомнений, тем более что его жена — это дочь Арнольда Эбинджера, смерть которого вызвала столько шума. — И погребение которого состоится сегодня после полудня. Благодарю вас, мистер Мейлер. Вы сумели по-настоящему удивить меня. И как быстро вы проделали эту работу! Можете рассчитывать на то, что я сообщу свое мнение вашим шефам. Он поблагодарил меня. Я положил трубку. Налил себе виски и погрузился в размышления. Искать тех, кому убийство выгодно… Это было слишком просто, но иногда жизнь преподносит нам и простые решения. Я понимал, что если хочу выиграть партию, то должен захватить противника врасплох, причем немедленно. Сегодня или никогда! Я сказал «сегодня», потому что был уже третий час ночи. Я вернулся в кровать. Рассудок приказал мне уснуть. Будильник, поставленный на восемь утра, едва меня разбудил. * * * Новый день я начал с визита в редакцию «Ситизена». Стюарт Реннер уже был на месте. Я знал, что он дежурил в редакции до двух часов ночи. Может показаться, что этот человек вообще никогда не спит! Ну и что смерть Арнольда Эбинджера была для местной газеты столь лакомым кусочком, что не следовало удивляться мобилизации всех сил и проведенным в редакции внеурочным часам. Мы заговорили о погребальной церемонии. Ожидалось, что на нее явится очень много людей. Губернатор штата обещал принять участие в похоронах. С его стороны, как объяснил мне мой друг, это было не политическим жестом, а предлогом побывать в городе и лично сориентироваться в ситуации, сложившейся в Спрингвилле. К сожалению, дело складывалось довольно скверно. Весь район по другую сторону реки фактически находился на осадном положении. Ночью туда прибыли силы национальной гвардии. Эти ребята любят бить негров. Большинство из них даже не скрывает, что это их любимый тренаж. Что касается семьи умершего, то она будет участвовать в церемонии в полном составе. Кузен и племянница Арнольда Эбинджера уже приехали из Чикаго. Марвина Ли, его зятя, ожидали сегодня утром. Жена Марвина, Дебора, прилетела позавчера, на следующий день после смерти отца. После разговора с Реннером я отправился в контору «Юнайтед Эр Лайнс». Там проверили информацию, полученную мной от Мейлера, и подтвердили, что некий Ле-Рой действительно вылетел самолетом из Спрингвилла до Лос-Анджелеса через Палм-Спрингс в среду. Во время этого путешествия Марвин Ли должен был разминуться со своей женой высоко в воздухе. Их пути пересеклись. Она направлялась в Спрингвилл, а он возвращался оттуда. После того как провел целые сутки в нашем городе — сутки, в течение которых расстался с этим миром Арнольд Эбинджер. Я тщательнейшим образом проштудировал расписание полетов самолетов «Юнайтед Эр Лайнс» и кое-что выписал. Потом поехал в бюро, чтобы просмотреть с Луизой текущую корреспонденцию, после чего снова подался в аэропорт. Погребение было назначено на пятнадцать часов, Марвин Ли должен был прибыть рейсом 532 в двенадцать пятнадцать. То, что он должен здесь появиться, было нетрудно угадать. Одной из первых особ, встреченных мной в зале ожидания аэропорта, была миссис Ли, уже ждавшая своего супруга. У меня не было никаких сомнений, что это она: ее фотографии были в газетах, да и на телевизионном экране я ее видел. Между прочим, она не производила впечатление дочери, горюющей о любимом отце. Миссис Ли, одетая в элегантный темно-синий костюм, была необычайно красивой женщиной. Когда громкоговорители уведомили о прибытии самолета из Лос-Анджелеса, она направилась в зал для прилетающих. Через несколько минут я уже имел удовольствие наблюдать, как она приветствует своего мужа. Не нужно было быть большим психологом, чтобы понять, почему дочь такой личности, как Эбинджер, могла влюбиться в этакую пташку. Марвин Ли был типичным представителем уходящей эпохи: высокий и худощавый, с удлиненным овалом лица, окаймленного короткой черной бородой, подчеркивающей в равной мере как тонкость черт его лица, так и бледность кожи. Кроме того, борода затушевывала неприятно мягкую линию его подбородка. Темные глаза бросали пронзительные взгляды из-под густых бровей. Дебора подошла к нему раньше, чем я успел с ним заговорить. Она обняла его, а потом взяла под руку и начала очень оживленно что-то ему рассказывать. Я видел, как блестели ее глаза. Готов биться об заклад, что она информировала его о завещании отца и о том, какой прекрасной станет теперь их жизнь. Он слушал ее рассеянно, без особого внимания, однако не было сомнений, что эта манера поведения мужа ей нравится. По всей вероятности, это был его стиль обращения с женщинами. Она пришла за ним одна. Рука об руку направились они к красному автомобилю, принадлежавшему Джейнис. К сожалению, я мог лишь следовать за ними. Я знал, что при таких обстоятельствах смогу заговорить с мистером Ли не раньше, чем вечером, а может, и только завтра. Мое появление сейчас на вилле Эбинджера было бы, скорее всего, плохо понято. Снедаемый этой мыслью, я ехал за маленьким спортивным автомобилем… но вдруг оказалось, что счастье не совсем покинуло меня. Дебора вовсе не везла мужа в дом отца; они отправились непосредственно в похоронное бюро, где траурный кортеж должен был собраться только через три часа. Я понимал, что лишь обязательные правила этикета побудили зятя сразу же после прибытия в Спрингвилл склониться над гробом умершего. Я вошел в часовню, следуя чуть ли не по пятам этой пары. Гроб стоял посреди зала среди цветов и венков. Крышка гроба еще не была опущена: по американским обычаям принимающие участие в погребальной церемонии должны оценить хорошую работу специалистов по бальзамированию и макияжу. Эбинджер почивал на своем последнем ложе, великолепно выглядевший — как и при жизни. В помещении стоял особый запах увядающих цветов и ладана — печальный и сладкий. Справа у входа на маленьком столике лежала книга соболезнований. Рядом со столиком стояли несколько человек. Они с уважением расступились, узнав Дебору и ее мужа. Марвин Ли и его супруга одни стояли перед катафалком. Хозяин похоронного бюро, маленький, лысый, одетый в черное человечек, приблизился к Деборе, чтобы согласовать с ней какие-то детали. Я решил воспользоваться этим моментом и войти в контакт с Марвином. — Мистер Ли, — обратился я к нему, — моя фамилия Бенсон. Ричард Бенсон. Я частный детектив и хотел бы поговорить с вами. Он даже подпрыгнул, когда заметил, что я являюсь представителем цветной части нашего общества. Его тон тут же стал надменным. — Я вас не знаю! — отрезал он. — И нам не о чем говорить! Его реакция не удивила меня; именно этого я и ожидал. — Прошу извинить меня, — сказал я. — Возможно, я перепутал фамилии. Но разговор с мистером Ле-Роем мне тоже подойдет. Может быть, мы, с вашего разрешения, перейдем в маленький зал, предназначенный для членов семьи?.. * * * Я говорил уже, что у него была очень белая кожа, но теперь мне показалось, что он вдруг посерел. Не произнеся ни слова, он последовал за мной в малый зал, где члены семьи принимают близких друзей и знакомых. — Я согласился поговорить с вами потому, что вы меня об этом попросили, — сказал он. — Однако я повторяю, что не знаю вас и ничего не могу вам рассказать. — Боюсь, что оба ваши утверждения не совсем верны. Вы знаете меня, поскольку я вам представился, и, скорее всего, у вас есть что мне рассказать… Например, о вашем визите в Спрингвилл во вторник и в среду. Удар попал в цель. Он скорее упал, чем сел, в глубокое кресло. — Чего вы хотите? — вдруг спросил он грубо. — Вы пытаетесь меня шантажировать? Теперь пришла моя очередь сказать ему пару добрых слов. — Я опасаюсь, мистер Ли, — сказал я официальным тоном, — что вы использовали не слишком удачное определение. Я уже сказал вам, что являюсь частным детективом. Вот моя лицензия. А вы, наверное, знаете, что получение такой лицензии предполагает определенную проверку… на честность. — Я хотела бы, чтобы вы сказали мне, почему вас интересует то, что делает мой муж! Ведь вы, как мне известно, не были наняты ни одним из членов нашей семьи, не так ли? Я обернулся. В маленький зал вошла и закрыла за собой дверь Дебора Ли. Она являла собой воплощение ненависти и явно пыталась вести себя в духе доброго старого тандема «плантатор — раб». Думаю, что на моем месте вы ощутили бы неодолимое желание ответить ей в соответствующих выражениях. Однако мы, черные, в течение многих поколений учились владеть собой. — Вы тоже ошибаетесь, миссис Ли. Ваша мачеха приходила ко мне за советом, но поскольку муж ее в тот же день умер, она не сочла уместным поручить мне продолжить расследование… — А значит, — тявкнул из своего кресла Марвин Ли, — это дело вас не касается! — И опять вы ошибаетесь… — сказал я. Я тоже умею, когда захочу, говорить тоном, не допускающим возражений. А этот потомок утомленных аристократов уже действовал мне на нервы. — Не знаю, читаете ли вы газеты, но анонимное письмо с рисунком пантеры и все, что было написано об этом в местной прессе, вызвало достойную сожаления реакцию. В негритянском районе есть уже один убитый, три десятка раненых, и страсти накаляются. Дебора Ли передернула плечами, дабы показать, что происходящее по ту сторону реки ее не касается. — Я знаю, что вам до этого нет дела, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал от гнева, — но высшие власти штата обеспокоены тем, что происходит. Озабочены также все, кто ответствен за цветную часть общества. Именно им потребовались мои услуги. Они хотят, чтобы я выяснил подробности смерти вашего отца и нашел убийцу. Полным презрения голосом Дебора спросила: — И конечно же вы не считаете, что мой отец был убит «Черными пантерами»? Дорогие друзья, я в самом деле был уже сыт этим! Меня охватила ярость. — Не считал и не считаю, — ответил я резко. — «Черные пантеры» ничего не выигрывают от смерти вашего отца… И ничего после него не наследуют! Чего, к сожалению, нельзя сказать о некоторых членах его семьи. Марвин Лe-Рой поднялся с видом оскорбленного достоинства. — Ваши инсинуации… — начал он глухим голосом. И тут — играть так играть, — я сблефовал. — Какие уж тут инсинуации!.. Я лишь утверждаю, что во вторник в одиннадцать тридцать на аэродроме в Палм-Спрингсе вы заняли место в самолете. В Спрингвилл вы прибыли в шестнадцать часов, а в доме своего тестя оказались как раз в тот час, когда он был убит. На следующий день вы вернулись домой. Вы продолжаете считать, что это инсинуации? Марвин Ли вместо ответа снова рухнул в свое кресло. Дебора в задумчивости вынула из сумочки портсигар и достала сигарету. Я машинально извлек свою зажигалку; Дебора наклонилась и, прикурив, взглянула мне в глаза. — В чем, собственно, дело, мистер Бенсон? — спросила она. Я чувствовал, что сейчас должен вооружиться терпением, так как рука моя уже ухватилась за концы нитки. — Послушайте меня, миссис Ли, — сказал я. — Я ничего ни от кого не хочу и не делаю ничего, что выходило бы за рамки требований моей профессии. Совершенно очевидно, что Арнольд Эбинджер не был убит «Черными пантерами», но доказать это я смогу только тогда, когда доставлю в полицию настоящего убийцу. Вот и все, миссис Ли. — И вы пытаетесь доказать, что мой муж и есть этот убийца? Это было сказано ледяным тоном, в котором скрывались все угрозы, с которыми должен считаться черный, столкнувшийся с белым. Я пожал плечами. — Я пытаюсь лишь проанализировать факты. Повторяю: мистер Ли находился в доме вашего отца в тот момент, когда тот был оглушен и в бессознательном состоянии брошен в бассейн. Я знаю также, что в настоящее время мистер Ли переживает серьезные финансовые затруднения; следовательно, он мог совершить поступок, который нас интересует. Налицо мотив и возможность. Дальнейшее выглядело совсем уж идиотично: я еще не договорил последнюю фразу, как наш романтический псевдогерой вдруг начал рыдать, пряча лицо в ладонях. Его жена продолжала вести себя как оскорбленная королева. Что ж, я совершил маленькую психологическую ошибку, сказав, что супруги Ли испытывают финансовые затруднения. Они уже их не испытывали. Теперь, когда Дебора получила наследство, ситуация изменилась. Но в конце концов это была мелкая, ничего не значащая ошибка. Я чувствовал, что мой удар попал в цель. Дебора стояла посреди малого зала похоронного бюро, ощетинившаяся и бледная как смерть. — Сколько вы хотите? — спросила она. — Я не знаю, как вы узнали, что Марв был в Спрингвилле. Однако я уверена, что вы намерены предать гласности эту информацию. Сколько? Да, оскорблять она умела! Вообще-то я должен был отвесить ей пару крепких пощечин и покинуть поле боя, но два обстоятельства удерживали меня от этого. Прежде всего, я чувствовал, что миссис Ли, хотя она и хорохорится, близка к прострации. Она сломалась так же, как и ее муж, в этом не было сомнений. А кроме того, я вовсе не был намерен делиться этой историей с полицией. Я вел расследование на свой лад. Естественно, я хотел сотрудничать с О’Мэлли, Трэнтом и окружным прокурором, но я решил доставить им товар в красивой упаковке, перевязанным розовой ленточкой. Причем в полном комплекте, чтобы не было оснований для каких-либо споров. А время для этого еще не пришло. Я решился на блеф, который принес мне победу, но победа эта еще не была полной. Часы на стене показывали без нескольких минут тринадцать. Шеф погребальных дел заглянул в зал, но, увидев рыдающего Марвина, отступил на цыпочках, не желая мешать проявлению сыновьей скорби. — Вся трагедия состоит в том, — обратился я к Деборе, — что вы до сих пор не в состоянии понять, что по этому большому миру еще ходят честные люди. Вы так испорчены деньгами, вы и вам подобные, что не можете представить себе ничего, кроме разнообразных проявлений свинства! А ведь я не утверждаю, что ваш муж убил своего тестя. Я говорю только, что он находился поблизости от виллы тогда, когда там был убит мистер Эбинджер. При сложившихся обстоятельствах ваш муж может располагать ценнейшей информацией об этом преступлении. Ничего иного я от него не требую. Смысл моих слов дошел до Марвина Ли. Он поднял голову и посмотрел на меня покрасневшими глазами. — Я… я не располагаю никакой информацией, которая могла бы вам помочь, — простонал он. — Клянусь! — Но вы ведь были в доме своего тестя в час убийства. Вы пришли, чтобы вытянуть из кармана тестя немного денег, не так ли? — Уведомите ли вы полицию, если я вам все расскажу? — Нет! Ничего не говори! — крикнула Дебора. — Все, что я могу вам обещать, мистер Ли, — заявил я ледяным тоном, — это то, что я постараюсь не причинить вам лишних затруднений. Советую рассказать мне все. Что бы там ни думала обо мне ваша жена, мне можно доверять. Даю вам слово негра. Могу заверить вас, что если то, что вы мне расскажете, не будет иметь особой ценности для следствия, которое ведет лейтенант Трэнт, я сохраню все это для себя. Если же я приду к выводу, что это очень важная информация, имеющая принципиальное значение, то я буду должен передать ее полиции. Это мой гражданский долг. — А если мой муж откажется сказать вам что-нибудь? — В этом случае у меня, естественно, не будет выбора. И отсюда я отправлюсь прямо в отдел расследования убийств. Марвин Ли вздохнул. — Видишь, — обратился он к жене с грустной усмешкой, — у меня тоже нет выбора! * * * — Я находился в очень трудной ситуации… Впрочем, вы и сами об этом знаете. Мне даже грозил судебный процесс. Только немедленная помощь могла меня спасти. И я подумал о тесте. Я не хотел ему писать, чтобы договориться о встрече, так как он, скорее всего, догадался бы, почему я хочу увидеться с ним. Я решил нагрянуть к нему неожиданно. — Знала ли об этом ваша жена? — Да, — ответила Дебора. — Я согласилась на поездку Марва к отцу. Я кивнул и снова обратился к Марвину: — Вы купили билет на фамилию Ле-Рой? — Да. Я не хотел, чтобы мой кредитор знал об этой поездке. Он мог подумать, что я хочу сбежать. На внутренних авиалиниях не требуют удостоверения личности, а потому я вписал первую пришедшую мне на ум фамилию. — Вы приземлились в Спрингвилле в шестнадцать? — И в шестнадцать тридцать был в городе. Я хотел встретиться с тестем один на один и поговорить с ним с глазу на глаз. Поэтому я не стал заходить к нему в офис — ведь там были секретари. И домой к нему не приехал — из-за Джейнис. На всякий случай я подъехал к его офису в надежде, что встречусь с ним, когда он выйдет. И действительно, он вышел примерно в семнадцать пятнадцать. К несчастью, его сопровождали двое сотрудников, которые вместе с ним сели в автомобиль. Я подумал, что он хочет посетить один из своих универмагов, а потом отправится домой. У меня не было автомобиля, чтобы ехать за ним. Я поймал такси и велел отвезти меня к его вилле. — В котором часу вы туда приехали? — Было без нескольких минут восемнадцать. — И что вы делали? — Я расположился на улице неподалеку от ворот. Немного походил, а потом сел на скамейку. Одним словом, ждал… — Секундочку! Вы ждали перед главными воротами? А к боковой калитке вы не подходили? Марвин покачал головой. — Я не был особо близок с моим тестем, — пояснил он. — Мы наносили ему визиты по праздникам, и это все. Я вообще не знал о существовании какой-то калитки, а тем более о том, что он имеет привычку ею пользоваться. В ожидании Арнольда я несколько раз доходил до улочки, которая огибает владение сзади, но мне и в голову не пришло пройтись по ней. Я не сомневался, что этот идиот говорит правду. — Сколько времени вы просидели перед входом? — Весь вечер. Я много раз собирался уйти, но… вы знаете, как это бывает. Каждый раз я говорил себе: «Не делай этого! Он может вернуться в любую минуту, а ведь ты уже так долго прождал!» Около двадцати часов я увидел возвращающуюся на своем спортивном автомобиле Джейнис, мачеху моей жены. А потом сторож, который был еще и садовником, запер ворота. Тогда я понял, что Арнольд Эбинджер не вернется в этот вечер домой. Я подумал, что, может быть, он повздорил с Джейнис и снял себе в городе холостяцкую квартиру. И все же я подождал еще полчаса. Мне было холодно. Я решил отложить дело до следующего дня и посетить его в офисе. Возвратившись в город, я снял номер в отеле «Сентрел», зарегистрировавшись как Лe-Рой. Вы легко можете проверить это. На следующее утро, когда я хотел отправиться в офис Арнольда, я услышал по радио… — О чем вы тогда подумали? — Меня охватила паника. Я пришел к тем же выводам, что и вы: я находился на месте преступления, и у меня был мотив… И тогда я сел на первый же самолет, чтобы вернуться домой… Вы мне верите, мистер Бенсон? Выражению моего лица — или отсутствию такового — мог бы позавидовать профессиональный игрок в покер. Хотя я и был убежден, что он говорит правду, я вовсе не имел желания объявить ему, что не сомневаюсь в его словах. Ведь если бы он убил Эбинджера, то ни за что не стал бы медлить с отъездом до следующего дня. Доказательство его невиновности я нашел в расписании рейсов: в тот самый вечер был самолет на Лос-Анджелес в двадцать пятнадцать и еще один — около полуночи. Провести при таких обстоятельствах ночь в Спрингвилле было бы безумием чистой воды. — И вы уверены, — спросил я, — что не заметили ничего необычного? Поймите меня правильно: ведь на расстоянии какой-нибудь сотни ярдов от вас убили вашего тестя! — Я в самом деле не могу вам помочь, — ответил Марвин уныло. — Я понимал, что мне никто не поверит. Поэтому я так нервничал. — Мистер Бенсон, — вступила в разговор Дебора, — вы все еще собираетесь отправиться в отдел расследования убийств? — Об этом мы поговорим позже. Сейчас есть дела поважнее. Ведь до начала похорон осталось меньше часа… Томас Если говорить честно, то похороны Арнольда Эбинджера удались в полной мере: это действительно была торжественная и впечатляющая церемония. Написаны целые тома об американском искусстве погребения, и нужно признать, что в этом деле мы здесь, в Штатах, настоящие мастера. Покойника бальзамируют, ему делают — словно престарелой кокетке — макияж. То же самое и в смысле моральном. Арнольд Эбинджер по любым рамкам не был святым. Он вел войну, достойную стихов Гомера, за свои универмаги. И война эта, по всей вероятности, кончилась бы поражением, если бы он не начал искать дополнительные доходы в торговле лимонадом и облегчении жизни любителей мимолетных эротических контактов. Отсюда он, как по ниточке, дошел до политики, ибо именно так было легче всего контролировать этот «параллельный» сектор его деятельности. Вы ожидаете, что соприкосновение Эбинджера с преступным миром хоть немного замутило чистоту его образа в глазах сограждан? Куда там! Обитатели Спрингвилла, все, как один, явились на похороны. Мэр, сенатор, губернатор, шериф, окружной прокурор… Все они были здесь. Явились даже самые темные элементы… с белой кожей, разумеется. И в этом не было ничего удивительного: «гнев народа» активно подогревали радио, пресса, телевидение, которые были стопроцентно убеждены, что ответственность за это злодеяние несут «Черные пантеры». Каждое выступление над гробом обличало виновных, и каждое слово било в цель. Да, скажу я вам, не очень приятно было в тот день носить по городу свою черную кожу! Несмотря на все это, я тоже был на похоронах. Я стоял неподалеку от группы офицеров полиции, умышленно держась в толпе журналистов, чтобы не упустить ни одного слова из произносимых речей. После благословения священника, сотрудничающего с похоронным бюро, после различных протокольных церемоний с участием официальных лиц, что заняло не менее часа, сформировался кортеж автомашин, дабы родные, друзья и знакомые умершего проводили его в последний путь. Я оставил спрингвиллский бомонд, рассаживающийся по машинам, чтобы занять места в процессии, и возвратился в бюро. В тот вечер я задержал Луизу до девятнадцати часов. Я чувствовал, что проводимое мной расследование начало увлекать ее. Когда мы с ней прощались, я поручил ей заказать для меня билет в Палм-Спрингс. Я намеревался немного покопаться в делах Марвина Ли и его очаровательной супруги. Я уже был в дверях, когда телефонный звонок вернул меня. Звонил Стюарт Реннер. — Дик! — произнес он взволнованным голосом. — Шериф О’Мэлли созывает газетных работников на двадцать часов! Состоится пресс-конференция. Мне кажется, ты хорошо сделаешь, если немедленно подъедешь ко мне. Думаю, это заинтересует тебя. * * * За десять минут до пресс-конференции мы все уже были в малом «парадном» зале центрального управления. Ровно в двадцать, с завидной пунктуальностью, шериф Томас О’Мэлли появился в зале, вытирая платком свой обильно орошенный потом лоб. Эстрада затрещала под его тяжестью. Его сопровождали лейтенант Трэнт и двое детективов из отдела расследования убийств. На эстраде для них были приготовлены стулья. Шериф без проволочек — хотя и с кислой миной — приступил к делу. Он производил впечатление человека, который вообще-то предпочел бы находиться где-нибудь в другом месте, но коль скоро он должен был сюда прийти, то хочет как можно скорее со всем этим покончить. — Дамы и господа! — начал он. — Я позволил себе пригласить вас сюда в день погребения уважаемого члена нашего общества, Арнольда Эбинджера, чтобы сообщить, что отдел расследования убийств произвел сегодня два ареста. Арестованные доставлены к прокурору для предъявления им обвинения в умышленном убийстве. Зал загудел и зашевелился. Девушка, представляющая одно из газетных агентств, бросилась к выходу, перескакивая через стулья, чтобы поскорее добраться до телефона и передать сенсационную информацию своему шефу. Когда кто-то попытался задержать ее, она подняла визг. Щелкали фотоаппараты, жужжали кинокамеры. Парни с телевидения тоже вели съемку. Трэнт пытался успокоить присутствующих, чтобы дать возможность своему шефу продолжить сообщение. Поднимаясь на эстраду, он заметил меня. Однако я не уловил на его лице никакой реакции. Я склонился к уху Стюарта Реннера и подсказал ему вопрос, ответ на который хотел услышать. — Шериф, — крикнул Стюарт со своего места, — эти подозреваемые являются членами движения «Черных пантер»? О’Мэлли явно был доволен этим вопросом. Ответ на него обеспечивал ему исключительный эффект. — Нет, — ответил он. — Это не цветные. Двое молодых людей. Белые. Парень и девушка. Друзья мои!.. Как бы я хотел, чтобы вы при этом присутствовали! Казалось, что зал вот-вот взорвется и этот взрыв разнесет все и всех. Газетчики буквально дрались за телефонную трубку. Репортеры с радио диктовали в свои микрофоны. Наконец все успокоилось, и лопающийся от важности О’Мэлли заговорил снова: — Свидетель, явившийся к нам совсем недавно, позволил лейтенанту Трэнту и его людям выйти на обоих подозреваемых. Они подстерегали свою жертву три дня. Во вторник мистер Эбинджер, вернувшись домой, воспользовался боковой калиткой. И этот случай они не упустили… Остальное вы знаете. — Нет, так не пойдет! Вы ничего нам не сказали! — завопил специальный корреспондент крупной газеты из Чикаго. — Кто они, эти молодые люди? Это хиппи? Был ли у них мотив совершить такое убийство? Или это убийство ритуальное? А может, сексуальное? Его въедливость отнюдь не удивила меня. Вы знаете, как это бывает — спецкор, который сегодня вечером сядет в самолет, абсолютно не боится задавать вопросы, способные вызвать бурю. О’Мэлли воздел к небу обе руки, словно индейский колдун. — Я понимаю ваше нетерпение, — сказал он. — Если вы минуту посидите тихо, лейтенант Трэнт расскажет вам об арестованных и об обстоятельствах их задержания. — Все было достаточно просто, — скромно начал шеф отдела расследования убийств. — В процессе проводимого следствия черный садовник с соседней виллы сообщил нам, что видел этих молодых людей. Они поджидали Эбинджера в субботу и понедельник у боковой калитки. Он мог наблюдать за их поведением, хотя они и скрывались в кустах. В субботу и понедельник они были вынуждены отказаться от реализации своего плана, так как Арнольд Эбинджер возвращался домой не один. Мы знаем, что во вторник он вышел возле этой калитки из автомобиля, на котором его подвез один из сотрудников. Я избавлю вас от анализа той огромной информации, которую мы должны были перебрать, чтобы выйти на этих молодых людей. Описание их внешности нам дал садовник. Этими молодыми людьми оказались девятнадцатилетний автомеханик Майкл Доулейн и его приятельница Дебби Саймонс, которой только что исполнилось семнадцать. Они признались, что в течение трех дней ждали Арнольда Эбинджера возле его дома. — Признались ли они в убийстве? — спросила девушка-репортер, успевшая вернуться в зал после разговора по телефону с редакцией. Трэнт позволил ответить на этот вопрос О’Мэлли. Поколебавшись немного, тот сказал: — Нет. Но признаются. Должен вам сказать, что у этой пары был мотив для совершения такого преступления. Дебби работала в одном из универмагов, принадлежавших Эбинджеру. Ее уволили за какой-то проступок. Она хотела в присутствии своего жениха поговорить об этом с Эбинджером. Нетрудно представить себе, как развивались события во вторник вечером, когда они его встретили. Последовал обмен резкими фразами, который закончился трагически. Майкл Доулейн — человек горячий, необузданный. Он уже понес в свое время наказание за драку и нанесение тяжелых побоев. Выйдя из себя, он ударил Эбинджера. Тот упал, парень подумал, что убил его, и вместе со своей подругой столкнул потерявшего сознание Эбинджера в бассейн. Новая буря потрясла зал. В самом деле, мальчикам из прессы не часто светила такая удача. — Я полагаю, вы нам их покажете? — громко выкрикнул Стюарт Реннер. — Естественно, — ответил шериф. — Но не сегодня вечером, так как в эту минуту допрос еще продолжается. Вообще-то мы намеревались сообщить вам эту новость только завтра. Однако, принимая во внимание ситуацию, сложившуюся в городе, мы сочли необходимым как можно скорее проинформировать население Спрингвилла и все Соединенные Штаты о том, что Арнольд Эбинджер не был убит цветными. Ну что ж… Невозможно объяснить дело с большей откровенностью или скорее… с большей простотой. Я заметил, что Трэнт внимательно посматривает на меня. Его явно интересовала моя реакция. Может быть, он предполагал, что я сорвусь с места, выкрикивая с энтузиазмом: «Браво! Великолепно, дорогой друг! Все хорошо, что хорошо кончается!» Эбинджер убит двумя белыми хулиганами, которые были настолько нахальны, что отправили Эбинджеру анонимное письмо, чтобы переложить вину на негров! Но, к счастью, наша полиция бдительна, а правосудие отнюдь не слепо! В нашей прекрасной стране, братья мои, нет расовых отличий перед лицом закона. Однако я его надежды не оправдал. Зал медленно пустел. Толстый шериф удалился в сопровождении своего эскорта. Стюарт Реннер спешил в редакцию; он не скрывал своего удовлетворения. — Дик! — обратился он ко мне. — Ты был прав! Эта история с «Черными пантерами» действительно оказалась дутой. Джейнис Эбинджер перепугалась, и я отлично понимаю ее. И это подлило масла в огонь. Если бы она держала это проклятое письмо при себе, мы наверняка избежали бы этих трех дней беспорядков. И ведь все могло закончиться еще хуже! — И именно это, дорогой Стюарт, — прервал я его, — меня нервирует. Преудивительнейшее стечение обстоятельств. Я должен поближе присмотреться ко всему этому. Стюарт Реннер пожал плечами и вместе со мной вошел в здание редакции. — Не заводись, — сказал он спокойно. — Чтобы получить доступ к полицейским источникам, ты должен иметь клиента. А я уверен, что приход Святых последнего дня отнюдь не горит желанием продолжать платить тебе. Я остановился как вкопанный. О таком аспекте дела я действительно не подумал. Поразмыслив немного, я сказал: — Ты так думаешь? Ну что ж, посмотрим. Я загляну в твой кабинет и, если не возражаешь, позвоню оттуда. * * * Я потратил довольно много времени, чтобы найти Лайнуса Бордена. Сначала я наткнулся на викария, который сказал мне, что пастор у себя дома. Однако, когда я позвонил ему домой, какая-то женщина сказала мне, что он еще в церкви. Я снова позвонил в приход. На этот раз телефон был занят. Я подождал несколько минут, слушая, как Стюарт печатает на машинке со скоростью пулемета. Наконец мне удалось связаться с пастором. — Ах, это вы, мистер Бенсон! — сказал он, услышав мой голос. — Я как раз пытался отыскать вас. Я вам звонил, но не застал вас в бюро. Я почувствовал что-то недоброе. — А что вы хотели сказать мне, пастор? — спросил я. — Ну… может быть, вы еще не знаете об этом, но я слышал по радио… Убийцы Арнольда Эбинджера арестованы… — Да? — сказал я небрежно. — Ну и что? Мой вопрос заставил его замолчать. Я чувствовал, что он нервничает. — Но… — пробормотал он. — Мне кажется… это означает, что ваше задание выполнено… что ваша миссия закончена… Естественно, все вопросы о расходах и гонораре будут урегулированы. Пожалуйста, пришлите счет… — Пастор, — прервал я его очень спокойно, — вам кажется что моя миссия закончена, поскольку власти больше не принимают в расчет «Черных пантер»? Я инстинктивно почувствовал, что он возмущен. Мой вопрос задел его. — Мне не очень нравится ваша последняя фраза, мистер Бенсон, — заявил он сухо. — Приход Святых последнего дня поручил вам найти убийцу Арнольда Эбинджера. Теперь эти убийцы пойманы полицией, а потому я считаю, что ваша миссия утратила свой смысл. — Вы хотите сказать этим, пастор, что тот факт, что упомянутые убийцы являются представителями белой расы, вас вполне устраивает, не так ли? По-видимому, он успешно апеллировал к своей христианской кротости и евангельскому терпению, так как ответил сладко, но решительно: — Пути Господа неисповедимы, мистер Бенсон. Вы должны понимать, что я, как и все цветные в нашем городе, рад, что это убийство не совершил никто из наших. И это вполне естественно. — Я согласен с вами, пастор, — ответил я. — Но вы забыли о том, что наняли меня для того, чтобы я открыл правду… Я умышленно цедил слово за словом. Воцарилась тишина. Я почувствовал, что Борден обеспокоен. — Это верно, мистер Бенсон, вы совершенно правы, — сказал он наконец. — Но разве вы сами не считаете, что ваша миссия закончена? — Я еще ничего не знаю и должен все это проверить. В настоящую минуту мне известно столько же, сколько и вам. Я знаю лишь первое заявление шерифа, который совсем недавно совершил капитальную глупость, обвинив в убийстве «Черных пантер» на основании обычной анонимки. Мы снова надолго замолчали. Наконец в трубке прозвучал тяжелый вздох. — Я понимаю, что вы хотите сказать, мистер Бенсон, — медленно начал Борден. — Но поймите, пожалуйста, что у нас нет причин усомниться в словах шерифа. Если речь идет о нас, то мы удовлетворены. Приход поручил мне закончить с нашим соглашением. Разумеется, те пятьсот долларов… Я довольно грубо прервал его. — Вы удивляете меня, пастор, — сказал я громко. — У вас было столь же мало оснований не верить своему шерифу и сорок восемь часов назад, но, несмотря на это, вы связались со мной и пожелали, чтобы я изменил концепцию О’Мэлли. Теперь же, по странному стечению обстоятельств, каждое слово его для вас так же свято и неоспоримо, как слова Евангелия. Но я не духовное лицо, а потому попрошу вас не забывать, что вы наняли меня для того, чтобы узнать правду об убийстве Арнольда Эбинджера. Я буду считать свою миссию законченной тогда, когда обрету уверенность, что правосудие этой страны действительно разобралось с этим делом. Вы можете передать это своим овечкам и добавить, что до той минуты наш контракт сохраняет силу. Лайнус Борден явно перепугался. — Однако, мистер Бенсон, к чему ставить под сомнение заключение полиции? Представьте себе, что вы обнаружите… — Негра вместо двух белых, вы это хотите сказать? Пастор, но ведь вы жаждете истины! И вы получите эту истину вне зависимости от того, понравится она вам или нет! Я резким движением бросил трубку на рычаг, вытащил пачку сигарет. Стюарт Реннер оторвал взгляд от пишущей машинки и с восхищением заметил: — Ну, дорогой Дик!.. У тебя небывалый дар заводить друзей. Если я в будущем открою рекламное бюро, верь мне, что я подумаю о тебе! Я пожал плечами и вышел. Сэм Прошло два дня, а молодые люди все еще не признавали себя виновными, несмотря на то, что, если верить слухам, О’Мэлли, Трэнт и их помощники жали на них на всю катушку. Вы только представьте себе, в их руках были двое подозреваемых, устраивающих их много больше, чем «Черные пантеры». Почему? А потому, что после ареста Майкла Доулейна и Дебби Саймонс правый берег Спрингвилла заметно успокоился. С той минуты, когда дело об убийстве Арнольда Эбинджера приняло характер сведения счетов между белыми людьми, оно совершенно перестало касаться моих цветных братьев. Естественно, это одна из возможных точек зрения. Если эти добрые люди чувствуют себя прежде всего черными и только потом американцами, вы можете им только посочувствовать. «Все таково, каково есть», — сказал некий европеец, наделавший в свое время немало шума. Я же в эти дни работал как сумасшедший. Хотите спросить меня почему? Я сам задавал себе этот вопрос. Кем были они для меня? Просто пара молодых людей, которых я не знал и судьба которых меня абсолютно не касалась… И все же!.. Я уцепился за это дело прежде всего из-за той таинственной личности, с которой встретился в церкви Святых последнего дня. Ненавижу людей, окружающих себя завесой таинственности. Кроме того, мне совсем не понравилось, что приходской совет отнесся ко мне как к обычному служащему, которого можно уволить под любым предлогом. Ко всему этому добавьте еще инстинкт. Эта пара щенков как с неба свалилась, чтобы уладить дела мэра Райана и шерифа О’Мэлли, которые начали привлекать к себе слишком большой интерес губернатора и федеральных властей. А ведь вы прекрасно понимаете, что залог всяческих успехов в провинциальной политике состоит в том, чтобы всеми способами избегать появления ураганов, которые могли бы поднять слишком высокие волны. И наконец, последней гирькой, перевесившей чашу весов, явилось то, что задержанные упорно отказывались признать себя виновными. Я уже говорил вам, что три года прослужил в полиции в Филадельфии. Добиться от обвиняемых признания — великая цель усилий всех полицейских, так как в соответствии с законом оно является самым важным доказательством. И самым убедительным. Каждый хороший полицейский делает все, чтобы обвиняемый признался. А когда говорят, что делает все… Если Майкл Доулейн и Дебби Саймонс не признались в совершении преступления после сорока восьми часов… разговора с лейтенантом Трэнтом, то это означает, что они либо упрямы как ослы, либо… невиновны. Таков был ход моих размышлений, и потому я вертелся как угорелый, совершенно не считаясь с мнением Луизы, которая, надеясь, что я в конце концов все же угожу в тенета супружества, предпочла бы, чтобы я занимался более доходными делами. Изучить прошлое обвиняемых оказалось много легче, чем совать нос в дела семейства «Эбинджер, Ли и компания». Универмаг в Ливнуорте — там в парфюмерном отделе работала Дебби Саймонс. Я повидался вчера с заведующей этим отделом. Ее зовут Катти Мейер. Это крупная, полная женщина лет пятидесяти. Должно быть, ее предками были немцы. О себе она весьма высокого мнения. — Малютка Дебби, — сказала она, — не такая уж плохая девушка. Она такая, как все; ей не хватает сметливости и… денег. Она начала красть: то флакончик духов, то коробку пудры… Потом продавала своим подружкам за полцены. — И эта… статья доходов составила в итоге солидную сумму? — спросил я спокойно. Миссис Мейер повела плечами, которых не постыдился бы борец-профессионал. — Максимум сто долларов, — ответила она. — Вы, конечно, понимаете, что я не могла просто устроить ей головомойку и замазать это дело. Я отвечаю за отдел, и если бы это открылось, вышвырнули бы меня. А в моем возрасте нелегко найти работу. Одним словом, я была должна доложить об этом дирекции. — Обратилась ли дирекция в суд? — Что вы! — воскликнула миссис Мейер. — Игра не стоила свеч. Ее просто уволили. Скажу вам откровенно, это вовсе не доставило мне удовольствия. Малышка Дебби была самой славной из моих молодых продавщиц. Я учтиво поблагодарил заведующую и повел свой «форд» на восток, в район, где располагаются мастерские и небольшие заводики. Там я отыскал развалюху, в которой жило семейство Саймонсов. Увидев этот барак, я пришел к выводу, что в Штатах лучше быть относительно зажиточным негром, чем бедным белым. Здесь было полно рахитичных детишек и мотокентавров, неприязненно смотревших на негра, одетого лучше, чем жители этой части города. Дом молодого Доулейна тоже был типичным для этих мест. От дома его юной подружки его отделяли две улицы, ухабистые и устланные разнообразными отбросами. До станции обслуживания, на которой работал Доулейн, я доехал по шоссе, ведущему в Линкольн. Я подождал немного, пока хозяин, толстый, потертый тип, кончил обмен анекдотами с водителями грузовиков. Прежде чем начать разговор с негром, он на всякий случай демонстративно сплюнул. Однако он не отказался ответить на мои вопросы. — Майк? Ну что ж… нормальный парень. Работал здесь года два. Наливал бензин, менял масло… Начал уже подбираться к двигателю. И вовсе не был ленивее других. Понять не могу, что заставило его стукнуть старого Эбинджера. Но с этими молодыми людьми никогда ничего наперед не знаешь. Все они малость чокнутые. Иногда им достаточно выкурить косяк с марихуаной… Это меня заинтересовало. — Вы хотите сказать, что он баловался наркотиками? Толстяк немедленно отступил. — Да нет. Откуда я могу знать? Всегда видел, что он курит «Кэмел». Я сказал так, вообще, о молодых людях… — Ну да, понимаю. А девушка? Вы ее знаете? — Видел ее раза два, когда он ее сюда приводил. Майк купил себе автомобиль. Я ему это устроил: старый «понтиак», но бегал он еще хорошо, а стоил сущие гроши. Майк был счастлив, что может возить на нем свою девушку. Молодые, они все такие! — А как она выглядит, эта девушка? — спросил я. — Хорошенькая мордашка и отлично сложена. Я был удивлен, когда узнал из газет, что ей только семнадцать. Ей свободно можно было бы дать двадцать… Во всяком случае, она была его постоянной девушкой; это было видно по их поведению. Они производили впечатление супружеской пары. — Вас не удивило, что их обвинили в убийстве? Хозяин станции вдруг замолчал. — Знаете… — сказал он наконец. — Я бы не поверил… Но эти молодые… Никогда не известно, что они могут натворить… Больше ничего полезного он мне не сказал. * * * Свидетелем, показания которого позволили полиции выйти на Майка и Дебби, был Самьюэл Бриггс, шестидесятилетний негр. Волосы у него были совершенно седые и очень курчавые, нос — плоский, очень африканский. От страха он вращал глазами, как если бы ожидал, что вот-вот на него обрушится гнев Божий. Я нашел его за густыми зарослями рододендронов в саду соседней виллы, являющейся точной копией владения Эбинджера. Главный выход из нее открывался на Ачисон-стрит, а боковая калитка — на Брендан-Уэй. Папаша Сэм, ухаживая за цветами, мог время от времени бросать взгляды на боковую калитку сада Эбинджера. Что он и делал. Иметь с ним дело было намного проще, чем с хозяином станции обслуживания автомобилей. Ну что ж… Двум черным всегда легче найти общий язык… — А теперь расскажите мне, что здесь происходило во вторник, в день убийства. — Этому вопросу предшествовал продолжительный разговор на разные нейтральные темы, чтобы пробудить в нем доверие. — Что вы видели? Старик, выглядевший так, словно его живьем извлекли из хижины дяди Тома, положил секатор, сунул руки в огромные карманы комбинезона и семь раз — именно семь, даю вам слово — провел языком по губам, прежде чем осторожно произнести первое слово. — Во вторник? Я ничего не видел. — Минутку! — прервал я его. — Попробуем иначе. Что вы делали во вторник между шестью и половиной седьмого вечера? Перепуганный окончательно, он сделал большие глаза, как если бы я обвинил его в убийстве. Потом сглотнул слюну и на одном дыхании выпалил: — Я был в гараже, по другую сторону дома, ремонтировал газонокосилку. Теперь большие глаза сделал я. — А что за история с вашим свидетельством об этих молодых людях? Старик дернулся, как если бы его ударили бичом. Видимо, он опасался, что я к обвинению в убийстве присовокуплю обвинение в лжесвидетельстве. — Никаких историй, мистер! — заявил он с нотками возмущения в голосе. — Я в самом деле видел тех молодых людей. — Но не во вторник? — Нет, не во вторник, — признался он. — Но я видел их в субботу и в понедельник. Они вместе караулили вблизи входа в сад мистера Эбинджера. Теперь я уже ничего не понимал. Во мне начало просыпаться раздражение. — А если так, — сказал я, — то что заставило вас пойти в полицию и рассказать там о молодых людях, если все это не имеет непосредственной связи с убийством? Трудно было бы не заметить, что старый Самьюэл чувствует себя не в своей тарелке. Он понимал, что я обвиняю его в том, что он глупый доносчик, а может быть, даже в чем-то похуже! — Я, мистер? Но ведь я никуда не ходил, чтобы об этом рассказать! Это тот полицейский, который вел расследование! Высокий, худой блондин… Я узнал портрет лейтенанта Луциуса Трэнта, но это мне ничего не объяснило. — Ну хорошо. Однако если вы не рассказали лейтенанту Трэнту об этих двух молодых людях, то откуда он о них знает? Ведь он не мог сам их придумать… — Этот лейтенант Трэнт, как вы его называете, вел расследование. Он расспрашивал всех людей в округе — как хозяев домов, так и прислугу. Со всеми разговаривал и всех спрашивал. Меня он спросил, не видел ли я во вторник около шести вечера двух молодых людей, парня и девушку, поджидающих мистера Эбинджера. Он спросил меня о том, что услышал от других свидетелей. Ну а я ответил ему, что во вторник я таких молодых людей не видел, так как разбирал в гараже косилку, но я видел их в субботу и в понедельник. Я чувствовал, что теряю власть над собой. Что с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить этого старика за плечи и не встряхнуть его основательно. Однако я знал, что если как-то проявлю свою злость, то ничего из него не вытяну. — А что именно вы видели в субботу и понедельник? — спросил я. — В субботу я чистил рододендроны, вот эти. А в понедельник окапывал калифорнийские кипарисы. Это нужно делать именно сейчас, в октябре… — Знаю, знаю… — Я старался, чтобы мой голос звучал спокойно. — Но что, собственно, делала здесь эта пара? — В субботу они ждали немножко дальше, на углу Брендан-Уэй и Ачисон-стрит. Я полагаю, они ждали мистера Эбинджера. Но в субботу он вернулся на автомобиле, который вел шофер, и въехал на территорию виллы через главные ворота. Я видел, как парень и девушка ушли. Они разговаривали, жестикулировали. В понедельник они снова пришли. Незадолго до пяти вечера. Стали за кустами по ту сторону улицы. Ждали. Мистер Эбинджер вернулся в шесть тридцать, тоже на автомобиле, но вел машину другой человек. Я знаю его в лицо… Кажется, я даже стриг у него газон. На этот раз автомобиль остановился у боковой калитки. Я видел, как молодые люди приблизились, словно желая поговорить с мистером Эбинджером. Но он вылез из машины, отпер калитку собственным ключом, и они вместе вошли в сад. Молодые люди остановились и с минуту смотрели на калитку, которая закрылась за мистером Эбинджером и тем мужчиной, а потом пошли — так же, как в субботу, пешком, но на этот раз они не жестикулировали. * * * Больше я ничего не добился от старого Бриггса. Могу себе представить, в каком он был настроении. Но в глубине души он, по всей вероятности, ощущал удовлетворение. Ведь он нисколько не сомневался в том, что эта пара молодых людей совершила скверный поступок. Что они прикончили старого Эбинджера. Истинной Божьей милостью явилось то, что это не сделано черными. У черных и так слишком много забот. Да, старый Сэм был добрым негром. Он никогда не причинил вреда даже мухе. Естественно, допросив столько народа, среди которого хватало и цветных, Трэнт просто не мог не узнать о том, что Майкл Доулейн и Дебби Саймонс появлялись возле дома Эбинджера. А теперь представьте себя на его месте. Достаточно было сложить два и два, и результат был готов. И именно это позволило ему довести молодых людей до такого состояния, что они признались, что были у дома Эбинджера и во вторник. Да, старый Самьюэл Бриггс не видел их в тот вечер. Сейчас они упорно отрицают, что убили Арнольда Эбинджера, но, несмотря на это, сидят в грязи по уши. Полиция располагает мотивом преступления, и мотив этот как золото, он несокрушим: Дебби выгнали из универмага Эбинджера. Они ждали его три дня подряд, чтобы отомстить. Преднамеренный характер совершенного ими преступления подтверждает посланное ими анонимное письмо от лица «Черных пантер». Одним словом, даже с такими уликами Майк Доулейн вполне добредет до газовой камеры с несколькими литрами циановодорода, а его молоденькая подружка — до пожизненного заключения. Не говоря уже о том, что Трэнт и его парни вполне способны заставить их признаться. В то же время вашему покорному слуге, Дику Бенсону, во всем этом совершенно нечего делать. Как цветной, я, так же как и старый Бриггс, радуюсь тому, что в этом преступлении замешаны исключительно белые. Пусть молодая пара сама разбирается с правосудием, естественно, если они виновны… Может быть, среда, в которой они выросли, станет смягчающим обстоятельством. А если они невиновны? Я воспользовался красным светом светофора, чтобы закурить сигарету и чуточку отдохнуть, откинув голову на подголовник. Естественно, было бы идеалом, если бы моя правда состыковалась с правдой пастора Бордена и все это совпало бы с истинной правдой. Можно ли, однако, требовать так много? Разве только в том случае, когда требующий — идиот. Такой, как я. Когда я нажал на тормоз перед входом в центральное управление, меня не оставляло ощущение, что мой автомобиль свернул сюда сам, не по моей воле. Майкл, Дебби — Какое вам дело до протоколов допросов? — ощерился лейтенант Трэнт. — Почему вы решили, что это имеет к вам отношение? Начнем с того, что вы больше не представляете никакого клиента и у вас нет подписанного договора на ведение этого дела. А значит, до свидания! Нам не о чем говорить! Признаться, я просто онемел. Лейтенант Трэнт показал мне свое новое, не знакомое до сих пор лицо! Я всегда считал его человеком учтивым, и то, как он меня встретил, удивило меня. Я подумал, что, видимо, О’Мэлли, мэр, губернатор и Бог знает кто еще окончательно взнуздали его. Я ответил тихо и предельно сдержанно: — Простите, лейтенант, но я все еще представляю клиента. Им является все тот же пастор Борден, выступающий от имени прихода Святых последнего дня. Трэнт, взъерошенный и настороженный, присел на край стола. Он только что закурил сигарету, и его непотушенная зажигалка неподвижно повисла в воздухе; он напомнил мне статую Свободы в миниатюре. — Значит, пастор Борден? — спросил он. — Что общего у него с этим делом? — Совсем немного, лейтенант, — сказал я, демонстрируя ангельское терпение. — Пастор поручил мне расследовать убийство Арнольда Эбинджера и установить правду. Лейтенант сделался сперва пунцовым, потом красные тона перешли в фиолетовые. Это было весьма впечатляюще, однако вряд ли обрадовало бы его врача! — Вы хотите обвинить нас в том, что мы не ищем правду? Мы?! — заорал Трэнт, а потом, сделав над собой усилие, замолчал. Я без особого труда догадался, что не досказанное им звучало примерно так: «Ты, мерзкий черномазый!» Однако я, сохраняя хладнокровие, запротестовал самым вежливым образом: — Я не понимаю вашу вспышку, лейтенант. Пастор Борден и приход Святых последнего дня попросили меня, чтобы я раскрыл правду. Прежде чем закончить это дело и выслать счет, я должен написать отчет. Именно поэтому я пришел к вам и попросил показать протоколы допросов, чтобы я надлежащим образом мог выполнить свои обязанности. И это все. И снова я стал свидетелем интересного зрелища. Трэнт распустил галстук, расстегнул пуговицу воротника и начал глубоко дышать. Его виски покрылись крупными каплями пота, а руки сжали край стола так, что побелели пальцы. Когда он начал говорить, у меня создалось впечатление, что я вижу утопающего. — Я все великолепно понимаю, Бенсон. Однако я гарантирую вам, что эта молодая пара не имеет никаких шансов. Преднамеренное убийство. Они охотились за ним. Это типичные хиппи. — Они признались? — спросил я голосом невинного младенца. — Нет, — ответил лейтенант. — Но это лишь вопрос времени. Они уже признались в том, что три дня поджидали Эбинджера. А следовательно… Право, не нужно иметь университетский диплом, чтобы сделать из этого соответствующий вывод. Казалось, что он постепенно обретает контроль над собой, а жизнь и мир снова начинают ему нравиться. Трэнт отклеился от своего стола, положил руку мне на плечо и вежливо подтолкнул в сторону выхода. — Поймите меня, Бенсон, — сказал он тоном почти сердечным. — Я понимаю ваши сомнения, и они характеризуют вас с самой лучшей стороны. Вы стараетесь дать клиенту все, за что он заплатил. Я понимаю также сомнения пастера Бордена. Это духовное лицо, представитель церкви. Но в данном случае у вас есть все основания сказать пастору, что он может спать спокойно, уплатив вам с чистой совестью гонорар. Здесь не может быть и речи о судебной ошибке. До свидания, Бенсон! Всегда буду рад встрече с вами. * * * Я сидел в кабинете Тима Форти, погрузившись в его любимое кресло. В то кресло, куда он обычно усаживал своего противника, если его удавалось сюда заманить. Тип вытащил бутылку наилучшего бурбона десятилетней выдержки. — В итоге, — констатировал он с усмешкой, — ты позволил лейтенанту Трэнту заморочить тебе голову. — Угу, — подтвердил я. — Я действительно позволил ему делать из меня дурака. Правда, из управления я вышел со всеми почестями и почти с гонораром в кармане. Однако я не могу понять, почему я довел его до исступления, когда попросил познакомить меня с протоколами допросов. Хочешь, я скажу тебе, что я об этом думаю? Так вот, они все еще находятся в нулевой точке расследования. Сперва они на всех парах ринулись по следам «Черным пантер». Однако заметив, до чего это может довести народ по ту сторону реки, удовлетворились первыми более или менее подходящими обвиняемыми, разумеется, с белой кожей. Речь шла просто о том, чтобы успокоить цветное население. Тим отхлебнул из своего стакана. — Ты хочешь сказать, что они отказались от объективного расследования?.. Можешь быть уверен, что все начали давить на О’Мэлли и лейтенанта Трэнта: старый Райан, который умирает от желания быть избранным повторно на ближайших выборах; губернатор, который слышать не хочет об историях такого рода; сенатор, которому все это тоже ни к чему. Не говоря уж о федеральных властях! Скомпрометированным в этом деле оказывается только О’Мэлли, посчитавший, что душить черных очень полезно во время избирательной кампании. И потому Трэнт так разнервничался. Теория Тима была вполне приемлема и даже до такой степени правдоподобна, что я почувствовал себя не в своей тарелке. — Все это так, дорогой Тим. Однако я не только хотел бы взглянуть на протоколы допросов. Мне хотелось бы встретиться с этой молодой парой лично. Адвокат бросил на меня обеспокоенный взгляд. — Неужели ты считаешь, что они невиновны? Ведь все это совершенно очевидно! Все прозрачно, как родниковая вода. Малютка Дебби пожаловалась своему парню, как круто обошлась с ней фирма, а Майк подался к Эбинджеру, чтобы объясниться с ним. Спор, видимо, развивался не так, как следовало бы. Тогда Майк ударил Эбинджера, а потом они оба бросили тело в бассейн. Все очень просто. — Страшно просто, — согласился я. — Осталось объяснить несколько мелких деталей. — Например? — Почему эта молодая пара, которая, судя по среде, в которой они обитают, не отличается особым интеллектом, решила письменно угрожать Эбинджеру от имени «Черных пантер»? Ведь они намеревались обсудить свои дела с ним лично. Если же, как утверждает Трэнт, покушение было скрупулезно подготовлено (что могло бы объяснить пресловутые письма), то зачем они ждали Эбинджера в субботу и понедельник? И наконец, почему Эбинджер впустил их в сад своей виллы, воспользовавшись для этой цели боковой калиткой, которую отпер собственным ключом? Я проверил и убедился, что эта калитка обычно была заперта, а старый Сэм Бриггс подтвердил в разговоре со мной, что в понедельник Эбинджер отпирал калитку ключом. Вот те вопросы, которые я хотел бы лично задать обвиняемым, дорогой Тим. — Я отлично тебя понимаю, — сказал Форти, не глядя мне в глаза. — Однако я не могу сообразить, ради чего ты ломаешь голову над этим делом. Трэнт недвусмысленно дал тебе понять, чтобы ты устранился, а приход Святых последнего дня все это уже перестало интересовать. Теперь ты ничего не можешь сделать. — Ты прав, Тим, и я вполне согласен с тобой. Однако есть некто, кто мог бы мне помочь. Тот, кто мог бы прочесть протоколы допросов, кто мог бы посетить Майка Доулейна и Дебби Саймонс… — Вот как? — отозвался Тим без особого энтузиазма. — И кто же это? — Их защитник! * * * Вот так это и началось. В течение следующих трех дней у меня было слишком много забот, чтобы я мог сосредоточиться на своей повседневной работе. Я даже не обращал внимания на элегантные наряды Луизы, которая поглядывала на меня с растущим беспокойством. Можете мне верить, в те дни мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы Тим Форти согласился взять на себя защиту предполагаемых убийц Арнольда Эбинджера. И лишь потому, что он считал себя моим настоящим другом, Тим в конце концов уступил моим просьбам. Он даже не спросил, кто ему за это заплатит. Но я сам объяснил ему, что если мы доберемся до истины с помощью обвиняемых, Святые последнего дня получат и отчет и счет. Они оплатят его без всяких возражений, тем более что это один из самых богатых приходов в нашем городе. Майк Доулейн и Дебби Саймонс еще не имели защитника. И этому не приходилось удивляться: у них не было денег. Тиму Форти не создали никаких препятствий, когда он выразил желание принять на себя эту миссию. Власти даже поощрили его к этому, считая, что с цветным защитником не будет особых хлопот и особых осложнений. Они исходили из предположения, что черный в роли адвоката не будет советовать своим клиентам, чтобы те твердили на суде о своей невиновности. Именно сейчас Тим в первый раз встречался с обвиняемыми. Он должен был увидеть их в камерах, расположенных в подвалах центрального управления, — в этих камерах преступников содержат до вынесения приговора. После осуждения их отсылают в тюрьму штата. Луиза вошла без стука, доложила, что закончила свою работу, и спросила, нужна ли она еще. Когда я сказал ей, что нет, она вышла из кабинета обиженная, но исполненная достоинства. Я закуривал Бог знает какую по счету сигарету, когда в бюро наконец вошел Тим. Он плюхнулся в кресло и без слов принял от меня стакан со старым бурбоном. — Ну и что?.. Ты их видел? — Естественно, — ответил он. — Ведь за тем я и ходил туда. Я также просмотрел протоколы допросов, которые в сравнении с тем, что рассказала мне эта молодая пара, ровным счетом ничего не значат. — Ты видел их вместе? — Да. Их привели из камер в комнату для встреч. — Какое они произвели на тебя впечатление? — Пожалуй, хорошее. Но мне кажется, что суд будет другого мнения. Он в кожаной куртке, с длинными светлыми волосами и грязными ногтями. Девушка очень мила, но для уважающей себя особы носит слишком короткую юбчонку. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я подтвердил, что понимаю. Это описание позволило мне сделать более живым их образ, сложившийся у меня в основном под влиянием фотографий, помещенных в газетах. — Ну а почему они на тебя произвели хорошее впечатление? — спросил я. — Мне трудно это объяснить. Прежде всего… они оба — ребята с характером. Нужно было видеть их лица, когда они убедились, что их защитник — негр! Разумеется, я не принял это близко к сердцу. А враждебность их я довольно скоро преодолел. Должен сказать тебе, что их отношение друг к другу может растрогать любого. Любовь и заботливость. Майк способен на все, чтобы только защитить малышку. Я улыбнулся. Тим Форти всегда был сентиментален. Теперь я уже был уверен, что он пойдет на все и выложится до конца, защищая ребят. — Скажи мне, какова их версия событий? — спросил я, возвращая его на землю. — Мне кажется, что эти молодые люди держатся единой версии, и никто их не собьет. Прошла уже неделя, а Трэнт и его коллеги ничего не могут с ними поделать. Дебби утверждает, что ничего не крала в универмаге. Говорит, что это Мейер, заведующая отделом, творила какие-то комбинации с флаконами духов, а когда была замечена, подставила Дебби. Она потеряла работу, а найти другую с таким отзывом ей было бы очень трудно. Она рассказала об этом Майку, и тот решил, что они должны поговорить с самим Арнольдом Эбинджером. Они поразмыслили и решили ждать Эбинджера у дверей его дома, а затем, когда он возвратится из офиса, рассказать ему всю эту историю. Они пошли туда в пятницу, так как в тот день у Майка был выходной. — Я не знал, что они были там и в пятницу. Старый Бриггс об этом ничего не говорил. — И не мог сказать, так как не видел их. Они ждали у главного входа и оттуда заметили, что Эбинджер вышел из автомобиля своего знакомого у боковой калитки. Так что свидания у них не получилось. В субботу они тоже пришли и заняли пост на перекрестке улиц. Вот тогда-то садовник и заметил их. Но в тот день Эбинджер въехал на территорию виллы на собственном автомобиле, не задержавшись у ворот. Снова неудача. Для молодых людей этот разговор с Эбинджером имел такое значение, что они пришли еще раз, в понедельник. — Что и было замечено садовником. — Да… В тот вечер Эбинджера отвозил домой Поукей Джонс, сотрудник, занимающийся продажей лимонада. Он действительно остановил автомобиль перед боковой калиткой, но Эбинджер, не задерживаясь, увел Джонса на территорию виллы. Так что и на этот раз ожидание ничего не дало молодым людям. — Старый Сэм утверждает, что они скрывались за кустами. — Так оно и было. Но, с другой стороны, Поукей Джонс подтвердил, что прошел в сад вместе с Эбинджером. Одним словом, Майк и Дебби пришли еще раз во вторник. И тогда встретились с Эбинджером. — И что тоща произошло? — Они утверждают, — продолжал Тим, — что Эбинджер приехал на автомобиле с мужчиной, который высадил его неподалеку от боковой калитки. Они разговаривали несколько минут, после чего машина отъехала. Эбинджер остался один на тротуаре. Этим мужчиной был Сирил Буденко, директор супермаркета на Восьмой улице. Он подтвердил этот факт. В ту минуту, когда Арнольд Эбинджер вынимал ключ из кармана, молодые люди приблизились к нему. В первый момент он, как свидетельствует Майк, испугался. Но Майк успокоил его, представился сам и представил Дебби. Малышка изложила свое дело в нескольких фразах. Все это длилось не более двух минут. Нет необходимости подчеркивать, что я слушал моего друга предельно внимательно. — И как отреагировал на это Эбинджер? — спросил я. — Он нахмурился и сказал, что эта история ему очень не нравится. Потом велел Дебби, чтобы она пришла завтра утром в его офис, добавив при этом, что он вызовет Мейер и устроит им очную ставку. Майк утверждает, что они больше ничего и не желали. Молодые люди поблагодарили Эбинджера, попрощались и пошли к тому месту, где был припаркован автомобиль Майка. Эбинджер отпер своим ключом боковую калитку и вошел на территорию виллы. — А письма? Ты спрашивал их о письмах? — Конечно, — ответил Тим Форти. — Но они заявляют, что никакого отношения к этим письмам не имеют. О письмах они услышали — так же как и все — на следующий день после визита к Эбинджеру. Дебби очень горевала, что лишилась возможности доказать свою непричастность к кражам… Но ведь это ни в какой мере не меняет факты. Мне кажется, что письма «Черных пантер» не так уж и важны. Я удивленно взглянул на него. — Что ты хочешь этим сказать? Ведь это основа всего дела! — воскликнул я. — Было основой, — поправил меня Форти. — До тех пор пока думали и верили, что убийство совершили черные. Теперь же дело выглядит совершенно иначе. Письма могут быть результатом случайного стечения обстоятельств. Пойми, Дик, связанные с выборами планы Эбинджера могли многим прийтись не по вкусу. И люди эти могли попытаться его напугать… Я должен был признать, что это была совсем не глупая и достаточно интересная гипотеза. Конечно, если она имела что-то общее с действительностью, а это следовало доказать. — Верить ли ты в то, что они виновны? — спросил я. Тим Форти положил на стол свои очки и ответил очень осторожно: — Дик, так нельзя ставить вопрос. Я не их исповедник, я всего лишь их адвокат. Мои обязанности состоят прежде всего в том, чтобы выработать наиболее подходящую для них линию защиты. Если тебя интересует мое мнение, то я скажу, что они не смогут доказать свою невиновность. Нет свидетелей, которые могли бы дать благоприятные показания. Следует также признать, что предложенное полицией объяснение происшедшего выглядит достаточно правдоподобно. Они обратились к Эбинджеру в тот момент, когда тот отпирал калитку. А потом, после обмена первыми словами, либо он сам пригласил их в сад, либо они вошли туда силой. Возле бассейна они начали ссориться. Майк добивался справедливости для своей невесты. Эбинджер разозлился. Ты же знаешь, каким грубым он мог быть. Майк перестал владеть собой и ударил его. Эбинджер упал, потеряв сознание. Парень подумал, что убил его. Он, понятное дело, испугался и бросил тело в воду. — Тим помолчал немного, а затем подытожил сказанное: — Если они примут линию защиты, соответствующую этим рассуждениям, то не исключено, что Майк получит около пяти лет, а затем будет условно освобожден. Ну а Дебби, как я предполагаю, может рассчитывать на то, что ее приговорят к нескольким месяцам заключения. Естественно, если ты поможешь мне доказать, что это та самая Мейер, ее начальница, крала духи. Я сорвался с места. Эта холодная логика доводила меня до отчаяния. — И это тебя удовлетворит? — воскликнул я. — А если молодые люди сказали правду, если они и в самом деле невиновны? Меня захлестнула ярость. И дело здесь было не в Майке и Дебби — ведь я их вообще не знал. На кон были поставлены вещи, куда более важные: сложившиеся у меня представления о моей стране, ее цивилизации, ее правосудии. Я не мог согласиться с тем, чтобы адвокат решился на «меньшее зло», как пожарный, готовый крушить все, лишь бы уменьшить вред, нанесенный пожаром. Тим не реагировал на мое поведение. В его взгляде не было гнева, только печаль. — А что последует, если эти молодые люди будут упорно все отрицать и утверждать, что они невиновны? Они могут в результате получить по двадцать лет. Я их защитник, их советник и именно в таком плане смотрю на это дело. — Ты и вправду думаешь, что к делу отнесутся именно так? — спросил я. Его глаза стали еще печальнее. Теперь он был похож на больного, плохо видящего пса, который вдруг обнаружил, что потерял своего хозяина. — Именно этого я и боюсь, Дик. Правосудие часто является делом общественного и политического климата. То, что произошло на прошлой неделе по ту сторону реки, накладывает определенный отпечаток на это дело. Власти желают любой ценой погасить огонь. Если я буду доказывать, что это было случайное убийство, то уверен, что достигну желаемого: суд будет снисходителен к ошибке молодости. С другой стороны, хотя это и не слишком большая утрата для человечества, не следует забывать, что Эбинджер был фигурой в нашем городе. Близятся выборы… Если я разработаю какую-либо иную линию защиты, то ничего не смогу доказать, а кроме того, у меня просто не будет времени. — Не будет времени? Что это значит? — спросил я. — Это значит именно то, что я сказал, — спокойно ответил Тим. — Майк Доулейн и Дебби Саймонс предстанут перед судом через десять дней. Законы нашего штата предполагают, что следствие может быть завершено в течение двух недель. И никто не собирается откладывать слушание дела в суде. Ну, может быть, отсрочат на два или три дня, чтобы создать видимость. Все, начиная от мэра Спрингвилла и кончая президентом, заинтересованы в том, чтобы с этим делом было покончено как можно скорее. Потом можно будет о нем забыть. Я несколько успокоился. Встав, продолжил мою любимую прогулку. У большого окна задержался. Ночь уже почти наступила — Спрингвилл блистал разноцветными огнями, словно прекрасная женщина, надевшая свои драгоценности. Красивая потаскуха, счастье и успех которой слагается из маленьких компромиссов, мелких недоговорок и большого свинства. Даже если эти молодые люди виновны, думал я, то следствие по их делу не имеет ничего общего с правосудием. Меня охватило отвращение при мысли о сверкающем богатстве Спрингвилла и всего Американского континента. — Я понимаю твою точку зрения, дружище, — сказал я Тиму. — Самое важное то, что ты согласился защищать их. — Я сделаю все, что смогу. — Я хочу задать тебе один вопрос: если до начала процесса мне удастся выяснить правду, используешь ли ты ее, защищая этих молодых людей? Он удивленно взглянул на меня. — Разумеется! — Вне зависимости от того, какой она будет? Я заметил, как в его глазах блеснуло беспокойство. Но Тим Форти был честным и отважным человеком. — Вне зависимости от того, какой она будет! — повторил он торжественно. Гэрри Минуло десять дней. Мы встретились в зале Спрингвиллского суда. Я понимаю ваше беспокойство, но… должен вам сказать, что я не мог сделать больше того, что сделал. Если бы я располагал еще неделей на проведение расследования, то, клянусь, дело не дошло бы до судебного разбирательства! Но, к сожалению, это мне не удалось. Закон гласит, что между арестом подозреваемого и началом судебного процесса должно пройти не менее двух недель. Минуло семнадцать дней с того вечера, когда шериф О’Мэлли публично заявил об аресте Майкла Доулейна и Дебби Саймонс. Одним словом, все формальности были соблюдены. К сожалению, я располагал всего-навсего девятью днями. Не буду считать часы, которые я провел на охоте и в засаде. Еще позавчера я просидел все ночь в автомобиле возле владения Эбинджера. Кроме того, я помотался по стране. Слетал на самолете в Палм-Спрингс, в Рино и Лас-Вегас, причем, поверьте мне, отнюдь не для того, чтобы отдать должное рулетке или полюбоваться на прекрасные ножки французской звезды Лип Рено, которая как раз тогда царила на сцене в Лас-Вегасе. Кроме того, я купил за неслыханную сумму, более приличествующую какому-нибудь памятнику старины, одну из миллиона пишущих машинок, произведенных фирмой «Ремингтон» в шестьдесят пятом и шестьдесят шестом годах. Вы считаете, что сделать все это за столь ограниченный срок не легко, не так ли? Уверяю, это было сущим пустяком в сравнении с теми боями, которые я должен был выдержать, чтобы убедить Тима, что он должен вести дело так, как того хочу я. Я сражался с ним с доказательствами в руках. Но, несмотря на это, даже в то утро, когда должен был начаться процесс, Тим еще не был полностью убежден. Скажу откровенно, я никогда не предполагал, что у адвоката могут быть такие представления о правосудии! Тим считал, что его работа состоит в том, чтобы действовать в интересах клиента. И это все. Однако я не мог согласиться с мыслью, что лучше добиться для невиновного минимального наказания, чем пытаться вопреки фатальному стечению обстоятельств доказать его невиновность, рискуя сто он будет осужден на максимальный срок. Я знал, что славный Тим разыграет свою партию, моля Бога, чтобы правда не оказалась для его клиентов худшей, чем ложь. Обо всем этом я думал в зале суда, куда пришел пораньше, чтобы сориентироваться в обстановке и настроении участников и свидетелей последнего акта этой драмы. Зал суда находится на первом этаже здания. Полицейским достаточно спуститься на один этаж, чтобы принять преступника в свои руки. Большой квадратный зал на две трети предоставлен публике; эта часть зала отделена от остального пространства обычным деревянным барьером. На стороне, предназначенной для вершения правосудия, находится небольшое возвышение, на котором сидит судья; на стене позади него прикреплены два знамени — Соединенных Штатов и нашего штата. Справа от судьи стоит кресло для свидетелей, удобное, обитое кожей, — естественно, тоже на возвышении. По правой стороне сидят также присяжные. Напротив возвышения стоят два больших стола с двумя рядами кресел. Стол справа от прохода посредине предназначен для обвиняемых, их защитников и советников; стол слева — это стол для прокурора и его команды. В глубине, рядом с местом для присяжных, находится стол шерифа, а на нем — несколько магнитофонов и другое оборудование. О том, что процесс будет открытым, было известно уже за полчаса до начала заседания, так как к этому времени зал был почти полон. Первый ряд занимали представители прессы; Стюарт Реннер, разумеется, тоже был здесь вместе с двумя фотографами. Он дружески помахал мне рукой. Стюарт явно не был удивлен, увидев меня за столом, предназначенным для защиты. Собравшееся общество, как и следовало ожидать, было довольно пестрым. Преобладали женщины, что было вполне понятно: в это время большинство мужчин работает. Присяжные — люди уважаемые и законопослушные — за десять минут до начала судебного разбирательства были уже в сборе. Тим ознакомился с их составом, остался удовлетворен и не воспользовался правом отвода. Это были представители разных общественных слоев и разных профессий, по-видимому, такие же расисты, как и большинство наших сограждан. Среди них был один негр, главный бухгалтер промышленной фирмы, а также женщина лет сорока. Я чувствовал, что эта пара для нас будет особо важна: негр из опасения, что маятник снова качнется в сторону цветных будет последовательно действовать против обвиняемых, а женщина потому, что она казалась впечатлительной и человечной. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду? Она была высокого роста, полная — по-видимому, любила пирожные. На ней были костюм и шляпа, а в петлице она носила розу. Я был убежден, что если Тим завоюет ее симпатию, то поддержка половины прессы ему обеспечена. * * * Возможно, то, что Форти появился в зале суда одновременно с прокурором, было всего лишь совпадением. Две резко контрастирующие фигуры. Естественно, я не имею в виду цвет кожи. Я уже говорил, что я думаю о нашем окружном прокуроре, Гэрри Митчелле. Это молодой, производящий впечатление плейбоя человек; однако он честен, умен и очень скрупулезен. В зал он вошел в обществе двух своих помощников, один из которых… точнее, одной, была привлекательная брюнетка. Полицейских еще не было. Первое заседание суда имело характер вступительного. Пунктуально, в десять, за своим столом появился Делмер Корнуоллис, судья. Это был типичный чиновник, рутинер без всяких способностей, последовательный конформист. Я опасался, что когда дело дойдет до приговора, то при вынесении его Корнуоллис будет руководствоваться политическими целями и желанием успокоить общественное мнение. Занимая место за широкой спиной Тима, я заметил среди публики пастора Бордена. Главу прихода Святых последнего дня не особо обрадовало мое присутствие в зале. Для него это дело было давно закончено и похоронено, а тут вдруг оказалось, что он на свои деньги организует защиту двух молодых представителей белой расы, которых достопочтенный пастор к тому же никогда до этой минуты не видел. Молодые люди появились последними, ведь именно они были звездами предстоящего действа. Увидев их, я понял, что имел в виду Тим, говоря, что Майк произведет плохое впечатление на судью и присяжных. Это был высокий блондин, выглядевший типичным пареньком из предместья, которого воспитала улица. Правда, в тюрьме ему подстригли волосы, но он по-прежнему был одет в кожаную куртку с короткими рукавами. Он явно принадлежал к типу людей, встреча с которыми во время одиноких ночных прогулок по улицам города не доставляет удовольствия. Дебби была без макияжа. Это была хорошенькая, хотя и несколько заурядная молодая девушка — отлично сложенная шатенка с серыми глазами. Я искал ее взгляд. Хотел улыбнуться ей, чтобы немножко подбодрить ее. Впрочем, что за дело было ей до какого-то негра? Хватит с нее одного чернокожего — адвоката. — Штат против Майка Доулейна и Дебби Саймонс, — объявил протоколист зычным голосом. Я почувствовал, как по моей спине поползли мурашки. Процесс начался. Я был уверен в себе, но как выдержит предстоящее эта пара? И сможет ли Тим достойно противостоять Митчеллу? Конечно, у него немалый опыт в выступлениях перед судом присяжных, но не в таких делах. Ну а я? Либо победа, либо смерть. Либо я раскрою истину, либо потеряю свою лицензию частного детектива. Я понял это в ту минуту, когда на стул рядом со мной села Луиза. Подсознательно я был признателен ей за то, что она пришла сюда. Первый час процесса ушел на приведение к присяге присяжных. Ни Тим, ни прокурор не дали отвод ни одному из них. Затем проверили личные данные обвиняемых. Наконец секретарь зачитал обвинительный акт: штат обвинял Майкла Доулейна и Дебби Саймонс в убийстве Арнольда Эбинджера, владельца крупной торговой фирмы в Спрингвилле и кандидата на пост мэра горю да, совершенном во вторник, седьмого октября, между восемнадцатью и восемнадцатью тридцатью. Судья Корнуоллис бросил взгляд на защитника. — Признают ли обвиняемые свою вину или они считают себя невиновными? виновными? — Они невиновны, ваша честь! — весьма торжественно заявил Тим Форти. Зал воспринял его заявление как сенсацию. Присутствующие считали, что дело будет предрешено в самом начале процесса. Ожидали борьбу за смягчение приговора, попытки доказать, что убийство это носило случайный характер. И вдруг, при поднятии занавеса, спектакль вырисовывается в совершенно ином свете. Часть репортеров помчалась к телефонам. Прокурор явно был изумлен. Видимо, он подумал, что информаторы обманули его. Ведь он не мог знать, что я вынудил Тима Форти сделать это заявление сегодня, в два часа ночи, за несколько часов до начала процесса. Судья прервал заседание, объявив перерыв до четырнадцати тридцати. * * * После перерыва суд предоставил слово Гэрри Митчеллу. В своем выступлении прокурор делал особый упор на ненависть, которую молодые люди питали к Арнольду Эбинджеру. В отношении мотива и способа совершения преступления позиция обвинения согласовывалась с точкой зрения полиции. Я слушал прокурора внимательно и даже с определенным удовольствием, так как Митчелл действительно умел говорить. Своим живым и очень красочным повествованием он покорил всех присутствующих. Его аргументация была ясна и точна; познакомив аудиторию с фактами, он перешел к обоснованию своей позиции. К счастью, прокурор не поддался искушению начертать впечатляющий портрет жертвы, а последовавшие события представил как трагическое недоразумение, которое привело к кровавым беспорядкам восьмого и девятого октября. Причиной этого, по его мнению, были все те же обвиняемые. Он взывал к мирному сосуществованию рас и очень ловко постарался внушить присутствующим, что осуждение обвиняемых будет принято с удовлетворением всеми. Во благо демократии и американской цивилизации, разумеется. Обвинение целиком и полностью опиралось на результаты проведенного полицией следствия. В соответствии с законами штата прокурор имеет возможность первым вызвать свидетелей обвинения. После допроса этих свидетелей прокурором, судьей, а затем защитой последняя, в свою очередь, вызывает своих свидетелей. Я чувствовал, что присяжные уже в кармане у прокурора. Его краткая речь создала соответствующее настроение. Женщина на скамье присяжных одарила его взглядом, исполненным восхищения. Овладевшее залом настроение усилилось, когда вдова Эбинджера заняла место в кресле для свидетелей. Джейнис была просто потрясающа в своем черном костюме и скромной белой блузке. Когда она проходила мимо меня, я почувствовал запах духов. Каждое ее движение было исполнено элегантности и достоинства. Судья Корнуоллис счел, что правила хорошего тона требуют, чтобы он выразил ей соболезнование. По просьбе Митчелла миссис Эбинджер рассказала о тревожном вечере седьмого октября, когда она ждала возвращения мужа, а потом о той трагической минуте, когда узнала, что его тело обнаружено в бассейне. Рассказывая об этом, она вынула из сумочки платочек и поднесла его к глазам. Честное слово, она была восхитительна в своем волнении! Прокурор задавал ей очень простые и доброжелательные вопросы. От каких-либо намеков, касающихся письма «Черных пантер», он воздержался. Тим был прав! Обвинение явно не стремилось связать письма с угрозами с настоящим процессом! * * * — Есть ли у защиты вопросы к свидетелю? — спросил судья, когда прокурор вернулся на свое место. Тим Форти кивнул головой в знак того, что вопросы у него есть, и вышел на середину, но обратился не к судье и не к свидетельнице, чего можно было ожидать, а к присяжным. — Уважаемые присяжные заседатели! Я позволю себе поздравить вас. Вы были выбраны, чтобы принять участие в процессе, который займет почетное место в судебных анналах нашего штата, причем по двум причинам. Присяжные, удивленные этим обращением, подались вперед, явно заинтригованные словами адвоката. — Прежде всего, — сказал Тим Форти, — на этом процессе впервые в истории нашего штата цветной адвокат защищает белых, обвиняемых в убийстве первой степени. Я услышал шепот в зале. Действительно, об этом никто не подумал. — Кроме того, — продолжал мой друг, — процесс этот побьет рекорд скорости! Завтра минет двадцать один день с того момента, когда Арнольд Эбинджер был убит, и восемнадцать дней, как были арестованы обвиняемые, Майкл Доулейн и Дебби Саймонс. И вот они уже стоят перед вами. Чтобы найти эквивалент столь быстрому вершению правосудия, нужно вернуться к тысяча девятьсот тридцать второму году, когда некий Уильям Странгер по прозвищу «Кровавый Билл» был обвинен, осужден и повешен за двадцать два дня после убийства кассира одного из банков. Рекорд этот побит настоящим процессом. Мы должны воздать честь вершителям правосудия в Спрингвилле, так как совершенно очевидно, что взятый при расследовании темп не имеет ни малейшей связи с беспорядками, начавшимися сразу же после смерти Арнольда Эбинджера! Я услышал шепот и смех за своей спиной. У меня создалось впечатление, что представители прессы развлекаются от души. Прокурор сорвался с места. — Ваша честь, я прошу вас запретить защите прибегать к инсинуациям, направленным против отправления правосудия в этом округе! — сказал он с негодованием в голосе. Тим Форти, прижав руку к сердцу, обратился к судье. — Ваша честь, но ведь я лишь выразил свое восхищение, — запротестовал он. Судья Корнуоллис ударил молотком по столу. — Мистер Форти, — сказал он, — совершенно очевидно, что подобного рода восхищение может иметь иронический характер, если его выражает защитник обвиняемых, которые не признали себя виновными. — Прошу извинить меня, ваша честь. — Тим поклонился судье. — Я не рассматривал свои слова под таким углом зрения. Что ж, пусть похвала защиты в адрес властей, несущих ответственность за отправление правосудия, будет вычеркнута из протокола судебного разбирательства. В зале суда прозвучал смех. Мой друг выиграл этот раунд. Дама со скамьи присяжных доброжелательно улыбнулась Тиму. Она наверняка не была расисткой! Именно на нее должен был направить Тим свои усилия. Теперь он обратился к Джейнис: — Миссис Эбинджер, я очень сожалею, что вынужден возвратить вас к столь печальным событиям. Скажите, в тот день, когда ваш муж был убит, не обнаружили ли вы в его столе письмо с угрозами, подписанное «Черными пантерами»? — Да. И это письмо ужасно встревожило меня. — Настолько, что вы, вместо того чтобы показать его полиции, решили посоветоваться с частным детективом? — Совершенно верно, — слабым голосом ответила Джейнис. — Я пошла посоветоваться с мистером Бенсоном, который находится здесь, в зале. Он сидит позади вас. Я думала, что цветной детектив сможет найти авторов этого письма, чтобы им можно было объяснить, что мой муж… никогда не был расистом. Совсем наоборот!.. Потом полиция критиковала этот мой шаг, но ведь я тогда думала только об Арнольде и… Впрочем… в любом случае было уже слишком поздно, так как он был убит как раз тогда, когда я находилась у мистера Бенсона! Ее голос сломался. Она зарыдала. — Мы отлично понимаем все это, миссис Эбинджер, — заверил ее Тим. — И поэтому я задам вам еще только один вопрос. Вы сказали, что ваш муж получал несколько писем с угрозами. Видели ли вы еще какие-нибудь письма, кроме того, которое приобщено к делу? Она покачала своей красивой белокурой головкой. — Нет. Я лишь предполагала, что он получил и другие такие письма, так как в последние дни он был очень обеспокоен. Я полагаю, что он их уничтожил. — Но в действительности вы видели только одно! Благодарю вас, миссис Эбинджер. * * * Лейтенант Трэнт заметил меня лишь в ту минуту, когда занимал место в кресле для свидетелей. На его лице отразилось удивление. По-видимому, его очень интересовало, что я делаю за столом защиты. Отвечая на вопрос прокурора, лейтенант рассказал, при каких обстоятельствах он был вызван в дом Эбинджеров вместе с шерифом О’Мэлли. Рассказал о своей первой реакции на письмо с угрозами, показанное ему миссис Эбинджер. К счастью, продолжал он, после сорока восьми часов интенсивного расследования ему удалось установить, что на месте преступления или в непосредственной близости от него в течение трех вечеров подряд появлялись обвиняемые. Их быстро обнаружили и задержали. Обвиняемые до настоящего времени не признались в совершении преступления; они утверждают, что просто ждали Эбинджера, а в последний трагический день разговаривали с ним. Далее лейтенант Трэнт заявил, что абсолютно уверен в их виновности. Луциус Трэнт говорил сжато, точно и красноречиво; уверенный в себе и в то же время скромный, он часто улыбался и успешно добивался контакта с присяжными. Та дама со скамьи присяжных прямо-таки пожирала его глазами. Показания лейтенанта Трэнта были безупречны. Было видно, что он в полной мере оправдал ожидания прокурора, который с торжествующим выражением лица уступил место защите. Тим Форти приблизился к офицеру полиции, свободно сидевшему в свидетельском кресле. Выражение лица моего друга было вполне уместным для цветного, собирающегося задать вопрос особе с белой кожей. — Лейтенант Трэнт, — сказал он, — вы полицейский офицер, человек, пользующийся популярностью, ценимый и уважаемый в нашем городе… — Трэнт слушал эту тираду, подозрительно поглядывая на адвоката. — Ни для кого не тайна, что вы являетесь правой рукой шерифа О’Мэлли, вы руководите отделом расследования убийств. Луциус Трэнт производил впечатление человека, нетерпение которого все возрастает… — Это моя работа, — ответил он сухо. — Я являюсь шефом отдела расследования убийств. Тим почтительно склонил голову. — И в то же время, если информация, которой я располагаю, верна, вы близко связаны и с господином прокурором… Митчелл вскочил на ноги. — Я заявляю протест, ваша честь! Это тенденциозный вопрос, не имеющий ничего общего с рассматриваемым делом! — Прошу вас придерживаться сути дела, мистер Форти, — сурово заявил судья. Тим развел руками и повернулся к скамье присяжных. — Мне кажется, — сказал он, — что меня хотят привлечь к ответственности за какие-то инсинуации, но ведь я хотел только подчеркнуть, какой вес вы придаете мнению лейтенанта Трэнта. — Это правда. Я знаю Луциуса Трэнта еще по школе, — прервал Тима прокурор сухим, официальным тоном, — и доверяю ему всецело. Я верю его профессиональному инстинкту. Тим Форти еще раз с улыбкой поклонился. Ему не нужно было больше ничего говорить. — Благодарю, господин прокурор. Мне кажется, я доказал, до какой степени мнение лейтенанта Трэнта, который вел следствие от начала до конца, было решающим в этом деле. А теперь вопрос, который я хотел бы вам задать, лейтенант: верите ли вы, что письмо с угрозами, найденное миссис Эбинджер в столе ее мужа, было написано одним из обвиняемых? Трэнт на минуту задумался, прежде чем ответить. — Письмо, о котором идет речь, — сказал он наконец, — было напечатано на пишущей машинке фирмы «Ремингтон», производящей такие машинки в огромных количествах. Машинка эта не обнаружена до сих пор; может быть, она была уничтожена. Я лично считаю, что мы стоим перед фактом совершения предумышленного убийства и что убийство это тщательно готовилось. Письмо, текст которого прост и даже примитивен, наверняка было написано одним из обвиняемых! Однако, поскольку мы не располагаем формальными доказательствами этого, пусть данный вопрос решают присяжные. Я не мог опомниться от изумления. Значит, они так спешат положить конец делу Эбинджера, что открыто прибегают к помощи присяжных. Смахивало на то, что присяжным четко давали понять: оставьте письмо в покое — это могло быть случайное совпадение, — не соглашайтесь, если пожелаете, с предумышленным характером преступления, но осудите обвиняемых. И больше нам ничего не нужно. Отличная штука — правосудие в Спрингвилле, не так ли? — Присяжные заседатели, несомненно, поразмыслят над этой проблемой, — подытожил Форти. — И убедятся в полном отсутствии доказательств виновности моих клиентов. * * * В зале появился старый Сэм Бриггс. Он рассказал суду то же самое, что рассказывал мне. Было видно, что он очень нервничает. Прокурору пришлось вытягивать из него слово за словом. Меня не оставляло чувство неловкости за этого старого негра. Тим Форти заявил, что у него нет вопросов к этому свидетелю. Естественно, это вызвало удивление в зале. Удивился даже судья Корнуоллис. Тим счел нужным объяснить свое поведение. — Ваша честь, — обратился он к судье, — я не сомневаюсь в словах свидетеля. Я не оспариваю присутствие моих клиентов возле дома Эбинджера. А поскольку свидетель прямо сказал, что не видел их во вторник, то есть в день убийства, я не вижу необходимости задерживать его на свидетельском месте. Корнуоллис был законченным рутинером. Он окинул Тима пристальным взглядом, размышляя, по-видимому, о том, какую пользу сможет извлечь адвокат из этой ситуации, когда придет подходящая минута. В кресло для свидетелей уселась миссис Мейер, заведующая парфюмерным отделом универмага Эбинджера, начальница Дебби. Она явно постаралась позаботиться о своей внешности: надела по случаю процесса свой лучший костюм и даже сходила к парикмахеру. Несмотря на это, она очень нервничала и все время мяла перчатки своими пухлыми пальцами. Прокурор попросил ее рассказать, при каких обстоятельствах Дебби Саймонс была уволена с работы. Хатти Мейер объяснила, что с некоторых пор в парфюмерном отделе каждый раз во время учета обнаруживалась недостача товаров. Пропадали флаконы духов и импортной туалетной воды. В течение одного месяца потери составили около ста пятидесяти долларов. По приказу дирекции был установлен негласный контроль, в результате чего в кармане висевшего в шкафу пальто Дебби Саймонс обнаружили флакон французских духов. По просьбе миссис Мейер дирекция решила не возбуждать дело. Виновница была незамедлительно уволена. На этот раз Тим не отказался от вопросов. — Миссис Мейер, — спросил он, — видели ли вы, как Дебби Саймонс украла этот флакон духов? — Нет, не видела. — Но вы считаете ее виновной? — Меня никто не просил, чтобы я сказала, виновна она или невиновна. Прокурор спросил меня только о том, при каких обстоятельствах она была уволена. Я рассказала об этом. — Вы меня удивляете, — сказал Тим Форти, добродушно поглядывая на миссис Мейер. — В иных условиях, правда, менее официальных, вы не скрывали своего мнения относительно случившегося. Хатти Мейер нервничала все сильнее. И все больше напоминала жирного карася на сковородке. Есть люди, которые панически боятся свидетельствовать перед судом. В данном случае было похоже, что сегодня она окончательно истреплет свои перчатки. Я присматривался к ней с интересом. Она разнервничалась до такой степени, что даже не заметили подвоха, скрытого в вопросе Тима. — А кто еще мог украсть, если не она? — выпалила Хатти Мейер, не подумав, что тем самым отвечает на предыдущий вопрос. — Я знаю всех моих продавщиц много лет, а эта девочка проработала у нас едва шесть месяцев. — Питаю надежду, что присяжные оценят этот факт как достаточную улику, свидетельствующую о виновности моей клиентки! — сказал Тим с явным злорадством. — Мне кажется, что вы отдаляетесь от сути дела, — вмешался судья Корнуоллис. — Кража в парфюмерном отделе — это только отправная точка для этого процесса. Она определяет мотив к совершению преступления, которым руководствовалось обвинение. — Ваша честь, — вмешался прокурор, — мне кажется, что уважаемый защитник путает рассматриваемое дело. Кража духов не является мотивом преступления. Мотив преступления — это увольнение Дебби Саймонс с работы. Позволю себе также напомнить, что Дебби Саймонс предстала перед судом отнюдь не за кражу духов. Вы можете себе представить такое? Виновна или невиновна, это не имеет никакого значения. Важным является то, что эта девочка имела повод, чтобы вместе со своим парнем убить Арнольда Эбинджера. Любопытная логика, не правда ли? Хатти Мейер заключила список свидетелей обвинения, и прокурор Митчелл счел необходимым подытожить сказанное ими. — Я намеренно вызвал на сегодняшнее заседание суда минимальное число свидетелей обвинения, — начал он. — Вполне достаточно было вызвать только тех, кто мог с полной очевидностью подтвердить, что Дебби Саймонс и ее приятель имели причины ненавидеть Арнольда Эбинджера. В их глазах он был боссом, выбросившим на улицу молодую девушку. Самьюэл Бриггс рассказал вам о том, как обвиняемые в течение нескольких дней подстерегали свою жертву. Лейтенант Трэнт, защитник закона и порядка, только что детально проанализировал все это. Уважаемые присяжные заседатели, дамы и господа! Эти молодые люди, вопреки их запирательству, виновны в убийстве Арнольда Эбинджера! Вам предстоит решить, можно ли в отношении них говорить о смягчающих обстоятельствах. Но как гражданин и как окружной прокурор я должен напомнить, что Майкл Доулейн и Дебби Саймонс убили не только Арнольда Эбинджера. Они явились также причиной смерти молодой негритянки, которая погибла на следующий день во время беспорядков на том берегу реки. Пытаясь переложить ответственность за свой поступок на террористическую негритянскую организацию, они нарушили мир в нашей стране. Они восстановили друг против друга оба наши сообщества — белых и цветных. Присяжным не следует забывать обо всем этом! Только благодаря напряженной работе лейтенанта Трэнта, увенчавшейся арестом обвиняемых в течение семидесяти двух часов после совершения убийства, мы избежали самого худшего — более опасных беспорядков, которые могли закончиться еще трагичней и привести к настоящей катастрофе. Прокурор сел. Присяжные кивали головами. Я ждал, что в зале прозвучат аплодисменты. Все без исключения поняли, к чему призывал прокурор. Он заявил недвусмысленно: если вы хотите, чтобы негры оставили вас в покое, подтвердите, что эта пара молодых неудачников убила Эбинджера. Приговорите их к любому наказанию. Это не имеет никакого значения. Главное, чтобы всем стало известно, что преступление совершили белые. Удовлетворенный ходом развития событий и надлежащей реакцией как публики, так и присяжных, судья Корнуоллис объявил перерыв. Я видел взгляд Майкла Доулейна, брошенный в сторону Тима Форти. Он был полон презрения и ненависти. Я на его месте тоже считал бы, что все, как негры, так и белые, заинтересованы в том, чтобы сделать из него и его подруги козлов отпущения. Делмер Началось третье заседание суда. В зале не было ни одного свободного места. Мои дорогие сограждане начитались газет, наслушались радио, насмотрелись телепередач. Они узнали, что убийц Арнольда Эбинджера защищает негр, и незамедлительно припомнили, что в первые минуты в этом убийстве обвиняли «Черных пантер». Все это не могло не пробудить огромный интерес к процессу. Сюда примчались все домохозяйки, мужья которых в это время вкалывали в поте лица, чтобы обеспечить семью до конца месяца. Среди присутствующих я заметил много моих собратьев. Снова состоялся тот же церемониал: присутствующие стоя и в молчании выслушали вступительное слово судьи Корнуоллиса, не поскупившегося на сентенции. Наконец он объявил о продолжении разбирательства и предоставил слово защите. Передо мной сидела молодая пара с выражением опустошенности на лицах. Они знали, что в этот день решается их судьба. И уже не доверяли никому. Вчера прокурор с превеликой ловкостью делал все, чтобы им не задавали вопросы. Ему было нужно, чтобы Майк и Дебби до того, как начнут давать показания, уже восстановили против себя весь город. Все ожидали, что Тим Форти захочет, чтобы обвиняемые выступили в роли свидетелей на собственном процессе. Но тут же последовала сенсация: адвокат заявил, что сперва он выступит сам, а потом будут заслушаны свидетели защиты. В своем выступлении Тим рассмотрел обстоятельства, при которых было найдено тело Арнольда Эбинджера, и описал ход событий того дня. — Уважаемые присяжные заседатели, дамы и господа! — сказал он. — Шериф О’Мэлли и лейтенант Трэнт, исполняя свой долг, немедленно прибыли на виллу Эбинджеров. Там их ждала глубоко взволнованная вдова Арнольда Эбинджера. Она показала им найденное ею накануне в письменном столе своего мужа письмо с угрозами и сказала, что это письмо было причиной того, что ее муж был расстроен и заметно нервничал в течение нескольких последних дней. И что же произошло тогда? Пресса, радио, телевидение немедленно сделали это письмо достоянием гласности! На страницах газет появились агрессивные передовицы, некоторые из них почти призывали к убийству. В зале зазвучал неодобрительный шумок. Тим Форти спокойно ждал тишины. Судья Корнуоллис с яростью ударил молотком по столу. — Я попрошу защиту воздержаться от политических рассуждений! — крикнул он. — Пусть защита придерживается точных фактов, касающихся этого процесса! — Никто не может запретить свободному гражданину свободной страны вспоминать о трагических событиях, потрясших наш город на следующий день после смерти Арнольда Эбинджера. И события эти непосредственно связаны с настоящим процессом, так как прокурор вчера обвинил моих клиентов в том, что они явились причиной беспорядков на той стороне реки. Я же считаю, что за эти беспорядки ответственны те, кто, не подумав, распространил содержание письма с угрозами, использовав средства массовой информации, хотя какая-либо связь этого письма с убийством тогда не была установлена. За эти события ответственны те, кто обвинил экстремистскую негритянскую организацию, прежде чем лейтенант Трэнт закончил расследование. Зал заклокотал. Черные и белые злобно поглядывали друг на друга. Я вздохнул с облегчением, увидев полицейских, появившихся в зале на тот случай, если придется разнимать не в меру расходившихся противников. Судья Корнуоллис, лицо которого стало фиолетовым, пригрозил, что удалит публику из зала. Тим Форти взглянул на скамью присяжных. — Пожалуйста, успокойтесь, — сказал он. — С этой темой я покончил. Слава Богу, следствие проводил лейтенант Трэнт… В тот вечер, когда, как сказал господин прокурор, мы находились на краю катастрофы и когда шло погребение Арнольда Эбинджера, лейтенант Трэнт арестовал убийц этого великого человека. И вот они перед вами, уважаемые присяжные заседатели, двое молодых людей, а точнее, двое детей, которых обвиняют в убийстве. * * * Снимаю перед тобой шляпу, Тим. Ты выиграл. Они в твоих руках, они ловят твои слова. Женщина со скамьи присяжных смотрит на тебя со слезами на глазах. Один только негр ненавидит тебя, потому что чувствует, что ты попытаешься доказать невиновность этих двух белых. Прокурор перебирает свои бумаги, а Луциус Трэнт, шеф отдела расследования убийств, ждет, сжав руки в кулаки… В зале тишина. — Оказалось достаточным, чтобы Майкл Доулейн и Дебби Саймонс были арестованы, — продолжал Тим Форти, — чтобы, как по мановению волшебной палочки, в Спрингвилле воцарился мир. А вопрос времени во всем этом имел важнейшее значение. И не только потому, что ситуация угрожала взрывом, причем взрывом кровавым, но также и потому, что люди, занимающие очень важные посты, начали хмурить брови. Белый Дом поглядывал на Спрингвилл, а выборы так близки… — Я заявляю протест, ваша честь! Защита позволяет себе недопустимые инсинуации в отношении властей! — Протест принят, — хриплым голосом объявил судья. — Никаких инсинуаций! — запротестовал Форти. — Я лишь констатирую, что окончание блистательного расследования, проведенного лейтенантом Трэнтом, имело место в крайне благоприятный момент и привело к миру и спокойствию по ту сторону реки. И это все. И еще я хочу добавить, что великолепно понимаю поведение властей нашего округа, которые провели расследование и поставили моих клиентов перед судом, не дождавшись даже, чтобы они признали свою вину. — К делу, мистер Форти, к делу! — рявкнул судья Корнуоллис, вытирая платком вспотевшее лицо. — Но, ваша честь, я как раз перехожу к делу. Мои молодые клиенты не признали себя виновными. Пришла минута, когда я в ответ на версию господина прокурора должен представить факты так, как их видят эти молодые люди. Дебби Саймонс была уволена за кражу в универмаге Эбинджера, где она работала в парфюмерном отделе. Это очень тяжелое обвинение, ваша честь. Оно означает, что, хотя дирекция универмага по просьбе великодушной миссис Мейер и не обратилась в суд, Дебби будет очень трудно найти работу… Дебби утверждает, что она невиновна. Она говорит об этом своему жениху, Майклу Доулейну. И тот принимает решение. «Если ты невиновна, то нужно пойти и пожаловаться самому мистеру Эбинджеру», — говорит он девушке. И молодые люди идут к Арнольду Эбинджеру. Их единственная цель — убедить владельца фирмы, чтобы он отменил решение, принятое в отношении Дебби. Иными словами, это означает, что как для Дебби, так и для Майкла было исключительно важно, чтобы Арнольд Эбинджер жил и мог осуществить свою волю. В результате мотив преступления, выдвинутый обвинением, попросту отпадает. — Прошу вас извинить меня, ваша честь, — прервал адвоката прокурор, — но нам здесь рассказывают сказки. Нас желают убедить, что Дебби Саймонс — это молодая, честная девушка, которая никогда в жизни ничего не украла. Но ведь суд только что заслушал показания ее начальницы, миссис Мейер. Тим Форти поклонился с видом иллюзиониста, готового исполнить свой коронный номер. — Прокурор хочет, чтобы приговор был вынесен на основании улик. Но и я не желаю ничего иного. Пусть наши суждения опираются на официальные показания свидетелей и на неоспоримые доказательства! Я попрошу вас вспомнить, что Дебби Саймонс была уволена из универмага потому, что в кармане ее пальто, висевшего в шкафу, нашли флакон духов. Однако никто не видел, как она положила его туда. Прошу суд вызвать свидетеля защиты, миссис Бетти Оуэн! *  *  * Знаю, вы упрекнете меня, что я постоянно обращаюсь к неграм и негритянкам. Я согласен. Но ведь в моем распоряжении было всего девять дней на проведение расследования. Естественно, имей я больше времени, я мог бы найти более презентабельного свидетеля. Однако я был счастлив и тем, что мне удалось найти эту цветную молодую женщину. Бетти тридцать один — тридцать два года. Она толстушка, а ее кожа имеет цвет кофе с молоком. В зале суда она появилась в розовом костюме, подчеркивающем все выпуклости ее тела. Бетти — щеголиха. В этом нет никаких сомнений. И к тому же очень ухоженная. Если бы вы, как я, имели случай оказаться рядом с ней и почувствовать аромат ее духов, вы поняли бы, что я имею в виду. Бетти уселась в кресло для свидетелей и украдкой взглянула на меня. Не очень восторженно. Если бы вы знали, как я намучился, чтобы добиться ее появления в этом зале! Судья Корнуоллис задал ей несколько вопросов — имя, фамилия, адрес, семейное положение, — потом ее привели к присяге, а после этого за дело взялся Тим Форти. — Уважаемая миссис Оуэн, мне очень приятно говорить со столь элегантной особой, — начал он с комплимента. — Я рад поздравить с этим и вас и вашего мужа, который?.. — Он начальник почтового отделения, — ответила Бетти, стараясь придать своему лицу надлежащее выражение. — Да, да, — продолжил мой старый друг, — и он должен гордиться тем, что его жена привлекает к себе всеобщее внимание. И этому не приходится удивляться… Покупаете ли вы время от времени заграничные духи по доступным ценам? Пухленькая Бетти сразу взяла быка за рога. — Но ведь я не знала, что это краденые духи! Я думала, что особа, которая мне их доставляла, получала их по конкурентным ценам. — О, миссис Оуэн, никто не имеет к вам никаких претензий, — заверил ее Тим. — Любой на вашем месте сделал бы то же самое. Однако я попросил бы вас сообщить нам, кто продавал вам духи по ценам ниже рыночных? Бетти колебалась. Она взглянула на меня, прекрасно понимая, что она у меня в руках. Бетти знала, что если она сейчас не признается, я вполне могу возбудить против нее дело. Что ей оставалось делать? Она глубоко вздохнула, а потом выпалила: — Это миссис Мейер! Зал ахнул. Присяжные обменялись взглядами. Я оглянулся, однако среди присутствующих миссис Мейер я не заметил. — Итак, уважаемые присяжные заседатели, — повысил голос Тим Форти, — воровкой в парфюмерном отделе была миссис Мейер! Ее преступная деятельность длилась много месяцев. И когда она почувствовала, что может быть разоблачена, она подыскала подходящую жертву. У нее под рукой была молодая, бедная девушка, проработавшая в универмаге всего несколько месяцев! Достаточно сунуть в карман ее пальто флакончик духов, и дело улажено! Прокурор еще раз выскочил из-за своего стола, словно чертик из коробки. — Это постыдное обвинение, которое не может быть принято во внимание! Тим снова поклонился присяжным и сказал: — Я очень сожалею, что здесь уже нет миссис Мейер. Тогда она могла бы сама защитить себя. Впрочем, она в любой момент может привлечь нас к суду; в этом случае мы предоставим дирекции универмагов и полиции документы, подтверждающие, что одной из причин затруднений, испытываемых магазинами Арнольда Эбинджера, были серьезные хищения, великолепно организованные. Миссис Мейер и парфюмерный отдел — это всего лишь один из эпизодов. Мои молодые клиенты рассказали об этом Арнольду Эбинджеру. Он условился встретиться с ними в среду, восьмого октября, чтобы устроить очную ставку между Дебби и миссис Мейер… Майк и Дебби не входили на территорию виллы Эбинджера. Они были вполне удовлетворены коротким разговором с Эбинджером и с нетерпением ожидали следующего дня. * * * Конец выступления Форти был заглушен шумом и суматохой в зале. Некоторые во весь голос заявляли, что это выдумка защиты, но большая часть присутствующих поверила доводам Тима. Судья Корнуоллис пустил в ход свой молоток. В зале снова появились полицейские, чтобы навести порядок. Прокурор в явном замешательстве совещался со своими помощниками. Лейтенант Трэнт, смерив меня ядовитым взглядом, приблизился к столу Митчелла, который принял его не очень любезно. Я заметил, что они обменялись резкими фразами. Нетрудно было догадаться, что прокурор упрекает Луциуса в том, что он как следует не разобрался с кражами в универмаге, а Трэнт спрашивает, чего от него требуют: работы быстрой или доброкачественной. Тим Форти вытащил сигарету. Я поднес ему зажигалку. Он явно был удовлетворен тем, как развиваются события. Мы выиграли первый раунд встречи. Особое удовольствие доставило мне то, что на лицах молодых обвиняемых появились улыбки. Майк Доулейн, кажется, начал понимать причину моего присутствия в зале. Я дружелюбно похлопал его по плечу. А в это время газетная братия сходила с ума. Судья был вынужден объявить перерыв. * * * После перерыва первым взял слово прокурор. Он раскритиковал методы, используемые защитой («Это судебное разбирательство, а не рекламная кампания»), и попросил суд призвать адвоката к порядку. Я подумал, что Митчелл на редкость наивен, если полагает, что после случившегося ему удастся добиться осуждения молодых людей лишь на основании предположений, без каких-либо улик. Тим Форти ощущал прилив сил после утренней победы. — Ваша честь, — обратился он к судье, — в своем выступлении я старался показать, что Майкл Доулейн и Дебби Саймонс не имели ни малейшего повода для убийства Арнольда Эбинджера. Совсем наоборот! Я утверждаю: этим молодым людям следует верить, когда они говорят, что попрощались с мистером Эбинджером, прежде чем тот прошел на территорию своей виллы, и что они не имеют ничего общего с анонимным письмом, которое миссис Эбинджер показывала частному детективу Ричарду Бенсону, а затем офицерам полиции, проводившим расследование по делу о смерти ее мужа. Я мог бы удовольствоваться этим и, обращаясь к суду, сказать: предположение за предположение, и признайтесь, что чаша весов склоняется в пользу невиновности. Однако это всего лишь чисто теоретические рассуждения. Если Дебби Саймонс и Майкл Доулен не убивали Арнольда Эбинджера, то это означает, что его убил кто-то другой! Мой долг как адвоката состоит в том, чтобы доказать невиновность моих клиентов. Но только ли потому, что они мои клиенты? Нет! Это еще и долг гражданина — гражданина нашей страны, нашего города, ответственного, как и все вы, за то, что здесь произошло после убийства Эбинджера! В зале воцарилась абсолютная тишина. Все ждали новых сенсаций. Если так пойдет и дальше, Тим Форти уже сегодня вечером станет известнейшим человеком от Атлантики до Тихого океана. — Мы располагаем определенными данными о том, как был убит Арнольд Эбинджер, однако нам куда меньше известны последствия этого убийства. Нам известно содержание завещания умершего. Мы знаем, что он оставил все свое имущество, за исключением виллы, оцениваемой в тридцать тысяч долларов, своей дочери, миссис Ли. Знаем также, что вилла достанется его вдове, в пользу которой мистер Эбинджер застраховал свою жизнь на сто тысяч долларов. Остается только установить, не изменились ли бы эти решения, если бы Арнольд Эбинджер прожил еще несколько дней. — Я возражаю, ваша честь! — прервал адвоката прокурор. — Защита пытается втянуть нас в обсуждение вопросов, не имеющих ничего общего с процессом! — Я поддержу ваш протест… или отклоню его, мистер Митчелл, когда буду знать, каковы намерения защиты, — ответил судья весьма сухо. Бомба взорвалась! Всем присутствующим было ясно, что это означает: судья изменял свое отношение к процессу. — Благодарю, ваша честь! — Тим поклонился судье. — Но я уже закончил и хотел бы попросить вызвать моего следующего свидетеля, мистера Натаниела Гибсона. Гибсон был низеньким, толстым человечком с лысой головой и улыбчивой физиономией. — Мистер Гибсон, вы были страховым агентом мистера Эбинджера? — Именно так, — с готовностью ответил Гибсон. — Мое бюро оформляло полисы на всю его недвижимость, а также на виллу с земельным участком, автомобиль и так далее. — А когда он застраховал свою жизнь, вы тоже оформляли этот полис? — Совершенно верно, — подтвердил Гибсон. — Страховой договор был заключен в шестьдесят пятом году, когда мистер Эбинджер вступил во второй брак. — Насколько мне известно, вы были в отличных отношениях с мистером Эбинджером, а полис на сто тысяч долларов — это очень неплохая сделка, не так ли? Комментировал ли ваш клиент причину, по которой он застраховался на столь большую сумму? — Да. Он объяснил мне свое положение. Мистер Эбинджер женился во второй раз, однако он считал, что его состояние должна наследовать дочь, так как своими финансовыми успехами он в значительной мере был обязан приданому ее матери. А своей второй жене, заявил он с усмешкой, он намерен оставить страховой полис и крышу над головой. «Если я умру рано, — сказал он, — она останется хорошо обеспеченной вдовой; если же ко дню моей смерти она уже будет старой женщиной, ей много не потребуется». И он предложил ряд дополнительных условий. В частности, что сумма страховки может быть передана миссис Эбинджер в форме ренты. — Мы знаем обо всем этом, ваша честь, и сейчас только теряем время, — прервал свидетеля прокурор. — Терпение, мистер Митчелл, — осадил его судья. — Вы будете иметь возможность задать вопросы свидетелю. Старый Делмер начал чуть ли не нравиться мне. Казалось, он предчувствовал, чем закончится процесс. Тим Форти задал главный вопрос: — Мистер Гибсон, это вы должны были подписать последний договор со своим клиентом, Арнольдом Эбинджером? Гибсон поудобнее расположился в кресле. — Естественно! Мистер Эбинджер позвонил мне лично в четверг, второго октября, и попросил, чтобы я приехал к нему на следующий день. Это время для меня было неудобным, так как я должен был отправиться в Денвер, в управление страхового общества, которое я здесь представляю. Мы условились, что встретимся в его офисе в среду, восьмого октября. — Он сказал вам, в чем дело? — Да. Он сказал мне, что хотел бы изменить некоторые условия своего страхового полиса. — Благодарю вас, мистер Гибсон. Тим закончил допрос свидетеля, и тот немедленно был атакован прокурором. — Мистер Гибсон, сказал ли вам мистер Эбинджер, в каком плане он намерен изменить свой страховой полис? — Нет, господин прокурор. Однако на данном этапе для меня наиболее интересным было не это. Речь шла о том, какое дело он хотел со мной обсудить, чтобы я мог подготовить соответствующие материалы. Только это и было для меня важным. — Значит, мистер Эбинджер мог и повысить страховую сумму? — Это вполне возможно. В наше время многие клиенты так поступают, опасаясь инфляции. — Это все, мистер Гибсон, — заявил прокурор и гордо сел за свой стол. Напряжение и нетерпение, охватившие присяжных, представителей прессы и публику, стали почти осязаемыми. И никто не мог предугадать, в каком направлении будут развиваться события. * * * Следующему свидетелю защиты было лет сорок. Это был высокий, очень худой мужчина с большим носом и грустными глазами. Когда наши взгляды встретились, он быстро отвернулся, как если бы опасался, что кто-нибудь заметит этот знак понимания между нами. Из-за этого человека мне пришлось провести несколько часов в самолете, а его приезд в Спрингвилл обошелся нам в солидную сумму. Но, как сказал кто-то из генералов, ничего не дается даром. После того как свидетель ответил на предварительные вопросы и произнес формулу присяги, Тим приступил к делу. — Мистер Роберт Мердох, вы адвокат из прекрасного города Рино в штате Невада и, если я не ошибаюсь, в основном специализируетесь по бракоразводным процессам? Мердох скромно кивнул головой. — Мне кажется, что вы знали Арнольда Эбинджера, жертву убийства, в совершении которого обвиняют этих молодых людей. Я не ошибся? Вот его фотография. Узнаете ли вы его? — В этом снимке нет ни малейшей необходимости, — сказал чувствующий себя в атмосфере зала суда привычно и свободно адвокат. — Я опознал мистера Эбинджера на фотографиях, помещенных в газетах в связи с его трагической смертью. — Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с ним? — Он появился у меня двадцать пятого сентября — ему был нужен совет. По его словам, он улаживал какие-то дела в Рино и воспользовался случаем. — По какому делу ему понадобилось посоветоваться с вами, мистер Мердох? — спросил Форти. — Он намеревался развестись, — очень спокойно ответил Тиму его коллега. Мои дорогие друзья, зал судебных заседаний Спрингвилла еще не видел ничего подобного! Говорили и кричали все. Газетчики сорвались со своих мест и бросились к телефонам. Несмотря на запрет фотографировать в судебном зале, тут и там замигали вспышки. Судья Корнуоллис даже не пытался восстановить в зале порядок. Он встал, прервал заседание и отступил в свой кабинет, приглашая присяжных последовать его примеру. Перерыв в судебном разбирательстве был единственным выходом из ситуации, которая сложилась в зале. За столом прокурора Митчелла громко спорили; в лагере неприятеля царила паника. Они были вынуждены немедленно решать тактические проблемы: должны ли они просить отложить процесс на некоторое время, чтобы собрать дополнительную информацию, или продолжить разбирательство. * * * — Ты удовлетворен, Дик? — спросил меня Тим Форти. Он предложил мне сигарету и закурил сам. Я глубоко затянулся и выпустил клуб дыма. — Мне кажется, что все идет неплохо, — ответил я. — Должен признать, что ты сражаешься, как лев. Пальцы Дебби Саймонс коснулись моей руки. — Это правда, мистер? Ведь это вы разузнали все это, да? Майк и я снова начали надеяться! — Это хорошо. Вы выбрали самого лучшего адвоката в мире. Поверьте, только мистер Форти мог вытянуть вас из этой западни. Малышка пожирала меня глазами. Честное слово, у меня создалось впечатление, что, если бы я позволил, она повисла бы на моей шее. На шее негра! Знаете ли вы, что это значит? Рядом со мной внезапно появилась Луиза Райт. Она запыхалась — видимо, бежала сюда. Бедняжка, она дежурила в бюро и, к сожалению, не могла присутствовать при интереснейших моментах процесса. — Радио прервало трансляцию и передало информацию из зала суда! — сообщила она. — Готовится специальный выпуск газеты! Кажется, она не ошиблась. За нашими спинами нетерпеливо жужжали представители прессы. Все уже по уши были сыты перерывами. В зале снова появились присяжные. Единственная женщина среди них окинула Майка и Дебби взглядом, полным сочувствия. Лейтенант Трэнт присоединился к штабу прокурора. Бледный и сосредоточенный, он старательно избегал моего взгляда. Наконец появился судья Корнуоллис. Все встали. Судья прежде всего предупредил публику, что если она будет продолжать так себя вести, то дело будет слушаться за закрытыми дверями. Его слова произвели впечатление, и в зале стало совсем тихо. Мердох заложил ногу за ногу. Он спокойно смотрел на Тима, ожидая его вопросов. — Итак, уважаемый коллега, — начал Форти, — вы сказали, что мистер Эбинджер намеревался развестись. Не говорил ли он вам почему? — Разумеется. Ведь для того, чтобы дать совет, я должен все знать. В том числе и причину, побудившую его начать дело о разводе. — И что же послужило причиной, из-за которой мистер Эбинджер хотел развестись с женой? — Он сказал мне, что жена ему изменяет. Новая бомба! В зале нарастал шум. Фоторепортеры искали глазами Джейнис Эбинджер, но ее уже не было в зале. Судья Корнуоллис яростно стучал по столу молотком, но не пытался прервать заседание. Он, как и все остальные, умирал от любопытства и хотел без промедлений знать продолжение. — Мистер Мердох, — спросил Тим, когда в зале воцарилось относительное спокойствие, — сказал ли вам мистер Эбинджер, с кем изменяет ему его жена? — Нет, господин адвокат. Он сказал мне только, что хорошо знаком с этим лицом и знает о нем все. Но фамилию он мне не назвал. — Вам не кажется это странным? — Брови Тима поползли вверх. — Нет, не кажется. Меня это не интересовало, — сказал Мердох. — Поймите, Арнольд Эбинджер консультировался со мной по процедурным вопросам. Я сказал ему, что он должен обратиться в суд с соответствующим заявлением. Однако, чтобы оно имело силу, его следует подкрепить доказательствами. Мистер Эбинджер поблагодарил меня, выплатил мне аванс, чтобы обеспечить мои услуги, и сказал, что свяжется со мной, как только добудет доказательства, необходимые для бракоразводного процесса. — А после этого у вас были с ним контакты? — Да, господин адвокат. Мистер Эбинджер уведомил меня по телефону второго октября, что приедет ко мне в Рино девятого или десятого числа этого месяца. Я сказал ему, что организую свои дела так, что смогу посвятить ему один из этих дней. — Благодарю вас, мистер Мердох, — сказал Тим Форти и вернулся на свое место. — Желает ли обвинение задать вопросы свидетелю? — спросил судья Корнуоллис. — Нет, ваша честь, — буркнул Митчелл. — Однако я попросил бы свидетеля не покидать город. Я хотел бы задать ему несколько вопросов на завтрашнем заседании. — Вы слышали, мистер Мердох? — спросил судья. — Ваши счета будут оплачены судом. Пригласите следующего свидетеля защиты… Джона Бэнкрофта. Джон Бэнкрофт, улыбающийся во весь рот мужчина, для которого Бог не пожалел ни веса, ни жира, должен был нанести решающий удар. — Чем вы занимаетесь, мистер Бэнкрофт? — учтиво спросил Тим. — Ну… — Он почесал в голове. — Я, можно сказать, торговец. — А чем же вы торгуете? — Всем. Всем, что подвернется под руку. Меня интересует все, что можно продать или купить. — Можно ли вас назвать… оптовым торговцем старьем? — Если пожелаете! — Бэнкрофт снова заулыбался. — Случалось ли вам покупать или продавать пишущие машинки? — Естественно. — В последнее время вам попадался товар такого рода? — Да, мистер. Я купил кучу пишущих машинок в нашем городском управлении. Они были предназначены на слом. Городские власти закупили новые машинки. Электронные. Я закрыл глаза… И снова увидел себя в лавке этого улыбчивого старьевщика, который позволил мне осмотреть все машинки. Я печатал на каждой из них, пока не добрался, наконец, до той, у которой была слегка повреждена буква «р»… Тим подал мне знак. Я наклонился и вытащил тяжелый ящик. Поставив его на стол, я извлек из него пишущую машинку. — Была ли эта машинка среди тех, которые вы купили в городском управлении? — спросил Тим. — Да, мистер. Тим упредил замечание прокурора: — Почему вы в этом так уверены? — Это очень просто… Человек, поставивший ее на стол, это тот парень, который пришел ко мне и купил ее, после того как опробовал все машинки, купленные мной в городском управлении. В зале снова зашумели. Все встали, чтобы лучше видеть. Когда, наконец, судья Корнуоллис добился того, что все успокоились и каждый занял свое место, я заметил кого-то возле прокурора. И шепнул об этом Тиму, который тут же взял слово. — Мы подошли к кульминационной точке защиты, ваша честь, — сказал он. — Чтобы не затягивать процесс, я предлагаю не вызывать других наших свидетелей, кроме… кроме мистера Ричарда Бенсона. * * * Напряжение аудитории росло с каждой секундой. Я занял место в свидетельском кресле и принял присягу. — Мистер Бенсон, — сказал церемонно мой друг Тим, — вы частный детектив. К вам обратилась сперва миссис Эбинджер, а потом приход Святых последнего дня. Вы проводили расследование параллельно с полицией. Чтобы поберечь время как суда, так и ваше, я не буду задавать вам вопросы. Я попрошу вас рассказать суду, как протекало ваше расследование. Скажу откровенно, я не очень люблю выступать публично. Но что было делать… — Во вторник, седьмого октября, — начал я, — миссис Джейнис Эбинджер пришла в мое бюро и показала мне письмо с угрозами, адресованное ее мужу, с рисунком пантеры вместо подписи. Она сказала мне, что я, как цветной, буду иметь больше шансов вступить в контакт с авторами этого письма и передать им от ее имени, что они ошибаются, так как ее муж никогда не был расистом. Она очень нервничала. Я попросил у нее двадцать четыре часа на размышления. Миссис Эбинджер представляла для меня двойную проблему. Во-первых, она была моей первой белой клиенткой, а во-вторых, она желала от меня не больше и не меньше, как установления контакта с нелегальной террористической группой. В тот же самый вечер, когда я возвращался домой, на меня напали трое белых бандитов, которые избили меня, а потом посоветовали мне не совать свой нос в чужие дела. В тот день я пытался собрать информацию о мистере Эбинджере и о том, какие к нему могли быть претензии. Восьмого октября — суд об этом знает — было обнаружено тело Арнольда Эбинджера. Он был убит накануне вечером, как раз в то время, когда его жена находилась у меня. Миссис Эбинджер показала полиции письмо с угрозами. Об этом письме узнала пресса. Спустя два часа весь Спрингвилл был убежден, что Эбинджера убили «Черные пантеры». В тот же вечер мне удалось заполучить в свои руки главаря банды, избившей меня седьмого октября. Я расплатился с ним той же монетой, и тогда он признался, что они действовали по приказу мистера Эбинджера, который позвонил этому типу седьмого октября в восемнадцать сорок пять. Эбинджер приказал ему, чтобы мне объяснили, что для меня будет лучше, если я перестану им интересоваться. Тогда я еще не мог понять, в чем дело. В тот же вечер нападки на «Черных пантер» привели к вспышке серьезных беспорядков на той стороне реки. Я начал размышлять над этим делом и пришел к выводу, что Арнольд Эбинджер никак не мог отдать по телефону приказ некоему Скинни Домбсу, чтобы тот преподал мне урок, потому что Эбинджер в это время был мертв уже четверть часа. Кроме того, даже если бы он был жив, он просто не мог знать, что я вечером загляну в некоторые из контролируемых им ресторанов. Но если Скинни не мог позвонить Арнольд Эбинджер, это должен был сделать кто-то другой. Этот факт был причиной того, что на следующий день я согласился принять на себя миссию, которую доверил мне от имени своих прихожан пастор Борден из церкви Святых последнего дня. Пастор понимал, что «Черные пантеры» не могут быть замешаны в этом убийстве. Он поручил мне открыть истину вне зависимости от того, какова она, чтобы этим путем снять напряжение, царящее в городе. Когда я принял это предложение, были арестованы Майкл Доулейн и Дебби Саймонс. — Но вы продолжили свою миссию, — вмешался Тим Форти только для того, чтобы дать мне возможность перевести дыхание. — Не потому ли, что вы не верили в вину этих двух молодых людей? Я пожал плечами. — Признаюсь, тогда у меня еще не сложилось определенное мнение. Я не знал их. Мое задание состояло в том, чтобы открыть правду. И я ее искал, прибегая к помощи свидетелей. Естественно, что в условиях политического климата Спрингвилла арест этих молодых людей был подарком судьбы. Беспорядки затихли. — Я протестую, ваша честь! — выкрикнул прокурор. — Этот человек оскорбляет правосудие! Он пытается создать мнение, что полиция в своих действиях руководствовалась политическими мотивами! — Протест принят, — сказал судья Корнуоллис. — Мистер Бенсон, вы не имеете права делать такие выводы из некоторых элементов вашего расследования. * * * Я подождал минутку, пока зал суда успокоился. Я знал, что, выходя из этого здания, должен буду поглядывать направо и налево. Однако я должен был шагать дальше. — Ваша честь, уважаемые присяжные заседатели! Я отлично понимаю, что форма, в какой я даю показания, отличается от принятой в суде. Однако я выбрал ее сознательно и только для того, чтобы лучше объяснить это дело. И когда я говорю, что полиция при расследовании руководствовалась политическими мотивами, это вовсе не инсинуации. Совсем наоборот: я утверждаю это, так как имею соответствующие доказательства! Всем вам известна последняя воля Арнольда Эбинджера, выраженная в его завещании. Но его страховой агент, свидетель Гибсон, показал под присягой, что Арнольд Эбинджер намеревался изменить страховой полис. Почему? Потому, что открыл, что жена изменяет ему! Он знал с кем. К несчастью для него, жена и ее любовник были отлично обо всем информированы. Они знали о его поездке в Рино, о его свидании с Гибсоном… Арнольд Эбинджер выдвинул свою кандидатуру на пост мэра. Он имел шанс быть избранным и возглавить администрацию этого города, включая полицию. Для любовника Джейнис в этом таилась немалая опасность. В любую минуту миссис Эбинджер могла остаться без гроша, а ее любовник мог оказаться без работы, на улице. И тогда они хладнокровно и продуманно совершили убийство. В их распоряжении было очень мало времени, не более одного дня, так как восьмого октября Эбинджер должен был встретиться со своим страховым агентом, чтобы аннулировать страховой полис, оформленный на имя его жены, а девятого или десятого октября намеревался вылететь в Рино, чтобы начать бракоразводный процесс… Странное чувство испытываешь, когда что-то говоришь людям, внимание которых предельно сконцентрировано. К счастью для меня, потому что я чувствовал, что могу хватить через край, судья Корнуоллис прервал меня. — Мистер Бенсон, — сказал он, — ваш рассказ… он очень захватывающий, но временами ему не хватает ясности. Вы утверждаете, что миссис Эбинджер могла остаться без денег, а убийцу вышвырнули бы с работы. Почему? Я улыбнулся. В самом деле, я забыл об этой детали. — Ваша честь, я готов это объяснить. В самом начале этого дела мистер Форти и я размышляли над тем, что склонило Арнольда Эбинджера баллотироваться на пост мэра города. Мистер Форти сказал тогда, что люди часто выставляют свои кандидатуры, чтобы обрести что-то, но не менее часто и против кого-то. И это было очень верное замечание. Арнольд Эбинджер хотел стать мэром Спрингвилла, чтобы добраться до шкуры другого. — До чьей шкуры? — спросил судья. — Любовника своей жены, — ответил я и умолк. А потом заговорил снова: — Само убийство не представляло уже никаких проблем, но будущий убийца искал лицо, на плечи которого можно было бы свалить вину. «Черные пантеры» показались ему наилучшим решением этой задачи. Он напечатал на машинке, которая должна была пойти на слом, письмо, хорошо известное суду, а свою любовницу послал ко мне. Я должен был обеспечить ей алиби. Миссис Эбинджер ловко дала мне понять, что это письмо не единственное — ему предшествовали письма аналогичного содержания. Перед тем как отправиться ко мне, она, по всей вероятности, впустила своего любовника в сад через боковую калитку. Убийца, укрывшись в кустах неподалеку от бассейна, ждал Эбинджера, который возвращался домой между восемнадцатью и девятнадцатью часами. Он услышал по ту сторону ограды шум автомобильного мотора. Возможно, что он даже видел Майкла Доулейна и Дебби Саймонс, разговаривающих с Эбинджером. Разговор был очень короткий. Арнольд Эбинджер отпер калитку своим ключом и вошел на территорию виллы. В тот момент, когда он проходил мимо бассейна, убийца ударом рукоятки пистолета лишил его сознания. Затем он вытащил из кармана жертвы ключ от калитки, бросил потерявшего сознание Эбинджера в бассейн и покинул виллу. Судья Корнуоллис потер подбородок. — До этого места я вполне согласен с вами, мистер Бенсон. Но почему на вас напали в тот вечер? Судя по легкому шуму, пробежавшему по залу, этот вопрос интересовал не только судью. — О, это был очень хитрый план, — ответил я. — Письмо, подписанное «Черными пантерами», само по себе было отличной идеей, но вокруг него следовало создать определенную декорацию. Именно поэтому миссис Эбинджер пришла ко мне. Это драматизировало ситуацию. Подчеркивало… черный характер этого дела. Убийца знал меня. Он знал, что перед тем, как принять окончательное решение, я наверняка попрошу время на размышления. Однако в его планы отнюдь не входило, чтобы я действительно взялся за это расследование, и он решил напугать меня и заставить отказать миссис Эбинджер. Поэтому меня и избили. Убийца знал, что я заинтересуюсь Арнольдом Эбинджером, и решил мне помешать. Увы, к несчастью для него, разница во времени между телефонным звонком псевдо-Эбинджера Скинни Домбсу и временем убийства дала мне пищу для размышлений. Скинни Домбс говорил по телефону в восемнадцать часов сорок пять минут седьмого октября. Эбинджер тогда уже был мертв. На следующий день, после того как тело было обнаружено, Джейнис Эбинджер с приличествующей обстоятельствам скорбью отдала письмо шерифу О’Мэлли и лейтенанту Трэнту. С этим документом немедленно ознакомили прессу, которая начала призывать громы небесные на головы «Черных пантер». Суд знает последствия этой инициативы — драму по ту сторону реки. Убитая девушка, десятки раненых. Сотни арестов и пожар, который начал распространяться по всей стране. Спустя два дня городские власти охватила паника. Приехавшие на погребение Арнольда Эбинджера губернатор, сенатор и другие высокопоставленные лица набросились на мэра и полицию. И тогда убийца испугался. Он осознал катастрофические последствия своего плана. К счастью, была еще та пара молодых людей, которые остановили Эбинджера, когда тот возвращался домой. Нужен был предлог, чтобы арестовать этих ребят. Лейтенант Трэнт тщательно обшарил район, где жил Эбинджер, чтобы найти свидетеля, видевшего этих молодых людей. Ему повезло. Садовник Самьюэл Бриггс видел их. Не в день убийства, а до того. И к тому же два раза. Арестованные Майкл Доулейн и Дебби Саймонс признались в том, что старались встретиться с Эбинджером. У них не было никаких причин скрывать этот факт. Однако одной этой улики оказалось достаточно, чтобы они предстали перед судом. За столом прокурора царили паника и замешательство. А вот судья Корнуоллис слушал с раскрытым ртом, с трудом сдерживая распиравшее его любопытство. Это было куда интереснее телепередач! — Итак, мистер Бенсон, — сказал он, — виновным является… — Лейтенант Трэнт, ваша честь! Он много месяцев был любовником Джейнис Эбинджер. Адвокат Форти представит в распоряжение суда официальное заключение эксперта, подтверждающее идентичность этой пишущей машинки с той, на которой отстучали письмо, обвиняющее «Черных пантер». Из актов инвентаризации городского управления следует, что машинка эта находилась в отделе расследования убийств. Трэнт воспользовался ею в последний момент, когда машинки отдавали на слом. К сожалению, ему не повезло… Машинки купил старьевщик. Со дня смерти Эбинджера Трэнт каждую ночь проводил на вилле вдовы. Он входил через боковую калитку, используя ключ своей жертвы. Я следил за ним еще вчера. К сожалению, он не сможет это подтвердить, так как покинул зал суда в тот момент, когда понял, к каким выводам я пришел. В данную минуту он имеет час преимущества перед судом. Именно поэтому защита отказалась от вопросов и предложила, чтобы я давал показания в форме рассказа. Мы хотели ускорить разбирательство. * * * Я мог бы еще немало рассказать, но судья Корнуоллис прервал заседание суда. Прокурор Митчелл и его помощники исчезли. Мне кажется, что за это время его мнение о школьном приятеле несколько изменилось. Газетная братия сходила с ума. Я был окружен чуть ли не сотней репортеров, которые старались перекричать друг друга, задавая вопросы и фотографируя меня со всех сторон. Двое полицейских, приставленных к Майклу Доулейну и Дебби Саймонс, стояли неподвижно, как два колышка. Они явно не знали, что им делать со своими узниками. Молодые люди, пьяные от счастья, бросились друг другу в объятия. Я закурил сигарету и коснулся плеча Тима. — Ну что ж, кажется, мы выиграли, — шепнул я ему. — Твое счастье, что Трэнт поддался панике, потому что если бы тебе пришлось представить доказательства… — Это ясно! У меня были только мои собственные показания; однако не забывай, что я частный детектив и имею официальную лицензию, так что мои показания имеют определенный вес! Три ночи я следил за этой пташкой, ошивающейся в доме Джейнис… К нам приблизился пастор Борден. — Приход церкви Святых последнего дня счастлив, что содействовал триумфу истины! — заявил он торжественно. Я подумал, что для методиста пастор Борден имеет слишком много от иезуита. И вдруг почувствовал себя ужасно измотанным. Ведь я так много работал в течение этих десяти дней и жил в таком напряжении. Сейчас я мечтал только об одном: оказаться вместе с Луизой в одном из тех маленьких ресторанчиков, в которых нам случалось подкрепляться, когда мы кончали работу слишком поздно. Мы вышли из зала суда. По пути мне пришлось дать бесчисленное множество интервью. Для меня это была фантастическая реклама. Видимо, в течение ближайших лет работы у меня будет выше головы. Наконец все успокоилось. Я взял под руку мою очаровательную секретаршу и направился к машине. Возле тротуара стоял полицейский автомобиль. Рация была включена, и я услышал: «Внимание! Все полицейские машины…» — Как вы считаете, шеф, он быстро окажется в их руках? — спросила Луиза и подняла на меня свои великолепные черные глаза. Это была прекраснейшая девушка на свете. — Не знаю, — ответил я. — Ведь ему известны все входы и выходы… Луиза улыбнулась. — Может, сыграем в тотализатор, кто выиграет? Мы подошли к моему «форду». Я сел за руль, а Луиза заняла место справа от меня. Я обнял ее и осторожно поцеловал в губы. — Вот мой выигрыш, — сказал я. Чарльз Уильямс Змея (Пер. с англ. И. Тополь) 1 — Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто, — считала про себя Джой, склонив голову и проводя расческой по золотому водопаду волос. «Зачем? — спрашивала она себя. — Господи Боже, зачем я здесь?» В распахнутую дверь видна была часть раскаленного солнцем двора и сосны на краю его. «Господи Боже, — думала она, — как меня занесло в такое болото? Для чего мне причесываться? Будь я лысой, что бы от этого изменилось?» — Девяносто два, девяноста три… «А как этот скот хохотал мне в лицо… Я тогда едва не взорвалась! Мне хотелось умереть… Или убить его…» Она сидела за кухонным столом, прислонив маленькое зеркальце к банке с вареньем. Вот уже больше часа она все смотрелась в зеркало и расчесывала свои роскошные золотые волосы. Зеркало было для нее источником силы и убежищем от давно терзавшего страха. Родилась она в штате Луизиана, было ей двадцать восемь лет, только зеркало позволяло думать, что не дашь ей и двадцати пяти. На ферме она жила уже больше трех недель, и даже ночи не приносили ей покоя. Все три года после свадьбы со Свэлом О’Нили она не видела никого из его родных. А приехав сюда, заявила, что эти трудные дни пережить им надо сообща. И действительно тогда так думала. «Бедный Свэл, как ужасно с ним поступили», — говорила она Кэсу, его отцу, стараясь забыть издевательский хохот, которым муж встретил ее слова, что у нее больше нет ни гроша. Ей и так было тошно при мысли о том, что ей уже двадцать восемь, что красота ее скоро увянет и не за горами жуткая старость. Издевательский смех мужа развеял ее последние надежды, она сломалась, в панике собрала последние доллары и помчалась на автобусе в Ривервью, где обитало семейство О’Нили. Куда же еще ей было ехать на шесть долларов? Джесси О’Нили, неотрывно наблюдавшая за ней, перевела взгляд в окно. Палящее солнце висело прямо над фермой. По двору ковылял их большой охотничий пес Мехико, и тень под ним была похожа на чернильную лужу. «Посмотрю, как там бобы, да поставлю хлеб в печь, — подумала Джесси, — вот-вот с поля вернутся». Отойдя, она заглянула в кастрюлю с бобами, сунула в печь маисовые лепешки и легко выпрямилась. Лицо ее разгорелось от жара, простенькое платье открывало колени. Цыпки на загорелых босых ногах еще более подчеркивали свежесть кожи. Заметив, что на нее смотрит Джой, улыбнулась в ответ. Та ведь так красива и так ласкова с ней, простой девчонкой, которой всего пятнадцать и которая даже не мечтала о тех краях, что Джой довелось повидать… Джесси стала накрывать на стол. «Она просто ангел, — лениво думала Джой, продолжая расчесывать волосы. — Такая прелесть — и такие мерзавцы братья! Чего в жизни не бывает! Ну и дерьмо же мой Свэл! А я-то едва не расхныкалась, когда он тогда заржал… И совершенно зря. Я ничуть не подурнела, достаточно глянуть в зеркало, чтобы в этом убедиться… А Митч все время смотрит на меня так зло, словно я ему мешаю. Показала бы я ему, кто чего стоит, только не поймет…» На холме террасами шли полоски обработанной земли. Невзрачные хлопковые кусты не поднялись и до колена — из-за проливных дождей их одолели сорняки. Зато ниже, где земля была получше, темно-зеленый ковер достигал деревьев над рекой. Утро выдалось теплым и ясным, но из-за вчерашнего дождя воздух все равно был полон удушливой влагой, а с запада опять надвигались тяжелые тучи. Один из работавших на склоне мужчин остановил мула, вынул плитку жевательного табака, обернулся и взглянул вдаль. Он был сед, кожа лица загрубела и стала похожа на древесную кору, рубаха вылиняла и заскорузла от пота. Кэс О’Нили уже разменял шестой десяток, и прожитые годы не прошли для него даром. В выцветших голубых глазах застыло выражение неизлечимой ограниченности и готовности услужить. Таким взглядом смотрят старые дворняги, которые всю жизнь получают одни пинки, но надеются, что когда-то их приласкают. Когда-то вся эта земля была его, но после смерти жены вот уже полтора десятка лет он продавал надел за наделом, пока не остался лишь дом и пара гектаров леса вдоль реки. Последние годы он уже сам подряжался обрабатывать свои прежние земли, оставляя половину урожая новым хозяевам. Не пьянство и не карты были тому виной, а лень и беспечность. И еще страсть к приобретению старых машин. Их набралось уже семь штук, ни одна не на ходу, они просто увязли в песке возле дома, делая двор похожим на свалку. Опершись на ручки плуга, он стал ждать Митча, который погонял своего мула выше по склону. «Парень — зверь, — подумал Кэс. — Божий день для него слишком короток. Такой и мула загонит. Да и меня бы свел в могилу, вздумай я с ним тягаться!» Митчу исполнилось двадцать три. Маленькие глаза, как кусочки кремня, глубоко засели в костлявом лице, обожженном солнцем. Только на висках после недавней стрижки оставались белые пятна. — Ни к чему надрываться, Митч, — проскрипел Кэс. — Говорю тебе — земля слишком сырая. Только сорняки с места на место перетаскивать. Ты еще за стол не успеешь сесть, как они опять пустят корни. Митч встряхнул вырванный пук травы, чтобы ссыпалась земля. — Если ночью дождя не будет, глядишь, половина и засохнет, — упрямо возразил он. — Что-то же надо делать, сами они не пропадут. «Без толку спорить, — подумал Кэс, — все равно не убедишь. Такого упрямца поискать. Ладно, пора распрягать и возвращаться. Джесси уже на стол накрывает… если только Джой ее не заболтала». Вздохнув, он огорченно покачал головой. Да, бывают минуты, когда хочется послать все к черту… Распрягли. Кэс влез на мула, Митч зашагал рядом. — Если дождь не даст вечером поработать, схожу к Джеймисонам, может, по радио было что насчет Свэла, — заговорил Кэс. Сидел он на муле боком, свесив ноги на сторону. Поскольку Митч промолчал, Кэс добавил: — Дожили! Чтобы узнать новости о собственной семье, приходится ходить к соседям! «Опять он про радио, — подумал Митч. — Вбил себе в голову — и все!» И так дела у них шли ни к черту, а тут еще эти болтуны Джеймисоны повадились каждый день заявляться: мол, по радио только и речь что про Свэла. То, что говорили о нем, не должно было вроде радовать Кэса, но старик, похоже, смотрел на вещи иначе. «Отец слушает все это с таким видом, словно речь идет не о парне по кличке О’Нили Бешеный Пес, а о большой шишке». Кэс интересовался мельчайшими подробностями и по вечерам пересказывал их в городе зевакам у здания суда. Но теперь все кончилось, теперь о Свэле ничего не услышишь, имей хоть полдюжины приемников. Когда тебя засадили за решетку, ты больше ни к чему ни чертовым сплетникам, ни газетчикам. И не будет дела лет двадцать — тридцать, пока не выпустят (если только за примерное поведение). Или пока не убьют. 2 В кухне было душно. Над долиной разносились раскаты грома и грохот грузовиков по мосту. Они сели за стол: Кэс в торце, Митч и Джой — лицом друг к другу. Джесси у плиты накладывала на тарелки бобы, Кэс повернулся к Джой: — Никого из Джеймисонов не видели? — Нет, не приходили. — Значит, про Свэла ничего нового, — вздохнул Кэс. — Эх, узнать бы хоть что-то… — Он нам напишет, как только сможет, — вмешалась Джесси, — я уверена! Кэс отмахнулся. — Да я не про письмо. Письма идут долго. Да и не станет он нам писать. Вот будь у нас, как у Джеймисонов, радио… Джой, покосившись на Митча, который жевал, уставившись в тарелку, рискнула заговорить, улыбнувшись Кэсу: — А я как раз сегодня утром об этом думала! Думала, как было б здорово, будь у нас радио! То есть, если бы у вас было радио… Я-то не в счет. Но все равно, радио — это здорово! Я просто не могу без него с тех пор, как обзавелась первым приемником. Получила в подарок на конкурсе красоты. Помните, я рассказывала, как победила на конкурсе красоты у себя дома, едва мне исполнилось шестнадцать, и мне дали целую кучу призов и подарков. Я все их продала, но приемник оставила, так он мне понравился. Ну, конечно, я тогда была куда красивее… И она хихикнула, словно боясь, что кто-то не согласится. — Сейчас у меня уже смелости не хватило бы выйти на конкурс. Митч не поднимал глаз. «Муж получил пожизненный срок, а ей хоть бы что», — подумал он. А Кэс думал только про радио и не желал отвлекаться на всякую ерунду, поэтому промолчал. «Да, папаша у них самый твердолобый», — подумала Джой. — Ты могла бы выиграть любой конкурс, — горячо возразила Джесси, отвернувшись от плиты. — Правда, папа? — Да-да, конечно, — рассеянно промямлил Кэс. «Раз она уже выиграла приемник, пусть попробует, может, и для нас добудет», — подумал он. Только вот ничего не слышал он о конкурсах красоты за последнее время. Джой глотнула воды, как всегда изящно оттопырив мизинец, и с любезной улыбкой осведомилась: — Вы действительно собираетесь купить приемник? Кэс откашлялся и постарался прикрыть лысину последней прядью рыжевато-седых волос. — Все надеюсь… Второпях такое не делается, деньги нынче трудно достаются. — Но если получится, будет так здорово! — А платить чем будем? — неожиданно вмешался Митч. «Земли и так уже не осталось, — зло подумал он, — все ушло на эти чертовы машины…» — Можно купить в «Сирс энд Робак», — не сдавался Кэс. — За пять долларов — приемник с батарейками и всем прочим. — У тебя есть пять долларов? — сухо осведомился Митч. — Ну, сейчас нет. Но не такие уж это деньги… Митч вонзил свои кремневые глазки в Джой. — Если они есть у вас, держитесь за них покрепче. — Спасибо, — холодно отрезала она, — но я в советах не нуждаюсь. «Господи, до чего я дошла! — подумала она. — Он так смотрит на меня, словно знает, что у меня не то что пяти долларов — одного и то нет. Какой-то несчастный фермер, у самого всю жизнь ни гроша в кармане — и так смотрит! А ведь мой первый муж был не из последних в скаковом мире! Посмотрела бы я на его рожу, узнай он, сколько люди на скачках заколачивают». — Я не думала, что пять долларов — такая крупная сумма, — продолжала она, но Митч уже не слушал. За окном в мертвой тишине надвигалась гроза. Теперь было ясно, что сегодня и завтра о работе в поле и речи быть не может. Уже две недели им не удавалось поработать хотя бы три дня подряд, и он понимал, что весь урожай может пропасть. — Я вот думаю про нашего пса, — заговорил Кэс. — Совсем он стал ни к черту, на охоту ходить некогда, да и стар уже. Спит только да жрет — один убыток. А знаю я одного парня из Пайнхилла, зовут его Брюс Келлоуэй, сын старика Элдриджа Келлоуэя, так тот помешан на охотничьих собаках. И если я решу избавиться от Мехико, он запросто даст за него долларов пятнадцать… — Но папа, — торопливо возразила Джесси, — ведь это пес Свэла. И Мехико он очень любил. — Послушай, детка, ты же знаешь, что Свэл вернется не скоро, а там ему не до собаки. Он лет пять уже его не видел и наверняка давно забыл. — Папа, но это пес Свэла… — Ну ладно, ладно, я не буду спешить, — примирительно проворчал старик, косясь на Митча, — только я думаю, Свэл не отказал бы старику отцу в таком пустяке. Митч, отодвинув стул, встал, не произнеся ни слова. Все в замешательстве уставились на него, а он повернулся и широкими шагами вышел. Солнце уже скрылось. Темные тучи то и дело пронизывали молнии. От реки на ферму надвигалась стена дождя. Митч торопливо пересек двор и скрылся в сарае, служившем ему жильем. Прежде там коптили мясо и до сих пор сохранился запах сала и дыма. На земляной пол перед кроватью Митч набросал досок, чтобы было где раздеться. Одежда висела на вбитых в стену гвоздях. У кровати стоял пустой ящик, на котором лежали папиросная бумага и коробка табаку «Принц Альберт» — по вечерам он много курил. Ночевал он тут с тех пор, как приехала Джой. Она заявилась как-то под вечер с чемоданом из искусственной кожи в руке, в туфлях на высоких каблуках и объявила, что она — жена Свэла. В доме кроме большой гостиной, где спал Кэс, была всего одна спальня, которую теперь занимали Джой с Джесси. До ее приезда там жил Митч, а Джесси ночевала на раскладушке в гостиной рядом с Кэсом. Задержавшись на пороге, Митч следил, как струи дождя заливают двор. Потом сел, свернул папиросу и чиркнул спичкой. «Еще день пропал, — подумал он. — А нам теперь еще и приемник понадобился… Что он все способен продать, я знал, но про собаку как-то даже не думал. Интересно, а где он возьмет денег, когда те действительно очень понадобятся, а собака уже тю-тю? Решит продать дом? Или Джесси? Мужчина, который начал терять характер, похож на дырявую плотину, через которую уходит вода: чем больше вытекает, тем шире дыра, пока ничего не останется. И так уже стараешься в городе не появляться, люди за спиной перешептываются: как это О’Нили сводят концы с концами, если собственную землю для других обрабатывают? Неудивительно, что Свэл плохо кончил… А тут еще эта Джой на нашу голову, разгуливает почти нагишом и вертит задницей перед ребятами Джеймисонов. Теперь пойдут сплетни: только Свэла посадили, как она уже строит глазки первым встречным… Ладно, это ее дело, но в нашем доме и при Джесси я этого не допущу». С отвращением швырнув сигарету в дверь, Митч встал. Не сидеть же весь вечер, глядя на дождь… Он разулся, подвернул штанины и снял с гвоздя свой старый армейский плащ. Нахлобучив потрепанную соломенную шляпу, зашагал по тропе в глубь долины. В такую грозу река могла выйти из берегов. Лет шесть или семь назад она едва не смыла их нижнее поле — десять гектаров хлопка сразу. Спасти его удалось только благодаря плотине, которую построили они со Свэлом. Те день и ночь все еще оставались в его памяти. Это было всего за несколько месяцев до того, как Свэл ушел из дому, подравшись с Кэсом. Босыми мозолистыми ногами он шагал по скользкой тропе, дождь стучал по старой шляпе, поля которой свисали перед глазами. Беспокоясь все больше, Митч спустился к реке, миновал заводи, где они со Свэлом когда-то ловили рыбу, вспомнил толстых рыбин, которые сами цеплялись на крючки… Сколько всего произошло с тех пор… Когда же человек сбивается с пути и что превращает юношескую вспыльчивость в холодную жестокость преступника? Отойдя от реки, он направился к полю, смахивая на ожившее пугало. Он совсем забыл о дожде и теперь в бессильной злобе взирал на заросший сорняками хлопок. Сорняки он терпеть не мог — они казались ему воплощением лени. 3 Дамба высотой в несколько футов защищала поля от реки на сотне метров. При ее виде он каждый раз вспоминал Свэла и ту ночь, когда они вместе ее строили. Свэл был парнем высоким и крепким. Сила его была не в могучих мышцах, а в способности мгновенно взорваться, как большой дикий кот в самом расцвете сил. Теперь же, если верить радио, у него появилась еще и хладнокровная жестокость, делавшая его куда опаснее. Его именовали Бешеным Псом, но сравнение было глупым и неудачным: бешеный пес, истекающий слюной в бессильной ярости, — это совсем не то, что дикий кот. Но это уже не важно. Процесс закончился, а вслед за ним утихнет и весь шум. Митч повернул к дому. Там стояла машина Джеймисонов. Свернув за угол, он увидел, что все на веранде. Говорила только Джой. Джеймисоны глазели на нее, Джесси что-то шила, сидя в качалке. — Спину держать прямо, вот так, голова поднята, ногами не шаркать — так они заставляют ходить часами с книгой на голове. Потом отрабатывают жесты. Но главное — походка. Видите, как я хожу, носки прямо вперед, и следите за ногами… Поскольку была она в пляжном костюме, в последнем совете нужды не было — Джеймисоны и так не отрывали глаз. Тут, повернув голову, она увидела Митча, стоявшего под дождем в своей жалкой шляпе, закрывавшей лицо, и книга едва не слетела с ее головы. Джесси подняла взгляд от шитья. — Митч, ради Бога, стань под крышу! Джеймисоны обернулись. — Привет, Митч, — поздоровался Прентис, младший из братьев, круглолицый толстячок лет двадцати с робкими черными глазами. Черные волосы в беспорядке падали ему на лоб. Кэл был на пару лет старше, и робости в его карих глазах вовсе не было. — Привет, — бросил он, пренебрежительно глянув на Митча, и снова повернулся к Джой. — Джой нам рассказывает, как учатся на манекенщиц, — пояснила Джесси, откусывая нитку. — Вот как? — Митч холодно окинул взглядом и Джой, и Джеймисонов. — Собираетесь на конкурс красоты, ребята? — Нет, — бросил Кэл, — а что? — Похоже, вас всерьез разобрало. — Да неужели? — процедил Кэл. Прентис забеспокоился. Джесси, чувствуя, что обстановка накаляется, не могла понять, что происходит. Джой застыла с книгой в руке, сразу всеми забытая и злая на Митча за его вмешательство. Как же рада она была стать центром всеобщего внимания! Конечно, никогда она манекенщицей не была и даже на нее не училась, но так хотела стать ею после победы на конкурсе красоты! Прочла кучу журналов и столько упражнялась в своей комнате, — куда там каким-то курсам! — Митч, стань под крышу, — снова повторила Джесси, топнув ногой. — Ничего, не заржавею, — буркнул Митч. — Лучше посмотри, я шью себе пляжный костюм, — она протянула ему шитье. — Что-что? — Пляжный костюм, как у Джой. Я его выкроила из старого комбинезона, штанины отрезала, и все. Митч оглядел неприличный наряд Джой, ее длинные голые ноги и пожал плечами. «Ладно, это дурачье уйдет — разберемся!» — подумал он. — Рад, что вам так интересно слушать про манекенщиц, ребята, — процедил он сквозь зубы. — Большое будущее вас ждет, не иначе. А не боитесь пропустить что-нибудь интересное по радио? — Да нет, — протянул Кэл, — а что? — Вдруг снова будут передавать про Свэла, вы не услышите, а ведь соседи дождаться не могут, пока вы перескажете последние новости, а? Кэл вскочил. — Знаешь, ты… — начал он. Прентис поспешил встать между ними. — Нам пора возвращаться, Кэл, — зачастил он. — Надо в город успеть и еще вернуться вовремя, чтобы скотину накормить. Так что пора ехать. Кэл зло покосился на Митча и пожал плечами. Братья сели в машину. Митч пошел за ними и остановился под дождем. Кэл опустил стекло. — Знаешь, где сейчас ваш старик? Слушает у нас радио. Ему до смерти интересно, что говорят о вашей семейке. — Будете тут околачиваться, скоро и о вас заговорят. Машина тронулась, и Митч вернулся на веранду. Джесси встретила его возмущенная. — Зачем ты так разговаривал с Джеймисонами? Ты их обидел. Джой сидела в кресле у входа. Окинув его убийственным взглядом, отвернулась. — Что ты шьешь? — спросил он у Джесси. — Я же тебе говорила: пляжный костюм. Как у Джой. — Брось его в печку. — Да ты что! — она прижала шитье к груди. — У Джой есть, и я тоже хочу! — В печку! — повторил Митч. — Плевать мне на Джой. — Но почему ей можно такое носить, а мне нет? Митч долго молча смотрел на нее. — Джой замужем, муж ее в тюрьме, — наконец сказал он. — Может, это у нее траур такой. * * * — Про Свэла ничего не передавали, — сообщил Кэс за ужином. — Я сказал Джеймисонам, что скоро уже не стану ходить к ним: у нас будет свой приемник — Джой его выиграет на конкурсе красоты. «Да, — подумал Митч, — он уже свои бредни за реальность принимает!» * * * Около девяти вечера у бензоколонки под навесом остановился «шевроле». В машине сидели трое. На улице лил дождь. Выглянувший паренек вопросительно уставился на них. — Сорок литров, — бросил шофер. Этот здоровяк с массивным, гладко выбритым лицом носил шляпу с лихо загнутыми спереди полями, и каждый раз снимая ее, вынужден был класть на угол стола или стула. Звали его Джорджем. — Конечно, мистер, — услужливо улыбнулся парнишка. — Мерзкая погодка, правда? — Слышишь, Харви? — Джордж обернулся назад. — Он говорит, погода-то мерзкая. Харви был в белой фуражке, какие носят полицейские на юге. Улыбаясь, он сверкал парой золотых зубов. Покосившись на парня, сказал: — Знаешь, Джордж, спорить лучше не стоит. А то парень он, видно, лихой… — И неизвестно, что будет, если станем ему перечить, — подхватил Джордж. — Мы люди не местные и неприятности нам ни к чему. — Да я просто так, — смутился парень, — просто к слову пришлось. Не все равно, какая погода — плохая или хорошая! — Ну я же говорил, Джордж, — сказал Харви. — Он над нами издевается. Только что твердил, что погода плохая, а теперь уверяет, что хорошая. — Держи себя в руках, — ответил Джордж. — Даже если он заявит, что в моторе у нас вместо масла кленовый сироп, соглашайся. Видал я таких, сами нарываются на драку и сами на тебя бросаются. Нагнувшись, чтобы завинтить пробку бензобака, парнишка заметил наручники, приковавшие к Харви Свэла О’Нили, и замер. Заметив это, Харви подмигнул Джорджу: — Видишь, что случается с такими лихими парнями? — сказал он. — Я зарезал старушку, которая меня обидела, и теперь меня везут в тюрьму. Парень с уважением уставился на Свэла, который слушал все это с усталым и недовольным видом. — А вы заместитель шерифа, да? — спросил он. — Нет, — равнодушно буркнул тот, — я заключенный, а заместитель шерифа — тот самый мордоворот, с которым я скован. — Что-то Бешеный Пес разговорился, ты слышал, Джордж? Собирается сделать себе рекламу, чтобы победить на выборах? Джордж рассчитывался за бензин, втолковывая парню, почему в квитанцию нужно вписать не сорок литров, а шестьдесят. — По-моему, хочет схлопотать по морде, — процедил он сквозь зубы. — Ничего ты не понимаешь, — не унимался Харви, — наш Бешеный Пес теперь стал звездой. — У меня бы он сразу угомонился, — сказал Джордж. Он отвернулся и заглянул Свэлу О’Нили в глаза. — Знаешь, ты, у меня руки так и чешутся. — Не у тебя первого, — презрительно бросил Свэл. — За меня уже не раз принимались. — Это смотря как браться за дело. Павильон заправки был освещен неоновыми лампами, откуда неслась музыка. Оттуда вышла девушка и остановилась у входа, потягивая кока-колу и покачиваясь в такт музыке: высокая брюнетка с широкими бедрами, затянутыми слишком тесным платьем. Окинув ее жадным взором, Харви взмахнул левой рукой с наручником. — Хорошенько смотри, Бешеный Пес, — осклабился он, — может, последний раз такой случай подвернулся. Свэл не отвечал, а Харви эта мысль чрезвычайно понравилась. — Не спеши, Джордж, пусть Бешеный Пес налюбуется как следует, чтоб запомнить, как бабы выглядят, пока на волю не выйдет. Постоим, пусть глазеет, пока не надоест. А то лет за двадцать — тридцать забудет, что у них между ногами водится. О’Нили слушал совершенно равнодушно. Ему хотелось курить, и он даже не повернулся в сторону девушки. В этом высоком здоровенном парне даже сейчас, в машине, скованном наручником с полицейским, ощущалась спокойная скрытая сила, не подвластная никому. Его везли в федеральную тюрьму отбывать пожизненный срок за вооруженное ограбление. Последнее время о нем много писали в газетах. Гоняясь за ним, полиция прочесала полстраны и смогла задержать его лишь тогда, когда у парня кончились патроны. На шумном процессе его осудили по двум из пяти пунктов статьи за вооруженные ограбления. «Мечтать о сигарете, — думал он, — все равно что хотеть луну с неба. Неужели эти недоумки считают, что сумеют меня разозлить? Или приняли за молокососа? Потом они угостят меня кока-колой и выбьют бутылку, едва я начну пить. И воображать будут, что первые до такого додумались. Нет, над мальчишкой они, может, и посмеются, но со мной — слабо. А везут меня как? Одну руку приковали к этому типу с лошадиной рожей, а другую оставили. Сразу видно, только с шушерой имеют дело. Повезло им, что шериф этого не видел. Он-то знает, что к чему, и устроил бы им взбучку. Но не так уж им и повезло. Покажи он им, как правильно везти преступника, завтра они бы уже вернулись и закатились в кабак, а я первый день сидел бы в таком заведении, откуда не сбежишь. Так что вы смотрите на нее как следует, ребята. Может, в последний раз у вас такой случай…» 4 От бензоколонки шоссе шло на запад и незаметно спускалось к реке. Свэл О’Нили прекрасно знал дорогу и мог описать следующие десять миль во всех деталях. Машина прибавила скорость. Дождь лил не переставая. Неподалеку была та лесопилка, где работал Свэл шесть лет назад. По выходным и праздникам он любил порыбачить. По дороге с востока вначале нужно проехать два небольших моста через болотистые рукава, потом — большой мост через главное русло. Перед ним дорога идет по высокой насыпи, ярдов десять, не меньше, а по обе стороны — болото, ивовые заросли и камыши. Обернувшись, Свэл взглянул сквозь заднее стекло. Ни огонька. Да и впереди — лишь струи дождя в лучах фар. В конце спуска они с ходу проскочили первый мост. Он напрягся в своем углу, держа скованную руку на сиденье и косясь на сигарету Харви. Джордж вел машину слишком быстро, но удобнее места было не найти. Нет, место было хорошее. Он любил реки. Возле них он чувствовал себя как дома, особенно по ночам, когда рядом ни души. Все произойдет быстро, четко и никак не хуже бесконечной муки в тюремных стенах. Он вскочил и навалился на Джорджа, левой рукой нащупывая руль. Харви закричал. Машину занесло, она вылетела с дороги, пробила живую изгородь и помчалась по крутой насыпи, содрогаясь, словно смертельно раненный железный зверь. * * * Он был дома, в своей постели, слушая, как дождь стучит по крыше. Только этот шум и нарушал тишину, стоявшую вокруг. Он хотел перевернуться на другой бок и снова уснуть, но Митч дергал его за руку, словно старался оторвать. Это глупо, перестань, Митч, посмотри, какой дождь, в поле делать нечего… Так что перестань дергать меня за руку… Митч куда-то пропал и оказалось, что за руку дергает его Харви, который остался где-то на заднем сиденье, неразличимый в темноте. Сам он лежал впереди, упираясь плечами в сиденье, ноги поверх Джорджа. Машина устояла на колесах, но сильно накренилась влево, видимо врезавшись в дерево. Фары погасли, мотор заглох и слышны были только шум дождя да еще потрескивание остывающего металла. Харви слабо застонал. Свэл пошевелился, проверяя, целы ли кости. Потом перебросил ноги через голову Джорджа и сел на сиденье, чтобы не так тянуло за руку. Крышу смяло, и над спинкой переднего сиденья оставалось совсем мало места, но он все же туда протиснулся, упав на Харви. Задние двери были распахнуты настежь. На затылок откуда-то капала вода. Харви все стонал. Свэл стал обыскивать его свободной рукой. Револьвер оказался зажатым в кобуре между полом и ногой Харви, и никак его было не достать. Харви пришел в себя. Едва ворочая языком, он потребовал: — Убирайся, скотина! Свэл уже достал револьвер и неловко взвел курок левой рукой. Услышав знакомый щелчок, Харви завопил: — Черт возьми, О’Нили, остановись! Свэл ничего не видел в темноте, но направил револьвер на крик. Догадался закрыть глаза, чтобы не ослепнуть при выстреле. Револьвер подпрыгнул у него в руке. Тело Харви напряглось, потом вдруг сразу обмякло. Свэла затошнило, захотелось убежать подальше. Убивать ему случалось и раньше, но не так. Первого убил он в драке, испытав лишь облегчение, что уцелел сам. Второго застрелил при ограблении, но тот умер только через два дня и узнал он об этом из газет. Так что теперь ему захотелось поскорее избавиться от трупа. Задом выполз в открытую дверь, волоча тело за наручники, и оно упало лицом в грязь рядом с машиной. Обыскав его карманы в поисках ключей, он вспомнил о Джордже. Подтащил тело Харви к передней двери и просунул руку внутрь, стараясь не порезаться о разбитое стекло. Дверь была зажата деформированной крышей, ручка сорвана. Машина, наклонившись в его сторону, привалилась к дереву, ствол которого врезался в бампер и капот. Джордж сидел, навалившись на сломанный руль, чьи обломки пробили ему грудь. Свэл приложил к его шее руку — пульса не было. Голова Джорджа качнулась. Вновь присев рядом с Харви, он стал искать ключи от наручников. Дождь не переставал, одежда промокла насквозь и в мокрые карманы было не просунуть руку. Ботинки тонули в грязи, доходившей до щиколоток, и, перевернув Харви, чтобы добраться до задних карманов, он увидел, что там тоже полно грязи. В карманах оказалось только немного мелочи и бумажник. Он открыл его, пытаясь отыскать ту фотографию, позабыв о деньгах и вспомнив о них потом, уже слишком поздно. Нащупав глянцевый листок, он извлек снимок, а бумажник швырнул в грязь. Фото в темноте было не разглядеть, но он был уверен, что оно — то самое. Ухмыльнувшись, сунул его в карман. Тошнота прошла, осталась только мысль: «Доживу до того дня, когда покажу ее этой стерве…» Потом он нашел перочинный нож, потом — кольцо с четырьмя ключами. Попробовав, убедился, что они слишком велики. А других у Харви не было. Встав, он вновь просунул голову и руку внутрь через разбитое стекло передней двери. Искать нужно было у Джорджа, но так трудно действовать одной рукой, другой держа на весу тело Харви… Извлечь Джорджа из машины он не мог — обе передние двери заклинило. Влезть через другое окно — тоже. Но ключ был нужен, и поживее — время шло, машину наверняка уже искали. Начал он с карманов пиджака, потом проверил карман рубашки, где оказалась только пачка сигарет. Долго добирался до правого кармана штанов, из которого все высыпал на сиденье… Ничего… Он подумал было про левый карман, на который Джордж навалился всем весом, но тут вспомнил о пистончике. Сунул туда два пальца и едва не взвыл от радости, нащупав плоскую железку. Зажав ее пальцами, по форме понял, что это и есть нужный ключ и что он теперь может избавиться от тела Харви и уйти. Втянув голову наружу, хотел вытащить руку с ключом, но, позабыв об осколках стекла, торчавших в раме двери, напоролся на них и глубоко всадил один в предплечье. Дернулся, отскочил назад — и услышал, как ключ, звякнув о дверь, отлетел куда-то в грязь. Тишина. В темноте он слышал только, как шумит дождь и кровь стучит у него в висках. 5 Лежа в сарае, Митч прислушивался к плеску воды в желобах. Ливень прошел, но продолжала сеять мелкая морось, и это могло затянуться на сколько угодно. Ночь была жаркой, несмотря на дождь, так что он вспотел, хотя разделся до трусов и майки. Думал он о Свэле, о том, что урожай может пропасть, если не кончится дождь, и невольно думал о Джой, не желая, но чувствуя, что отвлечься не удается. «Какого черта ее сюда принесло? Некуда больше было поехать, что ли?» Послышались торопливые шаги по мокрому гравию и в дверях появился светлый силуэт. — Митч, ты спишь? — Что случилось, Джесси? — отозвался он. — Заходи, не мокни! Привстав, он убрал с ящика табак, освобождая для нее место. Потом свернул самокрутку и чиркнул спичкой. При вспышке заметил, что Джесси в просторной муслиновой ночной рубашке, с растрепанными мокрыми волосами сидит напряженно выпрямившись, сложив руки на коленях. Она смахивала на серьезного, но напуганного ребенка, и, похоже, недавно плакала. — Ведь собака-то Свэла! — вдруг сказала она. — Да… — что он мог ответить? «К черту Свэла! И старика тоже! Чем могу я ей помочь?» — Он всю жизнь просидит в тюрьме, а у нас даже Мехико не будет… Джесси беззвучно заплакала, но тут же перестала, потому что понимала, — настроение Митча от этого лучше не стало. — Митч, ты веришь, что он это делал? — Что? — Все те ужасы, про которые говорят. Думаешь, это правда? Ты же знаешь его лучше всех. Веришь, что он грабил магазины, стрелял в полицейских и избивал людей по заказу? Зачем это было нужно и почему поручали именно Свэлу? Ты веришь, что он совершил все эти гадости? — Да, — сказал Митч. «Попытайся я соврать, она бы почувствовала», — подумал он. — Он мне делал тележки к Рождеству. А колеса деревянные отпиливал от бревна. «Для суда это не аргумент, — подумал Митч, — но разве ей объяснишь?» — Помнишь, Митч? — Да, — он швырнул сигарету на пол и уставился на тлеющий окурок, — да, помню. — А раз сделал упряжь, чтобы Мехико тащил тележку. Только раз — через год я уже так выросла, что Мехико бы не потянул. «Хорошо, когда человек силен и неуязвим, — думал Митч. — Свэл — как камень, ничто его не берет». * * * Когда Джесси вышла, Джой осталась в постели. «Нет, не может быть, — думала она. — Ничего не случилось». Наглый хохот Свэла отдавался в ее ушах. «Года три назад он бы на такое не решился. Даже два. Тогда я могла делать с ним что хочу. Неужели я так изменилась за три года? Да нет, ерунда. В зеркале я вижу себя прежней. Будь у меня фото трехлетней давности, все равно бы не найти разницы. Тот тип на автобусной остановке, он ведь сразу предложил меня подвезти. И такое знакомое было у него выражение лица… Правда, ему уже за сорок, и он явно из тех дешевых бабников, что не пропустят ни одной юбки, кроме собственной жены… И разило от него жевательным табаком… Ладно, ничего, подумаешь — прошлась пешком! То ли дело — помощник шерифа, который караулил Свэла, Харви его звали. Он был не женат, и большой шутник. С ним встречаться было одно удовольствие. Да, умел показать женщине, что ее нельзя не замечать и не хотеть… только вот дурацкая привычка хохотать неизвестно с чего. А фотограф из Хьюстона, что снимал процесс и уговорил меня сняться голой для своей коллекции? Ему-то я подошла, а? Старух для коллекции не снимают. Такой с первого взгляда может оценить красивую женщину, хоть сам и оказался слабаком, нес всякую чушь и именовал меня Нарциссой… Очень мило. Да и сам он был мил, только пил не просыхая и всегда сидел без денег. И меня никогда ни о чем не просил — только сняться, будто я настоящая модель. А мне это нравилось. Мужики такие свиньи, им бы только переспать — и все. Но он оказался не таким. Снимок вышел неплохой, так хотелось оставить на память, только Харви очень уж просил, пришлось подарить. Вовсе я не изменилась. Просто вот сижу в такой дыре без гроша и не знаю, как отсюда выбраться. А ведь мне всего двадцать восемь… Господи, как несправедливо! Есть от чего впасть в отчаяние! А тут этот Митч! Терпеть его не могу. Но улыбнись я ему — станет как ручной. Совершенно не в моем вкусе, но зато только помани — прибежит, как собачка. Надо же, гордый какой — смотрит сквозь меня да еще считает, что я порчу девчонку. Да стоит мне пальцем шевельнуть — будет таскаться следом, пока не надоест». * * * Уже за полночь Свэл О’Нили поднялся по насыпи и вышел на шоссе. Дождь все лил, и он промок насквозь. Вода текла по волосам, хлюпала в ботинках, раненую руку жгло, как огнем. Зато в кармане куртки он ощущал приятную тяжесть револьвера. На правой руке болтались наручники, но второй браслет был пуст. «Ни за что на свете еще раз не решился бы, — думал он. — Но что же было делать? Ладно, если уж пришлось, хорошо, что с Харви. Шутник он был что надо, вот эта шуточка и останется ему на вечную память. Правда, все его фокусы устарели раньше, чем пришли ему в голову. Кроме выдумки с фотографией. Тут он был силен. Так что с Харви это оказалось легче, чем с кем бы то ни было». Повернув направо, он зашагал в ту же сторону, куда ехала их машина. Дойдя до середины моста, услышал, как плещет внизу вода, вытащил из кармана нож и отшвырнул его как можно дальше. 6 К утру дождь перестал. Солнце встало в тумане, который поднимался от реки к соснам на холме. Митч уже успел пройтись по полям и теперь направлялся к дому, недоверчиво поглядывая на небо в надежде на солнечный денек. Даже если установится хорошая погода, работать на верхних полях можно будет только через пару дней, не раньше, а пахать — не меньше чем через неделю. Из загона он вывел мулов, и те сами поплелись на луг. Мехико, выбравшись из будки, ткнулся в его ладонь черным мокрым носом. Дружески похлопав пса, Митч зашагал дальше. Со стороны дома долетели возбужденные голоса. На углу он столкнулся с Джесси, мчавшейся в конюшню. Там она упала на кучу немолоченого маиса, сжалась и прислонилась к стене, закрыв руками лицо, не плача, но дрожа всем телом. — Что такое? Что с тобой, Джесси? — испугался он. — Уходи, Митч. — Чем тебе помочь? — Ничем, — глухо бросила она. — Уходи, не бойся, все пройдет. Сжав зубы, он торопливо пересек двор. Кэс с Джой сидели на пороге, Прентис Джеймисон расхаживал перед ними, отчаянно жестикулируя. — Он сбежал, Митч, — торопливо выпалил он, пока не опередили остальные. — Исчез, — добавил Кэс, — только его и видели. — Убил полицейского! — не унимался Прентис. — В новостях только об этом и речь! Разбил машину, пристрелил полицейского, не нашел ключа от наручников и отрезал тому руку ножом! — Что-что? — переспросил Митч. — Отрезал полицейскому руку, к которой был прикован наручниками, — пояснил Прентис, не замечая вспышки гнева в глазах Митча. — И ты это рассказывал при Джесси? Трепло чертово! — Митч шагнул к Прентису. Тот шарахнулся, прикрываясь руками. — Я же… Я же не хотел… Опустив голову, он повернулся, чтобы уйти. Кэс хотел было вмешаться, но, взглянув на Митча, передумал. — Спасибо за новости, Прентис, — демонстративно игнорируя Митча, крикнула Джой. Прентис удалился, шаркая ногами. Кэс беспокойно заерзал. — Не годится так с соседом, Митч… Митч вспомнил Джесси, сидевшую в конюшне, и сжал зубы. Разумеется, болван Прентис не хотел ничего плохого, зато в следующий раз хорошо подумает, что рассказывать при Джесси. — А как насчет Джесси? — холодно спросил Митч. — Она рано или поздно все равно бы узнала. А он больше к нам не придет. — Я скучать не буду! — Но мы ничего не узнаем насчет Свэла! — Вот и славно. — Теперь Митч смотрел на него в упор. — Я такими новостями сыт по горло. Кэс вздохнул и опустил взгляд. — Сердце у тебя — как камень. Родной брат тебя не волнует. — А чем мы ему поможем, слушая новости? — Брат тебя не волнует, — повторил Кэс, извлекая большой грязный платок и по-детски промокая глаза. — Видит Бог, я хотел воспитать своих детей добрыми христианами, но Господь наказал меня, дав им такие черствые сердца… «Не хватало, чтобы этот старый олух еще разревелся», — подумала Джой и похлопала его по руке. — Не берите в голову, Кэс. Все будет хорошо. — Какой ужас, — продолжал хныкать Кэс, — на моего мальчика охотятся, как на зверя, может быть, он ранен, а мы ничего не знаем! Может быть, его уже убили? А у нас даже радио нет! И всем наплевать, все такие бесчувственные! Митч презрительно взглянул на обоих и отвернулся. Чтобы успокоиться, пошел колоть дрова, изо всех сил круша дубовые поленья и стараясь ни о чем не думать. Он заметил, как Джесси из конюшни прошла в кухню, ничего не замечая по сторонам. Проводив ее взглядом, Митч вдруг едва не выронил топор: Кэс, не видя его, с веревкой в руках свистом подзывал Мехико. Когда Митч подошел ближе, Кэс уже обвязывал собачью шею. — Ты куда собрался? Силясь унять вспышку гнева, Митч, прекрасно зная, что разговоры уже не помогут, сдерживал голос, чтоб не услышала Джесси. — Мне сын важнее собаки, — страдальческим голосом заявил Кэс. — Ему легче станет, если ты прилипнешь к приемнику? — Свэлу это не поможет, но Господь ему даст знать, что хоть кто-то о нем беспокоится… «Не пустить его? — подумал Митч. — Сил у меня хватит. Но что дальше? Поднять руку на отца? Но тогда уже нельзя дальше жить под одной крышей. Свэл так поступил, когда старик продал его гитару: ударил и обругал так, что на всю жизнь запомнилось. А мне уезжать нельзя. Если я пойду работать на лесопилку или еще куда, не смогу забрать с собой Джесси. И что с ней здесь будет?» — Ну иди, — лицо его побагровело от гнева. — Если уж решил, то иди, пока она тебя не видит. 7 «Самая драматическая погоня в истории штата. Как вы помните, три дня назад О’Нили совершил побег: ему удалось сбить с дороги и опрокинуть автомобиль, в котором его перевозили в федеральную тюрьму для отбытия пожизненного срока за вооруженные ограбления. Эти события могут стать самым громким уголовным делом в наших местах за последнее десятилетие. Сам же гангстер Свэл О’Нили по кличке Бешеный Пес заслуживает титула „врага общества“. Напомним, что в прошлом году он предстал перед судом за убийство другого гангстера в разборке между бандами, занимавшимися рэкетом владельцев игральных автоматов. Но накануне процесса исчез свидетель обвинения и О’Нили был оправдан. Три месяца назад он один, без помощников, средь бела дня совершил неслыханно дерзкое ограбление почтового вагона. При погоне в перестрелке им был ранен один из охранников, и хотя О’Нили удалось уйти на угнанной машине, многие свидетели его опознали. Три недели полиция неустанно шла по следу. Тем временем О’Нили совершил еще ряд налетов, в основном на заправки, и потом исчез. Только благодаря настойчивости полиции его удалось обнаружить в ста километрах от Хьюстона и после ожесточенной перестрелки взять живым. Нынешний побег сопровождался одним из самых зверских преступлений в истории штата. Видимо, О’Нили сумел схватить руль или оглушить шофера, когда машина на большой скорости спускалась к мосту. Автомобиль рухнул с двадцатифутовой насыпи, полицейский, сидевший за рулем, сломал шею и умер мгновенно. Тот, с которым был скован О’Нили, остался в живых, но был застрелен из собственного револьвера. После этого и было совершено преступление, ужаснувшее всех и сплотившее ряды полиции, которая теперь поклялась обязательно поймать О’Нили, чтобы тот ответил за свои злодеяния. Не найдя ключа от наручников, гангстер хладнокровно отрезал руку убитого. За последние шестьдесят часов, несмотря на объединенные усилия полицейских половины штата, обнаружить след преступника не удалось. Спустя несколько часов после того, как стало известно об аварии, власти перекрыли все шоссе в радиусе ста миль. На автобусных станциях и железнодорожных вокзалах установлено наблюдение. До сих пор не поступало никаких сведений об ограблениях, совершенных человеком, похожим на Свэла О’Нили. Присланные собаки-ищейки помочь не смогли. Если О’Нили шел по шоссе, его следы затерялись среди выхлопных газов проезжавших машин. Полиция допускает, что его мог подобрать какой-то водитель, но опрос местных жителей эту версию не подтверждает. Неизвестно, насколько пострадал О’Нили при аварии, но остаться невредимым он мог только по чистой случайности. Он был в брюках и куртке синей саржи, белой рубашке без галстука и коричневых туфлях. Еще у него был ковбойский кожаный ремень с серебряной пряжкой. Головного убора не было. На его правой руке остались наручники. Он вооружен, и полиция предупреждает всех, что он очень опасен. Недавно мы получили любопытное дополнительное сообщение. У машины в грязи обнаружен ключ от наручников. Может быть, его выбросил Харви Данхем, полицейский, с которым был скован О’Нили. Коллеги погибшего убеждены, что Данхем перед смертью успел выбросить ключ из машины, чтобы не дать О’Нили уйти. Этот героический поступок будет долгие годы служить примером исполнения служебного долга. Поздно вечером руководство полиции выразило удивление тем, что О’Нили так долго удается избегать расставленных сетей. Ведь приметы его уже известны повсюду, а наручники заставляют постоянно прятать правую руку. В таком положении долго ему не остаться незамеченным, и власти убеждены, что в ближайшие часы преступник будет пойман…» Кэс повернул выключатель. Продавец ведь советовал экономить батарейки. Когда они сядут, придется покупать новые… А на какие шиши? Да что толку голову ломать? К тому времени дела пойдут на лад, они соберут урожай, получат деньги и смогут купить и батарейки, и все прочее. Ничего нового он не услышал. То же, что и вчера вечером. Будь хоть что-то новое, тут же сообщили бы. Старик ласково погладил синий футляр из блестящей искусственной кожи, еще раз оглядел красивый корпус приемника и попытался вспомнить его цену. Нет, стоил он недорого — ведь наличными взяли с него всего десять долларов… 8 С сорняками бороться можно. Это совсем не трудно, когда нет дождя. От восхода и до заката погонял он мулов, шлепая их вожжами по мокрым бокам, щелкая кнутом и осыпая ругательствами, когда те замедляли ход. Обеденный перерыв он считал напрасной потерей времени, торопливо проглотив еду, торопился обратно в поле не дожидаясь, пока подсохнет мокрая от пота рубаха. Еще пару дней, и холм будет вспахан, а к тому времени и низина просохнет, и он сможет продолжать… Возвращался он уже в темноте, мокрый, обгоревший на солнце, до смерти измотанный, и садился ужинать при свете лампы, моля Бога, чтобы погода оставалась ясной. Сидя в самом дальнем углу, Кэс все жаловался на боль в ногах, которая не давала ему выйти в поле и которая все нарастала, пока шла охота на их Свэла. Джесси молча неподвижно ждала у плиты, пока тот уйдет, и садилась есть только после этого. В тусклом свете лампы золотились волосы Джой, в душном ночном воздухе от нее исходил слабый аромат, словно напоминание о несбывшихся надеждах. Еще два дня выдались ясными и теплыми. Митч вспахал весь холм, безжалостно подгоняя мулов, словно изможденный ангел мести, избивающий демонов. Кэс все не отходил от приемника, содрогаясь каждый раз, когда их фамилию слышали тысячи людей. Свэла так и не нашли. Он исчез. Свэл исчез, испарился. Днем, валяясь в постели, Джой пыталась уснуть. В кухне гремела посуда, в гостиной бубнил приемник. Было жарко. Она сняла платье и сорочку, оставшись в весьма вызывающих трусиках и бюстгальтере. Приоткрыла дверь, надеясь хотя бы на сквозняк. «Надеюсь, Кэса не понесет на кухню, — думала она. — А впрочем, черт с ним. Не стану я париться в платье только из-за него…» Прикрыв лицо рукой от света, она тут же ее убрала — так было еще жарче. Рядом на сундуке валялся ее раскрытый чемодан. Нехотя повернув голову, оглядела она ворох платьев, пересыпанных пудрой, груду белья, накупленного в дешевых магазинах, свою последнюю пару чулок, и ей захотелось закричать. «Господи, может, мне умереть и покончить со всем этим раз и навсегда? Что я здесь делаю, на этой кровати, в такую жару? Вот что есть у меня в двадцать восемь лет: чемодан с дешевыми тряпками, которые не наденет и захудалая шлюха, дурацкое замужество за гангстером-неудачником, до того — за еще более жалким букмекером, продававшим информацию таким же жалким людишкам на ипподроме… а до этого… но зачем вспоминать жалкие лачуги и жалких типов… Изумительная Джойс Гэвин Брассер О’Нили! Жалкая голодранка, у которой не было ничего, кроме красоты, а теперь и той не осталось. Еще несколько лет, и я стану старухой нищенкой, никто в мою сторону и не посмотрит. Есть от чего веселиться!» И она заплакала. Но, дав волю слезам, вдруг почувствовала, что в комнату кто-то вошел. Обернувшись, сквозь слезы увидела Джесси, испуганно застывшую на пороге. — Что случилось, Джой, тебе плохо? Вытерев глаза рукой, Джой кивнула. Джесси, отыскав в чемодане носовой платок, протянула его. Джой утерла глаза, но тут же снова всхлипнула. — Что случилось, Джой, — повторила Джесси. — Я могу тебе помочь? — Я думала о Свэле, — соврала Джой. И тут же заверила себя, что так и было. — Извини! — Бедная! — Глаза Джесси тоже застлали слезы. — Мне так жаль тебя и его… Джой заплакала вновь. Присев на край кровати, Джесси робко положила руку ей на голову. Джой прижала девочку к себе, уткнулась лицом в простыню и зарыдала еще пуще. — Джесси, Джесси, я так одинока! — простонала она. — Никого у меня нет! Красота моя пропала… Ничего у меня не получается… 9 Джесси ласково погладила ее по голове. — Джой, ну что ты говоришь! Ты же знаешь, все не так: у тебя есть мы, и никого красивее тебя я в жизни не видела. — Не надо, милая, — перебила ее Джой севшим голосом. — Спасибо тебе за добрые слова, только это ни к чему. — Но ведь я на самом деле так думаю, Джой. «Может, она и права, — подумала Джой. — Странная девчушка — ни соврать, ни покривить душой не может». — И не думай ты все время про Свэла, — продолжала Джесси. — Понимаю, тебе нелегко, но не стоит так надрывать душу. Подожди-ка… Она вышла и вернулась с водой и полотенцем. — Ты умойся, Джой, и станет легче. Я сейчас принесу твою косметичку, а пока ты будешь причесываться, я поглажу тебе платье. Красота пропала! Надо же такое придумать! Пока Джой усаживалась на кровати, Джесси, осторожно поставив рядом с ней миску, принялась искать в чемодане косметичку. — Тебе какое платье погладить? — спросила она. — Даже не знаю, — грустно всхлипнула Джой. — Все такие ужасные… — Что ты говоришь, у тебя такие красивые платья! Хочешь это, в цветочек? Ты его еще не надевала… — Хорошо, пусть, — равнодушно согласилась Джой. От холодной воды ей полегчало. После умывания стала причесываться, и это, как всегда, подняло ей настроение: она так любила ощущать, как скользит расческа по волосам, любила взмахом головы отбрасывать тяжелую волну на плечи… Но приятнее всего было восхищение в глазах Джесси. Та вернулась с выглаженным платьем, растянув его на вытянутых руках. — Наденешь, Джой? Достать тебе сорочку? — Нет, сейчас слишком жарко, — отмахнулась Джой, натягивая легкое платье без рукавов, с большими бантами на плечах. — Завяжи мне банты, ладно? — А у меня получится? — Ну конечно, это же так просто. Сидя на кровати, она следила, как девочка с почти религиозным благоговением завязывает широкие ленты. Потом принялась причесываться снова. — Принеси-ка мне зеркало, милая. То, с веранды, ладно? Принеся зеркало, Джесси держала его все время, пока Джой приводила себя в порядок и удовлетворенно вглядывалась в свое изображение. Выглядела она теперь ухоженно и эффектно, синие банты на плечах походили на больших бабочек, краснота вокруг глаз прошла, и никто бы не догадался, что она плакала. — Ты так хороша! — вздохнула Джесси. Она счастлива была услужить Джой, это помогало хоть на время забыть о тех страшных делах, что натворил Свэл. — Правда, ты так думаешь? — спросила Джой. Откинув голову назад, она прикрыла глаза. «Чего я раскисла? — спросила она себя. — Совершенно ясно, я совсем не изменилась. И нечего впадать в панику. Да, у меня нет ни гроша, и этот скот хохотал мне в лицо, а Митч делает вид, что меня не замечает — можно подумать, он единственный на свете мужчина! А Харви? А тот фотограф? Не мешало бы намекнуть ему про них…» Но к чему на него тратить время? На черта мне сдался этот голодранец? Подумаешь, Грегори Пек нашелся! Я-то знаю, в чем дело: он меня просто боится, и все. Делает вид, что я его не стою, а сам боится. А сам готов исполнить любую мою прихоть. Да, скоро я так и сделаю. — Но ты же в самом деле красавица! — не унималась Джесси. — Ну что, тебе уже лучше? — Милая, — улыбнулась Джой, — я чувствую себя совсем другим человеком. 10 Кэс уже поужинал и встал из-за стола. Джесси машинально жевала бобы с маисовой лепешкой, думая совсем о другом и почти забыв о еде. Уже стемнело, но в кухне по-прежнему было очень жарко. Над лампой, стоявшей на плите, кружила ночная бабочка, на улице пели птицы. Подняв голову, Митч обнаружил, что на него смотрит Джой. — Как дела в поле, Митч? — Неплохо, — он был удивлен — делами она интересовалась впервые. В платье с большими бантами на плечах, на которые падала золотая волна волос, она смахивала на кинозвезду или модель с обложки журнала. — Надеешься справиться? Поставив на клеенку локти и оперев на руки подбородок, она с интересом и одобрением его разглядывала. — Если не начнутся дожди… Ему было приятно смотреть на нее, и он рассердился при мысли, что возбужден. — Он тебе помогать не собирается? — спросила Джой. — Не знаю, — отрезал Митч. Он был слишком горд, чтобы кого-то уговаривать. — У него что, ревматизм, или это приемник его парализовал? — Не знаю, — упрямо повторил Митч. Он-то знал, что она права, но это семейное дело ее не касалось. Кэс уже ни на что не годился, но не обсуждать же его с чужим человеком… — Это некрасиво с его стороны, — заметила Джой. — Да не в этом дело, — Митч пожал плечами. — Главное — была бы хорошая погода. Не будет дождей — я справлюсь сам. — А если будут? — Тоща наш урожай пропадет. Об этом ему и думать не хотелось. Джесси взялась за мытье посуды, он встал и вышел во двор покурить. Через распахнутые двери и окно неслось непрерывное кудахтание приемника, и деться от него было некуда. Не спеша подойдя к конюшне, он облокотился на ограду. Докурив, бросил окурок на землю и втоптал его в пыль. Услышав за собой легкие шаги, обернулся, ожидая увидеть Джесси, но силуэт казался более стройным и при лунном свете он различил золотые блики волос Джой. — Это вы, Митч? — негромко спросила она. — Я заметила огонек сигареты. — Да, я, — сказал он, подумав: «И чего ей дома не сидится?» — Вот теперь я вас вижу. Она протянула руку, желая опереться на ограду, и как будто случайно задела руку Митча. Он не реагировал. — В доме такая жара… — Здесь не лучше. — Почему же, здесь все-таки прохладнее. И такая ночь! Так бы и смотрела на звезды. Вы названия их знаете, Митч? — Нет. Только Полярную звезду. — И можете ее показать? Я так никогда не умела. — Видите Большую Медведицу? Теперь попробуйте продолжить ее заднюю часть. — Все равно не получается. Покажите мне, Митч! Она подошла вплотную, он почувствовал запах ее духов. Горло перекрыл какой-то комок, он боялся говорить, зная, что голос сорвется. Молча показал рукой на север, отыскав звезду над самыми верхушками деревьев. — Не вижу, — настаивала она, — не могу понять, куда вы показываете. Дайте, Митч, я прослежу по вашей руке. Теперь она почти коснулась головой его подбородка и уставилась туда, куда он показывал, положив руку на его плечо. Золотые волосы щекотали его шею. Откинув голову назад, она взглянула на него широко раскрытыми глазами. — За что вы меня не любите, Митч? — вполголоса с придыханием спросила она. Он ощутил, как в висках пульсирует кровь, словно под водой он надолго задержал дыхание. Грудь сдавило тисками, и мучившее ночами желание нахлынуло мгновенно. Миг — и он сможет успокоиться… Непослушными руками он обнял Джой, ощутив упругость тела под тонкой тканью. Но тут же оторвал руки и, схватив за плечи, сильно толкнул. Джой качнулась назад, споткнулась на высоких каблуках, замахала руками, но не удержала равновесия и рухнула в пыль. Оголенные бедра белели в лунном свете. Задыхаясь, он уставился на нее, облизнув пересохшие губы. — Что, не можете подождать, пока его убьют? — рявкнул он и, повернувшись спиной, зашагал сам не зная куда. Даже не одернув юбку, поникнув, она лежала в пыли, вне себя от бешенства, стыда и унижения. Поднесла руку ко рту и закусила ее до крови. В ее жизни появилось теперь второе большое чувство. Первым была любовь к себе. Вторым стала ненависть к Митчу. 11 Вечером он спустился к реке. Вода стояла слишком высоко. Дождей уже неделю не было, но вода все прибывала, мутная, в клочьях пены. За день река поднялась еще на дюйм! Дважды в жизни видел он, как вздувается река от потоков с гор. Первый раз это случилось семь лет назад, когда река едва не залила нижние поля. В тот год Свэл ушел из дому. Митч повернул в поле, довольно разглядывая кучки травы, увядшие на ярком солнце. «Может, урожай и не пропадет, — подумал он. — Сорняки еще остались, и убирать будет нелегко, но хлопка будет много. Лишь бы снова не полил дождь и не разлилась река. Пока ничего страшного, но вид ее мне не нравится». Кэс дремал в кресле. Приемник он выключил — берег батарейки. Джой расхаживала взад-вперед по душной спальне, временами останавливаясь и прикладывая к глазам платок. — Я не знаю, что делать, Джесси, — говорила она. — Он меня пугает. Может быть, бояться смешно, но я совершенно не знаю, что делать. Вдруг он снова начнет? Сидевшая на кровати Джесси уставилась на нее широко раскрытыми от волнения глазами. — Нет, Джой, не бойся, я вообще не знала, что он на такое способен. Нет, Митч больше такого не сделает. — Я тоже так думала, — огорченно возразила Джой, — в том все и дело. Потому я и рассказывать об этом не хотела. Но раз ты все видела своими глазами, нет смысла скрывать. Не явись ты тогда, Бог весть что могло случиться. Видно, он заметил тебя и испугался. Я все время ничего не говорила — ты еще ребенок, а он твой брат… но раз ты сама его застала… Рано или поздно все равно узнала бы правду. Мне всегда удавалось сбежать от него, но на этот раз не повезло — споткнулась и упала. Это было ужасно… Нет, я на него не злюсь, Джесси. Таковы уж мужчины, и ничего с этим не поделаешь. Когда они остаются с красивой женщиной… Я ведь хороша собой, правда, хотя и не то, что раньше, так что толку обижаться! Но так обращаться с женой собственного брата! И Свэл к тому же попал в такую историю… Только не подумай, милая, что я обиделась или что. Но я просто боюсь. Что мне теперь делать, Джесси? Что делать? Она бросилась на кровать, обхватив голову руками, но долго не выдержала и вновь заходила по комнате. — Постарайся забыть об этом, Джой, — взмолилась Джесси. «Как Митч мог пойти на такое? Но ведь я сама видела Джой, лежавшую в пыли с задранной юбкой!» — Я пытаюсь, милая, я стараюсь. Не хочу раздувать историю из-за пустяка. Девушкам часто приходится постоять за себя, когда мужчина теряет голову. Мне тоже случалось, но никогда… ведь он брат моего мужа! Остановившись у окна, она выглянула во двор. — Придется мне уехать, — грустно сказала она. — Другого выхода просто нет. Ведь это дом Митча, а не мой. Если так пойдет и дальше, лучше мне уехать. Я готова хоть сейчас, только вот тебя жалко оставлять, мы ведь так подружились. Правда… не хотела я тебе говорить… Она обернулась, на глазах блестели слезы. — Я бы сразу уехала, только у меня больше нет денег. Все, что было, я оставила Свэлу, там… Подбородок ее дрожал, казалось, она вот-вот расплачется. Но Джой справилась с собой и сказала: — Только никому не говори, мне и так стыдно сидеть у вас на шее! — Как ты можешь говорить такое, Джой! Все мы очень рады, что ты живешь с нами! — обиженно возразила Джесси. — Я тебе верю, милая, — устало улыбнулась Джой. — Я знаю, что все вы мне рады. И понимаю, что поступок Митча тут ни при чем. Надеюсь, он не собирался воспользоваться моим положением. Я тебе вот что хотела сказать: я написала своей подруге в Хьюстон. Дороти манекенщица, мы раньше вместе с ней работали в большом магазине. Короче, я написала ей и попросила немного денег на дорогу, чтобы я могла подыскать себе работу. Когда она пришлет, я тут же уеду, но нужно время… А пока я буду ждать деньги, давай держаться вместе, по крайней мере при Митче. Ведь при тебе он не решится дать себе волю. Сестру-то он достаточно уважает, чтоб не пытаться… Прости, что я такое говорю, но мне так страшно! Нет, ничего ужасного не случилось, но мне и так тяжело из-за того, что я сижу без денег, и бедный Свэл не выходит из головы… Митч вернулся поздно. Джесси, окинув его недобрым взглядом, поставила на стол кастрюлю с супом. — Что там на ужин, Джесси? Так есть хочется! — Что, сам не видишь? — холодно буркнула та, подавая тарелку Джой. Митч удивился было, но тут же забыл, у него были причины для беспокойства посерьезнее: вода в реке поднялась еще выше. — Насчет Свэла ничего нового, — сообщил Кэс, появившийся из гостиной, волоча ногу. — Бедняга Свэл, — грустно протянула Джой, — какая жуткая история! «Ну, наконец-то до нее дошло, что с бедным Свэлом приключилась действительно жуткая вещь, — подумал Митч. — А где она была три года назад?» — Вы были очень дружны со Свэлом, Митч, ведь правда? Наверное, вы часто о нем вспоминаете? Джой грустно улыбнулась ему. Джесси украдкой покосилась на Митча и тут же отвернулась. «Нет, точно она словно с Луны свалилась. Только заметила, что Свэл не в гости уехал? А что произошло с Джесси?» Поев, Митч отправился покурить во двор. Где-то далеко гремел гром. Воздух стоял душной стеной, как в комнате с запертыми окнами. «Черт, — подумал он, — в реке и так уже полно воды…» Джесси принялась за мытье посуды. Джой заметила, что таз почти пуст, и обрадовалась. — Схожу я за водой, — улыбнулась она. — Ведь нужно все ополоснуть. — Не надо, — мотнула головой Джесси. — Митч принесет. — Дай мне хоть что-то сделать, — и Джой пошла к дверям. Джесси нерешительно взглянула на нее, многозначительно кивнув в сторону двора. Но Джой только покачала головой и улыбнулась. Митч стоял спиной к колодцу, глядя в сторону долины. Подняв ведро с водой, она налила в таз и пошла назад, не сводя взгляда с Митча. Тут он обернулся к ней, угрюмо предложив: — Давайте помогу! — Да ничего, я сама, — сказала она, но тут же поставила таз на землю и схватилась за спину. — Что? — он шагнул к ней. — Должно быть, прострелило, — слабым голосом выговорила Джой, не разгибаясь, словно от боли. — Идти сможете? — он осторожно взял ее под локоть. Она пронзительно вскрикнула и пошатнулась, будто падая. Митч подхватил ее, и в тусклом лунном свете фигуры их слились в одну. Увидев, что на ее крик на порог вышла Джесси, Джой резко оттолкнула Митча, схватила таз и помчалась в дом. 12 Свэл О’Нили соскочил с товарняка, когда тот приблизился к хьюстонскому депо, и зашагал через пути. Уже больше суток прошло с того момента, как он поднялся на насыпь и вышел на шоссе. Неподалеку от моста он наткнулся на пути, вскочил в проходящий поезд и до рассвета ехал в нем. Потом весь день прятался на заброшенной ферме, а на закате сумел сесть в другой товарняк. Он был в плаще, украденном у пьяницы, спавшего беспробудным сном в скотном вагоне. Наглухо застегнув его и сунув руки в карманы, он мог сойти за такого же бродягу, но все же старался держаться подальше от чужих глаз. Избегая освещенных мест, он двигался причудливым сложным маршрутом. «Только бы она была дома! Если она по-прежнему работает вечерами, то должна быть у себя. Если, конечно, не ушла к кому-то. Но это вряд ли. Странная она все-таки. Мужики к ней так и липнут, но она всех отшивает…» Жила она над магазином подержанных мотоциклов, в грязном сером районе. На углу еще была открыта аптека. Когда мимо медленно проехала полицейская машина, по спине у него пробежали мурашки и волосы встали дыбом. «Я всегда их чую, — подумал он. — Если доживу до старости, и тогда их буду чуять по запаху, как волк, даже ночью проснусь и зарычу». На доме была табличка: «Меблированные комнаты и квартиры». На второй этаж вела темная лестница, в коридоре горели лампочки без абажура. Никого нигде. Он неслышными шагами пошел по истертому ковру, пропитавшемуся застарелой пылью. «Худо дело, если ее нет, — подумал он. — Не могу же я всю ночь простоять в коридоре. А если она переехала и откроет чужой? Если меня в конце концов и поймают, то только из-за усталости. Они сменяют друг друга, а ты один целые сутки напролет. Даже когда спишь, нервы на пределе. А захочешь отдохнуть — лучше сдаться сразу. Убийцу полицейских они примут с распростертыми объятиями. Вот и отдохнешь как следует, в дальней комнате под светом лампы в лицо…» Последняя дверь справа. Под ней полоска света, из квартиры — негромкая музыка. «Это Дороти, — подумал он. — Жильцам запрещено включать радио после половины одиннадцатого, но она все равно включает, тихо-тихо, и садится поближе». Он чуть слышно постучал. Безрезультатно. Постучал сильнее. За дверью раздались шаги, женский голос: — Кто там? — Лафкин, — так назывался город, где они познакомились. Она была официанткой, он работал на лесопилке. Давно, еще до первых неприятностей с полицией, но она не могла его не узнать. Дверь открылась, он бесшумно вошел, и дверь закрылась. В комнате ничего не изменилось. Выходившее на улицу окно было закрыто шторой. Справа — дверь в крохотную кухню, прямо — в ванную, старая кровать с облупленной эмалью у стены. Между дверью и шкафом — старый диван с потертыми подушками. У окна в изголовье кровати — столик с дешевенькой лампой и старым приемником с заклеенной пластырем трещиной на белом пластмассовом корпусе. Она стояла в нескольких шагах, не говоря ни слова, чем-то смахивая на индианку — то ли сдержанностью, то ли очень прямой осанкой. Высокая и худая, с черными прямыми волосами до плеч и темно-карими, почти черными глазами. Много раз он спал с ней, скрываясь от полиции. А потом не раз вспоминал, как она лежала рядом, глядя на него широко раскрытыми глазами. Нет, странная она, эта Дороти! — Привет, Дороти! — сказал он. Подошел, обнял за плечи и хотел поцеловать, но она отстранилась. — Что, ты мне не рада? — Давай плащ, — сказала она. — Я его повешу. Он снял плащ, и наручники блеснули на руке в свете лампы. Взглянув на них, она тут же отвела глаза. Взяла плащ и отнесла в ванную, потому что с него стекала вода. Он сел на диван. Перед ним на столике лежала пачка сигарет. Он их взял, положив пустой браслет на столик. — Мешает? — спросила Дороти, сев напротив на кровать и сложив руки на коленях. — Не обращай внимания, — равнодушно отмахнулся он. — Все равно он был уже мертв, так что рукой больше или меньше — ему без разницы. — Я не могу их видеть, — она побледнела. — Так что не надо о них. Что ты теперь собираешься делать, когда за тобой вся полиция охотится? — Оставаться здесь, пока не минует опасность и пока я не избавлюсь от этого украшения. Раздобуду новую одежду и попробую пересечь границу штата. Тут она заметила разорванный рукав куртки и лохмотья окровавленной рубашки. — Ты ранен? — Напоролся на стекло, — равнодушно бросил он. — Ничего страшного. — Может воспалиться, надо бы перевязать. — Ничего не будет. — Ты ел? — Это не к спеху, — он пристально взглянул на нее. — Утром поедим. А сейчас пора спать. Уже поздно. — Ты не голоден? — Голоден, но не так, — ухмыльнулся он. — Я что-нибудь все-таки приготовлю. Спорить он не стал и прошел за ней в кухню. Там стоял маленький холодильник, раковина и двухконфорочная газовая плита. Он сел за стол, она достала из холодильника ветчину, сделала два бутерброда и положила перед ним на тарелку. Потом налила стакан молока и села напротив. — Кто живет сейчас по соседству? — Никого. Жила девчонка-проститутка, приводила каждый вечер нового мужика. Но на той неделе устроила такой погром, что администратор вызвал полицию и ее забрали. Когда он покончил с бутербродами, они вернулись в комнату. Он сел на диван, она — на кровать. Он курил, Дороти старалась не смотреть на наручники. Сейчас она была еще молчаливее, чем обычно. Прежде она говорила больше, часто улыбалась, а когда смотрела на него, взгляд ее светился лаской. Но теперь глаза ее оставались пусты. Вернувшись с работы, она сняла платье и чулки, надев синее кимоно, полы которого расходились, когда она садилась и закидывала ногу за ногу. Глядя на ее ноги, он подумал о том, сколько времени потерял в тюрьме. Перехватив его взгляд, она, покраснев, одернула кимоно. — Мне с утра понадобится ножовка по металлу и тиски. Постараюсь управиться с наручниками днем, когда тут будут реветь мотоциклы. Ничего никто не услышит. Помнишь, как эти чертовы мотоциклы нас будили по утрам? И как мы все утро проводили в постели? Она не ответила, потом после долгой паузы спросила: — Где торгуют такими пилами? — В магазинах инструментов. Но лучше купить маленькую в супермаркете. Там никто не обратит внимания. — А тиски? — Вот за ними придется идти в хозяйственный магазин. Купи самые дешевые, настольные. — Хорошо, я все куплю. — А теперь давай спать. — Можешь лечь на кровати, — она вскочила, словно и ждала, и боялась этой минуты. — Я буду спать на диване. Погасив окурок в пепельнице, он пристально посмотрел на нее. — Что за глупости? Ложись ко мне! — Нет, — она отвернулась. — Что с тобой? — Ничего. — Тоща что это за глупости? — Перестань задавать лишние вопросы. — Ничего себе! В жизни не слыхал более… Ах, вот в чем дело! Ну и повезло же мне: столько времени не был и вот… Не могла раньше сказать? — Дело не в этом. — А в чем, дьявол? Заболела ты, что ли? — Нет, — холодно отрезала она. — Тоща что случилось? — Не хочу, и все. Глаза ее были печальны, но его взгляд она выдержала. Он сел рядом. Попытался обнять за плечи, но она опять отодвинулась. — Ну что ты, милая? — Нет, я же сказала, Свэл, это серьезно. Чувствовалось, что она начинает сердиться. — Ты совсем сдурела. Всыпать бы тебе как следует… — Как хочешь… Вот только шум… — Да не бойся, я не буду тебя бить, — он сел обратно на диван. — Дай подушку. Буду спать здесь, раз тебе дурь запала в голову. — Лег бы лучше на кровать, здесь шире. — Отстань ты со своей кроватью… Он зло взбил кулаками подушку и сунул ее под голову. Диван оказался короток, и ноги его торчали через подлокотник. Она взяла из шкафа ночную сорочку и вошла в ванную. Не видя лица, по дрожанию плеч он понял, что она плачет. Потом она вернулась, накинув поверх сорочки кимоно, погасила свет, он услышал, как она сбросила кимоно и легла спать. 13 Не переставая пилить наручники, он поднял глаза. Дороти уже оделась и собралась на работу. Она по-прежнему старалась не смотреть на наручники, которые теперь были зажаты в тиски. — Так ты ее ни разу не видела? — спросил он, рассматривая пропил. Сталь оказалась куда крепче, чем он полагал, и уже с десяток полотен было сломано. — Нет, — покачала головой Дороти. — Писем тоже не было? — с деланной небрежностью поинтересовался он. Если кто что и знал про чертову стерву, так это Дороти. Но та снова покачала головой. «Чтобы спрятаться от полиции, он явился ко мне, а сам только и думает, как вернуться к этой девке, которая его уже трижды бросала, как только начинались неприятности. И подумать только, я сама их познакомила, когда мы с ней еще работали в Бомонте официантками. Нет, лучше бы мне не дожить до такого. Он и без нее наломал бы дров, но она только и знала, что требовала денег… Когда он пришел ко мне последний раз, я была так рада, что он рядом… Да и раньше, до того, как я их познакомила, я всегда была ему рада. Но теперь — все. Я хотела бы стать прежней и провести с ним ночь, раз ему так хочется. Но не могу. Не могу видеть эти наручники. Дотронься он до меня этой рукой, меня бы вырвало. Жаль, что я тогда не знала, что та ночь станет последней. Постаралась бы запомнить ее навсегда». Дороти встала. — Мне пора, — устало произнесла она. — Ты ведь выходить не будешь? — Что я, псих, что ли? — он на миг поднял голову. — Я вернусь к полуночи — ресторан наш здесь неподалеку, — и она направилась к двери. — Ладно, — равнодушно бросил он, продолжая пилить. Скрежет пилы по металлу терялся в реве мотоциклетных моторов. Когда шум стихал, он откладывал пилу, курил и вспоминал. — Ну-ка посмотри, Бешеный Пес, баба-то что надо, а? — И Харви показывал ему фотографию через решетку. — Ясно, ты видал и получше, ты у нас большой человек, всюду был, все видел. А мы, деревенщина, в этой дыре берем все, что под руку подвернется. Особенно если бабенка ничего себе и не дура повеселиться — как эта. Может, ты с ней даже знаком, земляки, а? «Да, шуточки Харви любил. Но обмишурился, когда усадил меня в машину, оставив одну руку свободной. Там, где он сейчас, ему должно быть без нее одиноко. Ничего, если меня не поймают, я ее отыщу и тогда уж помогу его горю». К полудню он сумел освободиться от наручников, завернул их в старую газету и швырнул под кровать. Дороти выбросит, когда он уедет. Взяв принесенную Дороти бритву, он побрился, принял ванну и надел новый костюм, который тоже принесла она. Брюки оказались широки в поясе, и он стянул их ремнем. «И что дальше? — подумал он. — Выходить мне еще два-три дня нельзя. Только слушать радио и читать газеты, может быть, из них узнаю, где теперь моя законная супруга». Дороти вернулась в четверть первого и, увидев, что он спит на кровати, сама устроилась на диване, чтоб его не беспокоить. Утром ему в голову пришла идея. — Позвони из автомата, — протянул он ей обрывок бумаги с номером телефона. — Закажи междугородный разговор с нашей квартирой. Если она дома, спроси, как дела, но обо мне ни слова — телефон могут прослушивать. — Хорошо, — упавшим голосом согласилась она. Вернувшись, на его вопросительный взгляд покачала головой. — Там теперь новые жильцы. «Значит, она уехала совсем. Если бы вернулась, смогла бы сохранить квартиру, спя с хозяином или торгуя своими фото. Они бы шли нарасхват». — Что ты теперь будешь делать? — спросила Дороти на третье утро. — Постараюсь покинуть штат. Но вначале попробую найти ее. — Когда? — Через день-другой. Тебе не терпится меня выпроводить? — Нет, — возразила она, — можешь быть здесь сколько угодно. — Я все верну, если тебя деньги беспокоят. — Да не волнуют они меня! — Тебя ничего не волнует! Мне никогда бы в голову не пришло, что я смогу три ночи провести у тебя и до тебя не дотронуться. — Мне тоже, — голос дрогнул, она уставилась в пол. — Тоща в чем дело? — Не знаю. Мне все стало безразлично. Окна и двери были закрыты, и в квартире стояла немыслимая жара. Теперь, освободившись от браслетов, он не мог усидеть на месте. Сняв туфли, часами расхаживал взад-вперед, обуреваемый мыслями о Джой. Когда Дороти приносила газету, он тут же вырывал ее из рук и читал о ходе розысков, надеясь прочесть хоть что-то о Джой. И посылал Дороти за новыми выпусками. «Я не могу сидеть тут вечно. Так спятить можно. Мне нужно перейти границу штата и двигать во Флориду. Или куда угодно. Даже если я не узнаю, где эта стерва». На пятый день он дошел до предела. Больше не мог оставаться здесь ни секунды. Кипя от бешенства, готов был выскочить на улицу и пристрелить первого попавшегося полицейского. Но сумел взять себя в руки, зная, что, покинув квартиру, должен будет собрать всю хитрость и хладнокровие, чтобы продолжать игру. С Дороти он уже почти не разговаривал. Когда она уходила на работу, даже не прощался. Минуя почтовые ящики, Дороти машинально заглянула в свой и остановилась — там лежало письмо. Ей не часто приходили письма, и она вначале решила, что это рекламные проспекты. Но адрес был написан от руки. Она вскрыла конверт. Письмо от Джой. «Милая Дороти! Я надеюсь, ты простишь мое долгое молчание, у меня было много неприятностей — ты, должно быть, читала в газетах. Я живу сейчас на ферме у родственников Свэла, они очень хорошо меня приняли в это трудное время. Мистер О’Нили — милейший старик, тебе бы он понравился. Брат Свэла Митч — тоже парень ничего, а их сестренка просто прелесть. Уезжать мне отсюда не хочется, но пора вернуться и подумать о работе. Дороти, я хочу попросить тебя одолжить мне двадцать долларов на автобус и прочие расходы. Тогда бы я смогла приехать к тебе и устроиться на работу. Конечно, родственники мужа не отказали бы, но они столько уже мне сделали, что я просто не могу просить их еще раз. Ты всегда была моей лучшей подругой, Дороти, потому я и обращаюсь к тебе. Долг верну из первой же получки. Надеюсь на скорый ответ. Любящая тебя Джой». Положив письмо обратно в конверт, Дороти шагнула вверх по лестнице. «Отдам, — устало думала она, — раз так ему не терпится ее увидеть. Пусть возвращается к ней в очередной раз». Но сделав несколько шагов, она остановилась. «Ведь если он поедет к ней, его убьют. Его наверняка там ищут. Пойду пока что на работу и подумаю до вечера». Когда она вернулась в половине первого, в квартире было пусто. Свэл ушел, не оставив даже записки. Она застыла посреди комнаты, чувствуя, как наваливается нестерпимое одиночество. Потом разделась, набросила кимоно и села на кровать, уронив руки на колени. Он больше не вернется. Но это было уже не важно. Теперь ей все было безразлично. Даже плакать не хотелось. Немного посидев, она включила приемник, убавила громкость и стала слушать музыку. 14 Миновав пригороды, он взглянул на указатель бензобака: оставалось совсем чуть-чуть. Было уже за полночь, но заправки на шоссе наверняка открыты. «Если уж машину угонять, то с полным баком», — сплюнул он. Но машина попалась неплохая: мощный «линкольн» новой модели. Он миновал пару бензоколонок, слишком ярко освещенных, подыскивая что-нибудь попроще. «На таких заправках даже сидя за рулем ты как на ладони. Все „линкольны“ одинаковы, но моя физиономия слишком часто мелькала в газетах». Он миновал пустыри, поля, потом показался поселок. Все спали, работало только круглосуточное кафе, на углу стоял патрульный полицейский, да мигал светофор. В конце поселка он нашел наконец то, что искал. На пустыре стояла маленькая бензоколонка с единственной лампочкой. Дверь была открыта, молодой парень в заляпанном маслом комбинезоне читал старый номер «Лайфа». Свэл затормозил, парень вышел и вежливо ему улыбнулся. — Добрый вечер, вам полный бак? У него были красивые серые глаза и широкие плечи, из закатанных рукавов торчали загорелые крепкие руки. «Похож на футболиста», — подумал Свэл. — Литров сорок — пятьдесят, — бросил он и пригнулся, словно что-то ища в ящике. Парень взял шланг, потом снова подошел к двери. — Ключ от бака, пожалуйста, — вежливо попросил он. «Черт, опять эти мелочи, — подумал Свэл, — никогда всего не предусмотришь. Вроде ерунда, но такой мелочи может оказаться достаточно, чтобы засыпаться». — Да, — рассеянно протянул он, не отрывая глаз от разложенной дорожной карты, вытащил ключ из замка зажигания и подал в окно. «Что, если его там нет?» — мелькнула запоздалая мысль. Похолодев, он сунул руку в ящик и обнаружил там какой-то ключ с пластмассовой биркой. Заправщик уже успел вернуться, с виноватой улыбкой протягивая ключи. — Ни один не подходит. — Да вот он, этот ключ, — левой рукой Свэл подал его в окно. — Лежал тут в ящичке. Дашь раз жене машину — и ничего потом не найдешь. Счетчик бензоколонки перестал щелкать. Свэл достал бумажник, который взял у Дороти, и протянул пять долларов. Вернув ключ, парень пошел за сдачей. Свэл слышал, как звякнула касса. Машина стояла прямо под лампочкой, так что лицо его оставалось в тени, но Свэлу все равно не хотелось слишком мозолить глаза. Левой рукой он сунул в карман сдачу, а заправщик уже взялся за тряпку. — Стекло протирать не надо, — буркнул Свэл. — Но тут же столько налипло… — парень нерешительно потянулся к шлангу с водой. — Какая вам… Свэл спохватился. Не привлекать внимания. Не делать ничего, что бросается в глаза. Тебя не замечают, пока сам себя не выдашь. — Ладно, давай, — буркнул он. Сложив карту, он сидел, не решаясь поднять голову и посмотреть перед собой. Склонившись над капотом, парень тер стекло тряпкой, но смотрел он на стекло или на него? «Ну давай, посмотри на меня в упор, — подумал он. — И готовься умереть». Нет, у него просто шалят нервы. Парень ничего не заметил, иначе по лицу было бы видно. Заправщик закончил и отошел. Свэл завел мотор. Выезжая на шоссе, взглянул в зеркало и увидел под лампой фигуру в белом, смотревшую ему вслед. «Наверняка запоминает номер. Вернуться и пристрелить? А может, он просто всегда мечтал о таком „линкольне“? Черт бы побрал вечные сомнения!» Дорого шла прямо. Он нажал на газ. Восемьдесят, девяносто, сто… «Через пару часов буду в Луизиане. Жаль, до стервы не успел добраться…» На бензоколонке парень сел за стол и снова взял «Лайф». «Веснушки, — думал он. — Лица я не рассмотрел, так он вертел свою карту. Но вот эти коричневые пятнышки на руках…» Он поднялся и подошел к телефону на стене. — Дайте мне шерифа, пожалуйста… * * * Митч проснулся среди ночи. Духота и тяжелая гнетущая тишина. На деревьях ни листок не шелохнется. Сквозь распахнутую дверь видно было черное небо без звезд. Через несколько минут небо озарилось зарницей, но грома слышно не было. Он сел на кровати и закурил. После вспышки спички тьма казалась еще гуще. «Что меня разбудило? — подумал он. — Словно я чего-то жду. Но чего? Дождя? Он все собирается и никак не пойдет. Может, так и не соберется. Хотя воздух замер, как перед бурей». Который был час? Чувствуя, что больше не уснуть, он швырнул окурок в дверь, оделся и зашагал к веранде. Проходя мимо места, где Джой бросила таз и закричала, он подумал: «И что на бабу нашло? Я хотел помочь, а она стала вырываться, словно ее насилуют. Вот и знай, что у такой в голове!» Он снял фонарь, висевший на гвозде у двери, зажег его и зашагал по тропе, уходившей в долину. Ему не давала покоя река. Прожив на ее берегах всю жизнь, он полюбил ее как старого друга, но знал, на что она бывает способна. Фонарь отбрасывал длинные мятущиеся тени на стволы больших дубов. Вдруг возле самых ног он заметил стремительное движение — огромная гремучая змея с ромбами на спине, на блестящей шелковистой чешуе уползала повыше от реки. Подняв сухой сук, он огрел змею по голове и отбросил далеко в сторону. Плохой знак: в долине гремучих змей немного, и если они поползли на холмы, значит, вода прибывает. Да, вода преградила ему путь гораздо раньше, чем он добрался до берега. Выйдя на старую дорогу, ведущую к броду, он обнаружил, что местами та уже залита грязной водой. Дальше он шлепал босиком по грязи. Вода едва доходила до щиколоток, но река где-то уже вышла из берегов. Возле брода он поднял фонарь над головой. В узком круге света по бурой воде плыл всякий мусор: трава, ветки, гнилые коряги. Потом показалась толстая свая от моста, которая лениво покачивалась на волнах разлива. «Совсем как тогда, — подумал он, — когда Свэл ушел из дому. Дожди кончились, но вода все прибывала. И когда опять пошел дождь, вода тут же хлынула на поля. Еще фут — и она дойдет до дамбы, которую мы построили. Тогда нам пришлось брать у дорожников бульдозер. Но ничего, если понадобится, я справлюсь и лопатой». Так думал он, глядя на реку. 15 Проезжая очередной поселок, он сбавил газ, и тут сзади из-за поворота выскочила полицейская машина, и от воя сирены у него похолодела спина. Он нажал на газ, спидометр показал восемьдесят, сто десять, потом сто тридцать, и стрелка шла все дальше. Дорога была ровная и прямая. Он покрепче сжал руль и включил дальний свет, высматривая возможные повороты. Впереди дорога уходила влево, но так плавно, что он миновал поворот не снижая скорости, слыша только визг резины. «Надо было пристрелить щенка, — думал он. — Он не зря так таращился на меня через стекло. Ведь машину эту еще не начали разыскивать, да и скорости я не превышал. Значит, парень сообщил обо мне в полицию. И наверняка впереди заслон». На такой скорости он не мог оторвать взгляд от дороги, но почувствовал, что отрывается: сирена звучала все тише и свет фар в зеркале заднего вида ослабел. «Отрываться нужно прямо сейчас, — думал он. — Или они будут меня гнать на засаду». Постепенно он терял полицейскую машину из виду. Еще миль через десять ее огни стали временами исчезать. Тогда он притормозил и осмотрелся. Ему повезло: проехав еще немного, слева он заметил каменистый проселок. Повернув туда, выключил все огни и стал ждать. Вскоре преследователи пронеслись мимо. Тогда он вырулил на шоссе и поехал в обратную сторону, как следует разогнав машину. «На несколько минут это собьет их с толку, только жаль — ненадолго. Как только они поймут, в чем дело, тут же сообщат по радио, что дорогу нужно перекрыть в обоих направлениях. На юг тоже нельзя — там залив. Придется бросить машину и искать другой выход». Потом он увидел плохонькую дорогу, ведшую на север. Никого на шоссе не было, и он свернул туда. По узкой разбитой дороге быстро ехать было нельзя, но направление на север его устраивало. Еще чуть дальше он свернул направо. «Если все время держаться северо-востока, — подумал он, — можно попасть на федеральное шоссе, ведущее на север». Часы на щитке показывали два. Многие мили пришлось ему проехать, петляя по извилистым проселкам мимо темных ферм. Местами асфальт сменялся гравием. На одной из грунтовых дорог его застал дождь, и надо было срочно выбираться, пока не размокла земля. В четвертом часу он проехал очередной городишко и нашел въезд на федеральное шоссе. «Пока я приближаюсь к дому, — думал он, набирая скорость. — После моста до него останется миль десять — двенадцать. Надеюсь, никто не обидится, если я не заеду в гости. Сейчас не время для визита». И он холодно усмехнулся. Дождь все лил, напоминая ему ту ночь, когда он совершил побег. «Неужели всего неделя прошла? Кажется, не меньше года». Тут он вспомнил про Джой. «Жаль, что не довелось свидеться. Но сейчас главное — выйти из этой истории живым…» Бесконечная дорога неслась навстречу в сером тумане. Когда начинались строения, он притормаживал, когда они кончались — снова жал на газ, наслаждаясь силой послушного мотора. В одном из городишек он миновал освещенное круглосуточное кафе, у которого стояли несколько автомобилей. Патрульная машина как раз сдавала задом, когда Свэл проезжал мимо. Он сдержал себя и не прибавил ходу, проезжая мимо, чтобы не привлечь внимания. Выезжая со стоянки, полицейская машина осветила фарами «линкольн». Он почувствовал, как сводит спину от напряжения, и едва сдержался, чтобы не вдавить педаль газа в пол. Может, им до него и дела нет, может, сообщение о нем еще не дошло… Тут взревела сирена, и патрульный автомобиль рванулся в погоню. Теперь Свэл вовсю жал на газ. Расстояние между ними вначале сокращалось, но когда скорость дошла до ста сорока, стало прежним и даже несколько увеличилось. «Теперь кто кого, — думал Свэл. — Сто шестьдесят ночью, в дождь… Кто-то точно вылетит с дороги». На полной скорости они проскочили следующий городишко и в конце его свернули под прямым углом. Тяжелый «линкольн» сильно занесло, но Свэл выровнял машину. Полицейские отставали на пару сотен метров. Начало светать. И тут он понял, что удача ему изменила. У реки его уже ждали. Проскочив вираж на склоне холма, он увидел долину в сером тумане, черный от дождя железный мост и две полицейские машины, преградившие путь. Мчась вниз со скоростью ста тридцати миль в час, он в какой-то миг понял, что представление кончается. Бросить машину и бежать в лес он уже не успевал: преследователи шли по пятам, а машины перегородили мост. Он мгновенно оценил безвыходность ситуации. Если он собьет первую машину и проскочит на мост, поперек станет вторая и он окажется в ловушке. Если остановится перед мостом, то попадет в клещи между первой машиной и преследователями. До первой машины оставалась сотня метров, а скорость у него была еще не меньше восьмидесяти. Он услышал выстрелы, в лобовом стекле образовалась дыра. Тогда он решил рискнуть. «Линкольн» с грохотом чиркнул по первой машине, оторвав капот, и влетел на мост, потеряв управление. Он ударился об ограждение, пошел юзом, сделал полный круг и остановился. Свэл выскочил с револьвером в руке. Мост был в длину метров сто пятьдесят, и он оказался где-то посредине, над главным руслом. Полицейские машины перекрывали мост с обеих сторон, и его преследователи тоже были здесь. Но теперь, когда ловушка захлопнулась, он не испытывал никакой паники, опасность только подстегнула решимость и ясность ума. Полицейских было пятеро, они взялись за винтовки. За машиной прятаться было бесполезно, по сравнению с винтовками револьвер слишком жалкая игрушка. Сунув револьвер в карман, он метнулся к ограждению. Что-то впилось ему в руку, он упал, слыша грохот выстрела. Раздались новые выстрелы, пули рикошетом отлетели на мокрый асфальт. Он взглянул вниз: там катились мутные волны, увлекая обломки, ветки и прочий мусор. Он разжал руки, отпустил ограждение и рухнул с моста. Успев глубоко вздохнуть, погрузился в воду и поплыл по течению, раскинув руки, чтоб не вынырнуть раньше времени. Когда легкие уже разрывались, вынырнул, глотнул воздуха и опять нырнул в тот момент, когда рядом ударил фонтанчик от пули. Теперь он сменил направление и ушел в сторону, чтобы не попасть под выстрел. «Они пойдут вниз по реке, — думал он. — Хоть она и разлилась, они вполне могут пройти по воде вдоль берега. Одного оставят на мосту, остальные прочешут оба берега. И тогда мне конец — не могу же я плыть до самого Мексиканского залива…» Он опять нырнул, но, переводя дух, отважился бросить взгляд поверх воды и веток: по берегу брели двое в черных плащах. Один, заметив его голову, крикнул и вскинул винтовку. Свэл успел уйти под воду, заметив, что левее и выше по течению несет ствол эвкалипта. Уходя под воду, он слышал, как ударилась о поверхность пуля. Развернувшись под водой и борясь с течением, он старался приплыть к тому месту, где видел дерево. Эвкалипт был небольшой, ветки скрывались в воде. «Меня станут искать ниже по течению, — думал он. — Если найти дерево и вынырнуть в ветвях… Было ярдов шесть-семь, значит, осталось не больше трех». Руку он пока не чувствовал. Кость не задело, раз он мог плыть. Но вот на берегу… «Неужели я промахнулся? Ушел в сторону? Если я вдруг вынырну здесь, а не ниже по течению, они поймут, что я задумал, и расстреляют дерево…» Тут его голова задела ветки. Он поднял руку, ухватился за них, потом, все еще оставаясь под водой, передвинулся к стволу и, только нащупав кору высунулся из воды. Глотнул воздух и судорожно задышал. Ствол оказался дюймов десять в толщину. Голова надежно скрылась в густых ветвях. Сквозь просвет он видел полицейских: те стояли по колено в воде и смотрели вниз по течению, ожидая, когда он вынырнет снова. «Сработало», — радостно подумал он и стал медленно поворачивать голову, чтоб увидеть остальных. И тут услышал зловещий треск, от которого кровь застыла в жилах и от ужаса перехватило дыхание. Дюймах в пяти-шести от его лица среди увядших листьев застыла страшная треугольная голова. Посмотрев на него холодными жестокими глазами, она тут же откинулась назад для броска. Большая гремучая змея обвилась кольцами вокруг ветки подальше от воды, но Свэл развернул дерево и ветка окунулась в реку. Свэл не успел ни отпрянуть назад, ни нырнуть снова. Он только прикрылся рукой и укус пришелся в запястье. Острые кривые зубы ушли глубоко под кожу, он сжал пальцы, схватил змею позади головы и окунул в воду. Змея судорожно извивалась, всей силой колец пытаясь освободиться. Зубы еще раз впились в руку — и змея застыла. Свэл ее выпустил — и его тут же вырвало. 16 Задыхаясь, Джой прислушивалась к дыханию Джесси, спавшей на соседней кровати. Полчаса назад она услышала шаги Митча во дворе, увидела свет сквозь трещину в стене и поняла, что он взял фонарь. Потом свет стал удаляться, шаги направились к сараю. «Что ему понадобилось среди ночи? — подумала она. — Что б ему такое устроить… тогда можно и спать спокойно…» Гнетущую тишину нарушил шум автомобиля, и она стала гадать, кто бы это был. Машина свернула с шоссе, потом направилась в сторону усадьбы Джеймисонов. Видно, Кэл или Прентис возвращаются из города. Гул мотора вдруг стих. Но к чему им останавливаться посреди дороги? Нет, они, наверно, куда-нибудь свернули… Время шло, она давно забыла про машину. «Нет, я просто не могу заснуть, — думала она. — Как бы мне суметь причинить ему боль, чтобы видеть, как он страдает, чтоб он знал, что я это нарочно, чтобы знал, как я его ненавижу. С самого первого дня… Чтобы понял, что напрасно оттолкнул меня в тот вечер… Что же мне придумать?» Она замерла и прислушалась. Во дворе раздались шаги. Охваченная страхом, она села на кровати, думая о той машине, что вдруг заглохла. — Джой! — донесся от окна хриплый голос. В темноте она ничего не видела. «Кэл Джеймисон, — облегченно поняла она, — это его машина. Он или пьян, или совсем спятил, если полагает, что я к нему выйду, когда Джесси спит тут же…» Встав с кровати, она босиком подбежала к окну, положила руки на подоконник и выглянула наружу. Но во тьме смогла разглядеть только силуэт на фоне темного неба. — Замолчите и убирайтесь отсюда! — шепнула она. — Привет, Джой! — тоже тихо, но отчетливо произнес он, и она почувствовала запах виски. — У меня в машине есть бутылочка. Пойдем поговорим. — Убирайтесь домой, — сердито прошипела она, — вы пьяны. Заворочалась в постели Джесси. Испугавшись, Джой подалась вперед, пытаясь зажать Кэлу рот рукой. — Кто там, Джой? — спросила Джесси, протирая глаза. Кэл схватил Джой за руку и потянул к себе. И тут в голову ей сама собой пришла блестящая мысль. — Митч! — крикнула она. — Митч, не надо! Перевалившись через подоконник, она рухнула на Кэла. Тот едва не растянулся на земле. Кое-как встав, она влепила ему звонкую пощечину, эхом отдавшуюся по двору. Рванулась, высвободилась и ударила еще раз. Кэл попятился, решил, что сейчас проснется все семейство, и поспешил скрыться. Когда Джесси появилась на крыльце, Джой рыдала на земле. — Джой, ты где? Тебе больно? Джесси разглядела белую сорочку Джой, подбежала и упала на колени. — Он тебя ударил? Как ты? Джой зарыдала еще пуще. — Можешь встать? Попробуй. Держись за меня. Вставай, я тебе помогу. Джой встала, оперлась на ее плечо, и они вошли в дом. Там она упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Джесси зажгла лампу. — Что случилось, Джой? — спросила она. — Я проснулась от твоего крика и услышала имя Митча. Это был он? «Так, теперь нужно действовать аккуратно, — подумала Джой. — Если пережать, можно все испортить. Жаль, конечно, девочку, она так мила, но у меня нет другого выхода. Я пойду на все, чтобы отомстить…» — Я не знаю, Джесси. Не думаю. Нет, не мог это быть он. Я не верю, что Митч на такое способен, — голос ее дрожал. — Но ведь ты кричала: «Митч!» Джой печально покачала головой. — Нет-нет… Я, наверно, звала его на помощь. Он единственный мужчина в доме… — Ну, это мы посмотрим, — Джесси решительно встала и направилась к двери. — Ты куда? — встревоженно спросила Джой. — Загляну в сарай, где он спит, и все станет ясно. — Нет, — взмолилась Джой, — не надо. Может быть, тот тип еще расхаживает здесь. Не ходи, это опасно. — Меня это не остановит, — глаза Джесси сверкали. Она вышла. «Если Митч у себя, — решила Джой, — я скажу — видишь, я чувствовала, это не он. Если нет — вообще ничего говорить не надо, тогда ее уже ничем не переубедишь». Джесси тут же вернулась. — Нет его, — зло бросила она. — А ты его еще выгораживаешь! — Мне не верилось, — печально протянула Джой. — И потом, это могла быть шутка… — Шутка? Джесси остановилась посреди комнаты, дрожа от бешенства. Медленно подошла к кровати, села и только потом подняла глаза. — Джой, — уже спокойно спросила она, — когда твоя подруга пришлет деньги, можно мне с тобой? — Ты хочешь уехать из дому? — Да, я так решила. — Ну конечно, милая. Мы с тобой не пропадем. Посидев еще немного, они погасили свет, и Джой задумалась. «Митч считает, я девчонке не компания… Может, это и так, но он еще пожалеет…» И впервые с тех пор, как ее отверг Митч, она спокойно заснула. 17 Когда же все начнется? Укусы, смахивавшие на булавочные уколы, почти не болели, не сильнее простого ожога. Но где-то в его теле медленно растекался смертельный яд. И скоро оно распухнет и почернеет, и придет смерть. Но даже в первый миг испуга после укуса ему и в голову не пришло сдаться полицейским. Они, конечно, тут же отвезли бы его к врачу, чтобы спасти. Но для чего? Дерево лениво покачивалось на волнах, и Свэл держался за ветки, оставив над водой только голову. Перед его глазами проплывали затопленные берега и шлепавшие по воде люди в черных плащах. Теперь-то он от них наверняка ушел, им не заметить его среди ветвей и, прошагав впустую пару миль, придется возвращаться к машинам. «Но я один не останусь, — думал он. — Теперь со мной змея. Это как у беременной женщины — поговорить не с кем и в то же время не одна. Эти гады в плащах решили, что я утонул или убит. Но поиски все равно не прекратят. Не успокоятся, пока не найдут труп. Мне не уйти, даже не укуси меня эта дрянь». Нет, умирать ему было не страшно. Мысль о смерти приводила его в бешенство лишь из-за того, что не посчитался с Джой. Дерево миновало широкую излучину, и ему стали видны оба берега, где стояли полицейские. Потом он потерял их из виду. У него начался озноб, от холода тело свело судорогой. Потом закружилась голова и вывернуло желудок… * * * На рассвете река разлилась еще шире. Митч поспешил домой, потухший фонарь болтался на его руке. Дома он повесил фонарь и плащ на гвоздь и вошел в кухню, шаркая заскорузлыми ступнями по черным доскам пола. Джесси готовила завтрак. — Поесть мне некогда, но горячий кофе найдется, Джесси? Она бесстрастно смотрела сквозь него. — Нет, — бросила наконец с явной неприязнью. Он удивленно оторвался от мыслей о реке. — Что с тобой? И тут заметил, что она в самодельном пляжном костюме — укороченных шортах и лифчике. — Иди-ка ты оденься. Я не потерплю, чтобы моя сестра ходила как драная курица. Взгляд ее был полон отвращения. — Ты слишком много себе позволяешь. — Джесси, ты слышала? — Слышала. Она не двинулась с места. — Иди оденься! — Я что хочу, то и ношу. И даже если захочу ходить голой — не твое дело! Митч помрачнел. Схватив за руку, он втолкнул ее в комнату. Сопротивляться Джесси не стала, вошла и села на кровать. — Завтрак себе готовь сам, — бросила она. — При чем тут завтрак! Переоденься! — Не собираюсь. И привыкай готовить сам: Джой уезжает, и я с ней, если желаешь знать. Он уже закрыл было дверь, но тут вернулся. — Что ты сказала? — Я уезжаю с Джой. Мы вместе будем жить в Хьюстоне. — Сейчас придумала? — Не твое дело! — Нет, это мое дело! Джой тебе не пара, она просто дрянь. Джесси мгновенно наежилась, как дикобраз. — Не смей говорить о Джой гадости! Уйди сейчас же! — С ней ты не поедешь, это я гарантирую. — А что ты сделаешь? — Свяжу тебя вожжами. — Думаешь, это меня остановит? И он понял, что ее это действительно не остановит. Нет, силой ее не удержишь. Он знал — за этим стоит Джой. Где эта мерзавка? Поспешно выйдя из комнаты, услышал, как на веранде поскрипывает кресло-качалка. И наводнение, и урожай отступили на второй план. Тремя шагами миновал он коридор и вышел на веранду. Джой лениво покачивалась в кресле, подогнув ногу под себя и закинув руку на спинку. Новая голубая лента в волосах, короткое летнее платье до колен. На ногах красные туфли на высоких каблуках, один она уперла в пол, раскачивая кресло. Увидев Митча, она закинула голову назад. — Что за глупости я услышал от Джесси? — сухо спросил он. Она улыбнулась и пожала плечами. — Откуда я знаю? А что она сказала? — Что уезжает с вами. — Да, это очень мило с ее стороны! — Никуда она не поедет. — Но почему? Она уже передумала? — Джой сделала большие глаза. — Я запретил ей. Она останется здесь. — С чего вдруг? — в глазах вспыхнула ненависть. — Я не пущу. — Каким же образом? Все сначала… Ему казалось, голова вот-вот расколется. — Кто-то заморочил ей голову, — сказал он, стараясь сдержаться. — Я выясню, кто именно. Она опять очаровательно улыбнулась. — Ну это ясно! Она на вас сердита, потому что считает, что это вы сегодня ночью выволокли меня из окна! — Из окна? Что за ересь? — А вы не знаете? Не может быть! Вот, посмотрите, что вы… Что у меня с ногами… Она задрала юбку, продемонстрировав бедра. — Какие синяки, видите? Все потому, что меня тащили из окна! Это, по-вашему, хорошо? Разве так приглашают девушку погулять? — И вы сказали ей, что это сделал я? — Ну нет! Я сказала, что, видимо, это были не вы. Но она не поверила. Кто бы это ни был, какой скотиной нужно быть, чтобы так обращаться с женщиной! Но если по-другому вы не умеете… Он не ответил, задыхаясь от ярости. Вытянув длинную голую ногу, она уперлась носком туфли в его колено и качнула кресло. — Так насчет Джесси… Не беспокойтесь, Митч, двум девушкам всегда легче, чем одной. — Ах ты, сука! С размаху он ударил ее мозолистой ладонью по ноге. Звук получился, словно бобер хвостом хлопнул об воду. Отлетев от удара на спинку кресла, она рассмеялась: — Вот деревенщина… Услышав шаги Джесси, Джой мигом перестала улыбаться, с гримасой ужаса подняла руку, словно защищаясь. И Джесси с ходу налетела на брата. Нет ничего позорнее для мужчины, чем презрение в глазах пятнадцатилетней девочки. Тем более — его сестры! 18 Для ссоры времени не было — беда надвигалась на поля. Поэтому, плюнув на все, Митч, ухватив лопату, убрался со двора. Объяснения лучше было отложить на потом. Река уже заливала старое русло пересохшего ручья. Почти достигая щиколоток, она напирала на старую дамбу. Дамбе было уже семь лет, ее давно источили кротовые норы. Вода, попав в эти ходы, могла сразу вызвать осыпи. И вот, позабыв про дождь, он расхаживал вдоль дамбы, отыскивая и заделывая промоины, подсыпая землю и латая первые повреждения. Дождевик мешал работать — он его снял. Соломенная шляпа набухла от воды и сползала на глаза — он ее сорвал и бросил туда же. Хотя Митч знал, что это не поможет, здесь одному не справиться, а на помощь Кэса рассчитывать не приходилось. И не боли в ногах одолели старика, — он просто полностью отключился от жизни. Сидя с утра до вечера у приемника, потерял всякий интерес к окружающему и там нашел свой рай. Вода копилась за дамбой, словно ожидая, пока он отвернется, чтобы прорваться в щель. Упусти он хоть одну дыру, и все рассыплется за несколько минут. И хлопку придет конец. Мокрые русые волосы прилипли ко лбу, лицо затвердело от напряжения. На миг он замер, проклиная реку, и воду, и дождь. И эту стерву, черт бы ее побрал… Река хотела отнять его урожай, Джой собиралась увезти Джесси. С рекой можно бороться лопатой и даже голыми руками, но как бороться с Джой? С чего начать? И не слишком ли поздно? «Зачем ей увозить Джесси? — думал он, атакуя прореху в плотине. — С первого взгляда ясно, что, кроме самой себя, ее ничто не интересует. Зачем же ей обременять себя сельской девчонкой, которая ничего, кроме своей фермы, в жизни не видела? Хотя нет, по ее глазам я догадался — она решила сделать мне больно. Пока ей это удается, но только пока. Когда я ее стукнул, то лишь испортил дело. Она того и добивалась, а я попался. И Джесси теперь думает, что я всерьез хотел ее избить. Да, хреновые дела…» Кэса увидел он, только когда тот подошел вплотную. Старик торопливо спускался по склону, вырядившись в позеленевшую от времени черную шляпу и ветхий плащ. Митч выпрямился, заметив, что старик кричит и машет руками. — Что случилось? — спросил он, не прекращая сыпать землю на прорыв. Кэс выказал немалую прыть. — Свэл! — заорал он. Добравшись до дамбы, торопливо влез наверх, и Митч подумал: «Черт, он быстрее все ломает, чем я ремонтирую!» — Свэл? — он воткнул лопату в землю и удивленно уставился на отца. — Свэл, — Кэс задыхаясь показал на реку. — По радио… — Что «по радио»? — раздраженно переспросил Митч. — Он в реке, где-то там, в реке, — старик немного отдышался. — Он схватился с людьми шерифа на мосту и теперь в реке. — Что он там делает, в реке? — рявкнул Митч. — Его убили? Он упал в воду? Откуда они знают, где он? — Подожди, дай дух перевести! — Кэс торопливо тыкал пальцем в сторону реки, твердя: — Он там, там! Часа четыре назад, на рассвете, он уходил от погони на машине. И у моста наткнулся на заслон. Прорваться не смог и после перестрелки прыгнул в реку. — А где же он теперь? — прервал Митч. — Что было дальше? — Где-то в реке, я же тебе сказал. — Он ранен? Смог бежать? Из тебя каждое слово вытягивать, что ли? — Точно неизвестно. Кэс уже совсем замерз, достав платок, он тер глаза, раскачивая головой. — Они не знают, что с ним. Они несколько раз стреляли, когда он выныривал, а он все плыл и плыл… Потом ушел под воду — и все… Они прошли вниз по реке не меньше мили. Диктор говорит, что уйти он никак не мог — по берегам полно полицейских. В него наверняка попали, или он утонул в реке. Митч молчал. Стоя под дождем, он оперся на ручку лопаты и опустил глаза на утонувшие в грязи ноги. — Пойдем, Митч, — Кэс заходил взад-вперед. — Куда? Кэс растерянно уставился на сына. В нелепой черной шляпе он смахивал на забытую под дождем тряпичную куклу. — Как — куда? Чего нам тут стоять? Ты что, не понял — Свэл в реке, он погиб. Как можешь ты стоять здесь? — А что я должен делать? — Что делать? — протянул Кэс, не веря своим ушам. — Домой идти, слушать по радио новости… Митч начал понимать старика. Свэла убили по радио. Он в реке, вот этой самой реке, но все это там, в радио. И гнались полицейские за ним, и все что еще случилось — все это по радио. Старик уже не понимал, где его сын, а где радиопьеса под названием «Свэл О’Нили». — Зачем мне слушать новости? — спокойно спросил Митч. — Ну как же, — смешался Кэс, — чтобы знать, как было дело. Вдруг скажут, что его уже… Что он… — И что мне делать, когда я это узнаю? — спросил Митч. 19 — Так ты ничего не будешь делать? — жалобно переспросил Кэс. — Буду, — спокойно ответил Митч. — Буду сыпать и сыпать землю на эти дыры. Он показал лопатой на дамбу. Вода притаилась, не дойдя до верха на несколько дюймов, навалившись на дамбу всем весом и подставив темную гладь каплям дождя. — Знаешь, что будет с урожаем хлопка, если ее прорвет? — С хлопком? — рассеянно повторил Кэс. — Каким хлопком? Ты что, не понял, Свэл погиб! Послушай, ты! Его убили в реке! Старик взглянул на хлопковое поле невидящими глазами, со шляпы потекла вода. Он снял ее и стал машинально выжимать, как тряпку. И заплакал. — Иди домой, — тихо сказал Митч. — Иди слушай радио. Больше ты ничего не можешь. А мне надо работать. — Грех, грех, — забормотал Кэс, — большой грех — такое черствое сердце! Он побежал, но почему-то в сторону реки. Потом заметил ошибку, проковылял мимо Митча, взобрался по холму и скрылся за деревьями. Митч снова взялся за лопату. В полдень дождь лил по-прежнему, и он ожесточенно бился с прибывающей водой, как грешник, отбивающийся от ада. Заделав бесчисленное множество нор, он укрепил все оползни и принялся наращивать гребень дамбы. Тут мимо него прошли полицейские — спустились с холма и направились в глубь долины. Двое, потом еще один, и еще двое. В белых фуражках и черных дождевиках, с оружием наперевес. В сердцах выругавшись, он продолжал работать. День оставался серым и безрадостным. Вода все прибывала. * * * «Я родился в этой долине и вырос тут, — думал Свэл, — двадцать лет я ловил тут рыбу, охотился на енотов и знал каждый куст. Но теперь я ничего не узнаю. Или я уже умер? Может, я уже в аду, только еще не понял, вот-вот встречу Харви и буду дожидаться Джой? Неужели это все яд и боль? Даже белые дубы переменились — почернели и распухли… — Вот твое фото, — скажу я ей, — Харви оно никогда уже не понадобится. Впрочем, и ему оно было не слишком нужно — к чему фотография голой дурочки, если она сама в твоем распоряжении? Жаль, что ты не успеешь подарить ее другому. Разве если те, что найдут твой смердящий труп, обнаружат ее и будут показывать друзьям… Тебе повезет больше, чем Харви, — у тебя останется и фотография, и обе руки. С Харви так не вышло». Потом в голове его немного прояснилось. «Что я несу? Я ведь так и не нашел ее, а несу всякий вздор. У меня была неделя, я ее не нашел, так к чему все это ворошить? Пора забыть все, все…» Кисть и запястье почернели и раздулись. Видимо, раздуло и всю руку, только под одеждой видно не было. Но рука болела и не сгибалась. Она распирала рукав, словно камера автомобильную шину. Левую руку сводило болью от раны, разрезавшей мышцы предплечья. Временами у него начинался озноб, лил холодный пот и бешено колотилось сердце. Но страшней всего были падения. Вдруг земля неожиданно уходила из-под ног, ударяла его, словно дверь тюремной камеры, и он падал в грязь и листья, утопая в залившей все воде. Потом, неизвестно через сколько времени, ему удавалось встать на ноги и шатаясь двинуться дальше. «Еще раз, и я уже не встану», — мелькала мысль. Вдруг он оказался на пляже в Галвестоне вместе с Джой в их медовый месяц, когда она еще принимала его за крупного игрока, а не за жалкую шестерку. Он слышал шум прибоя, ощущал морской бриз, и лицо его зарывалось в ее волшебные волосы… «Интересно, прошел я ферму или нет? — подумал он. — Вроде я на нужном берегу. Странно, если я ее не заметил. Да неважно. Я не собираюсь к ним заходить. Вот оно, твое фото. А это револьвер, ты знаешь. Знать-то знаешь, но никогда еще не случалось тебе заглядывать в его дуло». 20 День клонился к вечеру. Полицейские ушли, скрылись в долине, потом трое вернулись и поднялись на холм к дому, где оставили машины. Остальные прошли по берегу в сторону фермы Джеймисонов. «Тело ищут, — зло подумал Митч, — как голодные водяные крысы». Река словно решила отдохнуть перед новой атакой. Уже долго вода оставалась спокойной, застыв под самым гребнем. Или паводок кончился? Или просто собирается с силами? «Если вода спадет хоть немного, хоть чуть-чуть, значит, я ее остановил, — думал он. — Но вот если поднимется еще — все пропало». Он взглянул вдоль долины, скрытой в дожде, потом стал уже отворачиваться и застыл. На другом конце дамбы из прибрежного леса вышел человек. Двигался он с большим трудом, без плаща и шляпы, опустив голову и спотыкаясь как пьяный. «Этот не из полиции», — подумал Митч. Человек упал, заворочался в набегавшей воде и замер. Митч уже бежал через поле. Он полез прямо через колючую проволоку, слыша, как трещит комбинезон и колючки впиваются в кожу. Увязая в мутной воде, он спешил к человеку, корчившемуся в полусотне метров от него. Доходившая до колен вода мешала двигаться. И тут на поверхности появилась голова Свэла. Подбежавший Митч хотел схватить его за руку. Стоя на коленях, опустив голову, Свэл услышал только плеск воды и чье-то прикосновение и хотел увернуться, но Митч ухватил его за воротник куртки и рванул вверх. Свэл встал, но оказался к нему спиной и не мог понять, кто радом с ним. Вспомнив о револьвере в правом кармане, он почему-то отрешенно подумал, сработает ли тот, если опухшая негнущаяся рука сможет извлечь его из кармана. Он обернулся — и они молча уставились друг на друга. Ни тот, ни другой, казалось, даже не удивились. — Я тебя спрячу, — сказал наконец Митч, — здесь полицейские, которые тебя ищут. — Только не в дом, — Свэл шатался и никак не мог задержать взгляд на Митче. — Нет, не в дом, — согласился Митч. — Лучше я лягу под деревьями, под большими черными деревьями. Как они без меня выросли… Митч повнимательнее всмотрелся в него. «Он не в себе, видно, в него попали…» — Тебя ранили? Куда? — В руку, — тупо буркнул Свэл. — Кость не задели. На руку Митч не обратил внимания, но заметил ужасную бледность на лице брата и жуткую муку в его глазах. Нет, ранение в руку ни при чем. «Его ранили куда-то еще, он скрывает. Черт, нужно утащить его отсюда, пока нас не засекли или он опять не упал». Он обошел качающуюся фигуру, чудом остававшуюся на ногах. — Держись за шею, — он собрался взять брата за руку и тут увидел эту сплошную опухоль с растопыренными вздувшимися пальцами, торчавшими из рукава куртки. «Змея, — понял он. — Подумать только, за ним гналась вся полиция штата, а достала его змея!» — Тебя что, тошнит? — спросил Свэл. Митч вздрогнул. Взглянув брату в лицо, он увидел насмешливые глаза, горевшие свирепым огнем. — Пойдем, — постарался он взять себя в руки. Встал слева от Свэла, чтобы не касаться распухшей руки, обхватил за талию и потащил вперед. «Через поле лучше не идти, — подумал он. — Нужно пройти вдоль плотины и спрятаться под деревьями». Они медленно брели под серым моросящим дождем. Местами вода доходила уже до пояса. Свэл на каждом шагу спотыкался, Митч едва удерживал его, борясь с подступавшей к горлу тошнотой. Через несколько минут, которые казались часами, они вышли на сухое место и принялись взбираться по склону. Сойдя с тропы, Митч увел брата за ствол большого дуба, который они с Кэсом весной спилили на дрова. Свэл опустился на колени и упал среди густых ветвей. Здесь он был невидим для тех, кто мог появиться на тропе. Митч нагнулся, уложил его поудобнее и тут вспомнил про плащ. — Подожди минутку. Он быстро принес лежавший в поле плащ и растянул его на ветвях вроде тента, потом сел, спрятав голову от дождя. Лицо его мрачно застыло, словно вырезанное из темного дерева. — Гадюка? — спокойно спросил он. Свэл положил голову на сук, на его смертельно бледном лице выделялись только крупные веснушки. Дышал он часто и прерывисто. — Нет, гремучая змея. — Где? Когда? — Голос Митча оставался ровным, он любой ценой хотел сдержать волнение. — Два укуса, — Свэл попробовал поднять руку. — На запястье и на ладони. Утром, на рассвете. — С ядом ничего не удалось? — У меня не было ножа. Митч отвел глаза. — Ты поправишься… Митч знал, что говорит неправду. Даже у такого, как Свэл, не было и одного шанса из ста. На миг в глазах старшего брата мелькнула прежняя усмешка. — Ладно, младший, нечего сочинять сказки. Митч попытался придать голосу убедительность: — Слушай, врач все может исправить. Я схожу за повозкой и пошлю кого-нибудь за доктором. — Не надо, малыш, — Свэл спокойно смотрел ему в глаза. — Черт возьми, Свэл… — Хватит! Уже поздно. И потом, если они сумеют меня вылечить, то посадят на электрический стул. Лучше уж так… Митч опустил глаза. Потом медленно кивнул. — Ты хочешь остаться здесь? — Да. — Хорошо. Несколько минут они молчали, только монотонно стучали капли дождя по растянутому над Свэлом плащу. — А что делать, если… — Не если, а когда! «Он всегда хотел быть круче всех, в жизни только в это и верил. Может, это и неплохо, если держаться до конца. Но храни Господь, если вера вдруг тебя оставит…» — Ладно, когда. — Что, на вашей чертовой ферме больше нет лопат? — проскрипел зубами Свэл. — Или их тоже продали? 21 Митч кивнул. Все было решено. Теперь Свэл был окончательно уверен, что его не возьмут живым и не отправят на электрический стул. Мрачная ирония судьбы: это будет его последняя победа над блюстителями закона. Митч достаточно хорошо знал брата и прекрасно его понимал. Только сам он думал об ином. Жившее в нем сильное чувство клана стояло выше закона. Если совершенные Свэлом преступления сделали его врагом общества, своей смертью он оплатит этот долг, пусть не в тюрьме и не на электрическом стуле. После этого у общества не будет никакого права ни на тело Свэла, ни на память о нем. Все останется в семье. Слишком долго все тянулось. Вся история вполне могла закончиться здесь, на жалких остатках земель, некогда принадлежавших семейству О’Нили. С непроницаемым лицом он склонился над Свэлом. — Как ты? — Ничего, — выдавил Свэл. Оба понимали, что это не так. — Тебе что-то нужно? — Нет. Сигарету разве, но твои тоже, наверно, размокли. — Табак-то в железной коробке, он сухой, а вот бумага отсырела. — Значит, обойдусь. — Подожди, я схожу принесу. — Обойдусь, — повторил Свэл. — Да я за минуту обернусь… Митч выбрался из-под веток, встал, посмотрел на мокрую землю под ногами, вышел на тропу и поспешил на ферму. Там с самого утра не прекращалась суета. Три машины уже уехали, оставалась одна, пока полицейские, приехавшие в ней, осматривали долину. Всякий раз, когда появлялась очередная полицейская машина и из нее вываливались вооруженные люди в белых фуражках и черных плащах, Кэс выскакивал под дождь, оторвавшись от приемника, в своей нелепой, сбившейся набок шляпе, обращаясь к ним с бессвязными причитаниями. — Он ведь утонул, так по радио говорили, — бормотал он, — нырнул и больше не появлялся. Я отец его, я старался воспитать его добрым христианином, но теперь его больше нет, он утонул в реке. — Неизвестно, — отмахивались полицейские, — мы не можем быть уверены, пока не увидим сами… — Но ведь говорили по радио! — настаивал он, семеня за ними следом, никак не понимая, что это они сами дали информацию журналистам и потому репортаж нисколько их не волнует. И когда те уже исчезли из виду, растерянно стоял под дождем, выкрикивая вслед одни и те же слова, продиктованные нараставшим безумием: — Я его отец!.. Это мой мальчик!.. Что в нем говорило — позорная жажда прославиться или боль вины? Кто мог это разгадать? Джой презрительно смотрела на него из своего окна. «Я его жена, — думала она, — но никто не вздумал спросить, что я чувствую. Как не стыдно старому дураку выставлять себя на посмешище? Он совсем рехнулся. Но почему никто не поинтересовался, где жена Свэла?» Потом во дворе остановилась машина с газетчиками. Двое мужчин укрылись от дождя на веранде. Один тащил чемодан с фотопринадлежностями. Репортер, худой молодой парень, нетерпеливо озирался, как охотничий пес в морозное утро. Фотографу было около сорока. Серый жилет в пятнах был застегнут на единственную пуговицу, в глазах — неодолимая скука. Звали его Ламбе, и от него уже разило спиртным. Когда они прибыли, Кэс, сидевший в гостиной у приемника, тут же бросился на веранду. — Новости передают! — возбужденно сообщил он. — Мне нужно послушать новости! Потом поговорим. Он исчез, газетчики переглянулись. — Надо же, какой ярый слушатель, — заметил Ламбе, распуская ремень на чемодане. Репортер через окно заглянул в дом. Кэс сидел на кровати неподвижно, словно в трансе, склонившись к приемнику. С его шляпы капала вода. — Мистер О’Нили — это вы? — спросил репортер. — Подождите, мне сейчас не до разговоров, — Кэс нахмурился. Репортер прислушался. «Новой информации о столь сенсационных событиях еще не поступало. Все участники поисков считают, что Свэл О’Нили наверняка погиб. Либо он утонул в реке, либо был застрелен. Но поиски продолжаются и не будут прекращены, пока не обнаружат тело». — Ничего нового, — репортер пожал плечами, — это сообщение писал я сам около часу назад. — Новости передают, — отсутствующим взглядом окинул его Кэс. — Некогда мне с вами разговаривать. — Я же говорю вам — это все было, — перебил его репортер, — это я сам составлял. — Все равно, — покачал головой Кэс. Парень отошел от окна и беспомощно взглянул на Ламбе. Тот стоял, прислонившись к стене и жалея, что не захватил из машины початую бутылку. — Люди ничему не верят, пока не услышат по радио или не прочитают в газете! — устало бросил он. — Странный род людской! — Должен же здесь быть еще кто-то, — репортер шагнул к дверям, чтобы заглянуть в коридор. Джой стояла в спальне, собираясь переодеться. Услышав голоса, она набросила пеньюар, откинула на плечи волосы и вышла. Появившись на веранде, прежде всего отметила, что репортер — симпатичный парень. Улыбнувшись как можно обворожительнее, она начала что-то говорить, и при первых звуках голоса Ламбе поспешно обернулся. — Вот так встреча! — воскликнул он. — Нарцисса! 22 — Вы ведь миссис О’Нили? — спросил репортер. — Помните, мы с вами на суде встречались? Не ожидали вас здесь встретить, но очень приятно. — Ну конечно, я вас помню, — улыбнулась Джой. — Вы… — Шоу, — подсказал парень, — а это Байрон Ламбе… — Да, я знаю. Мы с мистером Ламбе старые друзья, верно? — Мы с миссис О’Нили знакомы достаточно хорошо, — протянул Ламбе. — Миссис О’Нили, — начал Шоу, — вы нам не подскажете, куда направлялся ваш муж? — Честно говоря, не знаю, — она замялась. — Я ничего не знала. — Он не собирался приехать сюда? — Я об этом уже думала. Но это так ужасно… Вы не представляете, что я пережила сегодня! Мысль о том, что Свэл возвращался к ней, ей понравилась, теперь она и думать иначе не могла. Ну конечно! Как она раньше не догадалась! Он шел именно сюда… Со слезами на глазах, воздев лицо к небу как на картинке, она произнесла трагическим голосом: — Да, он стремился ко мне, я это чувствую. Женщины такие веста чувствуют сердцем. Бедный Свэл! Он был так близко, а я даже не подозревала… — Вот именно, я так и думал, — воскликнул Шоу. — Он, конечно, шел сюда! Что ему еще оставалось? Вот что мы дадим в репортаже. И еще нам нужны фото. Вы не откажетесь сфотографироваться? — Я уверен, миссис О’Нили не откажется, — все столь же серьезно заявил подвыпивший Ламбе. — Она очень фотогенична. — С удовольствием, — кокетливо улыбнулась Джой. Приложив к глазам платок, она скосила взгляд на мятый пеньюар. «Только не в этой старой тряпке», — подумала она. — Но мне нужно переодеться и хоть чуть привести себя в порядок. На меня страшно смотреть, но я так переживаю… и было не до этого. Я вас долго ждать не заставлю — минутку, не больше. Ладно? Печально улыбнувшись, Джой исчезла в коридоре. «Куда же провалилась эта чертова девчонка? — она вбежала в спальню и кинулась к чемодану, лежавшему на старом сундуке. — Что мне надеть? Нет, надо же — все время путалась под ногами, а как понадобилась — так пропала. Фото попадет во все газеты — а у меня ни одного приличного платья! Или вот это? Нет, не годится. Его дешевая шлюха и то не наденет. И все такое мятое… Нет, все-таки он шел ко мне, надо же! Вот что такое любовь!» Она швырнула пеньюар на кровать, потом хватала одно платье за другим, набрав целый ворох тряпок, и, отчаявшись, швырнула все обратно в чемодан. «Где же девчонка? Мне нужны зеркало, и помада, и причесаться не мешало бы…» Джой бессильно замерла посреди комнаты. С чего начать? Что выбрать? Метнулась было за зеркалом, что висело на улице у двери, но тут заметила, что в спешке выскочила в одном белье. «О Господи! Совсем с ума сошла!» Сорвав зеркало с гвоздя, бегом вернулась в комнату. «А если бы меня увидели? Положим, эта пьянь Ламбе видал меня и не в таком наряде… Но вот другой! Он, кстати, очень ничего. Ведь он подумать мог, что я нарочно… Надеюсь, Ламбе фотографии не перепутает? Что скажет его шеф, появись в газете то, другое фото? А куда дел свое Харви? Вдруг оно было с ним, когда Свэл… Или ее нашли полицейские. А если видел Свэл… Нет, Боже мой, он ведь понятия о нем не имел». — Джесси, дорогая, где ты? «Где эта чертова девчонка? А еще собралась в Хьюстон! Зачем мне брать ее с собой? Зачем мне лишние хлопоты? Пускай сидит дома! Нет, что я? Обязательно возьму! А что потом с ней будет — не мое дело. Нет, но какая рожа была у него утром! Будет знать, с кем имеет дело!» Прислонив зеркало к подушке, она взялась было за прическу, но тут же зеркало упало. Она едва не разрыдалась, но спохватилась: «Нельзя плакать! Фото появится в газетах, и я должна выглядеть как можно лучше. Ведь там напишут, что он шел ко мне, и вдруг при виде фото все скажут: „К этой старой ведьме?“ А я совсем не старая и не ведьма. Нет, как приятно, что он шел ко мне. А я-то стала думать, что постарела и подурнела. Зря расстраивалась». Тут она заметила, что на пороге стоит Джесси, вся мокрая, с печальным лицом. И даже синие глаза утратили радостный блеск. — Ах, вот и ты! — застрекотала Джой. — Поможешь мне? Пожалуйста, подержи зеркало и поищи мою помаду. Джесси казалась смущенной от наготы Джой. — Что происходит? — грустно поинтересовалась она. — Газетчики приехали! — Джой торопливо водила расческой по волосам. — Меня будут снимать и про нас напишут в газете. И тебя тоже сфотографируют. Что за газета — не знаю, спросить забыла. Может, хьюстонская. Послушай, кстати… — расческа замерла в воздухе. — Но раз они из Хьюстона, то могут нас подвезти! Мы можем поехать с ними! — Ты думаешь, они согласятся? — спросила девочка. — Ну конечно, согласятся. — Она уже не сомневалась, что Шоу и Ламбе из Хьюстона, ведь, как и Кэс, она легко смешивала свои мечты с действительностью. — Они нас подвезут, а в Хьюстоне мы будем жить у моей подруги Дороти, манекенщицы, я ведь тебе говорила. Не знаю, работает ли она на старом месте, давно ее не видела. Но это неважно. Мы остановимся у нее, она будет рада. А когда найдем работу, снимем свою квартиру. Но Джесси снова думала о Свэле, только делая вид, что разделяет восторги Джой. — Джой, как ты думаешь, он успел покаяться? «Что-что? О чем это она? — подумала Джой. — А я-то думала, она слушает!» — Покаяться? О чем ты? — рассеянно протянула она. — Мою помаду ты не видела? Я не нахожу косметички. — Она, наверно, в чемодане, — сказала Джесси. «Так, все продумать хорошенько… Надеть нейлоновые чулки. Осталась одна целая пара, но для такого случая… Постараюсь не порвать. Фотографам всегда нравились мои ноги. И платье… Вот это, с бантами — самое подходящее. Но нет, оно же все в песке и мятое — я была в нем, когда этот идиот… Ладно, это я ему припомню. Пожалуй, подойдут белые босоножки на каблуках, с ремешками. На фото они выйдут здорово». Она опять потащила из чемодана платья и в отчаянии раскинула их по кровати. — Ах, Джесси, что же мне надеть? Подскажи! Джесси спокойно следила за ней. — А как насчет белого летнего платья, Джой? В котором ты была утром? — Да, видимо, придется так и сделать. «Ну что за дом, тут даже вешалок не найдешь! Оно все в складках… Но выбора нет». Поспешно натянув его, Джой покопалась в чемодане в поисках косметички и подкрасила губы. Потом опять стала рыться в пересыпанных пудрой платьях и белье, нашла один целый чулок, потом второй и, осторожно натянув их, обулась. Последний раз взглянув в зеркало, взмахом головы откинула на плечи волосы. Джесси пошла за ней следом и тихонько встала в стороне. Фотограф приготовил аппарат и теперь возился со вспышкой. «Возможно, Бог простил его, если он успел покаяться, — думала Джесси. — Может быть, покаяться стало его последней мыслью». Она считала это очень важным и не могла понять, почему так равнодушна Джой. Это куда важнее фотографий… Ей захотелось спросить Митча, она всегда спрашивала его совета, но не теперь, — ведь она с ним не разговаривала. И как ей было одиноко от невозможности задать Митчу хотя бы этот вопрос… 23 Добравшись до фермы, Митч направился в бывшую коптильню, служившую ему спальней. Вытер руки о висевшую на стене рубаху и достал папиросную бумагу. «Пожалуй, сверну пару штук прямо здесь, — думал он, — и положу в коробку с табаком. И спички тоже. Все не возиться под дождем…» Но пальцы были еще слишком влажными, бумага прилипала и рвалась. Он выругался, встал и вытер руки заново. Но тут все испортила вода, капнувшая с мокрых волос. Тогда он стал сворачивать самокрутку, держа ее на вытянутых руках. Переведя немало табаку, сумел все же свернуть пару штук, упаковал их вместе со спичками в жестяную коробку и собрался бежать обратно, но подумал: «Старый плащ — плохое укрытие от дождя. Возьму-ка я пару мешков для хлопка — они и потом могут пригодиться…» Но эту мысль он тут же отогнал. «Я просто натяну их на ветки, а то он и покурить не сможет». Найдя в конюшне два длинных полотняных мешка, свернул их и уже собрался возвращаться, но вспомнил про Джесси. «Нужно с ней поговорить. Времени уйдет немного, только бы увести ее от этой белобрысой шлюхи и сказать пару слов». Он зашагал к дому. На кухне никого не оказалось. Митч недоуменно огляделся вокруг, казалось, как во сне, все обитатели дома исчезли неведомо куда. Тут, заглушив шум дождя, из гостиной заквакало радио. Но это ничего не значило — приемник мог работать и в пустыне. А где-то рядом вспыхнул ослепительный свет, и с веранды донеслись голоса. Он миновал коридор, шаркая мозолистыми ногами по почерневшим доскам, и показался на веранде, как утопленник, всплывший посреди веселого пикника. Настал звездный час Джой. Она сидела поперек кресла-качалки, откинувшись на подлокотник и подогнув ноги в классической позе девушки с календаря. Она готова была сделать печальную мину или вовсю выставлять ноги — что ни попросит Ламбе. Шоу, стоя у кресла, что-то чиркал в блокноте. — Могу вас сразу уверить, миссис О’Нили, — трещал он, — это обязательно пойдет. Не меньше ста долларов. Статью напишу я сам, разумеется, от вашего имени. Вы мне давайте только факты, и я уж постараюсь. Название дадим: «Моя жизнь со Свэлом О’Нили», автор Джой О’Нили. Вы нам расскажете о Свэле, о вашей страстной любви, о свадьбе и медовом месяце, о том, как вы страдали, не подозревая, что он спешит сюда, и так далее. — Теперь побольше ног, — скомандовал Ламбе. Присев на корточки, он навел аппарат. Джей подняла глаза и увидела в дверном проеме Митча. Сияя торжествующей улыбкой, она не столько для Ламбе, как для него задрала на несколько дюймов край платья. — Привет, Митч! — дружески бросила она. — Вот эти репортеры завтра увезут нас с Джесси в Хьюстон. Митч сразу оценил весь цинизм этой сцены. Не мог же он знать, что сыграна она была экспромтом именно для него. Волна ненависти затопила его, и он шагнул вперед, но ничего не подозревавший репортер, задержав его, тем самым спас ей жизнь. — Вы его брат? — энергично начал Шоу. — И ваше имя Митчел? Я попрошу вас ответить на несколько вопросов. И раз-другой сфотографироваться… Митч с ходу врезал ему в морду. Шоу рухнул в кресло, где Джой все еще подставляла фотографу ноги. Она закричала, на лице Шоу показалась кровь. Митч повернулся к Ламбе, но фотограф, парень ученый, видя, какой оборот принимает дело, разумно удалился в угол, заботливо прикрывая аппарат. — Митч, перестань! — закричала Джесси. Но он уже тащил ее за руку, не обращая внимания на возмущенное сопротивление. — Послушай, что я тебе скажу! Ты меня слышишь? С этой стервой ты никуда не поедешь, ни завтра, никогда! Они вошли в кухню; она зло била кулачком по его руке, крича: — Митч, отпусти меня! Мне больно! И не хочу я тебя слушать! Нам с тобой не по пути. Я уезжаю с Джой, а ты ведешь себя как ненормальный… Он схватил ее за плечи, чтобы задержать, все объяснить, убедить… Мешки упали на пол и развернулись. Из комнаты вышел Кэс. — Ну отпусти же меня, Митч! — снова закричала Джесси. Митч обернулся и увидел отца. Тот был по-прежнему в своей дурацкой шляпе и озадаченно уставился на длинные мешки на полу. — Ты что собрался делать с мешками, Митч? Ведь хлопок в дождь не собирают… Митч отпустил Джесси и замер посреди комнаты; теперь он слышал только собственное дыхание и монотонный шум дождя. «Да что я делаю в этом сумасшедшем доме? Нужно бежать к Свэлу». Он подобрал мешки, выскочил во двор и торопливо стал спускаться по тропе. Кэс проводил его взглядом, потом подсел к столу. — Парню уже за двадцать, который год выращивает хлопок, я каждый год его учу, и все без толку. Ведь все сгниет! — Что сгниет? — непонимающе переспросила Джесси. Он удивленно обернулся, забыв, что не один, и не подозревая, что говорил вслух. — Хлопок сгниет, — раздраженно бросил он. «И Джесси тоже надо бы знать. Когда семья растит хлопок, все должны разбираться». — Попробуй собери мокрый хлопок, и все сгниет… Джесси не спускала с него глаз. — Да никакой он хлопок не собирает! — не выдержала она. — Сейчас июнь, и никакого хлопка еще нет! — Зачем тогда ему мешки? — возразил Кэс. — Они только для хлопка и годны. Но не успела Джесси ответить, как Кэс вспомнил вдруг, что случилось со Свэлом. И до сих пор никто не рассказал Митчу! «Все суетятся, суетятся, а Митчу никто слова не сказал! Вот он и ходит в поле, раз ничего не знает. Ведь он не знает, что Свэл утонул в реке. Надо ему сказать». Он выбежал во двор, но Митча уже не было. «Пойду за ним на поле, — решил Кэс, — и все расскажу. Я видел, как он чинит дамбу. Но вот зачем на дамбе мешки?» 24 Митч спустился по тропе и свернул направо к поваленному дереву. По дороге он успел взглянуть на разлившуюся еще больше воду. Прибывала она или убывала — было не разобрать, но, похоже, дамба еще держалась. Между деревьями видны были мутные воды реки, разбивавшиеся о крутую излучину берега. «Эх, спуститься бы хоть на минутку, глянуть на уровень воды… Но нельзя, некогда, я и так слишком много времени потерял». Свэл лежал неподвижно, все в той же позе. Грудь вздымалась от неровного дыхания, глаза были закрыты. Когда Митч склонился над ним, глаза открылись, но узнал он брата не сразу. Долго взгляд оставался пустым и мутным. Он пытался шевельнуть раздувшейся рукой. Митч и не догадывался, что Свэл пытается извлечь револьвер. Тело утопало в океане боли, но рефлексы стояли на страже. Потом глаза просветлели, в них мелькнул прежний огонек. — А, привет! Ты похож на промокшую водяную крысу. Где ты был? — За куревом ходил… Митч развернул полотняные мешки и старательно обтер лицо и левое плечо брата, стараясь не задевать правое. Долго расправлял мешки на ветках, укрепляя убежище. Вытер руки о полотно, извлек из жестяной коробки сигарету и вставил Свэлу в рот. Потом чиркнул спичкой. — Сам не будешь? Свэл затянулся и поднес левую руку ко рту, чтоб вынуть сигарету. Митч покачал головой. — Полицейских не видел? — Свел, казалось, полностью пришел в себя. Он давно потерял чувство времени. Может быть, он лежал тут уже не часы, а дни. Время потеряло смысл. Время спятило. Иногда он надолго переносился в квартиру Дороти, слыша рев мотоциклов ранним утром, а потом вдруг гнал машину по мокрой дороге без начала и конца, а позади все выла сирена… Но потом он возвращался вновь, и то был с ним Митч, то не был… — Машина наверху еще стоит, — Митч опять покачал головой, — но самих я не заметил. Видно, поднялись вверх по течению. О газетчиках он ничего не сказал. При воспоминании об увиденном содрогался от отвращения. «Твою шлюху не интересует ничего, кроме фото в газете, а теперь она еще собралась получить сотню долларов за гнусное вранье. Жаль, что не ей достанется награда за поимку — вот бы был заработок как раз по ней. Я бы ее убил, не вмешайся этот дурак с блокнотом. Просто вышел из себя. И с Джесси ничего не получается. Только подливаю масла в огонь. Как ни пытаюсь найти с ней общий язык, ничего не выходит. Почему же не могу я говорить с ней по-хорошему, вечно срываюсь и даю волю рукам? Нет, мне стало страшно, потому что она собралась уехать с этой стервой. Этому нужно помешать, пока не поздно. Она сказала — завтра вечером… Нужно еще раз поговорить с Джесси, но на этот раз держать себя в руках». Откуда-то закапало. Митч поднялся из укрытия, выпрямился — и вдруг услышал, как его зовет Кэс. — Митч, Митч, там говорят про Свэла! — продолжая кричать, старик свернул с тропы в его сторону. — Не ори! «Вот сейчас он найдет Свэла и весь округ переполошит своими воплями». — Там про Свэла! — Кэс все приближался, показывая рукой в сторону реки. — Про Свэла по радио, прямо сейчас… Митч вздохнул. Все опять сначала, словно еще раз поставили пластинку. «Он совсем спятил, даже забыл, что уже говорил мне об этом. Или слышал то же самое на другой волне и решил, что Свэл тонет каждый раз, когда об этом сообщают…» — Перестань ты орать, черт возьми! Кэс вновь бессмысленно зашагал взад-вперед. «Если он снова примется выкручивать свою дурацкую шляпу, я спячу или утоплюсь! Видеть его больше не могу…» — Там, в реке, — Свэл, — выдавил наконец Кэс, весь дрожа от возбуждения. И вдруг он замолчал, внезапно вспомнив, что уже говорил об этом, когда Митч чинил дамбу. А вот сейчас Митч растянул на дереве мешки и сделал что-то вроде навеса. «Я все ему уже сказал, и он прекрасно все знает, но у него такое черствое сердце, что продолжает заниматься всякой ерундой…» — Ты что там спрятал под мешками, Митч? — начал он. — Ты что… Глаза его полезли на лоб от изумления, старик рванулся к дереву, отшвырнул мешки и рухнул на колени: — Свэл! Свэл! Митч в панике кинулся между ними. — Не трогай ты его! Черт побери, не трогай его руку! Оставь его в покое! С трудом сумел он удержать старика, дрожавшего всем телом. Свэл приоткрыл глаза. — Что за шум? — простонал он и тут увидел Кэса. — А он откуда взялся? У нас семейный совет, что ли? — Что с рукой, Митч? Что ему сделали с рукой? — не унимался Кэс. — Змея. Гремучая. — Врача ты звал? Нужно увезти его отсюда. Сходи за повозкой! Мой бедный мальчик, бедный мальчик! — Чего он так орет! — не выдержал Свэл. — Как старая баба. Так вся округа сбежится. Митч тряхнул отца. Как ни тяжело это было, но иначе не получалось. — Да перестань ты! Замолчи! В долине его ищут полицейские. — Но ведь его змея ужалила! — вырывался Кэс. — Его нужно к врачу! «Неужели он так и не поймет?» — отчаялся Митч. — Не можем мы везти его к врачу. И ничего это не даст. Ты хочешь, чтоб его таким увидела Джесси? Ты хочешь сдать его таким в полицию? Мало того, что с ним уже было? — Просто скажи ему, чтобы заткнулся, — ледяным тоном бросил Свэл. — Ты хочешь, чтоб его поймали? И эта стерва продолжала разыгрывать комедию, словно муж погиб нарочно для того, чтобы она попала в газеты? — Но ведь его змея ужалила! Змея! — упрямо повторял Кэс, не обращая никакого внимания на слова Митча. Свэл молча прислушался и негромко спросил: — О ком ты, Митч? — О Джой, — в сердцах бросил тот, — хоть она тебе и жена, я не позволю… И только тут до него дошло, что Свэл не знает — та здесь. — Она приехала сюда месяц назад. А вот сейчас кривляется перед газетчиками… — Сходил бы за повозкой, Митч, — вмешался Кэс. — Не видишь, что ли? — Матчи ты! — одернул его Митч. «Не надо было старику сюда лезть», — подумал он. — Замолчи! Ни о какой повозке речи быть не может! — Митч, подожди, — внезапно севшим голосом сказал Свэл. — Пожалуй… — Что? — удивился Митч. — Мне все хуже… Боюсь, что я не выдержу… Митч пристально взглянул на него. «Бредит? Ведь врач ничем уже ему не поможет». — Ты хочешь в дом? — пригнувшись к Свэлу, спросил он. — Да, хотя, видно, уже поздно… Я умираю, Митч. Я… — он помолчал, словно собираясь с силами. Митч ждал. — Я не хочу умирать под дождем в грязи. * * * Они ушли, торопливо карабкаясь по тропе, чтобы запрячь мулов и вернуться с повозкой. Свэл долго лежал неподвижно, раздумывая: «Он в правом кармане куртки, значит, нужно вытащить и переложить в левый. С правой рукой все ясно, я даже шевельнуть ей не могу. Значит, она все время была здесь, а я не знал! Забавно! Ладно, пора за дело. Переложить револьвер в левый карман. Сработает он или нет — не ясно, раз побывал в воде. Нет, это автоматные патроны промокают, а эти медные, они получше и должны остаться сухими. Но этого уже не проверить». Левой рукой он с натугой ощупал карман куртки, стараясь не задеть безжизненную правую. И вдруг он оказался на морском песке летней ночью. В купальнике при свете звезд Джой была восхитительна. Но, повернувшись к нему, вдруг исчезла. И где-то за спиной опять завыла сирена, перед глазами замелькали дворники, стремительно понеслось мокрое шоссе. Когда они ушли? Придя в себя, он снова очутился на земле, все так же положив на грудь левую руку. «Надо поторапливаться, — подумал он. — Бог весть сколько я провалялся без сознания». Медленно сунул левую руку в карман, нечаянно задел правую — и в глазах потемнело от боли. Но он уже схватил револьвер и тащил его из кармана. «Выстрелит или нет? Проверить это можно только одним способом. И если продержусь — то проверю». 25 Митч влетел в конюшню и принялся лихорадочно запрягать мулов, а Кэс направился к дому, согнувшись и держа шляпу, словно продвигаясь против ветра. — Я нашел Свэла! Я нашел нашего мальчика! Все пришло в движение. Митч возился с повозкой, стараясь понять, с чего бы Свэл так сразу передумал. Из-за угла выскочили Шоу с Ламбе, за ними Джесси. Джой не показывалась. «Небось волосы не желает намочить», — подумал Митч. Шоу весь дрожал от нетерпения. — Что происходит? Мы не поняли ни слова. «Неудивительно, — Митч, отвернувшись, затягивал постромки. — У старика все в голове перемешалось — и то, что говорят по радио, и то, что происходит в самом деле. Наверно, он опять схватился за приемник и ищет в нем спасения». Забросив вожжи в повозку, он повернулся к репортерам: — Он там, у реки. Я привезу его сюда, но мне нужна помощь. Пусть кто-нибудь доберется до телефона. Скажите шерифу, что нужны врач и машина скорой помощи. Его ужалила змея. — Он говорит, что ты нашел Свэла и не хотел везти его к врачу, — вдруг закричала прибежавшая Джесси. — Что ты не собирался забирать его домой! — А ну пошла отсюда! — оборвал ее Митч. Ошеломленно посмотрев на него, она повернулась и убежала в кухню. Он проводил ее взглядом, потом вошел в сарай, вытащил свою деревянную кровать и сильными ударами отрубил ножки, превратив ее в носилки. Взгромоздив их на повозку, кивнул Ламбе и влез сам. Шоу помчался к машине. Когда Митч выезжал со двора, из кухни показался Кэс и побежал следом с криком: — Да подожди же! Погоди! Кипя от злости, Митч придержал мулов. Старик взобрался на повозку, сел на доски и уставился перед собой. — Поехали, — велел он страдальческим тоном. — Нужно забрать парня в дом. Над деревьями начинало темнеть. День шел к концу. «Лишь бы он был еще жив, — думал Митч. — В крови у него яд с самого утра. Но что его так напугало? Ведь он всегда был крутым парнем, крепким, и это считал самым главным. И еще утром он знал, что умрет. Но только я сказал, что она здесь, — и все переменилось. Быть рядом с ней в свой смертный час? Или просто мужество оставляет человека, именно когда оно особенно необходимо?» Плотина держалась по-прежнему, но он едва взглянул в ту сторону — теперь это не имело значения. Свэл лежал в той же позе, с закрытыми глазами. Митч опустился на колени, нащупал пульс. Частые удары были едва различимы. Жалобно заныл Кэс. — Пора везти его в дом. Я его должен забрать. — Молчи, — спокойно бросил Митч, особо не надеясь, что старик умолкнет. Вдвоем с Ламбе они положили Свэла на остатки кровати и очень осторожно подняли ее на повозку, Митч собрал мешки, плащ, швырнул их на сиденье, и они двинулись в обратный путь. Почувствовав тряску, Свэл понял, что осталось ему недолго. «Сейчас поворот влево, потом направо, дальше там дуб, разбитый молнией, потом подъем на холм. Когда-то я там встретил лису с цыпленком в зубах. А на краю поля — четыре старых сливы. Однажды толстая девчонка, собиравшая там хлопок, смеялась надо мной и твердила, что в октябре слив не бывает! Зимой, когда опадут листья, оттуда видна наша конюшня. Как ясно все я помню, даже странно. Ведь не был тут… семь лет. Все, дом уже совсем недалеко. Надо дотерпеть». Он снова провалился во мрак и вновь услышал вой сирены. Джой с Джесси ждали на пороге кухни. «Лучше бы ей этого не видеть, — подумал Митч. — Зрелище не из приятных». Шоу уже вернулся. Увидев повозку, побежал им навстречу. — Я позвонил. Скоро приедут люди шерифа и скорая помощь. — Не трогайте его, — строго предупредил Митч, — и не пытайтесь переносить. Я сейчас вернусь. Он шагнул на веранду в тот момент, когда Джесси открывала дверь. — Ты останешься в доме, пока я не разрешу тебе выйти. Вошел в комнату Кэса. Старик позабыл выключить приемник, и теперь из него лилась музыка. Митч с трудом подавил желание разнести приемник вдребезги. Но пришел он сюда не за этим. Подойдя к кровати, откинул простыни, ухватил в охапку матрас с одеялом и швырнул их в окно на веранду. Там они бережно уложили Свэла на матрас и укрыли одеялом до подбородка. «Теперь я точно знаю, где нахожусь», — думал Свэл, пытаясь уловить знакомый голос. Митчу отказали ноги. Он оперся на стену и присел на корточки, молча глядя на остальных. «Все, — думал он, — я сделал все, что мог. И теперь даже не могу поговорить с ним — при всех». В дверях показалась Джесси, ненадолго склонилась над Свэлом и пошла обратно. Лицо ее напряглось и застыло, но слез не было. Митчу так хотелось пойти за ней, поговорить прямо сейчас, но раздался голос Кэса: — Я его нашел! Я нашел моего мальчика! Старик с трудом влез в комнату через окно и сразу потянулся к приемнику. «Неужели он думает, там сообщат, что нашел парня именно он? — удивился Митч. — Вот тогда он окончательно в это поверит». Шоу с Ламбе о чем-то спорили. Фотограф вытер руки и снова извлек из чемодана фотоаппарат. — Когда я звонил шерифу, то заодно связался и с редакцией, — пояснил Шоу. — Мы сделаем еще несколько снимков. Самого О’Нили сейчас и после прибытия «скорой», потом — его жену с ним рядом на коленях. И сразу уезжаем, она едет с нами. По дороге она закончит свой рассказ, в городе мы срочно состряпаем статью и еще успеем вставить ее в номер. Ты готов? Ламбе кивнул. — А где она? — Укладывает вещи. Митча словно ледяной водой окатило. Он кинулся в коридор. Значит, они уезжают не завтра, а прямо сейчас. И эта сволочь опять собирается позировать, эта… Рывком он распахнул дверь спальни. Джесси укладывала свои платья и старый свитер в картонную коробку. Услышав, что он вошел, подняла глаза, но смотрела куда-то сквозь него, как слепая. — Джесси! Казалось, что она его не слышит. — Джесси, — повторил он, — послушай, Джесси, ведь ты же не поедешь с этой… Отшатнувшись, она взглянула на него с глубоким отвращением. «Нет, я сдержу себя», — решил он, но злость и отчаяние были настолько сильны, что он опять схватил ее за плечи. Она не стала вырываться, но, замерев, равнодушно взирала на него. Когда он справился с собой и убрал руки, взяла коробку, обошла его и вышла из комнаты. Он пошел следом. На веранде Ламбе все возился с аппаратом. «Конечно, я мог бы задержать ее, но все равно потом ведь убежит», — подумал Митч. — Миссис О’Нили! — позвал Шоу. — Я готова, — откликнулась Джой, шагнув к матрасу. Вид смертельно бледного Свэла напугал ее, и ее горе в этот миг было почти искренним. По крайней мере, ей было его жаль. Ей тяжело было представить, что перенес он на пути к ней, пока она ничего не подозревала, и тут его ужалила эта кошмарная змея, когда он был почти у цели… Все это было так трагично… Она приблизилась к мужу, испытывая искреннее волнение, но ни на миг не забывая о фотографе. Горе — не горе, ей полагалось выглядеть как можно лучше… Раз Ламбе стал слева, то она, наклоняясь, откинет волосы на правую сторону, чтобы они не закрывали лицо. И раз она оплакивает мужа, не стоит слишком открывать ноги. На снимке будет видно, как они красивы, но не более. Немного поколебавшись, она собралась стать на колени в изголовье Свэла. «Я ее слышу», — понял Свэл. Голова его просветлела, он понял, что, открыв глаза, увидит все отчетливо и ясно. Положив под одеялом руку на револьвер, он спокойно слушал, как шаги Джой раздаются все ближе. «Когда она нагнется ко мне, — подумал он, — можно даже не открывать глаз, я ее узнаю по запаху». Все молча наблюдали за этой сценой. Джесси думала, как все печально и как трогательна Джой в своем горе. Митчу все противнее было смотреть на этих городских и на гримасы чертовой куклы. Он все не мог понять, что изменилось в Свэле, когда он узнал, что она здесь. Неужели он этого хотел? Джой наклонилась. Она почувствовала, что вот-вот заплачет, но тут вспомнила, что голову нужно повернуть чуть-чуть направо. Золотые пряди волос коснулись щеки Свэла. Он был готов уже открыть глаза и взяться за револьвер… И тут на него вновь навалилось беспамятство. Он пытался сопротивляться, но тьма одолевала. Стук капель по железной крыше превратился в шум прибоя, в золотых волосах Джой отражались звезды. — Джой, — простонал он. Она его поцеловала. Блеснула фотовспышка. Снимок был сделан. Джой повернула голову и улыбнулась всем сквозь слезы. 26 Ей было тяжело при мысли, что Свэл умирает. Сил придавало только то, что все увидели их трогательный последний поцелуй и снимок обещал получиться удачным. Красивая была сцена, и память о ней она сохранит навсегда. От мысли об этом даже голова кружилась. Теперь она вновь ощущала, что ее замечают, ею восхищаются. Конец бессонным ночам с мыслями о том, что молодость проходит и исчезает красота. Теперь ей стало гораздо легче. И даже ненависть к Митчу притихла. Но, покосившись в его сторону, она решила: «Нет, все-таки я его не прощу!» Ничто не сможет загладить его вину перед ней, просто теперь это уже не важно. Она взглянула на Джесси, стоявшую у двери с коробкой в руках. «Нет, не возьму я ее. Что делать с такой деревенщиной? Только мешать будет. Так и скажу ей». В повисшей тишине вдруг стало слышно, как на песчаную дорогу сворачивают машины. Митч, присев на корточки, безучастно смотрел на дождь. «Теперь ничего не поделаешь, — думал он. — Они уедут… Я сделал все, что мог, но не запирать же ее…» Джой собралась встать, но Ламбе остановил ее: — Еще разок. Как раз успеем до приезда «скорой». — Хорошо, — слабо улыбнулась Джой. Она склонилась к Свэлу. Край одеяла шевельнулся. Митч это видел. И Шоу видел, и Джесси. Но не могли вмешаться. Было слишком поздно. Джой наклонилась, повернула голову — и увидела стальные холодные глаза и черный срез ствола. Время остановилось, все затихло. Свэл медленно поднялся на матрасе, опираясь спиной на столб веранды. Лицо, залитое ледяным потом, было безжалостным, словно сама смерть. — А ну-ка сунь руку в мой карман, дорогуша, — спокойно сказал он. — Тебе привет от Харви. Она открыла рот, но не издала ни звука. Митч и Шоу готовы были броситься к ним, но револьвер повернулся в их сторону, и они замерли на полушаге, едва дыша. Джесси застыла от ужаса на пороге. Все, кроме Джой, слышали, что машины совсем близко и вот-вот будут во дворе. — Давай, — подогнал Свэл, — она у меня в кармане. Харви она больше не нужна, так я привез тебе. — Нет! — Джой чувствовала, что губы шевелятся, но звука не было. — Нет! Нет!! Нет!!! Крик рвался из глубины, нарастал в горле, силясь преодолеть невидимую преграду. — Давай, милая, посмотри, что прислал твой однорукий дружок. И начался кошмар. Она все делала помимо воли. Рука ее нырнула в карман куртки. И ничего она не могла с ней сделать. Потом рука с фото вернулась обратно, и на нее уставились все четверо, застывшие в нескольких шагах. А во дворе уже тормозили машина шерифа и скорая помощь. Свэл вдруг опять почувствовал, что куда-то проваливается, но справился. Все вокруг плясало, словно на волнах. Он крепче сжал оружие. Митч оглянулся. Из машин выходили люди, оружие у них оставалось под одеждой. «Они ничего не знают, — подумал он, — они ни о чем не подозревают и помешать ему не успеют». Он кинулся вперед. А Джой смотрела на фотографию в своей руке, и ей казалось, что рот ее раскрывается все шире, по-прежнему не издавая ни звука. Потом она перевела взгляд — и дуло револьвера показалось ей черным тоннелем, в который входила она в своем кошмаре, который становился все шире, заглатывая ее, пока вдруг не наполнился ослепительным светом. Митч подлетел к ним, когда Джой падала на Свэла как золотой цветок, срезанный серпом жнеца. А Свэл вновь улетел сквозь мрак на ночной пляж, в то бесконечно далекое время, когда они были счастливы. Теперь же ее мертвое тело рухнуло ему на грудь, соединив в себе всего две вещи, которые когда-то он любил: эту заблудшую женщину и насилие. Джесси с криком скрылась в своей комнате. Митч замер на краю веранды, растерянный и онемевший, как остров в бурном море метавшихся вокруг людей. Шериф сыпал проклятьями. — Среди стольких идиотов никому не пришло в голову проверить, вооружен ли он? Вы что, приняли его за школьника, сбежавшего с уроков? А догадайся вы сделать такую элементарную вещь, женщина осталась бы жива! Тело Джой отнесли в машину скорой помощи и вернулись за Свэлом. Присев на корточки у матраса, врач поднял голову, встретил взгляд Митча, едва заметно покачал головой и отвернулся. — Все снял? — спросил Шоу Ламбе. — Тогда поехали. Черт, что за история! Потрясающая будет статья! — Заткнись! — упавшим голосом оборвал его Ламбе, укладывая аппарат. Двор опустел. Посреди него осталась лишь повозка, мулы печально опустили головы под каплями дождя. Кэс торопливо пересек двор и влез на сиденье «скорой», твердя: — Я его отец. Я нашел моего мальчика… Когда «скорая» на полной скорости вылетела со двора, он все так же сидел рядом с водителем, обеими руками придерживая свою нелепую шляпу. Машина с шерифом и двумя полицейскими ехала следом. Потом убрались и Шоу с Ламбе. Митч оглядел пустой двор. «До города они его живым не довезут, — подумал он. — Он ее убил… Вот для чего он и старался продержаться, когда узнал, что Джой здесь. А наш старик своими причитаниями только помог ее убить. Никчемная была баба, но все-таки как страшно». В суматохе никто не вспомнил про фото. Оно так и валялось у матраса оборотом вверх. Митч поднял, посмотрел и снова положил, картинкой вниз. «Вот что ее сгубило. Всего лишь фото нагишом, но оно ее убило. Свэл отобрал его у полицейского. Теперь мне нужно объяснить все Джесси. Но лучше умереть вот прямо здесь. Сначала она потеряла Свэла, потом Мехико, потом поссорилась со мной. И у нее осталась только Джой. Теперь Джой мертва, и ехать ей некуда, и мне не обязательно ее переубеждать… Но все же нужно. Я ведь всегда о ней заботился и дальше буду, пока она не вырастет и не выйдет замуж. Но если она не перестанет меня ненавидеть, то просто убежит. Я должен все рассказать…» Он поднял фото, сунул в карман и неторопливо зашел в дом. Везде было темно. Скоро ночь, а он так и не взглянул на плотину… Может, и той тоже пришел конец… Джесси лежала на кровати, отвернувшись к стене. — Джесси… Молчание. — Не переживай, Джесси, мы ничего не могли сделать. Она по-прежнему молчала. И он не знал, чем помочь. Он вынул фото из кармана, взглянул на него и едва не закричал: «Забудь о ней, Джесси! Она не стоила того, чтобы из-за нее страдать!» Но не смог. Выйдя из спальни, порвал фото, швырнул в топку на кухне и зашагал в долину. Вода спадала. Уровень ее понизился дюймов на шесть, и плотина уцелела. «Хоть ее удалось спасти, — думал Митч, — только кому теперь все это надо?» С тоской он посмотрел на залитое грязью поле. «Нет, нельзя на все махнуть рукой…» Когда он вернулся, уже стемнело. Дождь перестал. Минуя конюшню, он услышал, как там кто-то разговаривает с мулами, и вспомнил про повозку, забытую во дворе. — Кто там? — крикнул он. — Это я, — из ворот появился Прентис Джеймисон. — Ты на меня больше не сердишься, Митч? — Я — на тебя? — переспросил Митч. — С чего вдруг? Ему казалось, что Прентиса он не видел много лет. — Ну помнишь, когда по радио говорили про Свэла… Ты тоща так разозлился! — А… — вспомнил Митч. — Конечно, нет — сейчас это уже неважно. — А я смотрю — повозка во дворе… Решил распрячь и покормить мулов. На вас и так столько всего свалилось… Митч помолчал, потом наконец сказал: — Спасибо, Прентис. Ты еще не ужинал? — Да нет, я шел домой… — Пойдем посмотрим, что осталось в кухне. А Джесси видел? — Да… С ней плохо, Митч… — Знаю… Они вошли в кухню. Джесси уже зажгла свет и собиралась затопить плиту. Сунула в топку куски бумаги, потом вдруг присмотрелась и достала обрывки фотографии. Подняла голову, встретилась глазами с Митчем. Тот покачал головой. — Сожги это, Джесси… Та попыталась сложить обрывки вместе, потом передумала, бросила их в топку и неуверенно чиркнула спичкой. — Не переживай, Джесси, все еще будет хорошо. И тут в ее голосе впервые послышались рыдания. — Ей так всегда не везло… Никто ей не помог! А ты… Тебе хоть стыдно за свои поступки? — Да ничего я ей не сделал, Джесси! Клянусь! Не знаю, что она наговорила, но у меня ты ни о чем не спрашивала. — Молчи уж! Её нет, и чтобы ты ни говорил… Митч замолчал. К чему было спорить? Пусть память сохранит только хорошее. Ужинали молча. Мужчины беспокойно поглядывали на Джесси. Кэса все не было. — А Кэл где? — спросил Митч, когда Прентис собрался уходить. — Наверно, дома, — пожал плечами парень. — Скажи, мне нужно его видеть. — Ладно, — протянул Прентис. — Я ничего ему не сделаю, клянусь. — Ладно. Когда Джесси легла, Митч отправился в больницу, где узнал, что Свэл умер по дороге. Теперь в нем не осталось ничего жестокого, казался он спокойным и умиротворенным. Уйдя оттуда, Митч закурил, сел на ступени здания суда и стал ждать рассвета, чтобы узнать, как получить тело для похорон. Куда девался Кэс — не знал никто. 27 Земля на холме уже подсохла. Грубо сколоченный гроб опустили в яму, и на него со стуком упали первые комья земли. Джесси отвернулась и прошла сквозь небольшую кучку соседей и любопытных. Митч зашагал за ней. На нем был чистый, линялый от многократной стирки комбинезон. Он помог сестре взобраться на козлы и молча взял в руки вожжи. «Лучше бы она плакала, — думал он, — ей стало бы легче». Тело Джой забрали родственники, приехавшие из Луизианы. Вот Свэла и похоронили. Кэс не появлялся. «Он мог не знать, — подумал Митч. — Не слышал, что о похоронах объявили по радио». Уже собрался стегнуть мулов, когда подошел Кэл Джеймисон. — Может быть, Джесси лучше ехать с нами в машине, — предложил он. — Дорога-то неблизкая… — Ты как, Джесси? — спросил Митч, повернувшись к ней. — Нет, — покачала она головой. — Спасибо, Кэл. — Спасибо, — повторил и Митч. Он жестко взглянул Кэлу в глаза, но не сказал ни слова. Кэл покраснел. — Ты, кажется, хотел со мной поговорить, — неуверенно, но с вызовом заметил он. — Да, — подтвердил Митч. — Сейчас не время и не место, но скажу. — Я слушаю, — Кэлу явно было не по себе. — Не смей являться к нам, когда напьешься. Мы вам, ребята, рады, но не желаю видеть дома пьяных. Кэл переступил с ноги на ногу, лицо его помрачнело. — Ну выпил я тоща — с кем не бывает? — Ладно, дело прошлое и вспоминать не будем. Только давай договоримся раз и навсегда. Идет? — Хорошо, Митч. — Кэл поднял наконец глаза. — Жаль, что так вышло со Свэлом. — Да, — кивнул Митч, — но это тоже дело прошлое. — Верно… — Пока, — Митч тряхнул вожжами. Мулы зашагали вперед, колеса увязали в глине. Джесси сидела рядом, стараясь держаться очень прямо. Когда они миновали маленькую церквушку, она спросила, по-прежнему глядя прямо перед собой: — Митч? Он обернулся. — Да, Джесси? «Как быстро она растет! — заметил он. — В этом траурном платье и с такой прической — уже настоящая женщина!» — Прости меня, — шепнула она и больше не смогла сдерживаться. Митч бросил вожжи, прижал их ногой и обнял ее. Джесси рыдала. Мулы нашли дорогу и сами повернули к дому. Когда Джесси затихла, он протянул ей свой платок. — Вытрись, — угрюмо буркнул он, мешал комок в горле. Нет, нежные слова говорить он не умел. Но верил, что она поймет. — А я ведь ей поверила, Митч, — стыдливо призналась Джесси. — Но почему? — Да ладно, Джесси, теперь это не имеет значения. — Но почему, зачем она это делала? — спросила она, чуть помолчав. — Не знаю. Но она мертва, и не будем больше об этом. Плечи дрогнули в последний раз и, комкая платок, она поставила точку в истории с Джой: — Она была хорошая! Я же знаю! Она старалась, только ей всегда не везло! Митч не ответил. Он думал: «Может быть, она и права. Я ничего не понимаю в женщинах. Меня все волновало, что с ней уедет Джесси, но теперь кажется, что у нее в пятнадцать больше здравого смысла, чем у Джой в последний день жизни». Их обогнали Джеймисоны. Потом машина остановилась и вышел Прентис. Митч тоже остановил повозку. Прентис, по случаю похорон наряженный в выходной костюм, как всегда несмело, взглянул на них. — Можно, я поеду с вами, Митч? Давненько не катался на повозке. Митч без улыбки посмотрел на него. «Да, парень подрастает…» — Конечно, залезай. Мы потеснимся, Джесси? * * * Кэс так и не вернулся. Никто его не видел. После похорон прошло уже двое суток, его все не было. Когда Митч забирал тело, он спрашивал об отце, но ни от кого ничего не добился, кроме недоуменных взглядов. После ужина Митч с Джесси сидели на веранде, следя, как тени от сосен постепенно сливаются с темнотой. Днем Митч, пока поле не высохло, занялся дровами. Река уже вернулась в прежнее русло, но начинать работы было еще рано. — Куда он мог пропасть, Митч? — в который раз спросила Джесси. — Не знаю, — начал он, но тут же бросил сигарету на песок и прислушался. Со стороны холма донесся звук мотора. И не машины Джеймисонов — звук незнакомый. Не говоря ни слова, они переглянулись, догадываясь, в чем дело. И вот уже со страхом наблюдали они, как машина въехала во двор и стала. Из нее вышел Кэс, сверкая глуповатой улыбкой. Машина — большой старый «бьюик» — несмотря на погнутый передний бампер, была начищена до блеска. Из всех машин, которые Кэс когда-то пригонял на ферму, она, конечно, была самой большой и впечатляющей. — Ну, разве не чудо, Митч? — с детской гордостью спрашивал старик. — И шины у нее хорошие, продавец сам сказал. Он пнул колесо ногой и сияя уставился на Митча с Джесси. Девочка, казалось, готова была упасть в обморок. Митч взял ее за руку. — Подожди, ничего не говори. «Не все так просто, — думал он. — Раньше он продавал землю, чтобы купить те семь старых развалин, потом продал Мехико, чтобы купить приемник. Теперь же его не было пять дней и один Бог знает, где он добыл деньги». Кэс обошел машину и нажал на сигнал. — Послушай, Митч, послушай, какой звук! А по песку идет — картинка! Он помощней грузовика! «Могли бы мы уехать? — спрашивал себя Митч. — Забрать бы Джесси, поселиться вдвоем и самим зарабатывать на жизнь. Но с ним что будет? Нет, нам нельзя его бросать. Он живет в другом, нереальном мире, но ест-то он земную пищу… И вряд ли нам захочется уезжать. Тут наш дом, по крайней мере, то, что от него осталось, и нужно за него держаться…» Кэс еще раз любовно оглядел машину и, все так же глупо улыбаясь поднялся на крыльцо. — Не хочешь прокатиться, Митч? И Джесси захвати. Садитесь, посмотрите, какой ход… Тут взгляд его упал на окно гостиной, и радость сразу стала исчезать с лица. Шляпу он где-то потерял и стал теперь похож на брошенную куклу с пустыми глазами. — Мне нужно слушать новости, — протянул он. — Я так давно ничего не слышал… Шагнув к окну, согнулся и полез в комнату. — Митч, как он может… — чуть слышно простонала Джесси. — Как он может… Митч обвел взглядом двор, представляя, сколько раз еще они услышат голос старика: «Там про Свэла! Там говорят про Свэла, Митч! Только что передавали!» И сколько раз увидят, как он сбегает по холму, указывая на реку. «Что толку убегать, — подумал Митч, — если все равно возвращаешься!» Примечания 1 Автор обыгрывает одинаковое звучание фраз: «Don’t be silly» (донт би силли) — «Не сходи с ума» и «Don’t, don’t, Sylie» — (донт, донт, Силли) — «Нет, нет, не делай этого, Силли». — Примеч. пер. 2 Слова из гимна сторонников движения за гражданские права. 3 Автобусы фирмы, эмблемой которой является борзая. See more books in http://www.e-reading.life