на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Стихотворения, не включенные Буниным в собрания сочинений

Буря*

Истомлена полдневным зноем,

В немой тоске земля ждала,

Чтоб ночь прохладой и покоем

Ее во мраке обняла.

Но солнце жгло с небес лучами,

И вот, в затишье гробовом,

Восстала Буря над волнами,

Бледнея в гневе роковом.

И, вспыхнув, взор ее орлиный

От грозной страсти потемнел,

И ветер бурно налетел,

Промчавшись в море зыбью длинной.

И в горных соснах, меж ветвей,

Завыл в веселье горделивом…

О, не страшись его — смелей

Грудь подставляй его порывам!

Пусть бьются волны об утес,

Пусть резким холодом пахнуло,

И тьма растет, и альбатрос

Кричит к беде средь тьмы и гула —

То жизни пир, — ее побед

Канун, грозою омраченный…

Из мрака бури солнца свет

Опять взойдет, но обновленный!

<1895–1898>

«Вдали еще гремит, но тучи уж свалились…»*

Вдали еще гремит, но тучи уж свалились,

Как горы дымные, идут они на юг.

Опять лазурь ясна, опять весна вокруг,

И ярким солнцем чащи озарились.

Из-за лесных вершин далекой церкви шпиц

Горячим золотом трепещет и сверкает,

Звенят в низах ручьи, и льется пенье птиц,

А на полянах снова припекает.

Густеет облаков волнистое руно;

Они сдвигаются, спускаются все ниже —

И вот уж солнца нет; опять в лесу темно,

Дождь зашумел — и все слышней и ближе.

Нахохлясь, птицы спят, и тихо лес стоит

И точно чувствует, счастливый и покорный,

Как много свежести и силы благотворной

Весенняя гроза в себе таит!

1900

Последняя гроза*

Не прохладой, не покоем,

А истомою и зноем

Ночь с горячих пашен веет:

Хлеб во мраке ночи зреет.

Обступают осторожно

Небо тучи, и тревожно,

Точно жар и бред недуга,

Набегает ветер с юга.

Шелестя и торопливо

Волны ветра ловит нива,

Страстным шепотом привета

Провожает их, — и мнится:

Ночь прощается тоскливо

С лаской пламенного лета,

Разметалась и томится…

Блеск зарниц ей точно снится,

Мрак растет над ней кошмаром,

И когда всю степь пожаром

Красный сполох озаряет, —

В поле чей-то призрак темный,

Величавый и огромный,

На мгновенье вырастает,

Чьи-то очи ярко блещут,

Содрогаясь от усилья,

И раскинутые крылья

За плечом его трепещут.

Как тот блеск ее пугает!

Точно в страхе пробегает

Знойный шелест по бурьяну…

Быть большому урагану!

Уж над этим смутным шумом

Все слышней, как за горою

Дальний гром ворчит порою,

Как в величии угрюмом,

Потрясая своды неба,

Он проходит тяжким гулом

Над шумящим морем хлеба…

Скоро бешеным разгулом

В поле ветер понесется,

Скоро гром смелее грянет,

Жутким блеском даль зажжется,

Ночь испуганно воспрянет,

Ночь порывисто очнется —

И обильными слезами

Вся тоска ее прольется!

А наутро над полями

Солнце грустно улыбнется —

Озарит их на прощанье,

И на нивы, на селенья

Ляжет кроткое смиренье

Тишины и увяданья.

1900

Крещенская ночь*

Темный ельник снегами, как мехом,

Опушили седые морозы,

В блестках инея, точно в алмазах,

Задремали, склонившись, березы.

Неподвижно застыли их ветки,

А меж ними на снежное лоно,

Точно сквозь серебро кружевное,

Полный месяц глядит с небосклона.

Высоко он поднялся над лесом,

В ярком свете своем цепенея,

И причудливо стелются тени,

На снегу под ветвями чернея.

Замело чащи леса метелью, —

Только вьются следы и дорожки,

Убегая меж сосен и елок,

Меж березок до ветхой сторожки.

Убаюкала вьюга седая

Дикой песнею лес опустелый,

И заснул он, засыпанный вьюгой,

Весь сквозной, неподвижный и белый.

Спят таинственно стройные чащи,

Спят, одетые снегом глубоким,

И поляны, и луг, и овраги,

Где когда-то шумели потоки.

Тишина, — даже ветка не хрустнет!

А, быть может, за этим оврагом

Пробирается волк по сугробам

Осторожным и вкрадчивым шагом.

Тишина, — а, быть может, он близко…

И стою я, исполнен тревоги,

И гляжу напряженно на чащи,

На следы и кусты вдоль дороги.

В дальних чащах, где ветви и тени

В лунном свете узоры сплетают,

Все мне чудится что-то живое,

Все как будто зверьки пробегают.

Огонек из лесной караулки

Осторожно и робко мерцает,

Точно он притаился под лесом

И чего-то в тиши поджидает.

Бриллиантом лучистым и ярким,

То зеленым, то синим играя,

На востоке, у трона господня,

Тихо блещет звезда, как живая.

А над лесом все выше и выше

Всходит месяц, — и в дивном покое

Замирает морозная полночь

И хрустальное царство лесное!

1886–1901

В лесу*

Тропинкой темною лесною,

Где колокольчики цветут,

Под тенью легкой и сквозною

Меня кустарники ведут.

Здесь полусвет и запах пряный

Сухой листвы, а вдалеке

Лес расступается поляной

К долине мирной и реке.

Садится солнце, даль синеет,

Кукушка стонет, а река

Уже от запада алеет

И отражает облака.

Вокруг меня деревья стройно

Уходят к ясной вышине,

И сердце радостью спокойной

Полно в вечерней тишине.

Пора и горе, и ненастье,

И зиму темную забыть,—

Одно есть только в мире счастье —

Весь божий свет душой любить!

<1901>

Утро*

Светит в горы небо голубое,

Молодое утро сходит с гор.

Далеко внизу — кайма прибоя,

А за ней — сияющий простор.

С высоты к востоку смотрят горы,

Где за нежно-млечной синевой

Тают в море белые узоры

Отдаленной цепи снеговой.

И в дали, таинственной и зыбкой,

Из-за гор восходит солнца свет —

Точно горы светлою улыбкой

Отвечают братьям на привет.

1907

У залива*

Над морем дремлют, зеленеют

Меж скал цветущие сады.

Лучи полдневные их греют,

Им слышен тихий плеск воды.

Здесь даже зимнею порою

Среди и лавров и олив

Под неприступною горою

Стоит, как зеркало, залив.

В затишье расцветают розы,

И кипарис в полдневный зной

Внимает, погруженный в грезы,

Как говорит волна с волной,

И смотрит вдаль, где, утопая

В лазурном море, паруса

На солнце искрятся, сверкая,

И точно манят в небеса.

<1901>

«Стояли ночи северного мая…»*

Стояли ночи северного мая,

И реял в доме бледный полусвет.

Я лег уснуть, но, тишине внимая,

Все вспоминал о грезах прежних лет.

Я вновь грустил, как в юности далекой,

И слышал я, как ты вошла в мой дом, —

Неуловимый призрак, одинокий

В старинном зале, низком и пустом.

Я различал за шелестом одежды

Твои шаги в глубокой тишине —

И сладкие, забытые надежды,

Мгновенные, стеснили сердце мне.

Я уловил из окон свежесть мая,

Глядел во тьму с тревогой прежних лет…

И призрак твой и тишина немая

Сливались в грустный, бледный полусвет.

1901

«В поздний час мы были с нею в поле…»*

В поздний час мы были с нею в поле.

Я дрожа касался нежных губ…

«Я хочу объятия до боли,

Будь со мной безжалостен и груб!»

Утомясь, она просила нежно:

«Убаюкай, дай мне отдохнуть,

Не целуй так крепко и мятежно,

Положи мне голову на грудь».

Звезды тихо искрились над нами,

Тонко пахло свежестью росы.

Ласково касался я устами

До горячих щек и до косы.

И она забылась. Раз проснулась,

Как дитя, вздохнула в полусне,

Но, взглянувши, слабо улыбнулась

И опять прижалася ко мне.

Ночь царила долго в темном поле,

Долго милый сон я охранял…

А потом на золотом престоле,

На востоке, тихо засиял

Новый день, — в полях прохладно стало…

Я ее тихонько разбудил

И в степи, сверкающей и алой,

По росе до дома проводил.

1901

Надпись на могильной плите*

Несть, господи, грехов и злодеяний

Превыше милосердья твоего!

Рабу земли и суетных желаний

Прости грехи за горести его.

Завет любви хранил я в жизни свято:

Во дни тоски, наперекор уму,

Я не питал змею вражды на брата,

Я все простил по слову твоему.

Я, тишину познавший гробовую,

Я, воспринявший скорби темноты,

Из недр земных земле благовествую

Глаголы Незакатной Красоты!

1901

Ручей*

Ручей среди сухих песков…

Куда спешит и убегает?

Зачем меж скудных берегов

Так стойко путь свой пролагает?

От зноя бледен небосклон,

Ни облачка в лазури жаркой;

Весь мир как будто заключен

В песчаный круг в пустыне яркой.

А он, прозрачен, говорлив,

Он словно знает, что с востока

Придет он к морю, где залив

Пред ним раскроет даль широко —

И примет светлую струю,

Под вольной ширью небосклона,

В безбрежность синюю свою,

В свое торжественное лоно.

1901

«Пока я шел, я был так мал!..»*

Пока я шел, я был так мал!

Я сам себе таким казался,

Когда хребет далеких скал

Со мною рос и возвышался.

Но на предельной их черте

Я перерос их восхожденье.

Один, в пустынной высоте,

Я чую высших сил томленье.

Земля — подножие мое.

Ее громада поднимает

Меня в иное бытие,

И душу радость обнимает.

Но бездны страх — он не исчез,

Он набегает издалека…

Не потому ль, что одиноко

Я заглянул в лицо небес?

1901

«Из тесной пропасти ущелья…»*

Из тесной пропасти ущелья

Нам небо кажется синей.

Привет тебе, немая келья

И радость одиноких дней!

Звучней и песни и рыданья

Гремят под сводами тюрьмы.

Привет вам, гордые страданья,

Среди ее холодной тьмы!

Из рудников, из черной бездны

Нам звезды видны даже днем.

Гляди смелее в сумрак звездный —

Предвечный свет таится в нем!

1901

«Жесткой, черной листвой шелестит и трепещет кустарник…»*

Жесткой, черной листвой шелестит и трепещет кустарник,

Точно в снежную даль убегает в испуге.

В белом поле стога, косогор и забытый овчарник

Тонут в белом дыму разгулявшейся вьюги.

Дымный ветер кружит и несет в небе ворона боком,

Конский след на бегу порошит-заметает…

Вон прохожий вдали. Истомлен на пути одиноком,

Мертвым шагом он мерно и тупо шагает.

«Добрый путь, человек! Далеко ль до села, до ночлега?»

Он не слышит, идет, только голову клонит…

А куда и спешить против холода, ветра и снега?

Родились мы в снегу, — вьюга нас и схоронит.

Занесет равнодушно, как стог, как забытый овчарник…

Хорошо ей у нас, на просторе великом!

Бесприютная жизнь, одинокий под бурей кустарник,

Не тебе одолеть в поле темном и диком!

1901

Веснянка*

(отрывок)

Перед грозой, в Петровки, жаркой ночью,

Среди лесного ропота и шума,

Спешил я, спотыкаясь на коряги

И путаясь меж елок, за Веснянкой.

Она неслась стрелой среди деревьев

И, белая, мелькала в темноте,

Когда зарницу ветром раздувало,

А у меня уж запеклись уста

И сердце трепетало, точно голубь.

«Постой!» — хотел я крикнуть — и не мог.

Мы долго с ней бежали по болоту,

Вдоль озера, вдоль отмели, заросшей

Купавами, травой и камышами,

И наконец я выбился из сил.

Хочу сказать: «Остановись, не бойся!»

Она на миг оглянется — и в путь!

А между тем поднялся ветер,

Деревья недовольно зароптали,

Задвигали мохнатой хвоей ели,

И звезды замелькали из-за них.

Кричу за ней: «Остановись, послушай!

Я все равно до света не отстану,

Ты понапрасну мучишься…» Не слышит!

Вдруг молния всю чащу озарила

Таинственным и бледно-синим светом…

«Стой! — крикнул я. — Лишь слово! Я не трону…»

(Она остановилась на мгновенье.)

«Ответь, — вскричал я, — кто ты? И зачем

Ты здесь со мной встречалась вечерами,

Ждала меня над заводью темневшей,

Где сумрачно и тускло рдели воды?

Зачем со мной ты слушала, грустя,

Далеких песен радость молодую?

Зачем потом, когда они смолкали

И только комары звенели сонно

Да нежно пахло сонною водой,

Ты разбирала ласково мне кудри,

А я глядел с твоих колен в глаза?

Зачем во тьме, когда из тихой рощи

Гремели соловьи, ты наклонялась

К моей щеке горячею щекой

И целовала сладко, осторожно,

А после все томительней и крепче?

Скажи, зачем?..» Она лицо руками

Закрыла вдруг и кинулась вперед.

И долго мы, как звери за добычей,

Опять бежали в роще. Шумный ливень

По темным чащам с громом бушевал,

Даль раскрывали молнии, и ярко

Белело платье девичье… Но вдруг

Оно исчезло, точно провалилось.

Я выскочил с разбега на опушку,

Упал в овес, запутанный и мокрый,

И зарыдал, забился…

1901

Кедр*

Темный кедр растет среди долины, —

Я люблю долины тихих гор,

Видит он далекие вершины

И глядится в зеркало озер.

Темный кедр один в горах тоскует, —

Я люблю печаль весенних дней, —

А кругом зеленый лес ликует

И цветут фиалки у корней.

Божий мир люблю я, — в вечной смене

Он живет и красотой цветет…

Как поверить злобе иль измене?

Темный час проходит и пройдет!

Темный кедр растет среди долины, —

Расцветай, наперекор судьбе!

Быстро дни идут, но ни единый

Не пройдет без думы о тебе!

1901

На монастырском кладбище*

Ударил колокол — и дрогнул сон гробниц,

И голубей испуганная стая

Вдруг поднялась с карнизов и бойниц

И закружилась, крыльями блистая,

Над мшистою стеной монастыря…

О, ранний благовест и майская заря!

Как этот звон, могучий и тяжелый,

Сливается с открытой и веселой

Равниной зеленеющих полей!

Ударил колокол — и стала ночь светлей,

И позабыты старые гробницы,

И кельи тесные, и страхи темноты,—

Душа, затрепетав, как крылья вольной птицы,

Коснулась солнечной поющей высоты!

1901

Ночь («Ищу я в этом мире сочетанья…»)*

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и вечного. Вдали

Я вижу ночь: пески среди молчанья

И звездный свет над сумраком земли.

Как письмена, мерцают в тверди синей

Плеяды, Вега, Марс и Орион.

Люблю я их теченье над пустыней

И тайный смысл их царственных имен!

Как ныне я, мирьяды глаз следили

Их древний путь. И в глубине веков

Все, для кого они во тьме светили,

Исчезли в ней, как след среди песков:

Их было много, нежных и любивших,

И девушек, и юношей, и жен,

Ночей и звезд, прозрачно-серебривших

Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!

Вот снова ночь. Над бледной сталью Понта

Юпитер озаряет небеса,

И в зеркале воды, до горизонта,

Столпом стеклянным светит полоса.

Прибрежья, где бродили тавро-скифы,

Уже не те, — лишь море в летний штиль

Все так же сыплет ласково на рифы

Лазурно-фосфорическую пыль.

Но есть одно, что вечной красотою

Связует нас с отжившими. Была

Такая ж ночь — и к тихому прибою

Со мной на берег девушка пришла.

И не забыть мне этой ночи звездной,

Когда весь мир любил я для одной!

Пусть я живу мечтою бесполезной,

Туманной и обманчивой мечтой,—

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и тайного, как сон.

Люблю ее за счастие слиянья

В одной любви с любовью всех времен!

1901

Горный путь к морю*

(отрывок)

Весенний день синеет в вышине,

А в сумраке ущелья снег таится

И в холоде, в глубокой тишине,

Под соснами на камнях серебрится.

Весенний ключ, прозрачный, как кристалл,

Журчит и звонко каплет между скал,

И широко и вольно веет влага

Из мокрого скалистого оврага…

Вдали, в окно его теснины,

Я вижу море. Здесь и тень,

И свежесть каменной лощины,

А там весенний ясный день,

Залив, лесистые долины

И голубых небес простор…

Иду, — утесы расступились,

Тепло и свет, — окрестных гор

Хребты лиловые открылись;

Кремнистый путь сбегает в лес, —

Ведет он в чащи на обрывах, —

И между сучьями, в извивах,

Синеет глубина небес…

Как тихо здесь, в тени узорной!

Как хороши и томны в ней,

Среди листвы сухой и черной,

Глаза фиалок у корней!

Взгляну на горы — там высоко

Меж скал ущелье поднялось

И в синее пятно слилось;

Взгляну в долины — там широко

В заливе море разрослось

И меж лесных стволов сияет…

А солнце мягко пригревает,

Лепечут птицы в тишине,

И в темном свете, в полусне,

Весь лес как будто замирает

И сладко грезит о весне!

<1902>

На озере*

(отрывок)

На озере, среди лесов зеленых,

Кувшинки белые, как звезды, расцвели.

В Петровки, в жаркий день, когда в бору сосновом

Так сухо и светло от солнца и песков,

Я прихожу на луг, под тень ольхи сребристой,

Где пахнет мятою и теплою водой,

Где реют радужно-стеклянные стрекозы

И блещет озеро среди стволов берез.

На озере, в веселый летний полдень,

Я слышу женский смех, далекий крик и плеск,

В бору за озером аукается кто-то —

И сладко мне дремать и слушать в полусне…

Люблю я молодых, счастливых и беспечных,

Люблю зеленый лес и долгий летний день,

Все голоса его меня зовут, волнуют…

Но я заката жду…

Закроются на озере кувшинки…

Как ночь в лесу темна, спокойна и тепла!

Кузнечики в траве чуть шепчутся. Сквозь ветви

Белеет озеро, — там звезды в глубине…

Стоишь и слушаешь — и кажется, что звезды

Глядят из темных вод, и светляки в кустах

Для тех, кто ждет любви, затеплились недвижно.

И вот она идет, — неслышно и легко.

Таинственно с песчаного прибрежья

Она сойдет к воде, одежды тихо сняв,—

И ласковым теплом вода ее обнимет,

И закачается у берега звезда.

Как жутко-хорошо в ночном подводном небе!

Какая глубина!..

Прохладны и легки одежды после влаги,

Песок еще хранит полдневное тепло…

1902

Первая любовь*

Я уснул в грозу, среди ненастья,

Безнадежной скорбью истомлен…

Я проснулся от улыбки счастья…

О, как был я зол и неумен!

Облака бегут — и все теплее,

Все лазурней светит летний день.

На сырой, литой песок в аллее

Льют березы трепетную тень.

Веет легкий, чистый ветер с поля,

Сердце бьется счастьем юных сил…

О мечты! о молодая воля!

Как я прежде мало вас ценил!

<1902>

Забытый фонтан*

Рассыпался чертог из янтаря, —

Из края в край сквозит аллея к дому.

Холодное дыханье сентября

Разносит ветер по саду пустому.

Он заметает листьями фонтан,

Взвевает их, внезапно налетая,

И, точно птиц испуганная стая,

Кружат они среди сухих полян.

Порой к фонтану девушка приходит,

Влача по листьям спущенную шаль,

И подолгу очей с него не сводит.

В ее лице — застывшая печаль,

По целым дням она как призрак бродит,

А дни бегут… Им никого не жаль.

1902

Бальдер*

Хаду — слепец, он жалок. Мрак глубокий

Скрывает свет и правду от него.

Но, чадо тьмы, он весь во власти Локи —

Он насмерть поражает божество.

И все же мир лишь жаждой света дышит!

И Солнце, погребенное во тьму,

Из гроба тьмы, из бездны ада слышит,

Что мир в тоске взывает лишь к нему.

И дрогнет тьма! И вспыхнет на востоке

Воскресший Свет! И боги пригвоздят

Тебя, как пса, к граниту гор, о Локи!

И будет змей, свирепый и стоокий,

Точить со скал на темя Локи — яд!

1904

«Луна над шумною Курою…»*

Луна над шумною Курою

И над огнями за Курой,

Тифлис под лунною чадрою,

Но дышит каменной жарой.

Тифлис не спит, счастливый, праздный,

Смех, говор, музыка в садах,

А там — мерцает блеск алмазный

На еле видимых хребтах.

Уйдя в туман, на север дальний

Громадами снегов и льдин,

Они все строже, все печальней

Глядят на лунный дым долин.

1904

«Луна полночная глядит…»*

Луна полночная глядит

С пустого неба, пароход,

Луне навстречу, бороздит

Лиловый сплав Каспийских вод,

Луна из-за тугих снастей

Зеркальней кажется, светлей,

Под ней, на юг, в дали пустой

Играет отблеск золотой,

Как будто рыбья чешуя,

А что за ней? Там тоже я,

Душа моя…

Ночь на пароходе в Касп. море.

Июнь 1904 г.

«Весна, и ночь, и трепет звезд…»*

Весна, и ночь, и трепет звезд,

И свежесть трав лесной долины.

Над тишиной уснувших гнезд

Склонились темные вершины.

Гляжу в прозрачный сумрак их,

Дышу весной — и предо мною

Какой-то тайной неземною

Вся ночь раскрыта в этот миг.

И эта тайна — откровенье,

Моя душа и жизнь моя, —

В ночном потоке бытия

Звезды падучей отраженье.

<1904>

При свече*

Голубое основанье,

Золотое острие…

Вспоминаю зимний вечер,

Детство раннее мое.

Заслонив свечу рукою,

Снова вижу, как во мне

Жизнь руби новою кровью

Нежно светит на огне.

Голубое основанье,

Золотое острие…

Сердцем помню только детство:

Все другое — не мое.

Звезда морей*

Я в бездне был, я жил кошмаром,

Скитаясь по волнам три дня.

Порой закат пылал пожаром —

И красный бред томил меня.

Порой слепила тьма немая —

И я качался в искрах звезд,

Качался в бездне, обнимая

Обломок реи, точно крест.

Вдруг — словно пламя на закате…

Ужели смерть? — Но на волне

Звезда Морей в огне и злате

Восстала — и предстала мне.

И ниц упал я, ослепленный,

Восторгом жизни потрясен —

И чей-то голос отдаленный

Прорезал мрак: «Спасен! спасен!»

<1906>

«Что молодость! Я часто на охоту…»*

Что молодость! Я часто на охоту

Весною езжу к Дальнему Болоту,

Откинувшись в покойный тарантас,

А Фокс сидит у ног моих — и глаз

Не отрывает, бедный, от дороги,

Скулит, дрожит от радостной тревоги

И рвется в степь, глотая пыль колес…

Что молодость! Горячий, глупый пес!

30. VI.07

«Жгли на кострах за пап и за чертей…»*

Жгли на кострах за пап и за чертей,

Живьем бросали в олово и серу

За ад и рай, безверие и веру,

За исчисленье солнечных путей.

И что ж! Чертей не пламя утешает,

Не то, что злей ехидны человек,

А то, что гроб сожженных в прошлый век,

Он в нынешнем цветами украшает.

2. VII.07

«Идет тяжелый гул по липам…»*

Идет тяжелый гул по липам.

Пришел, дохнул, как в море вал,

Согнул верхушки с тонким скрипом

И сор в кустах заволновал.

Но нет, ты, ветер, тут бессилен:

Тут нужен бешеный норд-ост,

Чтоб из запутанных извилин,

Из сучьев вырвать шапки гнезд.

И буря будет. И вороны,

Кружась, кричат, что мир погиб,

Что гнезда их — венцы, короны

И украшения для лип.

10. VII.1907

Глотово

Клад*

Все, что хранит следы давно забытых,

Давно умерших, — будет жить века.

В могильных кладах, древними зарытых,

Поет полночная тоска.

Степные звезды помнят, как светили

Тем, что теперь в сырой земле лежат…

Не Смерть страшна, а то, что на могиле

Смерть стережет певучий клад.

<1908>

Сталь*

Бью звонкой сталью по кремню,

Сухие искры рассыпая.

Грозит, мигает ночь слепая,

Но я себе не изменю.

Он гаснет, слишком сгнивший трут,

Но ты секи, секи огнивом:

Будь в заблуждении счастливом,

Что эти искры не умрут.

Придет, настанет ли мой день?

Но блещет свет над мертвой гнилью,

Сталь золотою сыплет пылью,

И крепок звонкий мой кремень.

<1909>

В арабской деревне*

Если ночью лечь на теплой крыше,

Старой пальмы путаный вихор

Зачернеет в небе, станет выше,

По звездам раскинет свой узор.

А посмотришь в сторону Синая,

Под луну, к востоку — там всегда

Даль пустыни, тонне золотая

На песках разлитая вода.

Сладкие мечты даешь ты, боже!

Кто не думал, глядя в лунный свет,

Что тайком придет к нему на ложе

Девушка четырнадцати лет!

2. IX.15

Глотово

«Лик прекрасный и бескровный…»*

Лик прекрасный и бескровный,

Смоляная борода,

Взор архангельский, церковный,

Вязь тюрбана в три ряда.

Плечи круты и покаты,

Вышит золотом халат, —

Точно старые дукаты

На шелку его лежат.

Шалью, ярко расцвеченной,

Подпоясан ладный стан,

На ноге сухой, точеной

Малахитовый сафьян.

Наклоняясь вместе с баркой,

На корме сидит весь день.

А жена в каюте жаркой

С черной нянькой делит лень.

Он глядит на белый парус

Да читает суры вслух,

А жена сквозь тонкий гарус

С потных губ сдувает мух.

<12.IX.15>

Невеста («Косоглазая девушка, ножки скрестив…»)*

Косоглазая девушка, ножки скрестив,

На циновке сидит глянцевитой.

В зимнем солнце есть теплый, янтарный отлив,

Но свежо на веранде раскрытой.

А свежо не от тех ли снегов,

Что в лазурь вознесла Хираями?

Не от тех ли молочных, тугих лепестков,

Что покрыли весь жертвенник в храме?

Не от этих ли зыбких, медлительных рей,

Что в заливе, за голым платаном?

Не от тех ли далеких морей,

Где жених первый раз капитаном?

12. IX.15

Глотово

Кинематограф*

В окно пустое ветер дул,

В нем лунное белело небо;

Тюремщик кинул корку хлеба,

Захлопнул дверь, замок замкнул

И удалился. Шум и гул

Стоял в его холодной келье.

К окну, к решетке он прильнул:

Под ней, в безжизненном веселье,

Кипел, теснясь меж черных скал,

Ходил, ярился пенный вал,

Его справляя новоселье.

А там, вдали, морская ширь

В просторе светлой ночи млела,

И огоньком краснел несмело

На диких скалах монастырь.

2. IX.1915

Бретань*

Ночь ледяная и немая,

Пески и скалы берегов.

Тяжелый парус поднимая,

Рыбак идет на дальний лов.

Зачем ему дан ловчий жребий?

Зачем в глухую ночь, зимой,

Простер и ты свой невод в небе,

Рыбак нещадный и немой?

Свет серебристый, тихий, вечный.

Кресты погибших. И в туман

Уходит плащаницей млечной

Под звездной сетью океан.

22. I.16

Молчание*

По раскаленному ущелью,

Долиной Смерти и Огня,

В нагую каменную келью

Пустынный Ангел ввел меня.

Он повелел зажечь лампаду,

Иссечь на камне знак Креста —

И тихо положил преграду

На буйные мои уста.

Так, господи! Ничтожным словом

Не оскверню души моей.

Я знаю: ты в огне громовом

Уже не снидешь на людей!

Ты не рассеешь по вселенной,

Как прах пустынь, как некий тлен,

Род кровожадный и презренный

В грызне скатавшихся гиен!

6. II.1916

По теченью*

«Девушка, что ты чертила

Зонтиком в светлой реке?»

Девушка зонтик раскрыла

И прилегла в челноке.

«Любит — не любит…» Но просит

Сердце любви, как цветок…

Тихо теченье уносит

Зонтик и белый челнок.

11. II.16

На нубийском базаре*

Она черна, и блещет скат

Ее плечей, и блещут груди:

Так два тугих плода лежат

На крепко выкованном блюде.

Пылит песок, дымит котел,

Кричат купцы, теснятся в давке

Верблюды, нищие, ослы —

Они с утра стоят у лавки.

Жует медлительно тростник,

Косясь на груды пестрых тканей,

Зубами светит… А язык —

Лилово-бледный, обезьяний.

13. II.16

Венчик*

Колокола переводили,

Кадили на открытый гроб —

И венчик розовый лепили

На костяной лимонный лоб.

И лишь пристал он и с поклоном

Назад священник отступил,

Труп приобщился вдруг иконам,

Святым и холоду могил.

В тлетворной сладости, смердящей

От гроба, дыма и цветов,

Пышнее стал сухой, блестящий

Из золотой парчи покров —

И пала тень ресниц чернее,

И обострилися черты:

Несть часа на земле страшнее

И несть грознее красоты.

3. VI.16

«Никогда вы не воскреснете, не встанете…»*

Никогда вы не воскреснете, не встанете

Из гнилых своих гробов,

Никогда на божий лик не глянете,

Ибо нет восстанья для рабов,

Темных слуг корысти, злобы, ярости,

Мести, страха, похоти и лжи,

Тучных тел и скучной, грязной старости:

Закопали — и лежи!

21. VI.1916

«По древнему унывному распеву…»*

По древнему унывному распеву

Поет собор. Злаченые столпы

Блестят из тьмы. Бог, пригвожденный к Древу,

Почил — и се, в огнях, среди толпы.

И дьявол тут. Теперь он входит смело

И смело зрит простертое пред ним

Нагое зеленеющее тело,

Костры свечей и погребальный дым.

Он радостен, он шепчет, торжествуя:

На долгий срок ваш бог покинул вас,

Притворное рыданье ваше вскуе,

Далек воскресный час!

27. VI.16

«И шли века, и стены Рая пали…»*

И шли века, и стены Рая пали,

И Сад его заглох и одичал,

И по ночам зверей уж не пугали

Блистания небесного Меча,

И Человек вернулся к Раю, — вскуе

Хотел забыть свой золотой он сон —

И Сатана, злорадно торжествуя,

Воздвиг на месте Рая — Вавилон.

29. VI.16

«И снова вечер, степь и четко…»*

И снова вечер, степь и четко

Бьет перепел в росе полей.

Равнина к югу в дымке кроткой,

Как море дальнее, а в ней, —

Что в ней томит? Воспоминанья

О том, чему возврата нет,

Призыв на новые скитанья

Иль прошлого туманный след?

— Ты, молодость моя, вы, годы

Надежд, сердечной простоты,

Беспечной воли и свободы,

Счастливой грусти и мечты,—

Какой-то край обетованный,

Какой-то вечер в той стране,

«Где кипарис благоуханный

Внимает плещущей волне»,—

И ты, заветный и неясный

Неверный друг, кого опять

В тоске вечерней жду напрасно

И буду до могилы ждать.

3. VII.1916.

Вечером, в поле

«Снег дымился в раскрытой могиле…»*

Снег дымился в раскрытой могиле,

Белой вьюгой несло по плечам,

Гроб в дымящийся снег опустили,

Полотенца пошли копачам,

И сугроб над могилою вырос,

И погост опустел — и гремел

В полумраке невидимый клирос

О тщете всех желаний и дел,

О великой, о белой, о древней,

О безлюдной пустыне и ввысь

Улетал над стемневшей деревней,

И огни закраснелись, зажглись,

И собаки попрятались в сенцы,

И в сторожке, за штофом, в дыму,

Копачи, поделив полотенца,

Аллилую кричали — Ему.

7. VII.1916

Свет*

Ни пустоты, ни тьмы нам не дано:

Есть всюду свет, предвечный и безликий…

Вот полночь. Мрак. Молчанье базилики,

Ты приглядись: там не совсем темно,

В бездонном, черном своде над тобою,

Там на стене есть узкое окно,

Далекое, чуть видное, слепое,

Мерцающее тайною во храм

Из ночи в ночь одиннадцать столетий…

А вкруг тебя? Ты чувствуешь ли эти

Кресты по скользким каменным полам, —

Гробы святых, почиющих под спудом,

И страшное молчание тех мест,

Исполненных неизреченным чудом,

Где черный запрестольный крест

Воздвиг свои тяжелые объятья, —

Где таинство Сыновьего Распятья

Сам бог-отец незримо сторожит?

Есть некий свет, что тьма не сокрушит.

7. VII.1916

«Иконку, черную дощечку…»*

Иконку, черную дощечку

Нашли в земле, — пахали новь…

Кто перед ней затеплил свечку,

Свою и горесть и любовь?

Кто освятил ее своею

Молитвой нищего, раба —

И посох взял и вышел с нею

На степь, в шумящие хлеба —

И, поклоняясь вихрям знойным,

Стрибожьим внукам, водрузил

Над полем пыльным, беспокойным

Ее щитом небесных сил?

Во сне, 21.VII.1916

«Луна и Нил. По берегу, к пещерам…»*

Луна и Нил. По берегу, к пещерам,

Идет народ, краснеют фонари.

На берегу, в песке сухом и сером,

Ряды гробниц — и все цари, цари.

Иной как был — под крышкой золоченой,

Иной открыт — в тугую пелену,

В пахучий кокон тесно заключенный,

Пять тысяч лет не видевший луну.

Что в коконе? Костяк в землистой коже,

Крест тонких рук, иссохший узкий таз,

Чернеет лик — еще важней и строже,

Чем в оны дни, — чернеют щели глаз.

Подкрашенные (желтые) седины

Страшней всего. О да, он в мире жил,

И был он стар, дикарь и царь, единый

Царь дикарей, боготворивших Нил.

И полдень был, и светел в знойном свете

Был сад царя, и к югу, в блеске дня,

Терялся Нил… И пять тысячелетий

Прошли с тех пор… Прошли и для меня:

Луна и ночь, но все на том же Ниле,

И вновь царю сияет лунный Нил —

И разве мы в тот полдень с ним не жили,

И разве я тот полдень позабыл?

22. VII.16

«Бледна приморская страна…»*

Бледна приморская страна,

Луною озаренная.

Низка луна, ярка волна,

По гребням позлащенная.

Волна сияет вдалеке

Чеканною кольчугою.

Моряк печальный на песке

Сидит с своей подругою.

Часы последние для них! —

Все ярче дюны светятся.

Они невеста и жених,

А вновь когда-то встретятся?

Полночная луна глядит

И думает со скукою:

«В который раз он тут сидит,—

Целует пред разлукою?»

И впрямь: идут, бегут века,

Сменяют поколения —

Моряк сидит! В глазах тоска,

Восторг и восхищение…

Жизнь промелькнула как во сне.

И вот уж утро раннее

Виски посеребрило мне

И стала даль туманнее.

А все в душе восторг и боль

И все-то вспоминается,

Как горьких слез тепло и соль

Со зноем уст мешается!

22. VII.16

В рощах Урвелы*

«Ты ль повинна, Майя, что презрел

Сын родной твое земное лоно, —

Рощи, реки, радость небосклона,

Красоту и сладость женских тел?

Ты ль повинна, Майя, что один

Человек отраву слез роняет?»

Майя очи долу преклоняет:

«Может быть, мудрей меня мой Сын?»

23. VII.16

«Нет Колеса на свете, Господин…»*

Нет Колеса на свете, Господин:

Нет Колеса: есть обод, втулок, спицы,

Есть лошадь, путь, желание возницы,

Есть грохот, стук и блеск железных шин.

А мир, а мы? Мы разве не похожи

На Колесо? Похож и ты — как все.

Но есть и то, что всех Колес дороже:

Есть Мысль о Колесе.

25. VII.16

Степь («Сомкнулась степь синеющим кольцом…»)*

Сомкнулась степь синеющим кольцом,

И нет конца ее цветущей нови.

Вот впереди старуха на корове,

Скуластая и желтая лицом.

Равняемся. Халат на вате, шапка

С собачьим острым верхом, сапоги…

— Как неуклюж кривой постав ноги,

Как ты стара и узкоглаза, бабка!

— Хозяин, я не бабка, я старик,

Я с виду дряхл от скуки и печали,

Я узкоглаз затем, что я привык

Смотреть в обманчивые дали.

9. VIII.1916

«Качаюсь, плескаюсь — и с шумом встаю…»*

Качаюсь, плескаюсь — и с шумом встаю

Прозрачно-зеленой громадою —

В лазурь бы плеснуть моему острию,

До солнца! — Но я уже падаю.

И снова расту и, качаясь, бегу —

Зачем?  Чтобы радостно вскинуться,

Блеснуть, вознестись на пустом берегу —

И в смертную бездну низринуться!

14. VIII.1916

«На всякой высоте прельщает Сатана…»*

На всякой высоте прельщает Сатана.

Вот всё внизу, все царства мира —

И я преображен. Душе моей дана

Как бы незримая порфира.

Не я ли царь и бог? Не мне ли честь и дань?

— Каким великим кругозором

Синеет даль окрест! И где меж ними грань —

Горой Соблазна и Фавором?

26. VIII.16

«Ночь и алые зарницы…»*

Ночь и алые зарницы.

Вот опять:

Блеск — и черной плащаницы

Ширь и гладь.

Поминутно камни, скалы,

Их отвес

Озаряет быстрый, алый

Свет небес,

Озаряет он, слепящий,

На морском

Побережье вал, кипящий

Молоком.

Озаряет, краткий, зыбкий,

Лица нам

И неловкие улыбки

Наших дам.

А над легкой, своенравной

Сей игрой

Дьявол катит гул державный

За горой.

<1916>

«Ты высоко, ты в розовом свете зари…»*

Ты высоко, ты в розовом свете зари,

А внизу, в глубине, где сырей и темней,

В узкой улице — бледная зелень огней,

В два ряда неподвижно блестят фонари.

В узкой улице — сумерки, сизо, темно,

А вверху — свет зари — и открыто окно:

Ты глядишь из окна, как смешал Петроград

С мутью дыма и крыш мглисто-алый закат.

<1914–1917>

В караване*

Под луной на дальнем юге,

Как вода, пески блестят.

Позабудь своей подруги

Полудетский грустный взгляд.

Под луной текут, струятся

Золотой водой пески.

Хорошо в седле качаться

Сердцу, полному тоски.

Под луной, блестя, чернеет

Каждый камень, каждый куст.

Знойный ветер с юга веет,

Как дыханье милых уст

28. VIII.17

«Дует ветер, море хлеба…»*

Дует ветер, море хлеба,

Где тону я, всё в волненье,

Меж колосьев смотрит с неба

Полнолунье в изумленье:

Я пою, а ветер носит

Песню глупую, что смело

По лицу луны колосья

Задевает то и дело.

Ночь, лето 17 г.

Бред*

Стоит, трепещет Стрекоза

В палящем мраке надо мною,

Стоцветной бисерной росою

Кипят несметные глаза

В ее головке раздвоенной,

В короне млечно-голубой —

И шепчет, шепчет сон бессонный

Во тьме палящей и слепой.

13. VII.18

«Ты странствуешь, ты любишь, ты счастлива…»*

Ты странствуешь, ты любишь, ты счастлива…

Где ты теперь? — Дивуешься волнам

Зеленого Бискайского залива

Меж белых платьев и панам.

Кровь древняя течет в тебе недаром.

Ты весела, свободна и проста…

Блеск темных глаз, румянец под загаром,

Худые милые уста…

Скажи поклоны князю и княгине.

Целую руку детскую твою

За ту любовь, которую отныне

Ни от кого я не таю.

IX.1918

Из книги пророка Исайи*

Возьмет господь у вас

Всю вашу мощь, — отнимет трость и посох,

Питье и хлеб, пророка и судью,

Вельможу и советника. Возьмет

Господь у вас ученых и мудрейших,

Художников и искушенных в слове.

В начальники над городом поставит

Он отроков, и дети ваши будут

Главенствовать над вами. И народы

Восстанут друг на друга, дабы каждый

Был нищ и угнетаем. И над старцем

Глумиться будет юноша, а смерд —

Над прежним царедворцем.

И падет Сион во прах, зане язык его

И всякое деянье — срам и мерзость

Пред господом, и выраженье лиц

Свидетельствует против них, и смело,

Как некогда в Содоме, величают

Они свой грех. — Народ мой! На погибель

Вели тебя твои поводыри!

<1918>

«Дай мне, бабка, зелий приворотных…»*

— Дай мне, бабка, зелий приворотных,

Сердцу песен прежних, беззаботных,

Отдыха глазам.

— Милый внучек, рада б, да не в силах:

Зелья те цветут не по лесам,

А в сырых могилах.

<1918>

Во полунощи*

В сосудах тонких и прозрачных

Сквозит елей, огни горят.

Жених идет в одеждах брачных.

Невесты долу клонят взгляд.

И льется трепет серебристый

На лица радостные их: —

Благословенный и пречистый!

Взойди в приют рабынь твоих!

Не много нас, елей хранивших

Для тьмы, обещанной тобой.

Не много верных, не забывших,

Что встанет день над этой тьмой!

<2 сентября 1914 — сентябрь 1919>

«Высокий белый зал, где черная рояль…»*

Высокий белый зал, где черная рояль

Дневной холодный свет, блистая, отражает,

Княжна то жалобой, то громом оглашает,

Ломая туфелькой педаль.

Сестра стоит в диванной полукруглой,

Глядит с улыбкою насмешливо-живой,

Как пишет лицеист, с кудрявой головой

И с краской на лице, горячею и смуглой.

Глаза княжны не сходят с бурных нот,

Но что гремит рояль — она давно не слышит, —

Весь мир в одном: «Он ей в альбомы пишет!» —

И жалко искривлен дрожащий, сжатый рот.

Ночной путь*

Стой со сжатыми скулами:

Как чугун, тяжелы,

Ходят жадно, акулами

Под тобою валы.

Правь рукою железною:

Из-за шатких снастей

Небо высится звездное

В грозной славе своей.

<Январь 1920>

«Гор сиреневых кручи встают…»*

Гор сиреневых кручи встают,

Гаснет сумерек алых сиянье,

В тихом море сирены поют,

В мире счастье, покой и молчанье.

В мире только старик рыболов,

Да сиреневый остров Капрея,

Да заморская синь облаков,

Где закат потухает, алея.

<Январь 1920>

Звезда морей, Мария*

На диких берегах Бретани

Бушуют зимние ветры.

Пустуют в ветре и тумане

Рыбачьи черные дворы.

Печально поднят лик Мадонны

В часовне старой. Дождь сечет.

С ее заржавленной короны

На ризу белую течет.

Единая, земному горю

Причастная! Ты, что дала

Свое святое имя Морю!

Ночь тяжела для нас была.

Огнями звездными над нами

Пылал морозный ураган.

Крутыми черными волнами

Ходил гудящий океан.

Рукой, от стужи онемелой,

Я правил парус корабля.

Но ты сама, в одежде белой,

Сошла и стала у руля.

И креп я духом, маловерный,

И в блеске звездной синевы

Туманный нимб, как отблеск серный,

Сиял округ твоей главы.

<1920>

Изгнание*

Темнеют, свищут сумерки в пустыне.

Поля и океан…

Кто утолит в пустыне, на чужбине

Боль крестных ран?

Гляжу вперед на черное распятье

Среди дорог —

И простирает скорбные объятья

Почивший бог.

Бретань, 1920

Газелла*

Холодный ветер дует с Мензалэ,

Огнистым морем блещет Мензалэ,

От двери бедной хижины моей

Смотрю в мираж зеркальный Мензалэ,

На пальмы за чертой его зыбей,

Туда, где с небом слито Мензалэ.

Ах, сколько стран неведомых за ней,

За пламенною гладью Мензалэ!

Сижу один, тоскуя, у дверей,

В зеркально-красном свете Мензалэ.

<1920>

«И вновь морская гладь бледна…»*

И вновь морская гладь бледна

Под звездным благостным сияньем,

И полночь теплая полна

Очарованием, молчаньем —

Как, господи, благодарить

Тебя за все, что в мире этом

Ты дал мне видеть и любить

В морскую ночь, под звездным светом!

Засыпая, в ночь с 24 на 25.VIII.22

«Что впереди? Счастливый долгий путь…»*

Что впереди? Счастливый долгий путь.

Куда-то вдаль спокойно устремляет

Она глаза, а молодая грудь

Легко и мерно дышит и чуть-чуть

Воротничок от шеи отделяет —

И чувствую я слабый аромат

Ее волос, дыхания — и чую

Былых восторгов сладостный возврат…

Что там, вдали? Но я гляжу, тоскуя,

Уж не вперед, нет, я гляжу назад.

15. IX.22

«Звезда, воспламеняющая твердь…»*

Звезда, воспламеняющая твердь,

Внезапно, на единое мгновенье,

Звезда летит, в свою не веря смерть,

В свое последнее паденье.

А ты, луна, свершаешь путь земной,

Теряя блеск с минуты на минуту, —

И мертвецом уходишь в край иной,

Испив по капле смертную цикуту!

22. IX.22

«Порыжели холмы. Зноем выжжены…»*

Порыжели холмы. Зноем выжжены

И так близки обрывы хребтов,

Поднебесных скалистых хребтов.

На стене нашей глиняной хижины

Уж не пахнет венок из цветов,

Из заветных засохших цветов.

Море все еще в блеске теряется,

Тонет в солнечной светлой пыли:

Что ж так горестно парус склоняется,

Белый парус в далекой дали?

Ты меня позабудешь вдали.

3. X.26

«Маргарита прокралась в светелку…»*

Маргарита прокралась в светелку,

Маргарита огня не зажгла,

Заплетая при месяце косы,

В сердце страшную мысль берегла.

Собиралась рыдать и молиться,

Да на миг на постель прилегла

И заснула. — На спящую Дьявол

До рассвета глядел из угла.

На рассвете он встал: «Маргарита,

Дорогое дитя, покраснел,

Скрылся месяц за синие горы,

И петух на деревне пропел, —

Поднимись и молись, Маргарита,

Ниц пади и оплачь свой удел:

Я недаром с такою тоскою

На тебя до рассвета глядел!»

Что ж ты, Гретхен, так неторопливо

Под орган вступила в двери храма?

Что ж, под гром органа, так невинно

Ты глядишь на огоньки престола,

А склоняешь кроткие ресницы

Так спокойно? Вот уж скоро полдень,

Солнца луч все жарче блещет в купол:

Скоро все замрет благоговейно,

Колокольчик зазвенит навстречу

Жениху небесному, — о Гретхен,

Что ж ты не бледнеешь, не рыдаешь,

А тиха и радостна, как ангел,

Неневестной Лилии подобна?

Бог прощает многое — ужели

Любящим, как ты, он все прощает?

<1926>

«Только камни, пески, да нагие холмы…»*

Только камни, пески, да нагие холмы,

Да сквозь тучи летящая в небе луна, —

Для кого эта ночь? Только ветер, да мы,

Да крутая и злая морская волна.

Но и ветер — зачем он так мечет ее?

И она — отчего столько ярости в ней?

Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое!

Ты мне собственной жизни милей и родней.

Я и нашей любви никогда не пойму:

Для чего и куда увела она прочь

Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь?

Но господь так велел — и я верю ему.

<1926>

«Земной, чужой душе закат!..»*

Земной, чужой душе закат!

В зеленом небе алым дымом

Туманы легкие летят

Над молчаливым зимним Крымом.

Чужой, тяжелый Чатырдах!

Звезда мелькает золотая

В зеленом небе, в облаках, —

Кому горит она, блистая?

Она горит душе моей,

Она зовет, — я это знаю

С первоначальных детских дней,—

К иной стране, к родному краю!

Отрывок («Старик с серьгой, морщинистый и бритый…»)*

Старик с серьгой, морщинистый и бритый,

Из красной шерсти вязаный берет,

Шлыком висящий на ухо сто лет,

Опорки, точно старые копыта,

Рост полтора аршина, гнутый стан,

Взгляд исподлобья, зоркий и лукавый, —

Мила мне глушь сицилиан,

Патриархальные их нравы.

Вот темный вечер, буря, дождь, а он

Бредет один, с холодным ветром споря,

На дальний мол, под хмурый небосклон,

К необозримой черни моря.

Слежу за ним, и странная тоска

Томит меня: я мучаюсь мечтами,

Я думаю о прошлом старика,

О хижинах под этими хребтами,

В скалистой древней гавани, куда

Я занесен, быть может, навсегда…

Портрет («Бродя по залам, чистым и пустым…»)*

Бродя по залам, чистым и пустым,

Спокойно озаренным бледным светом,

Кто пред твоим блистающим портретом

Замедлит шаг? Кто будет золотым

Восхищен сном, ниспосланным судьбою

В жизнь давнюю, прожитую тобою? —

Кто б ни был он, познаешь ты, поэт,

С грядущим другом радость единенья

В стране, где нет ни горести, ни тленья,

А лишь нерукотворный твой Портрет!

«Уж ветер шарит по полю пустому…»*

Уж ветер шарит по полю пустому,

Уж завернули холода,

И как отрадно на сердце, когда

Идешь к своей усадьбе, к дому,

В студеный солнечный закат.

А струны телеграфные <гудят>

В лазури водянистой, и рядами

На них молоденькие ласточки сидят.

Меж тем как тучи дикими хребтами

Зимою с севера грозят!

Как хорошо помедлить на пороге

Под этим солнцем, уж скупым,—

И улыбнуться радостям былым

Без сожаленья и тревоги!

«В полуденных морях, далеко от земли…»*

В полуденных морях, далеко от земли,

Водил господь мое ветрило —

И на лицо мое могильной тьмой легли

Лучи палящего светила.

Три четверти луны — как паутина,

А четверть — рог, блестящий, золотой

Небесный желудь!

Тот колокол, что пел в родной долине,

Когда луна всходила из-за гор.

Душа, по старине, еще надежд полна,

Но только прошлое ей мило —

И мнится: лишь для тех ей жизнь была дана,

Кого она похоронила.

Полный колос долу клонится,

Полый колос недвижим.

«Высокие нездешние цветы…»*

Высокие нездешние цветы

В густой траве росли на тех могилах,

И небеса в бесчисленных светилах

На них смотрели с высоты.

И дивная Венера, как луна,

Нам бледно озаряла руки, лица —

И моря гробовая плащаница

Была черна, недвижна и черна.

«Сохнут, жарко сохнут травы…»*

Сохнут, жарко сохнут травы,

Над полдневными горами,

Над сиреневым их кряжем

Встало облако колонной —

И, курясь, виясь, уходит

К ослепляющему небу.

В тень прозрачную маслины

Блик горячий и зеркальный

Льется с моря и играет

По сухим, колючим травам.

«Где ты, угасшее светило?…»*

Где ты, угасшее светило?

Ты закатилось за поля,

Тебя сокрыла, поглотила

Немая, черная земля.

Но чем ты глубже утопаешь

В ее ночную глубину,

Тем все светлее наливаешь

Сияньем бледную Луну.

Прости. Приемлю указанье

Покорным быть земной судьбе, —

И это горное сиянье —

Воспоминанье о тебе.

«Ночью, в темном саду, постоял вдалеке…»*

Ночью, в темном саду, постоял вдалеке,

Посмотрел в мезонин освещенный:

Вот ушла… вот вернулась — уже налегке

И с косой на плече, заплетенной.

«Вспомни прежнее! Вспомни, как тут…»

Не спеша, лишь собой занятая,

Потушила огонь… И поют,

И поют соловьи, изнывая.

Темен дом, полночь в тихом саду.

Помолись под небесною бездной,

На заветную глядя звезду

В белой россыпи звездной.

16. X.38

«Ты жила в тишине и покое…»*

Ты жила в тишине и покое.

По старинке желтели обои,

Мелом низкий белел потолок,

И глядело окно на восток.

Зимним утром, лишь солнце всходило,

У тебя уже весело было:

Свет горячий слепит на полу,

Печка жарко пылает в углу.

Книги в шкапе стояли, в порядке

На конторке лежали тетрадки,

На столе сладко пахли цветы…

«Счастье жалкое!» — думала ты.

18. X.38

«Один я был в полночном мире…»*

Один я был в полночном мире, —

Я до рассвета не уснул.

Слышней, торжественней и шире

Шел моря отдаленный гул.

Один я был во всей вселенной,

Я был как бог ее — и мне,

Лишь мне звучал тот довременный

Глас бездны в гулкой тишине.

6. XI.38

«Под окном бродила и скучала…»*

Под окном бродила и скучала,

Подходила, горестно молчала…

А ведь я и сам был рад

Положить перо покорно,

Выскочить в окно проворно,

Увести тебя в весенний сад.

Там однажды я тебе признался, —

Плача и смеясь, пообещался:

«Если встретимся в саду в раю,

На какой-нибудь дорожке,

Поклонюсь тебе я в ножки

За любовь мою».

6. XI.38

«И снова ночь, и снова под луной…»*

И снова ночь, и снова под луной

Степной обрыв, пустынный и волнистый,

И у прибрежья тускло-золотистый

Печальный блеск, играющий с волной,

И снова там, куда течет, струится,

Все ширясь, золотая полоса,

Где под луной так ясны небеса,

Могильный холм из сумрака круглится.

«Ночь и дождь, и в доме лишь одно…»*

Ночь и дождь, и в доме лишь одно

Светится в сырую тьму окно,

И стоит, молчит гнилой, холодный дом,

Точно склеп на кладбище глухом,

Склеп, где уж давно истлели мертвецы,

Прадеды, и деды, и отцы,

Где забыт один слепой ночник

И на лавке в шапке спит старик,

Переживший всех господ своих,

Друг, свидетель наших дней былых.

Ночью, засыпая

Венки*

Был праздник в честь мою, и был увенчан я

Венком лавровым, изумрудным:

Он мне студил чело, холодный, как змея,

В чертоге пирном, знойном, людном.

Жду нового венка — и помню, что сплетен

Из мирта темного он будет:

В чертоге гробовом, где вечный мрак и сон,

Он навсегда чело мое остудит.

Песнь о Гайавате*


| Том 1. Стихотворения |