Глава третья
Енота поймать нелегко, нелегко...
Ничего выдающегося не произошло – Мазур попросту шагнул вперед, спокойно, с ленивым видом, чтобы не спровоцировать резким движением автоматную очередь в упор или заряд от кого-то из обормотов с ружьями. Автоматное дуло, разумеется, дернулось в его сторону, но скорее уж с легким удивлением, если можно так выразиться. Мазур шел вперед небрежно, неспешно. Он уже составил себе некоторое представление об этом типе, взявшемся разыгрывать этакого монгольского полководца – и видел, что дурной истеричности в нем нет. Зато позерства хоть отбавляй, а это позволяет кое-что просчитывать...
– Эй! Стоять!
Мазур остановился, тщательно рассчитав дистанцию – она не годилась для броска, но все же была чертовски близка к необходимой. Взял за плечи остолбеневшую Лизавету, легонько переставил ее в сторону – она так и осталась на том месте – вполне доброжелательно улыбнулся атаману и с ходу спросил:
– А как насчет приличного выкупа и последующего мирного расставания, господин потомок Чингисхана?
– В смысле? – настороженно осведомился сагаец.
– Я тебе скажу откровенно, старик, – начал Мазур ленивым, внушительным тоном. – Мне вся эта кутерьма с пальбой и публичным траханьем моих сотрудников абсолютно ни к чему. Да и тебе, я думаю, приятнее было бы золотишком в кармане позванивать, чем комедию ломать...
Как бы там ни обстояло с азиатской загадочной непроницаемостью, Мазур явственно видел вспыхнувший в раскосых глазах деловой интерес. Он бил наверняка. Он кое-что читал об археологии и археологах. Сплошь и рядом – и не только в России, отнюдь – местное население твердо уверено, что интерес археологов к битым горшкам и ржавым гвоздям насквозь показной, а на самом деле они, хитрюги, прочитали в своих пыльных летописях о бесценном золотом кладе, каковой и выкапывают целеустремленно, маскируя подлинные цели болтовней о научном значении позеленевших бронзовых бляшек и просверленных раковинок. Ни во что люди не верят так яростно и убежденно, как в то, что их ближние скрывают от них золотишко...
– Ну, и как тебя понимать? – спросил атаман, сделав своим встрепенувшимся орлам знак оставаться на месте, что, безусловно, было добрым признаком.
– В самом прямом смысле, – сказал Мазур. – Ты тут что-то говорил насчет дани? Идея, в принципе, толковая. Я только, уж извини, не склонен отдавать тебе все. Это не бизнес, милый... а вот если ты будешь умным, то у нас может получиться долгий и очень даже взаимовыгодный бизнес... Как насчет доли? В обмен на долгое сотрудничество?
Физиономия атамана приобрела весьма примечательное выражение – он хотел верить и опасался подвоха... Клюнул клиент, почти весело констатировал Мазур, повело клиента...
– Ты о чем? – спросил сагаец настороженно.
– О золоте, братишка, о золоте, – сказал Мазур. – Ты себе не задавал вопрос, что среди этих милых советских интеллигентов делают такие ребятки, как мы, на такой вот машинке? – Он кивнул в сторону черного «крузера», изрядно запылившегося на проселочных стежках, но выглядевшего по-прежнему авантажно. – Это все, понимаешь ли, мои люди. Они на меня работают. Твой человек выволок из палатки бедолагу профессора, – он кивнул в сторону Буряковского, благополучно дрыхнувшего под открытым небом, – но не догадался пошарить там как следует... Эй! – Он поднял ладонь, останавливая субъекта с ружьем, на автопилоте ринувшегося к палатке. – Чего ты дергаешься, пока я с твоим главным говорю... Так вот, то, что в палатке лежит – лишь небольшая часть того, что осталось в земле. Поэтому нам лучше бы договориться...
Атаман усмехнулся:
– А может, проще тебе пятки в костер сунуть? Чтобы сам все выдал, без всяких договоров...
– Братишка, ты, по-моему, человек умный, – сказал Мазур спокойно. – Пятки в костре – это, конечно, убедительно... только где у тебя при этом раскладе гарантии, что я тебя не обману? Что настоящее место покажу? И потом, меня ж искать будут, серьезные люди, рано или поздно у тебя неприятности начнутся... Может быть, и в самом деле проще договориться? Тебе – разумную долю, а нам – легальную прописку на твоей территории...
Больше всего он боялся, что ученая дама завопит сейчас от большого ума что-нибудь вроде: «Да что вы такое несете, товарищ?» – и этим, конечно, не совершит ничего непоправимого, но ситуация обострится и осложнится...
Нет, обошлось. Бедные гробокопатели настолько сомлели от страха, что вмешиваться не собирались...
– Ну, подумать надо... – сказал в конце концов атаман. – Вообще-то, я еще не видел ни крупицы золотишка...
– Ну вот и посмотри, – сказал Мазур самым естественным тоном. Запустив два пальца в нагрудный карман куртки жестом, который никак нельзя посчитать попыткой коварно выхватить оружие, шагнул вперед. Шаг, еще шаг... Атаман заинтересованно уставился на его показавшуюся из кармана руку...
В заученном прыжке Мазур ушел вправо, с линии огня, левой ногой подбил атамана под коленный сгиб, завалил на себя: прикрываясь его телом, отключив попутно одним жестоким ударом, выхватил автомат. Короткой очередью, все еще прикрываясь оседавшим телом, срезал типа с ружьем, прыгнул влево, в полете давя на спуск...
Он упал умело, перекатился, вскочил на ноги. Второй с ружьем, настигнутый столь же короткой очередью, уже вытягивался на земле. Оставался третий, с карабином, оставленный на десерт по причине полной его боевой безвредности. Мазур вскочил, несколько секунд помедлил, давая тому возможность аж несколько раз надавить на спуск. И лишь потом, когда тот сообразил, что к чему, дернул затвор, аккуратно скосил его недлинной очередью в три патрона.
Перевел дыхание. Все, с кем он в темпе поработал, лежали неподвижно, трое жмуриков и один живой – а прочие так и стояли, изображая финальную сцену бессмертной пьесы «Ревизор». Следовало ковать железо, пока горячо, пока не начались сопли, вопли и интеллигентские дискуссии о природе вещей и явлений.
– Внимание! – громко сказал Мазур, держа автомат в опущенной руке. – Здесь нам больше делать нечего. Черт их знает, сколько их еще поблизости... Слушай мою команду: на сборы – ровно десять минут. Все пожитки – навалом в грузовик. Сами – туда же. Я сказал – десять минут! Кто замешкается, здесь и останется. – И он рявкнул так, что любой старорежимный старшина сверхсрочник удавился бы от зависти: – Я кому сказал, мать вашу? Выполнять! Шмотье в машину, десять минут на сборы!
Конечно, поначалу имела место некоторая толкотня – но Мазур, рыкнув еще грознее, кому поддал по мягкому месту прикладом автомата, кого просто подбодрил ненормативной лексикой, не делая скидок на пол и возраст. Дело наладилось, лишний раз доказывая, что армейские порядки порой незаменимы и в мирной гражданской жизни. Народец в хорошем темпе кинулся таскать пожитки из палаток к грузовику. Мазур стоял посреди этой суматохи, дирижируя энергичными жестами и рявканьем. Когда атаман заворочался с твердым намерением ожить, без раздумий успокоил его пинком в брюхо. Махнул повеселевшему Котовскому и, когда тот подошел, приказал:
– Давай Томку в нашу машину, быстренько!
Он не засекал время, но все равно осталось впечатление, что археологический народец сработал с опережением. Даже храпевшего Буряковского закинули в кузов так сноровисто, словно это был мешок с ватой.
– Отставить! – рявкнул Мазур, когда археологи растерянно затоптались возле опустевших палаток. – Нашли о чем думать... В кузов все и валяйте отсюда! До города, не оглядываясь! Там у них милиция есть, пожалуетесь... Бей по газам, орелик! – махнул он шоферу.
Грузовик, ревя и подпрыгивая на колдобинах, пролетел по широкой прогалине, выскочил на дорогу и припустил по ней так, что вмиг скрылся из виду. Мазур огляделся. Печурка так и дымила себе, от нее приятно пахло мясным супчиком.
– Придется как-то это дело замазывать... – сказал он, остывши.
– Замажем, Степаныч, – пообещал Котовский. – Есть у нас в городе подвязочки, все будет в ажуре... – Он покрутил головой. – А ты у нас проворный...
– Это называется – профессионализм, – сказал Мазур устало. – Что же с этим-то делать...
– Сейчас сделаем, – пообещал Котовский, осклабясь.
Он подобрал карабин, окончательно дослал патрон в ствол и выстрелил два раза, ловко и быстро передернув затвор.
Вмиг очнувшийся атаман взвыл, как та собака из анекдота – нечеловеческим голосом, задергался в пыли, суча ногами. Мазур констатировал, что обе нижних конечности у него прострелены качественно – но не испытывал ни жалости, ни неудобства. Он слишком долго прожил на неправильной стороне улицы, где разумная жестокость по отношению к врагу считается обычнейшим делом...
– Вот так оно будет справедливо, – сказал Котовский, хищно раздувая ноздри. – Ноженьки собственной рубашкой перевязать можно, где-то тут лошадки привязаны... Если очень захочет, до своего улуса доберется. А не доберется, такое уж у него невезение. Я ему благородно и великодушно давал шанс... У тебя, Степаныч, часом, нет моральных возражений или гуманных поправок?
– Да нет, – сказал Мазур угрюмо. – Вот только что нам с твоим парнишкой делать?
– Не в Шантарск же вести на лафете, – сказал Котовский устало. – Коли уж такая судьба у человека. Нет времени торжественные похороны устраивать с венками и речами. Погоди, я только у него ксиву заберу. В городе замажем потом...