Глава 31

Пан Зовесима наконец потерял сознание. Чудо, что он вообще мог говорить в таком состоянии – ему же в реанимацию нужно, и как можно быстрее.

А я остался стоять под десятками взглядов, буквально кожей чувствуя, как нарастает напряжение. Мне кажется, или пространство между мной и людьми в самом деле увеличивается? Похоже, что все невольно пятятся, стремясь оказаться как можно дальше от кошмарного демона.

Я нервно хихикнул, безуспешно ища на чьем-нибудь лице сочувствие. Не видно что-то. Страх – вижу. Ненависть и отвращение – вижу. Папа Римский смотрит сокрушенно – кажется, он ужасно во мне разочарован. Кардинал дю Шевуа – с толикой сомнения, колеблясь. Аурэлиэль плачет, спрятав лицо в ладонях.

Но особенно пугают меня лица французского короля и великого инквизитора. Они единственные не пятятся – наоборот, подступают все ближе. Гастон Первый глядит с какой-то хищной радостью, даже восторженно. А Торквемада… я не вижу его обугленной рожи, но эта постоянная темнота под капюшоном… черт, у меня от нее мороз по коже!

– Но вы же не поверили, что это и в самом деле я?! – как-то очень жалобно воскликнул я.

– Ха-ха-ха-ха!.. – залился смехом король Гастон, выдвигая меч из ножен на полпальца. – Ну что ж, демон, наше знакомство было довольно познавательным, и мне весьма понравилась игра, которой ты нас научил. Мне даже отчасти жаль, что придется омыть мой возлюбленный Трепасьер в твоей крови, ха-ха-ха!

– Я знал, что ты себя еще покажешь, тварь, – с ледяной брезгливостью произнес Торквемада, медленно поднимая руку. – А ведь на какой-то миг я даже поверил, что демон и в самом деле способен раскаяться и изменить свою черную сущность. Но в итоге я оказался прав – демон есть демон, и ничто в целом мире этого не изменит. Ты будешь сожжен безо всякой пощады!

Я снова нервно хихикнул, озираясь по сторонам. Положеньице хреновое. Раны пана Зовесимы и в самом деле выглядят точь-в-точь как те, что остаются после моих когтей. Даже странно, что я не заметил этого сразу.

Полагаю, не нужно говорить, что на самом деле я тут ни при чем. Тем более, что я все время был здесь… о, а ведь верно! У меня же есть алиби! Последние часы я безотлучно находился на глазах сотен людей!

– Падре, я…

– Умолкни, тварь, – безразлично произнес Торквемада, кладя руку мне на лицо.

Не правую руку, как во время исповеди. Левую. Ту, что обожжена до состояния хрустящего уголька. И я действительно сразу же замолчал.

Потому что все тело пронзило чудовищной, непереносимой болью.

Я скорчился и упал, не в силах удержаться на ногах. Изо рта брызнула кислотная слюна – трава подо мной пожухла и задымилась. Когти сами собой выскочили из пазух, пальцы бешено засучили, хвост взвихрило безумной судорогой.

Много, много, очень много раз в жизни мне было ужасно больно. Последнее и самое худшее – гнев Йог-Сотхотха, обрушившийся на мою несчастную голову.

Но великий инквизитор Томмазо Торквемада сумел переплюнуть даже Хранителя Врат Бездны.

– Это моя собственная агония, тварь, – прошептал, наклоняясь ко мне, Торквемада. – Сейчас ты испытываешь то, что я испытываю вот уже двести лет. Это и есть то, что называют Пеклом.

Я толком не разобрал, что он там говорит. Меня едва хватает на то, чтобы не сдохнуть.

Такое ощущение, что сжигают заживо – и не снаружи, а изнутри. Хитин на глазах дымится и трескается, мозг как будто пожирает адское пламя, внутренности вспучиваются и взрываются, одна за другой. Рабан вообще не издает ни звука – подозреваю, что мой симбионт уже откинул копыта.

– Довольно, – раздалось где-то над головой.

Боль прекратилась. Мгновенно и резко, словно выдернули шнур из розетки. Однако меня все еще трясет, как от электрошока. Не был бы я таким прочным и выносливым – уже превратился бы в кучу золы.

Торквемада отпустил меня крайне неохотно, повинуясь исключительно приказу папы. Судя по его подрагивающей руке, он ужасно хочет довершить начатое.

– Обожди с этим, брат Фома, – произнес Папа Римский, печально глядя на корчащуюся в судорогах тварь. На меня. – Вначале должен состояться суд.

– Суд над демоном?! – зло зашипел великий инквизитор. – Оно этого не заслуживает! Такая гадина должна быть раздавлена на месте, как зловредное насекомое, коим оно по сути и является!

– И тем не менее суд состоится. И мы лично будем председательствовать на нем. Озаботься процедурой, брат Фома.

– Но я же…

– Такова наша воля, – негромко, но твердо произнес папа. – Исполняй.

Капюшон монаха-доминиканца чуть замер, а потом склонился в низком поклоне. Чуть слышно что-то бормоча, Торквемада повел рукой, созывая подчиненных.

Пока меня связывали гремящими цепями, а потом тащили куда-то по земле, я мало что видел вокруг. Перед глазами все еще плавает туман. По телу волнами пробегает остаточная боль. Снаружи я вроде бы совершенно целый, но внутри… я даже боюсь представить, что там у меня сейчас внутри. Надеюсь только, что Рабан не погиб – а то он как-то подозрительно молчит.

Если он погиб… да, вот тогда мне будет действительно плохо. Во-первых, я не смогу убраться из этого мира. Во-вторых… во-вторых, я очень скоро откину копыта. Честно говоря, я не помню, что конкретно Рабан делает для поддержания жизнедеятельности моего организма, но точно что-то важное. Он играет не менее важную роль, чем сердце для человека.

Не знаю, насколько меня хватит, если мой паразит керанке и в самом деле дал дуба… вроде бы на несколько часов? Да, кто-то говорил, что ядовитая кровь яцхена должна разъесть человеческий мозг. В результате сначала будет безумие, а потом смерть.

Брр-р-р-р. Аж холодок по коже.

В теле по-прежнему невероятная слабость. Великий инквизитор нехило меня припечатал. Теперь понятно, почему тот чернокнижник в подвалах так страшно кричал перед смертью.

Но однако… Если Торквемада, как он сказал, постоянно испытывает то, что испытал только что я… как он вообще умудряется ходить и разговаривать?! Это же предельная агония! Даже яцхена сплющило – а человек вообще должен от такого умереть в считанные секунды!

Нет, лучше я не буду об этом думать. Есть темы, которые не стоит поднимать даже в собственных мыслях. И в любом случае сейчас у меня есть дела гораздо важнее. Например, прикинуть, что же на самом деле произошло в правом гостевом крыле папского дворца.

Неплохо было бы сбегать туда самому, пошукать Направлением, что к чему. Но в данный момент я немного не в форме. И отпустить меня вряд ли отпустят. Начну буянить – только ухудшу сложившееся положение.

Будем надеяться, что папа позаботится о беспристрастном следствии и справедливом суде. Он человек честный, непредубежденный, ему можно верить. В конце концов, у меня железное алиби. Как только суд во всем разберется, меня оправдают.

Не о чем беспокоиться.

– …колдовские уловки демонов, разумеется. Не секрет, что демоны способны на многое такое, на что не способны люди. Например, находиться в двух местах одновременно. Или подсунуть на глаза свидетелям морок, своего призрачного двойника, самому в то же время пребывая в ином месте, обделывая некие мерзости. Что несомненно и произошло в данном случае. Я закончил.

Я мрачно уставился на свидетеля – остроносого старичка в дурацкой широкополой шляпе. Хотя вернее будет называть его не свидетелем, а научным консультантом. Это некий синьор Фудзильон, ныне возглавляющий ромецианскую школу магов. Как он сам утверждает – большой специалист по демонам. Его пригласили именно для того, чтобы обеспечить беспристрастность – мол, незаинтересованное лицо, не имеющее отношения к святой инквизиции и вообще к духовенству.

А в результате плакало мое алиби. Рассыпалось в прах под остроносой туфлей старого пердуна, называющего себя волшебником.

Впрочем, если верить слухам, волшебник из него как раз так себе. В здешней школе должность верховного мага – больше почетная. На нее выбирают не за высокие способности или острый ум. Обычно верховный маг Ромеции – это тот, кто более или менее устраивает каждую из многочисленных группировок. Самый… неконфликтный. Чаще всего – какой-нибудь старпер, давно впавший в маразм, но все еще сохранивший важный вид. Несколько реже – хваткий человечек без особых талантов, но с хорошими связями в нужных кругах.

А группировок, так или иначе влияющих на выборы верховного мага, в Ромеции очень немало. Прежде всего – сами волшебники, разделенные на добрый десяток мелких сообществ. Между собой они уживаются плохо, постоянно ведут подковерную грызню. Дальше – купеческие гильдии и богатые банковские дома. Крупные аристократы. Видовые меньшинства – в основном эльфы и гоблины – также блюдущие свои интересы. И, конечно, всемогущее духовенство во главе с Папой Римским.

Верховный маг постоянно чувствует на шее невидимую руку святой инквизиции – только попробуй забыть свое место…

Надо ли говорить, что волшебники не особо рвутся занять этот марионеточный пост? Достаточно сообразительный маг предпочтет заполучить хлебную должность при дворе какого-нибудь короля. Или вовсе удалиться подальше от людей, выстроить хрустальную башню и жить припеваючи.

Те же чародеи, что толкутся в Ромеции, четко делятся на три вида. Первый – теоретики-интеллектуалы вроде сэра Исаака Ньютона или вот этого синьора Фудзильона. Преподают в своем университете, ведут безобидные исследования и никого не беспокоят. Второй – занюханные знахари-ворожеи, делающие свой маленький гешефт. Торгуют всякими зельями, снимают порчу и сглаз… в общем, занимаются тем же самым, что и в нашем мире. Эти по большей части просто шарлатаны.

Ну а третий вид – это ребята наподобие недавно скончавшегося Червеца или все еще живого эль Кориано. Настоящие клиенты инквизиции, не надуманные.

– Что подсудимый может сказать в свое оправдание? – раздалось у меня над ухом, нарушив мысли.

– Невиновен, – автоматически ответил я.

– Неубедительно, – ответил мне Торквемада. Прозвучало это так, словно опустили крышку гроба.

Я тоскливо осмотрелся. Ничего не изменилось, конечно. Все тот же трибунал святой инквизиции. Председатель – сам Папа Римский. Ему помогают два юриста-асессора и три советника.

Никакого жюри присяжных, разумеется, нет и в помине. Адвоката тоже не предусмотрено – правда, эту роль взял на себя кардинал дю Шевуа. Кажется, он единственный немножко сомневается в моей виновности.

Ну а главным обвинителем выступает наш добрый дедушка Торквемада. Этот кого угодно засудит, дай только волю.

Вот свидетелями процесс не особенно богат. Самый главный свидетель – единственный выживший после бойни, пан Зовесима. Но он сейчас буквально дышит на ладан, в сознание приходить и не думает, так что допросить его не представляется возможным.

Я, конечно же, предложил излечить его раны своей тканевой жидкостью, но мне этого не позволили. И их можно понять – довольно трудно поверить, что кровь безобразного чудовища способна заменить целебный бальзам. Гораздо легче поверить в то, что я таким образом хочу добить единственного уцелевшего. Избавиться от неудобного свидетеля.

Но кое-каких свидетелей все же вызвали. Тех, кто знал меня еще в Дотембрии, и тех, с кем мы познакомились уже в Ватикане. Все они сказали примерно одно и то же – для демона я удивительно учтив и добропорядочен, и они не видели, чтобы я кому-либо причинял вред. Но я все-таки демон, поэтому их нисколько не удивляет, если я совершил зверское убийство ни в чем не повинных людей.

Кардинал дю Шевуа подробно рассказал обо всем, что я говорил и делал в Дотембрии, а также во время путешествия. Особенно остановился на случае в Хаароге, когда я прикончил пробудившегося шатира.

– Увидев бездыханные тела и демона с окровавленными когтями, я поневоле совершил ошибку, превратно истолковав происходящее, – признался кардинал. – Однако выяснилось, что демон не только не совершал злодеяния, но напротив – совершил благодеяние. Мне кажется, не следует спешить с выводами и в этот раз – возможно, все вновь обстоит не так, как кажется на первый взгляд.

– Мы и не спешим с выводами, – кивнул папа, обдумывая услышанное. – Однако в тот раз все было кристально ясно, и многие сотни глаз видели все произошедшее. В этот раз все несколько сложнее.

Свидетельские показания дала и Аурэлиэль. В целом она повторила рассказ кардинала о путешествии в Ватикан, но добавила несколько новых подробностей. В частности, зачем-то вспомнила о случае с отравленными ягодами и о моей охоте на покойного Цеймурда.

– Тогда он уже попытался убить несчастного гоблина, – безжизненным голосом произнесла эльфийка. – Возможно, в этот раз ему захотелось завершить начатое.

– Не убить, а отрезать яйца! – возмутился я. – И ты сама сказала, что это древний эльфийский рецепт!

– Тихо! – прошипел Торквемада. – Молчать, тварь! Тебе уже давали слово – дадут и еще раз, в конце заседания!

В итоге показания Аурэлиэль только больше мне навредили. Даже кардинал дю Шевуа помрачнел, глядя на меня с новым сомнением. Будучи отравленным, он не запомнил того случая в деталях, поэтому сейчас не обмолвился о нем и словечком. Но услышав, что я, оказывается, тогда имел намерение подвергнуть Цеймурда ампутации важного органа…

Кажется, падре вконец во мне разочаровался. Хотя старался я именно для него.

Если задуматься, мне еще очень повезло, что я вообще удостоился судебного процесса. Запросто могли бы ограничиться формальным вынесением приговора – и тут же на костер. С подобными мне инквизиция обычно не церемонится. Это того же Джордано Бруно семь лет держали за решеткой, убеждая прекратить дурковать и признать, что был неправ. Сожгли только когда он вконец всех задолбал.

– Ваше Святейшество, я полагаю, что вина этого причудливого творения природы вполне доказана, – надтреснутым голоском заговорил старичок-юрист. – Предлагаю наказать насколько возможно милосердно, без пролития крови…

– То есть сжечь! – выпалил едва сдерживающийся Торквемада. – Сжечь без всякого снисхождения! И немедленно! Принесите дров!..

– Зря стараетесь, сжечь меня не получится, – грустно сказал я.

– Не открывай пасть, тварь! Почему это не получится?!

– Потому что я на семьдесят процентов состою из воды. Вода – она не горит.

Торквемада озадаченно замолчал. Кажется, такие аргументы ему еще не предлагали. А у меня чуточку повысилось настроение.

Шутки шутками, но я ведь и в самом деле несгораемый. Меня не смог спалить даже Рроулин Огненный – хотя старался изо всех сил. Конечно, было страшно жарко, но все же не настолько, чтобы отбросить коньки. А инквизиторский костер с драконьим пламенем даже сравнивать смешно. Как зажигалка против огнемета.

С другой стороны у Торквемады есть и несколько иные способы… поджаривать. Видели уже, на что этот обугленный дед способен. Не знаю, хватит ли его на яцхена, но проверять как-то не тянет.

Можно попробовать сбежать в другой мир. Если, конечно, с Рабаном все в порядке – что-то он до сих пор помалкивает. Но… но черт меня подери, если я сбегу! Нет уж, я обязательно разузнаю, что за чертовщина тут творится.

Кто тот гад, что меня подставил? Может быть, Лалассу? Лалассу – практически моя копия. Единственное отличие – гребень на башке. Неспециалист запросто перепутает – а пан Зовесима совершенно точно не специалист.

Кстати, а почему пан Зовесима вообще остался жив? Всех убили, а его только изранили. Создается устойчивое впечатление, что его отпустили специально – рассказать о том, кто это сделал. Грамотная такая подстава, целенаправленная…

Пока что буду вести себя тихо и не рыпаться. Посмотрю, как дело пойдет. Папа Римский все еще не до конца уверен в моей виновности, но и оправдание мне в ближайшее время не светит. А если надумаю сопротивляться или драпать – только больше себе наврежу.

На обозрение почтенного суда представили два тела с места происшествия. Самые… сохранившиеся. Если верить следователям инквизиции, большинство трупов представляют собой нечто вроде мясной нарезки.

Однако и этих двух вполне достаточно, чтобы понять – да, тут поработал яцхен. Или кто-то с очень похожим почерком. Хотя я не представляю никого с таким же почерком. Когда я шинкую противника, то работаю руками с бешеной скоростью, а их у меня целых шесть. Когтей в общей сложности сорок два, поэтому ран остается огромное количество. Разрезы всегда очень чистые и аккуратные – режущая кромка моих царапалок представляет собой почти абсолютный мономолекуляр.

Подделать такую картину преступления непросто. Я сам стопроцентно отличу собственную работу от подделки. Но увы – в данном случае почерк действительно идентичен. Не мой, безусловно, картина чуть-чуть отличается… но именно, что совсем чуть-чуть. Буквально на волосок. Такая картина могла бы остаться после Лалассу. Или еще какого-нибудь яцхена.

Я очень надеялся, что мне поможет Направление. Но оно не помогло. Я гляжу на мертвые тела… и ничего. Совершенно ничего не чувствую. В мозгу не появляется никакой новой информации.

Я не могу сказать, кто это сделал. А жаль.

– Ваше Святейшество! – прошипел Торквемада, нетерпеливо поглядывая на папу. – Приговор! Мы выслушали все, касающееся этого дела! Каков же будет приговор?

Папа опустил глаза, потирая указательными пальцами скулы. Тяжело вздохнул. И наконец медленно произнес:

– Я считаю, что в деле все еще присутствует некоторая неясность. Предлагаю отложить его рассмотрение до полного выяснения всех обстоятельств.

– Но обстоятельства кристально ясны!

– Возможно. Но мы хотя бы должны дождаться прихода в сознание дотембрийского посла. Возможно, он сможет добавить еще что-нибудь к уже данным показаниям. Он все-таки единственный свидетель, брат Фома. Мы обязаны допросить его со всем возможным пристрастием. Ты согласен?

Торквемада крайне неохотно кивнул.

– Скажи, Олег, согласишься ли ты быть взятым под стражу и закованным в кандалы до тех пор, пока не завершится следствие? – обратился ко мне папа.

– Куда ж я денусь…

– На том и порешим. Позаботься обо всем необходимом, брат Фома.