37. Екатеринбург, продолжение хроники уральского восстания.

18.00 по уральскому времени.

…Повинуясь приказу Зарудного, «Тяжмаш» погрузился во тьму. Громады цехов и складов, железнодорожные пути, суета людей на вытоптанном снегу заводского двора — все утонуло в морозной темноте враждебно-настороженного зимнего вечера. Только из окна заводского управления вдруг просветила тьму быстрая серия коротких вспышек электрического фонарика.

— Что это? — обеспокоенно спросил генерал Зотов, стоя у окна в темной квартире на шестом этаже жилого дома напротив «Тяжмаша».

— Морзянка, — ответил генерал Кутовский. — Но шифрованная, — и повернулся к стоявшим в глубине комнаты офицерам:

— Запишите, быстрей!

Но в этот момент вспышки световой шифрограммы погасли. Зотов, Кутовский и другие офицеры подождали еще пару минут, но вспышки не возобновились.

— Итак! — сказал Зотов, закрывая окно светонепроницаемой шторой и включая в комнате свет. Яркая люстра осветила эту временную штаб-квартиру. Здесь, на стене, висела большая и подробная карта «Тяжмаша», рядом стояли штабные офицеры гэбэшной дивизии имени Дзержинского и командиры двух прибывших из Омска десантных дивизий. — Обсудим детали. Я полагаю, что ворваться на завод нужно сразу через все шесть проходных…

— Здесь будет большое сопротивление… — заметил полковник Швырев, командир дивизии КГБ.

— «Афганцы»? У них несколько автоматов и пустые танки, — отмахнулся Зотов. — Или у вас есть другие идеи?

— Если вы разрешите, товарищ генерал, мы можем взорвать заводской забор — например, здесь, здесь и здесь, рядом с самыми крупными цехами, — показал на карте генерал Кутовский. — И в этом случае мы ворвемся на завод вообще без сопротивления, окружим основные цеха и с тылу ударим по этим «афганцам». Оборудование завода не пострадает.

Зотов поглядел Кутовскому и Швыреву в глаза, мысленно взвешивая это предложение.

— А вас неплохо учат в академии… — усмехнулся он, но в этот миг серия мощных взрывов потрясла стены штаб-квартиры и яркая люстра с грохотом обрушилась с потолка на рацию, стоящую на столе. Офицеры бросились к окнам.

Там за окнами, в разных концах заводской территории, уже осуществлялась идея генерала Кутовского. Только не дивизией КГБ и не правительственными войсками, а — рабочими «Тяжмаша». Заряды взрывчатки обрушили бетонные стены заводского забора, и в дюжину образовавшихся проломов тут же ринулись танки забастовщиков. Но самым поразительным для Зотова, Кутовского и Швырева было то, что эти танки стреляли! Их пулеметы секли темноту ночи очередями трассирующих пуль, их пушки взрывали зажигательными снарядами милицейские бронетранспортеры, их гусеницы давили солдатские палатки, костры, «газики».

Это был самый настоящий танковый прорыв, организованный по всем правилам воинского искусства. Полтора десятка танковых рот буквально в минуту опрокинули, как ножами, прорезали полусонную, уверенную в безоружности рабочих линию милицейско-армейского оцепления, а затем, выключив фары, исчезли во мраке ночи. Но следом за танками уже катили из проемов простые грузовики, самосвалы, автобусы — весь автомобильный парк «Тяжмаша», семь сотен машин, набитых вооруженными «афганцами» и еще безоружными рабочими. Они тоже почти не задерживались для мелких стычек с опрокинутым противником, милиционерами и солдатами городского военного гарнизона, они оставили это третьей волне — лавинам пеших рабочих, которые хлынули вслед за автомобилями в проломы заводского забора. Эти-то пешие рабочие и разоружали разбегающихся и срывающих с себя погоны милиционеров и солдат, завладевали их оружием и транспортом и тут же на этом транспорте катили дальше — к станции «Екатеринбург-Грузовая», к бастующим соседним заводам и к центру города — к обкому партии, горисполкому, телестанции, банку, электроцентрали…

Город пал в руки восставших, как спелое яблоко падает с ветки.

Конечно, такая быстрая оккупация города восставшими рабочими объяснялась в первую очередь тем, что почти вся милиция и армейский гарнизон были сосредоточены вокруг «Тяжмаша», гэбэшные и правительственные войска — вокруг Исети и на загородном шоссе к Отлетному кладбищу. Но, собственно говоря, на том и строил свой расчет Степан Зарудный.

Когда, вырвавшись из «Тяжмаша», полторы сотни танков восставших устремились по боковым улицам за город, знаменитая гэбэшная дивизия имени Дзержинского как раз выбралась из своих позиций вдоль шоссе к Отлетному кладбищу и, согласно приказу Зотова и Кутовского, стала спешно строиться в походную колонну. И вдруг из-за снежных торосов и холмов, которые только что были прекрасным укрытием для гэбэшных войск, появились развернутые во фронтовую атаку танки восставших. В темноте их фары стремительно неслись на толпившихся на шоссе солдат, на их грузовики и бронемашины. Но никто из гэбэшников еще не мог понять, чьи это танки. Свои? Наверно, свои…

И растянутый по шоссе гэбэшный табор был пробит и смят танковой атакой так, как зубья автоматической хлеборезки прорезают в булочной батон хлеба. А еще точнее: то была безжалостная кровавая мясорубка. Прильнув потными лбами к поролоновым упорам приборов ночного видения и сжимая руками рычаги управления танков, водители-"афганцы" озверели от первой же крови, огня, рева двигателей, пороховой гари. Так курильщик после долгого отсутствия курева хмелеет от первой сигареты. Бей гэбэшников! Дави их! Жги, мать их в душу! Огонь!…

Пленных не было.

Через час танковая армада восставших, доукомплектованная захваченными на шоссе бронетранспортерами и боезапасом из трех армейских эшелонов, застрявших на станции «Екатеринбург-Грузовая», ринулась к городу-спутнику Исети, на выручку оружейникам, окруженным правительственными войсками. Еще не остыв от первого боя, еще на прежнем градусе озверения, когда легкая победа, как первая рюмка, требует следующую, «афганцы» до упора выжимали педали газа и надрывали двигатели танков так, что гусеницы, прокручиваясь, взметали в черное небо фонтаны снега и влет проносили бегемотные, сорокатонные туловища танков через рытвины, лощины и канавы пригородных огородов.

— К бою! — кричал в башне головного танка Степан Зарудный, забыв, что из-за отсутствия шлемофонов большая часть его танкистов не имеет с ним радиосвязи. — К бою! — кричал он так, как когда-то кричал в Афганистане…

И хотя здесь, возле сети, армейские командиры уже успели выстроить две правительственные дивизии в боевой порядок, они лишь в последнюю минуту сообразили, что имеют дело не с толпой озверевших рабочих, а с кадровой танковой дивизией — с танкистами, которые прошли и выжили на горных перевалах Кандагара и в смертельной Пешаварской долине.

— К бою! — зверским голосом орал в своем танке Андрей Стасов. — Даешь Кабул!…

Танковый кулак Зарудного вклинился в расположение кремлевских дивизий и прошел по ним так, как машинка армейского парикмахера проходит по шевелюре новобранца. Но затем… Затем произошло то, что не ждали ни Зарудный, ни командиры двух правительственных дивизий. В свете огня и трассирующих пуль кто-то из атакующих танкистов вдруг увидел вскочившего на белом снегу десантника. Парень что-то орал и размахивал малиновым беретом в безоружных руках. И скорее по его артикуляции, по губам танкисты поняли, что он кричит: "Афганцы! Не стреляйте! Мы тоже «афганцы»!

Первый танк стал, тормознув обоими гусеницами так, что сами танкисты-"уралмашевцы" чуть не пробили головами танковую броню. Откинув стальной люк башни, чумазый заряжающий выскочил на наклонную переднюю броню танка и заорал:

— «Афганцы»! Братцы! Это ж наши! «Афганцы»!…

И прямо с гусеницы рухнул в широко расставленные лапищи десантника.

Через несколько минут братание рабочих-"афганцев" с «афганцами»-солдатами шло по всему снежному полю, которое только что было полем боя.

Но, к сожалению, не этим победным аккордом завершилась первая январская ночь уральской революции.

Автор был бы рад вычеркнуть из истории те страницы, которые далеко не у каждого читателя могут вызвать симпатии к восставшим, однако жанр документальной хроники не позволяет ему погрешить против исторической правды и вынуждает вернуться из города-спутника Исеть в Екатеринбург.

Десятки тысяч людей высыпали на улицы Екатеринбурга в тот вечер, больше похожий на ночь. В захваченном Управлении городской электросети кто-то включил все рубильники, разом дав свет всем уличным фонарям — такой иллюминации город не видел уже двадцать лет даже на праздники Октябрьской революции. Ведомые шоферами-добровольцами, из одного конца города в другой помчались по разом осветившимся улицам трамваи, троллейбусы, автобусы — совершенно бесплатно! Ошалев от легкой победы, люди обнимались и целовали уралмашовцев, извлекали из подвалов КГБ и милиции избитых арестованных, крушили витрины магазинов, разбивали двери продовольственных складов, партийных столовых и спецраспределителей. Уже через час после захвата рабочими обкома партии и основных правительственных учреждений грабеж магазинов и складов, особенно на окраинах города, стал принимать такие размеры, что весь город непременно бы перепился, если бы запас водки не был на этих складах и в магазинах столь незначительным. Кое-где трамваи сошли с рельсов, а на улице Ленина троллейбус проломил перила моста над замерзшей рекой и только чудом удержался на мосту. Через несколько минут после того, как взрослые пассажиры, весело матеря пьяного водителя, ушли, ликующие мальчишки раскачали этот троллейбус и все-таки сбросили его с моста. Троллейбус с пушечным грохотом проломил лед реки…

Впрочем, хмельной разгул восставшей публики можно, при желании, объяснить отсутствием в городе в эти часы почти всех «афганцев» и Степана Зарудного. А что касается повсеместного, клича «Вешай милицию и коммунистов!», то он прозвучал еще до того, как была разбита первая витрина водочного магазина. Он прозвучал в тот момент, когда восставшие стали извлекать своих избитых жен и мужей, братьев и сестер из тюремных камер в подвалах КГБ.

— Бей милицию, гэбэ и коммунистов! Вешай их!… Первой смертельной жертвой толпы стал сержант милиции Сергей Шаков, убийца юной Наташи Стасовой. "Он же на Гагарина, в нашем армейском госпитале лежит! — крикнула какая-то молоденькая санитарка, и уже через несколько минут этого Шакова, полуголого, в бинтах, в гипсовом корсете, извлекли из госпиталя, привязали на крышу «скорой помощи» и, оглашая воздух сиреной, привезли к «Большому Дому».

Здесь тут же собралась огромная, ликующая толпа.

— Вешай! Вешай его на этом еб…м флаге! — весело орали люди, показывая на стальное древко кумачового флага, которое еще развевалось над зданием обкома и гигантскими буквами «ПАРТИЯ-НАРОД-ДЕРЖАВНОСТЬ!».

— Сжечь его! Сжечь, как Стасова себя сожгла!

— В реку его, в Исеть, под лед!

Сергей Шаков дико закричал, забился на крыше «скорой помощи», кроша гипс своего опоясывающего корсета. Его пожалели — зажав голову, насильно влили в рот полбутылки спирта. А тем временем какие-то пятнадцатилетние пацаны уже взобрались на крышу обкома, перебросили веревку через стальной штырь кумачового флага и сбросили оба конца веревки вниз, толпе. Еще кто-то сделал на одном конце веревки петлю, а второй конец привязал к заднему бамперу «скорой помощи». Петлю тут же и накинули Шакову на шею, и лихой подросток, не старше шестнадцати, сел за руль «скорой». А коротко стриженная пятнадцатилетняя девчонка весело перерезала веревки, державшие Шакова на крыше машины и стукнула ладонью по крыше: „Пошел!".

— Пошел! Пошел! — заорала толпа, расступясь. Шестнадцатилетний водитель дернул «скорую», петля сорвала Шакова с крыши машины, шмякнула о промороженный асфальт бывшей площади имени Свердлова, разбила на Шакове гипсовый корсет, и вот уже полуголое тело, подтянутое отъезжающей «скорой», как куль цемента на лебедке, взмыло под окна четвертого этажа обкома партии.

Голова Шакова тут же свернулась на сторону, а больничные пижамные штаны отяжелели содержимым желудка из-за расслабления всех мышц в мертвом теле.

— Ура-а! — заорала толпа. — Ура! — и водителю «скорой»: — Стой! Хорош! Стой, е… твою мать!

Но пьяный пацан-водитель, войдя в раж, перестарался, конечно, не остановил вовремя машины. И труп Шакова сначала взлетел выше неоновой надписи «ПАРТИЯ-НАРОД-ДЕРЖАВНОСТЬ!», затем грохнулся переломленной шеей о стержень кумачового флага, сбил, вырвал его из гнезда, а секунду спустя тяжелое тело Шакова вместе с кумачовым знаменем гулко рухнуло оземь, что еще больше развеселило и возбудило толпу.

— Фуй с ним! Пусть лежит! А теперь этого козла Беспалова! Капитана Беспалова! — охмелевшей от первой крови толпе нужны были новые жертвы. — Кто знает, где Беспалов живет?

— Стой, братцы! Вагая везут!…

Действительно, на каком-то грузовичке-"пикапе" рабочие «Тяжмаша» привезли вдруг в центр, к обкому целую пачку бывшего начальства с кляпами во ртах: генерала госбезопасности Алексея Зотова, генерала Кутовского, полковника Швырева, начальника городской милиции полковника Сухина, начальника городского КГБ майора Шарапова, второго секретаря обкома Серафима Круглого и… извлеченного из котельной «Тяжмаша» Федора Вагая, похищенного прошлой ночью четырьмя «афганцами» в чулочных масках.

— Вешать их! Тоже вешать! На столбах! — разгулялась толпа, пьяная от только что совершенного коллективного убийства, горящая ненавистью к сытым, холеным лицам бывшего начальства, к их чистым и теплым мундирам и костюмам. — Попались, курвы! Хватит, нашей крови попили! Вешай их за яйца!

— Да веревки нету!

— А под лед на фуй! В Исеть!

— Да сжечь их на месте Ипатьевского дома, где они царя расстреляли!

— Еще чего! Святое место сквернить! В Исеть их, под лед!… Быть может, каждый из этих людей, составляющих эту хмельную от крови толпу, в одиночку никогда бы не решился убить человека. Но сейчас, сообща, на виду друг у друга…

— А где их бабы, б… партийные?

— Кузьма, айда в ГэБэ, я там колючку видал в подвале! Вязать их будем!

Тут же из соседнего здания управления КГБ, прямо через разбитое подвальное окно, просунули метровый в диаметре моток колючей проволоки, и, даже через рукавицы, кровяня себе руки и не чувствуя от хмеля и азарта ни боли, ни жалости, люди стали колючей проволокой парами вязать свои жертвы. Зотов, багровея, мыча заткнутым ртом, с глазами, вылезающими от страха из орбит, закрутился в чьих-то руках, но его тут же и успокоили — жахнули по голове резиновой дубинкой, реквизированной в милиции. Вагай и полковник Швырев вытолкнули языками кляпы изо рта, Вагай закричал что-то матерное, угрожающее, а Швырев успел только крикнуть «Простите…» — обоих отключили такими же крепкими, с размаху ударами. И связанных попарно поволокли к Исети — благо река была на расстоянии всего лишь квартала от «Большого дома». По дороге вдруг дико завизжал Серафим Круглый, каким-то чудом вырвавшийся из рук толпы. Его, конечно, догнали, сбили с ног…

Через пару минут весь мост через Исеть был запружен куражной толпой. Окровавленные, связанные попарно колючей проволокой, как валеты на игральных картах, жертвы под свист и улюлюканье толпы полетели с моста в полынью, пробитую рухнувшим недавно троллейбусом.

— За царя, бл…! Где вы нас начали, там мы вас кончим! И только после этой символически-исторической расправы темные толпы наспех одетых женщины, хмельных подростков, инвалидов, пожилых рабочих, выпущенных из городской тюрьмы уголовников, бичей и бродяг стали повсеместно бить витрины магазинов и ресторанов и врываться в квартиры партийной, гэбэшной и милицейской элиты.

— А жидам-то опять подфартило! Нету жидков-то! А то бы и их заодно!… Как это у тя выпить нечего?! Да чтоб в партейной хате водки не было?! Не могет быть, однако!!!

И шумно крошили посуду, резали ковры и перины, опустошали холодильники и выбивали зубы орущим и визжащим женщинам и их трясущимся от страха номенклатурным мужьям и детям.

— Бей милицию и коммунистов!…

Крик, пух, гарь, битое стекло и ликованье насилия и пьяной свободы заполнили ночные улицы Екатеринбурга.

К полночи город, захваченный восставшими целым и почти без единого выстрела, стал похож на жертву всадников Чингизхана.

В центре, на первых этажах зданий были выбиты все окна и все магазинные витрины.

На перекрестках валялись перевернутые трамваи.

Снежные сугробы на тротуарах и мостовых были в пятнах замерзшей крови, в пуху, в желтых разводах мочи и в щепах мебели, выброшенной из верхних этажей.

На фонарных столбах висели трупы, еще теплые.

Бабы под мышками растаскивали по домам в стельку пьяных победителей.

Именно такую картину увидел новый народный освободитель Степан Зарудный, когда на башне головного танка своей победоносной танковой колонны въехал в Екатеринбург (бывший Свердловск). Увидел и тоскливо закачал головой из стороны в сторону:

— Ох, е… твою мать! Да что ж это за народ, б…!…