48

– Тебе понадобится термокожа, – сказал Просперо.

– Зачем? – рассеянно отозвался Харман, глядя во все глаза на прекрасный купол и мраморные арки Таджа Мойры сквозь прозрачные створки.

Вагон громко клацнул и встал на площадку юго-восточной Эйфелевой башни, взметнувшейся на углу огромного мраморного пьедестала, уравновешенного вместе с великолепной постройкой на пике Джомолунгмы. По примерной оценке мужчины, высота башни составляла тысячу футов, а высота белоснежного луковичного купола – в полтора раза больше.

– До земли отсюда восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, – сообщил маг. – В основном безвоздушное пространство. Температура на солнце – минус тридцать градусов по Фаренгейту. Снаружи веет ласковый ветерок мощностью в пятьдесят узлов. Синяя термокожа висит в шкафчике у кровати. Так что ступай облачаться. Свои тряпки и обувь не бросай: они тоже пригодятся. Крикни, когда наденешь дыхательную маску: я должен понизить давление внутри вагона, прежде чем открывать дверь мезонина.

Спускаясь на лифте с площадки на уровне тысячи футов, Харман рассматривал перекладины, арки, распорки сооружения – и не мог сдержать улыбки. Секрет белизны этой башни оказался прост: яркая краска по темному железу, из которого состояли прочие постройки Эйфелевой дороги. Подъемник и вся конструкция так содрогались под напором ревущего ветра, что побелка должна была облупляться в течение считанных недель или месяцев. Избранник Ады попытался представить себе бригаду маляров, постоянно работающих здесь, потом отбросил эту бессмысленную затею.

Мужчина решил до поры до времени во всем повиноваться магу: для начала это вызволит его из двухэтажной кабины. Где-то здесь, в этом ненормальном храме, или дворце, или усыпальнице, или как ее там, на вершине безумно высокой горы, Харман надеялся отыскать путь обратно, к любимой. «Если Ариэль умеет факсовать без помощи узлов и павильонов, то и я сумею… Уж как-нибудь».

Из лифта пленник вышел за Просперо на просторную площадь из песчаника и мрамора; вдали перед ними белел парадный вход внушительного купольного здания. Ветер буквально сшибал с ног; к счастью, гладкий камень почему-то совсем не обледенел.

– А маги что же, не мерзнут и не нуждаются в воздухе? – проорал мужчина в спину своему спутнику.

– Ничего подобного, – прокричал сквозь бурю старец. Реактивные струи ветра сдували в сторону длинные полы его синего халата, рвали седые волосы с почти облысевшей головы. – Просто в почтенном возрасте обретаешь кое-какие преимущества.

Харман двинулся вправо, раскинув руки для равновесия, и подошел к низкой, не выше двух футов, ограде из мрамора, которая опоясывала широкую площадь, будто скамейка вокруг ледового катка.

– Куда ты? – окликнул маг. – Осторожнее!

Девяностодевятилетний приблизился к самому краю и заглянул вниз.

Гораздо позже, изучая всевозможные карты, мужчина выяснит, что, застыв у перил на вершине горы, именуемой Джомолунгма Фенг, она же Куомолангма Фенг, она же Хо-Темпа Чини-ка-Рауца, она же Эверест (в зависимости от возраста и происхождения документа), смотрел на земли Тибета, или Китая, или Девятого Царства Хана, как их некогда называли, раскинувшиеся на сотни миль к северу.

А главное – и это потрясало сильнее всего – шестью милями ниже.

Тадж Мойра представлял собой целую городскую область, нахлобученную на пик Богини-Матери Мира, словно поднос, поставленный на острый камень, словно бумажный лист, надетый на вертел. Его равновесие казалось невероятным: так мог бы рисоваться своей инженерной смекалкой какой-нибудь юный бог.

Стоя у мраморных «перил» высотой два фута и шириной десять дюймов, Харман не отрываясь глядел с обрыва длиной двадцать девять тысяч футов, и ветер остервенело дул ему в спину, мечтая швырнуть в бесконечную пустоту. Некоторое время спустя карты поведают имена восточных и западных гор, ледника Ронгбук, расскажут о бурых китайских долинах, простершихся до изогнутой каемки мира и много далее, но сейчас это не имело значения. Отчаянно размахивая руками, будто мельница крыльями, лишь бы удержаться под натиском урагана, мужчина смотрел вниз с шестимильной высоты, да еще и с выступающей площадки!

Маг подождал, пока его спутник упадет на четвереньки и поползет к белой гробнице-храму. В трех десятках футов перед огромным порталом из мраморных плит вырастал небольшой заостренный валун, увенчанный пятнадцатифутовой пирамидкой изо льда. На глазах у Просперо – тот еле заметно улыбался, скрестив на груди руки, – девяностодевятилетний путешественник обхватил декоративный камень и, цепляясь за его шероховатости, кое-как поднялся на ноги. Так он и замер, обнимая валун, положив подбородок на ледяную верхушку, страшась обернуться на крохотную ограду и головокружительный обрыв: иначе, мерещилось ему, желание броситься к этой ограде и с этого обрыва пересилит все остальные чувства. Мужчина даже зажмурился.

– Так и простоишь тут весь день? – произнес маг.

– Я бы не против, – еще не разлепляя век, ответил Харман. – Кстати, что это за камень? Символ какой-нибудь? Памятник?

– Это вершина Джомолунгмы.

Старец отвернулся и вошел под изящную арку сооружения, которое сам называл Ронгбук Пумори Чу-му-ланг-ма Фенг Дудх Коси Лхотце нупцзе Кхумбу ага Гхат-Мандир Хан Хо Теп Рауца. Муж Ады заметил при входе полупроницаемую мембрану. Легкая рябь, пробежавшая по ней от прикосновения мага, лишний раз доказала Харману, что в этом случае он имеет дело вовсе не с голограммой.

Минуты спустя, все еще обнимая вершину-валун, когда маска вместе с очками почти обледенела из-за шквального снега и тело содрогалось, точно под ударами снарядов, мужчина рассудил: а что, если за мембраной, внутри непонятного здания, намного теплее?

Последние тридцать футов он уже не прополз, а прошел – правда, жутко сгорбившись, опустив лицо и широко расставив пальцы на повернутых вниз ладонях, готовый повалиться на четвереньки в любую секунду.

Под куполом Харман обнаружил единственное гигантское помещение. Мраморные ступени восходили к мезонинам, соединенным между собой такими же лестницами, которые обрамляли опрокинутый купол, – сотни и сотни уровней. Верхняя точка терялась где-то в туманной дали. То, что при взгляде из башни, а также из приближающегося вагона походило на маленькие дырочки, прорезанные в беломраморном полушарии украшения ради, теперь оказалось рядами бесчисленных окон из люцита.^[41] Яркие лучи озаряли тома в роскошных переплетах медленно ползущими квадратами, прямоугольниками, параллелепипедами света.

– Как думаешь, сколько тебе потребуется, чтобы все это «проглотить»? – спросил Просперо, опершись на посох и обводя взором несметные мезонины, полные книг.

Харман раскрыл было рот, но тут же захлопнул его. В самом деле – сколько? Недели? Месяцы? Даже если просто перемещаться от фолианта к фолианту, опускать ладонь на обложку и, увидев, как золотые буквы потекли по руке, сразу ее отдергивать, на овладение библиотекой уйдут годы. В конце концов мужчина произнес:

– Ты же говорил, функции не работают ни на Эйфелевой дороге, ни поблизости. Что, правила изменились?

– Посмотрим, – ответил маг.

Он углубился в собор. Посох гулко стучал по белому мрамору, и звук разносился все выше и выше под куполом с его безупречной акустикой.

А здесь оказалось по-настоящему тепло. Супруг Ады стянул перчатки и капюшон термокожи. Внутреннее пространство под куполом напоминало лабиринт, образованный беломраморными ширмами восьмифутовой высоты, весьма проницаемыми для взгляда, поскольку их покрывали филигранная резьба и неисчислимые отверстия в форме овалов, сердечек и листьев. Харман обратил внимание, что стены вокруг основания купола до самых мезонинов – а это приблизительно футов сорок – сплошь покрывали резные изображения раскрывшихся бутонов, виноградных лоз и сказочных растений, расцвеченных мозаикой из камней. Как и многие сотни мраморных щитов, сквозь путаницу которых Просперо куда-то повел своего спутника. Нечаянно приложившись ладонью к одной из ширм, пленник проникся сознанием, что мог бы где угодно это сделать, и всякий раз рука накрыла бы одновременно две или три картинки, а пальцы коснулись бы нескольких самоцветов.

– Что это за камешки? – полюбопытствовал он.

«Старомодное» человечество любило украшать себя побрякушками, но прежде мужчина как-то не задумывался, откуда роботы-сервиторы их достают.

– Камешки… – начал старик в синем халате, – Камешки, как ты выражаешься, имеют названия: яшма, агат, лазурит, гелиотроп и сердолик. Например, на этот крохотный листок винограда, которого я сейчас касаюсь пальцем, пошло тридцать пять разновидностей сердолика. Видишь?

Харман увидел. Ему понемногу становилось дурно от окружающего великолепия. По западной стене ползли трапецоиды света, и мрамор, инкрустированный тысячами драгоценных камней, сиял, переливался, искрился под солнцем.

– Где мы?

Мужчина заметил, что начал говорить шепотом.

– Это здание возводилось как мавзолей… усыпальница… – промолвил маг, поворачивая за новую беломраморную ширму.

Он так уверенно вел пленника к центру огромного сооружения, как если бы на полу были нарисованы желтые указательные стрелки. И вот оба встали перед аркой у входа в комнату, расположенную посередине лабиринта.

– Можешь прочесть, что здесь написано, Харман из Ардиса?

Избранник Ады всмотрелся в причудливые, витиеватые буквы, замысловато вырезанные на мраморе. Они совсем не походили на сочетания прямых черточек из привычных книг, однако, хорошо приглядевшись, мужчина узнал стандартный английский язык.

– Прочти-ка вслух, – изрек седовласый маг.

– «Войди с благоговейным сердцем в сию прославленную гробницу, где покоится прах Защитника Земли, Властителя Азии Хана Хо Тепа и его возлюбленной невесты Лиас Ло Амумджии, покорившей сердца всего мира и покинувшей это бренное пристанище в четырнадцатую ночь месяца Рахаб-Септема, на девятьсот восемьдесят седьмом году ханства».

– Ну и что думаешь? – осведомился Просперо, застыв под затейливой аркой и закрывая собою вход.

– Ты про надпись или про место?

– И то, и другое, – ответил старец.

Муж Ады потер подбородок и щеки, на которых уже пробивалась щетина.

– Ну, место какое-то… неправильное. Слишком большое. Слишком богатое. Все здесь чересчур. Разумеется, не считая книг.

Старец громко расхохотался. Эхо многократно повторило его смех.

– Согласен с тобою, Харман из Ардиса. Это здание было украдено: замысел, оформление, мозаики, шахматный узор во дворе… Украдено все, кроме библиотеки и мезонинов – они появились шестью веками позднее, по воле Раджахара Молчаливого, который приходился ужасному Хану Хо Тепу очень дальним потомком. Хан приказал увеличить рабочие чертежи первоначального здания ровно в десять раз. Тот, древний образец был чудесным воплощением любви. От него, естественно, не оставили камня на камне. Честолюбец велел сровнять красоту с землей, желая, чтобы в веках остался только его мавзолей. Так что перед нами скорее памятник дурной тяге к излишествам, нежели чему-то еще.

– Какое… интересное расположение, – глухо сказал девяностодевятилетний.

– Да уж, – согласился маг, засучивая синие рукава. – С этими поместьями всегда так, со дней Одиссея: главное – участок, участок и еще раз участок. Идем.

И они ступили в сердце белоснежного лабиринта, на мраморную площадку примерно в сотню квадратных ярдов, посередине которой Харман увидел, как ему показалось, яркий зеркальный пруд. Пилигримы неторопливо приблизились к нему под гулкий стук тяжелого посоха.

Но это был вовсе не пруд.

– Господи Иисусе! – воскликнул будущий отец и отпрянул от края.

Его глазам предстала мнимая пустота. С левой стороны глаз едва различал отвесный горный склон, зато под ногами, на расстоянии около сорока футов от пола, парил, на первый взгляд, прямо в воздухе саркофаг из хрусталя и стали, в котором возлежала обнаженная женщина. Шестью милями ниже сверкали ломаные зигзаги ледника. Узкие ступени витой беломраморной лестницы змеились к подножию гроба, обрываясь буквально в никуда.

«Не может быть, чтобы в никуда», – усомнился муж Ады. Из отверстия в полу не тянуло даже легким сквозняком, а между тем у вершины ревел настоящий ураган. Нет, саркофаг явно покоился на чем-то. Прищурившись, Харман разглядел мелкую сетку граней, почти невидимых геодезических линий. Пол и стены погребального чертога состояли из невероятно прозрачного пластика, хрусталя либо стекла. «Да, но почему я не заметил ни гроба, ни лестницы, когда подъезжал к вершине или…»

– Усыпальницу нельзя увидеть снаружи, – вполголоса произнес Просперо. – Ты уже взглянул на даму?

– На возлюбленную Лиас Ло Амумджию? – поморщился мужчина, не имевший никакого желания пялиться на голый труп. – Ту, что покинула сей бренный мир хрен знает когда? Кстати, а где Хан? Завел себе отдельные хрустальные апартаменты?

Старец рассмеялся.

– Хан Хо Теп и его обожаемая Лиас Ло Амумджия, дочь Амумджи, цезаря Срединной Африканской Империи – та еще стерва и гарпия, можешь мне поверить, Харман из Ардиса, – были выброшены за борт, не пролежав здесь и двух столетий.

– Выброшены за борт? – растерялся девяностодевятилетний.

– Безупречно сохранившиеся тела бесцеремонно швырнули с той самой стены, откуда ты любовался видами полчаса назад, – пояснил маг. – Кинули, точно вчерашний мусор с палубы грузового парохода. Последующие преемники Хана, каждый из которых в чем-то своем уступал своему предку, тоже мечтали найти здесь вечный покой… Правда, «вечности» хватало ненадолго, пока очередной потомок Хана не брался подыскать себе мавзолей поприличнее.

Воображение пленника нарисовало в ярких красках, как все происходило.

– Но вот четырнадцать веков назад картина изменилась, – продолжал Просперо, вновь обратив голубые глаза к саркофагу из дерева и стекла. – Эта женщина была воистину любима кем-то могущественным и пролежала нетронутой тысячу четыреста лет. Приглядись к ней, Харман из Ардиса.

До сих пор избранник Ады смотрел вообще на гроб, не заостряя внимания на подробностях. На его вкус, тело было слишком нагим. А еще – слишком юным для трупа. Кожа – кровь с молоком, излишне выпуклые груди с отчетливыми (даже на расстоянии в сорок футов!) розовыми сосками, черная запятая коротко стриженных волос на белой атласной подушке, пышный темный треугольник в паху, антрацитовые дуги бровей, решительные черты лица, широкий рот… Мужчине почудилось нечто неуловимо знакомое.

– Господи Иисусе! – вторично воскликнул он за это утро, на сей раз так громко, что крик отразился от купола, раскатившись по книжным мезонинам и белому мрамору.

Покойница выглядела моложе… намного моложе… в локонах – ни тени седины, крепкое и юное тело без единой усталой складки, которые Харман во множестве наблюдал под обтягивающим термокостюмом, однако та же сила в лице, те же острые скулы, тот же дерзкий размах бровей и волевой подбородок. Сомнений больше не оставалось.

Это была Сейви.