68

Да, все случилось несколько иначе, чем они предполагали. Конечно, предвиделась попытка к бегству, но скорее через тюремный медпункт. Ожидалось, что она притворится больной, потом возьмет кого-нибудь в заложники, но только не Титюса. Ночной побег, что-то в этом роде… именно к этому все они готовились, для этой цели поставили своих женщин-полицейских вместо обычных надсмотрщиц. Чтобы не усложнять побег ненормальной в розовом костюме. Собирались напустить машин, чтобы они ездили туда-сюда вокруг тюрьмы в надежде, что девица поймает именно такую тачку с подсадным полицейским и можно будет следить за ее передвижениями издалека, с помощью передатчика, спрятанного в машине, до самого порога Сенклера. Все это, конечно, ненадежно и опасно, но другого выхода не было. Оставалось уступить, дать себя захватить, чтобы служить живым щитом до конца операции, ни на секунду не будучи уверенным, что эта свихнувшаяся мамзель не прикончит заложника, как только выберется на волю.

– Она не убийца, – настаивал Титюс.

– Ну разумеется, она – мальчик из церковного хора, – подтрунивал дивизионный комиссар Лежандр, – достаточно расспросить бабулю с тем малышом, с которыми она так приятно пообщалась.

– Она просто играла роль, – настаивал Титюс. – Это не со зла. К ней надо привыкнуть.

– Убийца или нет, не в этом дело.

Все присоединились к мнению Кудрие.

– Она – единственная, кто знает, где залег Сенклер, не о чем спорить.

То есть оставалось сделать так, чтобы она вышла и привела их к нему, прежде чем инспектора Жервезу Ван Тянь не порежут в лапшу, а маленького Малоссена не вытащат из его норки во второй раз.

Все так сильно дорожили этим малышом! А больше всех – профессор Бертольд, на которого нарвался дивизионный комиссар Лежандр, неосмотрительно сняв трубку телефона Жервезы.

– Вы знаете, кого у вас похитили, любезнейший мой комиссар? Я говорю не о носителе, а о содержимом! Вы спасете мне этого мальца, дражайший, и вернете мне его целым и невредимым, иначе лучше вам не болеть, а то я лично займусь вами! Я не для того продвигаю медицину вперед гигантскими шагами, чтобы какие-то карлики-полицейские отбрасывали ее в каменный век!

Комиссару Лежандру до сих пор еще не доводилось беседовать с профессором Бертольдом.

– Это его манера, – объяснил Кудрие, – не удивляйтесь, зять мой. Вернемся к нашим баранам. Нужно заставить выйти эту девицу.

Она вышла раньше, чем намечалось.

И на прицеле она держала не кого иного, как инспектора Титюса.

Титюса, машина которого не была подготовлена для того, чтобы за ней можно было следить.

Титюса, который оказался на заднем сиденье собственной машины – даже не служебной! – прикованный наручниками к неподвижной ручке задней дверцы, с ногами, привязанными к другой. Титюса, брошенного в собственную повозку: воплощение глупости, попавшейся в ловушку. Он все никак не мог остыть. Он чувствовал, что они мчат по автомагистрали, и пытался понять, где же он прокололся. Он поддался женским чарам – вот что, он упустил из виду ее хищную натуру. А между тем он знал о ее силе и стремительности. Она переломала кости своим сокамерницам, прежде чем ее посадили в одиночку. Он знал и о показаниях того старичка, которого она напугала своими угрозами, отшвырнув его затем в подъезд, той ночью, когда вывозили папашу Божё. «Никогда не чувствовал такой хватки! Вы верно говорите: это не парень, переодетый женщиной?» Нет, то была женщина, это-то и смутило Титюса. Он почувствовал силу ее мускулов, проводя пальцем по шраму на месте татуировки, но его отвлекло ее изящество, изящество и призрак «Меланхолии».

Она принялась говорить с ним:

– Не нужно сердиться, инспектор…

Да! Она с ним говорила!

– Я наблюдала за вами с первого же вашего прихода. Я давно уже готовилась к нашему побегу.

Она одна вела разговор.

– Я подмечала все ваши движения с тех пор, как вы стали приходить. Как вы накрывали, потом убирали со стола, наклонялись, выпрямлялись, поворачивались… я знаю вас так хорошо, будто сама вас каждое утро одеваю. Вы очень привлекательны. Откуда у вас эта татарская внешность?

Теперь партия молчания досталась ему.

– Сегодня на вас носки Лоридж, шотландской шерсти, средней длины, бутылочно-зеленого цвета, приятные к телу. Вы любите дорогое белье.

Она упомянула вскользь:

– И вы не носите оружие на икрах.

Потом продолжила:

– Рубашка от Кензо, а кобуры под мышкой нет. Ремень страусовой кожи и ствол на левой ягодице, рядом с наручниками и четками Жервезы. Кстати, я вложила их вам в руки, ваши четки, чувствуете?

Господи боже, она и правда нацепила ему четки вместе с наручниками.

– Я одолжила вашу курточку, не возражаете?.. Такая мягкая… Да, и у меня ваше оружие, вот здесь, под сердцем: греет душу, знаете ли…

Она мчала на всех парах. Шпарила без тормозов к своему Сенклеру. Что ж, самое время вспомнить «Богородицу» и «Отче наш», перебирая четки Жервезы. Она вела машину, подбадривая себя своими же речами.

– Знаете, насчет Сенклера и Жервезы… я вам не верю. Скоро во всем разберемся, но я вам не верю. Я не верила вам ни секунды.

Она рассмеялась своим мальчишеским смехом.

– О, как вы старались заставить меня говорить! Это даже было трогательно. К тому же мне нравится ваш голос. Он у вас ласковый, вам это уже говорили? Немного тягучий. А смех негромкий, с металлическими нотками, откуда-то из-под бровей.

Да, она очень внимательно его слушала, это очевидно.

– Вы милы, что и говорить. Это трудно переоценить женщине, да еще и заключенной.

И смотрела на него тоже очень внимательно.

– Вы доставляли мне огромное удовольствие… особенно когда уходили.

Она рассмеялась.

– Нет, Сенклеру я об этом не расскажу!

Она долго молчала. Потом повторила:

– Я вам не верю насчет Сенклера и Жервезы. Многое вы верно подметили, например, о старике Флорентисе, все так и было; но в том, что касается Сенклера и Жервезы, я вам не верю.

Мгновение она колебалась:

– Только разве… нет… не верю.

Да, и это Титюс отметил в свое время. Ее способность оставлять место сомнению, несмотря ни на что. Медленный путь к сомнению, пролегавший через все эти недели. Он научил ее сомневаться.

– В сущности, все лгут…

Пауза.

Потом она добавляет:

– Вот почему все это так захватывающе!

Говоря с ним, она не оборачивалась, не искала его глазами в зеркале заднего вида. Растянутый вот так, на ручках дверей на заднем сиденье, он ничего не мог сделать. Разве что следить за дорогой, выглядывая в щелку между подголовником сиденья и корпусом автомобиля.

– А хорошая мысль: заставить меня поверить в то, что он – отец ребенка.

Да, неплохая…

– Это придало мне сил, чтобы броситься на вас.

Они оба одновременно заметили пропускной пункт. И голубой грузовичок, остановившийся на обочине.

– Смотри-ка, ваши друзья из дорожной полиции мзду снимают. Вот и проверите, настоящий я убийца или нет. Попробуйте свалять дурака, и увидите.

Она сунула руку за пазуху и достала револьвер Титюса, положив его рядом на сиденье.

Титюс не стал валять дурака.

Жандармы – тоже.

Когда пропускной пункт остался позади, Титюс вздохнул и ощутил наконец спокойную безмятежность этой ночи. Ясная весенняя ночь. Давно такой не было. Он представил, как Элен и Танита сидят сейчас на террасе у Надин, топя свое волнение в стаканчике портвейна.

Они съехали с автомагистрали.

– Ну вот, почти приехали.

Они двигались сейчас через одно из тех небольших темных сел, что, как старые спутники, мертвым грузом висят на орбите столицы.

– Поворачиваем направо…

Машина повернула направо.

– Теперь немного влево…

Она была так напряжена, что проговаривала малейшее движение машины нарочито-веселым тоном бортового компьютера.

– Вот и ворота…

Машина въехала на усыпанную гравием аллею. Каштаны по бокам. А может, и платаны. И непроницаемая чернота окружающего леса. Козырек подъезда в конце аллеи. Жилище нотариуса. Свет в окнах первого этажа. И в одном – на втором. Это смутно напомнило Титюсу известную картину Магритта.

Машина остановилась в нескольких метрах от крыльца.

Мари-Анж оставила фары зажженными.

Выключила зажигание.

Положила револьвер Титюса обратно в нагрудный карман куртки.

Потом посигналила, как, вероятно, у них было условленно: два коротких, один длинный, один короткий.

Титюс едва расслышал, как она пробурчала:

– Посмотрим.

Прошло несколько секунд. Дверь отворилась, и на крыльце появился Сенклер. Титюс оторопел. Сенклер был в халате и вытирал голову махровым полотенцем. Ни дать ни взять – сын нотариуса, которого застали под душем, но который с таким нетерпением ждал этого визита, что должен был выскочить нагишом навстречу приехавшим: вот он и выскочил, почти голый. Он не мог увидеть Мари-Анж, однако и не подумал загораживаться от света фар. Он откинул полотенце и спустился по ступенькам крыльца, широко раскрыв объятья навстречу машине. Его халат тоже распахнулся. Он не только не был вооружен, но, более того, уверенно вышагивал в чем мать родила. И это человек, вынужденный скрываться, разыскиваемый всей национальной полицией!

– Дени!

Она бросилась к нему.

– Дени!

Это прозвучало уже не как имя, а как взрыв желания, месяцами томившегося в духоте застенка. В три прыжка она напрыгнула на него, да так ловко, что Титюсу ничего не оставалось, как признать: такая точность возможна лишь при длительных тренировках. Куртка Титюса, халат Сенклера, розовый костюм, трусики, бюстгальтер валялись у их ног. Свет фар врезал это действо в темную рамку ночи. Спина Мари-Анж прогибалась и выпрямлялась, как волнующаяся морская зыбь. Титюс вдруг представил, как таращатся кабаны, затаившись в лесном кустарнике, ему даже послышалось, как ревут олени. «Ну, приятель, – подумал он, – когда я тебя прижму, придется тебе расплатиться со мной за этот подарок! Сколько недель я его готовил!» Тут он вспомнил, что в его теперешнем положении трудно прижать кого бы то ни было. Он рванул со всей силы наручники. Безрезультатно. Ручка двери держалась крепко. «Не торопитесь, ребятки, помедленнее, – отчаянно зашептал он, – дайте-ка мне подумать!» Словно услышав его мольбу, они медленно опустились, сев в позе лотоса на свою одежду. Пошли щедрые ласки и смешливое перешептывание. Она дышала ему в шею. Она звала его. Они перебрасывались своими именами.

Он окунул лицо в мягкую ложбинку между грудей. Она зацеловала подставленную макушку. Привязанные к противоположной дверце ноги Титюса могли помочь ему не больше, чем руки. Где, черт возьми, эта девица научилась вязать такие узлы? Инспектор Титюс был теперь безруким и безногим инспектором. И безоружным в придачу. Ограниченная продолжительность жизни. Конец короткой, но блистательной карьеры. Весенней ночью, когда сок жизненных сил наполнял древесные стволы, Титюс искал силы, обращаясь к Природе, но механика не уступала. «Если выберусь из этой переделки, куплю себе машину из картона». Он дергал за наручники, как лис, попавший в капкан. Он готов был отгрызть себе кулак. «Ну что же это такое, господи ты боже мой!» Потом он подумал: «Сейчас все зальется светом, и здесь, рядом, появятся его товарищи – Силистри, Карегга, патрон, – жадно глазеющие из зарослей кустарника на все происходящее в компании кабанов и ежиков». Но он прекрасно знал, что никто не мог отправиться за ними в погоню. Последний рывок – и он упал, обессилев, на сиденье, все так же прикованный и связанный. Ничего не поделаешь. Он угрюмо взглянул на эту пару и с ужасом увидел, как, нарастая, подобно столбику термометра, ползет вверх их наслаждение. Сенклер взорвался первым. Взрывная волна пробежала по телу Мари-Анж, и Титюс услышал его вопль сквозь жесть крыши, сквозь закрытые наглухо дверцы. «Ишь как его пробрало!» Вспорхнули потревоженные птицы. Голова Мари-Анж утомленно упала на плечо Сенклеру. И на верхней ступеньке крыльца появилась Жервеза.

«Нет», – взмолился Титюс.

Жервеза, круглая как мячик, выплыла на свет фар.

«О нет!» – повторил Титюс.

Жервеза спокойно стояла на крыльце этого дома нотариуса. Ее мизинец – то, что от него осталось, – был обмотан толстым бинтом.

– Прячься, Жервеза! Беги отсюда! – заорал он.

Жервеза его не слышала, зато привлекла внимание Мари-Анж.

Обе женщины смотрели друг на друга. Мари-Анж, одной рукой прижав лоб Сенклера к своему плечу, другой потянулась во внутренний карман куртки.

– Нет! – завопил Титюс.

Ручка дверцы поддалась. Он кинулся отвязывать ноги, обламывая ногти о тугие узлы веревок. Наконец он открыл дверцу и вывалился из машины.

– Стойте, Мари-Анж, это не то, что…

Два приглушенных выстрела.

Жервеза все так же стояла на месте.

Но тело Сенклера стало медленно оседать.

Мари-Анж по-прежнему прижимала его к своей груди.

Она обернулась с револьвером в руке и улыбнулась инспектору Титюсу.

Тот лежал на дорожке, ногами кверху, привязанный за лодыжки к дверной ручке.

– Вы были правы, Титюс, такая любовь не должна была зачахнуть в камере пожизненного заключения.

И, прежде чем Титюс успел что-либо ответить, она приникла к трупу Сенклера, наставив дуло на себя, и раздался третий выстрел, еще более глухой, чем два предыдущие.