Глава одиннадцатая. Льды наступают с севера
В конце сентября сорок второго года мы с Иваном Дмитриевичем Папаниным приехали в Москву.
Город по-прежнему выглядел ополченцем во всеоружии. Но на улицах стало оживленнее. Появились дети.
Мы прибыли в столицу, чтоб обсудить ледовую обстановку на северо-востоке Арктики. Она была из рук вон плоха, план перевозок мог быть сорван. А задачи большие: надо снабдить необходимым все населенные места по Северному морскому пути.
Папанин собрал представителей тех организаций, кому нужно было доставить грузы. Кабинет его в доме на улице Разина полон. Иван Дмитриевич очень внятно обрисовал трудности.
— Я хочу слышать от вас, товарищи, одно, — закончил он. — Если мы завтра будем вынуждены прекратить движение судов в Арктике и не все грузы дойдут по адресу, кто и как пострадает?
Это было главным. Я внимательно слушал выступавших и был удивлен, что все без исключения сказали: голодать никто не будет. Кое-что осталось от прежних запасов, и до будущей навигации зимовщики вполне обойдутся тем, что есть.
Папанин поблагодарил присутствовавших и, когда все ушли, сказал мне:
— Слышал? Я еду в Архангельск. Там ждут дела. А ты оставайся. Если заинтересуется Анастас Иванович — рассказывай ему все подробно. Следи за обстановкой, радиограммы из Арктики пойдут через тебя.
— Будет исполнено, Иван Дмитриевич.
— Заведи свою карту, как в Архангельске, и следи за движением кораблей, — инструктировал Папанин. — Вникай во все. Если разбудят тебя среди ночи и спросят, где какой корабль, что делает, какой на нем груз, какая там ледовая обстановка — должен без запинки ответить. Надеюсь на тебя.
И уехал. В Управлении Главсевморпути из старших остались только начальник Политуправления Валерьян Дмитриевич Новиков и я, начальник штаба. Заместители Папанина — кто в Красноярске, кто на морских дорогах.
Вся страна находилась в тягчайшем положении. Фашисты яростно рвались к Волге и на юго-восток. Сталинградцы борются из последнего. Весь народ стремится помочь им.
Когда у нас — на Севере, в Арктике — случались неудачи, мы тяжело переживали, а каждую удачу воспринимали как вклад в разгром врага. Помню, каким праздником была для меня телеграмма Михаила Прокопьевича Белоусова из штаба восточной части Арктики о прорыве ледяного барьера военными кораблями. Шедшие на запад лидер «Баку», эскадренные миноносцы «Разумный» и «Разъяренный» и сопровождавший их теплоход «Волга» пробились в море Лаптевых. 18 сентября корабли вышли из Тикси, а еще через два дня они уже не нуждались в ледоколах, были отпущены в самостоятельное плавание и на шестые сутки благополучно прибыли на Диксон.
Я и сам в 1936 году принимал участие в проводке эсминцев — с запада на восток. Помню, что эсминцы обшивались по корпусу шубой из деревянных досок. Теперь тихоокеанские корабли подкрепляли Северный военный флот. Подтверждалось значение северной морской магистрали, окупались расходы на нее в мирное время.
Вскоре после отъезда И. Д. Папанина от М. П. Белоусова была получена другая важная радиограмма. Дословно не помню текст, но смысл ее был таков: ледовая обстановка усложнилась, дальнейшее пребывание судов в Арктике поведет к зимовке. Считаю необходимым дать указание всем судам, находящимся западнее мыса Шелагского, следовать на запад, а судам, находящимся восточнее, — на восток.
Я немедленно доложил начальнику Политуправления Новикову. Он позвонил Микояну, и мы тотчас были вызваны в Кремль. Когда вошли в кабинет к Анастасу Ивановичу, увидели огромную карту Северного морского пути, расстеленную у него на столе.
Кроме нас присутствовал заместитель наркома морского флота Александр Александрович Афанасьев и еще кто-то.
— Кто будет докладывать от Главсевморпути? — спросил Микоян.
Новиков назвал меня. Я зачитал телеграмму Белоусова, рассказал, где какие суда находятся, кто ждет их грузы.
Микоян слушал, думал. Потом спросил:
— Если поступим, как предлагает товарищ Белоусов, останутся ли на Севере люди без хлеба?
— Анастас Иванович! Папанин недавно собирал всех заинтересованных лиц и выяснил, что никто не пострадает, если не все сумеем перевезти, — ответил я.
— Превосходно. В таком случае я разрешаю прекратить работы в Арктике. Немедленно дайте ответ Белоусову… Кто у вас за этим проследит, товарищ Новиков?
— Бадигин.
— Дайте срочно телеграмму, товарищ Бадигин.
Так была закончена арктическая навигация 1942 года на востоке. В западном секторе она еще продолжалась.
Мне запомнился поучительный эпизод, относящийся к этому времени.
Не всем судам удалось уйти из Арктики на восток. Два парохода Наркомморфлота остались в береговом припае (лагуна Гугауге). Старшим был назначен капитан-дальневосточник В. А. Вага. Зимовка как зимовка. И вдруг в очередной радиограмме, за подписью Ваги, вместо привычных координат оказались новые. Проложил на карте: выходило, что пароходы вынесло в дрейфующий лед. И далеко вынесло… Ошибка в радиограмме? Тотчас доложил В. Д. Новикову. Если в донесении все правильно, пароходы и люди подверглись бы всем опасностям дрейфа в тяжелых льдах Чукотского моря.
Новиков забил тревогу. Вызвал Н. Н. Зубова, находившегося в Москве. Мы с Николаем Николаевичем в один голос заявили о сомнительности радиограммы и отговорили начальника Политуправления докладывать А. И. Микояну. Было решено вначале перепроверить.
В Наркомморфлоте решили иначе. Заместитель наркома, прочитав диспетчерскую сводку, тут же сообщил о «дрейфующих» пароходах в Кремль.
— Но почему мне не доложили севморпутовцы? — спросил Микоян.
На «расправу» был вызван проклинавший себя за уступчивость В. Д. Новиков. Он сказал, что ждем подтверждения, но тем не менее получил замечание.
Следующее утро принесло приятные известия: пароходы капитана Ваги стояли на прежнем месте, в координаты, как мы и думали, вкралась досадная ошибка. Новиков, не медля ни минуты, — к Микояну… Как мне потом рассказывали, для заместителя наркома морского флота этот переполох но прошел даром.
Пароходы благополучно отзимовали и 21 июня 1943 года были выведены из льдов.
Возвращаюсь к «своим» ледоколам, в конце 1942 года работавшим в Арктике. К 10 октября все они, кроме «И. Сталина», застрявшего на востоке, собрались в море Лаптевых у острова Большого неподалеку от пролива Вилькицкого. Тут были «Красин», «Адмирал Лазарев», «А. Микоян», «Ленин». Кому было нужно, забункеровались тут же с транспортного судна-угольщика. «Красин» производил тренировочные стрельбы. На всех ледоколах и судах, идущих на запад, была введена ночная светомаскировка.
Я в эти дни, по звонку Папанина, снова приехал в Архангельск.
Военная Беломорская флотилия готовилась конвоировать арктические транспорты и ледоколы. Особенно — ледоколы. От них зависели успех зимней навигации в Белом море и будущая навигация в Арктике.
Я глаз не спускал с наших ледовых богатырей.
22 октября «Красин» и «А. Микоян» находились в Енисейском заливе. Здесь 24 октября у мыса Шайтанского корабли встретились с караваном транспортов, идущих из Игарки под проводкой ледокола «Ленин». Помогал им и «Дежнев» — его подлечили после боя на Диксоне и вернули в строй.
Когда лед торосился, суда застревали. Потом начались непрерывные сжатия. Ледоколы, даже работая на полную мощность, оказывались бессильными. Чуть льды отпускали, выводили пароходы по одному. Не теряли ни минуты: пропустишь время — и суда вмерзнут до лета.
Только 1 ноября караван вышел на недавние разводья, покрытые десятисантиметровым льдом. Дело пошло веселее. Предполагалось, что к проливу Югорский Шар ледоколы и транспорты подойдут к Октябрьским праздникам…
Очень обрадовался я приходу в штаб Владимира Ивановича Воронина. Мы хорошо были знакомы с прославленным полярником.
Первое наше с ним совместное плавание состоялось на ледокольном пароходе «Леваневский», построенном в Ленинграде в январе 1941 года. Владимир Иванович был капитаном, я выполнял специальное задание Главсевморпути.
Воронин был теперь в офицерской форме. Это он, как ледовый лоцман, в навигацию 1942 года довел военные корабли до Диксона. Воронин рассказывал мне, как тяжело приходилось порой на эсминцах во льдах и как жалели военные моряки, что им не удалось сразиться с «Шеером».
Владимир Иванович очень хвалил команду «Дежнева»: «Наши-то, торговые, не хуже военных оказались».
Мы говорили долго, о многом. Воронин умел интересно рассказывать.
В штаб приходил и Сергей Васильевич Куницкий, капитан парохода «Беломорканал». Он только 28 октября отдал якорь в аванпорту Экономия. С Сергеем Васильевичем тоже старое знакомство: когда-то вместе плавали на стареньком лесовозе — он старпомом, а я матросом, правда, уже со штурманским дипломом в кармане. Ходили из Мурманска в порты Северной Европы, возили лес и руду. Высокий, представительный, с седой шевелюрой, Куницкий сказал:
— Пришел доложить о рейсе.
— Рассказывайте, Сергей Васильевич.
И я услышал интереснейшее сообщение.
— Покинули мы Исландию 12 августа, решились с капитаном парохода «Энгельс» Кириллом Васильевичем Косьянчуком на одиночное бесконвойное плавание к берегам Советского Союза. В порту офицеры конвойной службы смотрели на нас, как на самоубийц. Однако наши моряки хотели поскорее выйти в плавание и не трусили.
Мы тщательно готовились к рейсу. Судно покрасили в мутно-белый цвет, трудноразличимый в тумане. Вооружили нас хорошо: на корме четырехдюймовая пушка, крупнокалиберные пулеметы, устройство для сбрасывания глубинных бомб. Словом, были готовы ко всем случайностям… Погода благоприятствовала, все время шли в тумане. Утром 19 августа подошли к самому опасному месту.
— Медвежий?
— Точно, но мы севернее. «Горячий коридор» оказался горячим и для нас. Справа пересекла курс подводная лодка. Объявили тревогу, пулеметы ударили по лодке — она поспешно погрузилась. Хотели таранить, но лодка успела уйти в глубину.
— Так и отстала?
— Нет. Через несколько минут матрос Ефремов закричал: «Бурун от лодки слева по носу». Мы взяли бурун на прицел пушки, а вскоре рассмотрели и саму лодку. Дали выстрел, сбросили глубинную бомбу.
Сергей Васильевич вынул пачку ароматных сигарет. Мы закурили.
— Услышали глухой подводный взрыв, — затянувшись, продолжал Куницкий, — и возликовали. Но времени терять не стали. Я проложил курс на северо-восток, поближе ко льдам.
— Вы сообщили о потоплении лодки?
— Да, Константин Сергеевич, я был в штабе флотилии… Но в рейсе нам дальше не повезло. В ночь на 20 августа впередсмотрящие заметили в тумане белую полосу. Помню, кто-то сказал: «Вот и до льда дошли». Однако это был не лед, а берег. Я дал полный назад, но было уже поздно. Удар корпусом, плотно сели на рифы. У вражеского берега! По радио просить помощь не могли, боялись, фашист услышит. Но откуда здесь мель? Я терялся в догадках. Карта у нас была вроде исправная, английская корректура 1941 года, лоция тоже последнего выпуска. Однако берег острова Надежды (а это оказался он) показан неправильно.
Я остановил Сергея Васильевича, достал карту района Шпицбергена, недавно изданную Гидрографическим управлением. Нашли место аварии.
— Ну а дальше как?
— Еще хуже. К полудню туман рассеялся, мы на темном фоне скалистого берега — белое пятно, особенно заметное с самолета. Решили обследовать остров: вдруг придется оставить судно под фашистскими бомбами? Я забыл сказать, что на борту у нас находилась взрывчатка.
— Немаловажное обстоятельство.
— Вот именно. В разведку пошли мой помощник Иванов, Гончар и краснофлотец Сироткин. Они на шлюпке искали вдоль берега подходящее место для высадки. Такое место нашлось, но, когда стали подходить к берегу, шлюпку разбило прибоем, люди едва выбрались на землю.
Обратно на судно разведчикам пришлось возвращаться вплавь. А водичка здесь… Стали заводить якоря. А тут появилась зыбь, бьет о рифы. 22 августа дали машине ход и помогали лебедками тянуться к якорям. Сколько потратили сил и нервов, пока снялись наконец… К вечеру привели судно в порядок и двинулись дальше. Скажу прямо: не думал, что люди могут вынести такое. Двое суток непрерывно без сна и отдыха, в воде, на холоде.
Утром 25 августа приняли радиограмму с мыса Желания. На них напали.
— «Горим, горим. Огонь, много огня», — подсказал я на память первую радиограмму станции с Желания.
— Да, да. Ну, я севернее, севернее, обходил опасность. Еще перехватили радиограмму: «Сибиряков» сообщал о фашистском корабле. Я решил не заходить на Диксон, а следовать к проливу Вилькицкого.
29 августа прошел пролив. Когда оказался на безопасной воде, сообщил по радио, что «Беломорканал» жив, здоров. 3 сентября был в бухте Кожевникова, а одиннадцатого — устье Яны. Принял в Тикси уголь и рыбу и снова вышел на запад от новоземельского пролива в сопровождении конвоя. 28 октября — докладываю вам. Ну, вы знаете, что и Косьянчук на «Энгельсе» дошел до дому.
Сергей Васильевич посетовал на общие трудности длительных плаваний:
— Год в море. Ничего не знаем о семьях — как они? Живы ли, здоровы? Это действует на экипаж. Помогите людям хоть сейчас связаться со своими.
Я обещал сделать все, что возможно.
Одиночные плавания в войну очень опасны. Транспорты, идущие караваном, находятся под защитой военных кораблей. В конвоях начеку служба обнаружения противника, воздушного и подводного. Даже если потопят пароход, есть спасательные суда.
В одиночку надеяться не на кого. Если сообщить о беде по радио, по твоим координатам вражеский самолет или подводная лодка может уничтожить и тебя, и того, кто устремится к тебе на помощь… Не раз так бывало.
Не случайно одиночные плавания в северных водах допускались лишь в крайнем случае. Война была таким крайним случаем. И пароходы-одиночки, рискуя всем, тоже вносили свой вклад в победу. Вслед за нашими в одиночное плавание пошли и союзные транспорты.