Уже ко 2 июля организация наших войск на Центральном участке подверглась изменению. По решению И. В. Сталина, назначенного Верховным Главнокомандующим и Народным комиссаром обороны, было создано Западное направление Красной Армии для противодействия гитлеровской группе армий «Центр», рвущейся через Смоленск на Москву. Западное направление, включившее в себя несколько фронтов, в том числе и Западный, возглавил бывший Нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Таким образом, я как командующий Западным фронтом оказался в роли его первого заместителя по данному фронту (приказ был подписан 2 июля 1941 г.). 4 июля тов. маршал прибыл на Западный фронт.

Нам не удалось при первой встрече детально побеседовать обо всем, так как из района Борисова шли тревожные вести, и я немедленно отправился туда. Здесь развернулись ожесточенные бои. Противник значительно превосходил нас в силах, главным образом в танках, вражеская авиация безраздельно господствовала в воздухе. Трудное положение защитников Борисова усугублялось почти полным отсутствием противотанковой артиллерии и недостатком других средств борьбы с танками. Город обороняло танковое училище под командованием корпусного комиссара И. З. Сусайкова. Курсанты и офицеры училища во главе со своим начальником проявили героизм и самоотверженность, но удержать город, естественно, не смогли. 2 июля Борисов был захвачен гитлеровцами. Их танки переправились через р. Березина, так как мост взорван не был. Между тем мною было отдано приказание о взрыве моста. Однако те, кому надлежало его выполнить, не сумели это сделать. Мне докладывали потом, что это серьезное упущение объяснялось техническими причинами. При более детальном изучении вопроса оказалось, что речь шла о нерадивости в выполнении приказания. Тов. Сусайков был ранен в бою при обороне города, поэтому не был привлечен к ответственности за невыполнение приказа.

После падения Борисова в этот район была срочно переброшена только что подошедшая своим ходом из Москвы 1-я Московская мотострелковая дивизия. Я немедленно отправился туда. В составе дивизии имелось до 100 танков, в том числе несколько Т-34, остальные Т-26. Командовал дивизией полковник Я. Г. Крейзер. Силами этой дивизии, оставшимися подразделениями Борисовского танкового училища и другими отходившими частями удалось задержать врага, бешено рвавшегося вперед вдоль шоссе Минск – Москва. На одном из рубежей под Борисовом был организован контрудар, задержавший продвижение врага на двое суток. За умелое проведение контрудара и проявленный при этом личный героизм полковник Крейзер по моему представлению был удостоен звания Героя Советского Союза.

Гудериан писал об этом ударе: «18-я танковая дивизия получила достаточно полное представление о силе русских, ибо они впервые применили свои танки Т-34, против которых наши пушки в то время были слишком слабы».^[26]

В дальнейшем, применяя тактику подвижной обороны, мы медленно отходили от рубежа к рубежу, используя каждый удобный случай для коротких контратак. В донесении от 4 июля 1941 г. я сообщал: «13-я армия в течение дня продолжала вести бой за переправы на р. Березина. 50-я стрелковая дивизия, переправившись на восточный берег р. Березина, перешла к обороне на фронте Холхолица, Студенка. 1-я мотострелковая дивизия и сводный отряд Борисовского гарнизона продолжали вести бой с переправившимися в районах Борисов и Чернявка мотомехчастями противника. В этом бою геройски сражалась 1-я мотострелковая дивизия, действовавшая на рубеже Крупки. Дивизия при этом несла большие потери. Полк дивизии, занимавший оборону севернее Борисова, понес большие потери от авиации противника...

...Противник же вел огонь только бронебойными снарядами, которые хотя броню KB не пробивали, но рвали гусеницы. Дивизия перешла к обороне».^[27]

Таким образом мы сдерживали врага вплоть до Орши, на подступах к которой к этому времени развернулась 20-я армия генерал-лейтенанта П. А. Курочкина. Армия сумела создать здесь прочную оборону и героически ее удерживала, пока не была обойдена противником с обоих флангов. После этого армия получила приказ отойти на новый рубеж.

6 июля меня вызвал с борисовского направления маршал С. К. Тимошенко. Встретились мы на перекрестке дорог севернее Орши. Кроме нас, были еще генерал-лейтенант П. А. Курочкин и помощник командующего войсками по бронетанковым силам генерал-майор танковых войск А. В. Борзиков.^[28]

Здесь же за обочиной дороги, в кустах, мы коротко обсудили создавшееся на фронте положение, я информировал присутствовавших о боях на борисовском направлении. Обстановка была тяжелой, но все же ободряющей: мы к этому времени уже образовали фронт. Правда, не плотный, но все-таки фронт. Наши армии к этому времени имели по 30–40 % состава своих войск на рубеже вновь образованного фронта, и даже подошли 5-й и 7-й механизированные корпуса.

Противник все время рвался вперед и стремился помешать образованию нового фронта. С этой целью особенно активно двигались вперед подвижные группы Гудериана и Гота, поддержанные массированными ударами авиации.

К 4 июля 3-я танковая группа Гота вышла в район Лепель, Улла, Полоцк. Одновременно часть сил 2-й танковой группы Гудериана прорвалась в район Быхова. Оба эти обстоятельства, в первую очередь успех 3-й танковой группы, создали серьезную угрозу всему правому крылу фронта, особенно 22-й армии, которая в это время еще не завершила развертывания.

В тот же день, 4 июля, позиции 22-й армии были атакованы 19-й танковой дивизией северо-западнее Полоцка, 18-й моторизованной дивизией – в районе Полоцка и 20-й танковой дивизией – в районе Уллы.

Две танковые дивизии – 20-я и 7-я, заняв Лепель и Чашники, наступали на Витебск, нацеливаясь в стык наших 22-й и 20-й армий.

В то же время танковая дивизия из 2-й танковой группы Гудериана, прорвавшаяся к Днепру в районе Быхова, вела бой за переправы, стремясь обеспечить развитие наступления танковым корпусам группы: 24-му – на Славгород (Пропойск), 46-му – на Горки, Починок, Ельню, 47-му – на Смоленск.

В этой обстановке командующий фронтом определил, что главной угрозой для войск фронта являлась 3-я танковая группа Гота, наступавшая из района Лепель, Полоцк в направлении Витебска и севернее.

С этим выводом все мы были согласны, но в качестве ответа на эту угрозу мне представлялось наиболее целесообразным нанесение короткого удара при вклинении противника в нашу оборону. Я считал, что нанесение глубокого контрудара механизированными корпусами далеко за пределами нашей обороны, при котором была неизбежна их изоляция от других войск, отсутствие прикрытия с воздуха с помощью авиации и зенитной артиллерии и поддержки со стороны пехоты и артиллерии, едва ли приведет к успеху. Это не значит, конечно, что я вообще отрицал правомерность глубоких действий крупных механизированных войск, но в то время необходимо было строго учитывать специфические условия обстановки.

В соответствии с указанием Ставки маршал Тимошенко отдал приказ войскам, с содержанием которого он и познакомил меня. Суть приказа сводилась к следующему: прочно оборонять линию Полоцкого укрепленного района, рубеж р. Западная Двина, Сенно, Орша и далее по р. Днепр, не допустить прорыва противника в северном и восточном направлениях.^[29]

22-я армия получила задачу оборонять Полоцкий укрепленный рубеж и рубеж по р. Западная Двина до Бешенковичей включительно; 20-я армия – оборонять Бешенковичи, Шклов; 21-я армия – Могилев, Быхов, Лоев.

Командующему 20-й армией П. А. Курочкину была поставлена задача уничтожить главную группировку противника, наступающую из района Лепеля. С этой целью 5-му и 7-му механизированным корпусам было приказано нанести контрудар из района севернее Орши в направлении Сенно, а затем развить наступление на Лепель и Кубличи во фланг наступавшим на Витебск войскам противника.

Окончательное решение командующего фронтом было сформулировано следующим образом: «Прочно удерживая рубежи р. Зап. Двина, Днепр, с утра 6.7.41 г. перейти в решительное наступление для уничтожения лепельской группировки противника».^[30]

Идея этого решения не соответствовала наметкам тех контрмероприятий, которые я предлагал осуществить, но время было не такое, чтобы оспаривать приказ старшего начальника.

Глубина ударов была определена для 5-го корпуса до 140 км (из района Высокое, ст. Осиновка на Сенно, Лепель) и для 7-го – до 130 км (из района Рудня, ст. Крынки на Бешенковичи, Лепель). Глубина последующей задачи корпусов достигала 200 км.

Механизированные корпуса, предназначенные для контрудара, были в основном укомплектованы. Каждый из корпусов имел свыше 700 танков. Однако современных танков (KB, Т-34) было очень мало. Подавляющее большинство составляли машины устаревших конструкций (БТ-7 и Т-26). У противника насчитывалось до 1000 танков лучших конструкций под командованием имевших большой боевой опыт немецких танковых командиров. Основная беда, однако, состояла в том, что нашим корпусам предстояло действовать, по существу, без всякого авиационного обеспечения (в распоряжении Западного фронта было всего 55–65 исправных самолетов-истребителей).

Идея контрудара, подсказанная Ставкой, шла вразрез с теми мероприятиями, которые намечались до вступления Тимошенко в командование фронтом. В той обстановке целесообразно было бы сосредоточить 5-й и 7-й корпуса в треугольнике Смоленск – Витебск – Орша, чтобы использовать их для нанесения контрудара в случае прорыва противником нашей обороны, созданной на линии Витебск – Орша.

Эта наметка была известна товарищу Тимошенко, но он по рекомендации Ставки принял другое решение. Дело в том, что в указанном направлении вводить в бой недостаточно подготовленные механизированные корпуса было рискованно. Нам нужно было особенно экономно расходовать свои силы, а не выбрасывать их вперед в лесистый и болотистый район без поддержки авиации и пехоты на 30–40 км за линию обороны, созданной нами. При подавляющем господстве авиации противника и отсутствии данных о намерениях и силах врага выдвижение корпусов было связано с риском их окружения и уничтожения. Эффект же от этих действий ни в коей мере не мог окупить их потери.

К тому же управление боем подготовлено не было, а предоставленные сами себе, они могли быть расчленены сильным врагом. Неблагополучно обстояло дело с подвозом боеприпасов и продовольствия. Корпусам предстояло решать очень трудную задачу.

Утром 6 июля 3-я танковая группа противника форсировала в двух местах р. Западная Двина – в районе Дисны частями 19-й танковой и 18-й моторизованной дивизий, в районе Уллы частями 20-й танковой дивизии. В результате этого противником были захвачены плацдармы на северном берегу реки. В полосе еще не развернувшейся окончательно 22-й армии сложилась крайне напряженная обстановка.

Утром того же дня нанесли контрудар 5-й и 7-й^[31] механизированные корпуса. Вначале их действия развивались довольно успешно: оба корпуса, преодолевая сопротивление врага, прошли с боями до 50–60 км и достигли района севернее и южнее Сенно. Противник выдвинул сюда 17-ю и 18-ю танковые дивизии. В течение двух дней наши корпуса отражали натиск этих соединений, чем задержали продвижение всей 3-й танковой группы противника к Днепру. Особую доблесть проявили танкисты 5-го корпуса под командованием генерал-майора танковых войск Ильи Прокофьевича Алексеенко.^[32]

Однако контрудар механизированных корпусов не получил развития. Гитлеровцы бросили сюда крупные силы авиации, и наши корпуса оказались в тяжелом положении, понеся потери в технике (свыше 60 % танков) и в людях. Они вынуждены были начать отход в тяжелых условиях под ударами танков и авиации противника.

Основными причинами неудач механизированных корпусов были: отсутствие авиационного и зенитно-артиллерийского прикрытия, массированные удары вражеской авиации, недостаточно налаженное взаимодействие между корпусами, а также между танками, артиллерией и стрелковыми частями; отсутствие необходимой четкости и в руководстве войсками. Вот где нужна была механизированная армия со своим штабом и управлением, о которой на предвоенном совещании говорил П. Л. Романенко. Что мог сделать один Борзиков, вообще не имевший никакого штаба? Если бы эти корпуса были объединены в армию со своим штабом и командованием, совсем по-другому обстояло бы дело с управлением войсками.

Нужно иметь в виду также и то, что 2 июля командующим 4-й танковой армией, в которую в это время вошли обе танковые группы Гудериана и Гота, был отдан приказ, по которому на сравнительно нешироком фронте вдоль Западной Двины и Днепра должны были одновременно перейти в наступление пять танковых корпусов группы армий «Центр» при массированной поддержке авиации.^[33]

Решение командующего фронтом, принятое им по указанию Ставки, расценивалось тогда как образец смелой военной наступательной доктрины, при этом забывалось, что судьба тысяч людей зависит от правильного оперативного и тактического руководства войсками. Тенденция «шапкозакидательства», о которой я писал выше, тяготела над планом контрудара. В условиях, когда фронт был разрезан на куски и наши части продолжали довольно беспорядочно отходить, мы должны были заново создавать оборонительный фронт, строить оборонительные сооружения, поднимать дисциплину и организованность в войсках, учить их искусству активного и стойкого сопротивления.

В этих условиях было рискованно бросать в контрнаступление два свежих, несколоченных, необстрелянных корпуса. Они представляли огромную ценность в треугольнике Витебск – Смоленск – Орша, где мы держали оборону. В соответствии с обстановкой они смогли бы нанести очень сильный контрудар по танковым и моторизированным группам противника, двигавшимся на Витебск и на Оршу. Здесь у нас были укрепления, было достаточно артиллерии. Мы сумели бы задержать и измотать врага на линии обороны, а механизированные корпуса, в свою очередь, нанесли бы решающие контрудары в случае прорыва. Большую пользу они принесли бы при отражении немецких «клиньев», состоящих из подвижных групп танков, мотоциклов, мотопехоты.

Кроме того, наша пехота первого эшелона, зная, что за ней стоят мехкорпуса, была бы укреплена и материально, и морально и более стойко и уверенно выполняла бы свою задачу.

В то же время сами мехкорпуса, организуя взаимодействие с пехотой, лучше бы подготовились к действиям. Первый обстрел мехкорпуса получили бы под прикрытием пехоты, чувствуя к ней уважение и обязанность помочь.

Не была учтена психология войск того времени. Ведь войска, вновь прибывающие на фронт, видели непрерывные потоки отступающих. Да, пока что мы не задерживались подолгу на оборонительных рубежах и, следовательно, не имели возможности закалить войска в условиях стойкой обороны. Все это нужно было учитывать при организации боя. Именно эту задачу я, будучи командующим фронтом, намеревался решить на линии Себеж – Витебск – Орша – Могилев. Но выполнить ее мне не удалось. Больно сжимается сердце при воспоминании о больших потерях и жертвах первого периода войны, которыми мы расплачивались за свою неопытность.

После совещания, получив от маршала Тимошенко ряд указаний, я выехал на крайний правый фланг фронта – на участок 22-й армии.

Ряд общевойсковых соединений армии был хорошо укомплектован, но некоторые соединения уже понесли потери и были малочисленны. Так, например, в 126-й стрелковой дивизии насчитывалось всего 2355 штыков. В армии имелось немногим более сотни танков (из них Т-34 всего 15) и 698 орудий (в том числе 226 пушек калибра 45 мм).^[34]

Командный пункт находился в лесу вблизи Невеля. Командовал армией генерал-майор Ф. А. Ершаков^[35] – человек храбрый и добросовестный. В проведении принятых решений он был требователен и настойчив, характер имел спокойный, ровный. Его удачно дополнял начальник штаба армии – генерал-майор Г. Ф. Захаров,^[36] оперативно достаточно подготовленный и очень волевой, но не в меру горячий и подчас грубоватый.

22-я армия к 1 июля 1941 г. развертывалась и занимала оборону по северному берегу р. Западная Двина на фронте Краслава, Полоцк, Витебск, продолжая сосредоточение.

51-й стрелковый корпус армии имел в своем составе 112-ю и 98-ю стрелковые дивизии, вновь прибывающую 174-ю стрелковую дивизию и гарнизон Полоцкого УР’а. Дивизии корпуса занимали: 112-я – участок Краслава, Лупанды, станция Бопесово, 98-я – участок Дрисса, Николаево, где воздвигались оборонительные сооружения. Части Полоцкого УР’а продолжали работы по совершенствованию укрепленного района. Гарнизон УР’а был подчинен командиру 174-й стрелковой дивизии комбригу А. И. Зыгину. Из состава 174-й стрелковой дивизии к 30 июля прибыло всего 14 эшелонов.

62-й стрелковый корпус имел в своем составе 126, 186 и 153-ю стрелковые дивизии. В корпус временно включалась 170-я стрелковая дивизия, которая подходила из резерва. 186-я стрелковая дивизия занимала Себежcкий укрепленный район, но по мере прибытия 170-й дивизии это соединение перебрасывалось в район и р. Западная Двина с задачей занять оборону на участке Бешенковичей. Ранее этот участок, в пунктах возможной переправы через р. Западная Двина, занимали несколько батальонов 153-й стрелковой дивизии.

153-я стрелковая дивизия силами войск и местного населения подготавливала круговую оборону города Витебска по линии Мишкуры, Терерки, отметка 178, исключительно станция Княжица, Бороники.

К моему приезду 22-я армия занимала, таким образом, оборону на фронте от Себежского укрепленного района до Витебска включительно. Линия фронта проходила дугой, выгибавшейся в сторону противника. Рубеж был выгоден для обороны, но полоса для армии была чересчур широка (200 км), так что на дивизию приходилось более 30 км.

Против войск 22-й армии наступали два армейских корпуса

16-й армии противника и соединения 3-й танковой группы Гота, насчитывавшие восемь пехотных, три танковых и три моторизованных дивизии. Кроме того, к р. Западная Двина в районе Дисны подходили две дивизии 9-й немецкой армии.

7 июля враг вошел в непосредственное соприкосновение с силами 22-й армии по всей ее полосе. Замысел противника заключался в том, чтобы уничтожить армию и выйти на фланг и в тыл всего Западного фронта. Для этого наносились концентрические удары по трем направлениям: на правом фланге через Себеж на Идрицу силами 10-го армейского корпуса, в центре – через Дисну и Ворковичи на Невель силами 57-то моторизованного корпуса и на левом фланге – через Городок на Великие Луки частями 39-го моторизованного корпуса. В центре удар носил вспомогательный характер. Он должен был сковать 22-ю армию с фронта, в то время как она будет окружена фланговыми ударами.

Это был излюбленный маневр немецких войск. Немцы называли его «котлом». Как правило, действия групп начинались или одновременно, или же центральная, сковывающая, группа начинала действовать на сутки, на двое раньше, чтобы заставить нас притянуть к центру резервы и ослабить фланги. В данном случае немцы начали действия в центре на сутки раньше.

Отражение атак противника началось неорганизованно. Противник перешел в наступление с утра 7 июля, а штаб армии не знал об этом до вечера, хотя имел связь со штабом корпуса и со штабами дивизий. 7 июля в 24.00 мы получили странную телеграмму от командира 62-го стрелкового корпуса генерал-майора И. П. Карманова: «В 23.00 противник атаковал 166-й полк 126 сд двумястами самолетов, нанес ему крупные поражения, и полк в беспорядке отходит».

Никто этой телеграмме не поверил, так как в то время немцы ночных воздушных налетов, да еще таким количеством самолетов, не совершали. Сообщение мне показалось неправдоподобным, и я решил лично выяснить все на месте.

Но на командном пункте командира 62-го стрелкового корпуса, куда я немедленно выехал, сделать это было нелегко, так как командный пункт находился в лесу в 50 км от передней линии, и генерал Карманов, к сожалению, очень мало знал о том, что происходит в войсках.

Вместе с Кармановым я выехал в штаб 126-й стрелковой дивизии, который располагался в лесу, на расстоянии 25–30 км от полков. Мне удалось выяснить, что командир 166-го стрелкового полка после небольшого артиллерийского огневого налета противника по боевым порядкам полка оставил свой командный пункт. Сообщение же о 200 самолетах, как я и предполагал, оказалось вымыслом.

Командира пришлось отстранить от должности. Приказано было собрать 166-й стрелковый полк, поддавшийся панике, и силами двух резервных батальонов контратаковать гитлеровцев, уже подходивших к району расположения штаба дивизии. Контратакой руководил я сам, одним батальоном – командир корпуса, другим – командир дивизии, тоже генерал. Мне хотелось, чтобы генералы понюхали пороху и обстрелялись, научились руководить войсками.

Надо сказать, что наши артиллеристы работали мастерски и батальоны дрались отлично, генералам же в этом бою здорово досталось. В другое время я бы от души посмеялся над ними, но тут мне было не до смеха – при близком пролете артиллерийского снаряда меня контузило, причем сначала отбросило в сторону, затем ударило о землю, фуражка при этом куда-то улетела. Несмотря на массированный огонь врага, мы отбросили гитлеровцев на несколько километров. Затем надлежало ввести свежие войска и занять новую линию обороны.

К этому времени был собран 166-й стрелковый полк. Людей набралось немало – более двух батальонов. Явился и сам командир полка. Я побеседовал с офицерами и установил, что потери полка в бою были совсем незначительными. Отход же начался потому, что полк лишился управления, ибо командир проявил малодушие, он сбежал первым, бросив оборонительную полосу по реке Западная Двина. Командир полка Зайгулин был отстранен от должности и предан суду военного трибунала.

Вновь назначенный командир полка уверенно повел часть в наступление. Батальоны устремились в решительную атаку и отлично дрались с врагом. На этом участке в последующие дни оборона была устойчивой.

К концу второго дня нашего пребывания на участке 62-го стрелкового корпуса мне доложили, что на правом фланге армии противник прорвал Себежский укрепленный район и в районе Себежа продвинулся на 30 км. Соседняя 27-я армия отошла. Это и поставило под удар правый фланг 22-й армии. Как стало известно теперь из немецких источников, против семи дивизий 22-й армии наступало 16 дивизий врага.

Мы немедленно выехали на участок 51-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор А. М. Марков. Нам предстояло проехать около 200 км, маршрут лежал через Невель. По пути мы заехали в штаб армии, откуда я донес маршалу Тимошенко о мероприятиях, проведенных в районе Дисна – Ворковичи.

Не доезжая Себежа, мы встретили командира и комиссара Себежского укрепленного района. Они оставили укрепленный район, так как считали, что не смогут его удержать. Пулеметные батальоны, составлявшие гарнизон укрепленного района, отступали. На мой вопрос, почему они здесь, за десятки километров от своего командного пункта, полковник, волнуясь и путаясь, доложил, что укрепленного района больше не существует, что все пулеметные батальоны погибли.

«Ну и трусы!» – подумал я, но не стал подробно разбираться в сути, а приказал им сесть в машину и следовать за мной.

Перед Себежем стали встречаться большие группы красноармейцев, в беспорядке отступавшие. Это были те самые пулеметные батальоны, которые в паническом воображении их командования были «уничтожены». Остановив пулеметчиков, я установил, что никто их не разбивал, просто они, поддавшись панике, оставили укрепленный район и отходят.

Я приказал командованию укрепленного района приостановить отход и вернуться на оставленные позиции.

Через некоторое время мы уже были в районе боя за город Себеж на участке 717-го стрелкового полка 170-й стрелковой дивизии.

Командир полка доложил мне, что ведет бой с превосходящими силами противника и что положение угрожающее. Он передал мне карту, только что захваченную у немецкого офицера, на которой был нанесен план немецкого наступления.

Личным наблюдением и по захваченным документам я определил, что здесь, на себежском направлении, наступает не менее двух немецких дивизий с танками. Их удар принял на себя один 717-й стрелковый полк под командованием майора М. И. Гогигайшвили^[37] и геройски сражался, сдерживая превосходящие силы врага.

На этом примере исключительной стойкости и героизма личного состава 717-го полка, наблюдая его действия в бою, я еще раз убедился в высоких достоинствах наших солдат и командиров. Две усиленные немецкие дивизии вели наступление на один полк. Спокойно и уверенно звучал голос майора Гогигайшвили. Решения принимались им сразу же и учитывали последующее развитие событий. Он экономно и удачно использовал огневые средства, особенно артиллерию, четко решал вопросы взаимодействия, ни на минуту не терял управления подразделениями. Уверенность командира передавалась всем подчиненным, и они мужественно и умело парировали таранные удары превосходящих сил врага.

Это был один из многочисленных примеров героизма и боевого искусства наших воинов, ярко проявившихся и в первые неимоверно тяжелые недели войны. А рядом поведение командира Себежского укрепленного района, по вине которого были оставлены подготовленные позиции при отсутствии существенного нажима со стороны врага. Сопоставление убедительно показывало огромную важность дела подбора и подготовки командных кадров в мирное время.

Я подчинил командиру полка пулеметные батальоны укрепленного района и заверил его, что скоро подойдут резервы. Резервов же в действительности близко не имелось, кроме одного танкового батальона, который в тот момент находился в 50 км от места боя.

Очень скоро мы были на командном пункте командира 170-й стрелковой дивизии генерал-майора П. К. Силкина. Он являлся командиром боевого участка, ему подчинялись укрепленный район и все войска, оборонявшие этот район. Я помог Силкину и его заместителям разобраться в обстановке и наладить управление войсками. Люди они были еще не обстрелянные, и им было трудно в сложной обстановке.

К вечеру мы опять побывали на участке 717-го стрелкового полка, чтобы посмотреть, как там развиваются события, подошли ли танки, как действуют пулеметные батальоны укрепленного района.

В 3–4 км от Себежа мне встретилась небольшая группа людей, понуро бредущих по обочинам дороги. Я остановился, остановились и встречные.

Это были красноармейцы одного из батальонов укрепленного района.

– В чем дело, куда вы идете? – спросил я их, выходя из машины.

Они молчали, еще ниже понурив головы. Я понял, что это были те, кто спасовал в бою. Они стыдились теперь смотреть друг другу в глаза.

– Бойцы, – сказал я, – вы напрасно ушли с передовой, враг страшен лишь тогда, когда его боятся. Есть среди вас сержанты?

Вперед робко вышел человек с двумя треугольниками на петлицах. Я спокойным тоном, но строго приказал:

– Товарищ сержант, постройте людей и немедленно отведите их в свою часть и сдайте командиру батальона и скажите ему при этом, что заместитель командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенант Еременко задержал этих людей, когда они уходили в тыл...

В этот момент (я еще не окончил отдавать приказ сержанту) выскочил из группы на обочину дороги здоровенный детина в военной форме и, обращаясь к солдатам, закричал истошно:

– Не слушайте его, братва, не будем воевать, идем по домам, а ты... (гневно обращаясь ко мне) замолчи... – И одновременно, повернувшись ко мне лицом (до этого стоял ко мне боком), вскинул карабин на руку. Мой адъютант Хирных, стоявший рядом со мной, и три солдата, до этого стоявших безучастно, бросились к провокатору, обезоружили его и связали.

– Вот видите, товарищи, кого вы послушались, – сказал я.

– Да, это он мутил воду! Все толковал, что нас предали и что война проиграна, – раздались возмущенные голоса.

– Это ложь, – отозвался я. – Военный трибунал выведет на чистую воду этого изменника Родины.

Найдя глазами тех, кто наиболее решительно двинулся против провокатора, я сказал им:

– Товарищи, ваше место на передовой. Помните, что русских никогда и никто не побеждал, а советских людей тем более никто не победит. Гитлеровская армия будет разбита.

Люди построились, подтянулись и быстро пошли в свои части. Я был уверен, что они больше никогда не спасуют перед опасностью.

В пору наших временных неудач вместе с высоким патриотизмом и самоотверженной доблестью подчас проявлялось и малодушие. Этим умело пользовались враги. Нужны были повседневная разъяснительная работа, воспитание бдительности, стойкости, мужества. И наша партия сумела вдохнуть в сердца бойцов уверенность в победе.

Благодаря принятым мерам наступление противника в районе Себежа на некоторое время было задержано. Мы возвратились в штаб 22-й армии. Я был утомлен (четверо суток не спал вовсе), хотелось выспаться, но отдохнуть не пришлось. Начальник штаба генерал-майор Г. Ф. Захаров доложил, что на левом крыле армии, в районе Витебска, на стыке 22-й и 20-й армий, враг еще вчера,

9 июля, перешел в наступление. 98-я стрелковая дивизия, оборонявшаяся на витебском направлении на широком фронте, отброшена и сосредоточивалась в лесах северо-западнее Городка. Направление Городок – Невель, по сути дела, осталось открытым.

– Какие есть резервы в районе Невеля? – спросил я Захарова.

– Есть четыре танка и четыре противотанковые пушки на быстроходных тракторах «Комсомолец» в составе отряда охраны штаба и один противотанковый полк, только что сосредоточенный севернее Невеля в армейский резерв.

После обмена мнениями и уяснения обстановки было решено подчинить противотанковому полку четыре танка и противотанковые пушки на тракторах «Комсомолец», усилить его ротой пехоты в количестве 40–50 человек и выбросить полк в направлении Городка с задачей задержать продвижение противника и не допустить его к Невелю до подхода наших резервов.

Противотанковый полк с приданным ему усилением выступил по тревоге в 16 часов 10 июля из района Невеля по шоссе Невель – Городок. Мы с группой офицеров выехали в этот полк уже в сумерках. Не доходя 20 км до Городка, полк остановился, здесь мы его и нагнали. Командир полка доложил обстановку и свое решение организовать на достигнутом рубеже оборону. Ему было приказано оставить один дивизион на этом рубеже, который очень удачно прикрывался озерами и болотами, недоступными для танков, дефиле же между непроходимыми участками местности могло простреливаться огнем орудий прямой наводки.

Полк и вместе с ним мы двинулись дальше. В 12 км от Городка на очень выгодной позиции была поставлена еще одна батарея. Она могла простреливать огнем дорогу и прилегающую к ней проходимую полосу местности. Таким образом, уже создавалась глубина нашей обороны, правда, пока что только вдоль дороги.

Продвижение оставшихся сил полка и средств усиления продолжалось так: танки двигались впереди, один из танков нес службу дозора (было светло – стояли белые ночи), за танками следовали две наши машины и командир полка. За нашими машинами двигались 45-мм пушки на тракторах «Комсомолец», за которыми шел дивизион 85-мм пушек.

Вдруг дозорный танк передал, что обнаружил противника, и остановился. Три бронемашины противника вышли на северную окраину Городка и, заметив наш танк, открыли огонь. Наши танки ответили. После четвертого выстрела одна бронемашина противника загорелась, а остальные попятились назад и скрылись за домами.

Мы решили организовать здесь последний рубеж обороны с задачей не допустить выхода немцев из Городка. В соответствии с этим решением артиллерийскому дивизиону, которым командовал капитан Чапаев (сын Василия Ивановича Чапаева), было приказано занять огневые позиции влево от дороги в 2,5 км севернее Городка, а 45-мм пушкам, командовать которыми я назначил одного инженера 3-го ранга, занять позиции вправо от дороги. Промежуток между артиллерийскими позициями на дороге заняли танки. Впереди были поставлены танки БТ-7 и Т-34, а в глубине, на удалении 150–200 м, – танки КВ. Огневые позиции артиллерии прикрывались ротой пехоты в количестве 40 человек из отрядов охраны штаба 22-й армии.

Враг, обнаружив наше выдвижение к Городку, усилил свои передовые части. Появились 3–4 танка, 5–6 бронемашин и до роты мотопехоты.

Как только мы заметили их появление, наша артиллерия, танки и стрелки открыли сильный огонь. Мы оказались в выгодном положении: наши огневые средства к этому времени были уже изготовлены к бою, а противнику пришлось развертываться под огнем.

В результате непродолжительного боя половина гитлеровских танков и бронемашин была подбита. Остальные повернули назад и скрылись в городе. Настроение у танкистов, артиллеристов и пехотинцев заметно поднялось, для них это была первая, хотя и небольшая, победа в первом в их жизни бою.

Задача заключалась в том, чтобы выиграть 15–18 часов, пока сюда подойдет 214-я стрелковая дивизия, выгружавшаяся из эшелонов между Невелем и Великими Луками. Я уже отдал ей приказ двигаться комбинированным маршем и выделил в распоряжение дивизии 100 автомашин. Дивизию отделяло от нас около 90 км.

Мы не знали точно, какими силами располагает враг в районе Городка, но решили держаться упорно, применяя военную хитрость. Как только мы сбили передовую группу бронемашин противника, я приказал открыть огонь из всех видов оружия. Огневой налет длился около 20 минут. Создавалось такое впечатление, что стреляет не менее 50 пушек и целый батальон пехоты, усиленный танками. Погода стояла сухая, город загорелся. Враг заметался, еще раз попробовал выдвинуться на восточную окраину Городка, но был снова отброшен артиллерийским огнем. Тогда гитлеровцы начали поспешный отход из города на запад. Почти сутки наш отряд держал врага на почтительном расстоянии от города. За это время подошли части 214-й стрелковой дивизии. Выгрузка, марш и развертывание дивизий в исходном районе для обороны проходили совсем не по писаному, не так, как нас учили в мирное время. Вносила коррективы авиация противника, не хватало подвижного состава. Приходилось маневрировать эшелонами, применять комбинированные способы движения, собирать машины, солдат, разбегающихся при налете авиации.

Я с трудом нашел командира дивизии генерал-майора Буцко. Никто не знал, где он. А он тем временем метался на машине между Невелем и Великими Луками в поисках собственного штаба, который умудрился потерять, поэтому весьма мало что знал о ходе выгрузки. Когда мы встретились, я понял, что он настолько растерян в непривычной для себя обстановке, что ничего не сможет мне доложить. Действительно, он не знал ни численного состава дивизии, ни данных о ее вооружении. От волнения заикался и даже прослезился. «Командир дивизии, а „раскис“, плачет как ребенок. Что же будет с дивизией?!» Во мне кипело возмущение, которое я сдержал большим усилием воли.

Нас с Буцко связывали годы учебы в Академии им. М. В. Фрунзе. Это был человек, что называется, приятной наружности, стройный, высокий блондин, белорус по национальности, по профессии сельский учитель. В обращении с людьми чрезмерно, до приторности вежлив, всегда с заискивающей улыбкой. Не могу припомнить, чтобы у него когда-либо было свое собственное мнение, чтобы он проявил инициативу. Таким он помнился мне по совместной учебе, на войне оказался совсем безвольным. В течение двух суток, потраченных на наведение порядка в 214-й стрелковой дивизии, я присматривался к Буцко и пришел к выводу, что подбор руководящих кадров осуществляется у нас, к сожалению, исходя из мещанского стремления никого не обидеть. Ленинский принцип другой: наряду с проявлением чуткости и заботы к людям при необходимости надо проявлять твердость и решительность в отсечении бездельников, лодырей и неспособных людей.

Война выявила многих негодных руководителей. Их заменяли действительно талантливыми кадрами. Но сколько вреда приносило войскам пусть и непродолжительное «руководство» командиров вроде Буцко. Он сам понимал свою неспособность как руководителя и слезно просил о своем скорейшем освобождении от командования. Он был отстранен от должности.

К моему отъезду из 22-й армии 10 июля на Западном фронте сложилась следующая обстановка.

Все корпуса 22-й армии продолжали упорные бои. 170-я стрелковая дивизия 51-го стрелкового корпуса остановила продвижение противника на рубеже Кременцы, станция Кузнецовка, восточный берег озера Себежское, Селявы, Скоробово, Долгоново, Тепляки. На участке 112-й стрелковой дивизии этого корпуса во второй половине дня 9 июля после полуторачасовой артиллерийской подготовки противник перешел в наступление силами своих 111, 121-й пехотных дивизий и штурмовой дивизии. Наши части понесли большие потери, но героически удерживали свой район и только на участке Плейка, Барсуки гитлеровцам удалось вклиниться в передний край обороны на глубину 1–2 км. Части 98-й стрелковой дивизии под сильным нажимом 14-й моторизованной дивизии отошли на северный берег р. Дрисса на участке Мартыново, Горовцы. 126-я стрелковая дивизия продолжала удерживать свои позиции.

Аналогично складывалась обстановка на участке 62-го стрелкового корпуса. 174-я стрелковая дивизия успешно отражала атаки 18-й пехотной дивизии гитлеровцев на прежних рубежах. 186-я стрелковая дивизия на участке Улла, Бешенковичи была отброшена ударом превосходящих сил с рубежа р. Западная Двина. Враг форсировал реку и стремился развить успех на рубеже Латановка, Слобода, Плюнилка, Прудины. 170-я стрелковая дивизия по-прежнему вела бои в районе Невеля.

20-я армия в это время приводила в порядок свои подвижные части и вела бои с танковыми и механизированными частями противника. К исходу 9 июля северо-западная окраина г. Витебска была в руках гитлеровцев. 7-й механизированный корпус после неудачного контрудара приводил себя в порядок в районе Свеченск, Хаменки, Стремт и готовился с утра 10 июля наступать на Бешенковичи. 5-й механизированный корпус приводил себя в порядок в районе Липовичи, Лозы, ст. Климовичи, имея задачей одновременно с 7-м корпусом начать наступление на Уллу. 1-я Московская мотострелковая дивизия вела бои на рубеже Русск, Селец, Голошонка, имея перед собой подвижные части противника. 2-й стрелковый корпус, сдерживая превосходящие силы противника, отходил за реку Днепр через Шклов на Горки. 69-й стрелковый корпус, используя части 128-й стрелковой дивизии, организовывал оборону в районе Витебска по восточному берегу р. Западная Двина.

13-я армия продолжала вести бои на предмостных плацдармах на западном берегу Днепра и форсировала оборонительные работы по р. Днепр. Особое внимание обращалось на укрепление предмостных позиций в районе Шклова и Могилева.

21-я армия занимала рубеж обороны по восточному берегу р. Днепр, от Быхова до Лоева, и вела бои с передовыми частями противника, готовясь к нанесению контрудара в направлении Бобруйска.

За время пребывания в 22-й армии я пришел к следующим выводам:

1) В условиях развертывания только что прибывающих и необстрелянных войск, происходящего под ударами противника, всему командному и политическому составу следует вести огромную организаторскую работу, чтобы поддерживать порядок. Враг, опьяненный временными успехами, идет на всевозможные провокации, он заинтересован в панических настроениях, в разброде и бестолковщине, которые гибельны для любой армии. Шпионы и провокаторы, заброшенные гитлеровцами, проникают в наши войска, стремясь посеять панику и разложение. Подчас им в этом без умысла помогают отдельные беженцы из районов, занятых врагом, а подчас и некоторые неустойчивые военнослужащие, заразившиеся паническими настроениями после первых крупных поражений. Поэтому совершенно необходимо, чтобы командиры всех степеней применяли энергичные меры к преодолению паники и неорганизованности.

2) Некоторые командиры действуют недостаточно инициативно, не знают, как добиться перелома в положении, надеются на что-то и на кого-то. Потом, спустя определенное время, я понял, что это неверие в свои силы и расчет на что-то неожиданное, чуть ли не на чудо, было воспитано продолжительным господством культа личности. Люди, в том числе и довольно солидные руководители, считали, что все сколько-нибудь принципиальные решения придут сверху в готовом виде. Все это очень мешало нам в первые дни войны, когда требовалось порой обороняться малыми силами. Чем скорее и чем большее количество бойцов и командиров обстреливалось в боях, тем быстрее выветривалась из их голов «германобоязнь», «авиабоязнь», «танкобоязнь», усиленно раздуваемые фашистской агентурой, тем скорее росла вера в свои силы, вера в победу.

3) Суворовское правило «Каждый солдат должен иметь свой маневр» было забыто.

Командиры подразделений подчас ждали, как решит командир части, тот ждал решения командира соединения и т. д. А боец и сержант оставались в неведении, лишались возможности действовать. Надо было от всех командиров, начиная с командира взвода, потребовать со всей решительностью: «Где бы тебя ни поставили со своим подразделением, ты должен проявлять максимум инициативы, принимать бой, атаковать противника, защищать каждый рубеж советской земли». Правильность этих выводов была подтверждена в боях на участке 22-й армии. В дальнейшем я твердо решил основываться в своей деятельности именно на этих положениях.

После возвращения в штаб фронта, который находился в дачном местечке Гнездово под Смоленском, я познакомился впервые с новым членом Военного совета фронта тов. Булганиным Николаем Александровичем. При штабе находились тов. Б. М. Шапошников и секретарь ЦК Белоруссии тов. П. К. Пономаренко. Я ознакомил собравшихся с обстановкой на участке 22-й армии и высказал ряд соображений, с которыми присутствующие согласились.

В первых же боях мы почувствовали, насколько назрел вопрос о создании танковых соединений и объединений, предназначенных для решения оперативно-стратегических задач и организации танковых частей для непосредственной поддержки пехоты. Не случайно он так остро обсуждался на декабрьском совещании 1940 г.

Если бы наши стрелковые войска, противостоявшие мощным ударам противника, были усилены танками, то они, конечно, смогли бы оказать захватчикам гораздо более сильное сопротивление.

Внедрение в армию мотора сделало пехоту подвижной, а широкое использование танков дало сухопутным войскам наряду с подвижностью громадную пробивную силу.

В первые же недели войны стрелковые войска на собственном опыте испытали значение танка в современном бою, увидели, что успех их действий во многом зависит от наличия танков в боевых порядках. Танками укреплялась оборона, но особенно остро чувствовалась их необходимость при контратаках и контрударах, в ходе наступательных действий. В довольно редких случаях, когда удавалось усилить боевые порядки нашей пехоты танками, она действовала энергично, и наши контрудары и контратаки приносили успех. Наоборот, при отсутствии танков наступательные действия протекали по большей части медленно и не приносили решительного успеха.

Убедившись в этом, я 7 июля 1941 г. направил Верховному Главнокомандующему донесение, в котором просил включить организованно в стрелковые войска танки непосредственной поддержки пехоты.

«Москва, Ставка, тов. Сталину.

Я лично, участвуя в боях 2–3 июля 1941 г. на Борисовском направлении и 4, 5, 6 июля 1941 г. в районе Дрисса, Барковичи, установил положительную роль наличия танков в боевых порядках пехоты.

В боях под Борисовом мотострелковая дивизия и сборные отряды, созданные из отходящих частей, усиленные 70 танками, оказывали исключительное по силе сопротивление и наносили короткие контратаки, которые противник не выдерживал.

Иное положение было в районе Барковичи, где я также организовал несколько контратак, но успеха не добился, нечем было «подбодрить» пехоту. Бои носят в данный период подвижную форму, поэтому командир дивизии при наличии у него танков мог бы всегда выбросить часть своих сил на машинах, что он зачастую и делает, но он лишен возможности усилить их подвижными огневыми средствами в виде танков. Появление наших танков на поле боя вместе с пехотой, даже небольшими группами, создавало замешательство в рядах противника.

Поэтому я прошу рассмотреть вопрос о возможности передачи пехоте 1–2 рот танков на дивизию или по крайней мере дать 1 батальон на корпус.

Я считаю, что наши танки Т-26 в механизированных соединениях принесут меньше пользы, чем в пехоте, правда, и механизированные соединения без танков Т-26 оставлять не следует (ибо других марок мало), но какую-то часть танков нужно пехоте дать, нужно укрепить ее стойкость.

Генерал-лейтенант Еременко

№ 346

7 июля 1941 года».^[38]

Таким образом, и до войны, и во время войны довольно остро ставился вопрос о необходимости как танковых соединений для решения оперативных задач, так и танковых частей непосредственной поддержки пехоты. К этому голосу, однако, по-настоящему не прислушались.

В организационных вопросах при создании танковых формирований были допущены крупные просчеты. Мы еще в 1935 г. создали танковые корпуса и шли в этом отношении впереди всех армий мира, но через два года, поддавшись влиянию тех, кто однобоко воспринял ограниченный опыт испанской войны, расформировали танковые корпуса, допустив самую серьезную ошибку. Многие организационные вопросы решались непродуманно. Крайность в любом вопросе вредна, а в решениях военных вопросов она совершенно недопустима.

После того как были расформированы танковые корпуса, танки были переданы в состав стрелковых войск. По организационной структуре это были батальоны и бригады, на этой основе проходила вся боевая подготовка войск. Ни одно учебное наступление полка, батальона и даже роты не проводилось без танков. Если реально танков почему-либо не было, то делали макеты танков, использовали их для обозначения танков. Таким образом, обучение и воспитание войск проводились в тесном взаимодействии пехоты, танков и артиллерии, без этого запрещалось проводить тактические занятия.

Таким образом, пехота, воспитанная на совместных действиях с танками, в начале войны оказалась без какой-либо поддержки танков.

Так получилось потому, что те, кто отвечал за организацию войск, шарахались из одной крайности в другую. Сначала были ликвидированы начисто оперативные танковые формирования, а затем с такой же категоричностью были уничтожены танковые части непосредственной поддержки пехоты.

В 1939 г., когда начали создаваться механизированные корпуса, в них были включены все танковые бригады и батальоны, так что пехота оказалась оголенной и осталась совершенно без танков.

Для механизированных корпусов при этом были составлены также весьма неразумные штаты. Корпус имел в своем составе две танковые и одну мотострелковую дивизии, всего 1200 танков. Это была явная перегрузка. Мотострелковая дивизия имела до 300 танков, в то время как опыт показал, что для нее было достаточно иметь в каждом мотострелковом полку по одному батальону. Значит – три батальона и один батальон в распоряжении командира дивизии (последнего можно было бы и не иметь). Даже с учетом этого батальона всего на мотострелковую дивизию хватило бы 120–130 танков и из танковых дивизий легко можно было взять по 30–40 танков, так что за счет механизированного корпуса можно было сэкономить до 250 танков. Это давало возможность создать не менее шести танковых батальонов непосредственной поддержки пехоты.

Если бы это было сделано с каждым механизированным корпусом, то у нас было бы вполне достаточно танков, чтобы сформировать 60–70 танковых батальонов непосредственной поддержки пехоты. 70 стрелковых дивизий, действовавших на главном направлении, могли быть обеспечены танками непосредственной поддержки пехоты. Причем такое мероприятие совершенно не умалило бы боеспособности механизированных корпусов. Если даже допустить, что механизированные корпуса были бы несколько ущемлены, то и тогда следовало смело идти на это, ибо соответствующее усиление стрелковых войск придало бы им новые качества высокой боеспособности. К этому мы их настойчиво готовили, учили и воспитывали.

10 июля я вернулся в штаб фронта, расположенный в населенном пункте Гнездово под Смоленском. В штабе находились маршалы С. К. Тимошенко и Б. М. Шапошников. Я ознакомил их с обстановкой на участке 22-й армии и высказал приведенные выше соображения о действиях войск армии, с которыми они согласились. Подробно я доложил о проведенных мною мероприятиях под Себежем и в районе Городка.

Между тем события в полосе 22-й армии продолжали развиваться.

К исходу 10 июля армия вела исключительно ожесточенные бои с превосходящими силами противника, которые охватывали с флангов Себежский и Полоцкий укрепленные районы.

В течение последующих трех дней части 22-й армии, продолжая вести исключительно напряженные бои, под давлением превосходящих сил противника отошли в восточном направлении: 51-й стрелковый корпус на рубеже Сойно, Мищево (западнее и юго-западнее Пустошка), оз. Жадро, оз. Свибло, имея перед собой части 2-й моторизованной дивизии и 290-й пехотной дивизии, 112 и 98-я стрелковые дивизии – на рубеже Воловники, Юховичи, Клястицы, Головчицы, Грибово, Селявщина. Противник силами армейского корпуса наносил удар на фронте Старый Двор, Боровуха. Во второй половине дня 16 июля пехотная дивизия, посаженная на машины и усиленная танками, ворвалась в г. Невель. Контратака частей этих двух наших дивизий из района Головчицы, Грибово на Игнатово успеха не имела.

174-я стрелковая дивизия вела бои правым флангом на рубеже плат. Бор, Боровуха. Контратака ее частей с рубежа Заматина, Боровуха в направлении Владычино также осталась безуспешной.

186-я стрелковая дивизия сохранила отдельные очаги сопротивления на рубеже Захарово, Михневичи. 214-я стрелковая дивизия продолжала бои севернее Городка.

К исходу 19 июля 22-я армия упорно оборонялась на своем правом фланге на рубеже ст. Забелье, оз. Должское. Центр и левый фланг армии оказались в окружении, но продолжали неравные бои в районе Чурилово, Холменец, оз. Езерище, стремясь прорваться в направлении Невеля.

126-я стрелковая дивизия успешно отражала натиск пехоты противника, поддержанной танками, на рубеже ст. Забелье.

170-я стрелковая дивизия вела бой двумя группами. Одна, оборонявшаяся в дефиле между озерами Ущо и Должское, была потеснена на восток и оставила этот выгодный рубеж. Группе угрожал обход с флангов.

Таким образом, на участке 22-й армии обстановка складывалась примерно так же, как и на других участках фронта. Под давлением превосходящих сил противника и под угрозой полного окружения ее войска, ведя тяжелые бои и контратакуя, медленно отходили с одного рубежа на другой. Воинами армии в этих тяжелых условиях было совершено немало героических подвигов. События, связанные с действиями этой армии, ждут, однако, своего исследователя; пока еще нет более или менее подробного описания боевого пути этой армии, особенно в первые недели войны.