14. У королевы
Лишь выйдя из кабинета Людовика XVI, королева оценила всю ту опасность, которую ей удалось избежать.
Она смогла оценить всю тонкость и сдержанность импровизированного свидетельства Жанны, а равно и незаурядный такт, с каким после такого успеха та осталась в тени.
И вправду, Жанна, которой неслыханно повезло с первого разу оказаться посвященной в интимные тайны, хотя куда более ловкие царедворцы, по десятку лет охотясь за ними, так и не могут проникнуть в них, и которая, естественно, поняла, что сыграла большую роль в этот важный для королевы день, ни в малейшей степени не пыталась извлечь из этого преимуществ, а уж надменная подозрительность великих мира сего очень хорошо умеет читать подобные намерения по лицам нижестоящих.
Словом, когда Жанна попросила позволения откланяться и удалиться, королева с любезной улыбкой удержала ее, сказав:
– Поистине, счастье, графиня, что вы удержали меня, не дав нам с принцессой де Ламбаль войти к Месмеру. Какая все-таки гнусность! Меня увидели то ли в дверях, тогда в прихожей, а сочинили, будто я прошла в залу пароксизмов. Кажется, это так именуется?
– Да, ваше величество, зала пароксизмов.
– Но как же так получилось, – удивилась принцесса де Ламбаль, – что агенты господина де Крона ошиблись, хотя присутствовавшие знали, где находится королева? По мне, тут какая-то тайна. Агенты начальника полиции утверждают, что королева была в зале пароксизмов.
– Да, действительно, – задумчиво сказала королева. – Господин де Крон в этом ни в коей мере не замешан: он человек порядочный и хорошо относится ко мне. Дорогая Ламбаль, агентов могли подкупить. У меня есть враги, вы же знаете. Эти слухи должны на чем-то основываться. Графиня, расскажите нам подробности. Кроме того, этот гнусный пасквиль изобразил дело так, будто я была в полнейшем упоении, впала в экстаз и магнетическое состояние до такой степени, что совершенно забыла о женском достоинстве. Есть ли в этом хоть какая-то доля правдоподобия? Была ли там в тот день какая-нибудь женщина?
Жанна покраснела: она ведь стала обладательницей тайны, даже намек на которую мог уничтожить ее роковое влияние на судьбу королевы.
Выдав эту тайну, Жанна теряла возможность оказаться полезной и даже необходимой ее величеству. И тогда все ее будущее погибло бы. Поэтому она решила проявить осторожность.
– Да, ваше величество, – сказала она, – там действительно была одна женщина, крайне возбужденная, и она обращала на себя внимание судорогами и исступлением. Но мне кажется…
– Вам кажется, – мгновенно подхватила королева, – что то была какая-нибудь актриса или, как их именуют, девица легких нравов, а не королева Франции?
– Разумеется, ваше величество.
– Графиня, вы очень хорошо ответили королю, а теперь я хочу поговорить о вас. Скажите, как обстоят ваши дела? Когда вы рассчитываете на признание ваших прав? Принцесса, нет ли у нас кого-нибудь, кто мог бы помочь графине?
Вошла г-жа де Мизери.
– Соблаговолит ли ваше величество принять мадемуазель де Таверне? – осведомилась она.
– Разумеется! До чего же она церемонная – никогда не пренебрежет правилами этикета. Андреа! Андреа! Входите же!
– Ваше величество слишком добры ко мне, – произнесла Андреа, присев в изящном реверансе.
Она взглянула на Жанну; та сейчас же узнала вторую немецкую даму из благотворительного общества, заставила себя залиться краской и приняла притворно скромный вид.
Принцесса де Ламбаль воспользовалась приходом Андреа, чтобы вернуться в Со к герцогу де Пантьевру[97].
Андреа уселась рядом с Марией Антуанеттой, устремив спокойный, пристально-испытующий взгляд на г-жу де Ламотт.
– Андреа, – сказала королева, – это та дама, которую мы посещали в последний день холодов.
– Я узнала ее, – ответила Андреа и кивнула.
Жанна, уже преисполненная спеси, принялась искать в ее лице признаки ревности, но обнаружила лишь полнейшее безразличие.
Андреа, имеющая те же пристрастия, что и королева, Андреа, женщина, превосходящая всех остальных женщин добротой, умом, великодушием, не будучи счастлива, замыкалась в непроницаемой скрытности, которую весь двор принимал за надменное целомудрие Дианы-девственницы.
– Вы знаете, – обратилась к ней королева, – что наговорили обо мне королю?
– Должно быть, самое худшее, – отвечала Андреа, – и только потому, что не сумели бы, как должно, сказать хорошее.
– Вот самая прекрасная фраза, какую мне доводилось когда-либо слышать, – заметила Жанна. – Я назвала ее прекрасной, потому что в ней точнейше выражено главное чувство всей моей жизни и потому что я со своим слабым разумом не сумела бы так сформулировать эту мысль.
– Я сейчас расскажу вам, Андреа, – продолжала королева.
– Я уже знаю. Его высочество граф Прованский только что рассказывал об этом, и одна моя подруга слышала его.
– Прекрасный способ распространять ложь, говоря чистую правду, – гневно бросила королева. – Ладно, оставим это. Я тут расспрашивала графиню, как обстоят ее дела. Кто вам покровительствует, графиня?
– Вы, ваше величество, – дерзко отвечала Жанна. – Вы, потому что позволили мне приехать сюда поцеловать вашу руку.
– У нее благородное сердце, – заметила королева Андреа, – и мне нравятся ее порывы.
Андреа промолчала.
– Ваше величество, – продолжала Жанна, – когда я пребывала в стесненных обстоятельствах и безвестности, немногие решались покровительствовать мне, но теперь, когда меня один раз увидели в Версале, весь свет наперегонки будет оспаривать право понравиться королеве, то есть, я хотела сказать, особе, которую ее величество удостоила взглядом.
– Что же, – поинтересовалась королева, усевшись, – не было никого, кто оказался бы достаточно мужествен или достаточно развращен, чтобы покровительствовать вам ради вас самой?
– Поначалу была госпожа де Буленвилье, мужественная женщина, – отвечала Жанна, – потом господин де Буленвилье, развращенный покровитель… Но после того, как я вышла замуж, никто, о, никто! – Она весьма искуссно сделала ударение на слове «никто». – Ах, прошу прошения, я забыла об одном благородном человеке, великодушном принце…
– Принц! Кто же это?
– Его высокопреосвященство кардинал де Роган.
Королева резко повернулась к Жанне и с улыбкой сообщила:
– Мой враг!
– Кардинал – враг вашего величества? – воскликнула Жанна. – Не может быть!
– Можно подумать, графиня, вас удивляет, что у королевы есть враг. Видно, что вы не жили при дворе.
– Но ведь кардинал преклоняется перед вашим величеством, я это точно знаю, и если я не ошибаюсь, его почтение к августейшей супруге короля равно его преданности.
– О графиня, я верю вам, – сказала Мария Антуанетта с обычной своей веселостью. – Верю – в некоторой части. Кардинал действительно преклоняется передо мной.
Сказав это, она повернулась к Андреа де Таверне и заразительно рассмеялась.
– Да, да, графиня, его высокопреосвященство преклоняется передо мной. Вот потому-то он мой враг.
Жанна де Ламотт разыграла удивленную провинциалку.
– Значит, графиня, вы – протеже принца-архиепископа Луи де Рогана. Расскажите, как это произошло.
– Очень просто, ваше величество. Его высокопреосвященство оказал мне поддержку самым благородным, самым деликатным образом, проявив самое изобретательное великодушие.
– Прекрасно. Принц Луи расточителен, в этом ему нельзя отказать. Как вы думаете, Андреа, не сможет ли кардинал исполниться преклонением и перед этой прекрасной графиней? Ну, графиня, а что скажете вы?
И Мария Антуанетта опять залилась заразительным веселым смехом, но Андреа не поддержала ее, все так же сохраняя серьезность.
«Возможно, это столь бурное веселье наигранно, – подумала Жанна. – Ну, ну, погладим».
Вслух же с самым значительным видом и самым проникновенным голосом она произнесла:
– Я имею честь уверить ваше величество, что господин де Роган…
– Хорошо, хорошо, – прервала ее излияния королева. – Уж коль вы так преданы ему, коль вы… его друг…
– О, ваше величество, – с умилительной смесью стыдливости и почтительности произнесла Жанна.
– Хорошо, хорошо, – повторила с мягкой улыбкой королева. – Но все-таки при случае поинтересуйтесь у него, что он сделал с прядью моих волос, которую подговорил украсть одного парикмахера, весьма дорого поплатившегося за свою проделку: я прогнала его.
– Ваше величество, я просто поражена, – выказала удивление Жанна. – Неужели господин де Роган решился на такое?
– Да, из преклонения. Все из того же преклонения. После того как он гнушался мною в Вене, после того как испробовал все способы и средства, чтобы не допустить заключения брака между королем и мной, он вдруг обнаружил, что я женщина и королева, а он, великий дипломат, совершил огромную глупость и может навсегда оказаться не в ладах со мной. И тут наш дражайший принц перепугался за свое будущее. Он стал действовать, как все представители его профессии, которые больше всего заискивают перед теми, кого больше всего боятся, а поскольку он знал меня совсем юной и поскольку считал меня тщеславной и глупой, он превратился в Селадона[98]. Испробовав вздыхания и томный вид, он, как вы уверяете, перешел на преклонение. Он преклоняется передо мной, не правда ли, Андреа?
– Ваше величество! – с поклоном промолвила та.
– Вот и Андреа не хочет скомпрометировать себя, но я, так и быть, рискну; королевская власть должна хоть в чем-то проявиться. Итак, графиня, и мне и вам известно, что кардинал преклоняется передо мной. Это бесспорно. Ну что ж, передайте ему, что я на него за это не гневаюсь.
Слова эти, таящие горькую иронию, глубоко запали в растленное сердце Жанны де Ламотт.
Будь Жанна чиста, благородна и прямодушна, она поняла бы, что это всего-навсего выражение высочайшего негодования женщины, обладающей возвышенным сердцем, выражение совершенного презрения, которое испытывает высокая душа к постыдным интригам тех, кто копошится у ее ног. Такие женщины, редчайшие ангелы, никогда не защищают свою репутацию от козней, которые строятся против них на земле.
Они даже не желают замечать ту грязь, которая их пачкает, ту смолу, в которой они оставляют самые яркие перья своих золотистых крыльев.
Жанна, натура вульгарная и испорченная, в этом проявлении гнева королевы из-за поведения кардинала увидела лишь сильную досаду. Она припомнила слухи довольно скандального свойства, ходившие при дворе и просочившиеся из Эй-де-Беф даже в парижские предместья, где наделали столько шуму.
Кардинал, любивший в женщине женщину, сказал Людовику XV, который питал к ним любовь точно такого же свойства, что дофина – не вполне женщина. Не забыты были и весьма своеобычные слова, произнесенные Людовиком XV во время свадьбы его внука, и вопросы, заданные некоему простодушному послу.
Жанна, совершенная женщина, ежели такое бывает, женщина с головы до ног, суетная и тщеславная во всем, испытывающая потребность нравиться и покорять, используя преимущества, отпущенные ей природой, была просто не способна поверить, чтобы женщина думала об этих деликатных материях иначе, чем она. «Ее величество испытывает сожаления, – решила она. – Но раз есть сожаления, должно быть и что-то большее».
И тогда, подумав, что следует ковать железо, пока оно горячо, она стала защищать г-на де Рогана со всем умом и актерством, каким природа, подобно заботливой матери, щедро наделила ее. Королева слушала.
«Слушает», – отметила Жанна.
И, введенная в заблуждение своей испорченной натурой, графиня даже не заметила, что королева слушает ее только из великодушия, так как при дворе никто никогда не скажет доброго слова о том, к кому дурно относится монарх.
Это нарушение всех традиций, отступление от обычаев дворца весьма понравилось и чуть ли не обрадовало королеву.
Мария Антуанетта увидела сердце там, куда Господь вложил лишь сухую жаждущую губку.
Беседа продолжалась при благожелательном внимании королевы. Жанна была как на иголках и чувствовала себя все более и более неловко: она не видела возможности уйти, не получив на это позволения, хотя еще совсем недавно так отлично сыграла роль случайной посетительницы, попросившей разрешения удалиться; вдруг в соседней комнате раздался молодой жизнерадостный голос.
– Граф д'Артуа! – сказала королева.
Андреа тут же встала. Жанна собралась уходить, но принц так стремительно ворвался в кабинет королевы, что уйти оказалось просто невозможно. Тем не менее г-жа де Ламотт разыграла то, что на театре именуется ложным уходом.
Увидев красивую даму, принц остановился и поклонился ей.
– Графиня де Ламотт! – представила ему королева Жанну.
– Очень рад! – промолвил граф. – Только, графиня, вы не должны из-за меня уходить.
Королева сделала знак Андреа, и та удержала Жанну. Этот знак означал: «Я должна была щедро отблагодарить госпожу де Ламотт, но не успела, так что мы еще к этому вернемся».
– Итак, вы возвратились с охоты на волков, – промолвила королева, подавая принцу руку по английскому обычаю, широко распространившемуся и вошедшему в моду.
– Да, сестра, и я прекрасно поохотился, убил семь волков, а это страшно много, – ответил принц.
– Сами убили?
– Я не очень в этом уверен, – рассмеялся граф д'Артуа, – но мне так сказали. А кстати, сестра, знаете, что я заработал семьсот ливров?
– И каким же образом?
– Так вот знайте: за голову каждого из этих ужасных хищников выплачивают по сто ливров. Это дорого, но я без колебаний отдал бы двести ливров за голову газетчика.
– Ах, так вам уже известна эта история?
– Граф Прованский рассказал мне ее.
– Вам уже третьему, – заметила Мария Антуанетта. – Право, Месье – беззаветный и неутомимый рассказчик. И как же он вам рассказывал ее?
– Так, что вы предстали белее горностая, белее Венеры-Афродиты. У нее есть еще другое имя, кончающееся на «ена»[99], вам его могут подсказать ученые. Например, мой брат граф Прованский.
– И тем не менее он рассказал вам эту историю?
– С газетчиком? Да, сестра. Ваше величество с честью вышли из нее. Можно бы даже сказать каламбуром, вроде тех, что ежедневно сочиняет господин де Бьевр[100], история с ванной отмыта.
– Чудовищная игра слов!
– Сестра, не обижайте паладина, который пришел предложить для вашей защиты свое копье и руку. К счастью, вам паладины не нужны. Ах, дорогая сестра, вам поистине везет!
– Вы это называете везением? Андреа, вы слышали?
Жанна рассмеялась. Граф не сводил с нее взгляда, и это придало ей смелости. Вопрос был обращен к Андреа, а ответила Жанна.
– Да, да, везением, – стоял на своем граф д'Артуа, – потому что, дорогая сестра, вполне могло случиться так, что, во-первых, госпожи де Ламбаль не было бы с вами.
– Неужели бы я пошла туда одна?
– Во-вторых, госпожа де Ламотт могла не встретиться вам и не помешать вам войти.
– Вы даже знаете, что там была госпожа де Ламотт?
– Сестра, когда граф Прованский рассказывает, он рассказывает все. И наконец, могло быть так, что госпожи де Ламотт не оказалось бы в Версале, чтобы свидетельствовать в вашу пользу. Вы, разумеется, скажете мне, что добродетель и невинность подобны фиалке, которую не обязательно видеть, чтобы распознать. Но фиалку, если ее видят, срывают для букета, а когда нанюхаются, его выбрасывают. Вот такую я вывожу мораль.
– Прекрасная мораль!
– Она такова, какова есть. Таким образом, я доказал, что вам повезло.
– Отнюдь не доказали.
– Хотите более убедительных доказательств?
– Они были бы нелишни.
– Ну что ж, – промолвил граф и шлепнулся на софу рядом с королевой. – Вы совершенно напрасно вините судьбу, так как вывернулись после небезызвестного приключения с кабриолетом…
– Раз, – сказала королева и загнула палец.
– После истории у Месмера…
– Хорошо, сочтем и это. Два. Дальше.
– И наконец, в истории с балом, – шепнул ей на ухо граф д'Артуа.
– С каким балом?
– С балом в Опере.
– Простите, где?
– Я сказал, с балом в Опере.
– Я вас не понимаю.
Граф д'Артуа расхохотался.
– Ну и сглупил же я, заговорив с вами о тайне.
– О тайне? Право же, брат, вам придется рассказать про этот бал в Опере: я заинтригована.
Жанна уловила слова «бал», «Опера» и удвоила внимание.
– Тс-с! – шепнул принц.
– Нет уж, давайте объяснимся, – настаивала королева. – Вы упомянули про какую-то историю в Опере. В чем там дело?
– Сестра, умоляю вас, сжальтесь.
– Граф, я настаиваю. Я хочу знать.
– А я прошу вас, не заставляйте меня говорить.
– Вы намерены огорчить меня?
– Ни в коем случае! Но мне кажется, я сказал уже вполне достаточно.
– Вы совершенно ничего не сказали.
– Сестричка, теперь вы меня интригуете… Так что же, вы это серьезно?
– Честное слово, я не шучу.
– Значит, вы хотите, чтобы я говорил?
– Да, и немедленно.
– Тогда, может быть, не здесь? – спросил граф д'Артуа, указав глазами на Андреа и Жанну.
– Нет, здесь! Здесь! Не может быть лишних свидетелей при объяснении.
– Сестра, поберегитесь!
– Я рискну.
– Разве вы не были на последнем балу в Опере?
– Я? На балу в Опере? – воскликнула королева.
– Ради Бога, тише.
– Нет, тут нужно кричать… Итак, вы утверждаете, что я была на балу в Опере?
– Да, несомненно, вы были там.
– Быть может, вы меня там видели? – насмешливо поинтересовалась королева.
– Да, я видел вас там.
– Меня?
– Да, вас.
– Однако!
– Именно это я и сказал себе, увидев вас там.
– А что ж вы не скажете, что разговаривали со мной? Это будет еще забавней.
– Я хотел поговорить с вами, но толпа масок разъединила нас.
– Вы сошли с ума!
– Я так и думал, что вы скажете это. Я совершил ошибку, заведя этот разговор.
Королева вдруг вскочила и в крайнем возбуждении сделала несколько шагов по комнате.
Граф с удивленным видом смотрел на нее.
Андреа трепетала от страха и беспокойства.
Жанна изо всех сил старалась не потерять самообладания.
Королева остановилась.
– Друг мой, хватит шуток, – обратилась она к принцу. – У меня весьма скверный характер, вы видите, я уже теряю терпение. Немедленно признайтесь, что вы хотели разыграть меня, и я буду только рада.
– Если вам так угодно, сестра, готов признаться.
– Шарль, будьте же серьезны!
– Я серьезен, как никогда.
– Ради Бога, скажите, вы ведь сочинили эту небылицу?
Граф д'Артуа искоса глянул на дам, потом произнес:
– Да, сочинил, извините меня.
Андреа и Жанна скрылись за гобеленовым занавесом.
– Так вот, сестра, я сказал правду, – прошептал граф, когда дамы ушли. – Надо было раньше предупредить меня.
– Вы видели меня на балу в Опере?
– Так же, как сейчас. И вы меня тоже видели.
Королева вскрикнула, позвала Жанну и Андреа, но тут же бросилась за занавес и, схватив их за руки, втащила в комнату.
– Сударыни, – объявила она, – граф д'Артуа утверждает, что видел меня в Опере.
Андреа тихо ахнула.
– Хватит уверток, – продолжала королева. – Докажите…
– Ну что ж, – вздохнул принц. – Я был с маршалом де Ришелье, с господином де Калонном, с… Да, Господи, с нами была тьма народу. У вас упала маска.
– Маска?
– Я хотел вам сказать: «Сестра, это уже переходит границы смелости», но вы исчезли: кавалер подал вам руку и увел.
– Кавалер? Боже мой, у меня такое чувство, что я схожу с ума.
– В голубом домино, – уточнил принц.
Королева провела ладонью по лбу.
– Когда это было? – спросила она.
– В субботу, накануне моего отъезда на охоту. Утром, когда я уезжал, вы еще спали, так что я не мог сказать вам то, что говорю сейчас.
– Господи! Господи! В котором часу вы меня видели?
– Должно быть, в третьем.
– Решительно, либо я сошла с ума, либо вы.
– Повторяю, это я… пусть это я ошибся… и тем не менее…
– Тем не менее?
– Не огорчайтесь так, ничего же не известно… Я было подумал, что вы с королем, но ваш спутник говорил по-немецки, а король знает только английский.
– По-немецки?.. Немец?.. Брат, но у меня же есть доказательство! В субботу я легла спать в одиннадцать.
Граф с самым недоверчивым видом улыбнулся и отвесил поклон.
Королева позвонила.
– Госпожа де Мизери подтвердит вам это, – сказала она.
Граф расхохотался.
– Тогда уж позовите заодно и Лорана, привратника, пусть он тоже засвидетельствует, дорогая сестричка, ведь это же я отлил эту пушку, так что не палите из нее в меня.
– О! – гневно воскликнула королева. – Мне не верят!
– Я поверил бы вам, если бы вы не так гневались и горячились, но доказательства! Если я говорю вам «да», то другие, придя сюда, скажут «нет».
– Другие? Какие еще другие?
– Бог мой, да те, кто видел вас так же, как я.
– Это уже любопытно! Значит, есть еще люди, которые видели меня? Так назовите их мне.
– Хоть сейчас. Кстати, там был Филипп де Таверне.
– Брат, – прошептала Андреа.
– Да, мадемуазель, он был там, – подтвердил принц. – Сестра, хотите расспросить его?
– Я немедленно вызываю его сюда.
– Боже мой! – вздохнула Андреа.
– В чем дело? – осведомилась королева.
– Моего брата вызывают, чтобы он свидетельствовал.
– Да, я так хочу, – бросила королева.
Королева отдала приказ: слуги помчались на розыски Филиппа, побывали у его отца, которого молодой человек только что покинул после описанной нами сцены.
Филипп, победивший на дуэли де Шарни и оказавший королеве весьма серьезную услугу, радостно шагал к Версальскому дворцу.
Посланцы нагнали его, передали приказ королевы. Филипп прибавил шагу.
Мария Антуанетта устремилась навстречу ему и, едва оказалась лицом к лицу с ним, задала вопрос:
– Сударь, вы способны сказать правду?
– Да, ваше величество, и не способен лгать, – ответил он.
– В таком случае скажите, только честно, видели ли вы меня неделю назад в публичном месте?
– Да, ваше величество.
В комнате стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как стучат сердца присутствующих.
– Где вы видели меня? – душераздирающим голосом спросила королева.
Филипп молчал.
– Сударь, только не надо меня щадить. Мой брат, присутствующий здесь, заявил, что видел меня на балу в Опере. А вы где видели меня?
– Там же, где и его высочество граф д'Артуа, – на балу в Опере, ваше величество.
Королева точно громом пораженная рухнула на софу. Но тут же со стремительностью раненой пантеры вскочила и объявила:
– Это невозможно, потому что я не была там. Поостерегитесь, господин де Таверне, я замечаю, вы строите из себя пуританина, это, быть может, хорошо в Америке с господином де Лафайетом, но тут, в Версале, живут обычные, учтивые французы.
– Ваше величество оскорбляет господина де Таверне, – побледнев от гнева и возмущения, заявила Андреа. – Если он говорит видел, значит, он видел.
– И вы тоже! – бросила Мария Антуанетта. – Не хватает только, чтобы вы тоже видели меня. Ей-богу, вместо друзей, встающих на мою защиту, у меня одни враги, которые губят меня. Но одно свидетельство, господа, это еще не доказательство.
– Я как раз вспомнил, – вмешался граф д'Артуа, – что в миг, когда я увидел вас и понял, что голубое домино – не король, то подумал: это племянник господина де Сюфрена. Как зовут того храброго офицера, который совершил подвиг с флагом? Вы, сестра, так хорошо приняли его однажды, что я решил: он ваш придворный кавалер.
Королева покраснела, Андреа побледнела как смерть. Они взглянули друг на друга, и обе вздрогнули, увидев, как каждая прореагировала на слова графа.
Филипп тоже залился мертвенной бледностью.
– Господин де Шарни? – пробормотал он.
– Шарни! Вот именно, – обрадовался граф д'Артуа. – Не правда ли, господин Филипп, осанкой голубое домино несколько смахивало на господина де Шарни?
– Я не заметил, ваше высочество, – сдавленным голосом ответил Филипп.
– Но почти тут же я понял, – продолжал граф д'Артуа, – что ошибся, так как господин де Шарни попался мне на глаза. Когда ваша маска упала, сестра, он стоял рядом с герцогом де Ришелье как раз напротив вас.
– И он видел меня? – совершенно забыв об осторожности, воскликнула королева.
– Если только не был слеп, – ответил принц.
В полном отчаянии королева стала дергать за сонетку.
– К чему это вы? – полюбопытствовал граф д'Артуа.
– Я хочу спросить и господина де Шарни, чтобы испить чашу до дна.
– Я не уверен, что господин де Шарни в Версале, – пролепетал Филипп.
– Почему?
– Мне говорили… Кажется, он плохо себя чувствует.
– Дело очень серьезное, и ему придется прийти, сударь. Я тоже плохо себя чувствую, но тем не менее готова идти на край света, босиком, чтобы доказать…
Филипп, сердце которого разрывалось на части, направился к Андреа; она смотрела в окно, выходящее на цветник.
– Что там? – поинтересовалась королева, подойдя к ней.
– Нет, ничего. Говорят господин де Шарни болен, а я вижу его.
– Вы видите Шарни? – вскричал Филипп и подбежал к сестре.
– Да, это он.
Королева, забыв обо всем, с необыкновенной силой распахнула окно и громко позвала:
– Господин де Шарни!
Шарни поднял голову и, потрясенный, растерянный, направился во дворец.