2

Такого Даша не видела никогда. Едва переступив порог, она, словно Герда, попавшая в волшебный сад, моментально забыла, откуда и зачем шла.

Просторная полукруглая зала буквально утопала в цветах. Букетами стояли они в огромных напольных вазах; бурливо кустились в керамических блюдах, парили в воздухе, подхваченные ажурными кашпо и тонконогими витыми подставками. Их стебли змеились по стенам, врывались с террасы, просачивались сквозь изящные французские окна и наполняли все пространство благоуханием свежим и нежным, как вздох лесной феи. Жемчужно звучала элегия Массне.

Даша сделала еще один шаг и вдруг обнаружила нечто, затмевающее даже мерцающий рисунок орхидей.

Сцепив похолодевшие пальцы, молодая женщина со священным ужасом вглядывалась в легкомысленные пасторали Ватто и Пуссена. Видит Бог, она не была поклонницей пейзанского стиля, но никогда еще ей не приходилось видеть столько подлинников в частном доме. А то, что это подлинники, сомневаться не приходилось. Она перевела взгляд чуть правее, и земля под ней дрогнула.

«Это же…»

Струящаяся не иначе как с самих небес элегия внезапно смолкла. Оборвавшийся аккорд плавно растворился в благоуханье орхидей.

Даша обернулась и только сейчас увидела хрупкого человечка в широкой шелковой кофте цвета топленых сливок и мягких розовых брюках.

— Простите, я не заметила вас…

Месье Кервель стоял, изящно облокотившись о край белоснежного рояля, и улыбался, как, наверное, улыбаются только эльфы — ласково и всепрощающе.

— Это я должен был вас приветствовать, мадемуазель.

Но Даше было не до политесов. Она опять повернулась к стене и подняла руку.

— Я, наверное, задам глупый вопрос, но это Ренуар или…

— Это Ренуар. — Хозяин неожиданно строго посмотрел на картину, словно та сама, тайком, пробралась на эту стену, обитую плотным розовым шелком, и самовольно заняла место какой-нибудь кудрявой Долли. После чего улыбнулся снова: широко и чарующе. — Рад приветствовать вас в замке Вельбах, дорогая мадемуазель Быстрое. Мое имя — Филипп Кервель.

По-русски бабкин пасынок говорил безупречно, разве чуть грассируя и немного в нос. А Даша не могла вымолвить и слова. Тогда месье Кервель со светской непринужденностью поспешил заполнить паузу.

— Я знаю, что вы хотите сказать. — Легкой походкой он проплыл по мозаичному паркету. Вместе с паркетом француз весил не больше пятидесяти килограммов. — И целиком с вами согласен.

Однако Даша готова была побиться об заклад, что белокурый человечек даже приблизительно не подозревает направление ее мыслей.

— Разумеется, Ренуару здесь не место, — заявил месье Кервель, встав рядом. — Но я просто не смог уступить соблазну, — здесь он сделал паузу и светски улыбнулся, — Ведь все мы немно-о-о-жечко… — он максимально близко свел большой и указательный пальцы, показывая насколько немножечко, — снобы.

Гостье ничего не оставалось, как согласно кивнуть в ответ. Спорить с человеком, у которого Ренуар не подходит к обоям, казалось не этичным. Хотя лично она ради этого небольшого портрета вынесла бы мебель даже у соседей.

Месье Кервель повернулся к Даше и сделал маленький шажок назад.

— Ах, моя дорогая, я вас совершенно такой и представлял. Вы так похожи на маман в молодости! — Он сложил изящные ладошки и поднес их к губам. — Вы душечка. Пышненькая душечка.

Вот так так. Даша автоматически втянула живот. Последние три месяца она практически ничего не ела и с невероятным трудом восстановила, или почти восстановила, утраченный некогда девичий стан. Не удивительно, что после такого комплимента ей захотелось пнуть хозяина по топкой ножке, затянутой в розовую фланель. Однако вряд ли стоило начинать знакомство таким образом. — Вообще-то я на диете, — промямлила она.

Месье Кервель серебристо рассмеялся:

— Ах, бросьте, душечка, полнота вам очень идет. Поклявшись при случае отомстить бабкиному пасынку, Даша растянула губы вделанной улыбке:

— Вы очень добры. И прекрасно говорите по-русски. Признаться, мне бы и в голову не пришло, что вы француз. — Она бросила быстрый взгляд на прическу хозяина. Белоснежные пряди Филиппа несомненно имели искусственное происхождение. — Встреть я вас где-нибудь возле фонтана Большого театра, приняла бы за завсегдатая.

— О! Вы так добры! — Месье Кервель принял комплимент за чистую монету и прямо-таки залучился розовым светом. — А я, представьте, никогда не был в России.

— Что вы говорите!

— Да-да! И не представляете, сколь корю себя за это. Увы, подчас в суете мы упускаем главное. — Он выдержал печальную паузу. — Да, возможно, по происхождению я француз, но если бы вы знали, мой друг, как порой мне хочется полной грудью вдохнуть морозный дух страны чужой, страны далекой и неведомой!

Нет, определенно, бабкин пасынок не походил на тот образ, который Даша все это время рисовала в своем воображении. Слушая его, понемногу становилось понятно, что имел в виду метр Дюпри, говоря, что есть люди, не интересующиеся деньгами. Возможно, Филипп Кервель даже не подозревает об их существовании. Интересно, как же он будет жить, когда его отсюда выселят?

Где-то в глубине души появилось нечто похожее на угрызение совести.

— Жаль, что вы никогда не были в России. — Чтобы не смотреть в одухотворенно-возвышенные глаза хозяина, она перевела взгляд на Ренуара, — Там есть на что посмотреть, особенно в плане живописи…

— Думаю, теперь у меня такая возможность появится. — Филипп доверительно склонился к Дашиному плечу.

— Ах так…

Что могли означать эти слова? Простую констатацию факта или…

— Вы планируете в ближайшее время посетить Россию?

— Да. — Несмотря на то что в комнате они были одни, Филипп продолжал говорить громким шепотом. — Все дело в самочувствии маман. С тех пор как я обнаружил фото Николая Андреевича, ее как будто подменили. Она просто сама не своя.

— Да, девяносто лет не шутка, — невпопад согласилась Даша.

— Что вы, что вы! — замахал розовыми лапками Кервель. — Я совсем не то имел в виду. Маман прекрасно себя чувствует. Она все так же поет в хоре и продолжает ходить на танцы…

Даша оторвалась от Ренуара и вопросительно глянула на Кервеля. Хорошенькие дела творятся на этом юге Франции, раз и девяностолетние старушки отплясывают здесь кадриль.

Заметив недоумение на конопатом лице, Филипп поспешил разъяснить:

— Нет, сама она, конечно, не танцует, ну если только изредка вальсирует, Мария Андреевна обожает посмотреть, как танцуют другие, выпить бокал-другой вина…

Еще лучше!

— А последнее время она так разнервничалась, что даже прихворала. Посему я готов бросить все, лишь бы вернуть ей утраченную некогда семью, а, главное, покой. Вы понимаете меня?

Даша не понимала его абсолютно. Только сумасшедший решится ради стабилизации давления ровесницы века лишиться дома, состояния и Бог его знает чего еще.

— Ну как вам сказать… — без особого энтузиазма пробормотала она.

Она не знала, о чем говорить дальше, она даже не знала, стоит ли (а если стоит, то как) обсуждать тему, которая привела ее сюда. Бабуля спит, а ее крашеный пасынок кажется не от мира сего. Единственное, в чем Даша теперь была уверена совершенно точно, что месье Кервель ее не отравит.

— Простите, с моей стороны не будет через чур… через чур… — Она не могла подобрать подходящий оборот, — Понимаете, я со вчерашнего вечера ничего не ела.

— Какой кошмар! — непритворно ужаснулся Кервель. — Как я сам не догадался. Бедняжечка, идемте скорее, могу представить, как вы себя ощущаете.