1

В воскресенье, в полдень, мы похоронили профессора. Я говорю «мы», потому что похороны были организованы коллективом Центра эпидемиологических исследований, а не членами семьи. Указывая на это обстоятельство, я не хочу быть понятым превратно — в том смысле, что Надя или Радой отказались проявить последние заботы о своем отце. Ничего подобного! И Надя, и Радой, и Кодов, зять профессора, — все были готовы выполнить свой долг перед покойным. Радой, например, настаивал на том, что надо непременно купить самый дорогой гроб (люкс) и договориться с дюжиной специальных такси для участия в похоронной процессии, а Кодов — великодушный и благородный человек! — предлагал устроить после похорон торжественные поминки в конференц-зале какого-нибудь современного отеля. Но эти исполненные скорбной любви пожелания (в особенности касающиеся торжественных поминок) были самым решительным образом отвергнуты нашей дирекцией, которая организовала все за счет института, и, хотя гроб был обычный (не люкс), и в похоронной процессии принимали участие только четыре такси (обычные), и после того, как дорогого покойника опустили в могилу, две уборщицы из института роздали всем по бутерброду (в общем, все скромно, очень скромно), погребение выглядело величественным. Как бы то ни было, похороны, организуемые от имени коллектива института, — честь, которую не станут оказывать покойнику просто так, за здорово живешь.

Когда мы тронулись к месту, где уже было выкопано в земле вечное обиталище профессора, непосредственно за гробом шли Надя, Радой и Красимир Кодов. Дора Басмаджиева сделала попытку присоединиться к ним, но Надя обернулась к ней, точно рассвирепевшая дикая кошка (разве что в волосы ей не вцепилась), и Дора, сконфузившись, благоразумно отстала.

За близкими покойного выступали члены руководства института, среди них и доктор Петр Беровский в элегантном черном пальто, с белым шарфом и в итальянской шляпе «Борсалино». Справа от главного директора шел, слегка прихрамывая, человек среднего роста и средних лет, с выражением лица, настолько далеким от всего обыденного, что, если бы сторонний наблюдатель всмотрелся в его лицо более внимательно, он сразу бы ощутил в нем нечто необыкновенное. Как ни необычно такое сравнение, все-таки скажу, что лицо это было похоже на физиономию дьявола: с острой козлиной бородкой, с сильно выступающими вперед костлявыми скулами и тревожно горящими светло-зелеными глазами. Это был профессор Марков, почетный доктор Пастеровского института (в последнее время поговаривали, что он намеревается возглавить отделение специальных исследований в нашем институте).

Кто тогда знал, что именно профессор Марков всего лишь через два года сотворит чумоподобную бациллу и что это вынудит Аввакума снова надеть свою шапку-невидимку бойца тайного фронта!..

Слава богу, я начисто лишен сентиментальности, и даже такие печальные события, как похороны знакомых, не слишком выбивают меня из колеи. Но тишина безлюдных аллей, по которым следовала процессия, повеяла на меня холодом — таким же, какой царит днем и ночью в просторной квартире профессора, в его гостиной, где мы, бывало, играли с ним в шахматы. Каждый раз, когда пешка случайно падала на шахматную доску, мы, вздрогнув, поднимали головы — будто на пороге появлялся нежданный гость...

Мы наконец подошли к свежевырытой могиле. На куче полузамерзшей коричневой земли лежал букет белых хризантем. Обойдя яму, Кодов поднял хризантемы и отдал их мне, хотя должен был подать их Наде. Но она была до такой степени расстроена, что он посчитал благоразумным передать цветы мне. На визитке, торчавшей между пышными белыми цветами, я прочел настоящее имя Аввакума: такой-то, кандидат математических и историко-филологических наук, археолог... Он тоже отдал последнюю дань уважения своему другу, но ушел, почему-то не дождавшись похорон.

Этот лежащий на мерзлой земле букет белых хризантем, это мрачное зимнее утро надолго сохранятся в моей памяти. Может быть, еще и потому, что я обратил внимание на жалкую фигуру женщины, одиноко стоявшей в стороне. Она была в пальто рыже-кирпичного цвета и в черном платке. (Ни одна из сотрудниц нашего института не носила такого жалкого пальто, купленного в самом дешевом магазине готового платья.) Женщина всхлипывала и вытирала слезы ладонью — такая манера выражать свои чувства считалась в нашем коллективе просто недопустимой. Всмотревшись более внимательно, я узнал в загадочной этой фигуре привратницу из дома № 80 по улице Чехова — тетю Мару. Она всегда первой провожала профессора утром и первой встречала его вечером. И вот теперь она одиноко стояла в стороне, среди засыпанных снегом могил, словно единственное живое существо, оставшееся на этом свете... Повторяю, у меня такое чувство, что этот образ навсегда запечатлелся в моей душе.

После похорон я попросил Любенова (приехавшего на своем «трабантике») высадить меня где-нибудь около Орлова моста — это было ему по пути. Он охотно меня подвез — я заметил, с похорон люди не любят возвращаться в одиночество.

Потеплело. Похоже было, что скоро снова повалит снег. В парке мелькали редкие прохожие. Кое-где в снегу были протоптаны дорожки, и, когда навстречу нам попадались мужчины, кто-то ступал в сторону, в снег, пропуская встречного, и хмурым выражением лица давал понять о своем недовольстве. Но если навстречу попадалась женщина (а здесь обычно ходят обитательницы студенческого городка), я уступал место очень охотно, кивая при этом: «Проходите, прошу, проходите!» Одни говорили мне спасибо, другие улыбались, некоторые и улыбались, и благодарили (на последних я, вероятно, производил впечатление). И я подумал: если опять встречу какую-нибудь, непременно с ней заговорю. Скажу примерно так: «Ну и снега намело, правда?» Она мне ответит: «О да, ужасно много!» И, наверное, улыбнется еще раз. Две улыбки менее чем за полминуты — думайте что хотите, но это большой успех. Ну-ка, скажите мне, пожалуйста, бывало у вас, чтобы красивая девушка дважды улыбнулась вам менее чем за полминуты?

Так что лучше помолчите и послушайте, что произошло дальше, ибо я не из тех мужчин, которые оставляют без последствий первый маленький успех. После того как она мне скажет: «О да, ужасно много!» — и улыбнется второй раз, я рассеянно посмотрю в пространство перед собой и вдруг вспомню нечто очень важное. Потом, не колеблясь ни секунды, сделаю на месте «кругом» и отправлюсь рядом с моей новой знакомой.

«А почему вы возвращаетесь? — спросит она, крайне удивленная. — Ведь вы шли в сторону озера с красными рыбками...» — «Признаюсь, что я туда шел, — отвечу я. — К озеру с красными рыбками. Это мое любимое место. Но я вдруг вспомнил, что оно замерзло. Засыпано снегом! Имеет ли смысл, — спрошу я мою новую приятельницу, — тащиться по снегу к озеру, которого совершенно не видно?» — «Разумеется, нет смысла!» — скажет она. И я тоже скажу: «Вот именно!» Тогда она, посмотрев на меня, вдруг спросит обеспокоенно: «Ради бога, почему вы идете по снегу? Вы простудитесь, так нельзя!» — «Третьего не дано!» — скажу я загадочно. «Почему же «третьего»?» — спросит она заинтригованно и остановится. Непременно остановится и посмотрит мне в глаза. И я остановлюсь и тоже посмотрю ей в глаза. Наверное, веселые искорки в ее глазах произведут на меня глубокое впечатление. И щечки ее, порозовевшие от холода, и две вьющиеся пряди волос, шаловливо выскочившие из-под берета и покрытые тонкой, как паутина, изморозью... Признайтесь, не так уж часто можно увидеть такую картину, даже в художественной галерее подобных картин не так уж много... «Увы, третьего не дано! — пожму я плечами. И, приблизив лицо к ее лицу, объясню: — Первый способ — идти по дорожке ВПЕРЕДИ вас. Этого я бы не сделал ни за что на свете!» — «Так идите за мной!» — скажет она просто. «За вами? Извините! — возражу я. — Я знаю, как себя чувствует женщина, когда за ней по пятам идет мужчина!» Ее глаза увлажнятся, и она приблизит свое личико еще ближе к моему. Я вдохну ее дыхание, а она — мое, и мы почувствуем себя еще более близкими. Потом она звонко, лукаво (а может, и вызывающе?) засмеется и положит руку мне на локоть. «Я придумала, — скажет она, — ТРЕТИЙ способ. А ну-ка, поделим дорожку, вот так!..»

Не надо большого воображения, друзья мои, чтобы догадаться, что получилось: она взяла меня под руку, и мы зашагали вместе по дорожке, протоптанной в снегу, она — правой ногой, я — левой. Неудобно? Наоборот, очень удобно, потому что такой способ ходьбы вынуждал нас плотно прижиматься друг к другу. Хорошо было, черт возьми... Похоже на новогоднюю сказку...

Я сочинял себе самые разные сказки. Потому что гулял по парку один, и мне было скучно.

А в общем я не признаю сказок. Каких сказок, извините, ждать от такого сухаря, как я!