4 — 18
Воливачу никогда не удавалось скрывать эмоции. Он отменно разозлился на Сыроватова, орал, махал кулаками, обзывал его мудаком, которому не в чекистах служить надо, а за коровами лепехи убирать. Орал Воливач и матерился так, будто на дворе сталинская эпоха и мат с кулаками — первейшие двигатели прогресса.
Выгнав его из кабинета, он попутно вставил пару незаслуженных пистонов своим помощникам, велел оставить его в покое или он разгонит всех к чертовой матери, а то и засунет их в энное место у этой матери.
Отдышавшись от душившей злости, он присел на обычный стул у стола заседаний. Почему-то стало безразличным свое кресло и даже удобный диван в комнате отдыха.
Воливач впал в прострацию, понуро опустив голову. Дело его жизни давало ощутимую трещину. Столько замысловатых комбинаций проведено, столько хитрющих шагов сделано, и вот он весь голый на обозрении тех, кого дурачил. Переиграли его терпением.
Дело его жизни… Вряд ли кто догадывался, каких трудов стоило направить выздоровление страны в нужное русло. Гречаный может приписывать себе успехи, Гуртовой — себе, и только он, подобно кукловоду, знал любую веревочку, ниточку, за которые дергать в нужный момент. К чему слава, он перехитрил всех, быть режиссером интереснее, чем заглавным артистом. Мудрая сталинская школа.
В молодости он вывел для себя главное правило. Публика восторгается звездами кино и театра, певцами, танцорами и не желает знать тех, кто зажигает эти звезды. Актеры всегда декламировали чужие мысли. Чаще всего они были глупцами по жизни, скоморохами — кичливые кумиры толпы. Завороженная глупостью толпа движется в направлении, указанном умными режиссерами. Ведут ее скоморохи по велению невидимого Бога. Александр Македонский завоевал полмира не силой меча и умом полководца, он подчинился естественному ходу событий, подчинился гласу свыше.
Не труды философов повлияли на Воливача в юности, а слова профессора медицины, когда Витя Воливач надумал стать врачом: «Болезни предопределены! Одному уготовано маяться желудком, другому — почками, третий — потенциальный носитель рака. Случается, люди ничем не болеют или справились с целым букетом. Это исключения!» «Что же является правилом?» — спросил его любознательный первокурсник после лекции. «Каждым человеком управляет планета, его личная по гороскопу. Зная особенности ее, можно без труда рассчитать параметры предполагаемых заболеваний, грамотно сделать диагностику и профилактику. Болезнь лечат, когда ее еще нет».
Это запало в душу Вите Воливачу, но спросил он о другом: «А чем больна сама Земля?» Профессор посмотрел на него с особым вниманием: «Умный вопрос, юноша. — И за ответ профессор еще пять лет назад потерял бы голову, но была оттепель, конец пятидесятых: — Земля неизлечима, начало ее болезни прозевали с появлением христианства. До этого все почитали бога-Солнце всяк по-своему, и вдруг появился богочеловек. Если растение тянется вверх, это закономерно; принуждать жить его в темноте, значит, ослабить жизненные силы и продукт его роста будет ядовитым». «Но прогресс! Он ведет человека вперед! Вверх!» — захлопотали вокруг говорливые молодые умники. «Абсолютно верно! — остановил их профессор. — Скормите корове стебли проросшего картофеля и убедитесь в силе вашего прогресса». — «Она сдохнет!» — «Как и все мы», — развел руками профессор.
Его посчитали сумасбродом, одуревшим от свободы мнений, но Вите Воливачу его слова запали глубоко в душу. Он бросил институт, не дотянув до первой сессии, перевелся на астрономический факультет. Отец от души смеялся: «Звездочетов в нашей семье пока не водилось. Давай развлекайся. Все равно будешь топтать мою дорожку, такая у тебя судьба». Старый чекист, знаток сталинских интриг, отчего и умело выпутывался из них, определил путь сына заранее. Сын ушел дальше отца, познав орбиты звезд.
Россия болела своими болезнями, прочий мир своими, генерал Воливач разработал собственный метод лечения. К масонам он не примкнул, хотя намекали присоединиться, в партию вступил как положено: надо примыкать к какой-то партии сатанистов, чтобы стать богом. У него получилось буквально все: сложился круг нужных профессионалов, натоптались нужные дорожки, заложены тайники, проделаны хитроумные пасы, устранены одни, появились другие, нити оставались в его руках.
Случай… Происшествие с Судских было тревожным симптомом. Передозировка снадобья. Дальнейшее грозило утратой контроля. Так и случилось, помимо его воли.
Замахиваться на Божьи вериги никому не дано, если не пожелает этого сам Создатель.
«Что ж делать, как выпутаться?»
Воливач перебрал в уме возможные комбинации и остановился на одной: нужен очень мощный союзник.
Решение созрело.
Не поленившись, он вышел в приемную и с несвойственной ему вежливостью сказал дежурному генералу:
— Найдите Лемтюгова. Очень важно.
Лемтюгов отыскался через час. Оповещение получил сразу, а спешить не стал. Пока маникюрша управилась с руками, педикюрша — со своими конечностями, а минетчица — со своей.
По сотке он связался с генералом, его доверенным, которого Воливач как раз просил разыскать Лемтюгова:
— Сумароков, чего там бычку нашему надо?
— Бушевал. У Сыроватова, статься, не вышло с монахом.
— Чего ж не грохнули?
— Грохалка оказалась слабоватой.
— Вона как… Чего меня тогда?
— Шеф ход надумал.
— Так и ходильники сломаются. Ладно. Через полчасика доложи, выехал. Я пока с делишками разберусь.
Не подчиниться Лемтюгов не мог, а торопиться незачем. Сейчас Воливач никто без Лемтюгова, да и вчера был никто, и позавчера.
«А злить не стоит. Бык, он и есть бык».
Вполне послушным он предстал перед Воливачом.
— Вызывали?
— Не дури, Паша, без подначек тошно.
— Чего спешного такого?
— Чего… Того! Церковь нас не поддержит.
— Ну, бабушка надвое сказала. Сам говорил: Гречаный еще не казаки. А я добавлю: Пармен еще не Церковь.
— Поздно установки менять.
— Чего надумал?
— За подмогой хочу к соседям обратиться, — промолвил он медленно, изучающе глядя в лицо Лемтюгова: поймет с ходу или вынудит пояснить?
— Смотря к каким, — сделал мыслящую физиономию Лемтюгов.
— Паша, не придуривайся. К китайцам. Это последние наши союзники по партии.
— Они и без нас готовы.
— В чем заминка?
— Япошек опасаются.
— Так подтолкнуть надо! Смотаешься в Пекин?
— Чего я там забыл? Воззвание от народа вполне сойдет. Как в Афган въехали? То же самое. Народ, мол, просит. Дай команду нашим красноперым товарищам.
— Все мы красноперые.
— Ну не скажи. Я с прошлым порвал и возвращаться не хочу.
— А если опять красные придут? — подшучивал, но с толикой ехидства Воливач.
— Стрелять гадов буду за все хорошее. На хрен они: нужны? У меня прочное дело, народ верит — чего бы я с ними делился?
— А за помощь?
— Не смеши, Виктор Вилорович. Ты сам делиться будешь?
— Ладно, Паша, — надоело Воливачу. — Хватит глупостей. Надо обговорить с китайцами: кто, куда, зачем? Не так, как с корейцами в девяносто девятом. В Китае голод.
— Ясно. Давай в пару Сумарокова, в Иркутске с китайцами пересечемся. Всем приятно будет.
Воливач успокоился полностью. Лемтюгов не Судских, так где сегодня умных и честных найти? Не до жиру…
Через три дня Лемтюгов сообщил из Иркутска: «Товар продан, вылетаю в Москву».
Воливач дожидался Лемтюгова у себя на даче.
Была суббота, день показательных процессов над знахарской шушерой. Люди с удовольствием смотрели эту программу — «Из зала суда», вот это было поле чудес так «Поле чудес»! Момот лично выводил чудодеев на чистую воду, и, как ни жаль было Воливачу лишаться своих агентов, выступлениям обер-прокурора Момота он радовался по-детски. В субботу с двенадцати до трех часов дня практически все население России прилипало к экранам телевизоров.
— Скажите, уважаемая, — спрашивал подсудимую Момот, — какими пасами вы делали мощный приворот? — В черной мантии и четырехуголке, он выглядел внушительно и пугающе для подсудимых. Бабы млели от него, популярность была неимоверной.
Поначалу подсудимые артачились, намекали на Божьи силы или дьявольские, доказывали свое энергетическое превосходство надо всеми, включая самого Момота; некоторые грозились превратить его в лягушку или кузнечика, но однажды аудитория ахнула, увидев, как сама колдунья превратилась, перестаравшись, в козочку. Воливач не поверил и правильно сделал, так он на миллионы телезрителей единичка. И Момот единственный. Колдуньи писались прямо в зале…
Так о мощном привороте:
— Я делаю так, потом так, — руками показывала пожилая тетка этот самый мощный приворот, и Воливач сразу понял: эту глупую бабу, ради пары копеек пошедшую на охмуреж, Момот срежет сразу.
— А руки мыли перед пасами?
— Когда как, — простодушно отвечала тетка. — Тут чтоб душа, дух чтобы изошел, душа, она легкая, к ей особливо надо.
— Вы с грязными руками забирались в человеческую душу? — ужаснулся Момот вполне естественно и обратился к судьям: — Высокочтимый суд, трое клиентов подсудимой показали, что после общения с ней начали страдать острым расстройством желудка, двое нажили экзему, и масса заявлений, — потряс он над головой кипой бумаг, — показывают, что никакого мощного приворота не случилось, а троих пациенток даже избили мужья при-во-ра-чи-ва-е-мых, — закончил он по слогам.
«В Якутию на поселение», — вынес свой безошибочный приговор Воливач и не стал дожидаться конца этого дела. Пока начнут рассматривать другое, он сочку попьет, бутерброд съест перед новым спектаклем. Народ на гадалок доносил хорошо, требуя возмещения моральных и материальных убытков. Их возмещали. За счет гадалок, И хлеба получил народ, и зрелищ.
Вторая подсудимая оказалась классическим представителем черной магии: акульи глаза, тройной подбородок, короткая шея и мощные телеса под бесформенным хитоном с блестками. Подчеркивала наряд магэссы шикарная прическа. Воливач оставил и сок, и бутерброд: от таких магэсс был самый смак.
— Где это вы такую чудесную прическу делали? — задал первый вполне невинный вопрос Момот.
— Я посещаю салон Александра Тодчука. Я экстрамаг и могу доверить свою голову только экстрамастеру, — ответила она с глубоким значением.
— Надо же, — изобразил глуповатость Момот. — Я вот имею диплом Бернстайнской академии, а стригусь где попало. У вас тоже диплом Бернстайна?
— Подлинным магам диплом ни к чему, — холодно ответила магэсса.
«Ну, держись, — потер руки Воливач, — таких Момот стирает в порошок».
— А где ж это вы обучились экстрамагии?
— Я потомственный маг. Моему роду триста лет, — цедила магэсса, полагаясь на свои исключительные способности.
— Подсудимая, — начал атаку Момот, — перечислите род по отцовской линии. — Ни одна из гадалок не могла выстроить четкую линию своей защиты. Момот изыскивал всяческие лазейки.
— Это тайные имена, их в присутствии не называют, — выкрутилась на первый случай магэсса.
— Я помогу вам, — расщедрился Момот. — Ваш отец, Сквориков Николай Ильич, работал слесарем в жэке. Спился, попал под трамвай. Когда он успевал заниматься магией, если не просыхал?
— Как вы можете так о нашем горе! — давила на психику магэсса и лицо ее от холодно-надменного становилось более приземленным. — Папу слуги дьявола утащили, он самому Брежневу чакру направлял.
— А мунью? — грозно спросил Момот. — Почему он про мунью забыл? Кто ему дал право отделять чакру от муньи?
Магэсса ушло догадалась, что это издевка, и спрятала глаза в платочке, чтобы выиграть время.
— Вы будете отвечать за грехи отца. Земным судом или небесным наказанием?
Магэсса посчитала, что может переиграть Момота:
— Судите земным.
— Статьи нет. А за свои отвечайте сами. Кстати, ваш папа с пятнадцати лет стоял на учете в вендиспансере. Что ж этот маг себя от хронического триппера не излечил? — спросил Момот и деловито осведомился: — Перейдем к делу?
— Не надо, — раздалось глухо из-под платочка.
— Правильно, — удовлетворенно сказал Момот. — Дедушка всю сознательную жизнь стучал на ЧК, ГПУ, МГБ и КГБ. Кличка «Орел». С восьми утра до шести вечера он возвышался над прилавком магазина вторсырья. Если вы поведаете о его магических сеансах, готов выслушать. Суд зачтет вашу искренность.
Молчание.
«На десятку за Северным полярным кругом тянет», — отметил Воливач, весь в зале суда.
— Может, материнскую линию копнем?
Всхлипывание. Потом бормотание: «Безвинную судят, людям помогаю…»
— Тогда другой вопрос бескорыстной помощнице увечных и обиженных Богом: мочу для священного обтирания клиентов брали свою или посторонних? Может быть, святого Онания? Говорите правду, к вашим выкрутасам я готовился тщательно.
— Дочери, — зарыдала магэсса по-настоящему. Она поняла: десятка корячится и не прическу надо было готовить, а защиту.
Момот хитро обошел уложение об адвокатской защите: он выделил суды в разряд относящихся к не познанным полно энерго-информационным процессам и предложил называть их гражданским расследованием. Если подсудимый нарушал Уголовный кодекс, он автоматически подпадал под его статьи. Чаще всего так и случалось.
— Высокий суд. Вот справки из того же вендиспансера, где стоит на учете дочь подсудимой, которая от рождения страдает наследственной гонореей. Впрочем, и мать на учете…
Дали зал, зашумевший угрожающе.
— Тихо! — стукнул молотком по столу судья. — Удалю всех!
Ни в коем случае: попасть в зал заседаний стоило очень дорого, дороже концерта с первыми звездами. Установилась тишина.
— На лекарство же надо, будьте милостивы! — в голос поведала магэсса. За магию не наказывают, за триппер бьют нещадно.
— Вина подсудимой доказана! — Другой удар судейского молотка завершил и это дело, к неудовольствию Воливача.
«Эх, надо было поморить!» — досадовал он, как истинный рыбак на сорвавшуюся рыбину.
Третьей подсудимой стала молоденькая свистушка. Опрятно одетая, светленькая, держалась она очень мило.
«Дюймовочка!» — восхитился Воливач. Намечался комический спектакль: Момот умело готовил программу.
— Подсудимая, — обратился к ней обер-прокурор, — в чем заключались сеансы вашей магии?
— Я жрица любви, мой сеанс — минет. Что тут плохого? — искренне и вежливо отвечала она.
Момот даже стушевался:
— Не знаю, не пробовал…
— Это очень хорошо, господин прокурор, — отвечала девушка.
— Это в каком смысле?
«Во! — потер руки Воливач. — Самый смак!»
— В прямом, Георгий Георгиевич, — назвала она Момота по имени-отчеству, чем еще больше понравилась и судьям, и залу. — Это обычная магия экстаза. Я и объявления в газеты давала: даю радость и расслабление, магия храма Астарты. Никого не обманула.
«Давай-давай! — подбадривал Воливач. — Дави обер-прокурора!»
— Допустим, — отвечал, собираясь с мыслями, Момот. — Но вы нарушали Закон о запрете половых контактов по сговору вне соответствующих мест.
— Георгий Георгиевич, вы ошибаетесь, это не половой контакт, это французская любовь! И если бы хоть один мой клиент пожаловался, я готова понести суровую кару, — очень прочувственно произнесла она. Аудитория хотела не смеяться, а ликовать от прилива чувств. Мужчины — по-своему, женщины — от природной стыдливости, что они красиво демонстрировали.
— Но вы принимали и женщин…
— Да, многие хотели научиться. Я и учила. Глупых — на морковке, умных — на практике…
— Вы открыли школу разврата? — ужаснулся Момот.
— Не открывала, говорила учиться на мужьях и любимых. Мужчин надо любить и в непогоду, — наставительно ответила она, и мужская половина ответила гулом одобрения.
— В таком случае выбирайте, где будете отбывать наказание: Таймыр или Якутск?
— О-о, — испугалась девушка. — И там с этим плохо?
Зал взорвался хохотом, а Воливач схватился за бока от смеха.
— Тихо! — зычно остановил повальное веселье председатель суда. — Дайте слушать!
Зал притих не от угрозы выдворения: многих одолели колики.
— Так все же где? — едва сдерживался Момот.
— Где скажете, — ответила она, и зал торжествовал ее предстоящую победу: повинную голову меч не сечет. — А может, я останусь здесь? Я накопила денег, учиться пойду, работать…
— Это решит суд, — послышалось сочувствие в голосе Момота. — И если вы не станете больше работать осведомителем в конторе Воливача.
«Чтоб ты скис!» — разозлился Воливач. Не первый раз Момот планомерно бил его под дых.
— Меня заставил сам господин Воливач, — тихо ответила она, и Воливач выпучил глаза: убей Бог, он впервые видит эту свистушку!
— Как это случилось? — спросил Момот в напряженной тишине.
— Однажды он пригласил меня для услуг в офис, даже машину прислал…
— Воливач — в офис? — переспросил Момот. — Вы не ошиблись?
— На Сивцев Вражек, — подтвердила девушка. — Там другие девочки были.
— Обождите, — остановил ее Момот: Воливач славился своим пуританством. — Как он выглядит?
— Как Воливач. Седоватый, низковатый.
— Вы не путаете?
— Какая разница? Я фамилий не спрашиваю.
«Лжет, курва!» — вскочил Воливач.
Момот догадался.
— Вы раньше видели его? — спросил он.
— Только на плакатах к выборам.
— Деточка, седоватый и низковатый — это Лемтюгов.
— Ну и что? Я все равно больше не буду сотрудничать. Обещаю.
Настроение Воливача сразу испортилось, телевизор не пленял больше. Один праздник был в жизни, и тот испортили.
«Где же эта курва Лемтюгов запропастился! — сжимал от гнева кулаки Воливач. — Развлекается, сука, от моего имени!»
Разврата Воливач не терпел, за что многих подчиненных убрал с Лубянки без оправданий. Была нужда, ехал к постоянной любовнице. Жена умерла десять лет назад, еще при ней он завел этот порядок: жена страдала эрозией матки.
Позвонили по сотке: Лемтюгов прилетел, направляется к нему.
Сообщение оторвало от неожиданно печальных мыслей. Нелепо сложилась его семейная жизнь, нелепо погиб в Чечне единственный сын, и невестка увезла внука в Архангельск к матери, вторично вышла замуж за рядового таксиста…
«Черный вы какой-то, папа Виктор, изнутри черный. Оттого и болеют рядом с вами и беды», — откровенно сказала она на прощание, и Воливач не обиделся на северянку: она всегда была честной, под стать сыну… А у него трудная ноша, обижаться не пристало.
И нет его вины. Живет так, как понимает жизнь, а жизнь — процесс выживания. Заработал — потрать, лишнего не бери.
Несмотря на хохот с экрана, он к телевизору не вернулся. Полил любимые восковые плющи, дожидаясь Лемтюгова.
Встретил его без эмоций.
— Договор таков, — сообщал о поездке Лемтюгов. — Китайцы начинают наступление от Иркутска до Хабаровска, а мы начинаем освободительную борьбу от Питера до Екатеринбурга. Заверил твоим именем.
— Какое наступление? — ошеломило Воливача.
— Виктор Вилорович, ты чего невинные глазки делаешь? Сам послал договориться, я и договорился.
Воливачу показалось, что сейчас его спалит внезапный жар и пожрет дотла, голос перешел в рев:
— Ты что натворил!
— Ты чего орешь? — вскинулся Лемтюгов. — Как грязная работа — Лемтюгов? Чтоб ни пятнышка на тебе? Вместе заварили кашу, вместе отвечать будем!
— Под трибунал отдам!
— В гробу я тебя видел, — пренебрежительно ответил Лемтюгов. — Хватит тебе петлять.
— Ах ты… — двинулся на него набыченный Воливач. Лемтюгов выхватил пистолет.
— Стоять!
Реакция оказалась обратной. Вид оружия взбесил Воливача окончательно. Никогда в жизни в него не целились. Он взревел и прыгнул на Лемтюгова. Выстрел прозвучал. Не целясь, Лемтюгов вогнал пулю в лоб нападавшему. Непонимающая гримаса — и следом Воливач рухнул на пол.
Осторожно косясь на тело, Лемтюгов обошел его стороной, подумал, присел на корточки и пощупал пульс. На нуле.
— Натворил дел, дурак…
Лемтюгов обтер рукоятку пистолета и вложил его в ладонь Воливача. Не долго раздумывая, он вышел наружу и сообщил своей и охране Воливача:
— Воливач застрелился.
Охранники восприняли это спокойно. Похожего они ожидали последнее время. Король умер…
— Павел Григорьевич, как поступить?
— Вызывайте неотложку, милицию, чего там в таких случаях надо. Обычная смерть трусливого засранца.
Самоубийство шефа разведок Лемтюгов комментировал сам в вечерней программе. Внезапная смерть шокировала многих, но куда более ошеломляющим следовало сообщение потом:
— Самоубийство одного из высших руководителей государства не случайно. Последнее время Воливач вынашивал план захвата власти насильственным путем. Не последней в этих планах была иностранная интервенция. Чтобы этого не случилось, нашим службам пришлось проникнуть в самую гущу событий. Я благодарен всем, кто ценой собственной жизни предотвратил страшные последствия.
Выступление было чрезвычайным, вместе с Лемтюговым в студии находился Гречаный. Он сразу понял, что «ценой собственной жизни» расплатились с Лемтюговым участники переговоров. Концы в воду. Предоставленным документам Гречаный не поверил, как не поверил и вполне логичным доводам Лемтюгова, но случай сам шел в руки. Если подличают, прикрываясь, одни — можно использовать случай по назначению.
— Нас давно настораживали передвижения китайских войск вдоль российских границ. Зондаж по дипломатическим каналам пользы не дал. Зато сейчас могу сказать россиянам: завтра в Москву прибывает японская делегация во главе с премьер-министром для подписания мирного договора и договора о взаимопомощи.
Без комментариев. Смысл дошел до всех. Нос Лемтюгова опустился. Теперь его самого обвели вокруг пальца, его методом.
За день до подписания долгожданного договора в столицу приехал Тамура вместе с Луцевичем. Точнее, Луцевич из Швейцарии полетел в Японию и привез Тамуру загодя: Хироси Тамура официально входил в состав делегации — самый богатый человек планеты.
— Я не вижу моего друга Игоря, — оглядел встречающих Луцевич. Гречаный замялся, Бехтеренко потупился. — Не понял…
— Увидишь, — буркнул Гречаный. — Позже.
— Семен, говори сразу, — увлек его в сторону Луцевич.
— Да ничего особенного, — стыдился все же поведать правду атаман. — Влюбился козел старый. Отошел от дел.
— Только и всего? — оттаял Луцевич. — Это жизнь, а я-то о противоположном подумал.
— Какая жизнь? Мы на него так надеялись! Слушай, — зародилась идея у Гречаного. Он вообще-то целиком надеялся на приезд Луцевича. — Помоги вызволить мужика?
— Господи, да что за ведьминские дела!
— Ведьминские, — подтвердил Гречаный. — Такая краля выискалась! Игорь снял дачу в Карпово и безвылазно с ней, из дому не выходит, тощий стал!.. Еще и охрану выставляем, — жаловался он. — Племянница Момота, а Георгий за Судских и роман их вдвойне отрабатывает.
— Какое кайфовалище! — расхохотался Луцевич. — Замена есть, и генерал наш влюбился! Давай-ка, Сема, занимайся нашим японским другом, а я ненадолго к Игорю махну. Весело тут у вас: китайцы под боком, а Игорьку шлея под хвост. Исхудал, говоришь?
— Не то слово, — кивнул Гречаный. — Напрочь на семя изошел.
Гречаный доставил Тамуру в свой загородный особняк, предложил отужинать накоротке. Тамура выразил согласие. Гречаному он доверял, а известие о романе Судских воспринял тепло: еще один человек из его друзей не останется сирым.
Освежившись с дороги, Тамура вышел в гостиную к столу. Гречаный старался, был очень предупредительным.
— Давайте проще, — сказал Тамура. — Я ведь друг вам?
Гречаный без слов обнял Хироси.
По глотку сухого вина за встречу и без экивоков перешли к животрепещущей теме. От Хироси зависела судьба сограждан. Переселяться в Россию или еще куда зависело от его решения.
— Как долго продлится двоевластие в России?
— До выборов, — прямо ответил Гречаный.
— Но пока неизвестно, кто победит.
— Я не любитель бравады и отвечу честно: после смерти Воливача и заявления Лемтюгова наши шансы практически равны.
— А почему бы не перенести выборы? На границе напряженная ситуация, вас поймут.
— Не поймут. Люди устали ждать, проявляют открытое недовольство, даже казаки недовольны. Лемтюгов может воспользоваться случаем и спровоцировать бунт. И мы никак не договоримся с обитателями Зоны. Они категоричны: не сможете решить проблемы без оружия, достанется и правым, и левым. Без разбора.
— Они действительно способны на это?
— Приходится верить. Неделю назад Лемтюгов распорядился послать на разведку в Зону два штурмовых вертолета. Сгорели, как спички, еще на подлете. А в Заире особенный случай, не знаю, как увязать: прекратились столкновения враждующих племен из-за дизентерии. Как в атаку, так солдат понос обуревает. Я порой крепко задумываюсь, что за сверхъестественные силы подчиняются обитателям Зоны? Пока Зона — единственный сдерживающий фактор против откровенной резни в России. В стране много иноверцев, иностранцев, готовых упрочить свой статус во время смуты. И все требуют выборов.
— Тогда, если верить фактам, агрессия вам не страшна?
— А бог ее знает. Не берусь предполагать, — задумался Гречаный на момент. — Почему же тогда диверсанты-сербы вырезали беспечно спящих солдат-хорватов? Другая вера? Не думаю. Мне кажется, сверхъестественные силы не защищают беспечных, тех, кто совсем уверовал в защиту их.
— Господин Гречаный, а какова судьба того мальчика в Зоне? — полюбопытствовал Тамура, и неспроста. Гречаный решил открыться:
— Сначала ребенок был под надзором Судских, потом его перевезли в другое надежное место.
— Вы не корите Судских, — вступился Тамура. — Любовь не подвластна законам. И кто его избранница?
— Племянница Георгия Момота, — не открывал тайны Гречаный, все об этом знали.
— Это отец микросенсорики? Я хорошо знаком с его теорией.
— Точно, — кивнул Гречаный, не придав словам Тамуры значения, и заспешил, чтобы не продолжать неприятную для него тему. — Очень смышленый мальчуган. Восемь лет, а как умно рассуждает! Уже неплохо говорит на немецком, английском, даже японский взялся осваивать. Давно пишет, читает, а как считает в уме!
— Феномен.
— Еще какой! Для восьмилетнего возраста развитие юноши…
Рассказ Гречаного прервал сигнал аппарата мобильной связи. Кто бы мог быть? Просил не беспокоить. Не иначе случилось ЧП…
— Слушаю, Гречаный, — оставил он веселость тона.
— Семен, а друзей в гости не приглашаешь?
— Ты, О лежка?
— Кто ж еще? И гамузом.
— Ну ты кудесник! Ты с какого боку к нему подъехал?
— К боку его кралечки. Эх ты… К мужику через желудок подъезжают, а к даме через ушко. Гони вертолет, Сема!
Проницательный Тамура спросил, хотя русского языка не знал:
— Как я понял, господин Луцевич везет господина Судских?
— Еще и с подругой! А как вы догадались?
— Я хорошо понимаю мимику и нейтронное колебание поля мозга.
— Да? И что это такое?
— Это древнее искусство.
— Японское?
— Оно одинаково известно многим. Господин Луцевич владеет им безукоризненно. Это помогло нам сблизиться сразу. Древнее русское искусство боя — «буза» — основано на этом.
— А в чем его секрет, Тамура-сан?
— Секрета нет. Это качество, доступное немногим. В своем роде отклонение от норм развития в лучшую сторону. Животные, например, обладают им, заранее предчувствуют опасность. Оно зависит от верхних долей мозга. У Луцевича они развиты хорошо, поэтому он без усилий уговорил Судских.
— Да он подругу Игоря уговорил, — не хотелось Гречаному разочаровывать японца, но сорвалось с языка.
— Вы не знаете, — отрицательно покачал головой Тамура. — Женщина тут ни при чем. Ни с того ни с сего она бы не поехала. Сами спросите господина Судских. А если вовсе быть откровенным, это господин Момот дал лекарство господину Судских под видом своей племянницы.
Гречаный посмотрел недоверчиво и недоуменно одновременно.
— Это так, — ответил на молчаливый вопрос Тамура. — Вы знаете теорию микросенсорики господина Момота?
— Вскользь.
— А она как раз о прогнозировании человеческих поступков, их предопределенности, которую можно привить роботам. Он очень правильно рассчитал дозу именно нужного лекарства и дал ее господину Судских, чтобы вернуть обществу, а господин Луцевич стал блестящим нейрохирургом благодаря этой теории. Это уже боги, господин Гречаный.
— Себя вы к ним не причисляете.
— Это необязательно, — скромно ответил Тамура. Он помолчал и закончил неожиданно: — Мне очень жаль господина Воливача. Лемтюгов — грубый ремесленник, он может нарушить тонкие нити.
Гречаный так ничего и не понял. Стрекот заходящего на посадку вертолета оторвал его от содержательной беседы.