5 — 29

К середине августа Россия стала напоминать Чечню под увеличительным стеклом. Сбылись проклятия. Ползучий переворот принес ползучую войну. Растерзанная этой гадиной, она истекала кровью. Воинские части то занимали какие-то рубежи, то перемещались на прежние позиции, кого-то давили огнем стволов и гусеницами танков. Армии противостояли такие же мальчишки в такой же форме с одинаковым оружием. Каждая сторона призывала остановиться и — продолжала стрелять.

Президент назвал Комитет национального спасения кучкой авантюристов. Комитет, в свою очередь, призывал россиян покончить наконец с тиранией большевистской касты. Те и другие были россиянами. Патриарх проклял тех, кто втянул страну в междуусобную бойню. Имен не назвал. Люди выжидали, когда хоть что-то прояснится. Со стен и заборов на них глядели с расклеенных плакатиков лица преступников, за поимку которых обещаны высокие вознаграждения. Одних ловили большевики, других — Комитет. Попадались и те, и другие: кому не хочется заработать и как-то пережить смутное время.

Развелось не считано пророков и кликуш. Вместе с объявлениями о поимке смутьянов стали появляться их рукописные пророчества о пришествии конца света, о начале суда Господня над Антихристом. То пророк Илия, то девственница бабушка Фефела призывали народ покаяться и уповать на милость Божью. И опять люди отмалчивались. Вот приедет барин…

А кому говорить? Где этот барин с микрофоном и телекамерой? Ждали, когда проявится. Молча прочитывали плакатики с именами преступников и не торопились каяться.

Не было среди смутьянов атамана Гречаного, но авторитет его силы рос. Люди передавали друг другу новости о том, как там-то перешел на сторону казаков полк и отказался защищать горком партии, а в другом месте целая дивизия стала казачьей и не выходила из лагерей, и вообще здорово, что 2-я воздушная армия стала казачьей и вот-вот начнет бомбить эти сраные райкомы большевиков. Тихо радовались и ждали, когда наконец придет освобождение и от коммунистов, и от путчистов.

Желая освободиться от большевиков, люди тем не менее равнодушно проходили мимо зданий райкомов, внушительно окруженных бронетехникой и милицией. И никто в глаза не видел этих партийных секретарей и помощников. Где они жили, чем питались, кто их стриг, обстирывал, кому нужно выразить возмущение, — есть, но нету. Будто фантомы сумасшествия прижились в людском организме и не проявляются до поры, а к райкомам не подойти на сто шагов, ближе — стреляют без предупреждения.

Удивительно, так одна группа кровяных телец защищает гнездо стафилококка, не давая другой группе уничтожить заразу, а стафилококк потихоньку набирается сил и убивает организм; удивительная штука — природа взаимоотношений.

Весь мир напряженно следил за событиями в России.

И не так, в сущности, были опасны большевики, как те, кто нагулял вес в мутной и грязной водице. Кучкуя вокруг себя себе подобных, они искусно мутили воду. Была среда для проживания, длилась смута. Любой мальчишка в России знал, что война в Чечне длилась так долго и бестолково по одной причине: это было выгодно авантюристам, примазавшимся к власти. И мог спокойно перечислить фамилии мерзавцев. А вот кто сейчас мешает ему ходить в школу — ни сном ни духом. Какие-то мерзавцы…

Начальник «милиции нравов» генерал-майор Мастачный за свое будущее не опасался. Кто бы ни победил, он всего лишь исполнитель и верен присяге, данной президенту, избранному народом. В самом начале путча ему предложили возглавить МВД. Какой хохол откажется? А Мастачный отказался. Горячее креслице. А ему на прокорм хватает и у себя. Созданные им ОПРы — отряды постоянного реагирования— в народе сразу окрестили «опричниной». Их боялись, ненавидели, желали разборки в аду, а за что — никто не мог объяснить. Более того, когда вооруженные бандиты врывались в жилища граждан, чаще всего их спасали опровцы, жестоко подавляя нападавших, но чаще всего, когда скованных бандитов увозили, хозяевам оставалась разгромленная и разграбленная квартира. И жаловаться некому. В таких случаях Мастачный от себя лично приносил извинения: условия военного времени, фронтовой город, какие там сережки-колечки, скажите спасибо, что в живых остались. Судов над бандитами не было. Шушукались, якобы их расстреливали немедленно по законам военного времени. Хвалил себя Мастачный за умную мысль создать эти отряды. Пускай правые истребляют неправых, его время придет, его будущее прочно.

В прошлом остался Христюк. Старого дружка пришлось убрать в первую очередь: много знал. Настоящее зыбко, но в нем живут многие, кто нужен Мастачному для будущего.

По утрам он обходил камеры предзака, словно хозяин клетки с кроликами.

— Как в 16-й? — спрашивал он, заглядывая в глазок.

— Плюется и молчит.

— Без зубок и плюется, — изображал возмущение Мастачный.

В 16-й находился Бехтеренко. Правая рука Судских, он мог рассказать много интересных вещей. Нужных вещей. Молчит.

— Пробуйте психотропные, хватит ему отмалчиваться, — распорядился он с некоторым сожалением, бросая последний взгляд на вспученное кровавое месиво, которое было еще неделю назад лицом генерала Бехтеренко, его обидчика.

— А как у нас 22-я? — приникал он к другому глазку.

— Плачет…

В 22-й находился весельчак Гриша Лаптев. Его не избивали. Круглые сутки при ярком свете он слушал песни Наточки Севеж. Многое перенял Мастачный у своего главного обидчика Судских. Судских пока нет, не попался, а Гриша Лаптев — вот он, на расстоянии вытянутой руки. И нужен Мастачному позарез.

— Здравствуй, Гриша, — говорил он ласково, и Григорий вздыхал облегченно: противен ему хозяин здешних мест, но его приход означал тишину.

— Все никак не вспомнишь? — задавал он обычный вопрос, и Лаптев отрицательно качал головой.

В этот приход Мастачного, сорок второй по счету, он не сделал этого. От непонятной болезни вздулись вены и любое движение приносило острую боль.

— Как же ты плохо выглядишь, — сокрушался Мастачный. — Ну что тебе стоит сказать, где эти несчастные дискетки, и конец твоим мучениям.

В каждый приход своего мучителя Лаптев говорил себе: «Все, больше не выдержу, расколюсь». Терпел. Сегодня было особенно дурно. Никогда он не ощущал себя уверенным в форменной одежде, не считал настоящим полковником и не готовился к особым испытаниям. Как переносил их, объяснить не мог. Омерзительным было его нынешнее состояние, еще противнее этот оборотень с ласковым тявканьем врачующегося шакала.

— Я же отвечал, — с трудом ворочал языком Григорий, — все погибло во время обстрела моей лаборатории.

— Эх, Гриша, Гриша, — участливо вздыхал Мастачный. — Не было их там. Ты унес. Ну скажи, где спрятал?

Григорий молчал, экономя силы, и размышлял мучительно: как же это он, умный, не чета этой мрази в генеральской форме, отчаялся, должен умереть, а тупица переживет смуту, выживут его дети, внуки и понесут в себе дальше по жизни бациллы зла и уверенность безнаказанно творить его.

— Ладно, — решился Лаптев. — Я составлю копии программ.

— Гриша, зачем ты меня за дурачка считаешь? Копии нужно месяца два готовить, а за это время казачки живо образумят наших партийных придурков. Найди мне старые. Вон какой ты плохой, недели не протянешь…

Из всего, вытянутого у Лаптева, в голове Мастачного кое-что осело. Что «красота» — это термин такой из физики элементарных частиц, что би-кварки способны влиять на Бета-распад, а это — новейшая страница науки и цивилизации, где люди перестанут бояться атомной бомбы и радиации. Ну и что? Это не товар: ни продать, ни поторговаться. Дискеты нужны, маленькие такие кружочки, там все обсказано, с формулами, со всеми шкварками. В России уже стойко пахнет паленым, а он мужчина в соку, успеет еще побаловаться и шкварками, и девочками, и деток на ноги поставить успеет…

— Я сделаю за неделю.

— За неделю? — обдумывал предложение Мастачный. — Что надо?

— Пару хороших компьютеров, модем, Библию и помощника из нашего УСИ. А сначала привести меня в порядок. Я не работник.

— Сделаем! — решился и Мастачный. — Эй, кто там! Перевести в лазарет, психотропы снять, посадить на искусственную почку и ни в чем не отказывать!

«Вот чем они меня шпыняли… — догадался Лаптев. — Ну, сучара-шакал, обожди, дай только оклематься».

— Кого ж тебе в помощники?.. — задумался Мастачный: хитрит мужик или знает про Бехтеренко? Он смотрел на Лаптева пронизывающе, весь его мелкообманный нрав сопротивлялся непонятному, боялся прогадать, а Гриша не торопился. — Хай буде грец. Будет тебе помощник…

Григорий неслышно перевел дыхание.

— Только не обмани, Гриша, — вкрадчиво сказал Мастачный уже в дверях. — Я ведь жилки твои по одной выдергаю, как неделя пройдет. Хохол не москаль, это высшая раса.

«Где неделя, там месяц», — облегченно подумал Григорий.

Имени помощника Мастачный не назвал, но велел откармливать Бехтеренко и пытки прекратить.

В лазарете, осмотревшись, Лаптев понял, что деру отсюда не дашь: стальные двери и решетки на окнах. Посмотрим, решил он, безвыходных помещений не бывает, зря, что ли, он полковник УСИ…

Проснувшись наутро, а проспал он сорок восемь часов кряду, он не ощутил боли, не увидел взбугрившихся вен. И что-то еще несло свет и облегчение. Он глянул в зарешеченное окно и обомлел. Зелень, пожухшую до срока от летней жары, плотно облепил снег, солнце светило ярко, с искренней силой.

В Москву вошел конь бледный.

В ночь на празднество Преображения Господня сместились сроки и лик небес очистился. Москвичи не знали, радоваться очищению или новая беда пришла к ним. Погиб урожай на дачных участках, грядет голод и суровая зима. Кто спасет их? Вечно пьяный президент? Ему не верили. Комитет национального спасения? Его не знали. Москва зашевелилась: голод — не тетка.

Мастачный стал получать тревожные сообщения: в Лианозово заманили в ловушку и перебили отряд ОПРа; в Отрадном взорвали опорный пункт, погибло пятнадцать опровцев; неизвестные забросали гранатами казарму ОПРа на Садово-Кудринской.

«Надо поспешать», — смекнул он.

А Лаптев показывал расчеты с непонятными формулами и требовал обещанного помощника. Черт с ним, махнул рукой Мастачный и велел доставить в помещение лаборатории Бехтеренко.

Сегодня ему было не до Лаптева, не до Бехтеренко, сегодня, может быть, главная операция за всю его службу: через стукачей стало известно, что в районе Сорокапятки обнаружен опальный генерал Судских со своей бандой.

«Нет, это дело тупым армейским полковникам не доверю, это мое личное дело!»

И вот ведь незадача! Снег выпал, навалило по пояс, не пройти, не проехать! Отложить операцию — уйдет Судских, осуществить — как бы самому не влопаться. Банда передвигалась в Москве и окрестностях неуловимо, совершая теракты, выполняя приговоры какой-то «Народной воли». Одно успокаивало: стукачи сообщали, что с Судских всего пять человек.

Изворотливый ум подсказал выход. Мастачный связался с Министерством обороны и выпросил десять единиц бронетехники, Просил пятьдесят с водителями, министр посмеялся: солярки нет. Ползучую войну сопровождал ползучий саботаж.

Усадив своих головорезов на технику, Мастачный выехал в район поиска. Предположительно, старая свалка за Сорокапяткой.

Храбрости Лаптеву не хватало, зато фантазии с избытком. Услышав через окно мощный гул многих двигателей, скопление опровцев, крикливые команды Мастачного, он сообразил, что шеф нравственников куда-то наладился с опричниной, а тут еще в лабораторию втолкнули, к его изумлению, Бехтеренко.

— Святослав Палыч! — кинулся к нему Лаптев. — Какими судьбами? Вы ли это?

Да, это был Бехтеренко. Беззубый, шамкающий, но вполне пригодный боец, гроза нравственников.

— Хахими шутбамы? Он шпрашиваеш…

— Ясно, Палыч, — прослезился Лаптев. — Ты помолчи, а я ситуацию обрисую. Есть шанс в суматохе выбраться отсюда. Ага? — Бехтеренко кивнул. — Я сейчас на арапа повод найду и — ага.

Едва за воротами Управления стихли моторы, Лаптев вызвал охранника.

— Надо шустро, очень шустро, — подчеркнул Лаптев, — как распорядился генерал Мастачный, проехаться по магазинам и закупить недостающее оборудование. Я составил список, — сказал он с замиранием сердца.

— Какие магазины, парень? — с ленцой ответил охранник. — Пункты выдачи помоев, очередь в километр — не хотел?

— На складах надо искать, — осмелел Григорий.

— Это с начальством решай, — отмахнулся охранник и вызвал лейтенанта.

— Приказ шефа: ни в чем не отказывать! — напирал Лаптев.

Лейтенант связался с дежурным по Управлению. Приказ Мастачного, неординарность просьбы — у майора-дежурного голова пошла кругом.

— А сам бы смог? — дошло наконец до майора, что всякие диоды-триоды — страшная гадость.

— Я бы смог, да у меня здесь работы невпроворот, — охамел Григорий. — Мне Мастачный ради спешки вот этого прислал, — указал он на Бехтеренко.

— Ты хоть подскажи, что делать? — заволновался майор. Службой он не особо дорожил, а головой — да.

— Ладно, — дал себя уговорить Лаптев. — Мы с ним прокатимся по точкам, подыщем искомое.

— Вдвоем не отпущу, — засомневался майор. — Зачем вдвоем?

— Он знает, где, я знаю, что. Решай сам…

Майор нашел решение. Дав усиленное сопровождение, он посчитал миссию исполненной. Шеф любил сообразительных.

Выгорело! Мастачный укатил на свалку, Лаптев с Бехтеренко поехали своим путем. Сопровождающие и там и там особой прыти напрягаться не выказывали.

Как на любой российской свалке, за Сорокапяткой гнездились бомжи. Милиция давно махнула на них рукой: поживиться нечем.

«Ан пригодились! — довольно размышлял Мастачный. — Среди бомжей Судских укрывается. Так, значить… От трассы к свалке ведет мощеная дорога, а за свалкой болотина. Значить, я их за свалкой, как зайчиков, переловлю».

По трассе техника прошла сносно. Снег не подтаял, и мощные скаты давили его. На грунтовке бэтээры заелозили, и Мастачный досадовал на задержку.

Бомжи быстро смикитили, что за напасть с ревом приближается к местам их обетования: облава. И не совсем по их души. Признанный вожак стаи по кличке Косорукий велел шустро уходить через гати по краю болотины.

— А че нам облава? Че с нас взять? — не хотела двигаться с насиженных мест стая. По снегу, черт-те куда, а тут хорошо зарылись в норы, тепло и не каплет.

— С нас-то взять нечего, а вот соседи на том краю окопались опасные. Чекисты! Че, не смекаешь? Их ловют — и нам хана.

— А че, бля, делать, пахан?

— Не блякать, а бабакать! Или уходить вместе, или вместе отмахиваться. У них и валье в избытке имеется, сам видел, под кузов сгоревшего автобуса натаскали.

— Слышь, Косорукий, а у них там баба икряная. Чево чекисты таскают ея?

— Може, сродственница, отбили где, прячут…

Косорукий велел всем держаться кучно шагах в двадцати, пока он поведет переговоры.

Его приближение незваные гости встретили настороженно. Вроде такие же бомжи, в рванье, а сапожки фирменные, не сбитые и на шипах, телогреечки с боков оттопыриваются, а глаза не потухшие от сурового житья бомжей. А девица есть, на сносях…

— Здорово ночевали, — снял треух Косорукий. — Кто старшой будет? Покалякать надо.

— Калякай со всеми, — откликнулся один, заросший по самые глаза.

— Беда, мужики, супостат едет.

— Слышали…

— Дак вот, решили у вас помочи просить, свою предложить. На десяти колесниках едут, на броне человек по десять да внутри…

— Многовато, — сказал заросший. Голос его показался страшно знакомым Косорукому, и сам он, вглядевшись, подался вперед.

— Здорово, стрелец!

— Вот так встреча… — опешил вожак. — Здравствую, гражданин начальник. — Стало быть, уравняла нас жисть.

— Здорово, чертила! — кинулся к нему заросший. — Что ж ты сбежал тогда? Я ж тебя так разыскивал!

Косорукий посуровел:

— А нам что барский гнев, что барская любовь — все одно плохо. С твоей отметины рука скособочилась.

— Прости, — опустил голову Судских. — Позже сочтемся. Ты, как я понял, с помощью пришел?

Косорукий свистнул. Ватага приблизилась.

— Кто с вальем обращеться могет?

Ватага недружно заговорила.

— Так не пойдет, — остановил Судских. — Построиться в ряд.

— Началось, — загомонили.

— Робя, не до обид, — вмешался Косорукий. — Я, может, на этого человека смертельный зуб имею, а подчинюсь без всяких яких. Слушать его за старшего.

— Кто знает оружие — шаг вперед.

Вышли все.

— Не верится, — нахмурился Судских.

— А ты поверь, мил человек, — сказал кто-то из ватаги. — Почитай, все служили в светлые годы коммунизьма.

— Бурмистров, Левицкий, Смольников, раздать оружие и гранаты, — окреп голос Судских. Сам к автомату прикипел с мая.

— Как тебя зовут-то, стрелец? — спросил он Косорукого.

— В миру Олегом звали. Олег Буйнов.

Натужный рев и хлопки двигателей стали ближе.

— С полчаса еще, — сказал Судских. Буйнов понимающе кивнул.

Зная окрестности много лучше Судских, он предложил занять оборону с краю свалки, в осиннике, вытянуть на себя основную массу опровцев, встретить неожиданным огнем, ошеломить, а потом группами отходить на возвышенность. А там видно будет.

— А там вертолет будет за нами, — подытожил Судских.

— А за нами? — искоса поглядел на него Буйнов.

— Транспортный вертолет принимает до взвода, а нас всего двадцать три, — без укора ответил Судских.

— Слышь, командир, а зачем бабу с собой таскаешь?

— Так получилось, — вздохнул Судских. — Через кордоны ей пройти было легче. Особое задание выполнила. Да вот задержались.

— И все же красиво нас жизня уравняла, — засмеялся Буйнов.

— Бывает, — засмеялся и Судских.

— Я тебе один анекдот хороший про это расскажу, — расслабился Буйнов. — Сидят на обочине два бомжа вроде нас, и один другого спрашивает: вот говорят — коммунизм, коммунизм, там все такое справное для житья, а мы с тобой и не ведаем, каким боком к нему приладиться. Узнать бы у кого. Другой и отвечает: давай спросим у знающих, кто на машинах катается, они, почитай, в коммунизме живут. Один вы* смотрел приближающуюся машину, пошел к ней, а другой ждет. Остановилась машина, блестящая такая, и человек за рулем не с помойки. Спросил его бомж про коммунизм. Человек и отвечает: «Как бы тебе подоходчивее… Видишь, у меня красивая машина? Вот когда у всех будут такие машины — это и есть коммунизм». Поехал дальше, а бомж к корешу вернулся и говорит: «Как бы это попроще тебе объяснить про коммунизм… Вот у тебя котомка и у меня котомка, а когда у всех котомки будут — это и есть коммунизм».

— Спасибо Марксу и Ленину, — : засмеялся Судских, — Дошли наконец…

Помолчали. Чувствовал Судских, что-то выспросить хочет Буйнов.

— Спрашивай, — разрешил он долгую паузу.

— А вот скажи, командир, — кивнул Буйнов, — ради чего опять заваруха затеялась? Ты, надо полагать, в больших чинах, при машине и квартире, а партизанишь нонче. Только красиво не надо, по совести ответь. Русские завсегда о вере талдычат, а Библию не читают.

— Не отвечу, — свесил голову Судских. — В круговорот затянуло. Придет время, обдумаю, а нынче несет течение и несет. И где берег правильный, знаю, а не сопротивляюсь.

— Всегда так по Рассее, — согласился Буйнов. — Похватали топоры, накуролесили, покаялись истово и за старое принялись: теми же топорами отстроились, водкой налились и преем, нагреваемся от злобы — не по-нашему опять вышло, не так надо!

Судских усмехнулся. А вспомнилось ему, как Воливачу года два назад грыжу удаляли методом лапороскопии: три дырочки, и никаких порезов, через месяц следа не осталось. А Воливач Судских нет-нет и пытал: «Может, шарлатанство, а? Шрама-то нет…» Ну да — с грыжей не мается…

Ну да. Вот когда живот исполосован — это по-нашему! Страдать можно. И не глуп ведь Воливач, не Буйнов. Может, Буйнов умнее?

— Как бы ты поступил, стрелец? '— решился и Судских спросить.

— Я? — удивился Буйнов. — Я — как все…

Судских смолчал. Его молчания устыдился сам Буйнов. Высказал:

— Куролесим мы по причине заемного Бога. Своих он прощает, а с нас за все спрашивает, терпеть велит. Терпежа не хватает. Католики, сказывают, попроще Библию выдумали, Папа римский всякий раз ее заново подлаживает. А я бы просил Царя небесного отправить к нам другого посла. Нашего. Тогда все сладится.

— Думаю, сладится, — кивнул своим мыслям Судских.