LXXII

Первое, что сделал отморозок, оседлав португальца, — нанес ему болезненный удар по печени. Если бы не скафандр, который все-таки смягчил убойную силу железного кулака, Томаш, безусловно, отключился бы сразу, а так он задергался от жуткой боли, суча ногами, как младенец, но даже крикнуть не мог — дыхание перехватило.

— Это тебе, чтоб не бегал! — прохрипел разбойник. — А вот сдача за тот пинок! — Историк почувствовал, как мощный удар потряс его скафандр — да так, что визор шлема открылся, и лицо обдало холоднющим воздухом, а вслед за этим от еще одного толчка его тело отлетело в сторону. Затылком он сильно ударился о подставку конструкции, на которой хранились пластмассовые бидоны.

— Ай-ай! — острая боль пронзила левую скулу совсем близко к глазу. Томаш понял, что целью бандита стало его лицо, и инстинктивно прикрыл голову руками, свернувшись калачиком в ожидании нового удара. Но болевой шок случился в другом месте: казалось, кто-то снимает с него скальп. Открыв глаза, он увидел практически перед собой физиономию супостата, которому удалось вытащить его голову из разбитого шлема.

— Хорошо я вернул должок, а? Или добавить? — на окровавленном лице Сикариуса со сбитым набок носом появилось некое подобие улыбки. — Как говорится в Священном Писании: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать», — и, сменив тон на угрожающий, спросил:

— Где пробирка?

Томаш покачал гудящей головой.

— Не знаю.

Отморозок двинул Томаша кулаком в скулу — почти в то же самое место, где осталась отметина от его «ноги отмщения».

— Говори, сволочь!

Вот так португалец узнал значение оборота «посыпались искры из глаз». Он громко закричал от нестерпимой боли. Ему показалось, что и на его лице теперь не было живого места, а скула точно треснула.

— Пробирка, ну? — снова спросил Сикариус, отводя кулак в сторону, чтобы нанести следующий удар в ту же болевую точку. — Где она?

Томашу казалось, что все его тело — сплошная рана. Молчать, чтобы получить очередную зуботычину? Нет уж! Он легонько кивнул головой в сторону коридора, откуда только что прибежал.

— Там, сзади, — произнес он, преодолевая боль. — Я ее спрятал там.

Бандит посмотрел в глубь коридора.

— Макака ушлой оказалась, — выдавил он сквозь зубы, дернув португальца за скафандр. — Вставай! Пойдем, покажешь, куда ты ее спрятал!

Придерживая историка за скафандр, чтобы не сбежал, Сикариус подтолкнул его в сторону прохода, из которого тот недавно выбежал. Пошатываясь и постанывая от непроходившей боли, Томаш поковылял по коридору.

Он сразу же стал спотыкаться, потому что плохо видел дорогу: выяснилось, что в рабочем состоянии у него только правый глаз, а вот левый едва открывался из-за возникшей опухоли. А вдруг он его потерял? Даже страшно подумать об этом. Но от этого мерзавца можно было ожидать чего угодно. Неспроста же он ему цитировал Писание: «око за око, зуб за зуб»… Не приведи, Господи, к «глазу за нос»… Ведь так мощно пнул его.

— Шевелись! — приказал Сикариус, подталкивая свою жертву. — Показывай, где пробирка?!

Надо было срочно придумать что-то новое, какой-то новый план действий. Но что он, теперь уже одноглазый и побитый, мог сделать, являясь фактически пленником этого терминатора? Надо как-то выкручиваться, иначе — конец! Эх, если бы у него было хоть какое-то оружие! Увы, только руки, но что толку от них, если рядом этот суперубийца. Скорее всего, даже самый настоящий боксер-профи вряд ли смог бы его нокаутировать. И они оба это знали — вот в чем проблема… Он, конечно, в состоянии неожиданно и коварно стукнуть своего мучителя, но ведь расплата за это неизбежна.

Пока эти мысли проносились молниями SOS в голове историка, пытавшегося найти хоть какой-то вариант спасения, они добрались до того места, где Томаш спрятал пробирку с сокровищем.

Вон там она, на полочке, в ряду таких же, подвешенных на металлической конструкции. Они все были практически «на одно лицо», но только в одной из них находилась, как говорится, жемчужина коллекции — ДНК Иисуса. Итак, остановиться и вручить этому подонку сокровище? Или лучше пройти мимо и увести его подальше? А что потом? Чего он добьется, ходя с отморозком по рядам? Все равно тот, в конце концов, догадается, что его водят за нос, а скула и заплывший глаз Томаша не выдержат нового испытания..

— Она здесь, — произнес португалец смиренным голосом, показав на металлическую структуру с пробирками. — Одна из этих вот, — выдохнул, признавая свое поражение.

Внимание Сикариуса полностью переключилось на ряд однообразных пробирок, подвешенных на конструкции.

— Какая из них?

Томаш повернулся, чтобы показать нужный сосуд, но его правая рука не стала задерживаться на полдороге, а наоборот, ускорившись, нанесла удар что было мочи по носу воина сикариев. При нормальных обстоятельствах господин профессор незамедлительно получил бы не просто достойный, а скорее смертельный ответ. Однако тут случай выдался особый: португалец прекрасно представлял себе, что испытывает человек, которого повторно стукнули по больному месту. Поэтому второй удар по уже смещенному набок носу да еще рукой, заботливо перебинтованной и чем-то укрепленной врачами, накладывавшими швы на порезы от сики, — это было слишком суровое испытание даже для самого закаленного бойца.

Кулак Томаша, ставший после больницы тяжелым, словно в руку вложили кастет, произвел невероятный эффект, попав точно в нос Сикариуса. Боец упал навзничь, как подкошенный, схватившись руками за лицо и катаясь по полу от боли. Его жуткий вопль должен был достичь небес. Несмотря на это, он нашел в себе силы встать и, шатаясь и не открывая глаз, двинуться в сторону португальца.

— Конец тебе, сука!

Еще мгновение назад португалец собирался бежать стремглав оттуда, оставив противника мучиться на полу, но он, словно голливудский терминатор, опять был на ногах! Болевой шок чуть смягчится, вернется самоконтроль, и тогда этого раненого зверя будет не удержать! Томаш подспудно сознавал, что все решится за секунды.

Просто удрать — значило оставить слишком много неизвестных в этом уравнении. Ясно было одно — отморозок от него не отстанет и будет преследовать, пока сможет! Поэтому надо срочно воспользоваться его шоковым состоянием — другого шанса может не представиться.

Томаш выдернул с ближайшей полки одну из пустых пробирок и стукнул ее посередине своей забинтованной рукой. Получилась бандитская «розочка» — похлеще иного кинжала! Не теряя времени и инстинктивно понимая, что на кону — его собственная жизнь, португалец подскочил к противнику и что было силы вонзил разбитую пробирку в его горло.

Струи алой крови брызнули на шею и грудь Сикариуса. Из его глотки донесся какой-то хлюпающий звук, как будто он захлебывался. Израильтянин упал, тело его извивалось во все стороны, он пытался восстановить дыхание, но только хрипел и булькал. На глазах его движения становились все более слабыми и медленными, хрипы стихли, ноги вдруг резко дернулись и все… Кровь практически перестала течь, а тело казалось совершенно неподвижным.

Томаш вдруг опустился на колени — силы действительно оставили его. Он только что убил человека. Первый раз в жизни. И сам пытался понять, что же он чувствует по этому жуткому поводу. Чувств не было никаких. Вот так-то: убить человека и ничего не чувствовать!.. Как ни странно, никаких угрызений по поводу содеянного. То ли из-за ощущения безмерной усталости, обрушившейся лавиной, то ли из-за боли в левой стороне лица и в правой руке, которую пришлось пустить в ход. А может быть, апатия наступила потому, что он, наконец, осознал: его коллега и хороший друг — Патрисия Эскалона отомщена. И как отомщена! Он лично расправился с убийцей за ритуальное жертвоприношение! Он и мечтать о таком не смел! Возможен еще один вариант (почему бы и нет?): расслабленность, почти умиротворение вызваны тем, что уничтожен человек, от которого исходила реальная угроза для Валентины.

В общем, смерть убийцы означала еще и конец всего кошмара последних дней…

— Профессор Норонья? — раздался в этот момент голос главного инспектора Гроссмана. Звучал он, словно из бочки, как показалось Томашу, еще стоявшему на коленях перед трупом. Сердце едва приходило в свой относительно нормальный ритм. Впрочем, как и дыхание, затрудненное излишне холодным воздухом: над португальцем вились клубы пара, умножавшиеся с каждым выдохом. Как бы там ни было, загнанный «конь» вроде бы вернул себе ощущение собственного тела и даже нашел силы, чтобы встать на ноги. Еще не поворачиваясь назад, где находился окликавший его израильтянин, историк успокоил его:

— Все в порядке. Он нам больше не опасен.

— Где пробирка?

Тут Томаш обернулся и увидел в глубине коридора полуосвещенный силуэт Гроссмана, который вроде бы что-то ему показывал, вытянув руку. И только повернув голову левее, так как функционировал лишь правый глаз, португалец сообразил, что главный инспектор помахивал пистолетом, пронесенным в виде компромисса внутрь комплекса.

— Что-то поздновато вы вспомнили о пистолете, господин инспектор? — саркастически спросил португалец. — Убийца уже мертв. А вот приди вы пораньше, цены бы вашей пушке не было!..

Вдруг из-за угла в глубине коридора Гроссман вытащил какую-то небольшую фигурку и приставил к ее голове свой пистолет. Историк несколько раз моргнул глазом, чтобы удостовериться, что это не видение, не мираж. Израильский детектив держал оружие у головы человека в скафандре, которого сложно было опознать на таком расстоянии.

— Где пробирка? — повторил вопрос Гроссман. — Если не будет пробирки, будет тебе еще один труп!

По тону голоса было абсолютно ясно, что господин начальник израильских полицейских не шутил. И если не получит желаемое, то рука его не дрогнет. Томаш, как мог, напрягал глаз, слезившийся из-за холода, но так и не различил, чье лицо скрыто за визором скафандра пленника Гроссмана.

— Делайте так, как он говорит, иначе он меня убьет! Умоляю! — услышал португалец встревоженный голос.

Сомнений быть не могло: этот тембр заставил сжаться его сердце от страха и смятения. Под дулом пистолета стояла Валентина!