Глава 27
Спина
От этого крика у него внутри все перевернулось, он сорвался с места и побежал туда, где секунду назад стояла девочка со школьным портфелем, а теперь лежала груда льда и снега, частично разбившаяся при падении. Из-под нее медленно выкатывались струйки крови и расползались по тротуару. Сзади отчаянно визжала Надя, но он, ничего не слыша, бросился на глыбу, как на врага, и стал оттаскивать куски, откатывать, отбрасывать…
Он и сам хорошенько не знал, на что надеется – но вот показалось белое лицо Лизы, и ее ресницы чуть дрогнули. Опалин стащил с ее тела самый большой кусок и поднялся на ноги.
– Ах, какое несчастье… – бормотала Надя, в ужасе держа возле рта руку в пестрой варежке, – какое несчастье…
– Это не несчастье, – злобно ответил Иван, дергая щекой, – что ты тут стоишь? – неожиданно напустился он на нее. – «Скорую» зови! Врача, если есть в доме…
Взгляд Лизы остановился на его лице, нижняя челюсть начала дрожать – и он не выдержал. Он бросился в сторону, как пьяный, потом, опомнившись, побежал к проходу между домами.
Мысль Опалина была проста: в семье, где две дочери стали жертвами, третья не могла погибнуть в результате несчастного случая. Кто-то забрался на крышу, улучил момент и сбросил на Лизу ледяную глыбу. И Опалин старался не думать о том, что он сделает, когда доберется до этого «кого-то».
Он врезался в дворничиху, которая несла широкую лопату для разгребания снега, и чуть не сбил ее с ног.
– Куда несешься-то, оглашенный, – проворчала она.
– Угрозыск! – Опалин махнул удостоверением, выронил его и подобрал с проклятьем. – Убили девочку… Кто-нибудь поднимался на крышу дома?
Дворничиха, с опаской глядя в его перекошенное лицо, замотала головой.
– Кто-нибудь посторонний вертелся тут сейчас… или, может быть, в последние дни?
Дворничиха задумалась.
– Да посторонних много кого было… – начала она.
Но Опалина поджимало время, и он, оставив ее, кинулся к черному ходу. Сыщицкий его взгляд тотчас выхватил на недавно выпавшем снегу свежие следы двух пар валенок, которые вели из дома. «Она уже спустилась с крыши и, конечно, убежала… Какой же я осел!» Он подскочил к дворничихе, убедился, что одна пара следов точно принадлежит ей, и побежал вдоль второго следа, стараясь не затоптать его. Дворничиха поглядела ему вслед, покачала головой и изрекла глубокомысленное – то, что она всегда говорила, когда ей досаждал кто-нибудь из жильцов:
– Гепеу на тебя нет!
«Я был прав, прав – Лизе угрожала опасность – как же я недоглядел – сразу надо было бежать на лестницу и на крышу, захватил бы там мерзавку – а теперь…» Следы валенок уходили на оживленную улицу, и он видел по ним, что преступница спешила скрыться – и теперь, вероятно, была уже вне пределов досягаемости. «Нет, нет, нет, – отчаявшись, мысленно умолял Опалин кого-то, – только не это… Пожалуйста». Он выскочил из переулка и стоял, запыхавшись и чувствуя, как бешено колотится его сердце. Конец, конец всему: десятки, сотни чужих ног затоптали след, по которому он шел, витрины магазинов, вывески лавок, сутулые московские фонари – все было против него. Переводя дух, он обшаривал глазами улицу, ища свидетеля – постового – хоть кого-нибудь, кто мог ему помочь, но видел только спины, головы в шапках и толстых шерстяных платках, шинели проходящих военных, опять спины… И внезапно одна спина на другой стороне улицы словно поманила его; позже он пытался точно вспомнить, что именно показалось ему подозрительным, ведь ничего же особенного не было – ну, разве что втянутая в плечи голова и походка, чуть более поспешная, чем – чем у кого? У человека, который невиновен? Но, разом приободрившись, он припустился бежать за обладательницей спины, которая привлекла его внимание. На бегу он отметил еще одно обстоятельство: женщина, за которой он бежал, воровато, украдкой оглянулась через плечо – и, отвернувшись, еще сильнее втянула голову в плечи. Она спешила к очереди на трамвайной остановке (тогда, чтобы сесть в трамвай, становились в очередь); но тут Опалин догнал незнакомку и левой рукой (правой он во избежание сюрпризов нащупывал браунинг в кармане) развернул к себе. Да, он знал эту женщину, он даже был однажды у нее дома. На него смотрела Екатерина Александровна Кривонос, скромная учительница немецкого.
– В чем дело? – спросила она, имитируя удивление – и имитируя плохо, потому что интонация не повиновалась ей, и тональность фразы вышла перекореженной, как Лиза под обрушенной на нее глыбой. Неладно было также и с лицом: мускулы подрагивали, рот кривился, в глазах, на самом дне, плескалась тревога – и это окончательно убедило Опалина, что он не ошибся.
– Сама знаешь, – процедил он сквозь зубы. – Пошли, ну!
– Я никуда не пойду, пьян ты, что ли? – совсем уже театрально попыталась она возмутиться и выдернула руку. – Това… – она возвысила голос, пытаясь воззвать к прохожим, но тут Опалин извлек правую из кармана и кулаком ударил Екатерину Александровну в лицо. Она пошатнулась, неловко упала, и тогда он схватил ее спереди за шарф, завязанный поверх ворота, и поволок за собой.
– Уголовный розыск, все в порядке, занимайтесь своими делами, граждане! – прокричал он полным ярости голосом, когда какой-то прохожий сделал движение, чтобы подойти к нему. Пойманная задыхалась, ее колени волочились по тротуару, он тащил и тащил ее, не давая подняться; тащил, в бешенстве не замечая даже, что она больше не пытается упираться, а наоборот, изо всех сил старается поспеть за ним, боясь, что иначе он задушит ее. Такой ослепительной ненависти он не чувствовал даже к Соньке, махавшей на него топором, да что там – даже к Стрелку, который убил его товарищей.
– Пус… ти! – лепетала учительница. – Ах… ах…
Мимо них проехала «скорая», поворачивая в переулок; какой-то пьянчужка, выходя из пивной номер 22, поглядел, как Опалин тащит плачущую, задыхающуюся женщину, разом протрезвел и вжался в стену. Возле парадного входа в дом Евлаховых, где до сих пор виднелись следы гвоздей – потому что в смутные времена революции парадные двери чаще всего заколачивали, чтобы избежать ночных налетов, а жильцы ходили кругом через черный ход, и так продолжалось несколько лет, – Опалин рывком поднял Екатерину Александровну на ноги.
– Пошла!
– Отвратительно, просто отвратительно, – забормотала она, ослабляя шарф, – я буду жаловаться… – но по лицу омерзительного юнца поняла, что он опять ударит ее, отшатнулась и пошла вперед.
– На лестницу, выкинешь что-нибудь – застрелю, – предупредил Опалин, достав браунинг. Учительница пошла, цепляясь за перила обеими руками, и шаги у нее были такие, словно к каждой ее ноге приделали невидимые пудовые кандалы. Они дошли до квартиры, которую занимали Евлаховы с Прокудиными, и Опалину даже не понадобилось звонить, потому что дверь была отперта. В коридоре бледная Надя о чем-то толковала с матерью, и с удивлением взглянула на Опалина, который конвоировал Екатерину Александровну.
– Сядь, – велел Опалин, толкнув учительницу на стул, который стоял в прихожей. – Это она, – сказал он Наде и Прокудиной, – она была на крыше.
– Он сумасшедший, – пролепетала Екатерина Александровна. – Ударил меня, притащил сюда…
– Сиди смирно, я еще с тобой не закончил, – велел Опалин и подошел к телефону. Он вызвал угрозыск, объяснил, что задержал убийцу, и попросил прислать агентов, эксперта и фотографа.
– Я никого не убивала, – сказала учительница, нервными движениями поправляя выбившиеся из-под шерстяного платка волосы. – Я ничего не знаю! – она заплакала. – Я честно зарабатываю на жизнь… не трогаю никого! Вы с ума сошли! – взвизгнула она, и нотка истерики зазвенела в ее голосе. – Вера Федоровна, – обратилась она к матери Нади, – скажите хоть вы ему… Вы же знаете меня! Надя! Ну что же вы…
– Что происходит? – Опалин услышал старческий, надломленный голос и, повернувшись, оторопел. В дверях стояла мать Лизы. Она страшно осунулась, в волосах ее сверкали седые пряди. Екатерина Александровна, увидев ее, вся как-то сжалась и жалобно всхлипнула.
Надя покосилась на Опалина, и он понял, что ему придется объявить женщине, которая потеряла двоих детей, что она лишилась и третьего. Вера Федоровна сделала движение к соседке.
– Аня, голубушка, вам же доктор велел лежать…
– Нет, – забормотала Евлахова, отстраняясь, – зачем он здесь? Зачем привел… зачем? Я же просила, чтобы она не приходила к нам домой… Где Лиза? – внезапно спросила она, поняв, что произошло что-то ужасное. – Где моя дочь?
– Почему вы хотели, чтобы она к вам не приходила? – вмешался Иван.
– Я не собираюсь обсуждать это с вами, – сказала Анна Андреевна, водя рукой по дверному косяку. – Почему вы так смотрите на меня?
В дверь протиснулся доктор – молодой блондин с резкими морщинами возле рта и нервным, умным лицом.
– Мы забираем девочку, – сказал он. – Она здесь живет? Мне нужно имя. И фамилия.
– А-а-а, – сдавленно простонала Анна Андреевна и стала сползать по стене вниз. Соседка подхватила ее и заставила уйти в комнаты. Опалин сказал, как зовут Лизу, и спросил:
– Она будет жить?
– Ничего не могу обещать, к сожалению, – ответил доктор, помедлив, и ушел быстрым шагом. Неожиданно Екатерина Александровна, вскочив с места, рванула к двери, но Опалин бросился за ней и заставил сесть.
– Тихо, сейчас ребята приедут и отправят тебя куда следует. Я тебя отучу убивать детей, стерва…
– Подлец! – крикнула она, рыдая. – Я никого не убивала! Как же это ужасно… Надя, скажите ему! Надя, вы же знаете – моего брата расстреляли чекисты, ни за что, и теперь меня тоже… хотят… О-о-о!
Она голосила, сыпала словами, скулила, умоляла, припоминала какую-то прабабку, которую кто-то проклял, из-за чего все потомки потом имели неприятности, родителей, которые любили не Екатерину, а ее брата, жаловалась на дороговизну, на селедку, которой ей не хватало во времена военного коммунизма, и тут же говорила, что селедка была дрянь, а некоторые получали очень хорошие пайки, и только ее жизнь всегда обделяла. Это был непрекращающийся бессвязный поток жалоб, слез и истерических гримас, рассчитанный главным образом на Надю, которая слушала учительницу с расширенными глазами и с недоумением косилась на Опалина.
– За что, за что мне все это… – причитала Екатерина Александровна.
– Будет тут представление устраивать, – одернул ее Опалин. – На крыше остались твои следы, наверняка и лом есть, или что-то еще, чем ты глыбу отколола и столкнула вниз.
Учительница внезапно замерла и поглядела на него с ненавистью.
– Ты ведь долго это обдумывала, да? Вертелась вокруг дома, прикидывала варианты… Кто-нибудь найдется, кто тебя вспомнит. Обязательно найдется… Есть показания вагоновожатой, которая заметила, что Галю Евлахову толкнули под колеса. У нас много чего есть… И свидетель, который видел, как ты Анечку уводила из магазина… Она потому и пошла с тобой так легко, что видела тебя раньше…
Надя открыла рот:
– Послушай, я не понимаю… Галя… Анечка… Лиза… Зачем ей это?
– А зачем жена Евлахова не хотела, чтобы учительница к вам домой ходила? Он же ходок! Кобель! Должность хорошая, деньги… Но вот разводиться он не хотел, его и так все устраивало! Да и партия очень строга насчет моральной линии… Одной бабе, к которой подкатывал, говорил, что жить без нее не может, мол, женился бы хоть сейчас, если б не дети… – Говоря, Опалин внимательно следил за лицом Екатерины Александровны, и по тому, как оно замкнулось, понял, что попал в точку. – Врал он, понимаешь? Такая у него была отмазка – если бы не дочери, он бы прямо сейчас, ага! В загс под ручку! И нашлась одна, которая эти слова всерьез приняла… Решила, если избавить его от детей, он станет свободен! Женится на ней и будет ее, только ее… А ей уже за тридцать, понимаешь? Другого такого шанса не будет… ведь так вы решили, Екатерина Александровна? А? Шпрехен зи дойч?
Черт его знает, откуда в сознании Опалина, никогда никаких иностранных языков не изучавшего, всплыла эта немецкая фраза. Учительница медленно скрестила руки на груди и распрямилась на стуле.
– Это все прабабушка, – упрямо проговорила она. – Ее прокляли, и с тех пор нам никогда не везло.
– Вы их выслеживали? – пролепетала Надя, совершенно растерявшись. – И Галю, и Анечку… и Лизу…
– Нет, – покачала головой Екатерина Александровна. – Был ужасный туман, Галя врезалась в меня на улице, даже не извинилась и побежала дальше… А я ее узнала. И мне стало так обидно! Я подумала – а если с ней что-нибудь случится, никто же не станет разбираться… И побежала за ней. Я боялась потерять ее из виду… Но прохожих уже было мало. Она не ушла от меня… И раз уж с ней получилось, нельзя было бросать все на полдороге.
– И ты думала, Евлахов бы простил, что ты убила его детей? – не выдержав, крикнул Опалин. Учительница усмехнулась.
– Ничего-то вы не понимаете, – проговорила она высокомерно. – Аристарх меня любит. А дети ему давно надоели! Только шум от них, и писк, и вечное «дай денег»…
И больше она не сказала ни слова, пока не явился Карп Петрович Логинов с оперативной бригадой.