Глава девятая, в которой, наконец, раскрываются некоторые секреты доктора Бэнкс

— Нет, замужем я не была.

Доктор Бэнкс особенно отчетливо проговорила это «замужем».

— Я совсем не такая, как вы думаете. Не обольщайтесь на мой счет.

Тишина длилась долго.

— Послушайте, — медленно начал Саммерс, — могу ли я проявить бестактность?

— Как, опять? — доктор Бэнкс смотрела на цветной абажур лампы.

Потом произнесла:

— Тетя… она очень надеялась, что я буду счастлива в браке. Всячески уговаривала не повторять ее ошибок.

— А сама тетя?

— Две разорванные помолвки и одна расстроившаяся свадьба. Скандал и позор.

— Почему позор-то?

— Бабушка с дедушкой забыли спросить тетиного согласия на брак, ее возражений никто особенно не слушал, и тогда она сказала в церкви «нет».

— Ай да тетя!

— Говорила, не тот характер, — продолжала доктор. — Она не была особенно против того, чтобы выйти замуж, но увлечение медициной сделало ее неудачной партией. К двадцати семи годам она слыла такой эксцентричной особой, что, когда окончила Медицинскую Академию в Энн-Арбор, получила свободу, маленький дом — вот этот, и, наконец, лицензию на практику. Она была первой практикующей женщиной-врачом в округе, да и, кажется, во всем штате. Родные были счастливы от нее избавиться.

— А ваши родители?

Доктор пожала плечами.

— Эпидемия оспы. Мне было восемь лет. Собственно, тетя Энн мне не родная тетя, она — кузина моей матери.

— А вот интересно, ваше имя… «К.В.» — а дальше? Я, оказывается, никогда его не слышал. Только видел на ваших рецептах.

— Кларенс-Вирджиния Бэнкс.

— Кларенс? — изумился коммерсант. — Вы в этом уверены?

— Отец мечтал о сыне.

— Доктор Бэнкс, — коммерсант замялся, — а чье это имя — Кларенс?

— Моего дяди. Отец был очень привязан к брату и твердо решил дать ребенку его имя. Тетя рассказывала, что когда он узнал, что родилась я, заперся у себя и весь день не хотел никого видеть. Потом, правда, его уговорили взять меня на руки и уже никак не могли забрать. Папа всегда занимался мной сам.

— А кем он был, ваш отец?

— Преподавал математику в университете Энн-Арбор.

Тут доктор Бэнкс остановилась.

— Послушайте, а что же ваша семья? Вы всегда говорили, что у вас никого нет.

Коммерсант рассматривал гравюры над камином.

— Не то, чтобы нет, — сказал он без особенной охоты. — Мне там не обрадуются. А так, скорее всего, «Похоронный дом Саммерса» к вашим услугам.

— Что? — не поверила доктор Бэнкс. — Ваш отец гробовщик? Опять шутите? Ну конечно, шутите!

— Это еще не все. Мой папаша — пресвитер баптистов. А похоронная контора у него — что-то вроде хобби. Он называл это «скорбный труд искупающий».

— Господи, вы еще и сын священника!

Доктор смеялась до слез.

— А что, непохож? — поинтересовался коммерсант. — Сам лично строгал гробы, прибирал покойничков и правил катафалком.

— Невероятно. Не могу представить, чтобы такой…

— Кто?

— Хулиган. Думаю, что в детстве вы были хулиганом.

— От примерной девочки слышу.

Доктор поставила рюмку.

— Ха! Вы меня не знаете! Ни один человек в городе до сих пор не имеет даже тени подозрения, что я и есть тот засранец, который двадцать лет назад написал на дверях мистера Сайденберга «Убийца» и прислал ему анонимное письмо с угрозой снять скальп. Я даже скальпель приготовила.

— Ого. За что вы его так?

— Он утопил щенков. У меня не получилось их спасти — слишком поздно. Что, не ждали? Ну, тогда и это не все. С мистером Х.Х. Харви, который всегда так вежливо здоровается, и говорит обо мне за спиной гадости, мы учились в одном классе. Он тоже не знает, что выстрел в его физиономию жеваной газетой из трубочки, когда он отвечал у доски — дело моих рук. А еще у меня была рогатка и секретный штаб на чердаке вашего дома.

— В кого же вы стреляли из своей рогатки, доктор?

Кларенс-Вирджиния Бэнкс молчала.

— Ну? — потребовал коммерсант.

— Дайте слово, что об этом никто не узнает.

— Слово чести самого пропащего парня в Берлингтоне.

Доктор двинула локтем, поймала рюмку на лету и теперь неловко разглядывала остатки содержимого.

— Мистер Саммерс, помните: вы обещали.

— Вы интриганка! — коммерсант долил ей еще. — Мало мне ваших собак, так вы…

— Я еще хуже, чем вы думаете. Я…

Она вдруг умолкла, поправила волосы и ворот халата. Села как следует.

— Доктор Бэнкс!

— Я стреляла мальчишкам в шею сапожными гвоздиками, — голос доктора звучал не очень громко. — Такие, знаете, самые маленькие.

— Да, — медленно произнес коммерсант, — знаю. И что же, вас ни разу не сцапали?

Она гордо покачала головой.

— Ну, доктор, — не без смятения отозвался ее собеседник, — да на вас, оказывается, клейма негде ставить!

— Вы на себя посмотрите. Скажите еще, что не подглядывали за девочками в уборной!

— Ну, как вам сказать…

— А что это вы умолкли?

— Ну, было, — согласился он. — Я бы посмотрел на кого-нибудь, кто этого не делал.

— Не оправдывайтесь.

— Еще чего. И не подумаю даже. Меня… э-э-э… ну, в общем, отдирали от Альфа и Генри Лароз, и так и не добились, из-за чего вышла драка.

— А из-за чего она вышла?

Молчание, повисшее едва ли не на минуту и рубиновые в свете лампы уши коммерсанта были более, чем выразительны.

— А… — решилась все-таки доктор, — …она что же?

Коммерсант покачал головой.

— Ничего. Ей-то на что посмешище? Вы же, я думаю, представляете, что было, когда директор лично вырвал у меня из рук Генри с расквашенной физиономией.

— Получили приглашение на частный разговор в его кабинет? — не без ехидства спросила доктор. — Ну, разумеется.

— Еще и дома досталось, — не удержался пожаловаться коммерсант. — За скандал, за драку и за испорченный костюм.

— Что же мешало вам сказать правду?

— А вот именно то, доктор, чем вы только что интересовались. Я, собственно, сунулся к дверям уборной, а там это поганое рыло…

— Ах так! Это меняет дело.

— Ну, не мог же я ей такое сказать, правда?

— Да, — согласилась доктор Бэнкс. — Правда.

— Ну и вот.

— Но… — доктор подумала. — Вы же могли заговорить с ней о чем-нибудь другом.

— Нет. Не мог.

— Что за глупости, как?

— Дайте слово.

— Слово чести Кларенс Бэнкс.

Коммерсант вздохнул.

— Я… мне… я вообще не мог разговаривать с девчонками.

— Вы — что? — не поняла она.

— О боже! — Саммерс ухватился за голову. — Я стеснялся!

Доктор хотела сказать: «Да ну вас, не выдумывайте!» Но, во-первых, это было невоспитанно. А во-вторых… во-вторых явно было правдой.

— И все? — поинтересовалась она более, чтобы сменить тему. — Больше вы директора не интересовали?

— Почему это, — обиделся коммерсант. — Очень даже интересовал. Даже чрезвычайно. Меня почти никогда не было на уроках.

— Где же вы, в таком случае, были?

Взгляд коммерсанта блуждал по книжным полкам.

— Когда где, — произнес он. — Бывало, что бродил до обеда по городу. А чаще всего торчал или в Публичной библиотеке, или на чьем-нибудь чердаке с выпуском «Черной кошки».

Доктор долго молчала.

— В жизни бы не поверила, скажи это о вас кто-нибудь другой, — наконец, сказала она. — Вы — и стеснялись?

— Я тоже не ждал, что вы окажетесь бандиткой.

— Но потом, как я понимаю, вы отыгрались?

— Да и вы тоже не промах. А сколько вы встречались с тем человеком, доктор?

Доктор перестала смеяться.

— Два года, четыре месяца и двадцать семь дней.

— А потом?

— Потом я бросила Академию и уехала.

Прошло некоторое время.

— Что вы молчите? — поинтересовался коммерсант.

— А вы?

— Жду продолжения.

— Вам действительно интересно?

— Доктор Бэнкс, имейте, наконец, совесть! Заинтриговали и изгаляетесь!

— Обещайте, что никому не расскажете. Ни одной душе. Ни единого слова.

— Я выполню другое свое обещание: закопать вас под яблоней.

— Под ивой, мистер Саммерс.

— Ну, под ивой. Расскажете вы, наконец?

— В обмен на молчание. Обещаете?

— Обещаю.

Доктор все еще молчала. Коммерсант смотрел в камин.

— Забавно, — продолжал он. — Вы так кстати упомянули, что бросили учебу. Признавайтесь уже полностью, что ли.

Она ответила не сразу.

— Мне было тяжело.

— Вам?

— Да.

— Бросьте.

— Это вам кажется.

Коммерсант осторожно повернулся в ее сторону.

— Понимаете, он… профессор Шуман, я хочу сказать, все время находил каверзные вопросы, а тети уже почти два года, как не было в живых, и я так… я так…

Колеса стучали, экипаж трясся, запах табака и фиксатуара заглушал все остальные запахи. Раз за разом она цепенела, гладя этот блестящий напомаженный затылок, который видела даже с закрытыми глазами — так хорошо его знала, и притворялась вместо того, чтобы решительно протестовать, и ненавидела себя за эту неловкость, с которой стремглав выскакивала из экипажа, и то, как еще долго ей казалось, что каждый кучер смотрит на нее с пренебрежением.

Но хуже всего было то, что она терпела не только это.

— Вот, значит, что за бульдог, — медленно произнес коммерсант. — Я прав, да?

Она молчала.

— Но… — Саммерс запнулся, — ведь человек, который приснился вам в облике этой французской псины…

— Да, он не был красив в привычном смысле этого слова.

— Ну?

— Это мое частное дело.

Саммерс дымил трубкой.

— Слушайте, — произнес он, — я знаю, что вы невысокого мнения о моей… о моих достоинствах, но клянусь… э…Ну, расскажите! До смерти любопытно, что это был за человек, который… ну… показался вам не таким отвратительным, как все остальные.

Она смотрела в камин.

— Французский бульдог, — пробормотал коммерсант. — Поверить не могу. Зачем? Что вы в нем нашли-то?

Доктор сделала беспомощный жест.

— Он всегда видел суть вещей. Мог разобраться в любой проблеме. Умел доказать свою правоту. Он был удивительно… целеустремленным.

— Измором, значит, — усмехнулся коммерсант.

— У него было доброе сердце. Джеймс всегда помогал тем, кто приходил к нему с просьбой.

— Представляю себе эту помощь, — опять сказал коммерсант. — Под хороший процент, если просил парень, и под… особое обеспечение, если женщина?

Доктор Бэнкс не ответила.

— И он вам нравился? Такой тип вам нравился?

Она сжала пальцы.

— В нем была удивительная жажда жизни. Это было сродни искусству: заставить мир вращаться в нужную сторону. Он обладал талантом расположить к себе, окружить заботой и прийти на помощь. Никого из тех, кто дружил с ним, Джеймс никогда не бросал в беде. Не был снобом, хотя дружбы с ним добивались. У него были большие связи.

— Ну, еще бы. Знаю я этот тип.

— Мистер Саммерс!

— Зачем вы терпели все это?

— Мне казалось тогда, что любовью, что тем, что называют любовью, можно исправить.

Коммерсант предпочел воздержаться от высказываний.

— Я, — глаза доктора расширились, как если бы она смотрела драму в кинематографе, — я стала раздражительной. Начала плакать.

— Вы?

— Закатывать истерики.

— Вот это я представляю. «Ты меня не любишь» и все такое?

Она ощетинилась.

— Сейчас вы скажете: «все женщины одинаковы»?

— А вы ответите то же самое про мужчин, — отмахнулся он. — Ну, дальше?

Доктор Бэнкс встала, выглянула из-за занавески на улицу и осталась стоять, отвернув лицо.

— Вы проговорились потому, — произнес в наступившей тишине коммерсант, — что вам хотелось кому-то об этом сказать. Хоть кому-нибудь. Так говорите. Он вас…

Доктор вернулась на свое место и выпила все, что оставалось в бокале.

— Нет, — сказала она. — Это я. Я сказала ему, что нам нужно расстаться.

Саммерс поднял бровь.

— Обозлился? — поинтересовался он.

— Смеялся.

— Что же вы ему сказали?

— Правду.

Коммерсант налил ей еще.

— Правду, — жестко сказала она. — Я знаю о вас много плохого, мистер Саммерс. Может быть, поэтому мне хочется, чтобы вы знали: вам читает морали женщина, которая…

— Хватит, — оборвал он. — Не унижайтесь до оправданий. Ну? Вы сказали ему…? А почему, кстати? Что случилось?

Рюмка звякнула о ее зубы.

— У Джеймса была… он нравился женщинам. Я сказала ему, что люблю его. Что мне тяжело… выносить все это. Что я ухожу, чтобы иметь возможность с достоинством смотреть в зеркало.

— Господи, — Саммерс провел по лицу ладонью. — Вы бы лучше просто сказали, что… ну, влюбились в другого. Или нет, так не надо. Сказали бы, что хотите за него замуж. Знаете, как это делают: или я, или она — он и сам рад был бы оставить вас в покое. Ну, или пообещал развестись — дальше уж ваше дело, соглашаться или нет.

Доктор ничего не ответила.

— О, черт, — выговорил Саммерс. — Вы же на это и надеялись, да? Я идиот, простите.

Настала тишина. Она длилась, пока коммерсант не спросил:

— Что же вы сделали?

— Я, — вид у доктора был такой, словно она собиралась застрелиться, как только закончит, — я решила все бросить. Я уехала в Вену.

— Ну, и что вы там делали?

Она пожала плечами.

— Жила. Посещала лекции, выставки, изучала разные… интересные вещи в библиотеке, в целом — жила в свое удовольствие.

— Долго?

— Полгода.

— А потом?

— Потом выяснилось, что у меня кончились деньги. Мне было не на что вернуться домой.

— Дальше.

— Я работала. Я работала, мистер Саммерс, медицинской сестрой в психиатрической лечебнице.

— Почему я не удивлен… — пробормотал коммерсант. — Но неужели вы не нашли другого места? Или… вам так хотелось?

Она протянула руку к рюмке и коммерсант впервые заметил на ее запястье два тонких полукруглых шрама.

— Меня больше никуда не брали. По крайней мере, на такое жалованье, чтобы можно было понемногу скопить на окончание Академии.

— Скопили?

— Половину.

— То есть?

— Сто восемьдесят.

— За какой срок?

— Почти за год.

— Сколько же вам платили?

— Девяносто марок раз в квартал. Больница предоставляла комнату, так что мне не нужно было платить за жилье.

— Э, — только и сказал на это коммерсант. — М-да. Ладно, а потом что? Где вы взяли вторую половину?

Она не ответила. Саммерс внимательно смотрел на нее.

— Я заложила дом, — неохотно призналась доктор. — У меня больше ничего не было. Платила проценты от суммы, каждый месяц понемногу. В прошлом году удалось, наконец, выкупить.

— Больше десяти лет? — ужаснулся коммерсант.

— Зато теперь он принадлежит мне безраздельно, — отрезала доктор Бэнкс. — И я никому ничем не обязана.

Саммерс опять благоразумно промолчал.

— Академию я закончила.

Воцарилось молчание. В камине потрескивало пламя.

— Не смотрите на меня так, мистер Саммерс, — произнесла доктор Бэнкс. — Это все.

— Все?

— Да, все.

— Почему же вы не рассказали, как вас встретил ваш бульдог?

— Потому что это не имеет значения.

— Мисс Адлер, ну что же вы, как маленькая! — коммерсант махнул рукой, давая понять, что оправдания не имеют смысла. — Если бы это не имело значения, зачем понадобилось бы это ваше: «Академию я закончила»? Вы просто не прибавили бы ничего. Ведь все и так было бы ясно. Но раз уж вы намекаете, что это не вся история…

— Я ни на что не намекаю. Это все.

— Я, конечно, понимаю, какого вы обо мне мнения, но неужели я так похож на дурачка?

— Не понимаю.

Коммерсант усмехнулся.

— Видели бы вы себя в зеркало. Прекрасно вы все понимаете. Ну?

— В самом деле ничего существенного, — спокойно сказала доктор. — Экзамен пришлось сдавать еще четырежды, но я в конце концов сделала это.

— Что, такой сложный? — коммерсант ехидно подпер подбородок ладонью.

— Достаточно сложный.

— А он что?

— Я видела его только на экзамене. Мы больше не разговаривали.

— «Мы» не разговаривали или это вы не разговаривали?

— Это вас не касается.

— Так, значит, это он не захотел с вами разговаривать?

Доктор Бэнкс резко повернулась. Взгляд ее холодных глаз сделался страшным.

— Я попрошу вас воздержаться от замечаний! — она взглянула коммерсанту в лицо и немного успокоилась. — Джеймс приезжал ко мне, когда я вернулась, но я попросила миссис Кистенмахер не пускать его. Мне в самом деле нечего было ему сказать.

— Значит, нечего?

— А что, по-вашему, я могла ему сообщить?

— Расквитался, — с усмешкой произнес коммерсант. — Какой милый человек. Ладно-ладно, не смотрите на меня так, как будто сейчас вцепитесь мне в рожу. Слушайте, но получается, что вы четыре года работали без лицензии на практику?

— Два. Экзамены на лицензию дважды в год.

— А инспекция здоровья?

— Инспекция здоровья все это время не уставала напоминать мне, что если я в ближайшее время не предоставлю им, как обещала, лицензию, меня посадят в тюрьму. Я не смогла бы уплатить штраф. Это тысяча долларов.

Саммерс потрясенно молчал.

— Как же вы продержались?

— Пряталась. Просила миссис Кистенмахер сказать, что меня нет дома. Но все равно получалось плохо. Мистер Роблин находил меня в городе и мне приходилось с ним беседовать.

— Беседовать?

— Просить, если вы настаиваете на уточнениях. Умолять. Проявлять интерес к его идиотским разглагольствованиям. Лицемерить, подхалимничать и тому подобное.

Она взглянула на коммерсанта и тот опустил глаза.

— Мне давно следовало догадаться, что вы черт из омута, — произнес он. — Один авто чего стоит. Но не до такой же, черт побери, степени!

— Да что вам дался мой авто! А экипаж, а лошадь, а обслуга? У меня ведь просто не было средств на все это! Или вы так и видите меня, собственноручно убирающей навоз?

— Да для меня всегда было загадкой, как вы умудряетесь содержать свою богадельню. Кстати! А где вы взяли миссис Кистенмахер? Кто она?

— Она двадцать лет служила моей тете. Уезжая, я заплатила ей годовое жалованье и попросила присматривать за домом. Я даже предположить не могла, что она дождется меня и решит остаться, несмотря ни на что.

— Представляю, сколько раз она сидела без жалованья.

— Достаточно.

— Черт возьми, где же вы, в таком случае, взяли деньги на авто?

— Мамина рубиновая брошь — последняя из всех драгоценностей, старинная люстра из тетиной комнаты, тетина кровать, старинный китайский гардероб черного дерева, комод, столовое серебро, зеркало из гардеробной — там была очень приличная рама, мраморный умывальник и страусовый веер. Тетя хранила его как память, но по-настоящему мне было жаль только ванну.

— Ванну?

— Ванна меня очень выручила. Она была старинная, с мраморной отделкой. Знаете, в стиле кого-то из Людовиков, на львиных ножках. За нее и за отопительную колонку к ней дали пятьсот долларов.

— Неужели вы ходили в баню… — ошеломленно пробормотал коммерсант. — Не могу даже представить такого…

Он сообразил, что ляпнул и в ужасе поднял глаза на доктора.

— Я плохо переношу близость посторонних, — ответила та. — И потом, экономия. Я нагревала воду на кухонной плите.

Саммерс вспомнил ванную на втором этаже амбулатории доктора Бэнкс. Уродливую колонку, явно пережившую и тетушку доктора, и, вероятнее всего, ее бабушку. Одиноко висящий душ над резиновым ковриком. Четыре отчетливых отметины на кафельном полу. Это был двенадцатый год, ванну она продала приблизительно в девятом, значит…

— Долго ли вы мылись в тазу на кухне? — поинтересовался он светским тоном.

— Около двух лет, — ответила доктор. — Та колонка была моей первой серьезной покупкой на заработанные деньги. Правда, я смогла себе позволить купить только старую колонку мистера Фрейшнера, но это не имеет значения.

— А ванна?

— Я решила, что душ более гигиеничен.

— То есть, у вас нет ванны?

— Есть. Внизу, за операционной. Она бывает нужна пациентам. Я в ней не нуждаюсь.

— Вы чокнутая.

— Да. И горжусь.

Саммерс тихо рассмеялся.

— Чертовски эффектно вы тогда появились, — произнес он. — Помню, я чуть не молился: «Кто-нибудь! Что-нибудь! Помогите!» Боже мой, но это же надо быть такой фурией!

— Можете себе представить, — отозвалась доктор. — Ночь, видимости никакой, погоня, стрельба… Я клялась себе не вмешиваться, но не смогла. И что же? Два проходимца позволяют себе издеваться. Особенно меня взбесили вы со своими шуточками.

— Можете себе представить, — парировал коммерсант. — Сначала на нас облава человек в пятьдесят. То ли пристрелят, то ли посадят, а скорее всего вовсе вздернут. Потом, откуда ни возьмись — автомобиль. Не успеваю перевести дух — здравствуйте! Стоит передо мной переодетая девица и заявляет, что ее зовут Ирен Адлер!

— Что вы на меня набросились? Ну и что! Откуда мне было знать? Стоит передо мной нахал, деревенщина, лезет в мой авто руками, да еще издевается!

— Но как, — продолжал коммерсант, отсмеявшись, — как вы оказались в тех краях? Да еще ночью. Это же невероятная глушь! Я глазам своим не поверил!

— Я заблудилась.

— Кто, вы?

— Я должна была научиться обращаться с авто, — мрачно сказала доктор. — Неумелость могла слишком дорого стоить. Решила, раз уж так кстати получилось, навестить подруг. Развеяться. После Академии девочки разъехались: кто завел семью, кто переехал в поисках подходящей работы. Гортензия теперь живет во Фриско, Тереза — в Остин-Корт, так что мне пришлось сделать порядочный крюк.

— Через половину страны… — медленно проговорил коммерсант. — Недели три только в одну сторону. Доктор Бэнкс, вы действительно чокнутая. Думали, конечно, сама еду, никого не спрашиваю, одна сижу, руль верчу?

— Да, — согласилась доктор. — Мне казалось, что на «Форд Мотор» я обучилась достаточно и что руководство по пользованию машиной решит все мои затруднения. Оно, наверное, насквозь пропиталось слезами, и слышало такие слова, от которых и докеры устыдятся.

С минуту Саммерс смотрел на нее.

— Когда я впервые взялся за руль, — произнес он, — у меня потом несколько дней ломило руки и плечи. Вы просто свихнулись. Да нет, этого просто быть не могло! Вы не могли справиться в одиночку!

Доктор Бэнкс победно улыбнулась.

— Да, было трудно. Вы действительно не можете себе представить, вы же мужчина. Вы не видели, как все показывали на меня пальцами, кидали кукурузными початками и свистели вслед.

— Ну, ничего, — коммерсант философски пожал плечами. — И мне, бывало, вслед свистели. И чем только не кидали. И с вилами гнались.

— Уверена, что вы заслужили. А вот я почти сразу уронила домкрат себе на ногу.

— Ужасно больно.

— Еще как.

— А что вы собирались делать домкратом?

— Заменить колесо.

— Заменили?

— Нет.

— Я так и знал.

— А вы когда-нибудь наливали в бак воду вместо бензина и в радиатор бензин?

— Нет, доктор. Но не огорчайтесь: я по сей день лучше всех наезжаю на подковные гвозди. Не верите, спросите у Маллоу. Он — почти никогда, я — все время. Вы наезжаете на подковные гвозди? Редко? Правильно, их все собираю я.

— Да, — согласилась доктор Бэнкс, — соревноваться с вашим талантом находить гвозди на свои колеса — занятие бесполезное.

— Вы ехидна.

— Да. И не ждите от меня раскаяния. Господи, я ведь тогда едва не сошла с ума. Все время приходилось кого-нибудь о чем-нибудь просить: то бензин, то подкачать шины, на каждом перекрестке что-то ломалось — до сих пор страшно вспомнить.

— Как вы ехали через горы? Там же индейцы, беглые бандиты — даже мы с Маллоу пересекали те места на поезде, все время держа руку на курке револьвера!

— Подумаешь, бандиты! — фыркнула доктор Бэнкс. — Я три недели провела на ферме у одной доброй семьи. Четверо здоровенных холостых парней лет под тридцать, с мозгами молодых кабанчиков, их пожилой отец, которому вечно хотелось облапать меня своими ручищами и толстая маменька! Три недели я терзала авто, непрерывно подвергаясь издевательствам!

— А, доброта человеческая, — коммерсант засмеялся. — Как попали на ферму? Добрые пейзане приволокли ваш авто на буксире?

— Да, — кивнула она. — И устроили по этому поводу сельский праздник со мной в качестве цирка. На все три недели.

Доктор взяла стакан, но не удержалась:

— Черт! Если бы вы знали!

— Не ревите, все давно кончилось, — велел коммерсант. — Выпейте еще стаканчик и забудьте. Ну, я теперь понимаю, почему вы были злая, как кадьякский медведь.

Он развалился в кресле, с интересом наблюдая за доктором. Прядь волос упала ей на нос. Доктор ее убрала и залпом допила все, что оставалось в стакане.

— Так просто меня не возьмешь, — крылья ее прямого носа дрогнули. — Черта с два!

— Как вас понесло, — засмеялся коммерсант. — Ругайтесь. Чертыхайтесь, ябедничайте и плачьте. Должны же вы когда — нибудь это сделать.

— Я закончила, — прежним прохладным тоном заявила доктор Бэнкс.

— Да? Тогда расскажите, как вам пришло в голову переодеться в мужской костюм.

— Тут нечего рассказывать. Правда нечего. В первый же день в первом же магазине готового платья я купила два костюма «для юного джентльмена». Первый же портной подогнал их на меня. Шесть дней ждала в гостинице костюмов и пока местный кузнец починит рессору. Только отъехала на пять миль — дождь.

— Пока поднимали верх — залило зажигание, — опередил коммерсант. — Тогда вас и пришлось тащить лошадью? Да? Ну конечно, я угадал, тут угадывать нечего!

Доктор Бэнкс так смеялась, что ей пришлось подхватить ворот халата.

— А на обратном пути я сбилась с дороги, — она зажала ворот своими тонкими пальцами. — Кружила по окрестностям, пока не стемнело. Дважды автомобиль заглох. Вы же знаете, как эта жестянка едет в гору! Один раз еще ничего, зато во второй я застряла основательно. Помочь было некому. Да даже если бы и попались фермеры — я бы, наверное, сказала, что все в порядке. Два с лишним часа ковыряла мотор. Чудом не сошла с ума от отчаяния. Ревела. Ругалась грязными словами. Выучила едва ли не наизусть все эти бумаги, которые мне дали с собой. Наконец, обнаружила две строчки про масло. Проковыряла этот чертов жиклер шпилькой и машина пошла. Вы представить себе не можете, как я была счастлива!

— Господи! — вырвалось у коммерсанта. — И как же вас угораздило подцепить нас? Мало ли, кем мы могли оказаться!

Доктор смутилась.

— Видите ли, я не собиралась. Увидела сверху погоню. Думала, конокрады, воры, что-нибудь в этом роде. Потом, когда поняла, что вас вот-вот возьмут… вы понимаете, пятьдесят против двоих. Я засомневалась. Потом увидела, как один упал, а второй, которому удалось вырваться вперед, и он мог уйти от погони, вернулся, чтобы помочь. Это решило дело. Ну, и кроме того, у меня под сиденьем спрятан револьвер.

— Вот это отлично, — одобрил Саммерс. — Стрелять, надеюсь, умеете?

— Нет, но, думаю, попала бы.

Коммерсант так хохотал, что с трудом остановился, обнаружив, как на него смотрит собеседница.

— Вы бы не попали, доктор! — сказал он и вытер выступившие слезы.

— А вдруг бы я в упор? — отбивалась она.

— Как раз в упор бы и не попали.

— Почему это?

— А трудно попасть в упор. Если не верите, попробуйте попасть в упор, например, ключом в замочную скважину.

— Ну как-нибудь, случайно, в мякоть бедра, — не сдалась доктор. — Вы бы прыгали на одной ноге и ругались грязными словами.

— Нет, — возразил коммерсант, — я бы ругался и ждал, когда будет больно. И не прыгал бы, а сидел на полу и судорожно сдирал штаны.

— А я бы, — продолжала доктор Бэнкс, — потребовала прекратить и посидеть спокойно, пока это сделаю я. Вы бы меня не послушали и тогда бы я пристрелила вас. Из жалости. Чтобы прекратить мучениях нас обоих.

— Доктор Бэнкс, вы сумасшедшая. У меня нет слов!

— К чему теперь слова, мистер Саммерс, — отмахнулась доктор. — Все это прошлое.

— А ведь мы на самом деле поступили тогда не слишком красиво, — сказал Джейк. — Устроили фальшивую лотерею, украли свинью, да еще и городской администрации подложили…

Доктор ничего не ответила и он поспешно добавил:

— Знаете, обычно это не наш метод. Черт меня дернул сунуться мстить этим горожанам!

Доктор вздернула бровь.

— Так-так! Рассказывайте теперь вы!

Она встала, чтобы сменить пластинку, ничуть не задумываясь, что находится в чужом доме.

Саммерс подпер голову ладонью, соображая, с чего начать. С накладного бюста, который продали квартирной хозяйке, миссис Гейзер? С лошади-философа? Стоит ли рассказывать про бордель? Или после того, что он узнал о докторе, и такое сойдет с рук?

— Послушайте, — спросила тем временем доктор Бэнкс и дунула в трубу граммофона, обнаружив там пыль, — а откуда взялся Маллоу? Сколько вас помню, вы всегда вместе.

Саммерс терпеть не мог, когда кто-нибудь вмешивался в его музыкальные предпочтения. Но тут счел за лучшее не лезть. Он ждал, что выберет доктор. Рэгтайм. «Везунчики». Коммерсант скорчил сам себе изумленную гримасу. Помолчал немного.

— Не всегда, — медленно произнес он. — Видите ли, до того, как мы встретились тогда с вами…

— До того, как мы встретились, этот сладкоречивый джентльмен, что сидит сейчас перед вами, назвал себя искателем приключений, сбежал из дома и встретил меня, — произнес Дюк, входя в комнату. — Мы поступили на китобойное судно. Добрый вечер, мисс Бэнкс.

Доктор лишилась дара речи.

— Доброй ночи, мистер Маллоу, — пробормотала она. — Искателем приключений?

— Да, — Саммерс смутился. — Я хотел, чтобы моя жизнь стала такой, как в настоящем романе. А вот этот красавец, который так любит эффектные появления, составил мне компанию. Он был юнгой, я — палубным матросом.

Саммерс ногой пододвинул стул и Маллоу упал на сиденье.

— И сейчас, дорогая леди, мы будем заливать вам про свое романтическое прошлое, — сказал он. — Хотите?

— Хочу, — твердо сказала доктор. — Только вы, пожалуйста, не очень заливайте. Пусть это будет правдивая история.

Спустя четверть часа на столе в гостиной появился поднос с кофейником, доктор разглядывала портрет мадам Ж.П., а Саммерс разливал кофе.

— А я ему говорю, — в одной руке М.Р. был кусок пирога, во второй бутерброд с ветчиной — проголодался, как волк, — не знаете ли вы, сэр, куда деваются от этих башмаков люди?

— Кстати, мисс Бэнкс, — поинтересовался Д.Э.Саммерс, — а нет ли у вас на этот счет соображений?

— Сама сто раз задумывалась, — отозвалась доктор. — Не отвлекайтесь, джентльмены, продолжайте!

Она положила на стол портрет, который Маллоу добыл между журналами на полке, и сидела теперь с ногами в кресле. Словно в кинематографе, перед глазами проплывали картины: двое мальчишек встречаются на берегу реки: «Сэр, у вас такое сомнительное предприятие. Возьмите меня с собой!» Блистательная миссис Фокс варит свой кофе, потом оказывается мужчиной, ловко валит с ног агента Пинкертона и скрывается за поворотом на украденной коляске. Светловолосый юноша-матрос, приставив ко лбу ладонь, щурясь, смотрит с вантов на горизонт. Соленые брызги, скрип грот-мачты, норд-ост. Корабельные снасти, озаренные в ночи огнями Святого Эльма. Дядюшка Фалвиус шумно грызет сахар, старательно сберегая свои усы при помощи серебряного сберегателя. Сан-Франциско в дыму и огне. На простыне в луче волшебного фонаря высвечиваются филин и чиж в окружении голых женщин, а гусь с бантом на шее с задумчивым видом пишет письмо, подписанное «Джулия Дей». Несколько десятков верховых с воплями несутся на своих лошадях через калифорнийскую степь. Двое пеших, выбиваясь из сил, карабкаются по склону, уходя от погони. Один падает, второй возвращается, чтобы помочь другу, тянет за руку, тащит за шиворот, а погоня все ближе, ближе…

«— Меня зовут Ирен Адлер. — А меня — Шерлок Холмс».

Свисток паровоза, густая струя черного дыма — и вот уже поезд проносится мимо, и остаются лишь рельсы железной дороги, которая кажется бесконечной.

— Мисс Бэнкс? — голос был негромкий, осторожный. — Проснитесь!

— Зачем? — пробормотала она.

— Что ты к ней пристал? — раздался другой голос. — Пускай спит.

— Я отнесу.

— Отнесет он! Ты вон себя в кровать отнеси.

— Руки от нее убери. Оборву!

— За что? Что сразу я?

Доктор Бэнкс в ужасе поняла, что выглядит неприлично, но было поздно: она почувствовала, что ее поднимают в воздух.

— Ты знаешь, компаньон, — сказали вдалеке и скрипнула, открываясь, дверь, — мы, кажется, разошлись не на шутку: шестой час утра.

— Свет зачем включил? Обалдел? Разбудишь.

Рэгтайм отдалился и смолк: граммофон выключили, безжалостно оборвав сладостный плач «Магнетик».