Глава четвертая,

умиротворяющая

Княжеские люди появились через восемь дней. С шумом, в больших и удобных повозках с открытыми окнами, покрытые пылью и загаром. Семеро сыскарей во главе с Макарским, советник князя, ведун по «чудным происшествиям» и Лелька.

— Не верю глазам своим!

Я просила, конечно, именно ее взять, но не ожидала, что мои пожелания учтут.

— Катька! — завопила на подъезде Лелька. Как только лошади встали, подруга выскочила на землю и стала пыхтеть словно паровоз. Трое родов не прошли даром — Лелька всегда была склонна к полноте, а сейчас и вовсе сдобная пышка. И все же ничуть не изменилась, бросилась обниматься так, словно мы сто лет не виделись. — Ты все еще как глиста, Катька, — укоризненно прошептала мне на ухо.

— Я тоже рада тебя видеть.

Макарский тем временем вылез из другой повозки, быстро осмотрелся, сказал лениво:

— Устал, что твоя собака!

Ачи скакала вокруг и уставшей не выглядела. Начальник снова осмотрел, на этот раз меня, и добавил:

— Я знаю, что порча остановилась. Спешить некуда, так что сейчас отдохнем, перекусим, помоемся и соберем совет. Думай пока, что рассказывать нам будешь.

Сыскари выбрали ровное место и поставили большой походной тент-палатку — в домах они бы все равно не поместились, да и проще вместе держаться, без посторонних.

Также я получила свои вещи, которые Лелька любезно прихватила у старосты в Хвощах вместе с огромным сладким пирогом.

Лельку я забрала к себе в гостевой дом. Придется потесниться на кровати, а может, и на пол переселиться, уступив ей место, но это меньшее, что я готова для нее сделать.

— Фух, лечь бы да сутки не вставать, — заявила она, войдя под крышу нашего временного убежища и стаскивая с головы голубой платок.

— Так ложись и не вставай.

Давно я не улыбалась просто так, потому что настроение хорошее, очень давно. А сегодня словно воздух другой стал, дышится легко. Или это Лелькина заслуга? Она из тех редких людей, возле которых чувствуешь себя как у бога за пазухой. Только в последнее время нотации частенько читает, чего слышать неохота.

— Да ну. Как я усну, когда мы с тобой больше года не виделись? Рассказывай немедленно, как дела у тебя.

— Про порчу?

Она отмахнулась так, будто порча не имеет никакого значения. Поставила чайник, положила на стол пирог и развернула его, поедая глазами. Но пирог меня точно не спасет.

— Про порчу позже узнаем, на общем сборе. У тебя-то самой как? Говорят, ты замуж за Федора выходишь?

Пульвина недавно ушла к кому-то из женщин на заимку, Лесия еще с утра у мертвой земли ходила, удобряла ее, поливала, как и неделю до этого, да что-то без толку. Мой росток давно истощился и засох, потому что земле его нечем было питать, пояснила ведунья. Удобрять пока не получалось.

— Кать!

— А?!

— Не делай вид, будто ты не тут! Я спрашиваю, за Федора замуж, говорят, собралась? — А сама уже пирог разрезала и чай налила.

Мы сели за стол.

— Откуда я знаю, говорят или нет.

— Свадьба будет или нет?

— Нужно было тебя в другой дом отправить, — бормочу я, ковыряя ногти.

— Ну что ты, Катя, я же волноваться буду.

И будет, да. В глазах что-то будет дрожать, и не просто выдуманный страх. Лелька тоже не раз видела смерть. Не такую, как я, но не менее страшную. Лучше сразу все сказать и не мучить ни ее, ни себя.

— Я не выхожу замуж за Федора. Решила его отпустить. Я не люблю его, Леля, но это ты и сама знаешь.

И, хотя смешивать эти две новости не стоило, двусмысленно звучит, а ведь ничего общего между ними нет, но я выпалила без перерыва:

— Еще кое-что ты должна знать. Здесь в лесу лесником, который порчу обнаружил и тревогу поднял, служит… Волин.

Лелькины руки опустились на стол, а сама она быстро заморгала:

— Что ты сказала?

По голосу, однако, не скажешь, что Лелька в шоке.

— Волин. Суженый который мой, — я поморщилась, произнося это поистаскавшееся слово. — Он работает тут лесником. Говорю просто для того, чтобы ты не очень удивлялась, когда с ним столкнешься. Или нет — знаю, что потом меня съешь, когда столкнешься, за то, что заранее не предупредила. Вот поэтому предупреждаю.

— Пока не знаю, что из этого следует, — подумала она вслух.

— Ничего не следует. Рассказывай теперь. Как твои, как дела? Как семья?

— Ой, семья в порядке! — Справившись с удивлением, Лелька снова обратила внимание на пирог, ловко орудуя ножом и кромсая его на огромные куски. — Спасибо, Катька, что ты про меня вспомнила и попросила сюда забрать! Я как раз с ума сходила, думала, как бы сбежать от семьи на месяц-другой. Очень я их люблю, но уж больно они шумные.

Наверное, шутит. Как можно устать от семьи? От собственных детей, за которых жизнь отдашь?

— Э-э…

— Да, Катя, шучу я, шучу!

— Я поняла.

— Врешь, не поняла, — наставила она на меня нож, с которого капал ягодный сок. Забавная какая.

В общем, после неловкой новости про местного лесника вечер пошел своим чередом, и пошел прекрасно. Мы болтали, вернувшаяся Пульвина сидела с нами и слушала. Они с Лелькой сразу определились — это тут практически на подсознательном уровне происходит, — что Лелька сильней и знает больше, так что будет ведущей знахаркой, а вторая на подхвате. Как и я с этого дня становлюсь на подхвате у Макарского, потому что моим сыскным способностям до его ой как далеко.

— Да! — воскликнула Лелька. — Мы же по дороге в Хвощи мимо Белки проезжали, я отпросилась заглянуть ее проведать, потом догоняла группу. Семь потов сошло!

— Да? И как они?

— Ну, — Лелька закатила глаза. — Ты знаешь, как обычно. Теперь у нее причина для страданий, что она дома с детьми сидит и не зарабатывает, а Лад вынужден работать и их всех содержать. Как будто в упор не видит, что все вокруг так живут. Ну, Белка, ты же понимаешь…

Мы переглянулись и засмеялись. История Белки и Лада просто сериал какой-то, хотя здесь говорят: затяжной клубок. То есть то, что не распутаешь без разрывов. Столько раз сходиться и расходиться, ссориться и мириться, сколько они делали, просто неприлично, честное слово. И главное, виновата практически всегда была Белка, которая постоянно выдумывала для них препятствия.

То они разные по положению, и этого не изменить. То терпимо, что разные, но он Первый сын и не может она ему портить жизнь, ведь это из-за нее он хочет передать бразды правления кузену и уйти с поста, так как ей суждена спокойная жизнь. А не будет Белки, Лад сразу займет положенное ему место. Этот бзик помню лучше всего, он случился пять лет назад. У Лельки с Коловратом уже второй сын к тому времени родился, а эта парочка все никак пожениться не могла из-за Белкиных тараканов. Уж сколько мы ей твердили, что он взрослый мужчина, сам решит, чего хочет! Лад четко пояснил, что хромота мешает ему в делах и его кузен справится с постом главы рода куда лучше! Почему бы не прислушаться к его доводам? Ладно бы подросток с горячей головой, но сколько лет он тебя терпит? — намекали мы, но Белкины тараканы так просто насиженных мест не оставляют.

В общем, Ладу памятник нужно поставить за терпение. И только однажды он впал в бешенство, впрочем, как и Лелька. Когда Белка пришла к ней, рыдая, и заявила, что беременна и ей нужно сделать аборт. Я у нее как раз гостила, у меня небольшой отпуск был, а Лелька всегда обожала гостей и вечно обеспечивала мне приют. Так вот, я более-менее спокойно к прерыванию беременности отношусь, потому что выросла в мире, где это просто одна из медицинских процедур. А в Эруме это всячески осуждается, ведь несложно сберечься и не довести дело до беременности. Сделал встряску вовремя — жизнь не зародилась. А когда уж зародилась, прерывать ее, убивать живое… ну, в общем, скандал был. Лелька, как узнала, что Лад не в курсе, орала и метала. Я помню тот вечер, как вчера был. И Ладу сразу весточку отправила. Я сидела в углу и не вмешивалась, чтобы и мне заодно чего не прилетело.

Еще толком никто не успокоился, как он заявился. Тогда впервые я его испугалась. Мне казалось, он с чистыми руками от Лельки не уйдет и обязательно кого-нибудь придушит. Хотя он голос даже ни разу не повысил, когда предложил Белке подняться и выйти с ним для разговора.

Помню, как послушно она шла, повесив голову. А на следующий день явилась и сообщила, что они через два дня поженятся. С таким видом, будто ничего и не было и никого она не изводила своими страхами и сомнениями, доходящими до идиотизма. Так и не знаю, что Лад сказал или сделал, но Белка с тех пор как шелковая. Как будто наконец деталь подточили и вставили в нужное место и она уже не выпадает и не портит движение всего механизма.

— Удивляюсь, как она с тобой не напросилась.

— Конечно, пыталась! Хотела со мной поехать, но куда ей? Дочери полгода минуло — таких маленьких и няньке не доверишь. И Лад был против, сказал, мы сами справимся.

— И теперь Белка будет дуться на него за то, что он ей приказывает?

— Да вроде нет, поумнела уже. Вернее, спокойней стала. — Лелька перестала смеяться и просто улыбнулась. — Она выглядит счастливой, Катя, это ведь главное.

— Действительно.

Почему-то рука снова потянулась к животу, но я вовремя пресекла поползновение. Вот уж лишнее, просить встряску у Лельки. Вопросов не оберешься. Раньше она была тактичней, а сейчас словно ищейка, дай только след уловить, не отцепишь. В личных вопросах чувствую себя так, будто не я сыскарь, а она. К Пульвине обращусь, если надумаю.

— Тем более мы сможем навестить их по дороге обратно, — закончила Лелька.

Обратно? Дыхание аж остановилось. Ни разу не думала об обратном пути. Нужно вроде радоваться, что повидаешь Белку, отдохнешь после всего, после порчи этой, но сама дорога обратно, сам факт возвращения… Откуда такое неожиданное ощущение, будто в тюрьму возвращаться придется?

Совет с сыскарями прошел спокойно, ровно. Мы с женщинами явились, когда все уже были в сборе. Более того, напротив сыскарей сидел Волин и заканчивал рассказ, с чего все началось и чем закончилось. Не знаю, что он обо мне говорил, но мы застали слова про его последний поход день назад, когда он снова пытался найти тело ведьмы и не нашел. Это всех встревожило — впрочем, как тревожило и меня, — даже больше, чем мертвая земля, которую до сих пор не удавалось оживить.

— Ладно, Волин, спасибо. — Макарский перевел взгляд в мою сторону. — Теперь ты, Катерина. Говори, что и как было.

Рассказ вышел коротким. Пошла, нашла, убила. Лелька напряглась за моей спиной, она не знала, каким способом я остановила ведьму. Теперь знает. Не подвела — ее горячее сочувствие имело аромат, как у домашней выпечки.

Сыскари уточнили пару мелочей про силу, которая неизвестно где, и задумались.

Лесник, сидевший чуть впереди, обернулся и вдруг увидел Лельку рядом со мной. Его глаза расширились, и он слегка побледнел. Лелька с улыбкой кивнула. Он ответил на приветствие и отвернулся, но стал какой-то напряженный, по всей фигуре видно. Неужто испугался моей подружки?

А она, смотрите-ка, поглядывает на него с ободрением!

После недолгих обсуждений было решено, что сыскари, в том числе я, с утра отправятся в середину порчи — разбираться на месте. Знахари и ведуньи продолжат искать способ оживить землю на заимке.

— Волин, ты пойдешь с нами, — приказал Макарский под конец, используя свой фирменный взгляд и голос, которыми отделяет работу от обычной жизни.

Крайне вежливое обращение для того, благодаря кому Волина осудили. Судя по взглядам, Макарский испытывает к леснику чуть ли не уважение, что странно.

Не думает ли так же Лелька, спросила я по дороге обратно, не сдержавшись. Уж больно интересно стало.

— Да, похоже на то! — усмехнулась подруга. — Волин же главой рода должен был стать, при такой должности всех серьезных фигур приходится на виду держать. Каждого из Первых сыновей Макарский знал, что свои пять пальцев. Но без колебаний поймал и отдал под суд. А ведь привязываешься к подопечным даже на расстоянии. И неприятно жизни ломать, пусть даже тот сам виноват. Но как сломал… Я гляжу, и дом у него, и работа, и в Хвощах местные поют-заливаются, ах какой у них лесник, какой помощник да защитник! Макарский тоже ведь все это слыхал. А уж старостиха…

— Да, — стало смешно, — она ему все жену подбирает. Даже меня пыталась сосватать.

— Правда?

Я тут же поняла, что ляпнула лишнее, но Лелька и сама отступила, задумалась и протянула:

— Да-а, выучку никуда не денешь. Стать главой рода — это тебе не мелочи…

— А не стал.

Я поморщилась собственным словам. Жалость опять голову поднимает, сколько ее ни дави. Почему я его жалею? Или нет, не его. Скорей гипотетического юношу, который враз всего лишился, пусть и по собственной вине. Жалею, как жалко любого, кто по дурости загубил собственную жизнь, сломал на корню и никогда уже ничего не срастется обратно.

— Не знаю, почему мне его постоянно жаль, — неожиданно призналась я.

— Но ведь он твой суженый. Конечно, тебе его жаль, — Лелька снисходительным жестом взяла меня под руку. — Даже если разум твой возмущен и обижен, сердце будет жалеть, ничего не поделаешь. А он так сильно изменился! Думаю, в лучшую сторону. Вот сейчас тебе и нужно было появляться, а не тогда. Рановато ты явилась, вот что я тебе скажу.

— Ага. Если бы не явилась тогда, у него уже семья была бы, пост главы да детей с дюжину. Так что с моей колокольни не важно — сейчас, тогда… — Я легкомысленно отмахнулась, мол, все одно без толку. Не везет, так ничего не поделаешь.

— Ладно, Катя, занимайся пока делами, не думай ни о чем. И молись, чтобы я не стала расспрашивать, как вы вдвоем порчу останавливали и не отвлекались ли на другие вещи?

Хорошо темно. Моих красных щек не видно.

— Леля, ты забываешься, — прошипел кто-то моим надменным голосом.

— Ничуть не бывало, — невозмутимо ответила она. — Просто хочу, чтобы ты тоже мучилась. У меня трое детей! Даже у Белки двое! Каждый день крики, готовка и уборка. А ты одна у нас ходишь как королева, неторопливо, голову задрав, и жизнью наслаждаешься. Спишь в тишине, уборкой руки не пачкаешь. Никому попу не моешь и не мечтаешь хотя бы о минуте тишины! Нет, пора и тебя припахать!

От удивления я даже промолчала. Странно она как-то говорит. Разве семья и дети не благо? Почему она так говорит, будто это мучения?

Впрочем, в одном Лелька права — вначале дело, отдых потом.

С рассветом наш отряд выдвинулся в центр порчи. Не хотелось бы на мертвой земле ночевать, но дошли до ведьмовской хижины мы ранним вечером, так что придется. Не представляю, как тут лесник ночевал в последнюю неделю. Тут же жутко. Насмотришься на окружающий тлен, и выть охота с тоски. Хоть народу много. Какой-никакой шум, движение, жизнь.

Хижина появилась из-за камней, и такое вдруг навалилось знакомое до боли чувство — то, где я одна и помощи ждать неоткуда. Ноги сами собой остановились. Так хочется поддержки, чтобы кто-нибудь хоть руку протянул, хоть в голос кричи.

— Ты в порядке?

Рядом оказался Ревень, один из сыскарей, которому до пенсии пару лет осталось. Всегда помогал мне, чем мог, многому научил и вообще приятный человек. Даже слишком приятный для такой профессии. Пьет только много, но кто без греха?

— Да, все нормально.

А глаза возвращаются к леснику, который впереди с Макарским идет. Выходит, рука мне нужна не чья-нибудь, а Волина?

Было бы смешно, не будь так печально.

В прошлый раз это место давило больше. Ну конечно, я была уставшей, напряженной, а сейчас воздух казался не таким густым и удушающим, да и солнце палило так, что сомнений не оставалось — никакого колдовства вокруг не осталось, оно ведь приглушает свет и звуки, как полиэтиленовая пленка. Ты под колпаком словно в пакете ходишь.

Ведьмы на том месте, где я ее оставила, не было. Глазам своим не верю. Нет, я, конечно, слышала слова лесника и понимала, что он говорит, но почему-то пребывала в уверенности, что стоит прийти, как я безо всяких проблем пойму, где тело. Но вот примятые сухие травы и ветки, и след крови, черной, как смола… И больше ничего.

— Тут она была?

Рядом нарисовался Макарский.

— Да. Тут я ее оставила, и она была мертва!

Я опустилась на колени прямо в труху, бог с ними, со штанами, новые куплю. Подавила желание рыть землю руками, тело не могло просочиться в нее, как вода. Что же произошло?!

Начальник быстро огляделся. Сыскари разошлись в поисках следов или запахов, Волин отправился с ними.

— Значит, будем искать группой.

Групповой поиск в разы сложней единичного, потому что сыскари должны действовать вместе, слаженно, единым организмом. И сил больше уходит, но зато видны все мелочи, которые пропускает человек с двумя глазами или колдун с сыскным даром. Есть же разница, смотреть двумя глазами или тысячей глаз?

— Сбор через полчаса! — крикнул Макарский. Голос разнесся так, что вернулось эхо.

— А ты не участвуешь, — буднично сообщил мне.

— Почему?!

Нет, я не понимаю, зачем я тут, если не буду участвовать в поиске наравне с остальными.

— Ты разве не выложилась в прошлый раз?

— Да, но…

— Утихомирься, Екатерина. Тебе пока нельзя. Сама должна понимать, что не восстановилась. А ситуация не критическая, рисковать понапрасну нет необходимости.

И не поспоришь, начальник разумно говорит, но зло сопеть мне никто запретить не может. Макарский положил мне руку на плечо.

— Ты достаточно сделала. Молодец! Я никогда не сомневался, что в случае необходимости ты можешь справиться с чем угодно.

— Спасибо.

Начальник, не убирая руки, снова огляделся, уперся взглядом в спину лесника, внимательно изучающего землю в нескольких десятках метров дальше.

— И значит, вывело-таки тебя чутье к Трансору.

— К кому?

— К Волину, Первому сыну.

— Он давно уже не Первый сын. Он Безродный.

— Не важно. Он же твой суженый, верно?

Макарский задумчиво хмурился.

— Был.

— Ха! Бывших суженых, как и бывших алкоголиков, не бывает.

— Чего вы хотите?

Никогда Макарский не останавливается просто поболтать. Ну отдал приказ, ну поддержал морально — и до свидания. Так в чем дело?

— Ничего в общем-то. — Вид у начальника действительно слегка удивленный. — Вы уже все сделали, что должны были, — ведьму остановили. Просто удивляюсь, как в жизни все взаимосвязано. Твой нюх привел тебя к твоему суженому, и тут…

— Никуда он меня не вел! — совершенно невежливо перебила я.

Он вперил в меня прищуренный взгляд и вдруг коротко хохотнул.

— Ты же сыскарь, Катя. Себя хочешь обмануть? Да пожалуйста! Только подумай как профессионал: твой нюх на пользу тебе самой всегда должен работать, вот он и сработал. Вне дела он поведет туда, где тебе польза. И заставит делать, по мнению разума, глупые вещи, но тоже нам на пользу. Вот так мы и устроены. А у тебя двойной нюх — сыскарский, да только суженым отведенный. Так-то.

Он сжал мое плечо и убрал руку.

— Ну ладно, не мое дело. Теперь к ведьме. Отойди, посиди в тишине, пока мы поиск проведем. Подумай, может, поймешь, куда тело могло пропасть.

— Хорошо.

Отойду к камням, но так, чтобы место, где лежало тело, было видно.

Сыскари вернулись и обосновались у хижины. Пока они собирались, расчищали место и садились в круг; лесник там же устроил костер и стал готовить нам ужин. Горячая похлебка в брюхе любые невзгоды помогает пережить. Макарский командовал — сидел неподалеку и жестами показывал, кто вступает и куда смотрит.

В общем, лесник успел приготовить ужин, когда сыскари закончили поиск. Всех их шатало. Ревень сразу лег, вернее, свалился на землю отдохнуть. Похоже, я действительно переоценила свои силы. Если бы участвовала, уже без чувств бы валялась.

Волин наполнил наши походные миски и разнес, сел со своей возле Макарского. Ко мне он в последнее время не приближался без особой нужды, что мне только на руку. Но к начальнику я подсела — нужно же о результатах узнать.

— В общем, дела обстоят так, — Макарский говорил для нас с лесником, потому что остальные все видели в процессе поиска. — Ведьма отсюда не ушла. Она просто пропала. Посторонних возле хижины не было. Ее не могли ни унести, ни закопать, ни сжечь. Некому было это делать. Кроме ваших следов мы нашли следы двух человек в паре верст к горам, — он указал направления рукой, — но к ведьме они отношения не имеют. Кто это мог быть? Волин, кроме вас кто-то заходил?

— Нет, — тот даже не заволновался, спокойно ответил: — Это наверняка с приисков мужичье, искало чем поживиться.

Действительно, мародеры куда угодно без масла влезут, они же как шакалы, чувствуют, куда можно, а куда рано. И сюда могли заглянуть, как порча остановилась. Прошли пару верст, сообразили, что ловить нечего, и ноги сделали.

— Проверим, — кивнул Макарский. — Но это не важно. Больше интересен другой вопрос. Пропала не только ведьма. Пропала вся сила, которую ведьма копила. Мы нашли резервуар — яму под хижиной, в подвале. Он пуст. Порча остановилась, но силы нет. И куда делась, мы не знаем. В воздухе не рассеивалась, никто чужой не забирал, в землю не возвращалась. Просто исчезла, как ведьма. Попробуй вспомнить, Катя, что-нибудь, потому что, честно признаюсь, с подобным я сталкиваюсь впервые.

Подумай! Да я только этим две недели занимаюсь, хотя без толку! Но начальству же такого не скажешь.

— Я подумаю, конечно, однако куда она могла деться? И вообще, пусть княжеский ведун думает, он же по странным вопросам? — тут же заупрямилась я. — Что чуднее пропажи колдуньи может быть? А то опять думай, думай… Что тут думать? Никуда она не могла деться! Разве что портанулась на самом деле в другой мир.

Кто-то из сыскарей фыркнул. Макарский резко поднял руку, заставляя замолчать.

— Повтори.

Воздух напитался силой и задрожал. Во рту пересохло.

— Портанулась в другой мир. То есть появился портал… силы ушли на портал — и ведьма перенеслась в другой мир!

— Мертвая? — деловито спросил Волин, который тоже чувствовал всеобщее озарение.

— Объяснение какое-то дурное, но оно подходит, — заявил Макарский.

Я продолжала думать вслух:

— Она так хотела в другой мир! И может… может — где-то я слышала теорию, что бездушное мертвое тело гораздо проще перебросить в другой мир, чем живое существо. Ведьма умерла, то есть стала намного легче, сил понадобилось меньше, а так как после ее смерти порча остановилась не мгновенно, она все еще понемногу тянула… Наступил момент, когда сил хватило — и… получается, так или иначе, но она действительно это сделала, построила портал между мирами! Наверное, программу задала.

У лесника дернулось лицо, а Макарский застыл, его глаза стали что куски льда, как всегда, когда он просчитывает что-то важное.

— Получается, в каком-то мире из воздуха вывалилось тело мертвой ведьмы. Просто взяло и шмякнулось на землю.

Представлять подобное было дико, но ожить она по пути не могла, это невозможно ни в нашем мире, ни в каком другом.

— Портал в другой мир, — коротко сказал Волин, но так, что все услышали недосказанное.

Факт создания настоящего портала, чего раньше не было. Князь мимо такого не пройдет. Нагонят сюда ведунов и будут искать способы повторить проделанное ведьмой. Конечно, не такими методами — силу другими способами накопят, но что портал рано или поздно повторят — это как пить дать!

Макарский очнулся, приподнял голову.

— Все молодцы, хорошо отработали. Отдыхайте. Завтра возвращаемся на заимку.

Я, вздыхая, сама расстилала свой походный мешок. Эх, где те времена, когда лесник за меня все делал? Теперь он не приближается. Видимо, одно дело кружить вокруг без свидетелей, и совсем другое — под пристальными взглядами группы сыскарей. Бережет меня, не дает ходу сплетням.

Спать было неудобно, да и неуютно. Тут я убила человека, безумную женщину. Интересно, отчего она так стремилась покинуть этот мир и уйти в другой? Стремилась так, что готова была убить не только лес, а и животных, и людей? Ведь понимала же, что совершит порча, когда дойдет до поселений. Попасть в другой мир? Даже я этого не настолько хотела.

Еще интересно, как быстро княжеские ведуны смогут научиться строить порталы. Межмировые, имеется в виду. Если быстро, то чисто теоретически я смогу вернуться обратно на Землю? Правда, что насчет моего двойника? Хотя учитывая, что наши пути разошлись много лет назад, все возможно. Не удивлюсь, если мы друг друга даже не узнаем. Может, она в пять раз толще и уже пару раз развелась? Или стала знаменитостью, или, наоборот, спилась и давно в могиле. Сколько вариантов, даже представить невозможно, что со мной той случилось. Скорее всего, конечно, живет как обычные люди — семья, дети, работа и короткие выходные, летом отпуск с поездкой к морю, на Новый год гости с салатом оливье на столе.

Надеюсь, ей в жизни повезло больше, чем мне.

Поутру мы пошли обратно. Перед выходом Макарский заявил, что через пару дней сыскарям можно возвращаться в Гораславль, по крайней мере большинству из нас. Мне так точно. И еще мне зачтут время, потраченное на порчу, как рабочее, следовательно, гарантированы большая денежная сумма и личная благодарность князя. И вообще, большое денежное вознаграждение и отгулы гарантированы всем.

После этих новостей мы взяли неплохой темп в сторону заимки.

Первым шел Макарский и усиленно о чем-то размышлял. Сыскари зевали, равнодушные к окружающим нанесенным порчей разрушениям, я плелась в хвосте, а рядом шел Ревень. Вскоре от главной группы отстал лесник и тоже пошел рядом со мной, по другую руку. Каждый раз, когда он думал, что я не вижу, бросал на меня осторожные взгляды. Это его моя городская одежда так интересует? Там это просто удобно, а в Хвощах или на заимке, конечно, это непривычно и оригинально. Хотя я вчера так целый день проходила, и ничего — глаз никто об меня не натирал.

Ревень рассказывал о последнем деле: как ограбили старосту одного из городов округа, где выращивали мясную породу бычков.

— Там они ввалились в дом, хозяина связали и вынесли все, даже колдовские хранилища.

Тут это что-то типа сейфов — коробки небольшого размера, закрытые колпаком, пропускающим только хозяина, на которого привязаны.

— Конечно, следы в соседнюю Жуал Принту идут. Сразу было понятно, на что расчет. Уйти в соседнюю страну, там кто будет искать? Пока просьбу тамошнему князю отправишь, пока послы договорятся, пока поиск начнут — они уже давно далеко будут, ищи по всем княжествам! А то и в дикие земли спрячутся, затаятся.

— Разве не глупо воровать деньги, которые в диких землях не используются? — спросил Волин.

Ревень прищурился:

— А я не тебе рассказываю, если что.

Лесник моментально замкнулся, но продолжал топать рядом.

— И вообще, мы тут с ней разговариваем, — не утихал Ревень. Его глаза уже сердито блестели.

— Ревень, угомонись!

Не желаю, чтобы он скандалил.

— Как скажешь, — широко улыбнулся сыскарь и ускорил шаг. Насвистывая, ушел вперед как ни в чем не бывало.

Рядом с лесником идти было просто, хотя он молчал. Только иногда предлагал воды или спрашивал, не устала ли я, не нужно ли помочь понести вещи. И такое ощущение создавалось, будто он постоянно хочет что-то сказать, но крепко сжимает зубы каждый раз, когда это нечто стремится вылететь изо рта.

Упрямец какой. Видела я по работе, как информация выпирает из очевидцев, которые держат рот на замке. А она прет. Причины молчания разные, очень разные — от страха до желания скрыть преступление, а у него причина совсем другая.

Ну и ладно, и молчи!

На заимку мы вернулись, когда вечерело. Нас встретили всей кучей. Дети, конечно, визжали и прыгали не хуже Ачи, которую лесник оставлял привязанной в сарае. Взрослые с тревогой ждали новостей. Травка в красивой блузке бледнела и краснела при виде лесника, который шел рядом со мной, потом развернулась и бросилась бежать прочь, в дом, а он даже не заметил.

Тем же вечером народ устроил праздник. Макарский официально заверил, что угрозы расползания порчи больше нет, сыскари все как один подтвердили, так что повода искать не пришлось.

Да еще выяснилось, что у Лельки получилось подпитать мертвую землю лекарским колпаком, который очищает больное тело от лишнего. Типа обеззараживания, как это понимала я. Там, где лекарка поставила колпак, земля подпиталась. Не очень сильно, но достаточно, чтобы запустить самообмен, как называют процесс поглощения-отдачи землей жизненной силы. Теперь пригласят много знахарей, чтобы колпаки наставить на всю порченую землю, на это немало времени уйдет, но, в общем, задачу можно считать решенной.

Так и получилось, что местные быстро вытащили на улицу столы, нехитрую еду, запасы ягодовки, и все с удовольствием расслабились. Даже музыкант нашелся — невзрачный подросток из дома Травки неплохо играл на струнном инструменте.

Лелька веселилась от души, когда жители заимки наелись и ушли от столов плясать вокруг костра, присоединилась к танцующим. А сыскари в большинстве своем были уставшими после поисков, так что просто сидели — кто на траве, кто на лавках, вынесенных из домов, — и наблюдали.

Восстанавливают силы не только отдых и еда, еще их восстанавливает счастье окружающих. Это я тоже узнала только тут, на Эруме. Оказывается, следить за тем, как, к примеру, смеются и играют дети, куда полезней, чем просто сидеть в четырех стенах. От наблюдения, как прохаживаются вечером вдоль улиц гуляющие люди, тоже больше пользы, чем от простого просиживания стула. В общем, сыскари восстанавливались, жители заимки веселились, вечер действительно выдался спокойным и теплым, и я не о температуре воздуха.

Лесник проводил время в разговорах с мужчинами заимки, пару раз что-то отвечал на вопросы женщин, и все это далеко, я не слышала слов. Лелька к нему тоже однажды подошла поговорить, помахала мне рукой и пустилась в долгие объяснения, так, что лесник и слова не мог вставить. Есть за ней в последнее время такой грех — частить без умолку. Пока всю кадушку на голову не выльет, не успокоится.

Травка тоже болтала с одним из сыскарей — Заревым, он самый молодой, всего пару лет отработал. И он поддерживал беседу, конечно, но без особого интереса. Травка же как заведенная смеялась все громче и наклонялась к нему все ближе. Ах, молодость! Молодость да наивность, счастливое время, где же ты? Как бы мне хотелось вернуться туда, в незнание.

Тогда-то и появились огневойки. Слишком расслабились мы. Многие выпили, да и костер разбрасывал горящие угли… В общем, не сразу сориентировались.

Очень красиво они приходят, похоже на салют моего мира. Разве что размер поменьше и вызывают они не восторг, а ужас. На фоне пылающего костра заметить их не так-то просто, да и вой на открытом воздухе не так хорошо слышен, как в помещении.

Однако наличие множества сыскарей на одной поляне сыграло свою роль. Все вскочили, дружно ставя колпаки, а после бросились к жителям заимки, которые только-только начали соображать, что происходит.

Я бросилась к Лельке, ее колпак огневоек долго не выдержит, слишком слабый, тем более к ней уже прибились подросток и женщина с маленькой девочкой. Очередная огневойка взорвалась и зашипела оседающими углями у них прямо над головой — воплей-то сколько!

Все, успела. Лелька с облегчением вздохнула и расслабилась, отпуская свой колпак, потом обняла мелко дрожащего подростка, который еле на ногах стоял.

— Мама, — шептал парень.

— Где?

— Дома осталась.

— Хорошо. Не переживай за нее, огневойки только тут, у костра.

Сыскари довольно быстро сбили оставшихся людей в кучи, но суета все же была. Мимо пробегала Травка с глазами как монеты, и пришлось выпрыгивать и затаскивать ее к нам, под колпак. Она дико посмотрела, но, кажется, даже меня не узнала.

Лесник подошел сзади: он двигался быстро, но без паники. Сам скользнул под купол, остановился рядом. На рукаве в районе локтя его рубашка была черной, но без прожженной дыры, значит, краем только зацепило.

— Катя, ты в порядке?

Протянул было ко мне руку, как будто хотел ощупать, да осекся.

— Я нормально. А ты?

— Я?

Он вдруг как очнулся, вспомнил, кто тут колдунья и кто людей может колпаком накрыть. Вовсе не безродный солдат, которого лишили колдовской силы. Он сжал губы и резко опустил глаза. Лелька откашлялась, отвлекая внимание на себя.

— Вот и конец празднику! — довольно бодро заявила.

— Уже в который раз огневойки нападают на праздник, ты замечала? — спросила я. Нужно попробовать подбить статистику, потому что с нападением на одного-двух людей я сталкивалась куда реже, чем с нападением на группу празднующих. Причем именно празднующих. На солдатские учения или строительство, когда тоже вроде много людей собирается вместе, огневойки не нападали. Как будто стремились именно веселье испортить.

— Все живы?

Рядом возник Макарский, оглядел нас и остался доволен.

— Похоже, с праздником все, конец. Как последние пчелы погаснут, по домам разойдемся.

Так и сделали. Только заглох последний вой и погасла последняя летающая искра, сыскари стали провожать народ, который еще не отошел от нападения, по домам. Макарский увел нашу группу, оставив только меня, Лельку и лесника.

— Я пойду, раз все в порядке? — негромко спросил тот.

— Конечно иди.

Он что, разрешения у меня спрашивает? Странный какой. И снова заминка, как будто хотел о чем-то сказать, но только сглотнул и ушел.

— Ну что, спать? — спросила я, пока глаза смотрели ему вслед. Лесник шел разбитый, тяжелой, уставшей походкой. — Чего это он?

— Хм, — Лелька повисла у меня на руке. — Ты вроде тетка взрослая, глаз как стрела, а тут словно слепая тетеря. Наверное, расстроен, что не может защитить женщину как привык, колдовской силой? Это, должно быть, очень страшно — видеть, что ей грозит опасность, а сделать ничего не получается.

— Кому ей? — уточнила я. — Мне или девчонке этой влюбленной?

— А ты права! — вдруг оживилась Лелька, заулыбавшись.

— В чем?

— Да во всем! Ну ладно, пошли спать, утром вставать рано. Нужно с порчей работать, пока время есть. Скоро ведь домой. Надолго мне тут задерживаться нельзя, думаю, послезавтра вместе и уедем.

— Послезавтра?

Я даже остановилась. Так скоро?

— Ну да. Макарский сказал, сыскари послезавтра уже домой.

Он действительно говорил, еще утром, но я как-то не приняла к сведению. Уехать? Еще немного — и в путь-дорогу? Прочь от поек, которыми полны здешние леса? Прочь от просторов? От тишины и местного вкусного хлеба?

Ночью мне не спалось. Я то и дело порывалась встать и куда-то идти, но вовремя вспоминала, что рядом на полу спит Лелька. Даже наступила на нее пару раз. На третий она вздохнула и села, открыв глаза.

— Ты чего не спишь, Катя?

— Не знаю я. Не спится, и все.

Даже просто заставить лежать себя на кровати было очень сложно. Я ведь устала, очень устала, и пока ходили в порчу, и от огневоек закрываться… Но спать не могла, хоть ты тресни! Как будто не на том месте сплю, что ли.

Вот и подруге спать не даю.

— Можно я на улицу пойду?

Спрашиваю Лельку, будто она моя начальница или мама.

— Конечно. Давай я с тобой?

— Не нужно, я же вижу, ты хочешь спать.

— Ну ладно, только аккуратно, не наступи на меня. И так руку отдавила, — забурчала она, закутываясь в одеяло.

— Извини.

На улице было очень свежо, в тонкой рубашке я почти сразу замерзла. И темно. И тихо, но не мертвой тишиной, как в порченой зоне, а нормальной ночной тишиной — все равно кто-то бегал, кто-то летал, ползал и жил. Казалось, неподалеку лает собака. Похоже на Ачи, хотя все собаки одинаково лают.

Не знаю, сколько времени я просидела на крыльце. В дом вернулась, вроде еще темно было, но не успела заснуть, как светать начало. Единственная радость — пойка пела. Так близко, словно над головой летала. В Гораславле этого сладкого пения не будет.

Конечно, я не выспалась, а встать пришлось рано — комната в доме одна, не станешь же спать, когда остальные поднялись и завтракают. А мне и кусок в горло не лез, разве что чая пару кружек выпила. Лелька смотрела на меня и о чем-то думала. Хоть бы лечения какого не предложила, я ведь здорова, только устала немного.

— Надо бы Макарского найти, — сообщила я после завтрака.

Тяжело среди женщин, у которых оказались общие интересы и проблемы — семьи, дети, мужья. Поговорить им, в общем, есть о чем. Чувствуешь себя ущербной какой-то. В нашем цивилизованном мире, откуда я родом, было принято жить в свое удовольствие. Зачем муж и дети, если можно самой неплохо зарабатывать, путешествовать и не париться пеленками, вычеркивая из жизни годы, необходимые на роды и воспитание потомства? А для тела можно завести друга, с которым пересекаешься пару раз в неделю, а после «дела» он просто встает и уходит домой.

Я так понимаю, именно развитие уровня жизни позволило нашим женщинам отказаться от семьи. Тут до этого «цивилизованного образа жизни» пока не добрались. И надеюсь, не доберутся.

— Да, иди, мы тут будем, если что, — отозвалась Лелька от описаний особенностей воспитания двухлетних мальчиков от девочек. Откуда ей знать, интересно, у нее же только сыновья?

Во дворе ярко светило солнце и неприятно жгло лицо. Я направилась к тенту сыскарей, но меня перехватил княжеский ведун, держащий пачку писем.

— На, ночью пришло.

Конверт был подписан знакомым почерком.

— Спасибо.

Бумага обожгла пальцы. Предательски заныл живот. Если там, внутри, завелась жизнь, она тоже ныла, хотя ни в чем не была виновна — это же я предала Федора. После стольких лет. Пусть сообщила о расставании, но положенного срока не выждала, взяла да забеременела от другого. Не по-людски как-то. Сама наворотила дел — сама и расхлебывай. Свалить-то не на кого. Как же читать не хочется!

Но нельзя.

Пальцы не слушались, но я села на ближайшую лавку под деревом и заставила себя развернуть бумагу.

Послание без подписи, даже имени своего не захотел назвать.

Как будто по щекам отхлестали. Федор так от злости говорит, он не такой жестокий. А если честно, разве я не заслужила? Знала, что ничего не выйдет, но больно удобно было. Так что нечего жаловаться, да и не на кого.

Сложив письмо, я сунула его в карман.

Пора дальше идти. Макарский сидел за столом в центре тента-палатки (спальные мешки, сейчас аккуратно свернутые, располагались вдоль стен). Разговаривал с княжеским советником. Тот среди всей нашей компании самый важный: как скажет, так и будет. Правда, с обычными сыскарями разговаривать ему недосуг, он общается с нами через Макарского. Вернее, раздает приказы, которые передаются нам на исполнение.

Сейчас советник коротко глянул на меня и переключился на бумаги, которые ворохом покрывали стол. Ведун, сидевший рядом, молча нахмурился, словно вспоминая что-то неприятное, но, к счастью, со мной не связанное.

— А, пришла! Вовремя. Так, Катя, теперь с тобой, — сказал начальник. На миг задумался. — Не нужно объяснять, что все, здесь произошедшее, должно оставаться тайной?

— Не нужно.

— Как был построен портал, ведуны рано или поздно узнают. Не думаю, что это будет просто. Да и время, силовые затраты… Надеюсь, ты не рассчитываешь вернуться в свой мир?

— Нет.

— Ну и хорошо! — кажется, он с облегчением выдохнул. — Я знаю, что ты не настолько глупа, но вы, женщины, народ непредсказуемый. Иногда такое вытворяете, что в здравом рассудке…

Княжеский советник тактично откашлялся.

— Да, — среагировал на намек Макарский, — я не о том. Пока с тебя подробный отчет. Дня тебе хватит, знаю твое усердие. Пиши подробно, но без фанатизма. Сама понимаешь, еще много раз будешь нас консультировать по ходу расследования. Про участие даже не заикайся, не нашего ранга дело. Тут будет работать особая группа, собранная князем. Так что утром можешь отправляться в Гораславль. Там разберемся, что дальше с тобой делать. На, кстати, подпиши задним числом задание на проверку мертвого леса, чтоб оплату получить.

Он пододвинул бумаги, я подписала. Теперь выходило, что я действовала не по собственной инициативе, а по приказу дальновидного князя, обеспокоенного донесениями о распространении порчи из Хвощей.

— Все поняла?

Что тут непонятного? Успела порчу остановить — молодец, держи пирожок, в смысле оплату работы, но на большее не рассчитывай. Хорошо хоть, за убийство ведьмы, обладающей такими потрясающими знаниями, не наказали. С княжеских людей сталось бы! Но разум победил. Действительно уже поздно было бы думать о порталах, земля была бы мертва. Так что я по всем статьям в выигрыше.

— Да.

— Свободна.

Выйдя на улицу, я задумалась. Насчет отчета — чего там писать целый день? У меня давно привычка описывать происходящее в процессе, по вечерам делать все равно нечего, так что все произошедшее (то, что касается порчи) уже почти описано, работы там на пару часов осталось.

А завтра меня тут уже не будет.

Паника какая-то накатила, воздух в груди застрял и вздохнуть не дает. Как будто опасность поблизости, подкрадывается к заимке, но остальные сыскари не чувствуют, только я. А такого быть не может, следовательно, внутреннее напряжение.

Дыши, Катя. Ровно и медленно.

— Доброе утро, Катя. Ты завтракала?

Мимо проходила и не смогла пройти одна из местных женщин, та, что нас привечала, когда мы только в сторону порчи с лесником шли. Агата. Она приветливо улыбнулась, покосилась с любопытством на мои сжатые перед собой руки, но ничего не спросила. Пришлось призывать себя к спокойствию.

— Да, конечно.

— Может, нужно чего?

Местные считали меня героиней. А лесника — героем, пусть даже он сто раз повторил, что ничего не сделал, остановила порчу я одна. Но всем было побоку — герой, спаситель, и все тут. На руках нас не носили только потому, что мы активно сопротивлялись, но услужить были готовы всегда.

— Спасибо, ничего не надо.

— Ну ладно тогда, дальше пойду. Дочь ждет, хлеб нужно печь.

— Хлеб?

Я никогда не пекла хлеб, практически не готовила никакой другой еды. Зачем для себя одной? Проще купить готовое. А в школе мы с мамой часто готовили вместе, на каждый праздник, да и просто по выходным. Или с папой, он тоже любил хорошо поесть. Здесь почему-то даже с Федором и подругами готовить не хотелось, только когда иначе было не обойтись, вроде дежурства по общаге. Но общага тоже осталась на много лет позади.

Совсем забыла ощущение, как это, когда из твоих рук выходит что-то вкусное, свежее и съедобное.

— А можно мне с вами?

Она на секунду опешила, но тут же разулыбалась:

— Конечно, от помощи не откажемся.

Пока шли, я все крутила в голове свою нежданную просьбу. Чего-то мне не хватает в моей жизни, не хватает — и все. И как я устала делать вид, будто не понимаю, чего именно!

Кухня была небольшой. Открытое окно, на чисто выскобленном деревянном столе — гора муки, пахнет свежим молоком и дрожжами.

Месить тесто так странно… Особенно когда дочь женщины, подросток лет четырнадцати, делает это настолько споро и ловко. Не то что я, словно первый раз тесто в руки взяла. По большому счету так и есть, конечно, но она не знает, посматривает насмешливо. В ее понимании я взрослая женщина, а такой простой, нужной для ведения хозяйства вещи не умею, смех, да и только! И не важно, что я сыскарь на службе у князя — это другое, основное же мое предназначение — дом.

Только юность так категорична. Не переубеждать же, что чем старше, тем иначе смотришь на вещи? Так что я молча улыбнулась. И руки работают быстрей и ловчее, и дышится легче.

Женщина сказала — помочь и не догадывалась, что это они мне помогали. Они принесли в жизнь сыскарши, забывшей, кто она, простое и идеальное времяпрепровождение — приготовление из муки пышного свежего хлеба.

Невидимое, тонкое волшебство, с какой-то стороны куда более ценное, чем сыскной дар. Почему я не стала хорошей кухаркой? Годами купаюсь в грязи, смотрю на дебилов, их жертв, часто таких же дебильных, и не вижу, «куда живу». А тут, когда из печи начинает доноситься аромат печеного хлеба… как-то все не зря, кажется.

— Ну конечно! Вот ты где!

Дверь отворилась, впуская довольную Лельку, которая вдохнула полной грудью и при виде меня расслабилась.

— Хлеб печете?

— Да. Госпожа Катерина нам помогла, — ответила девчонка.

— Правда? — подруга, задрав бровь, уставилась на меня, будто в первый раз увидела. Пора уходить, у Лельки язык длинный, начнет им молоть, посторонних не постесняется.

— Ладно, мне пора. Спасибо.

— Тебе спасибо. Хлеба-то возьми.

Хозяйка быстро завернула в полотенце половину каравая. Отказаться сил нет. Его сейчас медом полить, да с холодным молоком. М-м-м…

Я — из дома, Лелька — за мной. Промолчала, к счастью, потом даже за молоком вызвалась сходить. Лесия и Пульвина с удовольствием присоединились к пиршеству на скорую руку, так что мы даже на обед не пошли, наелись хлеба.

Остаток отчета, как и предполагала, я закончила за два часа. Там и до ужина вроде рукой подать, но время уже девать некуда. Я металась по избе. Соседки ушли работать к порче, и можно было себя не сдерживать — Лелька не из тех, при ком нужно держать лицо.

Она, напевая, собирала вещи, потому что с утра тоже отправлялась обратно домой. Радовалась, конечно, ведь ее ждал не пустой дом и город, где тесно и душно, а любимые муж и дети. А в общем, хорошо, что она в настроении. Не будет лишний раз зудеть и указывать, как должно жить.

— Кать, ты чего не собираешься? — иногда спрашивала Лелька, напевая, но ответа не ждала.

А рука все ползла и ползла к животу, и сил терпеть не было.

— Лелька, скажи, я беременна?

Вопрос как взрыв огневойки посреди избы — такой же эффект. Все замерли и вылупились на меня.

Лелька подняла брови, но вопросов не задала — медленно бросила рубаху, которую складывала, обратно на кровать, подошла и сосредоточенно провела передо мною рукой, будто смазала с живота краску.

— Нет.

От боли в сердце я поморщилась. Мир не рухнул, солнце не погасло, но будто света вокруг стало меньше. Ничего нет. Я уеду отсюда и совсем ничего не увезу с собой. У меня никого не будет, не будет малыша, который успел так прочно занять мысли, что его несуществование кажется предательством.

— Катя, — Лелька откашлялась. По логике она должна спросить, кто предполагаемый отец, но она спросила: — А ты не думала остаться?

— С чего?

Ноги снова понесли меня к двери, но на улицу хода нет. Не в таком взвинченном состоянии. Глаза нужно спрятать, очень хочется, чтобы она объяснила, чтобы донесла до меня неуловимое, важное, то, что собственной головой придумать не получается.

— Может, с того, что ребенок предполагался не от Федора?

— Вот кому нужно было сыскарем становиться! — хмыкнула я.

— А ты не скалься. Я тебя как облупленную знаю. Гораславль не твое. Так почему не остаться?

— Зачем?

И так захотелось, чтобы Лелька открыла рот и просто сказала зачем!

— Может, не в этот раз, так в следующий? Беременность — дело несложное.

Прямо по больному месту, зараза, да еще таким спокойным да ласковым голосом.

— Как от тебя пациенты не разбегаются?

— А чего им разбегаться? — невозмутимо ответила Лелька, возвращаясь к складыванию рубахи. — И тему давай не меняй, я тебе не твоя подследственная. Боги зря людей не сводят, а вас так дважды свели. Оставайся.

— Он не просил.

— Не просил? — Лелька округлила глаза, а потом расхохоталась. — По мне, так он разве что в голос не кричит, а любой его жест и взгляд ой как просят! Днем и ночью только и делает, что вокруг круги наматывает. Сегодня вот с утра у дома полдня ошивался, поглядывал, тебя ждал. Да и как он тебя попросит, после всего? Только и может, поди, что поблизости ходить, надеяться, что тебе на что-то вдруг да сгодится. Все, что мог, уже сказал, думаю. Сказал ведь?

— Все слишком непросто, Лелька.

— П-ф-ф, — фыркнула она. — Наоборот, все просто, Катя. Проще некуда. Тебе уже не семнадцать. Я не к тому, что жизнь прошла, нет. Но десять лет прошло. У нас у всех семьи, дети, даже у Белки! Жизнь к середине своей подходит, и назад не повернешь. Нет уже времени взбрыкивать и глупости делать. И все эти годы ты словно в тумане потерянная провела. У тебя вид такой, как у повозки скоростной — все несешься куда-то, спешишь, не видишь, как время тикает. Ну чего глазищами своими сверкаешь? Я тебя не боюсь, взгляда твоего пронзающего и подавно! И каждое твое слово могу пересказать, что у тебя в голове сейчас. Суженый — не вода, в землю не уйдет. А мужик хороший из него вышел, не чета прошлому. Уважают его здесь, да и в лес он забрался, чтобы покой найти. Тот, что ты никак найти не можешь. Ну кто по молодости не глупил?

— Ага. А у каждой вины свой срок, — с горечью закончила я.

— Что? — Лелька от удивления захлопала глазами. — Точно. Просто… — она закрыла рот.

— Не ждала от меня такой мудрости?

— Ну, вроде того. Резка ты больно для таких слов, вот и не ожидала. Знаю, вина его не из простых. Но только тебе решать, будет ли ей срок. Хорошо сказано, кстати.

— Это не я сказала. Женщина из Хвощей, жена старосты.

— Ага-ага, помню ее, правильно говорит. И не только в словах дело. Дети-то от простых взглядов не нарождаются, так что чего теперь?

Захотелось закрыть глаза, потереть веки пальцами, и я не стала себе отказывать. Белые пятна, боль, все привычно и предсказуемо.

— Жить иногда очень утомительно.

— Я знаю, Катя.

И правда, знает. Любому сыскарю до лекаря Лелькиной квалификации как до луны в части смертей на твоих глазах. Сколько она их видела? Скольких проводила?

— Так, ну я вроде все, собралась.

Лелька окинула взглядом вещи.

— По пути к Белке заеду, иначе обижаться будет до скончания века. Про тебя все выложу, даже не проси молчать. Радуйся, что ее тут нет! Вот бы кто подпевал тебе, требовал Волина четвертовать и в землю закопать. Но решать-то не ей, не мне, Катя. Тебе решать.

Я отняла руки от лица.

— Пойду воздухом подышу.

Лелька кивнула. Останавливать меня что на лошадь грудью бросаться — только и толку, что затопчут.

Будь дело в Гораславле, там и деться некуда — броди по улицам на глазах у массы прохожих да делай лицо каменное. Тут зато лес — только руку протяни, а там ни лишних глаз тебе, ни лишних ушей. Хоть по земле катайся да вой от отчаяния.

Это, конечно, пройдет. Вернусь в Гораславль, займусь делом. Пока Макарского нет, можно и через князя пристроиться к другой работенке. Глядишь, в следующий раз еще через десяток лет тоска навалит, а там еще пару раз — и прощай этот свет, здравствуй следующий.

Еще, глядишь, через дюжину-другую годков и портал выдумают такой, чтобы меня в мой мир вернуть. Денег моих к тому времени на переход хватит, я даже не сомневаюсь. И посмотреть, может, выйдет, на родителей и на вторую себя.

Только что я там буду делать? Как жить? На что?

Когда я сюда попала, очень боялась бытовых неурядиц, незнания и неумения устроиться в жизни. Теперь тут я в своей жизни уверена, а вот что там… Где меня никто не ждет, где занятия по душе теперь не найти. Да и Ветерок… что становится с колдовской силой, если хозяин уходит в другой мир?

Я сидела на траве у большого дерева, просто огромного. Крона его как купол накрывала целые заросли ягод и кустарника. Тут жили мелкие стайные животные, похожие на сурков, которые целыми кучами то и дело выскакивали из кустов на меня поглазеть.

Последняя ночь перед возвращением, ребенка нет, десять лет пролетело, и возвращаться некуда, никто не ждет. А горше всего, что ждать могли бы, да только ненужные. Федор бы ждал, сколько сказано бы ждал, но разве это выход?

И Лелька ошиблась! Сказала, лесник только и делает, что бродит вокруг, ищет, как бы ко мне подобраться, да вранье это, нет его, вокруг ни души.

Так не хочется в дом возвращаться! И видеть никого неохота, и настроением своим портить другим вечер неохота. Не заслужила Лелька моей отчаянной злости, как и все остальные.

А ты, тихая лесная благодать, отчего не успокаиваешь? Отчего словно мимо течет твоя неспешная жизнь, где я как черная каменная глыба посреди зелени, никому не интересна и не страшна? Словно и тебе плевать, есть я или нет. Буду сидеть тут до утра. Ночевать буду в траве, на сырой лечебной земле. Если и она не поможет, никто не поможет.

Холодало.

Пойка прилетала, распелась над головой, но почти сразу убралась прочь. Потом густой травяной дух поднялся, отдавая воздуху свой аромат вместе с солнечным жаром.

Как же тут хорошо!

Со стороны заимки иногда доносились шум, голоса. Собаки лаяли.

Может, хватит сидеть, пора лечь и закрыть глаза? Поменять зрение на слух? Вдруг повезет и я вырублюсь так, чтобы ни о чем не думать?

Кустарник тем временем плавно разошелся в стороны, схлынул вбок, как волна, и на меня выскочила Ачи. Завиляла хвостом так резво, что чуть с лап не навернулась. Лесник вышел следом. Глаза, обычно серые, полыхнули на загорелом лице голубым огнем. Только сейчас подумалось — какими же яркими становятся глаза на фоне загара, которым он успел покрыться за последние дни. Какими красивыми.

Да, надо бы встать. Не хочу, чтобы собака щеки слюнями своими измазала.

Ачи, однако, набрасываться не стала, отбежала, уступая место хозяину. А лицо-то какое у него решительное! Не злое, но хмурое.

— Ты уедешь завтра?

Ни «здрасьте», ни «до свидания».

— Тебе какое дело?

Лесник подошел и взял меня за руку, даже скорее схватил. Что это? Сует мне нож, узкий и острый, тот самый, которым я умудрилась прирезать ведьму. Сжимает поверх моей руки свою.

— Прежде чем ты уйдешь, колдунья, ты должна кое-что сделать.

— Что?

— Проявить милосердие.

Он поднимает руку и тянет за ворот, шнуровка расходится, рубашка обнажает грудь.

— Я не могу жить без тебя, колдунья. Раньше еще мог, до того как вновь тебя увидал. Но больше не могу. Я заглянул вперед… и ничего там не увидел без тебя. Убей меня, колдунья, сделай милость — и иди на все четыре стороны. К жениху своему немощному, хоть к черту на кулички!

Неожиданный конец просьбы.

— Почему немощному?

— Ну, раз отпустил одну и позволил другому мужчине возле тебя ошиваться, — поморщился он почти недовольно.

— У меня нет жениха.

Он быстро опустил глаза, но я видела, каким торжеством сверкнули глаза.

— Нет?

— Нет жениха, я отпустила его на свободу.

— Все равно. Ты же уйдешь.

— А почему иди на все четыре стороны?

Он дергано вздохнул, схватился за сердце.

— Потому что я не могу тебя удержать, колдунья. Силой бы хотел, да рука не поднимется, не посмеет! Не могу просить простить за прошлое.

— Почему?

— Такое не прощают, колдунья.

— Но ты же не пробовал!

Еще шаг — и он почти упирается в меня, наклоняет голову, почти прижимаясь лбом к моему. Черт, когда он был с бородой, я не воспринимала его так остро… с таким желанием.

— Вся моя жизнь после того случая мольба о прощении, колдунья. Сделай милость, прости меня. Или прости, или убей.

Я отшатнулась.

— Ну разошелся! Тут сыскарей что грязи кругом. Сразу примут тепленькой да упакуют за убийство-то.

— Пошли со мной в лес, глубоко, далеко. Никто не узнает, меня никто не будет искать, бросишь меня на траве, как я тебя когда-то, и справедливость восторжествует.

— Собака твоя не даст про тебя забыть. Всех на уши поставит, след возьмет, приведет к тебе.

— Придумай тогда что-нибудь, — вдруг усмехнулся Волин. — Ты же спец.

Как будто это что-то решит.

Ноги не стоят на месте, так и кружат туда-обратно. Туфли хрустят, платье шуршит, а все равно тишина такая, будто ничего нет, кроме наших голосов да сердцебиения.

— Так просто не решить, да? — мягко заговорил он. — Тогда вот что предлагаю — пошли со мной. Ко мне в лесничество. Поживешь немного, отдохнешь, тебе полагается отдых после такого-то дела. Я обещаю, что буду у тебя вместо служанки, и вместо повара, и вместо… вместо кого пожелаешь. Буду все, что прикажешь, делать, а ты только жить да здоровье поправлять. Козу возьму, чтоб молоко было. Курей пяток, чтобы свежие яйца. Перину мягкую тебе привезу. Чего еще хочешь? Говори!

Глаза закрываются и видят как наяву… Как его руки разворачивают тряпицу с брынзой и помидорами, как встряхивают теплое одеяло, которое пахнет им. И поверх всего какой неутолимой жаждой наполняется его лицо, когда он тянется меня поцеловать.

Последнее манит сильней всего.

Я распахиваю глаза.

— Ладно. Пойду с тобой. Но у меня требования, чего я хочу!

Он улыбается со странной смесью боли и торжества.

— Говори! Все, что в моих силах, сделаю. Костьми лягу, но выполню! Только денег не проси, я беден, Катя, может, не нищий, но и не богат. Впервые жалею об этом за последние годы. Не в них ведь счастье, мне и так хватало. А на тебя смотрю и думаю — тебе хотел бы купить все, что только можно купить за деньги.

Насмешил, ей-богу. Я фыркаю от смеха.

— Зато я богата! Я сама могу кого хочешь содержать! Что хочешь себе купить! Собственного дома у меня нет только потому, что я не смогла решить, где бы поселиться. Одежда, побрякушки… пустое все. А насчет обхаживания предложение интересное, лесник. Хорошую обслугу нынче непросто отыскать, справишься ли? Я дама капризная.

Теперь я посмотрю на него. Вдруг испугается да взгляд отведет? Какой же мужик захочет при бабе на побегушках быть?

Но он не отвел, сощурился, а на губах улыбка плавает. Неуловимая, как луч солнца в темной комнате. Как будто он знает что-то, чего не знаю я.

— Все остальное сделаю, колдунья. Клянусь, будешь как княгиня, только пальчиком указывать да криком покрикивать.

Двусмысленно звучит. Кажется, даже краска к щекам прилила. А он все щурится, улыбка все скользит, неуловимая, и сердце — набатом в ушах.

— Завтрак, обед и ужин! Чай по первому требованию. Баню два раза в неделю!

— Как скажешь, колдунья, — кивнул он.

— Не доставать с вопросами.

— Легко.

— Будешь вести себя так, будто я лучше всех. Смотреть с обожанием, говорить с придыханием и мечтать о моей благосклонности.

— Даже напрягаться не придется, — полушутливо-полусерьезно сказал он.

— Мне нужны дети. Двое.

Вот это вылетело само собой. Он сглотнул, а улыбка сползла, обнажая что-то крайне ранимое. Он сейчас как зеркало, в котором мое собственное отражение.

— Тогда я куплю кольца и мы поженимся, колдунья. Дети должны расти в семье, — быстро решает он.

— Очень интересное предложение.

И вздох облегчения, а после — снова плавающая улыбка. И взгляд, как будто он бросился немедленно выполнять все мои только что озвученные требования. Обожающий.

— Я бы позже предложил, сразу все не рискнул, но раз так обстоят дела…

— Только не думай, что я тебя простила! Это не так.

Хорошо хоть, отвернуться сил достало, потому что отпрянуть я не смогу даже ради спасения собственной жизни. Его дыхание слишком завораживает, чтобы уходить далеко. Его близость как свет в ночи, который тянет к себе.

— Катя…

Его шепот после вполне себе саркастической перепалки совсем пронизывал, пробирал до костей.

— Что?

Получилось так же тихо. И чего шептаться, когда вокруг никого?

— Пойдем погуляем?

— Не думай, что я тебя вот так просто взяла и простила, лесник! — с угрозой шепнула я, но тихо, чтобы никто третий не влез.

— Да ты что! И в мыслях не было, колдунья, — клятвенно ответил он, а по голосу слышно — смеется.

— Тогда пойдем. Куда только тут ходить? Народу много, а вокруг глухой лес.

— Позволено ли мне все твои желания выполнять, даже невысказанные?

— То есть еще до их появления?

— Да. Еще до того, как ты сама поняла, чего хочешь.

— Изволь!

— Тогда обязательно прогуляемся. Может, туда, где баня? Вчера и сегодня ее не топили.

То есть там пусто и сухо. Внутри можно спрятаться от лишних глаз и ушей.

— Веди.

Крепко схватив меня за руку, Волин повернулся и пошел в сторону бани, стена которой виднелась за густыми кустами, где уже наливались красным сладким соком ягоды.

Дверь за нами закрылась, оставляя в тесном предбаннике. Тут положено раздеваться, не будем отходить от традиции.

Боги, как я скучала по нему! Не просто по телу — по мечте. Высокомерный мальчишка стал мужчиной, которому можно доверить и свою судьбу, и судьбу детей. Если рискнуть.

А я готова рискнуть, потому что это единственное решение, о котором я думаю без апатии или отвращения.

Рискну! И даже заставлять себя не придется.

А каким стало его тело! Не знаю, бывает ли что-нибудь лучше.

Пальцы дрожат, когда я глажу его кожу, провожу по груди, касаюсь живота, мышцы которого тут же поджимаются.

От его присутствия, близкого, острого, хочется плакать. И я не сдерживаю слезы. Горячие, как кипяток, они текут по щекам и капают на наши руки.

— Я так тебя люблю, Катя, — шепчет он.

И это именно те слова, которых мне не хватало.

— Почаще повторяй.

Хотелось, чтобы голос звучал уверенно и насмешливо, но он срывается и дрожит, слишком серьезный, почти умоляющий.

— Я так тебя люблю, Катя, — послушно повторяет он. — Твои глаза, такие счастливые тогда, до того, как я все испортил, и такие грустные сейчас. Каждый твой взгляд, каждый жест. И как ты морщишь нос, и как высокомерно складываешь губы, когда хочешь сказать гадость. И то, что ты осталась. Великодушие так редко бывает к месту, а твое к месту. Я так люблю тебя, Катенька.

И он наконец целует меня. Соленый поцелуй, дерганый, торопливый.

Он затаскивает меня в баню, темную, пахнущую смолой и травами. Но после уже я заставляю его сесть на полок, держу руками, тяжело дыша, и жду, пока мы немного успокоимся, пока дыхание перестанет рвать грудную клетку.

Он нежен, но держит крепко. Ласкает пальцами, но не разжимая рук, как будто я иначе растаю, уплыву водой между пальцами и никогда не вернусь.

Наша недавняя ночь была полна удовольствия, но с темным, дурным оттенком, так, что если и не стыдно за нее, то грустно. А сегодня все иначе — это если и не прощение, то ростки надежды, которые пробивают даже камни, находят малейшую щель и вопреки всему рвутся на поверхность. Почему? Да потому что они живые!

У Волина теперь соленый густой вкус. Движения его бедер как морская качка, которую невозможно контролировать или остановить. Его поцелуи разнообразны, как сокровища на морском дне, а глаза как вода сквозь километровые толщи глубины.

И это единственная бездна, в которой я готова утонуть.

На самом деле я не кричу, хотя рот открыт, но воздух застревает в горле, когда его волны тащат в водоворот и накрывают с головой, и тело как будто распадается на мельчайшие капли, и только его руки удерживают мое тело в целости и сохранности. Хранят, как и обещано.

И его разрядка — мучительно-сладкая, необычно-сильная, которая сеет во мне надежду на скорое появление новой жизни, которая делает удовольствие совершенным.

Сон этой ночью поверхностный, отрывистый, потому что невозможно выспаться, занимаясь любовью или просто крепко обнимаясь, но я почему-то чувствую себя отдохнувшей. И никуда не хочу уходить, ничего не хочу искать, ведь вот оно — мое сокровище, в моих руках.

Когда стало светать, оглушительно запели пойки, которые просыпаются, как только лесная темнота отступает, и дремота окончательно выветрилась из головы. Наступил новый день.

Мы ушли на рассвете, быстро и тихо, я даже с Лелькой не попрощалась. Вещи свои нашла собранными у входа, не пришлось топать, шуметь и будить спящих.

Душа летала. Думаю, Лелька все поймет. А может, уже поняла, раз вещи собрала и ко входу выставила. Такой странный жест, в другое время означающий «убирайся из дома куда хочешь!», в данном случае выглядит как пожелание отправляться туда, где тебе будет лучше.

Потому что хуже некуда.

Волин встретил меня у бани, забрал вещи, взял за руку и повел домой. Ачи моему присутствию обрадовалась, бросилась и облизала лицо раньше, чем я сообразила ее отодвинуть.

И в общем-то… неприятно не было. После того летяшки, умершего по вине Волина или кого другого, уж не имеет значения, я зареклась заводить животных. Иногда очень хотелось, ведь теплое существо, которое тебя будет любить, лучше, чем полное одиночество. Пожалуй, вместо питомца я завела Федора. Это было нечестно с моей стороны, но он теперь тоже станет счастливым, просто обязан стать!

В лесу еще холодно, и мы идем по еле видной тропинке, а вокруг только треск от Ачи, которая скачет как бешеный заяц, да переливчатая песнь пойки.

И моя рука в его крепкой руке.