9

Заместитель начальника оперчасти действительно оказался зеленым салагой, на вид которому никак не дашь больше двадцати пяти.

Зашуганный и от того вечно сомневающийся, он не производил впечатление грозы уголовного мира, каким ему подобало быть по должности. Не знаю, кого можно расколоть с такой внешностью и таким нерешительным характером?

Он вызвал меня к себе сразу после обеда. Из карцера меня вывели, как полагается, по коридорам провели в наручниках, но в кабинете браслеты сняли и даже не подтолкнули в спину. А затем — в знак особого доверия, что ли? — оставили нас со старлеем вдвоем. Дверь, правда, оставалась открытой.

— Присядьте, пожалуйста, — предложил заискивающе заместитель начальника.

Я молча оккупировал скамью, на которой прежде восседали три «присяжных заседателя», и, развалившись на ней, всем своим видом постарался дать понять парню, кто здесь хозяин положения.

Впрочем, он и так это прекрасно знал. Оттого и выглядел таким робким и застенчивым.

— Знаете, мы вынуждены завести против вас дело по организации беспорядков в зоне и за соучастие в побеге…

— Мы — это кто?

— У меня такое задание от майора Мунтяна.

— Как вас звать? — спросил я, тоном подчеркивая доверительность.

— Антон… Антон Иванович.

— Давайте начистоту, Антон Иванович, вам хочется заниматься этим гнилым делом?

— Нет, но майор Мунтян…

— Что ты заладил: майор Мунтян, майор Мунтян… Он тебе что, отец родной? — Внезапный переход на «ты» иногда помогает сбить с заранее принятой роли.

— Он мой непосредственный начальник!

— Сам бы мною и занимался, а не подставлял младшеньких… Ты ведь знаешь — я человек буйный, неуравновешенный, могу откусить ногу…

Своевременное напоминание об угрозе, которую может таить разговор, привело парня в шоковое состояние. Минут пять он не мог вымолвить ни слова. Только таращил на меня, как на икону, невинные зеленые глазища и судорожно хватал спертый воздух широко раскрытым ртом.

— Да не волнуйтесь вы так, Антон Иванович, — решаю «дожать» молокососа. — Ничего страшного они вам не сделают, ну максимум понизят в должности или снимут звездочку с погон… А вот я…

— За что? Я ведь пока ничего не сделал! — в своей нерешительной манере промямлил замначальника оперчасти.

— А кто пытается пришить мне сразу две статьи?

— Я не сам… Я…

— Этот поганец Мунтян тебе прикажет топиться, и ты пойдешь?

— Нет, конечно…

— Тебе фуфло явное подсовывают, а ты и рад стараться… Посуди сам (я вспомнил Мисютина и применил его коронное выражение), повесить на меня побег ни ты, ни кто другой на свете не сможет. Да и как повесить, если я не виноват? Дрыхну, понимаешь ли, как младенец, а этот жлоб по вашему недосмотру вместо меня на волю выруливает, — и я еще крайним должен оставаться? Где такое видано?

Антон Иванович, соглашаясь, кивает.

Но я делаю вид, что вхожу в раж и уже не могу остановиться:

— А с вторым обвинением, с «организацией беспорядков», вы вообще порете чушь несусветную!

— Это почему же? Прапорщику Овчинову вы сломали руку, Мунтяну — изувечили ногу. Ему черт-те сколько швов наложить пришлось, какие-то сосуды вы перегрызли… Оба уже подали рапорты о неспровоцированном нападении на них. Вот я и должен разобраться…

— И, как всегда, останешься крайним. Нога у Мунтяна где повреждена?

— В самом низу, у щиколотки.

— Вот-вот… О чем это говорит?

— Не знаю! — почти выкрикнул старлей, но по его лицу ясно читалось, что все он прекрасно знает и понимает, и только выясняет, насколько четко я владею аргументацией.

— О том, что я либо ползал по полу, либо он бил меня ногами по лицу! Логично?

— Ага… — убедившись окончательно, что слова мои — не случайная оговорка, а ясно аргументированное обвинение, наконец согласился заместитель Старшего Кума.

— И то и другое — могло произойти только по подсудным, для них подсудным, причинам, — продолжил я ровным голосом с легким оттенком превосходства. — Посуди сам: с чего бы это я стал ползать по полу, а? — ну, скажем, без тяжкого физического принуждения? Недоказуемо и чревато… Поэтому ты, милок, убедишь товарищей забрать свои рапорты обратно и выпустишь меня на волю…

— Ладно, я попробую поговорить с ними! — обреченно вздохнул Антон Иванович и поднялся с табурета…