35

Хамфри сидел в кабинете Фрэнка Брайерса в Скотленд-Ярде и ждал, когда он вернется. Это было самое новое здание Скотленд-Ярда на Виктории-стрит, как две капли воды похожее на десятки других административных зданий и совершенно лишенное живописного своеобразия, с сожалением подумал Хамфри (он был уже в том возрасте, когда всякие перемены неприятны), отличавшего старинный дом на набережной, который в чисто английском духе по-прежнему назывался Новым Скотленд-Ярдом. Хамфри подошел к окну. Кабинет находился на верхнем этаже башенки, венчающей здание. Далеко внизу змеей изгибалась освещенная полоса Виктории-стрит. И Хамфри вновь недовольно подумал, что ее невозможно отличить от любой другой магистрали в любой другой столице. Но дальше, утешая глаз, виднелся циферблат Биг-Бена. Стрелки приближались к девяти: Брайерс и его сотрудники работали до позднего вечера. За рекой низкие тучи клубились в ржаво-багряном зареве Лондона. У всех городов есть ночное свечение, но Хамфри казалось, что лондонское по сравнению с остальными сдвинуто гораздо дальше к красному концу спектра.

За дверью раздались быстрые шаги. Еще в дверях Брайерс сказал:

— Простите, что заставил вас ждать.

— Все в порядке?

Брайерс только что объяснял начальству свои дальнейшие планы. Он обладал прекрасным тактическим чутьем. Всегда полезно перестраховаться на случай неудачи, а в случае удачи у начальства будет ощущение, что тут есть и его заслуга.

— Вполне.

Он весь был подобран, весел, полон энергии.

Хамфри ждал. Брайерс пригласил его, по-видимому, для того, чтобы объяснить программу действий. Хотя после разговоров на прошлой неделе он ее, в сущности, уже знал. Теперь, когда все рассчитано, от него больше не может быть пользы — хотя и прежде ее было не так уж много. Он сказал тоном гостя:

— Прекрасный у вас кабинет!

Хамфри видел этот кабинет впервые — действительно великолепный, по официальным лондонским нормам предназначенный для чиновника высокого ранга: ковер, диван, окруженный креслами для неофициальных совещаний, длинный стол, окруженный стульями для официальных совещаний, бар, собственный туалет.

— Немножко мне не по чину. — Брайерс выпятил нижнюю губу. — Как я вам говорил — я ведь вам говорил? — мой предшественник гостит у ее величества (каторжная шуточка, подразумевающая тюрьму). Но не исключено, что в недалеком будущем меня могут и повысить. Так мне дали понять. Если только я не ляпну кляксу в свою тетрадочку.

Брайерс оценивал свою карьеру спокойно и трезво. И так же спокойно и трезво он заговорил о следствии. Он совещался с ребятами. Сейчас нужна твердость духа — без лишнего оптимизма, но и без пессимизма. На них все время жмут. Кое-какие газеты не оставляют их в покое. И кое-какие члены парламента. Горстка тори разглагольствует о поддержании закона и порядка, двое-трое левых кричат об укрывательстве привилегированных лиц (намекая на Лоузби, но прямо его не называя).

— Со всех сторон! — При воспоминании об этих политиканах в голосе Брайерса в первый и последний раз за этот вечер появился яд. — Ну да это пусть, — добавил он, беря себя в руки. — Однако при прочих равных, пожалуй, стоит показать кое-какие наши карты.

— А равны ли прочие? — Хамфри подумал, что его прежняя работа при всем множестве ее неудобств имела и одно преимущество: поскольку никто не знал, чем они занимаются, его фамилия за все время, пока он занимал свой пост, ни разу не была упомянута ни в прессе, ни в палате общин.

Брайерс сказал, что у них пока нет достаточных улик, чтобы предъявить доктору обвинение. С этим согласны и все его сотрудники и все верхи этажом ниже. Он указал на пол, но так, словно это был потолок. Кроме того, они все согласны, что шансы раздобыть более веские улики очень невелики. Можно добиться от Нью-Йорка уточненных сведений о фонде леди Эшбрук, но это ничего не даст. Может случайно повезти. Так иногда бывает, но рассчитывать на это нельзя. Остается одно: ударить прямо по Перримену. Предъявить ему обвинение они не могут, но могут обратиться к нему за помощью в расследовании. Брайерс произнес эту ханжескую формулу с усмешкой: в молодости он часто слышал от Хамфри, что современный английский язык определяется выхолащиванием смысла из слов. Его усмешка оставалась злой.

— Иногда они оказывают нам очень большую помощь! — Потом он сказал: — Вы согласны, что другого выхода нет?

— По-видимому.

— Он ведь представления не имеет, сколько мы теперь знаем. Можно будет хорошенько его встряхнуть. Это, конечно, потребует времени. Но другого выхода нет.

— Пожалуй.

…Брайерс говорил как следователь, всецело поглощенный своей задачей, но в то же время он щадил своего друга. Ему казалось, что Хамфри все еще что-то скрывает, но он предпочел не настаивать на прямом ответе. Лучше оставить это. И Хамфри понял. Но, кроме того, он начинал понимать, почему Брайерсу понадобилось увидеться с ним в этот вечер.

— Остается один вопрос, — сказал Брайерс. — Когда? Когда мы приступим? — Вряд ли надо говорить вам, — продолжал он, улыбаясь воинственно, с вызовом, — что тут мнения разошлись. Я имею в виду — среди ребят. Теперь или попозже. Вот что надо решить. Некоторые предпочли бы подождать, не обнаружится ли еще что-нибудь. Один шанс на миллион, говорят они, но ради него стоит подождать. Старик Лен Бейл втихую на их стороне. В некоторых отношениях есть в нем что-то от старой тетушки. Но не во всех! — Брайерс словно посмеивался над чем-то, чего Хамфри не знал. — А другие рвутся в бой. Их довод — захватим его врасплох. Он верит, что вышел сухим из воды, что мы о нем и думать забыли. Ему же неизвестно, до чего мы докопались. Он даже не знает, что мы нажали на Лоузби и на эту девку. Лоузби с ним не общался. Это мы знаем. Да и прежде тоже не общался, насколько мы можем судить. И, во всяком случае, теперь Лоузби и его супруга думают только о своих драгоценных персонах… Они-то вообще ни о чем другом думать не умеют.

Брайерс высказал несколько заключений насчет Сьюзен, а потом вернулся к теме.

— Довод против — то есть против того, чтобы взяться за него теперь же, — разумеется сам собой. Если это даст осечку, в следующий раз он будет предупрежден. Теперь у нас на руках все козыри, и их должно хватить, чтобы сломить его. Если мы промажем, то лишимся этого преимущества.

Теперь между ними не возникало ни малейшего напряжения. Их дружба — и старая дружба — полностью восстановилась. Однако Хамфри, посмеиваясь про себя, подумал, что все не так просто. Его используют. Брайерсу нужен кто-то посторонний, кто-то, кому нечего терять или выигрывать, нужен для того, чтобы проверить на нем все доводы и сомнения. Хамфри в свое время постоянно приходилось сталкиваться с людьми действия. Принимая решение, они нуждаются в ком-нибудь, кто слушал бы и не спорил, не нарушал хода их мысли. Такую роль играли, например, таинственные наперсники премьер-министров. Как правило, безликие и бесцветные. В министерствах для них прежде существовало особое прозвище — камертон при номере первом.

— Ну и какую сторону выбираете вы? — спросил Хамфри.

— Вам нужно, чтобы я ответил?

Рот Хамфри дернулся в улыбке.

— Пожалуй, не нужно.

— Да, мы ждать не будем. Конечно, риск есть. Но за перевешивает против. И, значит, колебаться больше нечего.

Брайерс словно взвешивал свое решение, хотя принял его уже несколько дней назад. Он задал еще один вопрос:

— Кстати, как вы оцениваете шансы? Я имею в виду: поддастся ли он?

Хамфри не сомневался, что его ответ ничего не изменит. А потому он позволил себе рассуждать отвлеченно. Им обоим известно, сказал он, что, зная людей, можно предвидеть некоторые реакции. Но две вещи непредсказуемы — по крайней мере сам он не встречал человека, который был бы способен предугадать их заранее. Во-первых, физическая стойкость. Ее предугадать не удалось никому. Во-вторых, — и это совсем не одно и то же — способность противостоять нажиму. Тут он на свои прогнозы и ломаного гроша не поставит. Ну, пожалуй, можно предположить, что натуры вроде Сьюзен, мягкие и податливые внешне, но тягуче-вязкие внутри, способны выдержать почти любые допросы. А более жесткие и негибкие сломаются скорее. Так может произойти и с доктором.

— Это, конечно, чистая догадка. Я вам уже говорил. Но мне кажется, какой-то шанс есть.

— Спасибо и на этом.

Брайерс выслушал его с дружеским вниманием, и только. Затем он опять начал спокойно и реалистично оценивать ситуацию.

— Я, разумеется, сказал ребятам, чтобы они были готовы к неудаче. У нас не так уж много зацепок. Мы можем здорово хлопнуться. Пришлось напомнить им о прошлых случаях, когда мы были уверены не меньше, а преступник натягивал нам нос и до сих пор разгуливает на свободе.

Брайерс продолжал рассказывать о своих предостережениях. Хамфри не сомневался, что он действительно советовал своим сотрудникам не питать лишних надежд. Брайерс обладал трезвым умом. Он помнил о своих неудачах. Но тем не менее он адресовал эти предостережения в первую очередь себе. Хамфри, только что вспоминавший о привычках премьер-министров, вспомнил еще одну. Он подумал о том, как перед началом войны в пустыне Черчилль торжественно предостерег страну, что на войне ничего нельзя предсказать наверное и никто не может твердо обещать победу. Беда была в том, что его словам не поверили, так как им не верил он сам. Отрезвляющими были слова, но не тон. Брайерс мог предостерегать своих сотрудников со всей профессиональной серьезностью, однако они все равно почувствовали бы, что у него самого сомнений нет, — и не ошиблись бы.