8
Сенсация занимает умы арефьевских дам целых три дня. В нашем тухлом болоте эта новость – точно брошенный в воду камень: все булькает, брызжет и разливается грязной водой.
Но шестнадцатого августа дед приносит тяжелое известие: под Хабаровском разбился самолет, погибло больше шестидесяти человек. В газетах об этом говорится коротко: неподходящие метеорологические условия, и число жертв не называется, но все откуда-то все знают. Луч общественного внимания перемещается на катастрофу союзного масштаба. Как-то неловко обсуждать брошенного мужа, когда происходит трагедия.
Меня не ужасает катастрофа. Она где-то далеко, и погибшие люди для меня – всего лишь имена колонкой в газете «Правда». А дядя Женя – вот он, рядом.
Бабушка с дедушкой спорят, будет ли он искать сбежавшую жену. «И с ней плохо, и без нее погано», – вздыхает бабушка. По правде сказать, я скучаю по Леле. Иногда мне кажется, будто ее кудрявая золотая головка мелькает в окне.
Эти дни я даже близко не подхожу к даче Лагранских. Пережитый ужас еще свеж в моей памяти. Но постепенно он вытесняется облегчением. Если Леля сбежала, я могу ничего не рассказывать ее мужу! Мое преступление останется нераскрытым.
Но часы… Карманные часы из сообщника превращаются в мучителя.
Я не могу смотреть на них без содрогания. В ушах звенят разлетевшиеся вдребезги зеркала, и столик задирает вверх мертвые козлиные ноги. То, что случилось между Лелей и дядей Женей, случилось по моей вине. Часы поманили меня, и я послушалась.
Вернуть их Лагранскому? Немыслимо!
Спрятать?
Отдать какому-нибудь бедняку? Я знаю о них из книг Андерсена и Диккенса, а еще родители иногда упоминают кого-нибудь из знакомых, который «пропил все, что имел, и даже более». В мою память крепко впечатались слова дяди Жени о том, что часы – антикварная вещь, имеющая большую ценность. Я представляю, как могла бы осчастливить кого-нибудь дорогим подарком. Но вот беда: в моем кругу совершенно нет бедняков! И даже те, кто пропил, не стучатся в дверь нашего дома. Моя щедрость и доброта остаются невостребованными.