Николай Пронин выкурил перед вокзалом незаконную сигарету. Завидев патруль, он спрятался за рекламным щитом, торопливо затянулся напоследок, метко швырнул окурок в голубя и под гневные вопли какой-то хромой бабки-птицелюбки скользнул в здание. Внутри было душно. Люди толкались, обнимались, прощались, жевали чебуреки за пластиковыми столами… Коля прикинул, не выпить ли на дорожку, и даже пошел было к кафетерию, но на полпути, сам не зная отчего, свернул и вышел на перрон. Пахло шпалами, соляркой и дымом. Вдалеке показался поезд. Женский голос из динамиков объявил, что состав «Кострома – Санкт-Петербург» прибывает на первый путь. – Машинист без пуза – как состав без груза, – нервно пробормотал Пронин и сплюнул вниз, на рельсы. Сумка стояла у него под ногами. Он то и дело без всякой нужды трогал ее носком ботинка. Вещей было мало. Поначалу он вообще хотел ничего не брать, все бросить в Щедровске, и гори оно… Его, конечно, начнут искать. Все ж таки он задолжал кое-кому… «Хрен вам на босу морду, а не баблишко», – мысленно пообещал Коля и оскалился. Перебьются. А ему в Питере нужно как-то перекантоваться первое время. Мимо проковыляла хромая бабка и прищурилась, узнав его. – Ах ты дрянь! – певуче объявила она на всю платформу. – Пакость ты, наркоман бесстыжий! Чтоб у тебя чирьи на глазах вскочили! Пронин открыл было рот, чтобы ответить ей как полагается. Никакая старуха не могла сравниться с ним в искусстве поношения врага. Коле на язык не любили попадаться даже рыночные нищие, самое злобное и дерзкое племя среди разнообразных обитателей города. И вдруг он увидел невдалеке Белоусова. Макс стоял, улыбаясь одними глазами: высокий, голубоглазый, загорелый, как матрос. Пронин изменился в лице. – Погань такая! Коля перевел взгляд на нее. Потом снова на Макса. Конечно, это был не он. Просто крепкий белобрысый парень, разговаривавший с какой-то девчонкой. Не говоря ни слова, Коля подхватил сумку и, обогнув старуху, пошел навстречу поезду. В вагоне он прижался лбом к стеклу. Парень все стоял на перроне. Никакого сходства с Максом в нем не было, совсем. Пронин подумал о тех двоих, которые допытывались о старых делах. Из-за них он заново вспомнил то, что надежно, как ему казалось, похоронил в своем прошлом. Он ведь знал обо всем! Кое-кто шепнул, что Рябов подготовился к встрече с четырьмя дурачками. Нашептавший понятия не имел, что один из этих четверых стоит перед ним. Коля тогда чуть не поседел. Он должен был предупредить Мансурова – и не смог. Струсил. Убедил себя, что Рябов им ничего такого не сделает… ну, зубы выбьет! Зубы и новые вставить можно. А вот если это проверка… Если шептун подослан именно затем, чтобы проследить, побежит ли Коля Пронин к своим дружкам… Тогда ему каюк. Вот уж с кем, а с ним люди Рябова церемониться не будут. И он промолчал. А утром пошел к соседу. Тот всегда был не дурак помахать кулаками и заводился на счет «раз», так что спровоцировать его оказалось легче легкого. Наверное, впервые в жизни Пронин был рад боли. Его били заслуженно. И все равно били слишком мало. А потом случилось то, что случилось. Все эти годы он утешался мыслью, что в итоге для Макса все обернулось к лучшему. Он свалил с деньгами! А все благодаря кому? Благодаря Коле Пронину! Как там говорится… Неисповедимы пути Господни, ага. Но это ведь он, Коля, проторил тропу к благополучному исходу. А благополучный исход, оказывается, был – могила без креста, без камня, без имени. С холодной ясностью Коля окинул взглядом свою жизнь в Щедровске. Двери закрылись, поезд тронулся. Рядом с ним кто-то плюхнулся на сиденье. Он отлепился от окна, с тоской посмотрел на попутчика. Это оказалась та самая девчонка, с которой разговаривал парень на платформе. Рыжая, глаза серые, веселые. Она вдруг перегнулась через Пронина, отчаянно замахала в окно. – Друг провожает? – удивляясь самому себе, спросил Коля. – Брат! Перрон уплыл назад. Девушка посмотрела на Пронина и улыбнулась. В волосах у нее вспыхнули солнечные искры.3