Глава 8

– Мы с тобой как две разбитых в бурю лодки. Нас разнесло в щепки, выбросило на берег, и теперь мы обречены догнивать тут, зарастая ракушками и мхом, – сказала Инна.

Они сидели за столом второй час и давно перешли на «ты». Новый сосед велел называть его Володей, потому что «Владимир» было слишком длинно, труднопроизносимо и официально, а «Вовы» он не признавал.

Володя приготовил замечательный холостяцкий обед: отварная картошка с зеленью, крупно нарубленный салат из свежих овощей, ветчина ломтиками и консервы «Килька в томатном соусе». Еще к этому изобилию полагалась бутылка джина и тоник. Ничего другого Володя не признавал. Вернее, мог выпить, но только в случае острой необходимости при отсутствии джина.

Инна пила его впервые в жизни, и ей понравилось. Главное, что кусок льда, который появился у нее в груди сутки назад, начал постепенно таять. Но тут, скорее, не джин надо было благодарить, а Володю, который ей поверил. Сразу и безоговорочно. Как Инна ни приглядывалась, она не сумела заметить в его глазах ни тени сомнения или насмешки.

Жалость была, да. Но правильная, без слащавости, и не та, от которой за версту несет безнадежностью.

– Рано тебе еще в психушку, – сказал он, когда Инна призналась, что чувствует себя чокнутой.

– Я потеряла год! Год, понимаешь? Мне показалось, что провела день в этом городишке, которого не существует, встречалась с людьми, которых нет на свете! Где меня носило на самом деле? – Инна сделала добрый глоток из своего бокала. – Наверняка я больна – какие еще могут быть версии? Может, это какое-то наследственное заболевание.

– Кто-то в твоем роду страдал психическими отклонениями? С кем-то бывало нечто подобное?

Инна посмотрела на него, словно бы не видя.

– Когда я сказала полицейскому на вокзале, что со мной такого прежде не бывало, что из памяти никогда не выпадали часы и дни, на самом деле я соврала. – Инна сцепила ладони в замок так, что костяшки побелели. – Десять лет. Я не помню целых десять лет.

Девушка замолчала, собираясь с мыслями. Никому и никогда она об этом не рассказывала, даже Игорю.

Володя тоже ничего не говорил. Он умел слушать: не торопил, не встревал с глупыми вопросами вроде «как?» и «в каком смысле?».

– Меня нашли на вокзале. Был конец мая – снова этот май! Я сидела на лавочке – ирония судьбы, верно? – Инна грустно усмехнулась. – Как и в этот раз, ничего при себе у меня не было: никаких документов, вещей, сумки. Возраст в итоге определили «на глазок» да по учебникам. Выяснилось, что я умею читать, писать, решать примеры – все по программе третьего класса. Вот и определили в четвертый. Поначалу я отказывалась говорить. Молчала, как сыч, а если ко мне обращались, просто отворачивалась. Почему, не знаю. Впервые заговорила с Лерочкой, то есть Валерией Львовной. Ее все так называли. Она была маленькая, круглая, открытая такая, как дитя – Лерочка и есть. Работала медсестрой в приюте, куда я в итоге попала. Однажды она говорила по телефону с женщиной по имени Инна, и я вдруг как-то живо отреагировала на это имя. Вот меня и назвали Инной. Больше о себе я так ничего и не рассказала. Кем были мои родители? Были ли у меня братья или сестры? От моего прошлого не осталось ничего! Я человек ниоткуда, понимаешь? – Инна запустила пятерню в волосы – детская привычка, от которой вроде бы давно удалось избавиться. – Как я жила? Где? С кем? Этого так и не узнали. Запросы результатов не дали. О пропаже ребенка никто не заявлял. Отчество мое – Сергеевна – выдуманное, просто хорошо подходит к имени Инна. Фамилия – Срединина, потому что нашли меня в среду. Прошлого у меня нет, будущего тоже, ведь настоящее пошло прахом.

Инна прижала руки к лицу, и поэтому следующие слова звучали приглушенно:

– С Лерочкой мы очень сблизились. Я чем-то приглянулась ей, она пожалела меня и взяла под свое крыло. Детей у нее не было, да и вообще не было никого, она возилась со мной, как с родной. Я тоже к ней привязалась, полюбила. За год до того, как я окончила школу, Лерочка умерла. Эту комнату она мне завещала. Ты, может, знаешь.

– Если и знал, кто тут прежде жил, то забыл, – ответил Володя. – Кстати, сиротам разве не должны квартиры давать?

– Должны, да не обязаны, – усмехнулась Инна. – Нет единого на всю страну закона или четкого нормативного акта, который бы гарантировал жилплощадь таким, как я. В каждом регионе делают, как считают нужным. Тебя ставят в очередь, и ты ждешь… Вроде должны сироты получать квартиру до достижения двадцатитрехлетнего возраста, но очередь почти никогда вовремя не подходит, вот люди и ждут годами. Мне сказали, бывали случаи, когда получали свои метры и в сорок, и в пятьдесят. Я ходила, узнавала в первое время, потом рукой махнула. Да и то, что у меня в собственности комнатенка эта оказалась, давало, наверное, основания меня отодвигать. Впрочем, не знаю, я на это дело плюнула. – Инна помолчала. – Ладно, сейчас не об этом. Я просто хотела сказать, что один провал в моей памяти уже был. Сам видишь, прецедент создан. Может, в моей голове была заложена бомба замедленного действия, и вот она взорвалась и разнесла вдребезги мою с трудом налаженную жизнь.

Вот тут Володя и сказал, что в дурдом ей рановато.

– Я не думаю, что тебе все привиделось. Не верю, будто ты год просидела где-нибудь, позабыв, кто ты такая, а потом объявилась, когда морок прошел.

Инна смотрела на него, внимая каждому слову.

– Ладно, допустим, ты сняла и спрятала где-то свою одежду, весь год носила что-то другое, а теперь снова надела те самые брюки с футболкой. Но прическа твоя? А маникюр? Все точно такое, как в тот день, когда ты села в автобус, верно? Как такое возможно? И самое главное – старуха!

– Точно! – вскричала Инна. – Она говорила про Старые Поляны так, будто знала это место! Да и вообще, та старуха, можно сказать, посадила меня в автобус. А я даже не подумала спросить, откуда она знает, куда я еду! Увидела надпись «С. Поляны» – и рванула.

– Автобус должен был вот-вот отъехать, ты бежала – старуха могла просто угадать. Или же она всех туда отправляет.

Перед мысленным взором Инны возникла та женщина. Надо признать, она выглядела сумасшедшей, как Шляпник. Можно ли относиться к ее словам всерьез?

Володя угадал, о чем она подумала.

– Судя по всему, верить ей сложно, но ведь можно спросить на всякий случай. Она, кажется, постоянно обитает на вокзале… Кстати, почему ты не позвонила подруге?

– Я попробовала. Из Лариного кабинета. Телефон отключен, банковский хлыщ не соврал. Поверить не могу, что единственный человек, которому я доверяла, предал меня. От Натуси и Димы все узнали, что я якобы уехала. Меня не пробовали искать. Никто не написал заявления в полицию, никто не…

Инна не смогла закончить. Усталость навалилась внезапно: может, это была защитная реакция, поскольку говорить о Натусе было тяжело.

Инна подумала, что ей хочется лечь, проспать часов двадцать и проснуться в своей квартире. Но коль уж это невозможно, то хоть заснуть в нормальной постели, а не в каморке для швабр.

– Мне нужно поспать. Извини, – пробормотала она, обрывая разговор. – Давай отложим беседы до завтра.

Володя не стал возражать. Убрал со стола, вымыл посуду, когда Инна уже крепко спала. Но назавтра продолжить разговор не получилось.

Инной овладела апатия, а точнее – навалилась настоящая депрессия.

С утра, проснувшись, она еще оказалась способна делать что-то: перебрала свои вещи – осколки прошлой жизни. Но хватило ее лишь на то, чтобы переложить одежду и обувь в шкаф да отнести в ванную зубную щетку. Косметичку, парфюм, сувениры и прочие мелочи, до которых теперь ей не было никакого дела, Инна просто высыпала в выдвижные ящики, как яблоки из пакета. Книги так и оставила в коробке, задвинула в угол.

А после улеглась в кровать и снова заснула.

Она заперлась в комнате, выходя только в ванную и на кухню – попить воды. Есть не хотелось, не хотелось вообще ничего.

Володя подходил к двери, спрашивал о чем-то, что-то говорил, она мычала в ответ нечто невразумительное, не пытаясь вникнуть в смысл. В голове было пусто и звонко, даже сожаление куда-то подевалось, даже мысли о потерянном благополучии не беспокоили.

Если бы можно было просто взять и умереть, Инна бы согласилась, не раздумывая. Поднявшись с кровати в очередной раз и наведавшись в ванную, она вернулась в комнату и обнаружила Володю, сидящего на диване. Сам диван был собран, подушка и одеяло, по-видимому, лежали в ящике для белья.

– Ты третий день валяешься и ничего не ешь, – сказал он, предваряя ее вопросы. – Хочешь себя в гроб загнать?

– Ошибочка, – равнодушно проговорила Инна. – Я ничего не хочу, даже этого. Пусть оно само. Зачем ты собрал диван? Мне нужно прилечь.

– Черта с два ты ляжешь. Мать говорила, тут такая дамочка живет, палец в рот не клади – по локоть откусит. Такой запал, такая хватка! Куда ты ее дела, ту дамочку? Сидишь, сопли на кулак наматываешь, как…

– Хорошая попытка, – перебила Инна. – Только не надо пытаться задеть мое самолюбие. От него одни лохмотья остались.

– Знаешь, я ведь чуть не повесился, – вдруг сказал Володя.

– Что?

– Думаешь, у тебя одной проблемы? Я барахтался, как жук, которого мальчишки-хулиганы перевернули на спину. Тряс лапками, тряс, а потом понял, что не могу больше. Купил веревку, снял люстру с крюка.

– А потом?

– А потом встал на табуретку, сунул голову в петлю. Спасибо строителям. Свалился на пол вместе с крюком.

До Инны медленно доходил смысл его слов.

– То есть… ты бы вправду сделал это?

– Ты-то сама что сейчас делаешь?

Девушка подошла ближе, села на диван.

– Почему ты хотел убить себя?

В самом начале их знакомства Володя сказал ей, что ушел от жены, оставил ей квартиру. Снимал жилье, после смерти матери переехал сюда. История невеселая, но банальная. Если бы каждый разведенный лишал себя жизни, полстраны бы вымерло.

– Потому же, почему и ты, – ответил Володя. – Строил здание – казалось, что надежное. А оно возьми и рухни, и меня придавило обломками. Работал в одной компании, мы занимались ландшафтным дизайном, был на отличном счету. А еще писал картины и в один далеко не прекрасный момент решил открыть арт-галерею. Представляешь, да? Выставки – свои и других художников, прочая чепуха. В общем, все было долго и мучительно, но сейчас умещается в несколько слов: уволился с теплого места, вложился, прогорел. Жена сказала: «А я тебе говорила, не суйся!» Умная она у меня, с самого начала знала, что я обычный бездарь-мазила, что ничего у меня не выйдет, и оказалась права. После этих слов что остается, чтобы за убийство потом не сесть? Только собрать чемодан. – Володя посмотрел в зарешеченное жалюзи окно. – На прежнюю работу я не мог пойти. Потому что гордый. Пробиваться дальше не мог тоже. Потому что не хватает таланта, а понял я это поздно: мне почти сорок.

Он умолк. Нарочно он все это говорил или нет, но Инна на миг позабыла о своих горестях. Ей хотелось утешить этого человека – хорошего, но тоже заблудившегося, как и она сама.

– А сейчас ты пишешь картины?

Володя усмехнулся:

– Я все это не к тому рассказал, чтобы ты пожалела меня. А к тому, чтобы показать, что выход есть всегда. Я фотограф. Снимаю, делаю арты, продаю работы через Интернет. Оказалось, это как раз то, что мне было нужно.

– Так что в итоге все обернулось к лучшему. Здорово.

– Хватит стоять на табуретке с петлей на шее. Никакая ты не помешанная! Может, кто-то специально сделал это с тобой, не думала об этом? Ты всего лишилась, сдалась, а он или она сейчас тихо радуется. Да, все это сложно организовать, но сложно – не значит невозможно. Почему ты так легко согласилась с ролью душевнобольной, поверила в свою ненормальность, но при этом не в состоянии предположить, что кто-то из твоего окружения желает тебе зла?

В его словах был резон. Кто это мог быть? Кротов? Костомарова?

А может, Натуся?