Унизительная цена

Хребтов слушал в половину уха. Ему что-то хотелось спросить у гостей, но он, видно, размышлял, с какого бока зайти. Наконец подозрительно уставился взглядом в Соколова:

— А мне любопытно, это ты на чьих лошадях приехал?

— Разжился у одного.

— Никак, у Рытова одолжил?

Соколов взгляд выдержал, ровным голосом объяснил:

— Нет, не одолжил, а купил.

Хребтов подозрительно покачал головой.

— Ну прямо удивительно! Евсей полгода за мной ходил, все уговаривал: продай да продай пару каурых трехлеток. Ну, я ему со своего двора отдал. — Прищурил хитрый взгляд. — И очень любопытно знать, сколько вы, бравые ребятушки, денег ему отвалили?

Поскольку для Соколова вопрос был трудный, в разговор поспешил вмешаться Бочкарев:

— Сто пять рубликов, собака, сгреб! Да четыре червонца с полтиной за саночки и упряжь.

Хозяин недоверчиво покачал бородой:

— По нынешним временам цена совершенно унизительная! Год-другой назад цена красная была бы, а нынче — тьфу, а не деньги. А в деньгах главный рычаг жизни. Евсей вообще-то прижимистый, а тут продешевил… Лошадки больно хорошие.

Соколов нашелся:

— Понимай — военная нужда. По разрешению начальства могли бы вовсе бесплатно конфисковать, а мы ему золотыми червонцами отсчитали.

Хребтов вроде бы понимающе покачал головой, хотя по глазам было видно — не верит.

— Червонцами оно, конечно, не ассигнациями, это приятней для кармана. Евсей-то к нам на прошлой неделе навещался, соседи поросенка для него закололи. Не говорил ни слова, что продать лошадок хочет. Как же он сам теперь обойдется? Непонятно даже. А вам, солдатам, зачем лошадки?

Бочкарев ответил:

— А у нас казенная надобность — беглых солдат ловить. Так и деньги выдали. По средствам приобретаем. Нам бы еще пристяжную…

Хребтов согласился:

— Это точно, по нашей дороге с пристяжной гораздо сподручней. Ночью морозит, а днем с крыш каплет — солнце весеннее. Лошадку одну пристяжной при беге впрячь — милое дело. Лишней у меня нет, а то уступил бы. Да на деревне найдете, ну, к примеру, у Силаевых, они продавать, кажись, думают. У них лошадь в упряжи какой год ходит, но еще свежая, побегает. Что-то не выпиваем? — Разлил всем по полстакана. — А этот чернявенький с вами, никак еврейчик? Ты, братец, не осоловел? Га-га, носом уже клюешь в капусту.

Соколов пояснил:

— С мороза разморило. Ты, хозяин, положил бы нас куда, вздремнуть надо часик-другой да ехать, пока светло.

Хребтов охотно согласился:

— И то, кто больше спит, тот меньше грешит. Только куда нынче поедете? Скоро стемнеет, волков в лесах нынче, как летом комаров на гнилом болоте: сожрут! А что-то ружей у вас не вижу? Аль не положено? Как же вы дезельтиров арестовывать станете? Они вас не испужаются, га-га, самих арестуют.

Соколов объяснил:

— Приказано за содействием к местным властям обращаться. А ружья нынче все на фронт отправили, к наступлению подготовка идет.

— Знать, там недостача, — усмехнулся Хребтов. Потом понимающе кивнул: — Ясно, еврейчику ружье не доверили. А я слыхал, что ихнего брата вовсе в русскую армию не принимают, потому как они не воюют, а агитацию распространяют.

— Нет, наш приятель надежный солдат, — заверил Соколов. — Слуга царю, отец… и все такое прочее.