12
Клара весь день играла с Гринчем. Они с поросенком ужасно подружились, даже вечером в своей кроватке почти уснувшая девочка говорила только о нем.
Кэти немного побыла с ней, потом на цыпочках вышла из комнаты.
Она ненадолго задержалась у дверей лаборатории. Слышался стук машинки и мелодия «Девушка и смерть»… Кэти хотела войти, но передумала. Давида лучше было не беспокоить.
В гостиной она не удержалась и зевнула. Видимо, давал себя знать свежий воздух, а еще приятное тепло от камина, разлитое по шале. Она развязала пояс халата, под ним оказалась пижама синего цвета из тонкого льна.
– Я вам не помешаю? – спросила она у Артура, который сидел в полутьме и глядел на огонь.
– Шуберт любил наблюдать за различными предметами: выбирал себе какой-нибудь один и рассматривал его со всех сторон, под разным углом зрения, – ответил он, медленным жестом приглашая ее подойти. – Меня завораживает огонь. Спокойный, непредсказуемый. Мощный и разрушающий…
Кэти провела рукой по странной выпуклой коре дерева. Все такой же ледяной.
– Отец говорил, что если смотреть на огонь, то можно понять, что происходит у нас в сердце. Что огонь позволяет видеть людей насквозь.
– И вы тоже так считаете?
– Я никогда с ним не соглашалась.
Он внимательно посмотрел на Кэти и погладил рукой подбородок.
– Тогда почему вы говорите со мной о вашем отце? Меня интересуете вы, а не он.
Артур осторожно поставил лежавшую у него на коленях вазу китайского фарфора на журнальный столик. Кэти заметила, что он поморщился, сделав это простое движение.
– Все в порядке?
– Да-да! – сухо ответил он.
Она села на диван, аккуратно свернув халат и положив рядом с собой.
– От чего умерла мать Давида? – неожиданно спросил он.
– Что, простите?
Он поглаживал колесо своего инвалидного кресла.
– Я читал его роман, и понять, что он потерял кого-то из близких, как и его персонаж, было несложно. «Внутри у него появилась пустота, с каждым днем она пожирала его, разделяла их все больше и больше». Поэтому ему снятся кошмары? От чего она умерла?
Кэти пристально смотрела на череп Дофра – на нем играли красноватые отблески огня.
– Простите, но… почему вы спрашиваете?
Дофр расстегнул воротник рубашки:
– Просветите меня… Ему хватило храбрости ею заняться?
– То есть…
– Он провел вскрытие, вынул органы, а потом зашил собственную мать, лежавшую на холодном металлическом столе? Это воспоминание его преследует? Или то, что мать держала от него в тайне ужасную правду, о которой так и не поведала сыну даже перед своей смертью?
– Но откуда вам это известно?
– Читал. Все это есть у него в книге, написано черным по белому.
Кэти обхватила руками колени:
– А я было подумала, что мы сможем нормально поговорить.
Артур улыбнулся. Ее замечание совершенно его не задело.
– Сам угадаю, – ответил он, подмигивая. – Кто ищет, тот всегда находит…
Молодая женщина взяла халат и накрылась им.
– Кстати, вы заметили днем черную птицу, которая сидела на колышке? – спросил Артур.
Кэти замялась. Стоило ли продолжать эту странную беседу?
– Да, она там сидела и смотрела на нас. Черный дрозд в своем чудесном зимнем оперении. Мы с Аделиной и Кларой покормили его хлебом. Почему вас так интересует эта птица?
– Вам о чем-нибудь говорит перо богини Маат?
– Начинаете с птицы, заканчиваете пером… Не перенапрягитесь, господин Дофр.
Он захохотал:
– Черт! Постараюсь!
Кэти почувствовала, как заныл висок.
– Я ничего не знаю о пере Маат. И не уверена, что хочу узнать. Может, поговорим лучше о фотоколлаже или макраме?
– Что, простите?
– Ничего. Шутка. Что там за перо Маат?
Артур уже не улыбался:
– Маат – египетская богиня истины, справедливости, закона и миропорядка, без которых мир не сможет продолжить свое существование. Маат охраняла Древний Египет, его процветание, она уничтожала хаос. В главе сто двадцать пятой Книги мертвых[14] есть слова о невинности, в ней говорится о всех плохих поступках, которые не одобряет Маат, об Исфет[15] и Зле…
Он рассказывал об этом с чувством глубокого восхищения. В его зрачках плясали красные отблески.
– Глава сто двадцать пятая, – громко сказала Кэти. – Палач-125… Вся эта история с пером что-то мне напоминает.
Старик подъехал к ней, его мохнатые седые брови нависали над глазницами.
– Сто двадцать пять – это еще и сто двадцать пять граммов плоти, которые Палач заставлял жен вырезать у своих мужей.
– Кошмар какой-то.
Артур немного помолчал и продолжил:
– Вернемся к нашим баранам. Перо Маат служило для того, чтобы взвесить сердце умершего. Равновесие давало праведнику право перейти в мир богов. Если сердце было слишком легким, значит в жизни этот человек мало что сделал и мог быть наказан. Если слишком тяжелым, значит человек грешил. Воровал, притеснял, богохульничал или лгал. Да, например, лгал…
Кэти вытерла выступивший пот. Щеки у нее горели.
– Извините, но… но тут ужасно жарко.
Она посмотрела на камин.
– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила она дрогнувшим голосом.
Она чувствовала, что Дофр наблюдает за ней.
– Я, как и Палач-125, хотел бы владеть пером Маат.
– Но… зачем?
– Видите ли, мне кажется, вернее, не кажется, я точно знаю: Аделина что-то от меня скрывает, кроме астмы, конечно… А я не переношу, когда рядом со мной находятся лжецы.
– Кроме астмы?
– Она неожиданно закрывается то в туалете, то в ванной. Не пьет крепких напитков. Думаю, чемодан, который она засунула на самый верх в моей комнате, набит ингаляторами… Знаете, маленькие людские хитрости быстро становятся явными. Нужно лишь просто понаблюдать.
– Я весь день проговорила с ней и… ничего не заметила. Вы, скорее всего, ошибаетесь.
– Не ошибаюсь.
Стало слышно, как потрескивает огонь.
– В таком случае у Аделины, видимо, есть причины на то, чтобы ничего не говорить, и это ее полное право. У каждого из нас свои скелеты в шкафу. Но вам, как я погляжу, до всего есть дело.
Он посмотрел прямо ей в глаза:
– Здесь мне дело есть до всего.
Кэти уже хотела подняться, чтобы прекратить этот разговор, но неожиданно вошла Аделина.
– Ну вот, помянешь черта… – прошептал Дофр и щелкнул пальцами. – Персик мой, налей нам по стаканчику, хорошо? Кэти, вам водки?
– Почему бы и нет? Расслаблюсь немного.
Аделина наполнила две рюмки. Артур мысленно раздевал ее взглядом.
– Аллергия на водку? – поддел он ее.
– Нет, мне просто от алкоголя плохо, – извинилась Аделина. – Предпочитаю апельсиновый сок.
Он легко провел рукой по ее спине.
– Вот мой огонь… Это кимоно тебе очень идет. Тебе нравится красный цвет, так?
– Ты выбрал что надо. Эта вещь… само совершенство.
Они чокнулись.
– Скажи, Кэти, музыка, которая на повторе играет в лаборатории, откуда она?
Кэти залпом выпила водку. «Аделина астматик…»
– Кэти?
– Да, извини, – ответила она, морщась. – «Девушка и смерть» Шуберта. Я столько раз слышала эту мелодию, что уже ненавижу этот струнный квартет. Самое ужасное – Давид забыл дома наушники. Боюсь, нам каждый вечер придется ее слушать.
– Да уж, как-то маньячно звучит!
– Это музыка для писателя, – вмешался Артур. – Он находит свой собственный ритм и мысли под звучание музыкальных инструментов. Как убийца, который проникается образом жизни своей жертвы, прежде чем перейти к действию.
– Сравнили тоже! – возмутилась Кэти.
Аделина села рядом с ней:
– Кстати, музыка навеяла… Когда я была маленькой, то всегда ставила кассету у себя в комнате. И когда делала домашнее задание, то на каждый предмет у меня была своя песня. Алгебру без «Хейди» вообще не могла закончить. Когда писала сочинение, то ставила «Заколдованную карусель» Поллюкса. А историю делала под «Капитана Флама». Удивительно, но иначе ничего не получалось. Такая как бы традиция была. Только что вспомнила. Неприятно вспоминать, м-да…
Аделина чуть тряхнула головой и продолжила:
– Кстати, мы тут с Кэти решили завтра после обеда съездить в деревню. Она мне сказала, что…
Ее слова прервал ужасный треск. Все вокруг заскрипело. Шале начало трясти.
– Что происходит?
Кэти скрючилась на диване и испуганно смотрела на потолок.
– Красный дуб, – прошептал Дофр.
– Красный дуб?
– Боюсь, завтра вы никуда не поедете, – ответил Артур и кивнул на окно.
Кэти неуверенно подошла к стеклу:
– Как неудачно! Снег пошел…
Когда она отвернулась от окна, то заметила, что Дофр разглядывает ее с ног до головы. Ей стало неловко, и она перевела взгляд на дерево. Израненное, трехсотлетнее…
– Артур, а это дерево… Почему оно здесь? – спросила она. – Вы говорили, что дата, там, у потолка, октябрь 1703, она…
– Пойдем спать, Аделина, – перебил ее Дофр.
Аделина обомлела:
– Но мы же не бросим вечером Кэти тут одну!
– Не торгуйся, пожалуйста! Давай, за мной!
Аделина подложила два толстых полена в камин, извинилась перед Кэти и исчезла с виноватым видом.
Кэти смотрела, как их силуэты растворяются в темноте коридора – сначала Аделины, потом его. Все-таки нахал этот Дофр. Что это он заторопился? Желание накатило? Интересно, что он будет с ней делать…
Молодая женщина немного посидела одна, размышляя. В гостиную долетали только приглушенные звуки квартета Шуберта «Девушка и смерть». Под крышей выл ветер.
Кэти обошла дерево, не осмеливаясь приблизиться к нему, чтобы получше рассмотреть. В языках пламени на стенах плясали тени… Тени рук на стенах… Как будто десятки, сотни рук пытались за что-то ухватиться. Все вокруг закружилось. Пол, балки, потолок. Кэти сгребла в охапку свой халат и выскочила в коридор. Треск досок. Длинный пурпурный ковер. Лаборатория с ее тошнотворным запахом. Давид, скрючившийся над пишущей машинкой.
Она прижалась к мужу, сердце у нее выскакивало из груди.
– Ты меня напугала! – вскрикнул Давид, делая потише звук. – Но… тебе что, холодно? Ты вся дрожишь.
Она стала лепетать:
– Я… как это… Аделина говорила… говорила с Артуром о том, что мы завтра поедем в деревню. И тут дуб… Из-за дуба все вокруг затрещало, просто затрещало, и всё! Как будто стены вот-вот развалятся! Только не говори, что ничего не слышал!
– Ничего…
Кэти запустила руку в светлую шевелюру. Она дрожала всем телом.
– И сразу пошел снег, а до этого весь день стояла отличная погода!
Давид поднялся и прижался лбом к стеклу. Непроглядная ночь.
– Снег идет, говоришь? Это было бы странно, на градуснике минус восемь. И… ни одной снежинки не вижу.
Она прижалась к нему:
– А как же…
– Ветер, скорее всего. Порыв ветра, стены задрожали, и с веток снега надуло.
Она сделала шаг назад и тряхнула головой:
– Нет! Треск как будто изнутри дерева шел! Аделина с Артуром его тоже слышали! Ты же видел его ствол! Шишки всякие! Как будто чьи-то лица!
– Да ты о чем?
– Слушай! Ты вообще ничего не боишься?
Давид вздохнул:
– От тебя водкой несет. Вы выпили немного… Ты придумала себе, что…
– А от тебя виски! Ничего я себе не придумала, черт! Дофр! Он… странно себя повел! Ты бы видел, как он смотрел! Трогал предметы всякие, сначала меня взглядом пожирал, потом Аделину. А еще в окно смотрел, как будто… Как будто там кто-то был! – Она уперлась подбородком в кулаки. – А еще рассказывал про Палача и это перо Маат… он точно хотел меня напугать!
Давид нахмурился:
– Перо Маат? Перо грехов и лжи?
– Да!
– Главное – не поддавайся на его провокации. Мне кажется, у него талант водить людей за нос.
Она подошла к аптечке и начала в ней рыться.
– Там только успокоительное для животных и валиум, – сказал Давид. – Тебе не подойдет… С ума сойти, ты теперь при малейшей проблеме за лекарства хватаешься.
– Зачем им тут валиум в жидком виде? Это явно не для животных.
Она вернулась к Давиду и снова обняла его:
– Пойдем? Спать ляжем. Мне тебя не хватает.
Он покачал головой:
– Слушай. На меня вдохновение нашло. Помнишь, про то, как жертве удалось бежать? Скоро уже. Я двенадцать страниц написал!
– Вот и достаточно! Можешь завтра утром десять страниц ему дать почитать. Еще и с запасом! Я тебя весь день не видела… И Клара тоже! Ты обещал!
Зазвучало начало первой части квартета «Девушка и смерть».
– Ну да, но сегодня вечером само пишется! Не знаю прямо, чудеса какие-то! Место тут такое – атмосферное! Артур был прав, я…
– Черт, да раскрой уже глаза! Ты что, не видишь, я тебя уже не первый месяц жду!
Она орала, музыка гремела.
В эту ночь, прижимаясь к Давиду, Кэти ужасно страдала физически. Сильное кровотечение не прекращалось, несмотря на экзацил; мышцы живота болели, шейка матки была открыта. Еще неделя таких страданий. Если через неделю кровотечение не прекратится, нужно будет идти к врачу. Что в данной ситуации не представлялось возможным.
Кэти просыпалась несколько раз за ночь, ее преследовало пережитое за день. Черный дрозд у шале, беззвучно щелкающий клювом. Ряды елей. Лица, застывшие в коре дуба. И еще это перо, о котором говорил Дофр.
Инструмент Палача, наказывающий за ложь.
За ее ложь.
Давид же уснул с мыслью о цифрах, вытатуированных на голове детей, которых пощадил Палач. 101703… 101005… 98784… 98101… 98067… 97878… 97656… Он часами, днями пытался понять, что они значат… За двадцать семь лет никому не удалось хоть как-то связать эти цифры между собой.
Может быть, разгадка была у него в руках, затерянная где-то на страницах толстой папки…