IV

Прошло три дня глубокого траура, и Лаурана решил, что, пожалуй, теперь уже не будет бестактностью, если он сходит к достопочтенному канонику Розелло и попросит у него на время июльские и августовские номера «Оссерваторе романо», в одном из которых якобы опубликована статья о Мандзони, совершенно необходимая ему для работы. Каноник доводился дядей жене доктора Рошо. Он был очень привязан к племяннице, которая воспитывалась в его доме до самого своего замужества. Большой, просторный дом каноника остался общей собственностью большой семьи. Лет двадцать назад в нем жили два его женатых брата со своими чадами и домочадцами, составлявшими единый клан из двенадцати человек, тринадцатым был сам каноник — духовный и фактический глава этого клана. Затем смерть и многочисленные браки увели из дома девять человек, осталось четверо: каноник, две его невестки, племянник — адвокат Розелло, пока еще холостой.

Каноник был в ризнице — снимал с себя после мессы церковное облачение. Он встретил Лаурану крайне радушно. После десятиминутного обмена любезностями разговор зашел о жестоком убийстве, о доброте и благородстве покойного доктора Рошо, о неутешном горе вдовы.

— Ужасное преступление. И такое темное, загадочное, — сказал Лаурана.

— Ну, не очень уж загадочное, — возразил каноник. — Видите ли, — сказал он после короткой паузы, — у бедняги аптекаря были-таки любовные похождения. Никто, правда, об этом не знал. Заметьте, сначала его предупредили анонимным письмом, а потом убили — типичный способ мести. А мой несчастный племянник поплатился за чужие грехи.

— Вы так думаете?

— Какие могут быть сомнения? Ведь денежных тяжб у аптекаря не было ни с кем. Это установлено. Остается любовная интрижка. Чей-то отец, брат или жених не в силах забыть оскорбления и решает отомстить. В слепой ярости он заодно убивает и совершенно невинного человека.

— Возможно, что и так, но я не совсем в этом уверен.

— Не уверены? Но уверенным, дорогой Лаурана, можно быть только в боге. И еще в смерти. Конечно, исчерпывающих доказательств нет, но факты, подтверждающие это предположение, налицо. Первое: в письме аптекаря предупредили, что он поплатится смертью за свою вину, в нем не упоминалось, за какую, но автор письма предполагал, что аптекарь, прочитав анонимку, тут же вспомнит о своем неблаговидном поступке, пусть даже совершенном весьма давно. Следовательно, вина аптекаря либо была настолько серьезной, что ее трудно забыть со временем, либо его проступок относился к недавнему прошлому и связан, как говорится, с текущими событиями. Второе: аптекарь, как вам доподлинно известно, поскольку вы лично присутствовали при этом, не пожелал заявить в полицию, а значит, он все же опасался, что расследование вскроет порочащие его репутацию вещи, — не слишком сильно, но опасался. Третье: не похоже, чтобы семейная жизнь в доме аптекаря протекала вполне мирно и спокойно...

— Допустим... Но я мог бы кое-что вам возразить. Первое: аптекарь получает письмо с определенной, недвусмысленной угрозой. И что же он делает? Через неделю отправляется на охоту, предоставив врагу прекрасную возможность осуществить свою угрозу. Ясно, что он не принял письма всерьез, счел его за шутку. Значит, он не чувствовал за собой ни в прошлом, ни в настоящем никакой вины. Или скорее так: раз угроза все же была приведена в исполнение, да еще с такой жестокостью, невольно напрашивается догадка, что свой проступок аптекарь Манно совершил давным-давно, и столь запоздалая месть представлялась ему невероятной. Правда, нельзя исключать и того, что обиду незнакомцу аптекарь Манно нанес совершенно случайно: неосторожно сказанное слово, необдуманный жест, ранившие больное, воспаленное воображение преступника. Второе: никто из видевших письмо даже не подумал принять его всерьез. Ни один человек. Городок наш небольшой, и тут, как ни старайся, трудно скрыть любовную связь или какой-нибудь другой порок. Что же до заявления в полицию, то он действительно отказался его написать. Но именно потому, что он сам и все его друзья сочли анонимное письмо шуткой.

— Возможно, вы и правы, — сказал каноник, но по глазам было видно, что он остался при своем мнении. — О всевидящий господи, пролей свет и яви нам истину во имя справедливости, а не мести, — торжественно произнес он.

— Будем надеяться, — промолвил Лаурана, и слова его прозвучали как «аминь». Затем он объяснил цель своего нежданного визита.

— Вам нужна «Оссерваторе романо»? — переспросил каноник, весьма довольный, что такому ярому безбожнику понадобилась католическая газета. — Да, я выписываю «Оссерваторе» и читаю ее, но хранить... Я сохраняю журналы «Чивильта каттолика», «Вита э пенсьеро», но не газеты. Церковный сторож приносит мне почту, а я потом забираю домой частные письма и газеты. После того как я прочитываю «Оссерваторе романо», «Иль пополо», они становятся, так сказать, предметом домашнего обихода. Ага, вот, — он вытащил из стопки газет и журналов «Оссерваторе романо», — я возьму газету домой, сразу после обеда прочту, и сегодня же вечером мои невестки или служанка наверняка завернут в нее что-нибудь либо используют для растопки очага. Само собой, если только в газете нет послания или речи Его Святейшества.

— Ну, разумеется!

— Если вам нужен вот этот позавчерашний номер, — он протянул сложенную вчетверо газету Лауране, — мне достаточно сейчас ее пролистать. Последняя неделя была сущим адом, я даже не прикоснулся к газетам.

Лаурана развернул «Оссерваторе» и как зачарованный уставился на заголовок. Вот оно, UNICUIQUE, точь- в-точь такое же, как на обороте анонимного письма. UNICUIQUE SUUM — каждому свое. Красивый типографский шрифт, буква Q с изящным завитком. Затем идут скрещенные ключи, папская тиара и набранное тем же шрифтом NON PRAEVALEBUNT^[3]. Каждому свое, и аптекарю Манно с доктором Рошо тоже. Что за слово стояло после этого UNICUIQUE, которое та же рука, что лишила жизни двух человек, вырезала из газеты и приклеила к письму? Слово «приговор»? А может быть, «смерть»? Как жаль, что нельзя снова взглянуть на письмо, которое теперь хранится в секретном полицейском досье.

— Не стесняйтесь, — сказал каноник, — если этот номер вам нужен, берите его.

— Что?.. Ах да, спасибо. Нет, нет, он мне не нужен. — Лаурана положил газету на стол и поднялся. Он был взволнован, и ему вдруг стал невыносим этот запах старого дерева, увядших цветов и воска, которым была пропитана ризница. — Крайне вам признателен, — сказал он, протягивая канонику руку, которую тот ласково пожал, выказав таким образом подобающее сочувствие блудному сыну.

— До свидания, надеюсь, вы как-нибудь все же навестите меня, — проговорил он на прощание.

— С большим удовольствием, — ответил Лаурана.

Он вышел из ризницы и, пройдя через пустую церковь, очутился на залитой палящим солнцем площади. Пересекая ее, Лаурана подумал о том, насколько лучше чувствуешь себя в церкви и в ризнице, и по ассоциация ему в голову пришла ироническая метафора. Да, приходский священник и каноник, каждый по-своему, чувствовали себя весьма хорошо. Впрочем, если верить слухам, оба они одинаково наслаждались жизнью, а различие было чисто внешним. Из подсознательного чувства тщеславия Лаурана упорно старался думать о чем угодно, только не о своем безусловном поражении. Ведь если бы ему и удалось узнать, из какого номера «Оссерваторе» было вырезано роковое UNICUIQUE, как доискаться, куда делась газета из дома каноника. А сам каноник, его невестки, племянник и служанка никак не могут быть причастны к преступлению. Судя по тому, какова была участь «Оссерваторе» после того, как его страницы наспех пробегал достопочтенный каноник, можно предположить, что читателей, хранивших все номера газеты, таких, как капеллан святой Анны, раз два и обчелся. Возможно, один номер или вообще обрывок газеты попал к автору письма (к убийце) случайно, в виде обертки. К тому же в районном центре «Оссерваторе» продается во всех киосках, и любой, случайно или с определенной целью, мог ее купить.

В сущности, полиция очень разумно поступила, не придав значения этому UNICUIQUE. Что говорить, на ошибках учатся. Воистину пустое занятие искать иголку в стоге сена, да еще когда знаешь, что у нее нет ушка, в которое можно было бы вдеть нить поисков. А он позволил себе увлечься одной-единственной деталью. У газеты всего два подписчика в целом городке. Это же верная улика, она могла открыть путь к разгадке. Но вот завела в тупик.

Правда, и полиции с ее сигарным окурком тоже козырять нечем. Экспертизой было установлено, что сигара — марки «Бранка», а их курит лишь коммунальный секретарь, который не только вне всяких подозрений, но, кроме того, человек нездешний, всего шесть месяцев назад прибыл в городок.

«Ну что ж, газета стоит сигары «Бранка», — подумал Лаурана, — и пусть полиция гоняется за своей сигарой, а ты поставь крест на «Оссерваторе романо».

И все же дома, пока мать накрывала на стол, он записал на листке бумаги: «Тот, кто составил письмо, вырезая слова из «Оссерваторе», а) купил газету в районном центре, с целью запутать следствие этой хитрой уловкой, б) наткнулся на нее случайно, и он не подумал, что это орган Ватикана, в) настолько привык повсюду видеть эту газету, считать ее такой же, как и все остальные, что не учел весьма ограниченного, почти профессионального круга читателей и особенностей типографского шрифта». Потом он положил ручку, еще раз перечитал написанное и разорвал листок на мелкие клочки. ^V