С гениальным изваянием Фальконета для Русских людей неразрывно связано словесное воспроизведение его в Медном Всаднике Пушкина. Отделённый от Фальконета целым полувеком, Пушкин сошёлся с ним в основной мысли: конь Петра Великого — это наша Россия, угаданная сыном Французского простолюдина.

Пушкин не кончил своего произведения, и только вступление к нему напечатал сам; остальное найдено в его бумагах^[559]. Герой поэмы, лишённый наводнением (в котором он винит Петра) всего, что ему было дорого, в припадке умоисступления, высказывал Преобразователю упрёки, от которых сохранились только следующие неотделанные стихи:

Мысль о Медном Всаднике пришла Пушкину вследствие следующего рассказа, который был ему передан известным графом М. Ю. Виельгорским^[561]. В 1812 году, когда опасность вторжения грозила и Петербургу, государь Александр Павлович предположил увезти статую Петра Великого, и на этот предмет статс-секретарю Молчанову было отпущено несколько тысяч рублей. В приёмную к князю А. Н. Голицыну, масону и духовидцу, повадился ходить какой-то майор Батурин. Он добился свидания с князем (другом царёвым) и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на Сенатской площади. Лик Петра поворачивается. Всадник съезжает со скалы своей и направляется по Петербургским улицам к Каменному острову, где жил тогда Александр Павлович. Батурин, влекомый какою-то чудною силою, несётся за ним и слышит топот меди по мостовой. Всадник въезжает на двор Каменноостровского дворца, из которого выходит к нему навстречу задумчивый и озабоченный государь. «Молодой человек, до чего довёл ты мою Россию?— говорит ему Пётр Великий.— Но покамест я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад, и снова раздаётся тяжёло-звонкое скаканье. Поражённый рассказом Батурина князь Голицын, сам сновидец, передаёт сновидение государю, и в то время, как многие государственные сокровища и учреждения перевозятся вовнутрь России, статуя Петра Великого оставлена в покое^[562].— Судя по этому рассказу (который случилось нам слышать от современников, и в числе их от С. А. Соболевского), надо думать, что первоначальными звуками чудесной поэмы, родившимися в голове Пушкина, были стихи:

Пушкин, как известно, был необычайно впечатлителен, и поэтические черты рассказа о странном сне, в связи с воспоминанием о судьбе России в 1812 году, поразили его. Таково первоначальное происхождение его Медного Всадника^[563].