Глава двадцать пятая

НА ЮГ!

Как и предсказывал Ричард, со следующего дня жара стала стихать, с запада повеяло свежим морским ветром. Проснувшись утром, Ричард с удивлением обнаружил на своем животе повязки, потом вспомнил все вчерашнее и еще больше удивился — неужто все это и впрямь было?

— У меня такое чувство, Беранжера, — сказал он королеве с несколько странной веселостью, — будто вчерашний день залетел ко мне из чьей-то другой жизни. Может такое быть?

— Какое? — спросила Беренгария.

— Ну, допустим, Нерон или Калигула потеряли один из своих дней, он упал в будущее и достался на долю мне.

— Ах, Ришар! Как ты можешь шутить!

— Мне ничего иного не остается.

— Лучше помолись.

— Не хочется.

— Ришар!

— Когда не хочется молиться, лучше не заставлять себя.

— Ты не прав. Когда не хочется молиться, нужно обратиться к Богу в молитве с просьбой, чтобы он ниспослал желание молиться.

— Лучше я поеду на речку, посмотрю на следы когтей своих. Быть может, тогда мне захочется помолиться.

Выйдя из дворца госпитальеров, в котором он провел эту ночь с Беренгарией, Ричард сел на своего Фовеля и отправился к месту вчерашнего убийства заложников. Его сопровождали оруженосец Люк и Гийом де Летанг, а также Годфруа де Лузиньян, который только что поправился после леонардии и мечтал о любом развлечении, хотя бы даже таком, как зрелище множества обезглавленных трупов.

— Напрасно мы собрались туда, ваше величество, — заметил Люк де Пон.

— Не твое дело, Угудеусь, — усмехнулся Ричард. — Если уж я совершил такое злодеяние, должен же я посмотреть на дело когтей своих.

Они ехали медленно, а когда стали приближаться к реке, Фовель вдруг начал пятиться, как напроказившая кошка, которую тянут за шкирку к месту совершенной ею пакости. Он громко ржал и ни в какую не хотел идти дальше.

— Ну что, друзья мои, — сказал наконец Ричард. — Раз Фовель советует нам не доезжать до того места, нам, пожалуй, следует прислушаться к его мнению, ибо конь мой несказанно умен.

— В отличие от меня, стало быть, — проворчал Люк де Пон обиженно.

Годфруа Лузиньянский все же отправился со своей свитой смотреть на реку, запруженную двумя тысячами обезглавленных тел. Не успел Ричард со своими оруженосцами возвратиться в город, вернулся и Годфруа. Вид у него был бледный.

— Пожалуй, еще никогда мне не доводилось видеть более страшного зрелища, — сказал он. — Советую вам, эн Ришар, все же съездить, полюбопытствовать.

Но Ричард не внял совету Годфруа и постарался больше не думать о реке Бел, заваленной страшными обезглавленными телами. Он начал готовить войска к скорейшему выступлению из Акры. Ветер с запада становился все крепче, от недавнего непереносимого зноя не осталось и следа. Было жарко, но если ты попадал в струю ветра, становилось хорошо, свежо, и хотелось жить, дышать, действовать.

Двадцать второго августа в замке Монкретьен собрался большой военный совет, на котором присутствовали все главные вожди, все военачальники объединенного крестового воинства. Первым делом все высказались о готовности своих войск к выступлению. Никто не возражал против долгожданного похода, все радовались смягчению зноя и свежему ветру. Затем встал вопрос о направлении движения. Тут мнения резко разделились. Великие магистры тамплиеров и госпитальеров склоняли крестоносцев полностью повторить поход Саладина, когда он захватывал Святую Землю несколько лет тому назад, — то есть сначала отвоевать побережье и лишь потом идти на Иерусалим.

— Я полностью поддерживаю эн Гарнье и эн Робера, — сказал король Англии, выслушав де Напа и де Сабле. — Отрезав побережье, мы будем надежнее чувствовать себя со спины, когда двинемся на Иерусалим-сюр-терр.

— Но у Саладина был Хиттин, когда он бросился завоевывать побережье, — возражал Конрад Монферратский.

— А у нас — Сен-Жан-д’Акр, — настаивал Робер де Сабле, переглядываясь со своим сенешалем Жаном де Жизором и Гарнье де Напом. — Разве это не равнозначная победа?

— Почти равнозначная, — кивал Гарнье де Нап.

— Никакого сравнения! — продолжал не соглашаться Конрад. — При Хиттине мы потеряли все, а здесь Саладин не потерял и десятой доли своих сил.

— Зато у нас в руках Маштуб и Каракуш, они останутся в оковах до тех пор, пока мы не отвоюем все Иерусалимское королевство, — сказал Анри де Шампань. — И лишь тогда отдадим их Саладину за большой выкуп или достойно обменяем на кого-нибудь.

— Что ж, кроме Маштуба и Каракуша, у Саладина нет хороших полководцев? — фыркнул Гуго де Бургонь.

— Представьте себе, эн Гуго, их нет у него, — сказал Жан де Бриенн. — У султана слишком много братьев, все они славные малые, и все руководят войсками, но полководческого дара, такого, как у самого Саладина, у них нет.

— Да, это так, — вынужден был согласиться Конрад. — Если бы у Саладина были такие вожди, какие собрались здесь на этот совет, он бы давно смел крестоносцев со Святой Земли в море.

— Но что будет, если он захочет напасть на Акру в то время, как мы отправимся в поход? — спросил барон фон Зигенбранд.

— Для этой цели мы оставим в городе крепкий гарнизон, — ответил Ричард. — Предлагаю оставить рыцарей ордена Пресвятой Богородицы. В случае осады Зигенбранд будет нашим Маштубом.

— А Каракушем? — спросил Конрад.

— Вы, эн Конрад, — ответил английский король. — Никому, кроме вас, я не могу доверить Иерусалим-сюр-мер. Надежнее нет человека.

— Но я хотел тоже идти.

— Если обстановка будет благоприятствовать, вы сами поймете, когда можно будет оставить Иерусалим-сюр-мер на попечении одного Зигенбранда.

Конрад препирался еще некоторое время, но в конце концов вынужден был уступить общему мнению. Точно так же оказалось больше сторонников похода на юг, чем на юго-восток. Поскольку все дали отчет о полной боевой готовности, выступать решено было уже завтра утром.

В этот вечер в огромном лагере крестоносцев, раскинувшемся в самой Акре и вокруг нее, царило всеобщее радостное воодушевление. Уже почти никто не настаивал на том, чтобы сразу идти на Иерусалим, каждый предвидел, как приятно будет двигаться вдоль берега, обдуваемого свежим западным ветром с моря, никто не думал о том, что Аскалон может оказаться таким же крепким орешком, как Акра, и о том, что на пути к Аскалону лежит множество крепостей и замков, которые тоже надо будет завоевать. Все допоздна натачивали оружие, проверяли, все ли в полном порядке, готовили лошадей и лишь перед сном ненадолго сели у костров, выпили понемногу вина и спели «Лон-лон-ля! Дайте нам пройти!». Песня, сочиненная Ричардом, была уже известна всем, а трубачи сочинили к ней красивое сопровождение.

На рассвете следующего дня, двадцать третьего августа, именно этой мелодией трубачи возвестили побудку. Ричард на своем Фовеле самым первым выехал из Морских ворот города и повел войска за собой, двое знаменосцев ехало рядом с ним, у одного в руках было знамя Святого Георгия, у другого — стяг с Чашей Святого Грааля. Беренгария ехала в обозе, и ревнивый Ричард то и дело оглядывался, ища глазами рыцаря де Тараскона. Но, впрочем, ему теперь было не до ревности. Впервые за много-много дней в душе его воскресло летучее настроение, еще немного — и он готов был спеть что-нибудь, а ведь он не пел ни разу с того самого дня, как его свалила арнолидия-леонардия!

Вдруг Фовель стал приседать на задние ноги, мотать головой, похрапывая, и наконец остановился как вкопанный. Тут только Ричард вспомнил про то, о чем совсем забыл в радостном выступлении из Акры. В следующий миг ноздри его защекотал трупный запах.

— Ах ты! — с досадой хлопнул он себя по колену. — Что же делать? Фовель! Но ведь нам обязательно надо перейти через эту чертову реку, иначе мы никак не попадем на юг. Ну что ты молчишь? Гоготни хотя бы, Фовель, миленький, нам надо идти в поход, пойми!

Конь глубоко вздохнул и зашагал налево. Ричард слушался его и не тянул поводья вправо. Стало быть, Фовель решил подняться вверх, вдоль русла реки, до того места, где русло не завалено трупами. Правильное решение.

— Кто ты, Фовель? — в благоговейном ужасе перед сообразительностью коня, спросил Ричард. — Может, мне следует называть тебя как-то иначе? Ганнибал или Александр? Или Юлий? Ответь, коняжка!

Фовель только вздыхал в ответ. А может, вздыхал от трупного запаха, который время от времени, когда стихал западный ветер, доносился со стороны реки. Наконец он прекратился, и, сделав еще шагов двадцать, конь свернул направо и вскоре вышел к берегу реки. Все великое воинство крестоносцев послушно следовало за конем короля Англии. Переходя реку, Ричард смотрел вправо и видел вдалеке трупы, над которыми кружили стервятники. Но — вдалеке. И он старался не присматриваться. Перебравшись на другой берег, Фовель пошел прямо и лишь спустя какое-то время еще раз свернул и вышел к берегу моря. Так они миновали страшное место.

— Ты знаешь, Фовель, — продолжал разговаривать с конем Ричард, — у меня никогда не было такого коня, как ты. Я обязательно сложу о тебе прекрасную сирвенту. Правда, меня потом непременно будут обвинять в склонности к скотоложству, ну и черт с ними. Что-то я начинаю разочаровываться в роде людском. Хорошо ли это, как думаешь? Знаю, ты скажешь: нехорошо. Но как можно жить с людьми более тридцати лет и не возненавидеть их? Хотя… Ты прав, Фовель, в большинстве своем они славные.

Медленно двигаясь вдоль берега Акконского залива, к полудню, пройдя всего-то каких-нибудь шесть лье, войска, ведомые Ричардом и Фовелем, подошли к горной гряде Кармель с довольно высокой главной вершиной. У подножия гряды стояла крепость, окруженная крупным поселением, улицы которого взбегали дерзко вверх по склону.

— Смотри, Фовель, — говорил Ричард. — На этой горе жил когда-то давно великий праведник. Звали его Илья-пророк. Вон с той вершины он вознесся прямо на небо. А крепость и поселок внизу мы называем Винь-де-Дьё^[81], хотя местные жители именуют его как-то иначе. Сейчас мы спросим у Амбруаза, он все знает. Амбруаз! Амбруа-а-аз! Где ты там?

— Я здесь, ваше величество.

— Как сарацины называют наш Винь-де-Дьё?

— Хайфа.

Взятие крепости оказалось делом несложным, занявшим не более четырех часов. Гарнизон в ней был невелик, и, оказав ради приличия некоторое сопротивление, он в итоге сдался почти без крови. Со стороны крестоносцев погибло человек семь, с той — столько же.

Ричард радовался легкому успеху и затеял пир в крепости, которую назвал в честь пророка Ильи — Ильиное Сердце. Корабли, вышедшие из Акры, вынуждены были встать тут на якорь, причем знатоки пришли к выводу, что здесь превосходное место для пристани, которую на всякий случай не мешало бы построить.

Живописные горы, довлеющие над всей местностью, не зря назывались Божьим Виноградником — виноградные и оливковые сады здесь давали большие, изобильнейшие урожаи. Ричард с удовольствием отправился на прогулку вдвоем с Беренгарией, они поднялись в гору, где видели множество причудливых пещер и гротов, в которых в древности скрывались от безбожной Иезавели еврейские праведники и пророки, а в эпоху крестоносцев — воры и разбойники. Окончив прогулку осмотром полуразрушившегося дворца царя Ахава, король и королева Англии вернулись к своим подданным и предались обильной трапезе с вином. Наконец Ричард запел и, спев несколько старых песен, сочинил новую сирвенту — не вполне удачную, но в ней было все: и пророк Илья, и пещеры, таящие в себе награбленное золото, и жилище Зевса, и призрак кровавой Иезавели^[82], и даже рифмовавшийся с Иезавелью Фовель.

На другой день поход продолжился. Оставив за спиной одетые зеленью вершины Кармеля, крестоносцы пересекли Керумский полуостров и ринулись на новую крепость, носившую название Кастеллум Перегринорум. Взятие ее оказалось чуть более трудным, чем взятие вчерашней твердыни. Здесь крестоносцы пробыли два дня, восстанавливая ими же самими разрушенные стены. В Кастеллуме Ричард оставил небольшой гарнизон под начальством Ренье де Тараскона, чтобы уж больше не оглядываться, где этот прохвост и не пристает ли он с ухаживаниями к Беренгарии.

Спустившись еще на два лье к югу, крестоносцы обнаружили следующий город и крепость Сарафанд в полностью разрушенном состоянии и со следами недавно побывавшего здесь значительного войска. Разведка тотчас установила, что армия Саладина вовсе не прячется далеко за хребтом Кармеля, она давно уже пересекла Самарию и встречает Ричарда в широкой Саронской долине.

Вскоре следовало ожидать большого сражения. Восстановив Сарафанд, крестоносцы собрали здесь новый военный совет, на котором было принято решение дать Саладину битву в Саронской долине, если Саладин этой битвы захочет. В открытом сражении на широком поле можно было надеяться на успех, если только жара перестанет нарастать. А жара, как назло, поднималась и поднималась. Ветер с запада прекратился, на небе не осталось ни облачка, и с самого утра начинался точно такой же нестерпимый зной, от которого все еще так недавно изнывали в Сен-Жан-д’Акре. Быстрое продвижение большого войска по такой жаре становилось немыслимым. К концу августа миновали лишь Дору и Цезарею — и та и другая были разрушены до основания, точно так же, как Сарафанд. Такого веселья, как в стране пророка Ильи, не было уже и в помине. Саладин не давал веселиться. Расплавленное жарой, огромное войско перегринаторов растянулось вдоль побережья на несколько лье, и при удачном мощном броске султан способен был нанести значительный ущерб. Да только и он жалел войско по такой жаре.

В первых числах сентября Ричард все же повел войска в Саронскую благоуханную долину. Отсюда он посылал в Цезарею, где осталась Беренгария, полные корзины гиацинтов и роз, тюльпанов и анемонов. Он трепетал в предвкушении битвы, которая, по его расчетам, должна была решить все. Он говорил о ней с Фовелем, и Фовель понимал его. Он сочинил песню о том, как гиацинты Сарона дали бой тюльпанам:

В пятницу шестого сентября передовые полки крестоносцев вошли в соприкосновение с передовыми полками мусульман на подступах к Арзуфу. После недолгой стычки две лавины отхлынули друг от друга на небольшое расстояние и застыли, готовясь к завтрашней битве. Весь вечер на всей ширине Саронской долины шло построение войск, задние подтягивались к передним, менялись местами, переругиваясь и волнуясь. Войска самого Ричарда заняли положение на левом крыле, у подножия гор Самарии. Итальянцы и французы герцога Бургундского заняли середину. Все остальные, под началом Анри Шампанского, обосновались на правом крыле.

В субботу, накануне праздника Рождества Богородицы, с первыми лучами рассвета полки крестоносцев были атакованы легкой негритянской пехотой, следом за которой сразу же накатила вторая волна — пешие бедуины, вооруженные луками и короткими копьями. Затем обрушилась следующая лавина — сверкающая саблями и секирами турецкая конница.

Так началось знаменитое сражение под Арзуфом.

Король Англии Ричард Львиное Сердце стоял на одном из холмов Самарийского предгорья, и солнце, встающее слева от него над горами, искрилось медью в его рыжих волосах, усах, бороде. Внимательно взирая на происходящее в долине, он постепенно приходил в волнение. Вот захлебнулась первая, пробная атака негритянской пехоты, и, отразив ее, правый фланг и центр несколько продвинулись вперед. Вот остановлено наступление бедуинов, довольно грозное, унесшее немало жизней христиан. Вот засверкали в лучах рассветного солнца сабли и секиры турецкой конницы, затрепыхались красные флажки с полумесяцами.

— Пора! — воскликнул Ричард, вскакивая в седло и пришпоривая Фовеля. — Ланс!

В руке его оказалось длинное тяжелое копье. Король опустил забрало, закрывающее только верхнюю половину лица, и, двигаясь рысью впереди своих рыцарей, громко запел:

Турецкая конница яростно врубилась в порядки крестоносцев, сминая их, давя, рассекая. Прокатился грохот, как если бы каменное, волнуемое бурей море ударилось о прибрежные скалы.

На левом фланге все пришло в движение, все засверкало, загрохотало, и Ричард чувствовал это спиною, несясь на Фовеле в бой. И он первым врезался копьем в правое крыло турецкой конницы, пропоров одного из сарацин насквозь точнейшим ударом. Тотчас, схватив тяжелую палицу, он принялся сбивать ею врагов одного за другим, тесня Фовелевой грудью коней противника.

Ни с чем не сравнимое чувство восторга битвы охватило все его существо, как будто все, кто шел следом за ним, были в Ричарде, в его руках, плечах, локтях. Проломив чей-то щит, палица застряла в нем острыми зубьями, пришлось бросить ее и вытащить из ножен меч. И вот уже турецкая голова снесена Шарлеманем, брызги крови заляпали грудь и бороду Ричарда — прекрасно! Какой восторг! Что за счастье!..

И — дрогнули турки, смяты, отброшены, сорваны с седел под ноги своих коней. Полки Ричарда выдвинулись вперед и по приказу короля остановились, готовые отразить новое наступление мусульман и лишь потом полностью самим перейти в наступление.

Временно наступило затишье — битва продолжалась там, где распоряжался Анри де Шампань, на правом крыле.

— Саладин дает нам остыть, — проворчал Ричард. — Но переходить в нападение еще рано. Дождемся появления арабской конницы. Дайте промочить горло!

Он взял серебряную фиоль ^[84] и сделал из нее несколько глотков кармельского вина, сильно разбавленного водою.

— А вон и конница, — сказал сэр Роберт Лейчестер, — правда, какая-то странная.

Возвратив фиоль слуге Мишелю, Ричард посмотрел туда, куда ему указывал Лейчестер, и увидел и впрямь довольно странное зрелище. Два всадника скакали во весь опор в их сторону, подняв вверх правую руку с растопыренными пальцами, что означало — у них нет оружия. Между ними скакали три великолепных жеребца, покрытых сверкающими золотом седлами — два вороно-чалых, а один той масти, которую некоторые называют мышастой, а некоторые — голубой.

— Не стрелять! — крикнул Ричард, хотя никто и не стал бы стрелять по людям, делающим знаки, что они едут с миром.

Странные всадники подскакали к Ричарду, остановившись в пяти шагах от него.

— Приветствую тебя, Мелек-Риджард Альб-аль-Асад! — воскликнул один из них, красивый юноша лет двадцати, не более. — Я брат султана Салах-ад-Дина, мое имя Альмелек Аладиль Сафаиддин.

— Приветствую и я тебя, любезный Аладиль, — отвечал Ричард. — С чем пожаловал?

— Подарок от Салах-ад-Дина. Эти кони — самые лучшие. На них — самые лучшие багдадские седла. Великий султан восхищен твоими смелыми действиями. Он любовался тем, как ты сражался, и повелел привести к тебе этих скакунов. В подарок.

Ричард переглянулся со своими рыцарями:

— Видали когда-нибудь что-либо подобное? В самый разгар сражения!

— Да, следует признать, Саладин и впрямь человек великой души, — сказал Ланкастер. — Но стоит ли принимать подарок?

— Уверяю вас, тут нет никакого подвоха, — пылко воскликнул Аладиль, ударив себя кулаком в грудь.

— Так что же, Саладин не держит на меня зла за казненных заложников? — спросил Ричард.

— Я этого не говорил, — ответил Аладиль. — Он очень зол на Мелек-Риджарда и никогда не простит ему его злодеяния.

— Это хорошо, — сказал Ричард и приказал слуге Даниэлю немедленно скакать к обозу, найти там лучшие вещи, включая лиможский ларец, и привезти как можно быстрее сюда.

— Прошу вас задержаться, — сказал он Аладилю, когда слуга исчез. — Не желаете ли выпить вина? Или вы правоверный мусульманин и не употребляете этого зелья? Скажите, готов ли султан Саладин начать более решительные действия и показать нам, как он умеет наступать? Или мы будем отражать набеги, подобные трем предыдущим?

— Как только я возвращусь в наш лагерь, — отвечал Аладиль, — мы начнем настоящее наступление, и вы увидите нашу мощь. Смею заметить, у вас очень слабая середина. Здесь, где вы, и на другом крыле, где тамплиеры, все довольно крепко, но из-за слабого центра вам суждено проиграть это сражение.

— Посмотрим, посмотрим, — улыбнулся Ричард, удивляясь в равной мере и искренности Аладиля, и тому, как хорошо знатные сарацины владеют французской речью.

Через некоторое время появился слуга Даниэль. Он привез несколько золотых кубков и лиможский ларец Ричарда, редчайший по красоте. В нем король Англии хранил разную мелочь — расчески, фибулы, зеркальце, бумагу, чернила и перья. Все это он попросил переложить в другую укладку, а ларец вручил Аладилю со словами:

— Передайте это султану. Моя личная вещь. Стоит столько же, сколько подаренные им скакуны без седел, а за седла возьмите золотые кубки, хотя седла явно дороже их. Передайте также на словах, что я не снимаю с Саладина обязанностей, возложенных на него в договоре о добровольной сдаче Акры. Напомните султану, что он должен выплатить мне двести тысяч безантов, вернуть Крест Господень и выдать полторы тысячи пленников-христиан.

— Я все передам слово в слово, — заверил Аладиль. — Возможно, мы еще встретимся сегодня в бою. Рад буду сразиться с великим Мелек-Риджардом.

— Вы слишком молоды, я бы не хотел убить вас, — улыбнулся Ричард. — Прощайте. Лучше нам будет повстречаться за чашей вина. Ах, ну да, вы же…

— Иногда пью, — улыбнулся в свою очередь Аладиль, поклонился и ускакал вдвоем со своим спутником, который в течение всего разговора стрелял в короля Англии ненавидящим взглядом.

— Ну что ж, — подбоченился в своем седле Ричард, — теперь нам обещают настоящую битву. Трем самым отличившимся в ней достанутся в награду эти замечательные скакуны, подаренные мне Саладином. Всем изготовиться!