28. Рабочий процесс
От разговора с братом Матвей ожидал большего. Он надеялся, что Сева, узнав о досадном недоразумении, тут же пришлет за ним служебный «ЗИЛ», чтобы срочно увезти из этого гадкого места. Но оказалось, что брат не только был в курсе происходящего, но даже выступал инициатором этой ссылки.
— Ты пойми, Матфейка, это же для твоего блага! Нужно продуктивность твою повысить, а то совсем ты расслабился в Сталинбурге. Вот мы с отцом Лаврентием и решили, что нет лучше средства, чем творческий отпуск в Переделкинском ОМОНе.
— Какой на хер творческий отпуск, Сева? — возмутился Мэт. — Ты меня в натуральную тюрьму упек!
— Ну зачем ты так, братец! Свежий воздух, четырехразовое питание, вдохновляющая атмосфера и люди кругом приятные. Была б у меня возможность, сам бы недельку у вас пожил!
— Вот и живи здесь, если тебе это все так нравится! А меня отсюда забери сегодня же!
— Даже если б хотел тебя забрать — не могу…
— В смысле «не могу»? Ты министр или кто?
— Вот именно что министр. А у нас в министерстве знаешь как серьезно к документам относятся? Если выписали тебе разнарядку в дом творчества, то ее просто так не отменишь. Даже если сегодня процесс запущу, то на всю волокиту не меньше недели уйдет. А тебе через неделю как раз в столицу возвращаться. Кстати, мы с Лушей ждем тебя в гости десятого числа — заодно и День победы отметим.
Мэт понял, что ни просьбы, ни истерики на брата не действуют, и ему придется оттрубить в богадельне целую неделю. Интересно, где сейчас Пашка? За десять дней, что они бок о бок провели в Священном Союзе, он успел привязаться к пареньку и теперь беспокоился о нем. Однако Севу спрашивать о судьбе Паши Вильзона не стал, чтобы тот не прислал его сюда в тот же день, дабы Паша составил компанию режиссеру.
Повесив трубку, Матвей заметил эссеиста Мишу Куца, который стоял за его спиной, прислонившись к колонне. Судя по всему, он воспользовался возможностью улизнуть с часа коллективного творчества, чтобы не оставлять новичка без внимания. Ухватив Мэта за руку, он потащил его на второй этаж, где размещался небольшой музей. Музей этот был посвящен одному-единственному событию, произошедшему примерно год назад, а именно — визиту в дом творчества товарища Птушки.
Первым делом режиссеру пришлось ознакомиться с подробным планом перемещения генсека по зданию, где маршрут был обозначен пунктирной линией, а остановки — красными звездочками. Среди экспонатов преобладали фотографии (Птушка инспектирует столовую, Птушка выступает с трибуны актового зала, Птушка сажает яблоню в саду, Птушка благословляет известного поэта на написание правоверной оды и так далее), но присутствовали и более интересные артефакты. В частности, Матвей успел увидеть стул, на котором сидел товарищ Птушка, фрагмент лестничных перил, которых он касался, тарелку, с которой он ел, кружок унитаза, на котором он восседал и даже бумажную салфетку, в которую он высморкался. Все эти реликвии были помещены под пуленепробиваемое стекло и снабжены подробными комментариями.
Когда экскурсия завершилась, Матвей попытался свалить от провожатого, ссылаясь на то, что нужно работать, но Миша так просто его не отпустил. Пришлось пойти с ним в столовую, где в это время давали стакан кефира и булочку — мероприятие, которое в доме творчества пропускать было непринято. Ритуал получения кефира и булочки сопровождался декламацией стихов в исполнении поэтов, один за другим оказывавшимся на возвышении посреди столовой. Одни поэты взбирались туда самостоятельно, другим же помогали взобраться монахи — как показалось Матвею, против воли самих поэтов.
После того, как булочка была съедена, кефир выпит, а стихи прослушаны, Мэт наконец попал в свою келью. На застеленной кем-то койке он обнаружил блокнот с портретом Дзержинского на обложке и карандаш фабрики имени Красина. Чтобы отвлечься от мыслей о заключении, в котором оказался как минимум на неделю, Матвей попытался немного поработать, но это оказалось непростой затеей. Главным отвлекающим фактором выступал не затыкавшийся ни на секунду телевизор. И если в общественных местах телеэкран не привлекал к себе так много внимания, то оставшись с ним в замкнутом пространстве один на один, игнорировать его ты не мог.
В данный момент транслировался канал «Звезда» — сюжет, посвященный публичным казням, традиционно проводившимся на Красной площади по средам. Уже знакомый Матвею жабообразный ведущий расписывал неусыпную бдительность судебных органов и небывалый гуманизм палачей. Различным группам приговоренных к казни полагался собственный способ умерщвления — в зависимости от того, по какой статье их осудили. Так, например, предателей Родины топили в резервуаре с конским навозом, шпионов вешали, дезертиров расстреливали, еретиков вздергивали на дыбе, а содомитов сажали на кол. Все это демонстрировалось с особым вниманием к деталям, а диктор сопровождал казни эмоциональными комментариями, для чего ему приходилось перекрикивать стоны умирающих. Спрятаться от этой трансляции не было никакой возможности — когда Матвей выглянул в коридор, то увидел, что на всех экранах шла та же передача, но в коридоре звук был еще громче, чем в его келье.
Наконец репортаж с Красной площади завершился, и невидимая рука переключила все телевизоры на канал «Озеро». Как обычно, музыка Чайковского подействовала на Мэта убаюкивающе, и он задремал, но был разбужен к обеду. После обеда всех загнали на просмотр фильма о доблестных союзных разведчиках, разоблачавших мировой масонский заговор. Во второй половине дня Матвей работал гораздо продуктивнее: успел написать в блокноте слова «100 лет Октябрю» и «Сценарная концепция», а также нарисовал много пятиконечных звезд и серпов с молотами.
Когда поздним вечером снова врубили лебедей, Матвей размышлял о том, откуда у здешних властей такая любовь к этому балету. Вспомнил, что «Лебединое озеро» неизменно сопровождало смерти всех генсеков. А еще танцы маленьких лебедей стали фоном для августовского путча в 1991 году. Но в исторических хрониках Священного Союза никакой путч не упоминался — впрочем, это не говорит о том, что его не было. Может, «Лебединое озеро» служило Птушке своеобразным заклинанием? Пока он крутит его круглые сутки, никто другой эту шарманку не заведет? Раздумывая об этом, Матвей уснул.