Глава V. У чорта на куличках
Щур очнулся раньше всех.
Первым его ощущением была тупая боль в груди — точно какая-то тяжесть сдавила грудную клетку, стеснила дыхание и мешала пошевелиться. Некоторое время Щур лежал, не открывая глаз, настороженно прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Ему казалось, что он проснулся среди ночи, разбуженный каким-то кошмарным сновидением; стороной, не задев сознания, мелькнула мысль о завтрашнем дне, о службе… Только потом Щур припомнил вечер катастрофы — странное сияние вокруг конденсатора и яркий, ослепительно белый луч, выбившийся из витка катушки.
Щур открыл глаза. Было темно, но в темноту, точно через какие-то незаметные щели, просачивался белесоватый полусвет, неясный и расплывчатый. По вернув голову, Щур увидел рядом с собой руку, безжизненно повисшую над грудой кирпича.
«Это не моя рука», — подумал Щур, и для того, чтобы окончательно убедиться, осторожно пошевелил руками. Руки двигались исправно.
«Очевидно, я не погиб при взрыве», продолжал свои размышления Щур. Эта мысль показалась ему забавной — не каждому ведь случается, очнувшись после подобной катастрофы, размышлять о целости своих рук и ног.
Неожиданно в темноте раздался громкий и совершенно недвусмысленный звук — невдалеке от Щура кто-то чихнул: раз, потом другой, потом после недолгой паузы третий. Вслед за чиханием раздался голос:
— Эй, товарищи, есть тут кто-нибудь живой, или я один?
— Есть, — откликнулся Щур. — Ванька, ты?
— Ну а кто же? А где Лиза?
Щур вспомнил, что в момент катастрофы Лизанька Штольц тоже была в комнате.
— В самом деле, где Лизка? Я не знаю… А ты где, Ванька?
— Я-то здесь…
Раздался грохот падающих кирпичей и Ванькин голос, упоминающий о чьих-то ближайших родственниках по женской линии.
— Ты что? — спросил Щур.
— Понимаешь, пыли много… Набилось в нос, в рот, в глаза, в печенку — прямо не продыхнуть. И еще кирпичи на голову откуда-то сыплются… Тебя здорово придушило?
Щур еще раз недоверчиво пошевелил руками и ногами.
— Как будто бы нет… Я что-то не соображу никак — где мы?
— Я полагаю, под развалинами.
— А почему?
— Что почему?
— Ну вообще… Почему под развалинами, почему взрыв?
Громов, отплевываясь и сморкаясь, ответил:
— Этого, брат, я не знаю… Странно, конечно. Должно быть порция энергии оказалась слишком большой для приемника… Однако сейчас надо бы подумать о том, как выбраться отсюда. Я что-то не вижу света — некуда ползти… Стой, а это кто?
И Громов схватил руку, повисшую около головы Щура.
— О-о-о…
Стон. Голос несомненно принадлежал Лизаньке.
— Лизка, ты? Стало быть, все в сборе!
Слабый, почти умирающий голос отозвался:
— Хоронить не надо… Сожгите в крематории, а пепел отдайте Мишке. Пусть помнит…
Громов и Щур расхохотались.
— Что вы смеетесь, черти? Человек, можно сказать, умирает, а они гогочут…
— Да ты подожди умирать, — сказал Щур. — Руки и ноги у тебя целы?
— Не знаю…
— Подожди, Мишка, — перебил Громов. — Спички есть?
Порывшись в карманах, Щур достал коробку и зажег спичку. Маленькое колеблющееся пламя осветило обломки потолочных стропил, груды битого кирпича и Лизаньку, совершенно невредимую, удобно улегшуюся на боку.
— Эх, ты, горемычная, — не без насмешки протянул Громов.
Лизанька, при свете спички осмотревшись по сторонам и убедившись в своей целости и сохранности, вздохнула облегченно.
— Что же делать, братва?
— Выбираться надо, — ответил Щур. — Не зимовать же тут…
Осторожно раздвигая обломки балок, все трое начали выбираться из-под развалин.
Громов пытался острить:
— Сейчас вылезем, сядем на второй номер и поедем до моей хаты. Надеюсь, трамвайное сообщение от взрыва не пострадало?
— Подожди, Ванька, — перебил Щур. — Чуешь?
— Что?
— Ветер…
Холодная струя свежего воздуха ползла из мрака навстречу безвременным жертвам взрыва. Кругом попрежнему было темно и двигаться приходилось ощупью. Щур в авангарде на четвереньках медленно продвигался вперед, руководясь встречным током холодного воздуха, идущим несомненно снаружи.
— Какой странный воздух, — заметила Лизанька. — Точно на конфетной фабрике, сладкий и пахучий…
Рука Щура, вытянутая вперед, вдруг не встретила дальнейших препятствий.
— Доехали, — крикнул он, — только очень уж темно. Слышь, Ванька, трамваи-то еще не ходят…
Голос Громова отозвался откуда-то позади:
— Ну чорт с ними! Пешком дойдем…
Щур уж выбрался из-под развалин. Встал, вытянулся во весь рост и зажег спичку.
— Алло… Алло… Алло, — крикнул он, нагибаясь к бесформенной груде темных развалин. — Идите на свет, я уже на улице!
В эту минуту за развалинами, из черного мрака глубокой ночи, брызнул яркий луч прожектора. Описав в небе широкую дугу, луч двинулся по земле. Белое пятно ползло по скалистой почве, темной и неровной.
— Вот-те и трамвай, — сказала Лизанька.
Прожекторный луч наткнулся на Щура, стоявшего у выхода из развалин, и сразу остановился. Громов и Лизанька вошли в яркий круг и зажмурились от ослепительного света.
— Где мы?
Громов протер глаза, осмотрелся по сторонам, но за белым конусом света глаз упирался в непроглядную тьму. Под ногами у Громова была не мостовая и не асфальт тротуара, а каменистая, блестящая, как антрацит, почва.
— Где мы? — повторил Щур.
Громов махнул рукой.
— У чорта на куличках…