на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить




Из: Свининников В. Блеск и нищета «философской» фантастики

<…>

Среди писателей, отвечавших на анкету «Иностранной литературы», были и советские — Геннадий Гор, Аркадий и Борис Стругацкие. Очень хотелось услышать от них марксистское понимание задач, стоящих перед литературой и искусством вообще и перед фантастикой в частности.

К сожалению, они не увидели чуждых нам представлений, не почувствовали острого запаха буржуазного индивидуализма и волюнтаризма во всех этих по форме «общегуманных», отвлеченных концепциях. Они, видимо, не заметили явной инфильтрации буржуазных идей.

Геннадий Гор, упомянув Герберта Уэллса и Федора Достоевского, Томаса Манна и Джойса, Бунина с Куприным и Потапенко с Боборыкиным, Ефремова, Лема и Стругацких, заметив даже революцию (!) в фантастике (поворот к философской теме в пятидесятых — шестидесятых годах), наконец, определив фантастику как «передний край», увидел в ней всего лишь «…передний край современного художественного мышления».

А. и Б. Стругацкие сделали своего рода программное заявление: «В наше время задача литературы, как нам кажется, состоит не только в исследовании типичного человека в типичной обстановке. Литература должна пытаться исследовать типичные общества, то есть практически рассматривать все многообразие связей между людьми, коллективами и созданной ими второй природой. Современный мир настолько сложен, связей так много и они так запутаны, что эту свою задачу литература может решать только путем неких социологических моделей, по необходимости упрощенных, но сохраняющих характернейшие тенденции и закономерности. Разумеется, важнейшими элементами этих моделей продолжают оставаться типичные люди, но действующие в обстоятельствах, типизированных не по линии конкретностей, а по линии тенденций».

Но «модели» могут быть разными, программируют их разные люди. Известно, что самые фантастические видения, образы будущего всегда создаются на основе определенной общественной — социальной, экономической, нравственной — интуиции, классовой борьбы. «Модели» будущего программируются всегда с определенных социальных позиций, отсюда их пессимизм или оптимизм, прогрессивность или реакционность. Именно в классовой позиции художника — ключ к образам его фантазии. Как раз этого и не прозвучало в рассуждениях о «моделировании типичных обществ»…

Действительно, фантастика дает возможность построить какую угодно модель. Но тем большее значение обретают тогда взгляды автора, его мировоззренческие установки. Фантастика не бесстрастная электронно-счетная машина, готовая «переварить» даже не одну, а десятки «моделей», пока не будет найдена ошибка в программе. Это — произведение искусства, которое выносится на суд миллионов читателей, вызывает у них вполне определенную реакцию. И чем ярче написана книга, тем острее направленное сопереживание читателя с автором, с героями. И тем ощутимее вред, если перед нами даже и талантливо созданная, — но ошибочная модель.

Сколь же велика должна быть ответственность писателя прежде всего перед самим собой, сколь высока требовательность к себе!


Именно с этих позиций хочется еще раз поразмышлять о творчестве А. и Б. Стругацких.

Некоторые критики усиленно пропагандируют Стругацких как зачинателей «социального, философского» направления в современной фантастике. Направления, ради которого горячие головы готовы зачеркнуть все, что до этого было создано. Направления, противопоставляемого всем остальным течениям советской научной фантастики в качестве «главного и наиболее перспективного». В довольно громком хоре неумеренно восторженных рецензий звучали и предостерегающие голоса. Академик Ю. Францев в газете «Известия» (25 мая 1966 г.), Ю. Котляр в журнале «Октябрь» (№ 4, 1967 г.), В. Сапарин в журнале «Коммунист» (№ 12, 1967 г.) довольно обстоятельно анализировали произведения Стругацких и некоторых других представителей «философской» фантастики, аргументированно доказывали, что рецензируемые произведения «вряд ли отражают марксистскую философию и коренные проблемы эпохи», подчеркивали, что «понимание общественных отношений — необходимый трамплин для высокого полета социальной фантастики».

В. Сапарин, например, заметив, что в борьбе участвуют на нашей стороне лучшие умы человечества, в том числе и прогрессивные зарубежные писатели-фантасты, писал далее: «У советских литераторов по сравнению с ними есть, однако, принципиальные идейные преимущества. Если те, критикуя, пусть в самой острой форме, античеловеческую сущность капиталистического мира, нередко не находят реальных путей социального прогресса человечества, то строители коммунистического общества видят ясную перспективу. И позиции, с которых мы рассматриваем социальные процессы, знание законов общественного развития позволяют с необходимой глубиной проникать в запутанный подчас клубок противоречивых тенденций современного мира и приходить к верным, исторически обоснованным выводам. Это является основанием и для правильного социального прогнозирования в нашей научно-фантастической литературе».

В последнее время в печати появились резко противоположные отклики на новые произведения братьев Стругацких, а в литературных кругах недавно прошло обсуждение таких произведений, как «Второе нашествие марсиан», «Улитка на склоне», «Сказка о Тройке», «Обитаемый остров».

Характерно, что Стругацких некоторые готовы поднять как своеобразное знамя, как этаких страдальцев за «философскую» идею, к которым и критика, ранее немало доброго отмечавшая, стала вдруг пристрастной и предвзятой. Начинали они, как многие из фантастов, с космических приключений, но начинали лучше многих. Сочный и пока еще не засоренный псевдокосмическими терминами язык, несколько грубоватый юмор, умение найти точные детали, живые черточки для своих героев выделяют даже ранние книги Стругацких из потока подобной литературы. Их Следопыты, мужественные и всё умеющие делать, высокоорганизованные и при всем при том просто озорные ребята, запоминаются как хорошие друзья. Пожалуй, по-человечески близка и понятна вспышка Антона-Руматы («Трудно быть богом»): нелегко сдерживать себя, когда на твоих глазах уничтожается все светлое, мыслящее, когда душная мгла фашизма неотвратимо наваливается на ничего не подозревающий народ. Трудно быть богом, «добру и злу постыдно равнодушным», если ты человек. (Хотя и непонятно, что это за средневековый фашизм и почему Антон и его друзья должны сдерживаться и не вмешиваться?) Мужественный и честный Саул Репнин из «Попытки к бегству» словно бы предостерегает: «В будущее — не дезертируешь от сегодняшних битв, за будущее надо бороться».

Немало ярких и оптимистических страниц о будущем написали Стругацкие. Но постепенно, от книги к книге все менее привлекательным становится будущее, которое рисуют Стругацкие. В «Далекой Радуге» довольно симпатичные молодые ученые… жулики, которые ради своих — научных, правда — увлечений готовы оставить всю планету без энергии. И некоторая грубоватость героев, которую у «ранних Стругацких» можно бы расценивать как одну из привлекательных «земных» черточек, оборачивается от недостатка чувства меры примитивом. И надуманный, из пальца высосанный морально-этический конфликт: кого спасать — ученых ли, чьи знания очень нужны планете, или детей. Трижды прав Ю. Котляр, который замечает в своей критической статье, что при любом общественном строе такой конфликт решается однозначно, не то что в коммунистическом будущем.

«Хищные вещи века» — повесть-«предупреждение». Кого и о чем она предупреждает? В статье «Будущее человечества через призму фантастики» («Коммунист», № 12, 1967 г.)

В. Сапарин пишет: «Может быть, человечество вообще предупреждается, что любое общество, достигшее материального изобилия, рискует оказаться во власти „хищных вещей века“? Об „опасности“ материального изобилия для человечества, как иногда приходится слышать? Беде, которая зависит не от социальной структуры общества, а от „человеческой натуры“?

В основе подобных взглядов лежит немарксистское, ограниченное представление о путях развития человечества».

Некоторые из поклонников творчества Стругацких вполне резонно утверждают, что фантастику совершенно напрасно отождествляют с литературой о будущем, что фантастика может и должна заниматься и проблемами прошлого, и проблемами настоящего. Одна из заслуг Стругацких, по их мнению, в том и состоит, что они расширили окно в мир настоящего и в мир прошлого.

В таком случае возникает вопрос: о каком настоящем и каком прошлом пишут Стругацкие? И какие же «главные нравственные проблемы современности» видят писатели, представляющие общество, которое строит коммунизм?

Разгул машин, все пожирающий и подавляющий в бесчеловечности своей технический прогресс («Улитка на склоне»)? Страшную силу вещей над опустошенными душами людей («Хищные вещи века»)? Массовое оболванивание людей при помощи довольно примитивных технических средств и во имя каких-то неясных целей («Обитаемый остров»)?

Авторы могут возразить: какое, мол, это имеет отношение к нашему обществу, к нашей борьбе? Это всего лишь наши догадки, наши субъективные оценки технического прогресса!

На самом деле эти модели не столь уж нейтральны и к нашему миру. Рисуя как нечто фатальное, неумолимое и неподвластное социальной воле людей это торжество вещей, авторы — вольно или невольно — обесценивают роль наших идей, смысл нашей борьбы, всего того, что дорого народу. Социальный эквивалент их картин и сюжетов — это в лучшем случае провозглашение пессимизма, идейной деморализации человека.

Нас призывают: не надо искать в творчестве Стругацких географических или исторических примет, социальных устройств, они же писатели проблем. Проблем «в чистом виде». Пусть все остальное выглядит как эклектическая окрошка, лишь бы был живым тот кусок проблемы, который попадает под луч писательского прожектора. Это-де и возрождение лучших традиций старого философского романа — рассматривать в художественной форме абстрактные идеи. Словом, свобода моделирования, свобода от всяческих ограничений, свобода «от локального колорита, от географических и национальных деталей» (Р. Нудельман «Фантастика и научный прогресс», «Ангара» № 4, 1968). Что-то подобное мы уже прочитали в ответах американских фантастов на анкету журнала «Иностранная литература».

Нас почему-то настойчиво убеждают не искать в творчестве Стругацких каких-то намеков, подтекста и т. д. Но, встречая в их повестях-«предупреждениях» какие-то детали, черточки, выхваченные из жизни нашей страны, но перевернутые, исковерканные, чудовищно деформированные, поневоле начинаешь задумываться: во имя чего?

Вот, скажем, образчик анкеты в «Сказке о Тройке»:

«Национальность: белорус. Образование: неполное среднее общее, неполное среднее техническое. Знание иностранных языков: русский — свободно, украинский и белорусский — со словарем».

Или рассказывает Федор — снежный человек о том, что оставляют альпинисты на вершинах:

«…Гитары попадаются, велосипеды, бюсты разные…»

Надо ли подробно комментировать вот такую «окрошку», однако же совсем не лишенную географического, национального колорита и весьма существенной политической окраски? Как видим, авторы недолго и непрочно удерживаются в своем, якобы абстрагированном, общечеловеческом мире.

О художественных достоинствах новых произведений А. и Б. Стругацких стоит сказать особо. Старая истина — недостатки суть продолжение достоинств — вполне, на мой взгляд, применима к этим писателям. Некоторую грубоватость их героев многие склонны считать одной из привлекательнейших «земных» черточек. Но когда герои чуть не на каждой странице начинают пересыпать свою речь красотами вроде таких: «врюхаемся», «сволочь неуклюжая», «смотается», «по морде» и т. п. («Улитка на склоне»), когда лексика, густо настоянная на словах типа «золотарь», «экзема» и т. д., из уст героев то и дело перекочевывает в авторскую речь, начинает казаться, что «казармой прет» уже не только от одного из персонажей — Полифема («Второе нашествие марсиан»), но и от самой книги.

Пожалуй, Стругацкие превзошли себя в «Улитке на склоне». Яркость, зримость, конкретность каких-то бытовых деталей придавали уют «домашности» самым космическим их вещам. Это сильная сторона писателей. И как же обращается она против них, когда чувство меры, на мой взгляд, изменяет им! Картины леса, чудовищной клоаки, нарисованные ими, настолько вещественны, зримы, что вызывают порой вполне реальную тошноту.

Здесь же описаны десятки непонятных, но омерзительных сцен, таких, как перевоспитание мордобитием «полового неврастеника» Тузика, эпизод с кассиром в башне броневика, страшный разговор машин. Даже положительный герой — Перец — просто и привычно размышляет о том, что Квентин, любящий Риту, по ночам «плачет и ходит спать к буфетчице, когда буфетчица не занята с кем-нибудь другим».

А чего стоят также брошенные мимоходом строки о женщине в новой книге Стругацких «Обитаемый остров»: «Он был настолько великолепен, что прокурорша, баба холодная, светская в самом страшном смысле слова, давным-давно в глазах прокурора уже и не женщина, а старый боевой товарищ, при первом взгляде на Мака сбросила с себя лет двадцать и вела себя чертовски естественно». Отталкивают читателя и патологические рассуждения Клопа-говоруна в «Сказке о Тройке». Это надо же было придумать: рассуждение о людях с точки зрения клопа!

Известно, что любое литературное произведение, как явление советского искусства, должно по идее утверждать социалистический гуманизм, веру в человека, в его духовные силы. О последних книгах Стругацких, особенно о «Сказке о Тройке», этого не скажешь.

<…>


Не остается в стороне и «Октябрь». В сентябрьском номере выходит статья уже известного читателям Котляра, где он, вкратце пересказав содержание романа Саймака «Всё живое…», переходит к критике предисловия АБС, вышедшего в этой же книге.


Партийные комитеты о прессе Иркутска | Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1967-1971 | Из: Котляр Ю. Послесловие к предисловию