2

— Никто не видел моей трубки? — спросил мистер Харрисон.

— Посмотри на кухонном буфете, — сказала миссис Харрисон, не поднимая головы от раковины.

— Под пакетом с корнфлексом, — сказала Эллен, прожевывая тост.

Мистер Харрисон подошел к кухонному буфету, вернулся к столу, приподнял пакет с корнфлексом, снова положил его на место, потом сказал:

— Не хотел бы никому докучать и никого отвлекать. Но может быть, хоть ты что-нибудь подскажешь, Джеймс?

— В прихожей на столе, — сказал Джеймс. — А не осталось еще немножко бекона, мам?

— Благодарю тебя, — сказал отец. — Это бесспорный факт или всего лишь твоя догадка? Ладно, не трудись отвечать.

Он вышел из кухни, и было слышно, как он шел по скрипучему полу через прихожую.

— Прежде чем ты исчезнешь, Джеймс, я хочу дать тебе поручение, — сказала миссис Харрисон.

— Да, мам. Конечно, мам.

Он надеялся, что постоянная готовность помочь может искупить оконное стекло в кладовой.

— Отнеси в аптеку рецепт для Эллен. Я вчера забыла.

Негодование одержало верх над дипломатическими маневрами.

— А почему она сама не может? Нечестно! Кашляет-то кто? Она!

— Ее пригласили на весь день к Робинсонам, и она не успеет. Ну как, нашлась трубка? — Это был вопрос к мистеру Харрисону, который вернулся на кухню.

— Нет.

— Ничего, мы с Джеймсом везде поищем, пока тебя нет.

«Рабство», — пробормотал про себя Джеймс. Эллен самодовольно улыбалась.

— Ты, кажется, что-то сказал, Джеймс? — спросил мистер Харрисон.

— Ничего, папа. Я только пожелал Эллен хорошо провести день.

— Ох!.. — начала Эллен.

— Ну, я пошел, — сказал мистер Харрисон. — До свидания.

— До свидания, папа. Ну что ж, схожу за пестицидом. То есть за микстурой от кашля.

— Вот рецепт. Смотри не потеряй.

Миссис Харрисон достала рецепт из чайника, где хранились запасные пуговицы, мелкие деньги и важные документы. Джеймс положил рецепт в карман и вышел на оживленные по утрам улицы Лэдшема. Это был очень старый поселок, нечто среднее между деревней и городком. Рядом с современными постройками старые казались особенно маленькими. Новые жилые дома вырастали как грибы по обеим окраинам, но центр городка оставался прежним. Дома и улицы были там на размер меньше, чем в современном городе. Грузовики и даже верх легковых машин приходились на уровне крыш.

Улицы были слишком узки, а углы их слишком остры для современного уличного движения. Из-за этого случались самые живописные заторы. Сейчас Джеймс с интересом наблюдал один из них: на главном перекрестке грузовик фирмы «Хантли и Пальмер» никак не мог разминуться с трактором, тащившим прицеп. В городке насчитывалось шесть пабов, большей частью называвшихся «Лебедь», две мясные лавки, ни одного супермаркета, парикмахерская под вывеской «Стиль и Элегантность» и просторная новая Единая школа, вся из стекла и бетона. Но в классных журналах повторялась большая часть тех же фамилий, что и в записях о Крещениях, Бракосочетаниях и Смертях, которые велись в местной церкви уже около пятисот лет. Улицы носили краткие и разумные названия, говорившие о прошлом городка: Приусадебная улица, аллея Аббатства, Фунтовая улица. Застроенные маленькими домами цвета меда, эти улицы уводили в луга, на просторы зеленого, обильного речками, поросшего вязами Оксфордшира.

Грузовик и трактор разобрались наконец между собой, и Джеймс неохотно продолжил свой путь. Была суббота. День предстоял ни на что специально не предназначенный, а потому полный возможностей. Можно дальше копать яму, думал Джеймс, можно пойти к Саймону, вдруг он придумает что-нибудь получше, а то еще можно навестить археологов, которые что-то раскапывают на ферме, или можно… Тут он увидел свое отражение в оконном стекле и остановился, чтобы изобразить обезьяну, скрежещущую зубами. Музыка из радиоприемника, доносившаяся с верхнего этажа, напомнила ему еще один его номер: Знаменитый Дирижер. Чтобы лучше себя видеть, он встал на кирпич, поднял вверх дирижерскую палочку (только что подобранную в канаве соломинку), коротко кивнул оркестру и широко раскинул руки, призывая зазвучать три тысячи скрипок. Отбрасывая волосы со лба после особенно бурного пассажа, он увидел за окном удивленное лицо какого-то пожилого человека, понял, что он не один, и поспешно соскочил с кирпича.

В аптеке было много народа. Пришлось подождать. Мимо окон, шагая между отцом и матерью, прошел Саймон, одетый во все чистое, — значит, в гости к родственникам. Бедняга Саймон! Джеймс замахал руками, чтобы привлечь его внимание, и попытался мимикой выразить сочувствие и что, мол, увидимся завтра, когда все будет позади. Саймона увели прежде, чем он успел ответить.

— Может быть, вы уже кончили? — сказала из-за прилавка строгая аптекарша. — Я жду.

— О, извините! — сказал Джеймс. — Мама просит изготовить вот это. — Он извлек из кармана рецепт.

Аптекарша заглянула в него. Потом нахмурилась и всмотрелась более внимательно.

— Тут кто-то дурачился, — сказала она. — Я не могу принять рецепт в таком виде.

— Позвольте взглянуть, — сказал Джеймс.

Она вернула ему рецепт. Вверху аккуратным почерком доктора Ларкина было написано: Mist. Pect., Inf., Tinct. Ipecac, m. II, сиропа морского лука, m. V, толутанского бальзама m. V. По одной чайной ложке два раза в день. Это означало: микстура от кашля. Но кто-то перечеркнул все это фломастером жирной синей чертой, а ниже написал тем же неразборчивым старинным почерком, что был на доске:

Джеймс ошеломленно читал.

— У вас в доме завелся шутник, — сказала аптекарша, неодобрительно взглянув на него. — Следующий, пожалуйста.

Джеймс вышел из аптеки, все еще разглядывая рецепт. Происшествие с доской могло все-таки иметь какое-нибудь объяснение. Здесь же было нечто совершенно другое. О том, что рецепты хранятся в старом черном чайнике, знало всего четыре человека: отец, мать, Эллен и он сам. Но нельзя было вообразить, чтобы родители стали писать на таком важном документе как рецепт даже ради шутки. Не стала бы также и Эллен, которая к своему здоровью относится с исключительной серьезностью. Остается…

«Остаюсь я, — подумал Джеймс. — А я этого не делал…» И он пошел домой очень медленным шагом.

На углу своей улицы он остановился. Положение аховое, и деться некуда. Если показать рецепт матери, она несомненно сделает тот же вывод, что и он. Но она-то не знает, что он все-таки тут ни при чем.

«Беда в том, — думал он, — что я как раз тот мальчишка, который может такое сделать. И она это знает. Потому что я иногда уже проделывал подобное».

О черт!

Всю дорогу до дому он мучился вопросом: КАК ему быть? Тут же всплывал и другой вопрос: КТО это сделал? В этом он решил разобраться до конца. Похоже, что кто-то ему пакостит. Ну, а он этого так не оставит, о нет!

Он перевел дух и вошел на кухню, где мать что-то сбивала в миске деревянной ложкой и тихонько напевала про себя. Спасибо, что хотя бы Эллен при этом не будет.

Спустя четверть часа он сидел на своей кровати, обиженный и негодующий. Мать не поверила ему. Потому что, говорила она — и, надо признать, не без основания, — кто же еще? И чем пламеннее и правдивее были его слова, тем больше он краснел и выглядел лжецом. Какая несправедливость! Да, жестокая несправедливость! Не обидно — ну, скажем, не очень обидно, — когда тебя распекают и наказывают за то, что ты действительно натворил; но если за то, чего ты не делал… Кипя от ярости, он решил дознаться, кто этот мерзавец, хотя бы ценой жизни. Носками своих парусиновых туфель он зарылся в коврик возле кровати. Так много обещавший субботний день лежал перед ним в развалинах. В наказание он должен провести его, разбирая, вместе с матерью, старый сарайчик позади коттеджа. После того как наведет порядок у себя.

Тим все это время кружил по комнате, вздыбив шерсть на хребте темной полосой, совсем как он делал это в саду, возле колодца. Потом он вдруг сел напротив стола, за которым Джеймс делал уроки, и залаял.

— Замолчи, — сказал Джеймс. — Никаких крыс здесь нет.

Тим постучал по полу своим коротким хвостом. Потом оскалился и зарычал.

— Хватит! — крикнул раздраженно Джеймс. Он стал застилать постель. Пижаму свернул в комок и засунул под подушку. Сверху постлал и пригладил покрывало, скрыв все остальные непорядки. Разглядеть обман мог только опытный глаз, и можно было надеяться, что до вечера мать сюда не заглянет. Потом Джеймс прошелся по комнате, подбирая все, что валялось на полу, и складывая в стопки где-нибудь на другом месте. Лучший способ показать, что в комнате порядок. Пока он это делал, со стола скатилась ручка, из открытого окна подуло, и над столом вспорхнули листки бумаги. Интересно, как он может держать комнату в порядке, если предметы двигаются сами по себе?

Он поднял упавшую ручку — свой лучший красный фломастер. Было похоже, что им поработали. И тут что-то бросилось ему в глаза. Лист бумаги, лежавший поверх тетради с заданиями, был исписан красным фломастером. Но не его почерком. Он взял листок в руки. В нем было что-то ужасно знакомое. Неужели опять?

А написано было вот что:

Внизу страницы была сердитая приписка:

Джеймс присел на кровать, потому что ноги у него внезапно ослабели. Он трижды прочел написанное. Тим между тем уснул в полоске солнечного света, лежавшей на полу. А Джеймс крепко задумался и пришел к некоторым выводам. А именно, что утром, когда он встал, послания не было, что оно написано позже, но не отцом, не Эллен, потому что оба они спустились вниз раньше него и ушли из дома, не поднявшись еще раз в спальни.

Так что или его мать разыгрывает над ним затейливую шутку — такую затейливую, что для этого ей надо было бы совершенно сойти с ума, — или в доме побывал кто-то еще. От этой мысли стало немного жутко.

И еще: Тим, который стал теперь лаять в пустоту; и стуки в комнате, где никого нет.

Джеймс тщательно сложил листок и спрятал его в бумажник, где хранил различные важные вещи вроде старых программ, входных билетов и свидетельств из школы плавания. Потом он сошел вниз в глубокой задумчивости.

Всю первую половину дня миссис Харрисон и Джеймс провели за разборкой сарайчика, вытаскивая из него всякую рухлядь. Сарайчик предназначали под мастерскую и кладовую. Это был, пожалуй, даже не сарай, а скорее часть дома, так как он был сложен из того же камня и прилегал к дому, хотя старая шиферная крыша давно провалилась и была заменена рифленым железом. Миссис Харрисон предположила, что здесь когда-то держали корову.

Работа оказалась менее скучной, чем ожидал Джеймс; в сарае нашлись разные интересные вещи: очень старые, громоздкие мышеловки, старинные садовые инструменты сложной конструкции и непонятного назначения, календарь времен первой мировой войны и даже (о, радость!) каска и противогаз. К Джеймсу постепенно возвращалось хорошее настроение. Он попытался осторожно зондировать свою мать: громко заговорил о сите, ножницах и кристаллах и спросил, как пишется «врачевание». На все это она никак не реагировала, только попросила не болтать неизвестно о чем, а делать порученное дело.

Наконец он спросил как бы между прочим:

— Кстати, мам, никто у нас не побывал, пока я ходил в аптеку? Никто не заскочил? И случайно наверх не забрел?

— Нет, никто не заскакивал и не забредал. Погрузи, пожалуйста, все это на тачку и свали в мусорную кучу. Нет, лучше вырой там яму и все зарой.

Рытье ямы заняло почти всю вторую половину дня. В качестве профессионального копателя ям Джеймс взялся за дело всерьез. Яма получилась отличная, глубокая, а вскоре оказалось, что он раскапывает чью-то очень старую мусорную свалку; ему попадались осколки фарфоровой и глиняной посуды, множество мелких костей и обломки глиняных трубок. Одним из преимуществ проживания в доме, который уже много лет был обитаем, является обилие чужого мусора, а это очень интересно. За какой-нибудь час Джеймс извлек на свет целую вереницу осколков домашней посуды, от винных бутылок восемнадцатого века и викторианских чайных чашек с цветочным узором до современного бело-голубого фарфора от Вулворта. Кости также следовало рассортировать; большая часть их явно осталась от давних воскресных обедов или была зарыта про запас какими-нибудь предками Тима; но Джеймс надеялся, что хоть некоторые могли быть человеческими. Наконец он решил, что яма готова, и подвез тачку к ее краю, чтобы опрокинуть туда содержимое. Уже приготовясь это сделать, он заметил, что из боковой стенки ямы торчит изогнутая проволока. Он нагнулся и дернул за нее; посыпалась земля, и показались дужки старинных очков. Он оглядел свой трофей с большим удовольствием. Стекла не сохранились, но оправа была цела. Она была из тонкой ржавой проволоки с очень маленькими ободками, несколько похожими на очки, полученные от государственного здравоохранения, какие носил Саймон. Джеймс положил очки в карман.

К вечеру, установив с матерью достаточно дружественные отношения, он почувствовал, что дело с рецептом будет предано забвению. Во всяком случае больше о нем не упоминалось. Однако для самого Джеймса оно отнюдь не было окончено. Надо было найти виновного. Джеймс больше не желал отвечать за то, чего не делал. Вот так!

За ужином мистер Харрисон сказал:

— Да, кстати! Надеюсь, вы не тратите больше время на поиски моей трубки? Она оказалась у меня в кармане пиджака.

Джеймс переглянулся с матерью.

— Признаюсь, — сказала миссис Харрисон, — что мы о ней позабыли.

— Никто ее не крал? — спросил Джеймс.

— Я никого в этом не обвинял.

— А что он делал сегодня весь день? — спросила Эллен, с отвращением глядя на Джеймса.

— Да так, ничего особенного, — сказал небрежно Джеймс. — Мама водила меня в цирк, а на обед было домашнее мороженое. По три порции каждому. Да, и еще ходили плавать. В общем, довольно скучный день. Ты не много потеряла.

Глаза у Эллен сделались большими и блестящими, что предвещало слезы. Она положила нож и вилку и начала с негодованием:

— Как несправедливо!.. Как раз когда меня нет!..

— Эллен, — вздохнула миссис Харрисон, — все мы знаем, что жизнь с Джеймсом бывает тяжким испытанием. Но она развивает у нас сопротивляемость к наиболее очевидным из его обманов.

Эллен снова взялась за нож и вилку, бросив на Джеймса уничтожающий взгляд. Он ответил усмешкой.

— Он весь день был дома, — сказала миссис Харрисон. — И даже был наказан…

— Ой! — крикнул Джеймс, бросаясь к окну. — Что там такое?..

Это подействовало. Тим из-под стола ринулся к двери с яростным лаем и при этом стянул за собой угол скатерти. На столе опрокинулся стакан с водой, все стали собирать воду салфетками, и слова миссис Харрисон о наказании потонули в общей суматохе.

— Прошу извинения, — сказал Джеймс. — Мне показалось, будто кто-то вошел в сад. Ошибка.

Отец бросил на него суровый взгляд, означавший, что его не удалось провести, и прошел в гостиную. Джеймс поспешил туда же и включил телевизор, чтобы предупредить дальнейшие замечания.

Телевизор обладает многими достоинствами. Не последним из них, по мнению Джеймса, было создание непрерывного шума, который отвлекает от щекотливых ситуаций. Харрисоны уселись перед телевизором коротать вечер. Эллен, конечно, спросила:

— А где моя новая микстура от кашля? — но ответ ее матери был заглушен орудийным залпом с мексиканской границы.

— Тсс! — сказал Джеймс. — Отличный фильм.

Он и Эллен лежали на полу на животе, а между ними лежал Тим. Он положил голову на лапы, полузакрыл глаза и по временам вздрагивал. Тим явно считал экран телевизора окном, за которым простирался недоступный ему мир, населенный скачущими лошадьми, собаками и множеством диких зверей. По временам, когда он уже не мог дольше выдерживать, он кидался к экрану в тщетной попытке догнать эти ускользающие существа. Джеймс и мистер Харрисон считали, что больше всего Тим любит хороший вестерн.

— Пора спать, — сказала наконец миссис Харрисон.

— Еще минутку! — сказали в унисон Джеймс и Эллен.

— Тогда сразу после новостей.

Окончились и новости. Сообщили прогноз погоды. «Завтрашний день будет почти повсюду облачным, ветер от слабого до умеренного, температура…»

Возле буфета послышался грохот. Все оглянулись. На полу, в виде мелких осколков, лежала голубая ваза.

— Я не притрагивался, — поспешно сказал Джеймс. — Я все время был вот тут.

— Я тоже, — сказала Эллен. Оба смотрели на мать с выражением особого благонравия.

— Как странно! — сказала миссис Харрисон, собирая осколки. — К счастью, она не так уж мне нравилась. Свадебный подарок.

— Но как она могла упасть сама по себе? — сказала Эллен.

— Небольшое местное землетрясение, — сказал отец, зевнув. — Нередкое в этой части Оксфордшира. А вы оба марш в постель. — И он взял в руки газету.

Джеймс и Эллен медленно пошли наверх, останавливаясь на каждой ступеньке и споря, кому первому идти в ванную. На верхней площадке Эллен неожиданно уступила.

— Пойдешь ты. Тебе это больше требуется. — И продолжала: — А все-таки странно вышло с вазой, правда?

— М-м, — промычал рассеянно Джеймс.

— А если честно, не ты? Может быть, за веревочку или еще как?

— Говорю же, что не я!

— Ладно, ладно. Меня просто удивляет…

Нащупывая в кармане различные предметы, которые он подобрал, когда рыл яму, Джеймс ощутил шуршание бумаги и вспомнил. Сперва у него мелькнула мысль сказать Эллен о рецепте и даже показать его. Но здравый смысл одержал верх: девчонок в такие вещи не посвящают, а Эллен и подавно. И по скрипучей лестнице он поднялся к себе.

Но до сна было еще далеко. Прежде всего надо было освободить полку для новых сокровищ: оправы от очков, лучшей из глиняных трубок (совершенно целой, не считая кусочка чубука в какой-нибудь дюйм), осколков посуды, различных пуговиц и костей. Джеймс задумал устроить небольшую выставку под названием «Триста Лет Домашнего Быта в Оксфордширском Коттедже». Когда все было расставлено, оставалось еще сделать запись в Дневнике. В разделе «Планы на Будущее» он написал печатными заглавными буквами: «ВЫЯСНИТЬ, КТО МЕНЯ РАЗЫГРЫВАЕТ, И РАЗДЕЛАТЬСЯ С НИМ». Только после этого можно было лечь в постель.

Лежа, он рассказывал сам себе длинную и подробную историю кораблекрушения, в которой играл поочередно все роли. Вдруг ему показалось, что на зеркале, висевшем над его столом, что-то появилось. Это была надпись. Он вскочил с кровати и кинулся к зеркалу. Неужели?..

Еще одно послание, на этот раз написанное губной помадой матери. Джеймс прочел его со смешанными чувствами негодования и все большего изумления.