на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить

реклама - advertisement



Глава 4

Фактор Рандольфа

Когда ему было семьдесят три года, Уинстон Черчилль написал необычное небольшое эссе, которое не предполагалось к публикации, по крайней мере до его смерти. В нем рассказывается о сверхъестественном случае, приключившемся зимой 1947 г. Славные дни войны и премьерства уже позади, он находится в небольшом коттедже на территории имения Чартвелл, переоборудованном в художественную мастерскую.

Черчилль готовится рисовать, но у него возникло странное ощущение. Он оборачивается и видит своего отца, сидящего в кресле. Глаза Рандольфа блестят, он вертит в руках янтарный мундштук и выглядит как в те редкие моменты, когда был очаровательным и любящим отцом.

Затем начинается живой разговор. Ведь прошло пятьдесят два года после смерти Рандольфа, которой предшествовала политическая изоляция и сифилитическое отчаяние. Рандольфу интересно, что произошло в мире, и Черчилль старается обо всем доложить.

Он говорит, что на троне находится король Георг VI, а в Дерби по-прежнему проводятся скачки, что с лондонским клубом «Терф» все «о’кей», а «о’кей» – это новое американское выражение. Рассказывает, как бывший лидер тори Артур Бальфур в конечном счете потерпел крах, и это – приятное воспоминание, потому что и отец, и сын не ладили как следует со старым снобом Бальфуром. Описывает укрепление социализма, объясняет, что прошли две мировые войны, в каждой из которых погибли около тридцати миллионов человек. Сообщает, что у русских царь нового типа, более свирепый и кровожадный, чем все его предшественники.

В этом литературном произведении Рандольф так и не узнает, чего достиг его сын. Отец делает вывод, что сын – художник-совместитель с посредственными способностями, живущий в маленьком коттедже, а по званию он не поднялся выше майора в территориальной добровольческой части.

К концу своего мрачного рассказа о современном мироустройстве Черчилль видит, что произвел некоторое впечатление на отца тем, насколько подробно он осведомлен о текущих событиях. Рандольф говорит с хорошо заметной иронией: «Конечно, ты сейчас слишком стар, чтобы думать об этом. Но, услышав твою речь, я удивился, отчего же ты не пошел в политику? Ты мог бы многое изменить и даже сделать себе имя».

При этом он улыбается, зажигает спичку и в мгновение ока исчезает. Многие биографы считают, что это сочинение, которое семья Черчилля называла «Видением», существенно способствует пониманию психологического облика Уинстона Черчилля. Несомненно, это так.

Эссе элегично, задумчиво, оно в каком-то смысле подобно печальному вздоху человека, который всю жизнь стремился впечатлить отца, но так и не сумел. Дети неоднократно слышали от Уинстона Черчилля, что по-настоящему поговорить с отцом ему удалось не более пяти раз и у него всегда было ощущение, что он не вполне соответствует ожиданиям Рандольфа.

В юности Черчилль был уверен, что он не так умен, как отец, и об этом же постоянно напоминал Рандольф. Отец закончил Итон, а юного Уинстона решили для его же блага послать в Харроу, частично ради здоровья (для слабых легких воздух холмистой местности был предпочтительнее, чем сырой воздух у Темзы), но в основном из-за того, что в те дни считалось, будто учеба в Харроу не требует такого умственного напряжения, как в Итоне.

Рандольф учился в Мертон-колледже в Оксфорде, изучал юриспруденцию и чуть было не стал первым на курсе. Он с легкостью цитировал Горация. А Черчилль провалил экзамены и с большим трудом поступил в Сандхерст.

Когда Черчилль с трудом делал первые шаги по карьерному пути неуча, он был свидетелем метеорического взлета отца – тот стал канцлером казначейства и имел огромное влияние в партии тори. Но затем судьба жестоко обошлась с молодым Уинстоном – ему пришлось наблюдать за закатом отца. Черчилль был страстно предан отцу и тщательно просматривал газеты, выискивая отчеты о его выступлениях. Он отказывался признавать, что способности Рандольфа угасают, что его дикция стала неразборчивой и в нем более не пылает ораторский огонь. Как-то в аудитории один из присутствовавших начал освистывать Рандольфа, и подросток Черчилль повернулся и зашипел: «Прекрати этот шум, ты, курносый радикал!»

Когда Черчиллю было двадцать, в его отношениях с отцом наступил последний золотой период. Уинстона стали приглашать на ланчи с великими и знаменитыми людьми, такими как Джозеф Чемберлен, Герберт Генри Асквит, лорд Розбери, где он достойно проявлял себя.

«Он стал много лучше себя вести, – заметил его отец, – и приобрел уравновешенность… Сандхерст сотворил с ним чудеса». По собственным словам Черчилля, он мечтал стать политически полезным отцу, присоединиться к нему в парламенте и отстаивать его дело. Но Рандольф ушел, умер в сорок пять лет, до того, как у сына появился шанс.

И вот в «Видении» сын снова рядом с отцом, и настал момент объяснить гневному родителю, что вселенский директор школы написал на Уинстона новую характеристику, что он уже не бездельник и лентяй, а величайший из живущих англичан и спаситель страны. Но – дуновение ветра, и Рандольф снова исчезает, не успев услышать хорошие новости.

Сочинение завершается на меланхолической ноте. Черчилль слишком устал, чтобы продолжить рисование. Сигара догорела, а пепел от нее смешался с красками. На первый взгляд мы должны посочувствовать ему из-за сверхвикторианской отдаленности в отношениях с Рандольфом. Но я не могу отделаться от мысли, что в этом эссе есть также оттенок самодовольства.

Он не только ищет посмертного одобрения со стороны отца, он втайне хвастается перед Рандольфом и читателем, как бросил вызов заниженным ожиданиям и превзошел родителя практически во всех отношениях.

«Так-то вот! – как будто говорит Уинстон Черчилль исчезнувшей тени Рандольфа. – Вставь сигарету в мундштук и покури-ка, ты, демагог с глазами цвета крыжовника и усами как у моржа. Ты был не вправе так критиковать меня». В этом состоит заявление Рандольфу и подтекст эссе.

А чем занимался Черчилль в своей мастерской в Чартвелле, когда появился призрак отца? Он реставрировал старый портрет Рандольфа, написанный масляными красками, который был поврежден в одном из североирландских клубов. Черчилль использовал свои краски и умения, чтобы подправить изображение.

Конечно, эта метафора подытоживает сочинение в целом. Черчилль говорил, что он намеревался «реабилитировать» отца, но сделал еще лучше. Он привез потрепанный холст, весь в никотиновых пятнах, и приукрасил его.

Именно Рандольф начал семейную традицию зарабатывать деньги журналистикой. Черчилль отмечает в «Видении», что Рандольф поехал в Южную Африку как корреспондент Daily Graphic и зарабатывал гигантские суммы – 100 фунтов за статью. А как Черчилль сам являет себя миру?

Он отправляется в Южную Африку, помимо прочих мест, и становится наиболее высокооплачиваемым журналистом своего времени. Как и у Рандольфа, у него в привычку входит злить тех самых людей, которые покровительствуют его амбициям.

А какой урок преподал Рандольф сыну в отношении того, как действовать в парламенте? Отец проявил шокирующую нелояльность к тори и основал группу под названием «Четвертая партия», главной целью которой было подвергать нападкам Гладстона и высмеивать руководство партии тори в лице сэра Стаффорда Норткота.

Рандольф и его приятели называли последнего «козлом», и через некоторое время «козел» был более не в силах терпеть и написал Рандольфу письмо, где умолял не быть таким пакостником. Рандольф с блаженной снисходительностью написал в ответ: «С тех пор как нахожусь в парламенте, я всегда действовал в собственных интересах и намерен поступать так и далее».

Вот такую подсказку получил молодой Черчилль. Став парламентарием в 1900 г., он собрал вокруг себя группу бунтующих молодых тори, которые называли себя «хьюлиганами» в честь Хью Сесила, одного из их числа. И Черчилль насмехался над верховным командованием тори с тем же жаром и дерзостью, как в свое время это делал Рандольф.

Отец привил сыну фундаментальное презрение к понятию преданности партии. Черчилль позднее пояснил, что Рандольф предпочитал такую стратегическую позицию, когда он мог «смотреть сверху вниз на передние скамьи по обе стороны и с безукоризненной беспристрастностью относиться ко всем партиям в палате общин».

И как же Черчилль обходился со своими политическими партиями? По его словам, сказанным с искренностью, которая была бы неприемлема в современной выхолощенной политической деятельности, выбирать политическую партию – все равно что выбирать лошадь. Нужно заскочить на ту, которая повезет тебя быстрее и дальше. Мы уже видели ранее: он выбрал коня и спрыгнул с него незадолго до того, как конь околел. Черчилль перебрался на либеральную лошадь, и, когда лошадь была близка к тому, чтобы испустить дух, он перепрыгнул обратно на нового жеребца тори. Ни у кого – до него или после – не было этой великолепной неверности, лишенной угрызений совести.

Черчилль быстро решил, что его политическая позиция не должна быть левой или правой, а обязана включать лучшие черты обеих сторон и тем самым воплощать волю нации в целом. Себя он видит гигантским замковым камнем арочного свода, и меньшие камни должны поддерживать его позицию. У него было что-то вроде собственной идеологии – левый консерватизм, империалистический, романтичный, но стоящий на стороне рабочего человека.

Мы снова видим наследие Рандольфа, девизом которого была «консервативная демократия». Ее принципы были расплывчаты, и, когда Рандольфа попросили дать ей определение, тот ответил, что это «главным образом оппортунизм». Но «консервативная демократия» гальванизировала и вдохновила партию тори в 80-е гг. XIX в., и эта идея в немалой степени способствовала карьере Рандольфа Черчилля.

Его сын подхватил тему. Рандольф боролся за право работников на получение компенсации при несчастном случае на предприятии. Уинстон проникся тем же духом и стал автором важных социальных реформ: снижения пенсионного возраста до 65 лет, организации бирж труда, предоставления рабочим перерыва на чаепитие и так далее, но при этом он всегда оставался непоколебимым сторонником свободного рынка.

Черчилль перенимает политическое позиционирование у Рандольфа и прежде всего наследует его стиль, его самопроецирование. Рандольф стал самым знаменитым оратором своего времени, чайные комнаты мгновенно пустели, когда он выступал поблизости. Поклонники из рабочего класса называли его «маленький Ранди» и «дерзкий Ранди». «Задай им жару, Ранди!» – кричали они, когда оратор, похожий на креветку, выпучивал глаза и входил в раж обличения. Он был рычащим вариантом Гасси Финк-Ноттля (персонажа П. Г. Вудхауза), который произнес знаменитую речь на церемонии награждения питомцев гимназии Маркет-Снодсбери.

Слова Рандольфа повторялись другими. Он прозвал Гладстона «суетливым стариком», а говоря о привычке того рубить для релаксации лес возле замка Хаварден, заметил: «Леса покрываются слезами, чтобы мистер Гладстон мог покрыться потом». Черчилль перенимает у него методику подготовки выступлений – сначала вся речь пишется без пропусков, далее ее нужно по возможности запомнить и выступать с ней, опираясь на память, – и становится самым прославленным политическим оратором не только своего времени, а, возможно, всех времен.

Но вы вправе спросить: у кого перенял все это Рандольф? В ком он черпал вдохновение?

Оба Черчилля откровенно следуют традиции величайшего из всех консервативных чародеев и оппортунистов – Бенджамина Дизраэли. Рандольф был учеником Дизраэли и его наместником на Земле. Когда Дизраэли умер, Рандольф способствовал созданию в его память «Лиги подснежника», ведь подснежник был любимым цветком викторианского лидера и денди.

Как Рандольф говорит своему сыну в «Видении»: «Я всегда верил в Диззи, этого старого еврея. Он предвидел будущее и понимал, что надо выдвинуть британского рабочего человека на передний план». И отец, и сын, по выражению Уинстона, «несли мантию Илии», были наследниками Дизраэли.

Преемственность поразительная, и она проявляется не только в заинтересованности в социальных реформах. Дизраэли и Черчиллей объединяет занятие журналистикой (а в случае Уинстона и написание романов), любовь к театральности и риторическим украшениям, чувство истории, империализм, монархизм, налет экстравагантности и неискоренимый оппортунизм.

Похоже, что в наши дни Дизраэли рискует лишиться былой славы. Дуглас Херд написал замечательную биографию, но он как будто слегка грозит пальцем, желая понять, чего же Дизраэли достиг по сравнению с «эффективными» трудягами вроде Пиля.

Это несправедливо по отношению не только к Дизраэли, но и к ключевой традиции в современной британской политической деятельности. Не будь Дизраэли, не появилось бы и Рандольфа Черчилля. А не будь примера и образца, заданного Рандольфом, у нас бы никогда не было Уинстона Черчилля. Вспомните о восторженной реакции Черчилля, когда премьер-министр Стэнли Болдуин назначил его канцлером казначейства: «Меня облачат в мантию отца!»

Я ни в коей мере не утверждаю, что Черчилль был идентичен отцу, являлся его молодым дубликатом. Во многих важных отношениях он сильно отличался от него в значительно лучшую сторону.

Рандольф был настоящим волокитой, а Черчилль был далек от подобного поведения. Невозможно представить, чтобы Уинстон подхватил сифилис. Оба его родителя, если использовать выражение Мюриэл Спарк, «прославились своим сексом», а Черчилль не мог похвастаться сходной славой.


Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Рандольф с призраком Дизраэли


Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Черчилль выступает в палате общин, за ним призрак Рандольфа


Нельзя вообразить Черчилля, охваченного гневом до такой степени, что он набрасывается на своего слугу, как делал Рандольф; немыслимо, чтобы Черчилль писал настолько чудовищные письма своим детям. Уинстон не вел бы себя так безумно, как Рандольф в 1873 г., когда тот пытался шантажировать принца Уэльского[8] и будущий монарх вызвал его на дуэль.

Эта эксцентричная и отталкивающая история теперь удалилась в пыльные закоулки библиотек, но, когда Уинстон Черчилль только начинал карьеру, многие помнили о ней и с неизбежностью интересовались, насколько далеко яблоко упало от яблони.

Все началось с того, что старший брат Рандольфа маркиз Блэндфорд вступил во внебрачную связь с женщиной, которую звали леди Эдит Эйлсфорд. Если судить по фотографии, нос этой Эдит был несколько длинноват, но она наверняка была секс-бомбой. Ведь ею одновременно были увлечены Блэндфорд, ее муж и «Берти» – тучный и недостаточно загруженный наследник трона. Видимо, в то время так было принято.

Эдит вознамерилась развестись с мужем, лордом Эйлсфордом, и сойтись с Блэндфордом. По причинам, которые не до конца ясны, Рандольф решил, что его старший брат не должен участвовать в такой комбинации. Он говорил, что семья навлечет на себя позор, если ее член будет втянут в дело о разводе.

Ему в голову пришла идея вынудить принца Уэльского, задававшего моральный стандарт в обществе, запретить развод. Он нашел несколько писем от принца Берти к Эдит. Они непристойны, говорил Рандольф. Они намекают на интимные отношения между принцем и леди Эдит, разоблачение любовников означало бы, что Берти никогда не сможет сесть на трон!

Рандольф грозился опубликовать письма. Назревал грандиозный скандал. О происходящем доложили королеве, вынужден был вмешаться и премьер-министр Дизраэли. Взбешенный Берти вызвал Рандольфа на дуэль. Но тот фигурально послал принца подальше под тем предлогом, что подданный не может ставить под угрозу жизнь будущего монарха.

В конце концов всей семье Черчилль пришлось поехать в ссылку в Ирландию. Герцог Мальборо отправился туда в статусе вице-короля, а Рандольф служил его личным секретарем. Вот почему Уинстон с двух до шести лет жил в Дублине.

Я раскопал эту несчастную историю, чтобы засвидетельствовать то свойство Рандольфа, которое унаследовал Уинстон. Я говорю не о прохиндействе, а об отчаянности, точнее, готовности идти на риск. Со стороны Рандольфа было безумием предполагать, что он может остановить развод брата, шантажируя принца Уэльского.

Он опять просчитался в конце карьеры, когда решил, что никто не может заменить его на посту канцлера казначейства и можно безбоязненно сыпать угрозами подать в отставку. «Я забыл про Гошена», – сказал он, когда вместо него назначили Гошена. На самом деле Джордж Гошен, 1-й виконт Гошен, памятен только тем, что про него забыл Рандольф. Но важным оказалось то, что отец передал сыну темперамент игрока.

Когда в мае 1940 г. Уинстон Черчилль пришел к власти, многие были изумлены, многие повергнуты в ужас, но еще больше оказалось тех, кто считал этот приход неизбежным. В 1936 г., когда Стэнли Болдуин не стал включать его в свой кабинет министров, он заметил, что Черчилля нужно держать в резерве, чтобы тот смог быть премьер-министром военного времени.

В 1939 г. в Лондоне висели многочисленные плакаты с вопросом: «Как насчет Черчилля?» Кандидаты участвовали в дополнительных выборах, призывая к его возвращению во власть. В мае 1940 г., незадолго до норвежских дебатов, последователь Черчилля Гарольд Макмиллан подошел к нему в вестибюле и сказал: «Нам нужен новый премьер-министр, и им должны быть вы».

Черчилль сказал о том моменте, когда он наконец принял на себя руководство: «Я чувствовал, что меня вела судьба. Вся моя жизнь была подготовкой к этому часу и этому испытанию». Не только Черчиллю, но и другим казалось, что ему предначертано занять этот пост.

Ни у кого не было такого долгого опыта сражений, как политических, так и военных. Никто не мог сравниться с Черчиллем масштабом или прийтись вровень с предстоящими тяжелейшими испытаниями. И была еще одна причина, по которой столь многим представлялось разумеющимся, что настал его час.

Они знали, что всю свою жизнь, полную удивительных взлетов и падений, он следовал примеру Рандольфа не из-за герцогского презрения к партийной дисциплине или гомерической жажды славы, а из-за того, что, стремясь поддержать себя и свои идеи, он шел на риск, не приемлемый ни для кого другого.

В мирное время такое поведение может быть пагубным. Но нельзя выиграть войну, не идя на риск, а на риск пойдет лишь тот, в ком есть храбрость. Это качество Черчилля чувствовалось всеми, вот почему многие желали увидеть его во главе власти в 1940 г. вопреки издевкам влиятельных тори и сторонников политики умиротворения.

Вся его предшествующая карьера была свидетельством этой изначальной добродетели, которая, как подчеркивал он сам, делает возможными все другие добродетели. Не может быть никакого сомнения в огромном мужестве Черчилля, как личном, так и в принятии политических решений.


* * * | Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю | Глава 5 Нет поступка слишком отважного или слишком благородного