II
Исаак смотрел в окно и улыбался. Он испытывал приятное волнение.
Сзади него, опустившись на одно колено, Ленни просматривал корешки книг на нижней полке.
Мако еще не пришел. Исаак вглядывался в темноту и ловил ночные звуки, чтобы не пропустить его приход. Где-то на Большой улице жалобно завыла собака.
— Несчастный пес, — сказал Исаак, не поворачивая головы.
— Вам-то хорошо, вы его слышите только издали, — проговорил Ленни.
Улыбка снова тронула губы Исаака. Удивительно, как легко ему было с Ленни. С ним он совсем освобождался от своей обычной застенчивости. И объяснять ничего не приходилось. Он все понимал с полуслова. И не нужно было занимать его разговором. Он вел себя как старый знакомый. Лицо его оставалось по-прежнему непроницаемым, но в манерах не было никакой натянутости. Они разговаривали уже с четверть часа, посмеиваясь, перекидываясь беглыми фразами, как будто сто лет знали друг друга…
— Он иногда всю ночь так воет, — сказал Ленни.
— Ужас, — откликнулся Исаак.
— Кошмар.
Исаак снова прислушался, не идет ли Мако.
— Темная ночь, — проговорил он.
— Я скучаю по уличным огням, — сказал Ленни.
— Тоскливо вам иногда? — спросил Исаак, думая о том портрете хорошенькой девушки, который Мейбл с такой гордостью недавно ему показывала.
Ленни перелистывал книгу.
— Теперь, когда открылась школа, уже ничего. Вначале было ужасно.
— Хуже всего первый месяц.
— Значит, мне осталось потерпеть еще одну недельку.
— Да, еще одну недельку, и худшее уже будет позади… Кстати, насчет тоски. — Исаак обернулся к Ленни и, внимательно следя за его лицом, продолжал: — Когда эта девушка, Сари Вильер, только приехала… — Он нарочно остановился.
Ленни поднял глаза от книги.
— Да?..
«Нет, по лицу у него ничего не узнаешь, — подумал Исаак. — Но глаза он все-таки поднял — и даже очень быстро».
— Она чуть с ума не сошла от тоски.
— Давно она здесь?
— Несколько месяцев.
— Вы ее хорошо знаете?
— Нет, почти совсем не знаю. Слыхал только, что она племянница нынешнего владельца усадьбы. Надо думать, какая-нибудь бедная родственница. Когда-то они жили большой семьей, эти Вильеры. А теперь только и остался один Герт. Он последний в роде. Да вот еще Сари. Но ведь вам все это должно быть известно не хуже, чем мне. Вы здесь родились.
Ленни кивнул.
Исаак не сводил с него глаз, следя за выражением его лица, прикидывая, как бы получше сказать то, что было у него на уме. Он мысленно составил фразу, взвешивая каждое слово.
— Ходят слухи, — сказал он, — что Герт не единственный Вильер на свете.
— Вот как?
Исаак еще раз вгляделся в лицо Ленни, мысленно сравнивая его с лицом Герта. Потом продолжал:
— Говорят, что если бы покопаться, то в Стиллевельде нашлись бы еще отпрыски рода Вильеров.
Ленни посмотрел в упор на Исаака. Вся его непринужденность исчезла. Теперь в нем проступило что-то жесткое и настороженное.
— Не все цветные — незаконнорожденные, — негромко сказал он.
— Я этого и не хотел сказать, Сварц, — смутился Исаак.
— Верю, что не хотели. Но я полагаю, что в этот вопрос не мешает сразу внести ясность. — Он потер себе подбородок. — Да. Так что же говорят ваши слухи — где следует искать этих, как вы выражаетесь, отпрысков рода Вильеров?
— В Стиллевельде.
— Вы понимаете, о чем я спрашиваю, — нетерпеливо сказал Ленни.
— А! — Исаак усмехнулся своей скрытой лукавой усмешкой, словно чем-то забавляясь про себя. — Нет, имен мне никаких не называли.
— Так.
Исаак снова повернулся к нему спиной и выглянул в окно. Ленни опять взялся за книгу. В комнату влетела ночная бабочка и стала кружить над лампой. Она кружилась все быстрей и быстрей, все ближе и ближе к свету, пока, утратив всякую осторожность, не пролетела над самым отверстием лампового стекла. Раздался слабый треск. Крылья вспыхнули. Бабочка упала на пол и замерла. Танец вокруг огня окончился смертью.
— Он придет. Еще ведь не так поздно, — сказал Ленни.
— Вы, значит, знаете, что я пригласил Мако?
— Нетрудно было догадаться.
— Пожалуй. А вот, кажется, и он. — Исаак еще дальше высунулся в окно и повернул голову, прислушиваясь. Издали доносился легкий стук каблуков о твердую, сухую землю.
— Вы уже встречались с Мако?
Ленни кивнул, не отрывая глаз от книги.
— Да. В первый же день, как приехал.
Шаги приближались. Исаак поспешил к входной двери впустить гостя. Ленни стал шарить по карманам ища папиросу. С улицы опять долетел заунывный собачий вой.
Вошли Исаак и Мако. Ленни поднялся им навстречу.
Улыбаясь, Мако протянул ему руку. Ленни пожал ее, одновременно всматриваясь в гостя. Впервые он видел его на свету и так близко.
Перед ним стоял стройный и гибкий юноша с темно-коричневой кожей, с улыбкой на губах, с задумчивыми темными глазами. Кожа у него была гладкая, ровная, только широкий лоб прорезала маленькая вертикальная морщинка.
Ленни представлял его себе совсем иным. Насмешливый голос, который в тот вечер, три недели тому назад, прозвучал из темноты, не вязался с этим мягким юношеским обликом. Голос как будто принадлежал другому человеку, крупному, рослому. А этот был чуть повыше Ленни. Но в эту минуту он заговорил — и голос был тот самый.
— Я вас все время ждал. Думал, вы зайдете к нам в школу.
Да. Это Мако. Тот же голос, что Ленни слышал в темноте.
— К сожалению, был занят. Школа, знаете ли, да то да се.
Разговаривают, как на шпагах фехтуют, подумал Исаак.
— Как поживает ваш проповедник? — спросил Мако. — Все молится своему белому богу, чтобы он помиловал мою черную душу?
Исаак снял очки и принялся усердно их протирать, покачиваясь на носках.
— Откуда же у него белый бог, — сказал он, — когда он сам не белый?
Ленни метнул на него быстрый взгляд. Куда они оба клонят?
Исаак надел очки и торопливо стал объяснять:
— Для людей естественно персонифицировать свою религию в каком-нибудь привычном образе. И мне интересно, какой цвет кожи придают неевропейцы своему богу.
Мако засмеялся, откинувшись на спинку стула. Он заговорил медленно, улыбаясь про себя, словно стараясь вспомнить какую-то забытую картину.
— Мой бог, конечно, был иноземец: так ведь все про него говорили. У нас в деревне убили одну девушку за то, что она приняла христианство. Очень опасно было поклоняться этому богу, которого к нам привезли миссионеры в длинных рясах. Он внушал страх — и страх-то и привлек меня к нему, так же как и других мальчишек из нашей деревни. И бог был страшный, и верить в него было опасно, — ну и любопытно было узнать, что же это за такой необыкновенный бог.
А миссионеры — белые в длинных одеждах, рассказывали нам про него такие чудесные истории, что я и думать забыл, какой он, белый или черный. Особенно мне нравилась история о том, как он превратил воду в вино, и о том, как он мертвого человека сделал опять живым. А еще лучше — чудо с пятью хлебами. Было мало еды, а он сделал так, что стало очень много! Вот это хорошее чудо! И я поверил в него, потому что он был добрый и потому что его забили чуть не до смерти. Но я поверил еще и потому, что миссионеры ласково обращались со мной.
— А потом, однажды вечером, мне захотелось узнать, какого же он цвета. — Мако тихонько рассмеялся. — Кажется, в тот день кто-то обозвал меня черномазой обезьяной и плюнул мне в лицо. Я пошел в часовню и стал на колени перед черной статуей святого Петра. Я молился очень долго, но ни бог, ни святой Петр не ответили мне, какого цвета у бога кожа и правда ли, что он белых людей любит больше, чем черных. Представляете себе? Маленький черный мальчик один в темной пустой часовне. Но ответа я так и не получил. Мне было очень горько. Ах, как мне было горько! — Мако опять тихонько рассмеялся.
— У ног святого Петра стояла чаша с водой. Я посмотрел на чашу и сказал: «Господи, преврати эту воду в вино, тогда я буду знать, что ты меня тоже любишь, хоть я и черный». Я немного подождал, но вода по-прежнему оставалась водой. Я повторил свою молитву и еще прибавил «пожалуйста». И опять ничего не произошло. Тогда я подумал: «Может быть, бог думает, что я хочу выпить это вино». И я сказал: «Господи, да я совсем не для этого. Честное слово, я не буду пить это вино». Но ничего не случилось. Вот и все. С тех пор я уже не мог верить в него по-прежнему…
— А теперь?
— Мы говорим не о том, что теперь.
— А у вас как было, Сварц?
Ленни посмотрел на Исаака и покачал головой.
— Меня этот вопрос никогда не интересовал.
— Насчет цвета кожи?
— Да. Я ведь очень рано уехал в Кейптаун.
— Но ведь национальный вопрос должен интересовать и цветных.
— Неужто? — сказал Мако.
— Не знаю, — проговорил Ленни. — В среде цветных вы никогда не услышите разговоров о национальности, расе и цвете кожи.
— Не понимаю, почему, — сказал Исаак.
Ленни прочитал вызов в его глазах и отчего-то весь насторожился, словно ожидая удара.
— Может быть, потому, что сами они и не белые и не черные, — ответил он с деланным спокойствием.
— Боятся они, что ли, думать об этих вещах?
— Тут не о чем думать, — вмешался Мако, бросив быстрый взгляд на Ленни. — Сварц дал вам исчерпывающий ответ. Они не белые и не черные. Племенная традиция, груз исторического прошлого, равно тяготеющий и на белых и на моих соплеменниках, для них не существует. У них нет прошлого, а только будущее.
— Но групповое чувство все-таки есть. Этого же нельзя отрицать, — сказал Исаак.
Ленни успокоился. Пусть себе обсуждают расовые проблемы, это ничего.
— Групповое чувство есть, — сказал он.
— Это одно воображение, будто оно есть, — ответил Мако.
— Цветные женятся на цветных, — возразил Исаак.
— Да. Но темнокожая девушка всегда стремится выйти за мужчину, у которого кожа посветлей; а темнокожий мужчина — жениться на девушке с более светлой кожей.
— Все равно, оба цветные. Они не выходят за пределы группы.
— Но оба стремятся передвинуться поближе к белым. Почему?
Мако выжидательно поглядел на Ленни и на Исаака, но и тот и другой молчали. Он подождал еще немного, затем сам ответил на свой вопрос:
— Потому что у них нет корней. Нет прошлого, нет традиций — такие, какие есть и у белых и у черных. Поэтому они тянутся туда, где выгодней. Власть у белых, они хозяева. Черные в невыгодном положении, против них действует расовая дискриминация, к ним примыкать нет смысла. Потому цветные тянутся к белым. Один писатель, сам цветной, назвал их «пограничными людьми»; он был прав. А один английский поэт сказал: «Только призраки могут жить между двух огней»; он тоже был прав. Цветные живут между двух огней. Они стремятся вырваться из этого пограничного существования. В этом, по-моему, и заключается вся их проблема…
Он умолк, и некоторое время никто не нарушал молчания. Ленни сидел, опустив подбородок на грудь, думая о том, что сказал Мако, и удивляясь, как он много знает.
У Исаака от напряженного внимания даже рот приоткрылся и на лбу собрались складки. Потом он передернул плечами и вскочил с места.
— Об этом надо подумать, — сказал он, направляясь к двери. — Кофе проясняет мозги. Сейчас я его принесу, и мы выпьем по чашечке.
Ленни протянул Мако папиросу и поудобнее уселся в кресле. Ему очень хотелось сказать Мако, как он удивлен его ученостью, но он постеснялся и промолчал.
В кухне Исаак что-то бормотал, разливая кофе.
Вдруг растворилась дверь в спальню к старику Финкельбергу, и он сам показался на пороге.
— Ну-с, молодые люди, — сказал он, входя, — как идет ваша беседа? Я услышал, что мой сын возится в кухне, и решил — дай-ка пойду выпью с ними чашечку кофе, а потом уйду, не буду им мешать.
Мако улыбнулся и протянул ему коробку с папиросами.
— Зачем же уходить? — сказал он. — Вы нам не помеха.
— Как же не помеха, — ответил старик, хитро покачивая головой. — Недаром говорится: где молодежь, там старому нет места, иди к таким же, как сам, старикам, либо сиди один. Не знаю, кто это сказал, но это правда. Положим, вы захотите поговорить о девушках, ну как же не помеха, если старик тут сидит и слушает?
— Но мы говорим совсем не о девушках, — сказал Ленни.
Старик усмехнулся и ответил ему взглядом, полным мудрости, мудрости человека, который сам был молод и не забыл об этом.
— Молодые говорят о разном, — сказал он. — О звездах или о том, как сеять хлеб, — а потом и оглянуться не успеешь, как уже разговор перешел на женщин. Уж это всегда так.
Прежде чем кто-нибудь успел ему ответить, вошел Исаак с кофе. Лицо его просияло, когда он увидел, что отец вышел к гостям. Глаза старого еврея встретились с глазами сына, помедлили секунду, как бы в молчаливом общении, — и недавняя ссора была забыта. Между отцом и сыном снова водворились мир и согласие и привычное взаимное понимание.
— Ну-с, — сказал Исаак, ставя на стол кофе и булочки.
— Нравится вам тут? — спросил старик, глядя на Ленни.
Ленни смущенно усмехнулся.
— Можете не говорить. Я и так вижу.
— Да нет, мне нравится. Иногда.
— Когда вы занимаетесь в школе, — сказал Исаак.
— Да. Когда занимаюсь в школе.
После этого все умолкли и в молчании стали пить кофе. И сквозь это молчание Ленни вдруг ощутил ту глубокую, ненарушимую тишину, которая окутывала все вокруг. Даже мелкие твари, населявшие вельд, казалось, притихли и не подавали голоса, чтобы не нарушать эту тишину. Нигде ни звука. Немая тишина смерти. В этой тишине легко было себе представить землю как мертвый шар, на котором навсегда умолкли все звуки и угасла всякая жизнь. Холодок пополз по спине Ленни, ибо этот образ мертвой земли вызвал в уме еще и другие, непостижимые и пугающие образы и представления: мировое пространство, вечная тьма, океанские глубины, жалкий, одинокий человек среди бездушной вселенной. Он напряг слух — и тишина стала еще бездонней. Казалось, даже собственное его сердце перестало биться.
И вдруг тишину разорвал резкий, скребущий звук — кто-то чиркнул спичкой. Ленни вздернул голову и увидел, что Мако раскуривает трубку. Потом он увидел глаза Исаака, пристально следившие за ним. Эти глаза как будто хотели вспороть ему кожу и заглянуть внутрь. Странный человек этот Исаак.
Мако посасывал трубку и глядел в открытое окно. Тишина нарушилась. С Большой улицы снова донесся унылый вой собаки. Куда это Мако смотрит, что он там видит за окном? Там ведь только темнота.
— Что-то меня ко сну клонит, — устало сказал старик. — Я вас покину, молодые люди. Мне пора на боковую. Спокойной ночи.
Он вышел, тяжело ступая, и затворил за собой дверь.
Исаак улыбнулся и тихонько покачал головой. Мако посмотрел на него, и ответная улыбка тронула его губы.
Глядя в упор на Мако и тщательно выбирая слова, Ленни проговорил:
— Вы сказали, что цветные живут между двух огней и стараются выйти из этого положения, приближаясь к белым. Так?
— Да.
— У меня создалось впечатление, что вы их за это осуждаете. Почему?
Мако пососал трубку, размышляя. Потом сказал:
— То, что цветные стремятся приблизиться к белым, само по себе не хорошо и не плохо. Это безразлично. И не это вызывает у меня возражения. Плохо то, что в этом проявляется отсутствие у них внутренней свободы. Если бы черные и белые были в равном положении, если бы не существовало расовой дискриминации, если бы африканцы заседали в парламенте и пользовались теми же правами, что и белые, а цветные все-таки стремились бы к белым, я бы не стал возражать. Но сейчас они тянутся к белым потому, что у белых власть. Они тем самым признают превосходство белых и выход ищут в том, чтобы самим стать белыми. Это рабство духа, которое еще хуже, чем рабство телесное. Все равно как мы, африканцы, стараемся распрямить себе волосы потому, что у белых волосы прямые. Вот это-то и вызывает у меня возражения — это отсутствие внутренней свободы, это приятие рабства и стремление не бороться с ним, а убежать от него. Вы понимаете? То же самое и со смешанными браками. Если это компенсация за то, что ты не белый, я буду всеми силами против этого бороться. Если же это просто взаимное влечение мужчины и женщины, которые сумели стать вне и выше расовых предрассудков, это их личное дело. Но я заболтался, а уже поздно. Мне пора идти… — Он посмотрел на Исаака, и губы его сложились в насмешливую улыбку.
— Вот сколько вопросов мы затронули, — сказал Исаак. — Что вы на все это скажете, а, Сварц?
Ленни засмеялся и покачал головой.
— Мне надо еще подумать. Все это так ново для меня. Кое-что я и раньше слышал от своего старого профессора, но многое слышу впервые. А сказать я могу только то, что Мако — это настоящий кладезь премудрости.
Вдруг Исаак вскочил и взволнованно забегал по комнате, кивая головой и что-то бормоча себе под нос.
— Погодите, — сказал он, — минуточку, — и прислонился к двери. Он стоял, закрыв глаза, барабаня пальцами левой руки по дверному косяку. Потом открыл глаза и засмеялся в лицо Мако. В его смехе звучало торжество.
— Ну? — спросил Мако.
— Вот вам и ну! — воскликнул Исаак.
Он отделился от двери, вразвалочку подошел к Мако и остановился против него. Ленни с любопытством следил за ними. Что еще будет?
— Я давно заметил, — сказал Исаак, — что, если не мешать человеку говорить, он непременно договорится до противоречия самому себе. Так всегда выходит. Так вышло и сейчас.
В глазах Мако заблистал иронический свет.
— Да ну? — сказал он с той насмешкой, которую Ленни однажды уже слышал в его голосе, — во время разговора с проповедником.
— Да-с, — победоносно заявил Исаак. Однако уверенности в нем было все же меньше, чем в невозмутимом Мако. — Сначала вы распространялись насчет обычаев и традиций и национальности, и мы с вами согласились. А теперь, одобряя смешанные браки, вы сбрасываете национальность со счетов. Не очень-то последовательно, особенно для человека с таким ясным мышлением. А?
Мако засмеялся.
— Национальность — это реальный факт, соглашайтесь со мной или не соглашайтесь. Некоторые люди считают — и я с ними согласен, — что мир лишь тогда станет свободным и счастливым, когда отдельные нации перестанут воевать между собой и ни одна не будет угнетать другие. Смешанный брак между людьми разных национальностей — будь то между белыми и черными, или красными, или розовыми — предваряет ту наивысшую форму взаимоотношений между национальностями, при которой человек станет по-настоящему свободным. Вот моя мысль. Где же вы видите противоречие?
Ленни оперся о подоконник и высунулся в окно. Что-то происходило в его душе, что-то радостное и новое. Мако раскрыл перед ним какие-то широкие горизонты, показал ему новую, прекрасную действительность. Этот спокойный, чуть глуховатый, богатый оттенками голос. Да ведь это же самое говорил ему и Шимд, только тогда он не понял как следует. Почему же теперь вдруг стало так понятно? Строки какого-то стихотворения зазвучали у него в ушах. Чье это, он забыл. Но стихи врезались ему в память. Среди смуты, наполнявшей его сознание, они выделялись, словно написанные огнем. Только эти четыре строчки да голос Мако, который он все еще продолжал слышать, хотя Мако давно умолк. Голос говорил:
Ты человек, это значит, что ты никому не подвластен,
Встань же с колен и разбей алтари и короны;
Царь над собою одним и брат всех людей без изъятья,
Гордый, свободный и мудрый: воистину ты человек.
— Великолепно, — сказал Исаак, глядя на Ленни. — Кто это написал?
Ленни покачал головой. Он прочел стихи вслух, сам того не заметив. Он сконфуженно улыбнулся.
— Кто это написал? — повторил Исаак.
— Не могу вспомнить. Я и не заметил, что говорю вслух.
— Это та же мысль, которую нам излагал Мако. Если вспомните, чье это, пожалуйста, скажите, я бы хотел прочитать все стихотворение. Никогда не думал, что поэзия может так хорошо выражать политические идеи. Я не большой любитель поэзии.
Мако встал и потянулся. Он тоже подошел к окну и выглянул. На небе вдруг откуда-то появилась луна. Она была огромная, и ночь уже не казалась такой темной. Пологие склоны были залиты лунным светом.
— Написал это англичанин Шелли, — сказал Мако. — Он любил свободу и боролся за нее. Живи он сейчас, он боролся бы за свободу африканских народов.
Его спокойный голос звучал словно издали — как будто и мысли его были где-то далеко.
Исаак уже открыл было рот, чтобы заговорить, повернувшись к Ленни, но тут же раздумал и молча стал рассматривать своего нового друга.
Ленни смотрел в спину Мако. Его лицо и глаза на миг утратили привычную непроницаемость — с него словно спала маска. На темных щеках проступил румянец, глаза блестели любопытством и оживлением. Губы шевелились, казалось, с них сейчас посыплются вопросы.
«Пробрало тебя, голубчик», — подумал Исаак. Потом он усмехнулся и покачал головой.
— Меня тоже пробрало, — пробормотал он.
Никто его не услышал.
— Это прекрасно, — сказал Мако.
Исаак посмотрел на его спину.
— Прекрасно?
— Да.
— Ах, вы имеете в виду пейзаж.
— Да, и это тоже. Но не только это. Еще и другое.
Исаак рассмеялся.
— Только что я хотел назвать вас рационалистом, потому что на все у вас есть резоны и основания и объяснения, а теперь уже не могу так вас назвать.
Мако обернулся и посмотрел на Исаака, потом перевел взгляд на Ленни, который уже сидел, совсем спокойный, и курил папиросу.
— Какая польза в ярлыках?.. Я мечтаю о таком дне, Финкельберг, когда не будет никаких ярлыков. Я мечтаю о красоте. Я люблю все, что красиво и свободно, я люблю свободных людей. Я хочу проникнуть глубже, чем название, и там найти доброе и прекрасное. Когда-нибудь все люди этого захотят. Они и сейчас хотят, но сами об этом не знают. Я люблю свой народ, но я знаю, что он вовсе не самый лучший из всех народов. Я хочу любить и другие народы, но как я могу любить тех, кто угнетает мой народ?.. Я должен бороться с ними. Но когда мы станем свободны, тогда я научусь любить их… А теперь мне пора идти.
«Интересно, — думал Исаак, — есть ли и в других деревнях такие же, как Мако? Много ли таких в Африке? Быть может, уже многие африканцы начинают так же, как он, нащупывать свою дорогу; уже начинают находить слова для выражения своих чувств; и так же, как вот этот Мако, без злобы, но с твердостью уже заговаривают о борьбе? Насколько все показательно для Африки?»
— Я пойду с вами, — сказал Ленни.
— Очень рад, что вы у нас побывали, — сказал Исаак. — Как-нибудь опять соберемся.
Мако и Ленни вышли в теплый, пронизанный лунным светом полумрак и зашагали вниз по склону, по направлению к Стиллевельду.
Исаак смотрел им вслед, пока они не исчезли из виду.
«Интересно, — сказал он про себя. — Очень интересно».
Потом он запер дверь, прошел к себе в комнату и, усевшись за стол, стал описывать этот вечер в своем дневнике.
— Так как же? — спросил Мако. — Какое у вас впечатление от здешней жизни?
— Уж очень бедно живут, — сказал Ленни.
— Тут все бедно живут, даже кое-кто из белых.
— Дело не просто в бедности.
— A-а. Вы имеете в виду их психологию?
— Сам не знаю… Посмотрите, какой у них у всех вид.
— Да, нам немного легче, — сказал Мако. — Земля наша собственная. И ее больше, чем у вас. И воды у нас больше. Мы не так зависим от белых фермеров. Но и мы очень бедны.
— Вы видали, какая у них кожа?
Мако усмехнулся в темноте.
— Да. Видел. Это от воды. Вода плохая. Да и еда не лучше. А денег зарабатывают гроши.
— Если бы знать, как им помочь!.. Я бы все сделал, что в моих силах.
Они прошли по затихшей Большой улице, поднялись на холм и остановились. Позади, в котловине, ютился Стиллевельд; впереди, в более просторной и более плодородной долине, лежал крааль Мако.
Ленни взглянул на Мако и протянул ему руку.
— Спокойной ночи. Я очень рад, что познакомился с вами.
— Мы еще встретимся, — сказал Мако. — Выдастся у вас свободный вечер — приходите ко мне. Когда хотите. Я вам дам что-нибудь почитать, у меня есть книги. Доброй ночи.
Мако ушел, но Ленни еще долго стоял, глядя вниз, в долину. Он устал, но идти домой не хотелось, его одолевало какое-то беспокойство. Выбрав гладкий, круглый камень, он присел на него. Кругом было тихо. Ему и хотелось тишины. Но в душе ворочалась глухая тоска, усиливаясь с каждой минутой. Наконец она стала невыносимой. Одиночество давило ему сердце. Он запретил себе поддаваться этому чувству, но от этого стало только хуже. Ему нужно было, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем можно поговорить и посмеяться…
Он подумал о Селии. Вот если бы она сейчас была с ним! Послушать бы ее смех и веселую болтовню. Надо написать ей письмо, может быть, это принесет ему облегчение. Сегодняшний вечер у Финкельберга пробудил в нем память о веселых вечерах в Кейптауне с ребятами…
Селия. Селия… Хорошо бы сейчас быть с ней… Он закрыл глаза и постарался представить ее себе в любимой позе. Селия. Селия. Селия любит его. Она хорошая девушка. А какая красавица. И настоящий друг. Они все делали вместе. Селия…
Откуда-то из темноты донесся легкий шорох. Он быстро повернул голову и насторожился. Вдруг это Сари Вильер?.. Он долго сидел, вглядываясь в темноту, напрягая слух, но все было безмолвно.
— Дурак! — сердито пробормотал он.
Он закурил папиросу и с раздражением отшвырнул обгорелую спичку. Бессильный гнев поднялся в нем, потом угас. Какое право он имеет сердиться? Какие у него основания ожидать, что она придет? Он поднялся и решительно зашагал по направлению к Стиллевельду.