Горбач помирает не втуне,

Предосенье горем калеча.

И жизнь у него – из горбуний,

И смерть у него – горбоплеча.

В дороге, где хмарей заплеты,

Он понял чудную примету:

Всего-то и вышло работы —

С горбиной таскаться по свету.

Горбом и плясал он, и клянчил,

И думал над старью и новью,

Его на спине своей нянчил

И собственной выпоил кровью.

Покорная тянется шея

Ко смерти под самую руку…

Лишь горб, нагорбев и болышея,

Живет, набирается туку.

На время упитанной туши

Верблюда он пережил в мире;

Тому – все темнее и глуше,

Другому – небесные шири.

И горб на останки верблюда

Грозится своею колодой:

«Вставай, долежишься до худа,

С моею поспорив породой!

Иль доброй те надобно порки?

Иль в дреме затерпнули ноги?

Иль брал ты меня на закорки,

Чтоб сбиться на полудороге?

Чего ж утыкаешься в тени?

Спины твоей тесны тесноты.

Спросил бы тебя, телепеня,

Куда меня двинешь еще ты!»