По следам героя Диккенса

Кто читал роман Чарльза Диккенса «Оливер Твист», на всю жизнь запомнил зловещую фигуру старика еврея, содержателя школы-интерната для малолетних карманников, получившего по прихоти русских переводчиков абсолютно английскую фамилию Фейджин. Англоязычный читатель тоже помнит этого злодея, но фамилию его произносит совершенно на русский манер – Фейгин.

Диккенс писал роман «Оливер Твист» в 1837 году и печатал его с продолжением в журнале, где сам служил главным редактором. Роман снискал у читателей такой большой успех, что в следующем году Диккенс адаптировал его для королевского театра в Сарри. Но одновременно появилось и множество безымянных переделок романа для сцены. Пьесы «Оливер Твист» собирали по разным театрам Англии такие толпы зрителей и вызывали столь бурные эмоции, что, в конце концов, эти спектакли запретили. Современники Диккенса воспринимали «Оливера Твиста» как криминальный, или, как говорили в те дни, «ньюгейтский» роман (по названию Ньюгейтской тюрьмы), и хорошо представляли, с кого списаны диккенсовские портреты. Личный опыт самого писателя многим обогатил его персонажей. Отец Диккенса, писарь Военно-морского ведомства, сидел в долговой тюрьме, дедушка с материнской стороны оказался растратчиком и спасся от суда бегством в Америку. Сам будущий писатель, самоучкой освоив стенографию, в пятнадцать лет стал внештатным репортером из Олд Бейли (так называли Центральный Уголовный суд Лондона), а еще через пять лет вошел в штат сотрудников газеты «Утренняя хроника», так что недостатка в портретах преступного мира у него не было.

Интересно, что публику не занимали прообразы Оливера, Нэнси, Сайка, но всех интриговал прототип еврея Фейджина. К началу XX века литературоведы сошлись на том, что, скорее всего, им послужил диккенсовский современник Исаак (Айки) Соломон. Имя этого скупщика краденого, в свое время прогремевшее во многих странах, притягивало к себе литераторов. В 1830 году забытый ныне драматург Р. В. Эллистон, чьи сыновья иммигрировали в Австралию,^[113] написал пьесу «Земля Ван-Димена», где был герой еврей Барни, по кличке Фенс, что как раз и значит «скупщик краденого». Но после сенсационного суда над Айки Соломоном, приговорившего его к пожизненной каторге в Земле Ван-Димена, автор переиздал пьесу, переименовав Барни Фенса в Айки Соломона. Жизнь и реальные злоключения Айки Соломона произвели неизгладимое впечатление и на В. М. Теккерея (автора «Ярмарки тщеславия»), который подписывал свои журнальные публикации псевдонимом «Айки Соломонс-младший». И Диккенс однажды сравнил своего Фейджина с Айки Соломоном. Имя Исаак (Айки) Соломон в свое время служило синонимом безмерности во всем – страстях, делах, планах, удаче, невзгодах. Обыски, аресты, побеги, три уголовных процесса, широко освещенные английской, американской, австралийской и южно-африканской прессой. Три книги, написанные за короткий срок разными авторами: в 1828 году – «бывшим раввином, а ныне христианином Мозесом Хеброном»; в 1829 году – «бывшим полицейским»; в 1831 году – анонимом. И незабвенная эпитафия в «Новом Ньюгейтском календаре»: «Мало найдется на свете правонарушителей, снискавших в мире большую известность, чем Айки Соломон». Австралийские раввины Дж. Леви и Дж. Бергман (оба – историки с Ph.D.) собрали все известное об Исааке (Айки) Соломоне и написали о нем целую главу в своей книге о начале еврейства в Австралии – «Australian Genesis: Jewish Convicts and Settlers 1788–1850». London: Hale, 1974, 360 p., ill.

Отправляясь по следам возможного прототипа Фейджина, надо сразу признать, что в жизни, приключениях и преступлениях его был такой размах, какой и не снился диккенсовскому герою. Известность он приобрел при жизни, его дела и поступки широко освещались прессой Англии, Америки, Южной Африки и Австралии. В своем кругу его называли Айки, но по документам он Исаак Соломон, родившийся в 1789 году в Тупиковом переулке одного из самых грязных Лондонских районов – Собачья канава. Отец его, Генри Соломон, дал всем своим отпрыскам (а было их девять) практическое обучение, вырастив из них карманников, проституток, взломщиков и бродяг. Трудиться Исаак начал рано: к восьми годам уже был опытным уличным разносчиком, к десяти освоил искусство перепрятывания «дурных» денег, к четырнадцати стал успешным карманником и искусным «даффером» (торговцем дешевыми низкокачественными товарами). Последнее занятие требовало особых качеств, в том числе красноречия и поэтического воображения, потому что играть приходилось на корыстолюбии честных граждан, убеждая их в том, что предлагаемая вещь не подделка, а оригинал, сверкающие камни не стекляшки, а подлинные ценности, разумеется, краденые или контрабандные и именно потому и идущие по бросовой цене.

Но процветающей карьере его пришел внезапный конец. 17 ноября 1810 года Исаака с напарником схватили на месте преступления с поличными. Один отвлекал внимание мистера Томаса Додда, а другой в это время успел освободить карман почтенного господина от кошелька, содержавшего двадцатифунтовую купюру и вексель на пятьдесят шесть фунтов стерлингов. Но проворный констебль схватил и воров, и доказательства, хотя напарник успел запихнуть в рот и даже начал пережевывать двадцать фунтов стерлингов. Надо полагать, что Исаак и его напарник Джоель Джозеф давно приятельствовали с законом, потому что на суде полицейский свидетель называл их «небезызвестными» лицами. Не исключено также, что, благодаря давнему знакомству, суд вынес приятелям одинаковый приговор – транспортировать в Австралию пожизненно.

Но по неизвестной причине на вечное поселение в Австралию отправили только Джоеля Джозефа, а Исаака заключили в плавучую тюрьму на Темзе (к юго-востоку от Лондона), где он провел не менее трех лет. Остается лишь гадать, кого он подкупил и как ему удалось выкрутиться, но через три года, оказавшись на свободе, он начал зарабатывать на хлеб насущный вполне добропорядочно: сначала служил приказчиком в дядиной лавке готовой одежды в Чатаме, на юго-востоке большого Лондона, потом открыл собственный магазин готового платья в центре города, а еще через несколько лет повел успешную торговлю мебелью и фарфором в фешенебельном курортном Брайтоне на берегу Ла-Манша. К этому времени у него появилась любовница – миссис Гордон из бывших «леди» принца-регента, ставшего впоследствии королем Георгом IV. Миссис Гордон помогла Исааку стать одним из поставщиков «восхитительного» брайтоновского павильона, выстроенного принцем Георгом в модном тогда (1811–1820 гг.) индокитайском стиле. Потом Исаак вернулся в Лондон в качестве ювелира, но вскорости приобрел известность крупнейшего дилера по краденым товарам.

В отличие от диккенсовского засаленного, оборванного урода Фейджина, Айки Соломон был красив и элегантен: удлиненное лицо, темные глаза и волосы, орлиный нос. Высокий, худощавный, он слыл неутомимым ловеласом и сердцеедом, хотя рано женился на Анн Хулиан, дочери Мозеса Хулиана, местного кучера. Анн работала барменшей в «Голубом якоре», находившемся рядом с домом в том же Петтикот переулке. Она родила Исааку шестерых детей, а со временем стала его достойным деловым партнером. Вместе они создали целую сеть организованной преступности, основанную на классическом треугольнике: проституции, скупке краденого и подкупе властей. В многолюдном театральном районе они открыли «дамский пансион», где на полном обеспечении проживали проститутки, способные оплатить услуги. По всей вероятности, Исаак, подвизавшийся в поставках полицейского обмундирования, давал полиции соответствующие взятки, и «дамский пансион» находился под надежной защитой.

Деятельному Исааку огромный Лондон оказался мал, и он начал через агентов переправлять краденое в провинцию, что, кстати, значительно уменьшало риск распознавания пропавших вещей. Кроме того, с помощью нужных лиц на нужных местах он сделался агентом по морским перевозкам и таким образом получил возможность сплавлять краденое в заморские страны. Подвизался он и в сбыте «ювелирного лома», продавая через своих агентов разобранные, сломанные (чтоб не напали на след) ювелирные изделия: камни без оправы, часовые механизмы без футляра и т. п. K 1825 году он владел в Лондоне целой сетью борделей, что позволило ему обзавестись вторым домом на окраине Лондона в Ислингтоне и содержать любовницу. По словам современников, когда Анн Соломон об этом узнала, она впала в такую ярость, что любовница бросилась в участок с доносом и на мужа, и на супружницу, но полиция отказалась принять меры.

Чтобы торговля краденым не знала простоев, воровской мир должен был трудиться, не покладая рук и не засвечиваясь. Но в 1826 году целая серия дерзостных ограблений в Лондоне вызвала такое общественное возмущение, что полиция вынуждена была найти преступников. И тогда Айки немедленно покинул столицу и под вымышленным именем «мистер Джонс» отправился в длительное путешествие по северу страны. И хотя его там узнавали, но добрый нрав и щедрость «мистера Джонса» производили столь благоприятное впечатление на всех, с кем сводили его странствия, что на него не доносили, и успокоенный Айки вернулся в свой собственный дом в Ислингтоне, куда 25 апреля с ордером на арест (как говорили, по наводке брошенной любовницы) нагрянула полиция. При обыске полиция обнаружила несметное множество всего, что изготовляет, ввозит, покупает и продает Британская коммерция. Несмотря на баснословный улов краденого и скупленного, вытянутый полицией из Соломонова дома, сам Айки предстал перед судом в Ламбете по скромному обвинению в незаконном хранении механизмов пяти краденых карманных часов, за что и был на неделю задержан в полицейском участке.

Этот первый арест неожиданно раскрыл еще одну жизненную грань Исаака Соломона. Если судить по списку отобранных при аресте личных вещей (где упомянут «старинный перстень с печатью, отлитой на масонский манер, и современный перстень с выгравированными инициалами “И. С.” в обрамлении масонских эмблем и якоря»), он, быть может, был членом масонской ложи.

Прошла неделя, и арестованный снова предстал перед судом, на этот раз обвиняемый в хранении краденого на космическую по тем временам сумму в тысяча четыреста фунтов стерлингов. Пока арестованный ждал своей участи, его друзья из воровского мира дважды предпринимали попытку взломать полицейский склад и похитить улики, но безуспешно. Подсудимый должен был предстать перед центральным лондонским уголовным судом (Олд Бейли), в ожидании которого Айки Соломона перевели в Ньюгейтскую тюрьму со строжайшим предписанием принять все меры, чтобы подсудимый не сбежал. Казалось, правосудие добралось наконец-то до Исаака Соломона, и впереди у него только три исхода: на галеры, виселицу или в Австралию. Спас его хорошо продуманный и дерзко исполненный замысел.

Разумеется, у Айки не было недостатка во влиятельных связях по обе стороны закона, потому что первый шаг в плане вовлекал особое судебное распоряжение «о предъявлении арестованного в суд для рассмотрении вопроса о законности его ареста». В переводе с языка закона это значило, что арестованного должны были доставить из Ньюгейтской тюрьмы на скамью подсудимых в Королевском суде в Вестминстере для того, чтобы юрисдикция выслушала обе стороны (обвинение и защиту) и вынесла решение, может ли обвиняемый быть выпущен до суда под залог. Как и предполагали заговорщики, подсудимому в этом было отказано, и его должны были вернуть в Ньюгейтскую тюрьму. А о том, что случилось на обратном пути, читателям доложила лондонская «Таймс» 28 мая 1827 года:

Но городским властям долго еще пришлось ждать встречи с беглецом. Побег, подготовленный, по-видимому, лучшими умами организованной преступности, сработал благодаря подкупу многих и многих, включая кучера и, разумеется, старшего надзирателя Смарта, которого без долгих проволочек разжаловали. Шуму в городе было столько, что адвокат Айки мистер Джеймс Исаак счел необходимым появиться в магистрате для заверения высокоуважаемых судей, что он лично не имеет ничего общего с Исааком Соломоном. В магистрате, разумеется, думали иначе и гневно ответили, что они, в свою очередь, не хотят иметь ничего общего с Джеймсом Исааком. Смотритель Ньюгейтской тюрьмы получил строгий выговор, а государственный секретарь потребовал полного отчета о случившемся. По стране расклеили объявления о поисках беглеца. За поимку Айки предлагалось вознаграждение в пятьдесят фунтов стерлингов.

Со страниц лондонской «Таймс» читатели узнали, что после побега Исаака полиция начала прощупывать его семью. Прежде всего обыскали дом тестя в Петтикот переулке. Следов беглеца не обнаружили, но наткнулись на несметные богатства кучера: пятьдесят золотых и серебряных карманных часов, более двухсот золотых перстней и колец, несколько дюжин ценных шалей. Все это было тут же конфисковано.

В июне арестовали жену Айки и препроводили в полицейский участок за сокрытие краденого, но вскоре выпустили до суда на поруки, поскольку было установлено, что краденое имущество принадлежало не ей, а супругу. Через несколько дней по такому же обвинению был арестован старший сын Джон (хотя Айки было всего тридцать восемь лет, его первенцу было за двадцать), но и его вскорости выпустили на поруки. «Таймс» отозвалась о нем как о «молодом человеке приятных манер, который совершенно не производил впечатление перепуганного». Рассказывая, как тяжело десница судьбы прижала семейство Соломонов, репортер подчеркивает, что в магистрате Джона увещевали и наставляли на то, что он должен выбрать правильный путь в жизни. И, забегая вперед, можно сказать, что молодой человек родительским путем по жизни не пошел и с судом больше никогда не встречался.

9 июля все та же «Таймс» сообщает читателям об аресте отца Айки – Генри Соломона. В его случае все было ясно с самого начала, и он получил шесть месяцев в исправительном доме за хранение краденых часов и был предупрежден, что только преклонные годы избавили его от более сурового наказания.

Полиция стояла на изготовке, чтобы загрести все семейство Соломонов, и, получив донесение, что Анн приобрела наверняка ворованные карманные часы, устроила налет на дом. 31 августа «Таймс» сообщила, что полиция конфисковала такие горы одежды, такие кипы поддельных банкнот и фальшивых монет, такое бессчетное количество золотых и серебряных часов, брелоков и перстней, что трудно было бы сразу определить их владельцев. Но одни часы, о пропаже которых было заявлено совсем недавно, опознаны.

Вот эти-то часы и дали право английскому законодательству выдворить Анн Соломон из страны на четырнадцать лет. 13 сентября 1827 года ее доставили в центральный уголовный суд Лондона и предъявили обвинения в том, что в городе Крайстчерч она приобрела часы, украденные у капитана торгового судна Джозефа Ридли. Виновной она себя не признавала, но улики, а главное, желание сделать из нее козла отпущения за все мужнины деяния были столь очевидны, что приговор «транспортировать на четырнадцать лет за пределы Англии» не удивил никого, кроме самой Анн, – она потеряла сознание. До приведения приговора в исполнение ее вернули в тюрьму, где, не тратя времени даром, она добилась разрешения увезти с собою четверых малолетних детей в возрасте от двух до восьми лет.

10 февраля 1828 года Анн Соломон в числе других девяноста женщин-каторжниц, многие из которых, как и она, везли с собою малолетних детей, была доставлена на борт «Русалки», направлявшейся в Австралию. По записям в судовом журнале, поведение Анн на всем пути оставалось неизменно образцовым. В ее первоначальные планы входило забрать с собою всех детей, но губернатор отказал в бесплатном проезде уже упомянутому Джону и семнадцатилетнему Моисею, так что братья отправились вслед за матерью в далекий Сидней вольными переселенцами на пассажирском судне «Австралия».

Тем временем полиция продолжала охотиться за Айки и его сообщниками. 25 октября «Таймс» сообщила о полицейском налете на дом Исаакова брата Бенджемина Соломона по обвинению в уголовном преступлении. Доставленный к лорд-мэру Лондона под стражей, он за недостатком улик вскоре был отпущен на свободу. В эти дни все носившие фамилии Соломон или Соломонс вели себя особенно осторожно. Например, в июле 1827 года в центральной уголовной тюрьме шел суд над девятнадцатилетним рабочим Исааком Соломоном, обвиняемом в краже карманных часов. В свою защиту молодой человек счел нужным заявить, что он не состоит ни в какой родственной связи с Айки Исааком Соломоном и надеется, что его имя не вызовет особого предубеждения у судей. Надежда его оказалась тщетной. Он получил «четырнадцать лет транспортации» и пополнил все возрастающее число евреев на вывоз в Австралию.

Анн Соломон, приговоренная к высылке в Новый Южный Уэльс, по ошибке писаря попала на судно, направлявшееся на остров Тасмания (в те дни еще называвшийся Земля Ван-Димена), и в июне 1828 года высадилась в столице острова – Хобарте. История Соломонов и в Австралии была хорошо известна, так что о ее прибытии уже 4 июля оповестила своих читателей «Сиднейская газета». Анн получила свой каторжный урок – служить прислугой в доме городского полицейского Ричарда Ньюмана, но, по всей вероятности, в прислугах она лишь числилась. Позднее в судебном разбирательстве Ньюманов против Соломонов свидетель-каторжанин, работавший в услужении в соседнем доме, свидетельствовал, что за все время ни разу не видел Анн работающей, в то время как миссис Ньюман «вкалывала по дому, как каторжник на галерах». Ясно, что у Соломонов не было нехватки в деньгах, и прислуга приплачивала хозяйке, чтобы та делала домашние дела.

Сыновья Анн Джон и Моисей Соломоны прибыли тем временем в Сидней, поскольку мать должна была отбывать каторгу в Новом Южном Уэльсе. Первым делом они приобрели товарно-продуктовую лавку. И уже в сентябре Джон обратился к губернатору за разрешением отправиться в Землю Ван-Димена с тем, чтобы снять мать с государственного содержания и перевезти ее в Сидней на содержание сыновей. В дерзкой просьбе отказали. Тогда сыновья продали бизнес в Сиднее и переехали в Хобарт, где вновь приобрели лавку в самом центре города. А так как матери не разрешено было жить с ними, они поселились жильцами в доме полицейского Ньюмана. В делах оба сына оказались удачливыми и преуспевающими: сначала стали владельцами двух магазинов, к июлю 1832 года Джон получил право на аукционные сделки, в сентябре того же года стал владельцем гостиницы, еще через год получил право на землевладение в самом центре Хобарта. Добровольно избранная ссылка обернулась к добру.

Разумеется, в семье Айки знали дерзкий план его побега, но о том, что с ним происходило потом, узнали много лет спустя. Лондонская «Таймс» через три года после пресловутого побега рассказала своим читателям, что в первую ночь беглец скрывался в центре Лондона, потом несколько недель выжидал на окраине города. Когда первый жар погони спал, свои люди помогли ему пробраться на судно, грузившее балласт на Темзе. Судно направлялось в Данию, где Айки, целый и невредимый, сошел на берег. С собою у него было восемьсот фунтов стерлингов, но без языка даже с деньгами он не мог заняться ни торговлей, ни ремеслом, так что ему ничего не оставалось, как отправиться в Нью-Йорк уже билетным пассажиром. На новом месте он занялся честной продажей часов и брелоков.

Даже в те давние времена, когда вести издалека доходили медленно, преступник Исаакова калибра не мог бесконечно уклоняться от встреч с папарацци, и, в конце концов, весть о его местопребывании достигла даже Хобарта, где 30 августа 1828 года городская газета оповестила читателей, что «всем известный держатель краденого Айки Соломон объявился в Нью-Йорке и под именем «мистер Вильям Джонс» выдает себя за очень состоятельного джентльмена. Но Джонатан его разоблачил». (В те дни «Джонатан» употребляли в том же смысле, что позднее «дядя Сэм» – Америка, американец.) А в книжках 1829 и 1831 года о приключениях Айки говорится, что, торгуя в Нью-Йорке ювелирными изделиями, Айки на стороне подрабатывал еще и реализацией поддельных долговых обязательств и обесцененных английских акций, пользовавшихся большим спросом. Когда махинации раскрылись, кто-то из городской администрации успел предупредить Айки, и он метнулся в Рио-де-Жанейро.

Но нам думается, что Айки снарядился в путь, как только до него дошли вести о депортации семьи в Землю Ван-Димена. После мучительно долгого и опасного морского путешествия из Нью-Йорка в Рио-де-Жанейро, где в те дни заправлялись суда, курсирующие между Англией и Австралией, он дождался судна, идущего в Хобарт. Странное это было решение для скрывавшегося от правосудия преступника – добраться до Австралии и воссоединиться с осужденной на каторгу семьей. Позднее его прокомментировали даже в Южной Африке, где кейптаунская газета писала о «зове инстинкта», направившего Айки в Хобарт. А в то же время сиднейская газета «Монитор» расценила его поступок как из ряда вон выходящую глупость.

Для одного человека, по крайней мере, Исааково путешествие оказалось более чем огорчительным. 15 февраля 1829 года, едва сойдя на твердую землю, доктор Вильям Генри Браун, назначенный капелланом (священником) колонии на следующие сорок лет, поспешил к полковнику Артуру, заместителю генерал-губернатора Земли Ван-Димена, с горькой жалобой, которую тот пересказал в своем письме епископу Лондона:

Но как ни кипятился полковник Артур, он был бессилен принять легальные меры: в те дни еще не существовало закона о выдаче преступников даже из собственных колоний, а Айки еще не нарушил законов Земли Ван-Димена. Генеральный прокурор колонии признался заместителю губернатора, что он не в силах придумать, на каком основании можно было бы немедленно санкционировать арест Исаака Соломона, но вот как только тот совершит преступление, то он, со своей стороны, всегда будет готов выписать ордер на арест, по которому преступника Айки можно будет законно взять под стражу и передать Англии. В частном письме помощнику министра по делам колоний Роберту Вильяму Хэй полковник Артур писал:

Пока полковник Артур ждал ответа, Айки находился на свободе. Какое-то время он продолжал выдавать себя за мистера Сломана, хотя в Хобарте его узнавали на улице и приветствовали возгласами: «Привет, старина Айки. Черт меня побери, но я рад тебя видеть… Ты всегда был везучим, Айки. Не будь тебя, не бывать и мне на этом острове…» Исаак, как и старшие его сыновья, снял жилье у полицейского Ньюмана. Он привез с собой деньги и тут же купил магазин на той же улицы, где вели торговлю сыновья. Словом, поначалу все шло ладно. Но вскоре, как и следует ожидать, между двумя семьями, живущими под одной крышей, начались все возраставшие по накалу ссоры. Они привлекли внимание властей, которые только и ждали минуты, чтобы начать с Айки законную войну. Ее первой жертвой пала Анн.

Официальное расследование выявило, что в семье Ньюманов никто не относился к Анн как приписанной прислуге и что сам констебль Ньюман не доложил по начальству, что в его доме поселился пресловутый Айки Соломон. По всей вероятности, семейство Соломонов платило Ньюманам больше, чем за кров и стол, и констебль Ньюман, опасаясь осуждений и порицаний, попросту заявил, что с появлением мужа и сыновей поведение Анн изменилось. И по-видимому, чтобы снискать полное доверие, он также сообщил, что Айки собирался при первой возможности увезти жену из колонии, а если Анн пошлют работать на женскую факторию (комбинация работного дома и тюрьмы), то он прибегнет к помощи влиятельных особ, чтобы ее оттуда вызволить.

Донос, как и следовало ожидать, немедленно вызвал неотвратимую реакцию. Приказом секретаря колонии Анн отправили на женскую факторию с припиской: в будущем не назначать ее прислугой ни в один из домов колонии. Полковник Артур высказал некоторые сомнения по поводу столь скоропалительно принятых мер, опасаясь, что это может нанести ущерб более серьезному делу, которое он начал шить против Айки. Но не возражал, и Анн отправили на ужасный женский завод, где каторжанки чесали шерсть и негласно обслуживали нужды младших военных чинов колонии.

Семья Соломонов не сидела сложа руки. Сын Джон написал письмо секретарю колонии, возложив всю вину на Ньюманов. В письме описывалось, какой «счастливой была его мать, состоя в услужении у миссис Ньюман, которая относилась к ней как к сестре, а не служанке», а также «в каких приятельских отношениях он и брат его были с мистером Ньюманом, пока последний не обратился к ним за “денежным вспомоществованием”». Может быть, Ньюман таким образом обставлял вымогательство. Соломоны дали в долг Ньюману двадцать пять фунтов стерлингов, но, когда последний попросил еще, они ему отказали. В ответ на это мистер Ньюман представил им непомерный счет за постой, что повлекло за собой жаркие споры и ссору, в результате которой миссис Ньюман побила и выгнала из дому Анн Соломон. Письмо заканчивалось просьбой приписать мать к нему, потому что это даст ему возможность присматривать не только за одной сестренкой (кстати, ее тоже звали Анн), но забрать из приюта троих младших детей, чья судьба оказывалась более чем плачевной.

Проходили неделя за неделей, и ничего не происходило, хотя Джона и Анн (сестру) вызывали на официальную беседу. Наконец, Айки Соломон, отбросив всякую предосторожность, сам написал губернатору провинции, что, находясь в Америке, узнал о плачевном положении жены и, бросив все, немедленно отправился в Хобарт, «исключительно из тех естественных чувств любви и привязанности, которые, как он полагает, нет необходимости объяснять его превосходительству».

Айки обвинял Ньюманов в постоянном вымогательстве денег и финальном скандале, в результате которого его жена угодила на женскую факторию, «эту Богом забытую обитель, к отчаянию и горечи пишущего эти строки». Далее он писал, что ему уже пятьдесят, что он покрыл расстояние в тридцать тысяч миль с единственным намерением поселиться здесь и провести остаток дней своих на груди у жены и семьи. Он просил, чтобы его «любимую жену» приписали к нему, и уверял, что в доказательство своих добропорядочных намерений он готов взять гарантийное обязательство. Он сообщал, что владеет недвижимостью, приобретенной за четыреста фунтов стерлингов на правах аренды и что хочет обосноваться в городе Хобарте.

Ответ полковника Артура был краток: «Цели правосудия окажутся полностью аннулированы, если каторжанка, сразу же после принудительной транспортировки в колонию, будет передана собственному мужу». Но очень скоро на цели правосудия посмотрели сквозь пальцы. В начале марта 1829 года миссис Анн Соломон была освобождена под залог в три тысячи фунтов стерлингов. K тысяче шестистам фунтов стерлингов, внесенных Айки с сыновьями, семеро друзей добавили по двести фунтов стерлингов каждый. Пятеро из них были трактирщиками и наверняка приятелями сына Джона, среди них оказались и два еврея: Бенджамин Волфорд – сын одного из первых каторжан, поселившегося после освобождения в Земле Ван-Димена, и Джон Пасо Фокнер – сын каторжника.

После освобождения Анн Айки, наверное, надеялся, что рука правосудия не потянется за ним за тысячи миль от Лондона. Но в то время как он, по словам сиднейской газеты «Монитор», «благоустроился в Хобарте с женою и забрал из приюта малолетних детей», в Землю Ван-Димена уже шло Исааково досье и сопроводительное письмо замгоссекретаря Твисса, замгубернатора полковнику Артуру, где черным по белому было написано: «Государственный секретарь сэр Джордж Муррей предписывает Вам принять незамедлительные меры для задержания преступника».

Исполнение было быстрым и драматичным. Как сообщили газеты Хобарта и Сиднея, «5 ноября, примерно в два часа пополудни два констебля, переодевшись скваттерами (местными жителями), зашли в табачную лавку. Спросили у приказчика, где хозяин – пожилой джентльмен, с которым они привыкли иметь дело. Айки поднялся из-за прилавка: “Я к вашим услугам”. Тут же один из вошедших схватил его со словами: “Тебя-то нам и надо!” Айки сделался белым, как сама смерть. “Да помогут мне небеса… конченый я человек… конченый…” Он сделал рывок к прилавку, где лежал перочинный нож. Надо полагать, он собирался покончить с собой, но констебли проворно скрутили арестованному руки, на шум в лавку ворвалось четверо солдат со штыками и пистолетами наготове. Перочинный нож у арестованного отобрали, надели на него наручники и доставили в полицейский магистрат колонии. После короткого допроса, подтвердившего, что арестованный является Исааком Соломоном, его заключили в тюрьму, а во избежание побега заковали в железо».

За арестом Айки Соломона немедленно последовала конфискация недвижимости – дома и табачной лавки. Жену его вернули в заключение, правда, на этот раз она получила наряд на хлопковую фабрику, где нравы были чуть лучше, чем в женской фактории. Младших детей отправили в приют, разрешив еженедельные свидания с матерью, но старшим сыновьям строжайше запретили любое общение с нею.

Сыновья немедленно наняли лучшего в колонии адвоката Джозефа Тайс Геллибранта, который направил Верховному судье ходатайство о предоставлении арестованного в суд для рассмотрения законности его ареста. Если говорить о «законности», то арестовали Айки, не следуя букве закона: впопыхах, вместо ордера на арест английские власти послали заместителю губернатора депешу с приказом арестовать Исаака Соломона. По этому случаю местная газета «Колониальная жизнь» не приминула выразить колониальную обиду: «То ли наше отечественное правительство имеет весьма высокое мнение о своем праве контролировать судопроизводсво в колониях, то ли оно полагает, что в Земле Ван-Димена общественные учреждения ничего собой не представляют», но в целом выражала общую уверенность, что «легальная заминка не воспрепятствует депортации Айки в Англию: преступник он и есть преступник, будь он христианином или иудеем, простой деревенщиной или коронованной особой, иммигрантом или каторжником». Документы на арест были плохо составлены, и, опасаясь, что на этом основании суд может освободить Айки, полковник Артур (замгубернатора) поспешно собрал Исполнительный комитет колонии, который подготовил ордер на арест Исаака (Айки) Соломона. Верховный судья Сэр Джон Люи Педдер, взглянув на ордер, отозвался о нем как о «самом бессмысленном и бестолковом документе, который ему когда-либо приходилось держать в руках». Месяц ушел на каверзную переписку меж инстанциями.

Айки тем временем решил добиться расположения полковника Артура и 29 декабря 1829 года отправил ему письмо, предлагая себя в полицейские осведомители. Айки наверняка припомнил случай из своего недавнего прошлого: он донес на знакомого умельца подложных подписей на ценных бумагах и получил за это существенную благодарность от банка. Но полковник Артур перечеркнул письмо Айки словами «оставить без ответа».

Верховный судья сэр Д. Л. Педдер тем временем принял окончательное решение: освободить Исаака Соломона из-под ареста под личный залог в две тысячи фунтов стерлингов и коллективный залог на такую же сумму от четырех поручителей при условии, что при первой же возможности обвиняемый отбудет в Англию, где и предстанет перед судом. Но сумма залога оказалась непомерной, и Айки остался на галерах в ожидании депортации.

Местные газеты «Колониальное время» и «Тасманийское и Австрало-азиатское ревью» отозвались о происходящем с горькой иронией, а выходящая в Сиднее «Аустралиан» невесело заключила: «Есть ли у арестованного право на рассмотрение законности его ареста, нет ли у него такого права, все это не имеет значения в стране, где губернатору дана неограниченная власть».

В конце января, приняв все меры, чтобы правда не раскрылась раньше времени, Айки в сопровождении главного констебля колонии препроводили на борт «Принца регента», отплывающего в Англию. На следующее утро газета «Колониальное время» выразила сочувствие семье Соломонов.

«Принц регент» бросил якорь в Портсмуте 27 июня 1830 года, а 8 июля Айки предстал перед Центральным уголовным судом (Олд Бейли) в Лондоне. Ему предъявили обвинения в восьми правонарушениях, из которых пять были очень серьезными.

Суд над Айки Соломоном стал городской сенсацией, лондонская «Таймс» и «Морнинг пост» держали читателей в курсе событий. По их словам, в дни судебных заседаний все пути, ведущие к зданию суда, были забиты народом, стремящимся попасть внутрь, в толпах легко было распознать беспокойных «потомков патриархов», толкавшихся, чтоб хоть краем глаза увидеть подсудимого. В восемь часов утра в зал суда вошел сержант полиции, и вскоре ввели арестованного – «сорокапятилетнего дилера» Исаака Соломона, который выглядел много моложе своих лет. Слушание дела началось с опозданием, но шло в темпе. Обе стороны хорошо подготовились к процессу. На суд с разных концов Англии доставили шестьдесят лиц, готовых свидетельствовать против Айки, который со своей стороны нанял прекрасного адвоката мистера Филлипса. Выслушав обвинение, Айки высказал смиренную надежду, что правительство Его Королевского Величества войдет в его положение и склонится к тому, что дарует ему жизнь и воссоединит с семьей, проживавшей в Земле Ван-Димена.

В обвинениях недостатка не было, но предъявить их оказалось делом нелегким, прежде всего, потому, что существовал закон, запрещавший наказание за владение вещами, приобретенными по истечении трех месяцев со дня утраты их предыдущим владельцем. Казалось, судьба играет на руку Исааку, на первом слушании присяжные признали его невиновным по двум общим и пяти уголовным пунктам обвинения, но на последнем заседании суда 12 июля 1830 года обвинение во владении заведомо краденым было хорошо обосновано, и суд приговорил Айки к четырнадцати годам каторжных работ с транспортацией в Австралию. В ожидании подорожной Айки отсидел еще десять месяцев в Ньюгейтской тюрьме и после пятимесячного плавания был доставлен в кандалах в Хобарт (столицу Земли Ван-Димена) 1 ноября 1831 года.

В те дни существовало негласное правило: по прибытии в порт каждый заключенный должен был рассказать властям о своем преступлении и наказании и сообщить все подробности о родственниках в Англии и, если таковые были, в Австралии. Делалось это потому, что британские власти отправляли людей и их досье на разных судах; заключенные, как правило, прибывали раньше документов, и колониальные власти «определяли» их по местам – в тюрьмы, на фабричные работы или в домашнюю обслугу, исходя из рассказов самих каторжан. Не подозревая, что слова не сверить с документом, прибывшие, как правило, говорили правду. Но Айки свой рассказ несколько подсочинил, сказав, что его нынешний четырнадцатилетний срок за хранение краденого не первый, что двадцать лет назад он уже побывал в Австралии, правда, под именем Моисея Джозефа, приговоренного к четырнадцати годам каторжных работ, но за примерное поведение его через три года освободили, и он сумел вернуться в Англию.

Припомнился ли Исааку его первый суд и первый подельник Джоель Джозеф, которого в самом деле сослали на австралийскую каторгу в 1810 году, была ли это спонтанная импровизация на хорошо знакомую тему – трудно сказать. Но упирая на свое примерное поведение в прошлом, он наверняка надеялся получить послабление в настоящем и скорое прощение в будущем. Не сработало.

Ему дали пять лет каторжных работ. Полгода он провел в Ричмондской тюрьме, год в известной своими ужасами исправительной колонии в Порт-Артуре, несколько раз получал прибавку к сроку за «непотребный язык», за «неблаговидное поведение», за «злобные выпады против архитектора», был какое-то время надзирателем. Выкупил его с каторжных работ известный в Хобарте торговец и эмансипатор Иуда Соломон.

Айки получил досрочное освобождение с видом на жительство в небольшом городке Нью-Норфолк в двадцати пяти милях от Хобарта, где он тут же снял дом и с нетерпением ждал, что соберется вся семья. Но многое переменилось за семь лет. Старшие сыновья переехали в Сидней. Жена его в открытую сожительствовала с Джоржем Мадденом, досрочно освобожденным каторжником, ограбившим в свое время тотализатор в Англии. Поговаривали, что ему по карману вернуться в Англию, как только выдадут полное помилование. Пока же он заканчивал срок, служа констеблем. Старшая дочь Айки была влюблена в жильца, снимавшего комнату в доме Джоржа Маддена, и даже знаться с отцом не хотела. Младший сын Давид считал себя владельцем отцовского дома в Хобарте, который Айки купил в 1831 году. Пока отец был на каторжных работах, сын сдавал дом и сейчас не собирался ни отдавать, ни делиться с отцом доходом. И только самая младшая тринадцатилетняя Сара, казалось, в самом деле радовалась возвращению отца. Она все годы жила с отцом и в отцовском доме отпраздновала свою свадьбу.

Угрозами или посулами, но Исаак заполучил в Нью-Норфолке и жену, и дочерей, и сына. И тут же последовали скандалы. В архивах штата Тасмания (бывшая Земля Ван-Димена) хранятся все жалобы, доносы, разбирательства местных властей в не прекращавшихся семейных дрязгах. Жена неоднократно жаловалась в магистрат на пьянство и буйство мужа. Полицейский магистрат находил жалобы несостоятельными, указывая, что обе стороны ведут себя одинаково непристойно. В случае продолжения скандалов мужу и жене грозили тюрьмой. А районному констеблю вменяли надзирать за поведением супругов. Меры эти ни к чему не приводили. Жена называла Айки «зверюгой», «вонючим псом», сын – «бродягой, попрошайкой, мерзким негодяем». Айки добился, чтобы ворота женской фактории вновь захлопнулись за Анн в наказание за «плохое обращение с мужем и применение к нему непотребных эпитетов».

Как только мать оказалась в заключении, сын и дочь использовали все способы ее вызволить – писали прошения и подложные письма, добивались встреч с влиятельными лицами. Но, несмотря на все старания, Магистральный суд решил, что «временная изоляция должна благотворно сказаться на темпераменте госпожи Соломон».

В архиве Магистрального суда сохранились и показания соседей, уличавших миссис Соломон в адюльтере, и запись, сделанная со слов соседа, что «с мистером Соломоном поступают очень плохо», и прошения Айки переселить к нему жену и детей, и немногословная записка от сына Давида, требовавшего во избежание соответствующих мер немедленно переслать ему в Хобарт одежду, постельное белье, кровать, туалетный столик, обеденный стол и прочие личные вещи.

Зная, как долго Айки Соломон находился не на той стороне закона, остается только радоваться той симпатии, которую выражали ему и соседи, и суд. Судя по всему, он стал тихим. В полицейских отчетах отмечен единственный случай, когда Исаака сурово отчитали «за сквернословное поношение некоего Рубена Джозефа в присутствии ряда уважаемых дам, в чем он своевременно раскаялся и принес извинения».

В 1838 году Айки получил разрешение покинуть Нью-Норфолк. Он переехал в Хобарт, вновь приобрел табачную лавку, продолжал ссориться, съезжаться и разъезжаться с женой и детьми. Еще через два года он получил условное, а в 1844 году полное освобождение от каторги. В Хобарте Айки стал членом первой в городе еврейской конгрегации, ежегодно платил взносы и давал небольшие пожертвования. В анналах конгрегации сохранилась запись о том, что 27 января 1847 года двадцатипятилетняя Сара Соломон, проживавшая с отцом по адресу Ньютаун-роуд в Хобарте, вышла замуж за торговца мануфактурой Годфри Барнет Леви. Там же и последняя запись о том, что Ицхак бен Цви (подлинное имя Айки Соломона) скончался 3 сентября 1850 года и был похоронен на старом еврейском кладбище в Хобарте. Это была восьмая по счету еврейская могила на Земле Ван-Димена (ныне о. Тасмания). Администрация колонии выразила соболезнование и выдала единовременное вспомоществование вдове покойного владельца табачной лавки на Елизаветинской улице.