Рим

1960

РИМ-60

Комендант токийской Олимпийской деревни прибыл в Вечный город и начал осваиваться в римской Олимпийской деревне за месяц до того, как туда приехал его итальянский коллега.

А всего, не считая туристов, в Рим съехалось около 3 тысяч японских представителей — специалистов строительства и торговли, службы обеспечения порядка и городского транспорта, ветеринарии и организации соревнований. Как рассказывают, — прибыл даже специалист по изучению итальянской системы варки кофе «эспрессо». Все они, обвешанные кино- и фотоаппаратами, вооружённые блокнотами, ручками, словарями и справочниками, деловито ходили по городу, задолго до начала соревнований рассаживались на трибунах стадионов, проникали в раздевалки и служебные помещения и без конца фотографировали, записывали, снимали.

Всё это, в общем-то, не казалось странным. Четыре года пролетят незаметно, и в 1964 г. олимпийский огонь запылает в японской столице.

И хотя в Риме собрались представители более чем 80 стран, в Токио, по мнению президента МОК Э. Брэндеджа, ожидается ещё больше — около 100 делегаций. Вот японцы и готовятся: стараются не «потерять лица», организовать Игры не хуже, чем это сделали итальянцы. А это-то как раз и нелегко сделать.

Итальянцы не ударили лицом в грязь. Они справились с организацией сложнейшего спортивного мероприятия, каковым являются олимпийские игры. По словам одной французской газеты, они даже «переорганизовали» их, были слишком расточительны. И действительно. С первых шагов по древней римской земле чувствовалось, что город живёт Олимпиадой.

Пассажир, вышедший на площадь перед крупнейшим в Европе вокзалом Термини, прежде всего наталкивался на огромный транспарант, освещённый круглые сутки. Он бросался в глаза и днём, но вечером и ночью горел словно мощный маяк, освещающий дорогу усталому путнику. На транспаранте была изображена схема Рима с указанием основных спортивных центров — ЭУР, «Форо Италико», термы Каракаллы, базилика Масценция, Олимпийская деревня. А это были те конечные пункты, куда и направляли свои стопы все путники, прибывающие в Рим. Число их в общей сложности составило немногим менее четверти миллиона.

Естественно, что прежде всего путники всё же отправлялись в отель. Их в Риме множество, начиная с таких, как «Эксельсиор» или «Гранд-отель», появление в которых постояльца без галстука могло свалить в обморок портье, но в которых цена за номер валила с ног постояльцев, и кончая совсем скромными, где горячая вода шла, когда хотела, где для того, чтобы подняться в лифте, надо было опускать в щёлку монету и где не следовало выставлять на ночь ботинки, так как их могли украсть.

Хозяева делали всё, что могли, чтобы использовать Игры. Вставляли в номера лишние кровати и брали дополнительную плату, устанавливали обязательное питание-пансион, заведомо зная, что постояльцы всё равно не будут успевать пользоваться им, а оплачивать вынуждены и т.п.

Но и власти принимали меры. Переодетые иностранными спортсменами и туристами инспекторы заходили в отели под предлогом поисков свободных номеров и проверяли, не превышаются ли установленные пределы оплаты.

Многие туристы жили в кемпингах вокруг Рима, многие снимали частные комнаты, селились в палатках или в привезённых с собой трейлерах.

Но, в общем, приезжие туристы были, как правило, людьми не бедными. Судите сами.

Если б человек захотел приобрести билеты на самые лучшие места для всех соревнований Олимпиады, ему потребовалось бы заплатить около 200 тысяч лир (одна церемония открытия обошлась бы в 12 тысяч). Стоимость номера в лучшем отеле достигала 8 тысяч в день (а этих дней было пятнадцать). И наконец, такое, например, питание, какое было предоставлено спортсменам в Олимпийской деревне (т.е. отличное, но без вин и деликатесов), тоже обходилось тысяч в пять. Одним словом, поездка на Игры влетела бы в полмиллиона. Если же брать худшие места на стадионах, жить в захудалых отелях и скромно питаться, то эту цифру следует уменьшить раз в пять. Однако и это приблизительно двухмесячный заработок квалифицированного рабочего. Но вот обеспеченный местом в отеле, с пачкой билетов в кармане счастливый приезжий выходит на улицу. Он сияет не меньше, чем южное римское солнце, подогревавшее воздух до 30–35 градусов ежедневно.

И первое, с чем сталкивается приезжий, — это уличное движение. Вспоминается итальянский анекдот: поражённый быстротой и беспорядочной ездой итальянского шофёра, один англичанин спросил: «Какое же у вас, в конце концов, движение — левостороннее или правостороннее?» «Мы ездим ни справа, сэр, и ни слева, — ответил шофёр, — мы ездим в тени».

Действительно, машины мчались по узким и кривым римским улицам со сказочной ловкостью и с относительным уважением к правилам. Но мчались ли? Вернее было бы сказать: скакали, т.е. они мгновенно срывались с места, с огромной скоростью проносились десяток метров и надолго замирали в одной из бесчисленных пробок, которыми были накрепко забиты узкие горловины римских улиц.

Ко всему прочему, улицы с односторонним движением, тупики, переезды, повороты, места стоянок, запрещённые направления менялись не только ежедневно, но порой и по нескольку раз в день. И спокойно подъехавший утром к месту своей службы римлянин убеждался, к своему великому возмущению, что для проезда вечером обратно домой ему необходимо совершить крюк чуть ли не в десяток километров.

Для того чтобы доля сия миновала участников Игр, их автобусам предшествовал мотоциклист. С треском и сиреной он нёсся впереди автобусов, расчищая дорогу. Впрочем, помогало это мало: через пробки всё равно было трудно пробиться. Зато выглядело очень торжественно.

В стремительном потоке итальянских машин, словно льдины в ледоход, болтались машины приезжих, поворачивая куда не надо, застревая на перекрёстках, останавливая движение, вызывая крики и шум. Безжалостно штрафовавшие «своих», римские полицейские долго топтались и горячо жестикулировали около иностранных автомобилей, в сотый раз объясняя приезжим, не понимавшим языка, в чём состоит их нарушение и чего они не должны делать. Внимательно прослушав нравоучение и ничего не поняв, приезжие оправдывались и извинялись на своём языке, обещая не повторять, после чего опять нарушали правила на следующем же перекрёстке.

Кесарево — кесарю. Оставим проезжую часть улицы автомобилистам и вольёмся в не менее шумный, подвижный и пёстрый поток пешеходов. В этой яркой толпе можно было встретить самых разных людей. Вот идёт группа высоких негров из Ганы. Они с любопытством озираются по сторонам, и чувствуется, что это их первый визит в большой европейский город. А вот идут в сложнейших тюрбанах, с холёными бородами, заправленными в тонкие парикмахерские сеточки, индийские спортсмены.

Кого только не увидишь в эти дни на улицах итальянской столицы, на какие только одежды не насмотришься! Вот бегут итальянские девушки, славные, милые девушки — машинистки, продавщицы, официантки, секретарши, — стройные, большеглазые, черноволосые, в коротеньких юбочках, из-под которых видны их загорелые ножки, стучащие каблуками, несущие своих обладательниц в конторы и магазины, фирмы и учреждения, где надо весь день печатать на машинке или улыбаться покупателям, когда так весело и интересно на стадионах.

Вот элегантные господа в галстуках и перчатках, несмотря на жару; дамы, движущиеся по улицам лишь поперёк — от машины к отелю, ресторану и обратно. А вот бесшабашные туристы. Они в коротких шортах — и мужчины и женщины, в тёмных очках, с мешками в руках, с запылёнными сандалиями на ногах.

Идут юноши и девушки с эмблемами на рукавах: это французские школьники, которым организовали экскурсию на Игры. Они смеются и шутят, толкаются и кричат.

А эти туристы — серьёзные. Они — в толстых ботинках, фетровых шляпах и обвешаны фотоаппаратами. У каждого храма, у каждых развалин они останавливаются и, шевеля губами, перелистывают толстые путеводители. Они не видят храмы, а видят лишь страницы путеводителей. Но они были возле достопримечательности, «отметились» и со спокойной совестью могут двигаться дальше.

Ну и, конечно, монахи и священники. Высокие, атлетически сложённые, низкие и пузатые, молодые и старые, розовощёкие и бородатые, с тонзурами и кудрями, в чёрных башмаках и почти босые, подпоясанные верёвками, чётками, шнурами, шёлковыми лентами, в рясах чёрных и белых, красных и коричневых, с физиономиями постными и лоснящимися, суровые и подмигивающие девушкам — они, словно тёмные ядрышки в светлой крупе уличной толпы, неизбежны и беспрестанны…

Многочисленны и полицейские. Высоченные национальные гвардейцы в треуголках и с саблями; карабинеры в фуражках с блестящими козырьками; регулировщики в белых одеждах, чтоб на них не наехали ночью лихие итальянские шофёры; просто полицейские в серых куртках, некоторые с изображением французского, английского или немецкого флага (в зависимости от языка, которым они владеют помимо родного). Толпа беспрерывно движется вдоль узких тротуаров, мимо слепых римских домов.

Дома слепы. Весь город в эти жаркие дни опустил на свои окна веки-жалюзи, плотно прикрыл частыми зелёными, красными, жёлтыми сверкающими или облезлыми планками внутренность квартир от негостеприимного солнца. В Риме нет домов, кроме домов самых бедных, где бы не было этих деревянных занавесей. Но это — только в верхних жилых этажах. Нижние сверкают витринами магазинов — обувных и галантерейных, кондитерских и парфюмерных, продовольственных и цветочных. Всё украшено олимпийскими эмблемами.

Римская волчица — на косынках, туфлях, галстуках, волчицы из цветов, крема, сахара…

Хозяева фирм не хуже Ромула и Рема сосут олимпийскую волчицу.

Реклама бешеная: в воздухе летает самолёт, волокущий за собой рекламу конфет «Перуджина»; фирма «Филипс» бесплатно выделила в пользование обитателей Олимпийской деревни сотни телевизоров и радиоприёмников; «Жилет» одарила спортсменов бритвами, «Паркер» — ручками, «Нестле» — кофе. Густой поток бритвенных и зубных паст, мыла и одеколонов, сумочек и шоколадок обрушился на спортсменов.

Крупнейшая итальянская страховая компания бесплатно застраховала всех участников Игр на миллион лир каждого (и выплатила семье датского гонщика Енсена, погибшего после гонки от солнечного удара или допинга, его миллион), а Банко Национале дель Лаворо выпустило колоссальное количество справочников, проспектов, путеводителей и альбомов.

Рекламой занимались даже японцы: они наводнили деревню веерами с надписью «Олимпийские игры 1964 г. Токио».

На виа Венето, самой фешенебельной улице города, чья развращённая, пустая жизнь с такой обличающей силой показана в «Сладкой жизни» режиссёра Федерико Феллини, за столиками дорогих кафе сидели модницы и миллионеры, кинозвёзды и титулованные особы. Их жизнь по-прежнему проходила в приёмах и оргиях, а дань олимпийским боям выражалась в платиновых с бриллиантами украшениях с изображением волчицы на смокингах и бальных платьях.

А где-то на римской окраине, на пути к аэродрому Чампино, знакомые коричнево-жёлтые громадные плакаты с изображением древнеримской колонны и волчицы, сотнями установленные вдоль дороги, долженствовали скрыть от проезжающих по шоссе лачуги бедняков, где людей интересовали не Игры, а поиски дневного куска хлеба…

По вечерам, когда лачуги погружались во мглу, виа Венето, виа Национале и другие центральные улицы и площади заливались огнём реклам, кино и ресторанов, а древние римские развалины приобретали волшебный вид, подсвеченные оранжевым, зелёным, белым светом. Гигантский овал Колизея начинал светиться красноватым огнём и походил на какой-то сказочный ажурный пирог, когда погашены свечи и лишь пунш пылает вокруг ароматным коричневым пламенем.

Глядя на этого почти двухтысячелетнего старца, вспоминаешь пророчество Св. Беда Почитаемого: «Пока будет стоять Колизей — будет стоять и Рим, когда падёт Колизей — Рим тоже падёт, но, когда Рим падёт, он увлечёт в своём падении весь мир».

Мрачное предсказание… И вдруг торжественная тишина нарушается весёлыми песнями, звуками музыкальных инструментов: юноши и девушки, загорелые, растрёпанные, в шортах и сандалиях, со спортивными эмблемами на куртках, весело поют и играют, смеются и шутят, бродя по вечернему Риму.

И становится ясным, что когда-нибудь, быть может, и падёт Колизей, но весь мир не последует за ним, что всегда будут звучать в этом мире песни и юный смех молодых, сильных, ловких и красивых людей.

Недалеко от Колизея возвышаются гигантские своды базилики Масценция, где проходили состязания по борьбе. Надо сказать, что идея организаторов Олимпиады провести некоторые соревнования в обстановке древнеримской старины была остроумна. Могучие тела борцов на фоне древних стен базилики, гибкие прекрасные тела гимнасток в окружении величественных терм Каракаллы, марафонский победитель, финиширующий у арки Константина, — всё это придавало какой-то неповторимый, своеобразный характер состязаниям, протягивало невидимую, но ощутимую нить от атлетических ристалищ древности к современным спортивным схваткам.

…Итак, ночной Рим. Приезжий прошёл мимо Колизея, мимо базилики Масценция. Вот и Форум. Серо-белый днём, такой знакомый по тысячам фотографий и открыток, он ночью чарует по-особому. Будто таинственные ночные цветы, горят зелёные и красные лампочки на трибунах этого странного, единственного в своём роде театра, показывающего всегда один и тот же спектакль без действующих лиц, без сюжета, где актёры — это музыка и огни. Представление «Звук и свет» — чудесный танец огней и мелодий, и мало было олимпийцев, не посвятивших ему свободного вечера.

Но вот гаснут огни улиц и площадей. Замирает вечерний поток машин, с грохотом опускают жалюзи самые поздние кафе и траттории. Триста пятьдесят специальных ночных уборщиков олимпийских сооружений выходят на работу.

Рим засыпает. Засыпает, чтобы ранним утром, залитый солнцем, умытый голубым безоблачным небом, вновь проснуться, наполниться шумом машин, звонками трамваев, криками газетчиков, шелестом спешащей на работу толпы. Просыпается Рим. Просыпается и Олимпийская деревня.

Сменяется у входов неусыпная стража. Развеваются на ветру флаги стран-участниц. Грузовики один за другим въезжают за шлагбаумы, привозя запасы для олимпийских ресторанов. Маленький четырнадцатилетний римлянин Джулио выходит на свой пост. Шестьдесят часов провёл он у ворот деревни и собрал 2786 автографов. И чьих только здесь не было! И В. Куца, и Ю. Власова, и Л. Латыниной, и Дж. Оуэнса, и В. Рудольф, и А. Хари…

Первыми в деревне просыпаются марафонцы. Все ещё спят, а они уже бегут свои бесчисленные круги по асфальтированным дорожкам, нахлобучив на головы белые шапочки, которые являются неотъемлемым признаком всех марафонцев и ходоков в мире.

Затем к сим ранним птахам присоединяются японские боксёры. Шумно выдыхая воздух, они носятся перед своими домиками, азартно поражая воображаемых противников. Как известно, с настоящими противниками получилось не так удачно: японцы на Играх завоевали одну бронзовую медаль. Один за другим выходят на зарядку спортсмены. Вот наши борцы побежали на зелёное поле, и начался напряжённый футбольный матч между командами «вольников» и «классиков». Со счётом 3:0 выигрывают «вольники». К сожалению, сильней они оказались лишь на футбольном поле. На борцовском ковре наши «вольники»… Ах, не хочется вспоминать!

Выходят баскетболисты. Выходят бегуны. Мало считаясь с правилами деревни, Х. Эллиот мчится по ухоженным газонам. За ним устремляется разъярённый садовник, и будущему олимпийскому чемпиону с трудом удаётся спастись бегством. «Мировой он рекордсмен или нет, — в азарте кричит садовник, — я всё равно догоню его!» (Не потому ли так быстро бежал Эллиот на олимпийском стадионе?)

Последними выходят штангисты. Им некуда спешить: у них основные битвы начинаются по вечерам и заканчиваются чуть ли не под утро.

Цепочка спортсменов тянется к столовым. Олимпийская деревня приступает к трудовому дню.

Удивительно пёстро её население. Здесь можно встретить людей всех цветов кожи. Чёрные, словно ночь, представители африканских государств; темнокожие индийцы, жёлтые японцы; шведы-альбиносы; гигантская американская метательница негритянка Эрлин Браун и её тонкая, как тростинка, соотечественница Вильма Рудольф; самый высокий человек в деревне Янис Круминьш и «железный коротышка» Чарлз Винчи. А такое сборище спортивных знаменитостей всех поколений вряд ли где можно было когда-либо встретить. Уж не говоря о нынешних чемпионах, собрались сюда Э. Затопек и В. Куц, Р. Баннистер и Г. Хегг, Дж. Оуэнс и Л. Беккали, М. Уайтфильд и Х. Мак-Кинли, Х. Фютерер и Х. Абрахамс.

А как ярко выглядели спортсмены в своих одеждах! Здесь были тренировочные костюмы, майки, трусики, шорты, народные костюмы, головные уборы всех цветов и форм, фасонов и тканей. Зелёно-жёлтые — бразильцев, клетчатые — канадцев, тёмно-синие — американцев, красные — турок. Тюрбаны, шляпы, кепки, береты, чалмы. Бесконечное разнообразие нагрудных знаков, надписей, эмблем, гербов и значков.

Олимпийская деревня была крепостью, которую охраняли, по выражению одной американской газеты, тщательней, чем итальянский золотой запас. Действительно, полицейские — конные и пешие — возвышались вдоль ограды, у ворот, у главного входа, внутри, на перекрёстках в самой деревне. Контролёры, люди безжалостные и непоколебимые, как сама судьба, стояли у калиток и тщательно сверяли фотографии на пропусках с физиономиями предъявителей этих пропусков. И не дай бог, если кто-либо отпустил усы или сменил причёску — следовала тщательная проверка.

Особенно тяжело приходилось журналистам. Им больше чем кому-либо необходимо было проникнуть на обетованную землю Олимпийской деревни. И усилия, которые они применяли для этого, должны занять достойное место в анналах истории гениальных изобретений и человеческой предприимчивости.

Так, фотокорреспонденты «Пари-матч», нацепив форменные робы доставщиков кока-колы и запрятав в ящики с напитком аппараты и блицы, сумели обмануть бдительную стражу. Один французский журналист заявил, что он член олимпийской волейбольной команды, но забыл своё удостоверение — пусть посмотрят в списках. Контролёры долго листали их и в конце концов пропустили журналиста, решив, что сами потеряли нужный список.

Ежедневное утреннее взвешивание борцов происходило в помещении школы, находившейся на территории деревни. Сгонщикам же веса приходилось порой срочно бегать в баню, стоявшую за оградой, и снова возвращаться на взвешивание. Изучив эти детали, один турецкий журналист переодевался в тренировочный костюм, одолженный им у своих соотечественников, накручивал на голову полотенце и, взяв старт у бани, сломя голову проносился мимо контролёров, провожавших его сочувственным взглядом: бедняга опаздывает на взвешивание!

Попав же в деревню, журналисты уже не знали ни отдыха, ни покоя. Они разыскивали предполагаемых чемпионов, тренеров, руководителей делегаций. Они охотились за поваром нашей делегации Володей, они спрашивали, где можно найти слесарей, сваривавших для Круминьша специальную кровать. Они гонялись за Биллом Нидером, обижаясь, что он не может сообщить им с точностью до сантиметра, на сколько он толкнёт ядро, и поражались, что Юрий Власов не только не напоминает мастодонта, но имеет красивую фигуру и беседует с ними без переводчика. Они снимали, фотографировали, записывали без конца и без края.

И всю ночь стучали телетайпы, разнося во все концы света всё новые сенсации. Впрочем, не только сенсации. Надо отдать газетам справедливость, они в основном подробно и объективно освещали ход игр, а вместе с радио и отлично работавшим итальянским телевидением расширили трибуны олимпийских стадионов для десятков миллионов человек из всех стран земного шара.

Рабочий день борцов начинался рано.

Взвесившись и торопливо позавтракав, участники олимпийского турнира по борьбе рассаживались в автобусы и отправлялись к месту соревнований. Утром путь длился недолго, но по вечерам, чтобы вовремя добраться до цели, приходилось пользоваться услугами мотоциклиста-полицейского, который с шумом и треском мчался впереди каравана автобусов.

Итак, покрутив и попетляв по узким улицам итальянской столицы, автобусы прибывали наконец к цели.

Участники высаживались и, придавленные беспощадной даже в 10 часов утра римской жарой, медленно тащились к воротам базилики, волоча свои спортивные мешки.

Базилика Масценция находится в самом многолюдном и популярном месте Вечного города. С одной стороны её возвышается Колизей, у подножия которого как раз и останавливались автобусы, с другой — дремлет тысячелетним сном древний Форум.

Бессчётные туристские полчища бродили здесь от развалин к развалинам, увешанные фотоаппаратами, изнемогающие от жары и впечатлений, сжимая в ослабевших руках карандаши и блокноты. Во главе этих кочующих отрядов, бодрые и свежие, словно лучи солнца были не властны над ними, всегда улыбающиеся, всегда громогласные, двигались гиды, оглашая воздух призывными кличами на всех существующих языках.

Убогие, плохо одетые старички, словно тени, скользили меж групп туристов, пытаясь продать открытки с видами Рима, дешёвые сувениры, справочники, путеводители.

Бродячие фотографы с молниеносной быстротой и сверхъестественной проницательностью выхватывали в толпе влюблённые парочки и любителей запечатлеть себя в веках, щёлкали затворами фотоаппаратов и вручали несколько растерянным клиентам свои адреса.

Но борцы не обращали внимания на всю эту будничную туристскую суету. Они спешили углубиться под прохладные своды базилики, с ужасом думая о том, что в иные дни температура поверхности матов, на которых им предстояло бороться, достигает +52° по Цельсию! Хотя маты эти располагались под сводами, но солнце проникало и туда. И уж конечно, погибали от жары зрители. Древняя восемнадцативековая базилика, некогда служившая пристанищем судебным учреждениям античного Рима, была словно разрезана пополам. Одна половина, представлявшая три гигантских помещения, покрытых сводами, была замкнута с задней стороны стеной. Другая её стена исчезла вместе с остальной частью сооружения, и на их месте были сделаны места для зрителей.

Таким образом, три помоста, на которых шла борьба, располагались под тремя сводами. Трибуны же были снаружи. По утрам по ним нещадно прогуливались солнечные лучи, порой забиравшиеся под своды, накалявшие, как говорилось выше, ковры.

Что касается зрителей, то нам таких ещё не доводилось видеть. Трибуны напоминали пляж: люди сидели в одних трусах, прикрывались зонтами, полотенцами, соломенными шляпами, обмахивались веерами. Иногда повязывали на голову брюки или жакеты. Рядом с ними стояли корзинки с термосами, были разбросаны в великом множестве бутылки минеральной воды. Воду не только пили, ею и обильно обливались.

Впрочем, зрителей по утрам бывало мало. Вообще затея проводить соревнования утром была неудачной. А потому, вместо того чтобы длиться с 10 утра до часу дня, соревнования еле дотягивали до 11. Отбыв номер, участники и организаторы, облегчённо вздыхая, отправлялись на отдых, чтоб вновь встретиться в 8 вечера.

И вот тогда всё менялось.

Дивны были эти римские вечера. Неведомо куда исчезала жара. Лёгкий свежий ветерок проносился над городом, забираясь под своды древней базилики, обвевая ещё не оправившихся от дневного зноя зрителей, прохладной метлой прометая остывающие маты.

Южная ночь спускалась мгновенно. Она наваливалась на город быстро и бесшумно, словно тяжёлое бархатное покрывало.

И в ответ город так же быстро озарялся светом. Заливались неоном улицы, вспыхивали огнями рестораны и кафе; начинали светиться таинственным коричневым, зелёным, оранжевым светом тысячелетние развалины храмов и ристалищ; улицы превращались в сплошное мерцание красных и белых автомобильных огоньков.

Загоралась и базилика Масценция. Ослепительный свет десятков могучих рефлекторов, подвешенных под утопавшими во мраке где-то наверху гигантскими сводами, выхватывал из окружающей полумглы помосты с борцовскими матами, и в этом свете даже с самых дальних рядов были чётко различимы яркие трико борцов, их напряжённые лица, каждый напруженный мускул мощных тел.

Когда наступала ночь, базилика приобретала сказочный, чудесный вид. На обломках колонн, помнивших ещё шествия победных римских легионов, деловито застыли телевизионные камеры и треноги киноаппаратов. Под сводами, слышавшими, быть может, страстные речи Цицерона, протянулись электрические провода и резиновые шланги теле- и радиоканалов. Вечные южные звёзды, освещавшие своим голубоватым светом неторопливых патрициев, шествовавших здесь века назад в пурпурных тогах и бесшумных сандалиях, теперь освещали суетливых репортёров, стучавших на машинках, кричавших в телефонные трубки и без конца выпускавших к этим звёздам клубы табачного дыма.

Итальянские организаторы проявили и воображение и вкус, проведя некоторые из спортивных соревнований на фоне своих прекрасных древних сооружений.

Приятно первым финишировать в марафонском беге, вдвойне приятно сделать это под знаменитой аркой Константина.

Славно получить золотую медаль за победу в борьбе — виде спорта ещё более древнем, чем Рим, но вдвойне славно взойти на пьедестал почёта, возвышающийся среди величественных развалин, помнивших ещё битвы гладиаторов…

Да, вечерние соревнования сильно отличались от утренних. Трибуны были переполнены. Контролёры удваивали бдительность, чтобы не пропустить вездесущих журналистов к местам борьбы. Впрочем, ничего в этом смысле не помогало. Как ни старались контролёры, но через час после начала все гигантские камни, валявшиеся под сводами, все скамьи, все уступы в многометровых стенах были заполнены свободными участниками, пришедшими поболеть за товарищей, фотокорреспондентами, репортёрами и наиболее ловкими итальянскими любителями борьбы, которым никакой контроль не мог помешать проникнуть в заветное пространство. Затаив дыхание, они жадно следили за борьбой.

Итак, борьба происходила на трёх коврах. Это было впервые, обычно ограничивались двумя, но на сей раз число участников достигло беспрецедентной цифры. Соревнования пришлось проводить с перерывами десять дней: пять дней по классической и пять дней по вольной борьбе.

Всё это, разумеется, значительно усложняло дело. Требовалось больше судей, членов жюри, обслуживающего персонала. Трудно было и зрителям сразу уследить за тремя парами борцов, а журналистам и радиокомментаторам приходилось описывать одновременно три схватки. А подчас, в особенности в последние дни, все три поединка бывали равно интересными.

Но другого выхода не было, и с этим следовало мириться.

Во всяком случае, итальянцы постарались организовать всё как можно лучше. Они за свой счёт одели всех судей в красивые серые костюмы, снабдив их галстуками, поясами, рубашками, где красовалось изображение неизменной в те олимпийские дни волчицы. Они направили для обслуживания борцовского турнира внушительный отряд девушек — студенток Римского института физического воспитания. Девушки, одетые в кокетливые и элегантные костюмы, бегали взад-вперёд между помостами, собирая судейские записки, разнося бюллетени, доставляя информацию для прессы, проводя гостей и журналистов на отведённые им места, а в свободное время весело щебетали, поедая бутерброды, рассевшись рядком на спинках скамеек, словно птички на телеграфных проводах.

Итальянские зрители на соревнованиях по борьбе были доброжелательными и объективными. Может быть, это объяснялось тем, что они не были такими уж великими специалистами в этом виде спорта или тем, что особенно не рассчитывали здесь на успехи своих спортсменов, а кто победит из иностранцев, им было безразлично, но они были объективны.

Рим — не Стамбул и не Тегеран, где зрители органически не представляют себе, как может выиграть кто-нибудь, кроме их соотечественников.

Но если зрители были для нас новыми, то из участников многие были старыми знакомыми. Ну, прежде всего турки.

Вот Х. Акбас, с его искалеченной ногой, старый волк, хитрый, опытный, но… старый. Рим был для него, наверное, последней ареной. Он проиграл, отошёл на второй план. А для таких борцов отойти на второй план — это значит, что пробил час уходить на покой. Другие турецкие «старики» ещё могучи. М. Дагистанлы, И. Атли, И. Оган, Х. Каплан… Каплан ещё силён. Вот он выходит чуть сутулясь, морщины избороздили лоб, сильные руки напряжены. Каплан на этих соревнованиях получил серебряную медаль, а было время, когда сутулость была меньше, не замечались морщины, а медали сверкали золотом.

Пора уступать место молодым. Пора. Таким, как В. Дитрих. Великолепен этот широкоплечий, белокурый, всегда улыбающийся немец. Впервые увидев его в Мельбурне, мы уж тогда поняли: этот далеко пойдёт. Он и пошёл: золотая медаль в вольной, серебряная в классической — вот его римские итоги.

Есть в нём что-то особенно приятное. Это его увлечённость борьбой. Кажется, главное для него — не цель победить, не очки и медали, а упоение самой схваткой, радость борьбы, накал единоборства.

Особо хочется сказать об американцах. На следующий же день после нашего прибытия они пришли к нам, пришли пожать руку своим советским товарищам. Это добрые, хорошие ребята. Они сами говорят, что многому от нас научились. И, скажем честно, хорошо научились.

Причина их успеха в том, что они борются от первой до последней секунды схватки. Даже если у них преимущество в несколько очков, они на последней минуте проводят рискованный приём — лишь бы заработать ещё очко.

Римский турнир с очевидностью показал не новую истину — на ковре надо бороться, а не проводить время, бороться смело, с желанием победить.

А у кого не хватает воли к победе и смелости, тем лучше потесниться, уступить место своим молодым товарищам. Это следует понять не только борцам, но и иным тренерам.

Приятно было, например, смотреть на О. Караваева. Или на А. Коридзе. Смелые, настойчивые, волевые, уверенные, они буквально расчищали себе дорогу к пьедесталу почёта и заняли на нём верхнее место.

Им не страшны были ни соперники, ни, как ни грустно об этом говорить, судьи, а против Коридзе оказался бессильным даже целый заговор, состряпанный кое-кем из руководства Международной федерации борьбы.

Или Иван Богдан. Это образец спортсмена. Прямой, честный, умный — умный, а не хитрый, — действительный герой Олимпийских игр. Да ещё красивый парень. Каждый раз, когда он выходил на ковёр, на него было приятно смотреть, а его матч с Дитрихом был, наверное, самым «эстетическим», да позволено будет так выразиться, матчем этого турнира.

Обидно, конечно, за В. Балавадзе, нашего «профессора» борьбы. Ну что ж, его время прошло, пора уступить дорогу молодым; может быть, это следовало даже сделать уже здесь, в Риме.

Обидно за Г. Картозию. Впрочем, Картозия настолько прочно вошёл в историю борьбы, что ему уходить не обидно. Да ещё неизвестно, пора ли ему уходить. В перерывах между встречами к нему подошёл президент Международной федерации Роже Кулон.

— Я бы хотел, — сказал Картозия, — стать теперь судьёй. Пора, наверное.

— Что ж, — ответил Кулон, — можно только приветствовать, когда судьёй становится бывший прославленный чемпион. Ему лучше чем кому-либо ведома цена судейской несправедливости, и он её не допустит.

— Ну вот, — с грустью заметил Картозия, — на будущий год, на первенстве мира в Токио, буду судьёй…

Кулон улыбнулся и похлопал советского борца по плечу.

— На будущий год в Токио вы будете ещё не судьёй, а чемпионом!

Мы с радостью присоединяемся к этому высказыванию.

Кстати, о судействе. Были, конечно, и в Риме «эпизоды», но, в общем, особенно жаловаться на судейство не приходится.

Но один «эпизод» был даже не печален, а смешон. Очень смешон.

Американцы привезли с собой какого-то высокого старика. С трудом и не без помощи других, более опытных, своих товарищей он прошёл судейский семинар и даже трудился в качестве бокового судьи на соревнованиях. Правда, рядом с ним всегда стоял кто-нибудь из американских судей и довольно громко ему подсказывал.

И вдруг однажды случилось так, что надо было срочно заменить арбитра на ковре. Председатель жюри в суматохе назначил этого американца. Как тот ни пытался сбежать, пришлось взять свисток и выйти на ковёр.

И вот началось зрелище, которого нам ещё не доводилось видеть ни на одном борцовском соревновании за многие годы.

Растерянный американец метался по ковру, толкал борцов, что-то бормотал себе под нос, свистел так, что лопались барабанные перепонки, а потом изгрыз свисток зубами и его перестали слышать. Когда борцы встали в партер, он начал бродить между ними, мешая своими неуклюжими ногами, наступая им на руки, беспрестанно что-то выкрикивая.

Все окружающие — участники, судьи, секундометристы, врачи, журналисты, зрители и даже сами борющиеся — громко подсказывали ему, что надо делать, но, когда после первых шести минут он вывел борцов на середину ковра и взял их за руки, готовясь объявить победителя, боковые судьи покинули свои места, отказываясь судить. Пришлось заменить американца другим арбитром — случай беспрецедентный в истории борцовских соревнований.

Такие эпизоды бывали. Но редко. В общем, всё шло мирно и хорошо под сводами древней базилики.

К полуночи состязания подходили к концу. Публика постепенно расходилась. Гасли огни сначала на одном ковре, потом на другом. Наконец заканчивались состязания на третьем.

Борцы уходили в свои фанерные домики, построенные в одном из каменных коридоров, окружающих базилику. Принимали душ, переодевались.

Уборщики натягивали на маты нейлоновые чехлы, закрывали футлярами телефоны и пишущие машинки, подметали большими железными мётлами обрывки протоколов, сигаретные коробки, целлофановые обёртки от бутербродов. Разносчики кока-колы и пива ползали под скамейками, выгребая оттуда бутылочные залежи. Выключались огни, контролёры с лязгом замыкали тяжёлые замки на железных воротах и калитках.

Фыркая, трогались в путь ожидавшие последних участников автобусы. Они уносили их по ночным, ещё заполненным толпой римским улицам к Олимпийской деревне. Автобусы катили по ночным улицам, порой ярким, сверкавшим огнями ресторанов и кабаре, шумным, гремевшим музыкой, порой тусклым, еле освещённым, так что не видны были одинокие безработные, закутанные в свои ветхие плащишки, прикурнувшие на каменных порогах домов, ещё не остывших от дневного жара.

…В базилике гас последний фонарь. Неподвижные, словно изваяния, всегда вдвоём, полицейские застывали у входа, опираясь на старинные сабли.

Рабочий день базилики заканчивался.