29
Прошло два года, и Вардес вернулся к Дарио. День был неприемный. «Доктора нет дома, — сказали посетителю, — он вернется часам к семи». Вардес попросил позволения подождать.
Слуга отвел его в пустую полутемную гостиную и собрался зажечь люстру. Вардес остановил его: не стоит, еще светло. На дворе стоял март месяц. Яркий свет был сейчас нестерпим для Вардеса. Он сделал несколько шагов и уселся напротив холодного камина. Так и просидел, не шевелясь, в кресле до семи часов.
В семь часов Дарио вернулся, собираясь переодеться к вечеру. При виде ожидающего Вардеса первой мыслью Дарио было: «Сейчас он убьет меня. Как собаку».
И невольно вздрогнул, ощутив леденящий ужас, но и ужас доставил ему странное острое наслаждение. Он не спешил принять Вардеса и пошел переодеваться, дорожа короткими минутами неизвестности — главной усладой игроков: надежда и безнадежность в эти минуты достигают предела напряженности и сливаются воедино.
Потом пригласил Вардеса в кабинет. Они долго молча смотрели друг на друга.
— Вы обошлись со мной жестоко и подло. Подай я жалобу, любой суд признал бы это.
— Почему же не подали?
— Вы прекрасно знаете почему. Побывав у вас в руках, человек уже невластен над собственной душой. Вы отняли у меня силу, волю, инстинкт самосохранения. Вы это и сами знаете. И воспользовались этим, отпустив меня.
— Зачем вы пришли ко мне? Погодите, не лгите. Сейчас вы скажете, что хотите меня убить, уничтожить, на самом деле вы нуждаетесь во мне.
— Неправда! — заорал Вардес.
— Неправда?
Дарио подошел к нему и ласково положил руку ему на плечо.
— Вы только что сделали весьма существенное признание, сказав, что ваша душа больше вам не принадлежит. Но в этом и есть ваше спасение и, если хотите, ваше здоровье. Придя ко мне в первый раз, вы показали мне отягощенную тоской душу, как хирургу показывают опухоль; вы просили: «Исцелите меня. Изгоните бесов». И пока вы находились у меня в руках, как вы выразились, бесы вас не мучили.
— И это неправда! Нет! Тысячу раз нет!
— Тогда почему вы вернулись?
Вардес молчал.
— Ведь вы теперь живете нормальной, полноценной жизнью?
— Да.
— Так для чего же я вам понадобился?
— Погодите, — голос Вардеса звучал пронзительно, — за два прошедших года все улучшения, которых вы добились, сошли на нет. И если сегодня я опять у вас, то это свидетельство моего отчаяния. Я перестал вас бояться.
Он помолчал и повторил:
— Да, больше я вас не боюсь. Игру, в которую вы со мной играли, невозможно начать сызнова. К тому же я написал письмо, оно в верных руках, и как только… Жалоба будет подана немедленно!
Лицо его напряглось, покраснело.
— Успокойтесь и немедленно замолчите, — тихо и властно произнес Дарио. — Ваши слова, ваша ненависть — яд, вы нравственно себя отравляете.
— Затеяла все Элинор, не так ли? — спросил Вардес гораздо тише. — Я не могу на нее пожаловаться, в мое отсутствие она безупречно справлялась с делами. Но сделали вы все это вместе…
Дарио перебил его:
— Вы хотите меня оскорбить и попросить помощи? Поверьте, мне известно лучше вас, в каком вы состоянии. Я не сомневался, что однажды вы вернетесь. Только я способен вас успокоить.
— Так оно и есть. Хотя я знаю, что вы — мерзавец и способны не только задумать, но и хладнокровно совершить преступление. В отношении меня вы его совершили. Но при этом вы единственный можете меня спасти, если спасают наркотики и алкоголь.
— Ваши обвинения — постыдная клевета, — ласково сказал Дарио. — Или бред сумасшедшего.
— Нет, не бред. Да, я ваш пациент, но при этом я… я был Филиппом Вардесом. И я знаю, что такое деньги. Вы меня продали, сдали моей жене, связав по рукам и ногам, за миллион франков, она заплатила треть, остальное, похоже, заплатил совет директоров, который хотел избавиться от меня и моих, слишком дерзких для кризиса, планов. Вот и вся правда.
— Мне было больно, но я неукоснительно выполнил свой врачебный долг. Изоляция, хоть и принудительная, была вам необходима. Вы сами признали, что вам стало хуже с тех пор, как вы со мной расстались.
Вардес гневно выпрямился.
— Не дурите мне голову! Здоровое питание, свежий воздух, отсутствие алкоголя, безусловно, улучшили мое состояние, но вы не хуже меня знаете, зачем люди вроде меня обращаются к вам — мы хотим жить, как нам нравится и при этом не мучиться.
— Есть зеленый виноград и не чувствовать оскомины, — пробормотал Дарио.
Он прикрыл глаза.
— Дело в том, дело в том… Уже много времени. Я обедаю в английском посольстве. Вы хотите по-прежнему у меня лечиться?
— Я хочу попробовать! Хочу выздороветь! Но повторяю: жалоба прокурору республики лежит у моего нотариуса. При первой попытке, первом шаге против меня разразится скандал. Я спокоен — ваших коллег обрадует возможность заставить вас расплатиться за нажитое состояние и почести, которые так вас изнуряют. — Он иронически кивнул на ордена Дарио. — На этот раз вы дорого, очень дорого заплатите за попытку лишить меня свободы. Но представьте, я уверен, что вы и пытаться не станете. Подобные вещи удаются только однажды.
— Повторяю, — проговорил Дарио ледяным тоном, — мрачный заговор против вас — плод больного воображения. Вы страдаете. Вы обратились ко мне. У меня есть возможность вас успокоить. Этой же ночью вы заснете без страхов, без дрожи ужаса. Что вы можете мне сообщить о своем теперешнем образе жизни?
— Со стороны он совершенно нормален, но ко мне вернулись ночные приступы страха и стали еще мучительнее, чем раньше.
— Участились? Два-три раза в месяц? Или чаще?
— Каждую ночь, — простонал Вардес.
Он побледнел, губы у него дрожали.
— Страх, который меня мучает, полагаю, знаком любому человеку, но у меня он невыносим: я боюсь смерти.
Он деланно расхохотался.
— Вы только представьте себе, доктор! В моем-то возрасте подростковая фобия! Я же воевал. И знаете, никогда не трусил, напротив, был смел, отважен. А сейчас боюсь смерти. Боюсь! Нет! Это слишком слабо сказано. Я ложусь и не могу вытянуться в постели, мне сразу представляется гроб. Не могу погасить свет, иначе мне видится темнота, в которой я окажусь под землей. Не могу закрыть глаза, боюсь, что больше их не открою. Если простыня прикоснется ко рту, я… Я боюсь сесть в машину, боюсь железной дороги, самолета. Мне все время снится один и тот же сон.
Он медленно провел рукой по лицу.
— Мне снится разрушенный бомбежкой город, горят дома, я иду по пустынной улице, вокруг груды обломков, охваченных пламенем. Я избавлю вас от описания подробностей, вы понимаете сами, не в них главное… Слышу женский плач, стоны раненых… Вопль одной девки, ужасной, крашеной девки… — он вздрогнул, — звенит у меня в ушах до сих пор. Потом я вижу окно, вижу женщину, она наклоняется, манит меня… Лицо у нее меняется. Иногда я вижу Сильви, совсем молоденькую. Я поднимаюсь, говорю, что меня ищут, прошу спрятать меня… Потом сон превращается в кошмар, кишащий чудовищами. Не знаю, почему я обвиняю эту женщину в предательстве. Во мне просыпается гнев, знаете, даже не гнев, а слепая ярость, жажда все смести, уничтожить. Я толкаю женщину к открытому окну, но не успеваю столкнуть ее, увидеть, как она летит в пустоту, — просыпаюсь. Но это бы ничего. У меня бывают галлюцинации, еще страшнее, еще ужаснее.
Дарио подошел к Вардесу и ласково положил ему руку на плечо.
— Ложитесь вот тут на кушетку. Ничего больше не говорите. Ни единого слова. Видите, я кладу руку вам на лоб. Я успокаиваю вас. Слушайте мой голос. Отчаяние уходит. Возвращается радость. Вы поправитесь. Я спасу вас.