Секретарь Франц

Отрочество сына Наполеона было суровым и полным труда.

Воспитатели с особым усердием обучали его немецкому языку. Сначала ребенок сопротивлялся. Интуитивное неприятие имело объяснение — ему казалось, что, изучая чужой язык, на котором говорило все его окружение, он отрекался от французского происхождения.

В течение довольно долгого времени он, как мог, избавлялся от уроков немецкого. Тем не менее вынужден был уступить и в итоге стал говорить на этом языке и понимать его так же хорошо, как и родной французский.

Его личность постепенно формировалась. Спокойный, часто уходивший в себя, одновременно сильный и прямодушный, он не терпел лжи. Наставники рассказывали, что его никогда не привлекали сказки или басни. «Это неправда, — говорил он, — что тут хорошего?» Слово «правда» чаще других звучало в его речи.

Он обожал природу и постоянно искал уединения. Чуть выше Шенбрунна юный герцог обнаружил деревенский домик, который называли тирольским шале. Он стал любимым прибежищем юноши. Здесь он читал, размышлял, общался с хозяином дома, сыном камердинера Марии-Луизы, молодым французом Эмилем Гоберо, которого здесь называли Вильгельмом.

Его наставник Колен когда-то посоветовал ему прочитать «Робинзона Крузо», и мальчик представлял тирольское шале необитаемым островом, а себя — знаменитым отшельником. Он научился мастерить различную утварь, будто потерял все и, совсем как потерпевший кораблекрушение, вынужден был из всего извлекать пользу. Начал с шалаша, раздобыл попугая, затем соорудил навес. Все предметы, сделанные детскими руками, составили коллекцию, выставленную в тирольском шале, которое называют с тех пор павильоном герцога Рейхштадтского.

Его учили математике, истории, даже новейших времен, и составлению карт — он добился больших успехов в топографии. По случаю дня рождения деда юный герцог подарил ему карту местности, куда входили Вена, Нейдорф и Гумбольткирхе, изготовленную с большой точностью. Лекции по фортификационному искусству ему читал майор Вейс. Герцог успешно сдал экзамены комиссии под председательством полковника Шлиндера, профессора инженерной академии.

С большим старанием изучал он французскую и зарубежную литературу. Его гувернер Форести отмечал: «Он развивал свою память, уча наизусть фрагменты из „Генриады“, трагедий Корнеля и Расина. Особенно поразил его зрелый гений Корнеля, но, вообще, он был маловосприимчив к красоте поэзии, ценил только истину (всегда „правда“!) и возвышенные помыслы. Не задумывался над тем, что есть своя прелесть в гармонии выражений и мощь в ритмической форме. Из французских авторов больше всего любил Лабрюйера, с удовольствием перечитывал его „Характеры“, восхищался глубиной наблюдений. Этого требовала природа его ума. Недоверчивый, возможно, из-за своего положения, которое весьма здраво оценивал, он направлял на людей пристальный, испытующий взгляд, умел склонить их к разговору, наблюдать за ними и распознавать».

Таков портрет сына Наполеона, написанный тем, кто знал его лучше всех, изучал, ни на мгновение не теряя из виду, — точное представление о бедном высокородном затворнике.

Его содержали как узника, охраняли от взглядов, весь двор, где его окружали только враги, занимался слежкой.

Вследствие этого юноша замкнулся в себе, глубоко запрятал свои чувства.

Под влиянием среды он стал мрачным и осмотрительным, как настоящий заключенный. Все его поступки были продиктованы осторожностью. Он никому не доверял.

С ним никогда не говорили об отце, и он никогда и никому не открывал своего сердца на эту тему, которая, однако, его увлекала. Франц перерыл все книги, где можно было прочитать о великом солдате. Он прилагал усилия к встрече с теми, кто принимал участие в войнах империи, и с жадностью слушал их рассказы.

Юность тем не менее требует свое, и очень рано он ощутил зов сердца.

У него было множество любовных приключений, на которые надзиратели охотно закрывали глаза.

Если герцог Рейхштадтский содержался в полном неведении относительно могущества своего имени и славы, звезда которой сверкала на Святой Елене, то в развлечениях он пользовался неограниченной свободой, а это что-нибудь да значило в таком удивительном городе как Вена.

Гувернеры, в соответствии с секретными инструкциями канцлера, помогали ему завязывать более или менее близкие отношения с самыми красивыми женщинами столицы. Возможно, они рассчитывали на то, что злоупотребление удовольствиями очень быстро разрушит личность молодого человека. Погубить с помощью сладострастия — один из способов, которым пользуются восточные властелины, чтобы освободиться от неугодного визиря или конкурента в борьбе за трон. Венские дипломаты, казалось, все прошли школу султанов.

Он произвел фурор на своем первом балу, где официально появился в ранге эрцгерцога, и уже с этим титулом нырнул в интриги, к развязке которых его надзиратели относились равнодушно.

Однако очень скоро юный герцог ощутил усталость и пресыщенность, их бремя давило его. Он готов был волком выть на следующий день после оргий. Воспоминания о них вызывали горечь и отвращение, а ведь раньше Франц стремился в эту клоаку с восторженностью юного. Теперь его потянуло к приключениям, неизведанному, непредсказуемому, чего не встретишь в имперских салонах.

Он вспомнил о таинственных прогулках, соблазнительные картины которых рисовали арабские сказки о калифе Гарун-аль-Рашиде и его визире, гулявших переодетыми по ночным улицам Багдада. Франц представлял, как вместе с Вильгельмом они бродят неузнанными по Вене в поисках… чего? Счастья, быть может? Всего, что влекло за пределы двора — его тюрьмы.

Студент, ничем не отличающийся от своих собратьев и уж никак не похожий на члена императорской семьи, выходил то днем, то ночью, а чаще всего вечером, когда венцы отправлялись на Пратер, бульвар, столь же знаменитый, как и парижский Булонский лес.

Поначалу губернатор отправлял своих агентов следить за ним. Доклады этих шпионов не содержали ничего, вызывающего беспокойство, а потому наблюдение ослабили, молодой человек мог выходить без сопровождения. В силе оставалось только указание Меттерниха о возобновлении наблюдения и даже прекращении выходов, если будет замечено, что юный эрцгерцог посещает тайные сборища студентов или участвует в политических мероприятиях. Ну а если речь идет всего лишь о любовных похождениях, пусть себе развлекается. Полиции приказано было закрыть на все глаза и открывать их только в том случае, когда эрцгерцогу будет грозить реальная опасность для жизни либо он сам скомпрометирует себя как члена императорской семьи.

Однажды юный герцог Рейхштадтский, или попросту Франц, бродил в одиночестве по темным аллеям. Вечер был теплым, и, казалось, вся Вена высыпала на улицы. Время от времени присоединяясь к пившим пиво и кофе с молоком добропорядочным семействам, слушая оркестр, расположившийся под деревьями, он заметил девушку, которую сопровождала пожилая дама. Все в ней — приятное лицо, грация и скромность — произвело на него довольно сильное впечатление.

Франц пристально смотрел на этих двух женщин, определив по их виду и поведению, что принадлежали они к мещанскому сословию. Он попытался представить их жизнь. Невзрачная одежда, сдержанность в манерах выдавали их явно небогатое существование.

Юный герцог решил проследить за ними, когда они, послушав музыку, отправились домой. Он шел тихо и осторожно, чтобы случайно не привлечь их внимания и не испугать.

Женщины жили в пригороде. Герцог увидел, как они вошли в небольшой домик рядом с Дунайским мостом. Он задержался, осматривая фасад и пытаясь заглянуть в окна, но ничего интересного не обнаружил. С виду дом был приличным.

Франц решил навести кое-какие справки. Рядом он увидел парикмахерскую. Герцог вошел и попросил причесать его. Парикмахеры болтливы в силу профессии и привычки, и Францу не составило труда, пока его причесывали, втирали душистое масло в белокурые длинные волосы, добыть сведения об этих женщинах.

— Вдова старшего офицера живет здесь несколько недель с дочерью, настоящей красавицей… Девушку зовут Лизбет… Они приехали из Праги: мать хлопочет о пенсии, а дочь — скорее всего о месте или какой-либо должности при дворе или в подсобных службах. Отец девушки был, кажется, одно время приставлен к персоне эрцгерцога Фридриха-Карла. Госпожа фон Ландсдорф, мать, — дворянка, у нее даже есть титул, но она его скрывает, так как живет в бедности. Знаете ли, бедность и дворянство плохо уживаются, и женщины правильно делают, что не задирают нос! — сделал заключение словоохотливый парикмахер, снимая салфетку с шеи клиента.

Герцога причесали и рассказали то, что ему было нужно. Он и виду не показал, что заинтересовался болтовней парикмахера, заплатил, сколько требовалось, и вышел. Первым делом следовало увидеть друга.

— Мне известно, кто она, — возбужденно выпалил он с порога. — Знаю, как ее зовут. Тебе, Вильгельм, нужно расстараться и найти способ проникнуть к ней в дом…

Стали обдумывать стратегию. Самым простым способом казался такой: герцог выдает себя за секретаря эрцгерцога Фридриха-Карла. Знакомится с петицией вдовы и прилагает усилия для ее удовлетворения. Составленное по случаю письмо должно было открыть дорогу дерзкому влюбленному.

Вернувшись во дворец, герцог впервые за долгое время почувствовал, что может, оказывается, улыбаться. Жизнь наполняла его. Юноша менялся на глазах.

Он быстро сочинил письмо подходящего содержания. Вильгельм должен был доставить его по назначению и сообщить о предстоящем визите секретаря, господина Франца.

В эту ночь герцог Рейхштадтский спал плохо. Образ грациозной Лизбет стоял перед глазами и возбуждал его. Он предавался чудесным мечтам и с нетерпением ждал наступления утра, когда Вильгельм отправится на выполнение своей миссии.

Герцог приказал позвать его. Заспанный Вильгельм вошел в комнату. Ему стоило огромного труда заставить герцога понять, что к добропорядочным дамам ранним утром с визитом не ходят. Лучше подождать до обеда.

Франц подчинился его доводам и когда, наконец, пришел час, он подхватил Вильгельма под руку и потащил его к кварталу Асперн. Недалеко от дома, остановился, взволнованный, с бьющимся сердцем, и, в то время как доверенное лицо входило в дом госпожи Ландсдорф, спрашивал себя, как его там примут и какой ответ он принесет.

Примерно через полчаса посланник вернулся и рассказал о встрече.

Вильгельм видел только пожилую даму, которая приняла его с большой любезностью. Она посвятила его в свое плачевное положение и не удивилась по поводу интереса, проявленного к ней секретарем эрцгерцога Карла. Рассыпалась в похвалах своему мужу и долго рассказывала о его службе, пережитой им несправедливости, смерти при трагических обстоятельствах и препятствии, на которое натолкнулось ее прошение в канцелярии.

Главное возражение, выдвинутое на ее просьбу, состояло в том, что полковник Ландсдорф подал в отставку сразу после ссоры с одним из своих командиров, затем вызвал последнего на дуэль. Во время дуэли был ранен, что и послужило причиной смерти. Ситуация необычная: полковник в данном случае сам отказался служить императору. Он жертвовал жизнью в частной ссоре, хотя его жизнь принадлежала родине и императору. Однако госпожа Ландсдорф надеялась, что справедливость будет восстановлена. Ее муж не совершал преступления, ибо генерал обращался с ним плохо, даже грубо. Именно при таких обстоятельствах, как она их изложила, случилась роковая дуэль.

Вильгельм ответил, что секретарь эрцгерцога тщательно изучит дело, но ему, само собой разумеется, нужно побеседовать непосредственно со вдовой. Несчастная женщина заверила, что она с удовольствием примет неожиданного покровителя.

— Ну-с, дверь открыта, Ваша Светлость, — закончил Вильгельм, — вам остается только войти!

Франц не заставил повторять это дважды и сразу же с бьющимся сердцем бросился к лестнице дома, столь сильно его привлекающего.

Госпожа Ландсдорф с радостью приняла того, кто представился ей от имени эрцгерцога. Франц снова услышал рассказ, переданный ему Вильгельмом, однако она добавила, что ее положение усугублялось непрекращающейся враждебностью генерала. Исповедь продолжалась. Дело в том, что когда-то этот генерал, будучи еще в низшем чине, воспылал к ней страстью, которой она не смогла противиться. Тогда родители спешно выдали ее замуж за фон Ландсдорфа, тогда лейтенанта. В дальнейшем генерал захотел возобновить отношения, в чем она с возмущением ему отказала, ибо полюбила своего мужа и не собиралась изменять ему. Генерал перестал владеть собой и заявил, что Лизбет — его дочь, а не полковника, он в этом убежден.

Госпожа Ландсдорф отмела все притязания генерала и умоляла его молчать о любви, которую она испытывала к нему в прошлом. Все напрасно. Генерал не стал более искать обходных путей и с гнусной ухмылкой жестоко оскорбил беднягу полковника, бросив в лицо прошлое жены, до сей поры тому неведомое. Дуэль, таким образом, неизбежно привела к несчастью, правое дело проиграло. Полковник, вынужденный подать в отставку, чтобы иметь право драться на дуэли с офицером выше его по званию, оставил ее с дочерью фактически без средств к существованию.

Одна, без покровителей, несчастная женщина попыталась разжалобить императора или эрцгерцога. Для себя она просила пенсию, на которую имел право ее супруг, а для дочери — какое-никакое место при дворе, обещанное еще при жизни полковника.

Герцог Рейхиггадтский, взволнованный рассказом вдовы, обещал свое покровительство и заверил вдову, что пользуется некоторым расположением эрцгерцога.

Женщина еще раз горячо поблагодарила его, давая понять, что разговор окончен.

Однако Франц все поглядывал в сторону закрытой двери, за которой, как он предполагал, была та, ради кого он решился на этот шаг.

Он набрался смелости и спросил у госпожи Ландсдорф, не будет ли она столь любезна представить свою дочь, ему только хотелось поздороваться с ней. Та долго колебалась, но, наконец, глядя прямо в глаза «секретарю», сказала:

— Вы производите впечатление человека порядочного и честного. Я доверяю вам, Ваше Сиятельство. Мы беззащитны, без покровительства, у нас есть лишь наша репутация, к счастью, до сих пор не запятнанная, и я надеюсь, что, получив разрешение приходить сюда, поскольку будете заниматься нашим делом, вы своим поведением не заставите нас пожалеть о доверии, которое я оказываю вам сегодня. Вы увидите мою дочь, и она подтвердит то, что я вам сказала, и, быть может, растроганный ее несчастьем, вы употребите больше рвения и самоотверженности в удовлетворении нашей просьбы.

Она позвала Лизбет. Первая встреча молодых людей была сдержанной, холодной, можно сказать, строгой, в присутствии обеспокоенной матери.

Лизбет не составило труда узнать в молодом человеке того, кого приняла за студента, так внимательно смотревшего на нее, когда они слушали музыку.

Девушка покраснела, заговорив с ним, срывающимся голосом поблагодарила за желание заняться ею и матерью. И добавила, улыбаясь, что обе они будут счастливы принимать его.

Франц лихорадочно искал средство более сблизиться с ними и предложил вдруг сопровождать их на прогулке. Они отказались.

— Впрочем, — заметила Лизбет, — если мама захочет, мы пойдем в воскресенье после обеда послушать музыку на Пратер, где вы уже видели нас однажды, и если вам захочется составить компанию, мы сможем вместе погулять по бульвару. Там ведь собирается вся Вена… Быть может, мы встретим кого-нибудь из старых товарищей и друзей полковника фон Ландсдорфа, которые подтвердят все то, что мы вам рассказали, и убедят вас помочь.

Настаивать более не имело смысла, и герцог Рейхштадтский поспешил откланяться.

В следующее воскресенье он явился на свидание минута в минуту, предложил выпить чего-нибудь освежающего за столиком под деревьями. Постепенно между ними установилась некоторая близость.

В течение месяца герцог Рейхштадтский и Лизбет встречались от случая к случаю. В делах, похоже, не намечалось никаких сдвигов, вдова полковника все время возвращалась в разговоре к своей петиции и несправедливости, проявленной к ней. Францу же никак не удавалось объясниться с Лизбет.

Девушка прекрасно понимала состояние молодого человека, такого предупредительного и любезного. Забавно, что она приняла его за студента, тогда как он служил секретарем во дворце.

Франц собирался поторопить события. Он разыскал своего дядю, эрцгерцога Карла, который был очень расположен к нему, и изложил все — о петиции вдовы, о том, что он заинтересован в благоприятном ходе дела. Эрцгерцог приказал принести бумаги, просмотрел их и через несколько дней вызвал племянника:

— Теперь мы можем поговорить. Полковник фон Ландсдорф в самом деле был убит на дуэли при досадных обстоятельствах. Он оскорбил офицера выше его по званию и, чтобы драться на дуэли, должен был подать в отставку. Таким образом он потерял право на расположение императора. Но поскольку ты заинтересован в этой семье, да и все документы подтверждают, что настоящим зачинщиком был генерал, а не полковник, я прикажу канцлеру издать декрет, по которому госпожа фон Ландсдорф будет иметь право на треть пенсии. Полную она получила бы при обычных обстоятельствах. Что касается дочери, то я рекомендовал ее второй чтицей при дворе, в следующем месяце она займет место первой… Беги сообщить добрую весть. Ты доволен своим дядей? Разве не исполняет он все твои желания, несносный мальчишка?! — добродушно рассмеялся эрцгерцог Карл, ведь вместе с императором они по-настоящему любили сына великого человека.

Франц горячо поблагодарил дядю и, счастливый, помчался в квартал Асперн.

Госпожа Ландсдорф сияла от радости, к которой, однако, примешивалась горечь: она должна была расстаться с дочерью.

Лизбет старалась утешить мать, говоря, что императорский дворец не на краю земли, что, имея пенсию, она сможет снять небольшой домик в предместье Асперн и что она, Лизбет, будет навещать ее так часто, как только позволит ей служба.

Признательность — самый верный путь к любви. Лизбет, уже находившаяся под впечатлением от любезности, тонкости и доброты того, кого она принимала за секретаря, начала испытывать все более сильное чувство к нему.

Ее удивляло только одно: с момента вступления в должность она не видела Франца.

Разве у секретаря нет обязанностей во дворце? Или он забыл ее? Должно же быть какое-то объяснение тому, что он не находит способа увидеть ее? Казалось, молодой человек проявлял несколько иные чувства, нежели расположение просто покровителя.

Она подумала, что в первое же свободное от службы воскресенье отправится послушать музыку одна. Может статься, там она встретит его?

Лизбет пришла на бульвар, где столько приятных вечеров провела в обществе Франца.

Однако столик, за которым они обычно сидели, был занят каким-то веселым семейством. Нигде не мелькало приятное, задумчивое лицо того, кто уже оказался на первом месте в ее сердце.

Опечаленная, она вернулась во дворец, заперлась в своей комнате и взяла в руки книгу. Надо отвлечься, не думать о молодом человеке, который всего лишь промелькнул в ее жизни.

Книга оказалась ежегодником двора с портретами, генеалогией, родственными связями, брачными союзами всех лиц, имеющих ранг во дворце или близких к императорской семье.

Она с интересом рассматривала портреты эрцгерцогов, принцев и родственников императора, и вдруг взгляд ее остановился на портрете молодого человека, под которым стояло: эрцгерцог Франц-Иосиф, герцог Рейхштадтский, внук Его Величества Императора.

— Как же он похож на него! — прошептала она. — Те же глаза, рот, черты. Можно сказать, что на портрете — его брат!..

Она смотрела на изображение, не подозревая правды. Просто похож!

— О, надо оставить у себя эту книгу! Буду думать, что это его портрет и он со мной…

Однажды, когда встречи и беседы с молодым секретарем уже казались ей сном, она получила записку от Франца. Он сообщал, что был вынужден по делам службы покинуть Вену, и спрашивал, не хочется ли ей прогуляться по бульвару, тому самому, где они встретились в первый раз.

Счастливая Лизбет прижала руку к сердцу, прошептав:

— Он не забыл меня! А может, он сомневается, что я его люблю…

Молодые люди встретились. На этот раз они были одни и могли говорить открыто о своих впечатлениях, желаниях, мечтах. Расстались довольно поздно. Приближалась ночь. Долгий поцелуй скрепил их союз.

Герцог Рейхштадтский впервые целиком отдался чистому чувству. Он нашел в любви к этой девушке то, что не дано ему было познать в его ранге. Она тоже страстно любила его, полагая, что юноша беден и существует на скромное жалованье чиновника в канцелярии. И это придавало их чувствам особое очарование.

Герцог, рано попав в салоны, испытал горькое разочарование и раздражение, обнаружив, что его успех там есть результат интереса и амбиций большинства женщин, стремившихся познакомиться, увлечь и, возможно, подчинить того, кто был сыном Наполеона. Он усматривал во всех женских взглядах в некотором роде лишь имперские притязания.

Поговаривали, что ему могла быть уготована счастливая судьба. Возможно, однажды к нему вернется французский трон. Возможно, в результате смерти эрцгерцогов, или специального выбора, или чрезвычайного императорского декрета Австрийская империя перейдет в руки государева внука.

Величие имени, тайна, окружавшая его, славное будущее, которое, казалось, ждало его, — все это давало герцогу явное преимущество в дамском обществе. Он прекрасно понимал, насколько пустой и фальшивой была любовь, которую выказывали ему, насколько расчетливыми были знаки почитания, направленные на него. Обращая мысли к скромной чтице, которая любила его, не зная всего о нем, которая не ждала от него короны в награду за любовь, он говорил себе, что поступил правильно, пустившись в свое время на поиски счастья.

И дал волю мечтам: «Хорошо бы она никогда не узнала, кто я на самом деле, и продолжала любить во мне секретаря Франца».