§ 1. Кампания 1556 г
Анализируя итоги «Польского похода», В.П. Загоровский полагал, что эта экспедиция в глубь Поля ознаменовала начало нового этапа в отношениях России и Крыма, связанного с активной, наступательной стратегией Русского государства по отношению к своему давнему противнику[109]. Но какова была цель этой стратегии, к чему стремился Иван IV, начиная наступление на Девлет-Гирея? Попытаемся разобраться, так это было на самом деле или же не так.
Несмотря на неудачу рейда Шереметева и выхода главных сил русского войска за Оку летом 1555 г., Иван Грозный и его советники пока не были намерены отказываться от планов продолжения войны с Девлет-Гиреем. И тут как нельзя кстати оказалась идея организации похода непосредственно на Крым, которая витала в воздухе давно, благо и имелся потенциальный союзник в такого рода предприятии — ногайские татары, кочевавшие в заволжских степях. Отношения ногаев и крымцев издавна не были теплыми, а со времен Мухаммед-Гирея I, дяди
Девлет-Гирея I и победителя отца Ивана IV Василия III, испортились окончательно. В ногайских улусах помнили о том, как Мухаммед-Гирей I похвалялся, что де «слава Богу, яз орду взял, трижды нагаи имал»[110], имея в виду успешные походы на восток в 1507, 1509 и 1510 гг. Когда же в 1523 г. ногаи взяли было реванш над крымцами, другой дядюшка Девлет-Гирея, Сахиб-Гирей I, жестоко отомстил им за это. Разгромив зимой 1549 г. на подступах к Перекопу «полки» ногайского мурзы Али бея Юсуфа, Сахиб-Гирей учинил надолго запомнившуюся ногаям «Ногай кыргыны», «Ногайскую бойню». Как писал Иван IV в грамоте отцу незадачливого полководца бию Юсуфу, соболезнуя ногайскому горю, «крымской царь» над «иереиманными» ногаями «учинил» «разные казни, как ни в которых людех ни где и ведетца, иных на колье сажал, а иных за ноги вешал, а у иных головы отсекая башты делал...». При этом Иван подчеркивал, что «зане же нигде того не ведетца, чтоб тех людей казнити, которые на рати впадут в руки»[111].
Естественно, что, памятуя об этом, ногаи были не прочь заручиться поддержкой Москвы и отомстить крымцам, заодно поправив за счет крымских ясыря, «статков» и «животов» свое материальное благополучие. Потому-то еще в начале 1538 г. ногайский мурза Хаджи-Мухаммед писал Ивану IV, что готов, в случае необходимости, «дружбу делаючи» московскому великому князю, послать против его недругов крымского хана и польского короля 20-тысячное ногайское войско во главе с мирзой Али бей Хасаном и еще 6 мирзами[112]. В Москве также были не прочь использовать ногайскую конницу, благо ногаи слыли за умелых и свирепых воинов, для решения собственных внешнеполитических проблем.
Но каковы должны были быть цели этого похода? Предполагал ли Иван повторить в отношении Крыма казанский или астраханский сценарии? Ведь если бы удалось бы посадить на ханском троне в Бахчисарае «своего» «царя», сделать Крым послушным воле московского государя вассалом и использовать потом «крымскую силу», и силу немалую, для войны с той же Литвой — это было бы вообще пределом мечтаний. А иначе зачем писать Ивану в 1555 г., отправляя к новому ногайскому бию Исмаилу, возглавлявшему ранее промосковскую партию в Ногайской Орде, посла И.Т. Загряжского, что его царская «...мысль, чтоб мне крымсково самому ити, а вы б (т.е. Исмаил. — П.В.) со мною послали детей своих и племянников. А с теми тысеч пять или шесть...». И если бы это предприятие увенчалось бы удачей, продолжал московский государь, соблазняя Исмаила открывающимися перспективами, то «...мы б Дербышева сына Янтемира царевича и ваших детей и племянников на том юрте (т.е. в Крыму. — П.В.) оставили...».[113]Или Иван стремился ослабить Крым, воспрепятствовать проведению Бахчисараем, да и не только им, активной внешней политики? Ведь пока ногаи и крымцы воевали бы друг с другом, русские могли занять позицию «третьего радующегося». И радость эта была связана не только с тем, что татары взаимно ослабляли себя, но еще и с тем, что, занятые войной, они не мешали бы Москве развивать экспансию как на западном направлении, так и, что особенно важно было для русских, в Поволжье. Не потому ли, готовясь к походу на Казань, в августе 1549 г. Иван и предлагал бию Юсуфу, чтобы тот со своими людьми крымскому хану Сахиб-Гирею в отместку за «Ногай кыргыны» «недружбу» и «тесноту» учинил вместе с посланными от него, Ивана, «многими людми»? [114] Или же замыслы московского государя и его советников по отношению к Крыму изменялись с течением времени? Нам представляется более вероятным последний вариант, а почему — об этом рассказ ниже.
Итак, как развивались события после «Польского похода». Осень 1555 и зима 1555/56 гг. прошли для Ивана и его советников в сплошных заботах — тут и посольские хлопоты, и начало войны со шведами, и продолжавшиеся волнения в Казанской земле, и рождение царской дочери Евдокии, и небесное знамение в Великий пост — «звезда хвостата восходила с востока хвостом на запад, а была недели з две» [115]. Явление кометы было особенно неприятным — ведь тогда считалось, что оно предвещало всевозможные бедствия: войну, голод, мор и другие несчастья.
И «звезда хвостата» постаралась оправдать свою репутацию. По сообщению летописи, «месяца марта привели языки крымские ко царю и великому князю из Рылска: ходил на Поле атаман Михалко Грошев да побил крымцов. И те языки сказывали, что крымской царь гонца к царю и великому князю против его гонца Юшка Мокшова не отпустил, а послу и гонцу нужу учинил, а сам наряжается со всеми людми, а хочет быти на весне рано на царя и великого князя украйну».
Весть, полученная с границы, была, что и говорить, очень тревожная, и в Москве отнеслись к ней со всей серьезностью. В противном случае, если не принять надлежащих мер предосторожности, пылать русским деревням и селам, а десяткам и сотням, если не тысячам, русских людей в оковах понуро плестись за татарскими конями в крымское рабство. Мог ли русский государь, защитник православных, допустить такое? Ответ на такой вопрос был однозначным — конечно же, нет! Немедленно «по тем вестем» Иван отрядил в степь можайского сына боярского дьяка Ржевского «ис Путимля на Днепр с казаки, а велел ему ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати». Одновременно разведка была выслана и вниз по Дону, также «проведати про крымскые же вести»[116]. Запомним это — перед Ржевским и его товарищами, посланными на Дон, была поставлена задача провести глубокую разведку и выяснить намерения хана, и пока ничего более!
В готовность «по вестем» были приведены силы на «украйне» и на берегу. Бежавшие из татарского плена полоняники еще осенью 1555 г. сообщали, что хан намерен напасть на Русскую землю «со всеми людми», потому полки на берегу встали еще с 25 октября того же года, с Дмитриева дня. Спустя полгода, с 23 апреля 1556 г., «с Егорьева дни вешнево», в ожидании вестей с юга на берегу развернулась большая рать из пяти полков под началом больших воевод князей И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского: большой полк в Коломне, передовой и правой руки — в Кашире, сторожевой полк в устье Лопасни, левой руки — на Сенкином броде [117].
Долго ждать тревожных новостей не пришлось. Дьяк Ржевский «собрався с казакы да пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу» «проведати» намерения крымского «царя». Сплавившись по полноводному Пслу до Днепра, а там преодолев в половодье знаменитые пороги, Ржевский и его казаки спустились в низовья великой реки, к Мамаеву лугу, т.е. туда, куда в минувшем году должен был прибыть со своими людьми И.В. Шереметев. Отсюда Ржевский прислал Ивану весть о том, что «выбежавшие» из Крыма полоняники показали — хан вышел на Конские воды со всеми своими людьми и готовится идти на «государеву украйну». Вслед за эти другой «выбежавший ис Крыма» полоняник путивлец Д. Иванов сказывал, что де крымский «царь» собирается идти под Тулу или Козельск[118].
Получив эти тревожные новости, Иван IV и его советники немедленно внесли коррективы в развертывание своих войск. Расстановка полков была немедленно изменена — большой полк переместился в устье Протвы, полки передовой и правой руки вместе с городецкими служилыми татарами и астраханским царевичем Кайбулой встали в Тарусе, а левой руки и сторожевой руки остались на прежних местах. Кроме того, «...царь и великий князь приговорил з братиею и з бояры, что ити ему в Серпухов да туто собрався с людми да ити на Тулу и, с Тулы вышедши в Поле, дождатися царя и делати с ними прямое дело, как Бог поможет». Обращает на себя внимание намерение Ивана не просто встать, как обычно, на берегу, а переправиться за Оку и выйти в Поле и там ждать прихода крымского «царя». Необычное решение, что и говорить — ведь раньше такого русские государи не предпринимали, да и воеводы не особенно стремились не только выйти в Поле навстречу врагу, но даже и преследовать его главными силами за Окой. 18 июня, вернувшись накануне из Троице-Сергиев лавры, где Иван усердно молился перед походом, царь со своим двором, князем Владимиром Андреевичем и казанским «царем» Семионом выступил в Серпухов [119].
По прибытии на место Иван IV устроил большой смотр всего своего воинства, приказав воеводам и своему двоюродному брату «во всех местех смотрити детей боярских и людей их», «да уведает государь свое воинъство, хто ему как служит, и государьское к ним по тому достоинству и жалование»[120]. Надо полагать, государь остался доволен тем, что увидел лично, и тем, что ему донесли его воеводы — и в самом деле «множество воинъства учинишася», раз после этого смотра царь и бояре приговорили «ити за реку». С целью провести рекогносцировку походного маршрута и присмотреть места для расстановки полков за Оку, на р. Шиворонь, что южнее Тулы, был отправлен с отрядом воинов окольничий II.В. Шереметев.
Тем временем, пока шли все эти приготовления, с юга поступили новые известия. Отправленные вниз по Дону служилые люди Данило Чулков и Иван Мальцев прислали 9 пленных тагаринов, взятых в плен под Азовом. Пленные показали, что Девлет-Гирей действительно собрался и вступил в поход на государеву «украйну» и выслал вперед своих разведчиков, которым удалось взять в полон «мужика в Северских вотчинах». Пленника допросили, и он рассказал, что Иван IV знает о намерениях хана и уже ждет его на берегу. «Прямое дело» с главными силами русских отнюдь не входили в планы крымского «царя», он и его советники еще не забыли прошлогодний урок, потому хан и отказался от своего первоначально намерения и решил, чтобы не возвращаться несолоно хлебавши домой, сходить за ясырем на Северный Кавказ «и с того сытым быть». Однако не дошел хан и до Азова, как к нему пришли известия о том, что де «видели многых людей рускых на Днепре к Ислам-Кирмену, и царь по тем вестем воротился в Крым». Прибывший 20 июня в Серпухов от черниговского воеводы И.И. Очин-Плещеева бежавший из плена черниговский сын боярский Моисей Дементьев (не из тех ли детей боярских, что попали в плен под Судьбищами?) уточнил сведения, сообщенные пленными крымцами. Оказывается, хан с весны 6 недель стоял на Овечьих водах, ожидая сведений от своих разведчиков, а когда узнал, что русские ждут его, «поворотил со всеми людьми на Черкасы. И как пришол царь под Азов, и тут за ним ис Перокопи прислали, что царя и великого князя люди идут Днепром под Ислам Кирменю». Хан поспешил домой, куда и вернулся 16 апреля, отправив «мурзы дву или трех с малыми людьми языков добывати и про царя и великого князя проведывати». Сам же Моисей, улучив момент, 23 апреля бежал к своим и вот, после долгих скитаний, он теперь здесь, в Серпухове, перед царскими очами поведал всю правду о намерениях Девлет-Гирея. Моисей подтвердил и еще одну чрезвычайно важную информацию, которую рассказали пленные татары — оказывается, Крым был опустошен «поветрием», его войско ослабело и хан не способен к активным действиям[121].
После всего этого напряжение в Серпухове стало постепенно ослабевать — Ивану и его советникам стало ясно, что вряд ли крымский «царь» осмелится повторить свой прошлогодний поход. Окончательно стало ясно, что ничего серьезного не случится, 22 июня, когда «Дьяк Ржевской в Серпухов прислал к царю и великому князю з Днепра ис-под Ислам Кирмены дву казаков рославца да туленина Якуша Щеголева з грамотою, а в грамоте писал, что ходили на крымские места, а с ними черкасы и казаки, и улусы воевали, и под Ыслам Кирменем и на Белогородцком поле и на Очаковском месте были, и посады пожгли». Оказывается, это его людей видели в низовьях Днепра и из-за их действий хан поспешно вернулся домой, опасаясь за свой улус. Ржевский писал царю, что по дороге в низовья Днепра к нему присоединились два «черкасских» атамана, Млымский и Михайло Ескович, с 300 каневскими козаками (так и будем именовать их дальше для того, чтобы отличить от русских казаков), и вместе с ними он и его люди пришли под Ислам-Кермен, где их уже ждали татары. Не ввязываясь с ними в бой, они отогнали у неприятеля коней и прочий скот, а потом двинулись под Очаков, «и у Ачакова острог взяли и турок и татар побили и языки поимали». Погнавшийся было за ним очаковский санджак-бей «со многими людми» попал в устроенную Ржевским и казацкими атаманами засаду и понес большие потери от пищального огня. Под Ислам-Керменом Ржевского и его людей попытался было перехватить сын и наследник Девлет-Гирея калга Мухаммед-Гирей, оставленный отцом в его отсутствие в Крыму «на хозяйстве». Шесть дней Ржевский и казаки бились с татарами «пищальным боем», и у «царевича ис пищалей поранил и побил людей многых», после чего ночью отбил у калги «стада конские» и благополучно сумел оторваться от татар, уйдя вверх по течению Днепра «по Литовъской стороне». Кроме того, Ржевский сообщил, что хан не пошел на Русь, так как узнал о том, что его ждут, а его воинство сильно ослаблено поветрием[122].
Сведения, доставленные присланными от Ржевского гонцами, подтвердили взятые донским атаманом Михаилом Черкашенином под Керчью, окрестности которой атаман пограбил со своими молодцами, языки — турок и татарин, а также бежавшие из Крыма полоняники князь Афанасий Звенигородский «да Верига Клешнин с товарыщи» (и снова, видимо, перед нами участники сражения при Судьбищах!). Все они утверждали, что «царю не бывати, а бережется царь Крымской на собя приходу от царя и великого князя»[123].
В итоге 25 июня Иван Грозный дал отбой тревоге и «на Поле не пошел», отозвал Н.В. Шереметева и, оставив на берегу воевод с ратниками «для малых людей приходу», уехал в Зарайск помолиться святому Николе Заразскому в благодарность за избавление от нашествия иноплеменных.
Для крымского же «царя» беспокойства на этом не окончились. Дьяк Ржевский в сентябре вернулся в Путивль, на обратном пути побив и разогнав несколько мелких татарских отрядов («в станицах человек по сту и по полтораста, а с иными двесте, а с иными по пятидесят»), на свой страх и риск решивших попытаться счастья в охоте за ясырем на государевой «украйне». Взятые им с бою 9 «языков» были присланы в Москву, где показали, что де «крымской царь был в собраньи, а блюлся приходу царя и великого князя и ныне людей роспустил, а сам пошел в Крым». Те же новости сообщили приехавшие 10 октября «с Поля» от головы Ю. Булгакова казачьи атаманы Елка да Лопырь и доставленные ими пленники, сказывавшие на допросе, что было их де 150 человек, а шли за ясырем на государеву «украйну», да наехал на них Булгаков со товарищи и побил наголову на р. Айдаре (нынешняя Белгородская область. — П.В.)[124]
Не собирались останавливаться на достигнутом и каневские казаки, ходившие вместе с Ржевским. В сентябре 1556 г. в Москву от черкасского и каневского старосты князя Д.М. Вишневецкого приехал атаман Михаил Еськович, тот самый, что ходил под Ислам-Кермен и Очаков вместе с Ржевским и бил челом государю, «чтобы его (Вишневецкого, а вместе с ним и его козаков. — П.В.) государь пожаловал, а велел себе служить, а от короля из Литвы отъехал и на Днепре на Кортицком (на той самой знаменитой Хортице. — П.В.) острову город поставил против Конскых вод у крымских кочевищ». Иван, естественно, не мог отказаться от такого подарка судьбы — заполучить на свою службу знатного литовского аристократа и вместе с ним удобную базу для организации новых набегов на владения крымского хана — и отправил на Хортицу своих детей боярских А. ГЦепотева и Н. Ртищева «с опасною грамотою и з жалованием». Ну а пока Михаил Еськович ездил в Москву, а потом возвращался обратно вместе с московскими посланцами, Вишневецкий со своими людьми 1 октября 1556 г. напал на
Ислам-Кермен, «людей побил и пушки вывез к собе на Днепр во свой город»[125].
Все эти новости были как нельзя более кстати. Оставлять большое войско на берегу на зиму теперь стало не нужно — с мелкими отрядами татарских хищников можно было справиться и без того, чтобы держать в пограничных крепостях множество детей боярских и их послужильцев. Иван и его советники решили распустить большую их часть по домам на отдых да на хозяйство, оставив на зиму на границе лишь необходимый минимум ратных людей с немногими воеводами. А тут еще прибыло из Крыма ханское посольство с купцами и отпущенными «на окуп» попавшими в плен под Судьбищами русскими детьми боярскими. В своей грамоте, переданной Ивану гонцом, Девлет-Гирей писал, что де «он всю безлепицу отставил, а царь бы и великий князь с ним помирился крепко и послов бы промеж собою добрых послати, которые бы могли промеж их любовь зделати, и было бы кому верити»[126].
Причины такого миролюбия хана стали ясны после того, как царем была прочитана грамота русского посла в Крыму Ф. Загряжского, который сообщал, что хан все лето просидел в своем улусу, ожидая нападения Ивана, и просил помощи у турецкого султана Сулеймана I, но ее так и не получил. Более того, Вишневецкий взял у него Ислам-Кермен, а черкасский князь Сибок «з братьею», что приезжал в Москву бить челом в русское подданство, отнял у Девлет-Гирея два городка на Кубани. И, если верить приехавшему в Москву «из Нагаи» царевичу Тохтамышу, брату незадачливого казанского «царя» Шах-Али, который много лет провел в Крыму, часть татарской аристократии, недовольная неудачными действиями Девлет-Гирея, даже хотела возвести на трон Тохтамыша, убив «царя». Хан раскрыл заговор и «уберегся», а Тохтамыш, спасая свою жизнь, бежал из Крыма, но все равно новость о разногласиях внутри крымской правящей элиты выглядела весьма многообещающей[127]. Одним словом, нарисованная Загряжским и царевичем картина происходивших в Крыму событий была более чем примечательной!
Итак, кампания 1556 г. закончилась, и в Москве могли теперь подвести ее итоги. А итоги были, на первый взгляд, более чем удачные. Оказалось, что хан чрезвычайно болезненно относится даже к одной только угрозе нападения на его владения, не говоря уже о тех случаях, когда Крымский улус действительно подвергнется нападениям со стороны русских или их союзников. И в самом деле, действия немногочисленного разведывательного отряда Д. Ржевского (а у него было даже с присоединившимися каневскими козаками вряд ли больше 1 тыс. ратников) навели такой страх на Девлет-Гирея, что хан отменил поход на кавказских горцев за ясырем и поспешил вернуться домой, защищать свой улус. В итоге крымский «царь» так никуда и не стронулся с места, просидев в таврических степях все лето и осень в ожидании прихода главных сил Ивановой рати.
Страхи Девлет-Гирея не оправдались — Иван IV в 1556 г. в поход на Крым не пошел. Почему — это предмет отдельного разговора. Можно лишь предположить, что на отказ русского царя отправиться на хана повлиял целый ряд причин — здесь и отказ ногайского бия Исмаила поддержать Ивана (в Ногайской Орде разгорелась подлинная гражданская война между Исмаилом и детьми убитого им прежнего бия Юсуфа, так что «Смаилю-князю» было не до походов на «крымского», дай Бог самому сохранить власть и жизнь), и продолжавшаяся война со шведами, и политический кризис в Астрахани. Дело в том, что хан Дервиш-Али, посаженный на астраханский престол Иваном при поддержке Исмаила, попытался отложиться и завязал контакты с Юсуфовичами и Девлет-Гиреем. Хан, обрадованный возможностью насолить Ивану и его союзнику, послал на помощь астраханскому «царю» 700 своих всадников и 300 пехотинцев с пищалями и пушками под началом некоего Атман-Дувана[128]. В итоге Ивану пришлось отправлять в
Астрахань судовую рать, стрельцов и казаков, и изгонять изменившего Дервиш-Али. А тут еще закончилась долгая война между Сулейманом I, сюзереном Девлет-Гирея, и персидским шахом Тахмаспом, и кто мог с уверенностью предсказать поведение султана в случае, если Девлет-Гирей обратится к нему за помощью против «московского» и его союзников? Одним словом, даже если не брать в расчет трудности организации похода большого войска через не изведанное еще русскими Поле в Крым, поводов для отмены экспедиции хватало (если она вообще планировалась всерьез, а не была демонстрацией, призванной отвлечь внимание хана от готовящегося похода русской рати на ту же Астрахань).
Но, судя по всему, сама мысль о походе не только не была отложена в долгий ящик, напротив, она еще более окрепла. Оптимизм в Москве внушали как неожиданно благоприятные результаты разведывательного рейда Дьяка Ржевского и переход на сторону Ивана Дмитрия Вишневецкого вкупе с успешным разрешением астраханского кризиса, так и продолжавшиеся переговоры с бием Исмаилом и его мурзами о принесении ими шертной грамоте русскому государю и признания его, таким образом, своим сюзереном. Одним словом, стоило попытаться развить нежданный успех и добиться большего, чем просто принуждения Девлет-Гирея к отказу на время от набегов на Русскую землю.