39

За время, прошедшее со дня ареста Харитонова, уже не один десяток соседей сменился в его камере. Сменились и три следователя, причем второй следователь при первой же встрече сказал Харитонову, что Берутов арестован за нарушение соцзаконности и систематические избиения допрашиваемых. Через некоторое время исчез и второй следователь, а появившийся вместо него третий, вызвав Харитонова на допрос, был с ним предельно вежлив.

– Скажите, – говорил он, – вы здесь уже два года, неужели вам не хочется домой?

Харитонов пожал плечами. О доме в последнее время он даже не вспоминал. Думал, что после войны ни дома не осталось, ни родных.

– Ну хорошо, – продолжал следователь, – а тогда, два года назад, поджигая шнур, о чем вы думали?

– Я хотел взрыва, – спокойно ответил Харитонов.

– Вы хотите сказать, что вам в то время что-то очень не нравилось? Говорите, не бойтесь! – следователь приветливо улыбнулся. – Сейчас совсем другое время. Только будьте откровенны. Что вы хотели взорвать?

– Все, – сказал странник.

– Почему?

– Все было не так, – медленно произнес Харитонов, глядя за спину следователя, в зарешеченное окно.

– Ну-ну! – подбадривающе сказал следователь. – Вы имеете в виду систему или жизнь в стране вообще?

– Жизнь…

Следователь кивнул.

– Да, ошибки руководства здорово испортили жизнь народа, – сказал он. – Но эти ошибки уже устраняются. А ваша решительность мне нравится. Теперь можете идти. Дорогу в свою камеру найдете?

Арестованный с недоумением во взгляде посмотрел на него, попятился к двери, вышел в коридор и медленно пошел по выученному назубок маршруту к своей камере.

Навстречу ему шагал бывший его сокамерник по кличке Зубило.

– Привет, шпион! – радостно выкрикнул он. – Ты что, тоже расконвоированный?!

Харитонов заторможенно кивнул.

Вернувшись в камеру, он удивился отсутствию замка. Лег на свои нары и задремал.

Стало вдруг тепло, и услышал он ясно, как волны с шипением облизывают берег. Увидел сквозь закрытые глаза себя, спускающегося с сопки. Увидел развалившийся надвое ржавый остов своего кораблика – баржи-самоходки, застрявшей меж двух скал. Увидел ящики с динамитом, разбросанные по песку. Спустился еще ниже, прошел через ложбинку, заросшую папоротником, и вдруг заметил, что идет по уже протоптанной тропинке. Странное чувство возникло в нем, и прибавил Харитонов шагу, подумав, что встретится сейчас с Федором Грицаком, старшим матросом, пропавшим среди сопок сразу после того, как шторм выбросил баржу на берег. Тропинка вывела его на последний холмик, с которого весь берег был виден как на ладони. Здесь странник остановился и огляделся. И увидел мужика, тащившего на самодельных полозьях по песку два ящика с динамитом. Заросший бородатый мужик одет был в крестьянскую суконную рубаху и такие же штаны. «Эй! – заорал ему Харитонов. – Ты куда это тащишь?» Мужик остановился, оглянулся удивленно, потом молча показал рукой куда-то вперед. Харитонов подбежал к мужику, остановился, тяжело дыша и держась рукой за сердце. «Зачем он тебе?» – спросил он. «Дом строю», – ответил тот, с подозрением осматривая Харитонова. «Дом?!» – переспросил странник. Мужик кивнул. «Покажи!» – попросил Харитонов. «Пошли! – сказал мужик и всучил Харитонову в руки конец толстой плетенной из корней веревки. – Тащить помоги!»

Пошли они вдвоем вдоль берега по песку, наклоняясь вперед и ощущая ползущую за ними на полозьях тяжесть. «Ну вот, прибыли! – выпрямил спину мужик, когда забрались они на небольшой песчаный холмик. – Здесь дом будет». Харитонов бросил конец веревки, потер друг о друга раскрасневшиеся ладони и сделал несколько шагов вперед. Перед ним открылась неглубокая квадратная выемка, из которой поднимались аккуратно выложенные из кирпичиков динамита стены с хвостиками наружу, из-за чего этот будущий дом был похож на квадратного ежа. Стены поднялись уже метра на полтора, а рядом лежала синяя глина, такая же, какая была видна в прожилках между кирпичиками. «Ну как?!» – спросил мужик, с гордостью глядя на свое строительство. Харитонов молча закивал. «Сам-то строить умеешь?» – спросил вдруг мужик. «Да-а,» – ответил странник. «Ну так чего стоишь, помогай. Вместе жить будем». Харитонов вернулся к полозьям, протащил их поближе к квадратной площадке и принялся доставать и складывать под стеной серые кирпичики. Вдруг он как бы опомнился, поднял глаза на мужика и сказал: – А ведь это взорваться может! – «Ничего, – ответил мужик. – Все взорваться может, вон земля тоже взорваться может, а люди ничего, живут себе». Что-то заставило Харитонова согласиться с этими словами, и принялся он за работу. Мужик тоже без дела не стоял – притащил на полозьях еще четыре ящика, потом пошел копать глину. Уже перед заходом солнца разогнули они спины, присели у костра. «Звать тебя как?» – спросил мужик. «Василий, – ответил странник. – Харитонов по фамилии». «А я – Андрей Корнягин», – чуть поклонился мужик.

Костер разгорелся, и теперь его треск заглушал шум морского прибоя.

– Ты шел куда? – спросил Андрей.

– Да, – вздохнул Харитонов. – Жизнь искал.

– Нашел?

– Нет.

– Я тоже искал, – глядя себе под ноги, признался Андрей.

– И как? – спросил странник.

– Тоже не нашел…

Потом они сидели молча, а между ними потрескивал костер.

– Спать надо, – мягко произнес Андрей, увидев, что луна готовится заплыть за горизонт.

Легли у костра на теплом песке. Андрей сразу захрапел. Харитонов некоторое время смотрел ему в лицо, потом усталость заставила его опустить голову на песок и закрыть глаза. Стало жарко, и во сне он немного отодвинулся от кострища.

И вдруг в уши ворвался стук. Харитонов заворочался, прогоняя этот шум из своего сна, но стук повторился, и пришлось страннику открыть глаза.

– Можно? – раздраженно спросил кто-то из-за железной двери камеры и снова постучал.

– Да! – сказал Харитонов.

В камере зажегся свет. Вошли двое: новый следователь и человек в белом халате, низенький и сутулый.

– Извините, что так поздно, – заговорил следователь. – Но Исаак Александрович завтра уезжает, а я очень хотел, чтобы он осмотрел вас. Я никому так не доверяю, как Исааку Александровичу, – и следователь с улыбкой посмотрел на человека в белом халате.

– Да ладно, ладно! – замахал ручкой Исаак Александрович. – Слышал я уже такие слова, а потом четыре года на нарах… Но я не обижаюсь, товарищ Сухарин, видит Бог, не обижаюсь! Вот если б расстреляли – видит Бог, очень обиделся бы!

– Хорошо-хорошо, Исаак Александрович, вот перед вами наш гражданин Харитонов. Поговорите, обследуйте и оставьте мне на столе заключение. А я уже ждать не буду – жене обещал к семи вернуться, а уже полвосьмого.

– Всего доброго! – поклонился человек в халате, провожая взглядом выпятившегося из камеры следователя.

– Ну, так что нас беспокоит? – дружески спросил он, подсаживаясь на нары рядом.

– Ничего… – сонно проговорил Харитонов.

– Таки ничего?! – Доктор ухмыльнулся. – Я не знаю таких людей, которых ничего не беспокоит. Видит Бог – не знаю. Может, они и есть, но уже умерли?!

Харитонов молчал.

– Ну хорошо, – вздохнул Исаак Александрович, – давайте поговорим быстро и освободим друг друга! Я тоже хочу домой! Скажите, вы вправду хотели все это, – он обвел рукой стены, – взорвать?

– Да, – ответил странник.

– Прекрасно! – воскликнул доктор. – Значит, все, что говорил товарищ Сухарин, – правда?

– Наверно…

– Отлично! – Доктор встал, не сводя доброго взгляда с Харитонова. – Вы только не обижайтесь! Я поставлю вам нехороший диагноз, но зато вы послезавтра ночью будете на свободе. Понимаете?

– Нет, – признался арестованный.

– Я напишу, что вы – душевнобольной. Только не обижайтесь! Видит Бог, вы – здравомыслящий человек, и я вам во многом завидую. Я труслив, и никогда бы не решился взорвать то, что мне очень не нравится. А вы… вами можно гордиться. Скажите, у вас есть кому вами гордиться?

– Наверно, нет, – Харитонов смотрел на деревянный пол с давно облезшей краской.

– Тогда я буду вами гордиться! – сказал доктор. – И следователь тоже будет! Так вы не обижаетесь?

Арестованный замотал головой.

– Вот и хорошо! – доктор улыбнулся сам себе и вышел.

Утром незнакомый зэк принес миску с кашей и алюминиевую кружку с чаем и сказал:

– Зона гордится тобой!

Харитонов позавтракал. У него еще с вечера болела голова, и чем больше он старался понять происходящее – тем сильнее она болела. Потом пришел еще один зэк и попросил зайти к следователю, если есть свободная минута.

Следователь обрадовался, увидев в дверях Харитонова.

– Хорошие новости! – сказал он. – Моя догадка подтвердилась. Так что этой ночью мы вас выпустим. К сожалению, из вашего имущества сохранилось только это… – Он достал из стола ноты композитора из Музлага. – Возьмите и вещмешок, конечно.

– А что мне делать потом? – спросил Харитонов.

– Вы свободны. Идите куда хотите. Знаете, где выход из тюрьмы?

– Нет…

– Хорошо, я попрошу кого-нибудь из заключенных показать вам. Ну, всего доброго в новой жизни! – Следователь встал из-за стола и протянул Харитонову руку; пожатие было искренним и сильным.

Ночью малознакомый зэк вывел Харитонова на улицу.

Стояла белая ночь. Дул приятный ветерок, издалека доносились гудки – то ли корабля, то ли паровоза.

Харитонов постоял несколько минут у ворот, посмотрел напоследок на тюрьму – в одном окне первого этажа старинного здания горел свет и был виден человек, сидящий за столом.

Странник вздохнул и пошел по безлюдной улице туда, где слышались гудки и другие механические звуки. Шел он вдоль невысоких домов, у парадных которых лежали неживые львы. Проходил мимо перекрестков и видел, что с некоторых постаментов исчезли головы основателя Родины. Это озадачило его, но не остановило. На очередном перекрестке он увидел стоящего навытяжку человека с ружьем в белой военной форме. От неожиданности Харитонов остановился. Но человек с ружьем не выказывал агрессивности и своей неподвижностью напоминал статую. Шаг за шагом странник миновал перекресток – но военный не обратил на Харитонова никакого внимания. Только глазами покосил, и то не поворачивая головы. Странник продолжил путь и уже не останавливался, замечая военных в белой форме, стоявших на каждом перекрестке.

Прошел мимо построенных рядышком двух мавзолеев – один был еще в строительных лесах. Остановился прочитать фамилии, выведенные белой краской: «Романов», «Соловьев». «Русские…» – подумал Харитонов и, внутренне успокоившись, пошел дальше.

Впереди показалось море, и Харитонов узнал наконец улицу, по которой он уже шел два года назад: это была та самая улица, которая вывела его тогда на пристань.

Военные в белой форме стояли навытяжку возле каждого дома.

На пристани опять что-то происходило: до странника долетали обрывки команд из громкоговорителя. У причала снова стоял огромный корабль.

Защемило сердце.

«Неужели они уничтожают еще один крейсер?!» – подумал Харитонов.

– Трап выше, еще выше! – командовал кто-то. – Грузовой трап левее!

Выйдя на пристань, Харитонов остановился.

Перед ним возвышался белый корабль-гигант с огромною трубою и малюсеньким красным флагом, свисавшим с флагштока.

«АТОМОХОД НОЙ» – прочитал странник название корабля.

– Всем приготовиться! – скомандовал голос.

Харитонов оглянулся и увидел невдалеке толпу людей. За ней виднелись машины, в том числе военные, а перед толпой топтались и спорили трое в широкоштанных костюмах. В руках у одного из них был мегафон.

Харитонову показалось, что он узнал этих троих, стоявших и шептавшихся на том же месте два года назад.

– Всем приготовиться! – повторил в громкоговоритель Первый из Трех.

За спиной у Харитонова выстроилась цепь военных в белых шинелях с винтовками.

– Трап готов! – прокричали с палубы атомохода.

– Основная партия! – объявил Первый.

Толпа затихла, замерла.

– Колхозник и колхозница! – прогремел металлический голос.

К узкому трапу корабля, отделившись от толпы, направились мужчина и женщина в крестьянских одеждах. Мужчина нес на плече косу, у женщины в руках был серп. Они подошли к трапу и стали подниматься вверх. Движения их были нерешительны, и сверху, с палубы, какой-то человек в темном костюме торопил их жестом руки.

Возле цепи военных возникла суета. Кто-то что-то кричал, высовываясь из-за их прижатых друг к другу плеч, кто-то пытался прорваться на пристань.

Трое в костюмах внимательно посмотрели туда, и вдруг Второй отобрал у Первого мегафон и что-то рявкнул.

Цепь военных на мгновение расступилась, и в возникшую щель юркнул милиционер, державший в руках такой же мегафон. Он что было сил побежал к Троице и вручил Второму – c бородавкой на подбородке – механическое средство для усиления голоса. Второй теперь держал в каждой руке по громкоговорителю и внимательно их рассматривал. Он сравнивал их добрую пару минут, потом, остановив выбор на том громкоговорителе, что был в левой руке, вернул забракованный Первому и объявил:

– Рабочий и рабочая!

От толпы отделилась следующая пара в рабочих комбинезонах. Выбритый, коротко подстриженный и широкоплечий мужчина нес на плече тяжелый отбойный молоток, придерживая его правой рукой за кольцо. Женщина, тоже коротко подстриженная и в меру украшенная косметикой, несла новенькую совковую лопату. Шли они твердо, в отличие от первой пары, и человеку в темном костюме, встречавшему их наверху, не понадобилось их торопить.

– Второй трап готов! – крикнул кто-то невидимый.

Начальник с бородавкой прокричал:

– Вызванные по команде заводят моторы и заезжают на нижнюю грузовую палубу. Заводить мотор без команды запрещено! Комбайн и сеялка!

В относительную тишину этой белой ночи ворвалось монотонное гудение двигателей.

– Актер и актриса! – выкрикнул Первый.

– Грузовая машина и трактор! – объявил Второй; каменная пристань задрожала от хода тяжелых машин.

– На грузовой палубе! – скомандовал Второй. – Водителям техники немедля покинуть пределы атомохода!

– Врач и медсестра! – скомандовал Первый.

Миловидная молодая пара с саквояжами направилась к трапу.

– Танк и танкетка! – прокричал на всю пристань Второй.

– Кухонные работники! – провозгласил Первый.

К трапу заспешили трое плотных мужчин с чемоданами. Они явно торопились, и первый, ступивший на трап, тут же споткнулся и чуть было не упал, но коллега поддержал его, и они быстро вскарабкались наверх.

– Поторапливайтесь! – гаркнул Второй. – «Катюша» и тягач!

– Организаторы производства! – закричал Первый.

К трапу пошли четверо пожилых мужчин, одетых в одинаковые темно-синие костюмы.

К своему удивлению, Харитонов узнал в одном из них Исаака Александровича, объявившего его душевнобольным. Страннику вдруг захотелось, чтобы доктор, почему-то превратившийся в организатора производства, обернулся и помахал ему рукой. Но они быстро забрались на палубу и исчезли из виду.

– Ответственные работники и работницы! – Первый объявил это мягко и уважительно.

Не меньше двух десятков пар выстроились – как будто даже по росту – в колонну и дружно, в ногу, маршировали к трапу.

Харитонов почувствовал себя невероятно одиноким. Шум, стоявший на пристани, все эти люди и этот корабль – все было чужим для него. И он был совершенно чужим для них. Стоя перед плотной цепью белых стражников, таких же, как в бывшем Пафнутьевске, между толпой и торцевой стеной пятиэтажного дома, Харитонов снова почувствовал себя в тюрьме, только была эта тюрьма просторной и наказанием в ней являлось то, что все эти люди, окружавшие тебя, делали вид, будто тебя нет, будто тебя не существует. И если это продолжалось довольно долго – ты и сам вдруг начинал верить в собственное отсутствие в мире, переставал ощущать и считать себя человеком. И, поверив в свое отсутствие, окончательно исчезал.

Прошлый раз, два года назад, они его сразу заметили, как только он решил привести свой приговор в исполнение. Но сейчас его словно никто не видел. Не было бикфордова шнура, не было никакого оружия, никакого средства доказать свое присутствие.

Продолжалась белая ночь, шумели моторами машины, что-то выкрикивали в громкоговорители люди, имеющие на это право. Длилось грандиозное действо, посреди которого стоял человек, не принимавший в нем участия.

И вдруг раздалась команда.

– Пара людей!

Услышав это, странник удивился и отвлекся от своих мрачных мыслей. Он обратил взгляд к поредевшей толпе людей, ожидавших быть вызванными, и увидел СЕБЯ! Да, ОН САМ вместе с Евдокией шел к трапу. На спине висел тот же вещмешок. В левой руке был какой-то сверток.

– Нет, я все-таки здесь, я присутствую! – обрадовался Харитонов, наблюдая с пристани за собой, идущим к трапу.

Он старался получше рассмотреть Дусю. Казалось, она совсем не изменилась со дня ее ареста – такая же молодая и стройная. А на руках – нет, не может этого быть! – Харитонов широко раскрыл глаза, которым сейчас не мог поверить – на руках у нее лежал спеленутый младенец.

– Мой сын! – выдохнул странник, и голова его закружилась.

И вдруг ОН САМ, тот Харитонов, уже поднимавшийся по трапу, обернулся и увидел его. Но не удивился, может, он знал, может, он ожидал увидеть его там, стоящим на пристани, в стороне от движения. Обернулся и, подняв над головой правую руку, помахал!

Стоявший на пристани странник обрадовался, улыбнулся. Замахал обеими руками. Все пытался получше рассмотреть себя и свою вновь нашедшуюся жену, но слезы застилали взгляд.

– Люди! – крикнул голос Одного из Двух. – Не задерживайте! Убираем трап!

Но тот Харитонов все еще стоял на трапе и махал рукой, пока вдруг его рука не скрылась за спиной и не вытащила оттуда что-то тонкое, незаметное.

– Что это? – задумался стоявший на пристани странник. – Что он хочет показать мне? – и странник вытер слезы рукавом гимнастерки.

«Что же это?!» – лихорадочно думал странник, и вдруг понял он все и еще раз посмотрел на СЕБЯ, стоящего на трапе, увидел, как с каждым взмахом руки дергается лямка вещмешка.

– Шнур! – прошептал Харитонов. – У него есть шнур! Значит…

Счастье, такое невероятное и неожиданное, ворвалось в душу странника, и он что-то закричал СЕБЕ, стоящему на трапе. Закричал, но сам не разобрал своих слов.

А ТОТ Харитонов уже поднимался, поддерживая жену, и через минуту скрылись они из виду. Трап поднялся, протяжный гудок зазвучал над пристанью. Когда он затих, наступила тишина. Пристань опустела. Ни людей, ни машин на ней не было. Только белые стражники все стояли цепью, отрезая площадь от выходившей к морю улицы.

«Атомоход Ной» медленно отплывал от каменной площадки, и не было видно на его палубах людей.

Под ногами что-то плескалось. Харитонов бросил быстрый взгляд вниз и остолбенел: он стоял по щиколотку в воде и всюду, куда он смотрел, была вода. И белые стражники, не двигаясь, стояли и не обращали на воду никакого внимания.

Корабль постепенно удалялся, но все равно его огромное тело заслоняло большую часть морского горизонта.

А вода поднималась все выше. И Харитонов, стоявший на пристани, ощутил, как она дошла до колен и не остановилась на этом.

«Наводнение, – подумал странник. – Надо идти в город, вверх по улице. Вон там, через каких-то двести метров, чернеет вздыбленная посередине булыжниковая мостовая».

И странник пошел. Приблизился к цепи, попробовал отодвинуть одного из военных, но тот стоял неподвижно и непоколебимо.

Вода уже поднималась выше.

Схватившись руками за плечи военного, Харитонов попробовал подпрыгнуть, чтобы перелезть через эту живую цепь, как через забор. Но сил не хватило, и вода не очень-то отпускала ноги.

Он еще раз подпрыгнул, и снова ничего не получилось.

А вода уже доходила до пояса; черный булыжник мостовой медленно удалялся, исчезая под натиском наводнения.

Харитонов в отчаянии оглянулся на уплывающий атомоход. Корабль был уже далеко, и вдруг странник заметил на верхней палубе какое-то движение и – красный флаг, развевавшийся рядом с огромной трубой, вдруг медленно сполз вниз и исчез.

От удивления Харитонов открыл рот и чуть не захлебнулся. Вода добралась уже до рта и приходилось задирать голову вверх, чтобы дышать.

Он повернулся к военным и заметил, что многие из них уже скрылись под водой. Набрав побольше воздуха, он оттолкнулся ногами от камня пристани и поплыл к домам, поднимавшимся из воды, оставляя позади себя море, корабль и оставшихся стоять насмерть в цепи военных. Он плыл уже по улице, и казалось ему, что виден впереди булыжник, по которому можно будет уйти от наводнения. Но вода настигала его, и уже двухэтажные дома выглядывали из-под нее только печными трубами.

И надоело Харитонову плыть.

«Куда я? – подумал он. – Зачем? Я уже не здесь, я там, на корабле, с женой и ребенком…»

И развернувшись, поплыл он назад, в сторону корабля, приближавшегося к горизонту.

А над водой всходило солнце. И кричали чайки.

И Евдокия, покормив младенца, бросала им корм – мякиш хлеба из своего дневного четырехсотграммового пайка.

1985–1989 гг.