30

Шум бронепоезда уже много дней радовал слух Харитонова. Но особенно радовалась его душа, когда он, стоя на тендере, кормил с лопаты огненную утробу этой тяжелой, но послушной машины. Уже давно не обращая внимания на дрожание металла, соединившись с машиной, Харитонов ощущал себя ее частью, довольно важной и попросту необходимой. И было в этом ощущении счастье человека, находящегося в движении, способного лететь против ветра, не будучи зависимым от явлений природы или от других людей, живущих в далеких и близких селах, раскиданных по обе стороны от несущегося бронепоезда. Чувствовал он, как с каждым днем все ближе и ближе была его цель, которую он скореьбу лежащей вокруг земли.

А солнце и луна сменяли друг друга. И только звезды были неподвижны, но и среди них возникало иногда странное движение, когда одна из звезд вдруг начинала медленно ползти вслед за луной и вместе с нею же заплывала за горизонт. Эту звезду увидел однажды и Харитонов и отнесся к ней настороженно, ибо показалось ему, что не Природа ею руководит, а человек. А человеку, способному сдвигать звезды с места, он не мог доверять. Да и как можно было бы доверять человеку, способному влиять на ход звезд в космосе, но не способному влиять на жизнь земли или хотя бы малой одной шестой ее части.

После жаркой ночи, когда бронепоезд расстрелял по невидимому врагу половину своих снарядов, путь был совершенно спокойным и ничего подозрительного более не возникало. Но военный порядок сохранялся и так же менялись вахты, так же подвахтенные спали на койках, выложенных из пустых ящиков. Потом снова забирались в пушечную башню, прикипали к обзорным щелям, пока их не сменяли следующие. После башни вахтенного ожидали лопата и тендер, а за ними – деревянная койка. Один Михалыч был бессменным, но не потому, что его заставляли сутки за сутками проводить в кабине паровоза, а совсем по иной причине. Просто не допускал он туда никого. Там же и спал, часто стоя, прислонившись к задней стенке.

По мере продвижения агитбронепоезда вперед настроение у команды улучшилось, хотя матрос Петя все больше и больше беспокоился о возможных врагах и порою совершенно неожиданно и не в свое время карабкался по трапу к пушке, чтобы отодвинуть вахтенного и самому заглянуть в смотровые щели. Был он при этом в том же приподнятом настроении, что и все, и охотно подхватывал песни, неожиданно вырывавшиеся из луженой глотки матроса Кошкодайло. Харитонов песен не подхватывал, потому как ни слов, ни мелодии не знал. Мелодий по большей части там и не было, а слова многих песен были упрощены до вскриков «Ух!» да «Эх да мать!».

Так они и ехали, пока вдруг не остановились, отчего, поразинув рты, уставились друг на друга. На вахте в это время стоял Харитонов. Удивившись остановке, он осмотрел все стороны горизонта, но не увидел ничего примечательного или вызывающего опасения. По лестнице уже поднимался Федор. Заняв место Харитонова, он сунул на всякий случай снаряд в казенник и приник к щели.

Спустившись на днище бронеплощадки, Харитонов столкнулся с измазанным угольной пылью Петром.

– Кранты! – сказал он. В освобожденной от шума бронепоезда тишине это прозвучало громоподобно. – Угля нет…

Он присел на ящик, окунув лицо в широченные ладони.

Харитонов стоял рядом и не знал, что сказать. Так же тихо в другом углу площадки стоял Кошкодайло. Возникшая тишина для всей команды могла быть приравнена разве что к смерти.

Лязгнула крышка люка, и в проеме появился мрачный Михалыч.

– Ну?! – вопросительно протянул он, оглядывая всех.

– Чего – ну? – сипло переспросил Петр.

– Надо было угля больше, – почужевшим голосом проговорил Кошкодайло.

– А толк? – спросил Михалыч. – Это ж не только уголь. Тупик впереди. Рельса нету.

– Как нету? – Петр поднял голову.

– Разобрали, видать…

– Это ж надо, а угля ровно до тупика хватило! – подивился Кошкодайло.

– А рельсы-то враг, наверно, разобрал… – сказал неопределенно Петр. – Может, засада?!

Все замолчали, обдумывая то ли слова Петра, то ли положение, в котором оказались. Василий Харитонов молчал и поглядывал под стенку, где лежал его вещмешок. Через открытый нижний люк проникал дневной свет, и в этот же люк уходил бикфордов шнур, беспрерывно тянувшийся вслед за своим хозяином, как и куда бы он ни двигался.

– Что ж делать будем, братки? – нервно спросил Кошкодайло.

– Если уголь найти, то можно назад… – сказал Михалыч.

– Нет, – решительно отрезал Петр, уставившись на свои ботинки. – Назад ни шагу. Или вперед, или никуда!

– Да, до конца! – обреченно проговорил Кошкодайло.

Михалыч нахмурился.

– Пойду уголь искать! – сказал он и полез наружу.

– Ребята! – заговорил молчавший до сих пор Харитонов. – Я, пожалуй, дальше пешком. Надо ж шнур тянуть…

– Да, эт надо, – согласился Петр. – Только погоди чуток. Сдается мне, впереди засада. Мы их сейчас помнем маленько, пока снаряды есть, а там уже и иди. Эй, Федор, заряжай!

– Ужо! – ответил из башни Федор.

– Вперед по ходу – огонь! – скомандовал Петр.

Кошкодайло вскочил, раскрыл ящик, стал подавать Федору боеприпасы. Снова взрывы поглотили тишину.

Харитонов шагнул к вещмешку и спихнул его ногой вниз, в люк.

– Огонь! – хрипел Петр. – Огонь! По врагам огонь!!!

Тройка матросов работала, как какая-то сумасшедшая машина.

Кошкодайло, как заводной, нагибался, подхватывал снаряд и бросал его в протянутые руки Федора, а Петр, даже не поднимая головы, кричал свое: «Огонь!», с ненавистью глядя в железное днище.

Все это продолжалось довольно долго, пока команды Петра не зазвучали в сплошной тишине. Он еще несколько раз крикнул: «Огонь!», пока тишина не остановила его. Подняв голову, он глянул в сторону башни, где растерянно стоял Кошкодайло.

– Снаряды?

– Амба, – выдохнул Кошкодайло. – Стратили.

– Теперь иди! – Петр обернулся к Харитонову. – И когда взрыв делать будешь – о нас не забудь! О том, как мы до крейсера не добрались.

– Так, может, вместе пойдем?

Петр только мотнул головой.

– Нам без прикрытия нельзя, – ответил за него Кошкодайло.

Харитонов спрыгнул в нижний люк, подобрал вещмешок и вылез из-под бронепоезда. Все еще светило солнце, а откуда-то спереди поднимался над горизонтом черный дым.

Закинув вещмешок на плечи, Харитонов зашагал вперед. Пару раз оглянулся на бронепоезд, довезший его до этих мест, и подивился его мощи и красоте. Жаль было расставаться с ним. Пока ехал – привык чувствовать себя в безопасности за его бронированными стенками, но надо было спешить вперед, и раз уж не было дальше рельс, оставался только один вечный способ передвижения – ноги.

Случайно опустив взгляд, странник заметил, что идет по тропинке. Это придало уверенности, и он последовал по ней дальше.

Поднявшись на вершину холма, Харитонов еще раз оглянулся на бронепоезд, и тут до его ушей долетело далекое жужжание. Доносилось оно сверху, странник замер и вскоре увидел точку, летевшую ему навстречу. Росла она быстро и вскоре оказалась самолетом. Пролетев над Харитоновым, он как бы притормозил в воздухе над бронепоездом, стал разворачиваться, и из его брюха что-то выпало.

Харитонов уже видел когда-то этот самолет. И так же он зависал над одним местом, и так же ронял что-то. Потом был хлопок парашюта и – точно! Вспомнил! – на взлетную полосу опускался большой тюк с продуктами и письмами для сторожа. Точно, это был такой же самолет.

Но в этот раз хлопка не было, а из зеленого брюха выпадали все новые предметы, и когда первый из них достиг земли, рядом с бронепоездом поднялся высокий столб огня. Грохот взрыва долетел до Харитонова чуть позже вместе со взрывной волной, которая свалила странника наземь. Пытаясь подняться, Харитонов слышал новые взрывы, и отчаянием наполнилось его сердце. А самолет все так же разворачивался, словно зависнув в воздухе, и продолжал сыпать вниз свои бомбы.

Харитонов чувствовал, как вздрагивает земля. Грохотало в ушах, и он заткнул их пальцами, но это не спасало. Присев на траву, он слышал кожей, как текут по его щекам слезы, которые он был не в силах сдержать. И полная неизвестность ожидающего его пути превращала его отчаяние в ненависть к неизвестной опасности. И ненависть уже простиралась, и будь у нее достаточно сил – сожгла бы она и этот самолет, и все вокруг, что таило в себе опасность.

Самолет вскоре улетел, постепенно превратившись в точку, растворившуюся в небесных глубинах. Стояла вечерняя тишина. Солнце устало клонилось к горизонту, все еще освещая молчаливую землю.

Харитонов стоял на вершине того же холмика и глядел на черный дымящийся остов бронепоезда. Его тянуло вернуться, похоронить матросов, попрощаться с временным домом. И он, может быть, пошел бы, но как затухало заходящее солнце, так затухало в нем и это желание. Уже скрылись в вечернем непрозрачном воздухе обломки мощной машины, а Василий все еще стоял и смотрел в темноту, пока не почувствовал усталость. Присел снова на траву, достал из вещмешка свои песочные часы и поставил их рядом с собой. Светящийся красный песок волшебно засуетился в верхней колбочке и полился тонкой струйкой вниз, к земле. Как пьяный, следил Харитонов за этим песочным временем и переворачивал каждый раз часы, когда весь свет скапливался в нижней колбочке. И уже не думалось ему ни о бронепоезде, ни о самолете. Тупо следя за песком, он чувствовал, как подбирающаяся к сознанию усталость укладывает его спать, подсказывает подсунуть к голове вещмешок и опустить на него голову. И не досмотрел он до конца последнее движение вниз светящегося времени. Заснул, чувствуя всем телом негромкий пульс земли, на которой лежал.

Заснул и услышал давно знакомый голос, сопровождавший его в снах долгие годы странствия. Теперь этот голос был уставшим, словно принадлежал он безнадежно больному человеку, для которого каждое сказанное слово равнялось выдоху жизни из тела.

– Ну вот и случилось… я умер… и все мои земные поиски подошли к концу. Странно, что я умер дома, в маленьком Такинмилле. Прощай, зеленый теплый Девоншир, красоты которого я уже не увижу земными глазами. Сейчас моя очередь умирать, покидать этот древний край. Сначала ушла тетушка из Блэкпула, тоже перед смертью вернувшись к себе домой. Потом умерли мои дедушка и бабушка со своими сестрами. Потом родители. Этих было немного жалко. Я все мечтал, все хотел, чтобы они увидели, чтобы они дожили до моего взрыва, но что делать – и сам я не дожил до этого. Не хватило мне земного отрезка моей жизни. А может, и сам я виноват, что так неразумно порою тратил время, ввязываясь в ненужные мне дела: в торговлю кожами, в угледобычу, хотя там, пожалуй, меня запомнят. Странно, что в конце жизни может вдруг выясниться, что в итоге ты добился совсем не тех, а противоположных целей и жизнь твоя имела противоположный смысл от того, который ты бы предпочел сознательно. Да. Хорошо, что умирать было нетрудно, хотя болезнь и затянулась на два года. Но к ней я привык быстро, как к полюбившейся собаке. И не гнал ее, да ведь и не мог. И не жалко, что умер. Может, именно сейчас наступит время исполнения моих желаний, и единственное, что огорчает, так это то, что все мои последующие достижения останутся неизвестными продолжающему жить далеко внизу человечеству. Но бывают и чудеса. Должны быть чудеса, должна быть надежда, что однажды я смогу хотя бы на час удрать отсюда, украдкой спуститься по невидимой лестнице вниз и показать этим самовлюбленным и самонадеянным живым телам, чего они стоят со всеми своими ценностями и стремлениями! Ладно. Огонь есть и на этом свете, а если есть огонь – есть и я. И мы вдвоем с этим священным пламенем еще покажем, на что способны!

Утром у Харитонова болела голова. Он поднялся, бросил прощальный взгляд на остов бронепоезда и продолжил путь по тропинке, уводившей его дальше за невысокие холмы.

Идти было легко. За холмами лежала равнина, покрытая редким кустарником и одиноко стоявшими деревьями, но дальше сплошной линией горизонта рос лес, и тропинка вела к нему напрямик.

Пока он шел к лесу, солнце достигло зенита и начало свой ежедневный спуск. Опять оно светило в глаза, словно собиралось остановить идущего. Но Харитонов продолжал путь, пока перед ним неожиданно не возникла река. Была она метров двадцать в ширину. Тропинка, выйдя на берег, сворачивала влево и вела к узкому деревянному мосточку, на вид очень хрупкому.

На другом берегу реки все так же тянулось редколесье да кустарник, но лес, к которому он шел, был уже не так далеко, и хоть солнце уже клонилось к закату, это не останавливало Харитонова, решившего сначала дойти до леса, а уж потом устраиваться на ночлег. И странник прибавил шагу.

Уходил в темноту последний дневной свет, когда Харитонов остановился перед лесом, удивленно разглядывая высокие полосатые столбы и натянутую между ними колючую проволоку. На верхушках столбов были прибиты жестяные гербы Советского Союза. Озадаченный странник посмотрел под ноги и проследил дальше направление тропинки: она теперь вела вдоль леса, вдоль этих столбов.

Странное ограждение, преградившее путь Харитонову, напоминало государственную границу из какого-то фильма. Теперь только не хватало встретить знаменитого Карацупу с его собакой.

«Куда же это я вышел? – лихорадочно думал Харитонов. – Если это граница, то что за страна там, за проволокой?»

Не найдя ответа, Харитонов огляделся по сторонам, словно надеялся увидеть какое-то объяснение.

Сумерки были темно-синими, и весь мир вокруг казался добрым и сказочным. На небе все так же царствовала странная четвертинка луны, а из космоса нестроевой беспорядочной гурьбой светили звезды. Было по-лесному тихо, то есть все шумы принадлежали природе, Всемирному Лесу, и были для него естественны. Но дальше по ходу тропинки Харитонову почудился свет, пробивавшийся из-за многих деревьев, и поэтому раздробленный и смутный.

Не ожидая ничего радостного, Харитонов пошел по едва видимой тропинке вдоль рядов колючей проволоки и полосатых столбов.

Свет приближался, делаясь ярче. Из-за проволоки донесся далекий лай собак.

Наконец странник остановился перед хорошо освещенной площадкой, напоминавшей железнодорожный переезд с охраной. Здесь было все, кроме железной дороги. Шлагбаум с подвешенным к перекладине кирпичом, фонарный столб, рождавший конус света, и будка КПП, внутри которой тоже горел свет и за столом, у лампы с зеленым абажуром, сидел солдат. Казалось, он читал – во всяком случае, лица его не было видно.

Снова прозвучал лай собак, и вся природа притихла, прислушиваясь. Харитонов, стараясь не шуметь, подошел к шлагбауму и из любопытства потрогал полосатую балку, перекрывавшую вход в лес. Почувствовал, что краска свежая, и стал оттирать испачканный палец о штаны.

Раздался скрип двери. Харитонов замер.

За окном будки возникла еще одна фигура военного, из-за стола вскочил солдат.

До странника донесся невнятный шум голосов.

Снова скрипнула дверь, выпустила на землю полоску яркого света. На нее легла тень, и кто-то кашлянул, стоя в дверном проеме. Вдруг Харитонов увидел взметнувшуюся над будкой зеленую ракету, и через мгновение такая же ракета осветила небо где-то далеко за будкой, а еще дальше яркой искрой вспорхнула вверх третья.

– Полночь! – крикнул кому-то военный с порога.

Потом чиркнул спичкой, прикурил.

Харитонов стоял, следил за ходившим вверх-вниз огоньком папиросы и думал. Думал, что необходимо ему пройти за шлагбаум: там ведь продолжается его путь и где-то там же он заканчивается. Но и здесь было приятно и интересно; он чувствовал наличие порядка и нарушать его не хотел. Поэтому не мог странник заставить себя пролезть под шлагбаумом или обойти его. И, подождав, пока куривший военный вернется в комнату, Харитонов пошел к двери. Шел он медленно и осторожно, как по минному полю. А встав на порог, еще долго медлил, прежде чем постучать.

Дверь открыл белобрысый веснушчатый солдат. Открыл – да так и замер, оторопело осматривая стучавшего.

Тяжело ступая, подошел второй военный, в звании лейтенанта.

– Кто такой? – спросил он, строго глядя в глаза Харитонову.

– За шлагбаум пройти можно? – спросил тот негромко.

Наступившее за этим молчание заставило Харитонова пожалеть о том, что постучал он в эту дверь.

Молчание длилось долго, и только вновь прозвучавший лай собак снял возникшее напряжение.

– Кто сегодня на питомнике? – вдруг спросил лейтенант.

– Мазурбеков, – отчеканил солдат.

– Документы?! – потребовал офицер, глядя уже на Харитонова.

Странник подал офицеру матросскую книжку.

По мере того как офицер просматривал документ, лицо его выражало все большее недоумение.

Наконец он поднял глаза, и в этих глазах Харитонов увидел анемичное безразличие ко всему на свете.

– Ну хорошо… – неопределенно протянул он наконец. – А часы есть?

– Никак нет, – ответил Харитонов.

– Плохо, – выдохнул офицер. – Без часов нельзя.

– А зачем часы? – рискнул спросить Харитонов.

– Необходимо также иметь при себе календарь и две пары белья, – заученно добавил офицер.

Странник задумчиво уставился в грязный пол, потом остановил свой взгляд на лозунге, занимавшем полностью одну стенку: «ОБЯЗУЕМСЯ БДИТЕЛЬНО ОХРАНЯТЬ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ГРАНИЦУ ПО ОХРАНЕ ЧАСОВЫХ ПОЯСОВ».

– И верно, граница?! – вырвалось у Харитонова.

– А вы что, когда подходили, собак не слышали? – спросил офицер. – Календарь есть?

– Календаря нет… Карта есть…

– Покажите.

Харитонов послушно вытащил из вещмешка карту учителя географии. Офицер отошел с ней к столу, расстелил, прижав края руками, и так и завис над ней, нагнувшись. Глаза его заблестели.

– Брендоев! Подойди! Посмотри, какая у тебя родина была при царизме! И Польша, и Финляндия!

Солдат тоже склонился над картой, и оба, казалось, забыли о Харитонове. Наконец офицер, тяжело вздохнув, свернул карту и вернул ее страннику.

– Извините, – сказал он действительно извиняющимся тоном. – Без часов и календаря не имею права пропустить через переход. Идите вдоль проволоки, метров через шестьсот – дырка в ограждении, там и перейдете.

Говорил он, пристально глядя прямо в глаза Харитонову, и из-за этого мнение Харитонова об этом человеке изменилось в лучшую сторону. «Служба!» – понял Харитонов. Порядок не разрешает, значит, нельзя… Ну что ж, пойдем к дырке.

– Рядовой Брендоев! – обернулся лейтенант к солдату. – Проводите товарища до места и вернетесь на КПП. Понятно?

– Так точно!

Харитонов с благодарностью пожал руку офицеру и вышел из будки в теплую звездную ночь. Следом за ним вышел и солдат.

– Пожалуйста, за мной! – сказал он и, обогнав странника, свернул налево, выйдя на уже знакомую Харитонову тропу.

– Как звать-то? – спросил Харитонов.

– Василий.

– И я – Василий! – обрадовался странник. – Значит, тезки!

– Ага…

– Давно на границе?

– Пятый год.

– А домой скоро? – участливо поинтересовался Харитонов.

– Когда захочу, – ответил солдат. – Я уже переслужил.

– И домой не хочется?

– Дом-то по эту сторону границы, – вздохнул грустно рядовой. – Вот кабы по ту, тогда б не задумываясь ушел.

– Граница! – как-то странно хмыкнул Харитонов и мотнул головой, выказывая недоумение. – А чего ж ее так легко перейти, даже дырка в заграждении имеется!

– Кому легко, кому нет! – не оборачиваясь, сказал солдат. – Позавчера трех нарушителей убили при попытке незаконного перехода, вчера – двух.

– Как убили?!

– Из автомата Калашникова.

– А чего ж меня… туда пускаете?

– А вы первый, кто на КПП постучал и попросил разрешения. Видать, от этого летюха и остолбенел!

Прошло еще минут пять. Солдат остановился, достал фонарик и осветил огромную, в человеческий рост дырку, прорезанную в колючей проволоке.

– Теперь туда и дальше по тропинке! – дружелюбно сказал он.

– А что там дальше? – спросил странник.

Рядовой пожал плечами.

– Если убегу когда-нибудь, – сказал он, – то узнаю. Лейтенант говорит, когда выпьет, что там наше будущее, а мы, мол, будущее от прошлого охраняем. Ну, счастливой дороги!

– Счастливо дослужить! – кивнул Харитонов и ступил в пятно света от солдатского фонарика.