на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



72

— Извините, я ищу синьору Манчини, ее должны были к вам положить.

Медбрат, с лицом, выражающим скуку и недовольство, подчеркнутое сигаретой, торчащей изо рта, откладывает открытый «Коррьере делло спорт» и бросает взгляд в стоящий перед ним компьютер.

— Вы сказали Манчини?

— Да.

И тут мне приходит мысль, что, может быть, она называет себя девичьей фамилией. Какая у нее была фамилия до замужества? А, да.

— Она может быть под фамилией Скаури.

— Скаури? Да, вот. Скаури. Третий этаж.

— Спасибо.

Собираюсь подняться на отделение. Но едва лишь я отошел от поста, скучающий медбрат вдруг просыпается и останавливает меня.

— Нет, к ней нельзя. Посещения с трех часов.

Он смотрит на часы у меня за спиной.

— Еще примерно через час. Подожди на улице.

— Да, я знаю, но моя мать…

— Понятно. Но мне плевать. В три часа — правило для всех.

Вспоминаю записку Паоло: «Приезжай, пожалуйста, как можно быстрее». И мне по фигу. Я хватаю его за горло правой рукой и толкаю со всей силы. Он долетает до ближайшей стены, и там я его достаю. Снова зажигаю рукой его горло.

— Я должен увидеть свою мать. Сейчас же. Немедленно. Я не хочу никому неприятностей. Пропусти меня. Пожалуйста…

Я повторяю слово, написанное Паоло, в надежде, что это даст нужный результат. Медбрат хочет что-то сказать. Я медленно отпускаю руку. Он переводит дыхание и бурчит:

— Третий этаж, — и кашляет. — Сто четырнадцатая кровать, — и снова кашляет. — Иди, давай.

— Спасибо!

И я быстро ухожу, пока он не передумал, пока он не сказал или не сделал чего-нибудь положенного по инструкции, что, как мне кажется, сейчас было бы большой ошибкой. Впрочем, я и сам совершил ошибку. Слишком серьезную. Сто двадцать, сто девятнадцать. Направо и налево. Прохожу мимо нескольких кроватей, на которых лежат больные, мимо нескольких жизней, висящих на волоске над пропастью. Какой-то беззубый старик кивает с улыбкой. Я силюсь найти для него слова, но в голову ничего не идет. Сто шестнадцать. Сто пятнадцать. Сто четырнадцать. Вот она. Мне страшно подходить. Моя мама. Я вижу ее, она лежит на простынях, бледная, такая маленькая, я и представить ее такой не мог. Моя мама. Похоже, что-то ей указало на мой приход, какой-то шорох, хотя я подошел очень тихо. Может быть, она услышала стук моего сердца: оно сильно забилось, когда я увидел ее такой. Она поворачивается ко мне и улыбается. Приподнимается на локтях. Но неожиданная боль пронзает ее, и она отказывается от этой мысли. Она слабеет от произведенного движения и снова падает на подушку, в смущении глядя на меня. Я подбегаю. Тихонько беру ее под спину и аккуратно двигаю к изголовью. Помогаю ей, стараясь не касаться бесчисленных проводов, свисающих с какого-то аппарата и заканчивающихся у нее на руках. Она морщится от боли. Но только секунду. Все прошло. Улыбается мне, а я беру свободный стул у соседней кровати и сажусь рядом с ней, у ее изголовья, чтобы ей не пришлось говорить громко, чтобы она больше не уставала.

— Привет.

Она пытается что-то сказать, но я прошу ее помолчать, поднеся палец к губам:

— Ш-ш-ш.

Мы некоторое время молчим. Потом, кажется, ей стало получше.

— Ну как ты, Стефано?

Жесть какая-то. Это она спрашивает у меня. И мягко улыбается. Она смотрит мне в глаза, ища ответ. Я пытаюсь что-то сказать, но слова застревают у меня в горле.

— Хорошо.

Я говорю то, что первое пришло на ум. Более длинное слово рассыпалось бы у меня на зубах, как хрупкое стекло. И моя боль рассыпалась бы на тысячу кусочков, как тончайшее зеркало, в котором отражается вся наша жизнь, моя и мамина. Ее слова, ее смех, ее шуточки, ее нагоняи. Ее стряпня, ее прихорашивание перед зеркалом. Мама. Я бессознательно делаю то, что она столько раз делала со мной. Я беру ее за руку. И она сжимает ее. Я чувствую, как похудели ее пальцы, на них болтается несколько колец, кожа висит складками на тоненьких косточках. Я подношу ее руку к губам и целую. Она тихонько смеется.

— Это что, поцелуй прощения?

— Ш-ш-ш, — я не хочу говорить. Я не могу говорить. — Ш-ш-ш.

Кладу щеку на тыльную сторону ее руки. Мне спокойно на этой живой подушке, маленькой, но наполненной любовью. Моей, ее? Не знаю. Я так и сижу, отдыхаю, глаза закрыты, на сердце легко, на глазах застыли слезы. Она гладит мне голову другой рукой и нежно перебирает мои волосы.

— Ты прочитал книгу, которую я тебе подарила?

Я киваю, слегка качнув ее руку, мою подушку.

И чувствую, что она улыбается.

— Значит, ты понял, как бывает на свете? Твоя мама — женщина, такая же, как все… Может быть, более ранимая.

Я молчу. Жду какой-нибудь помощи, хоть чего-нибудь, не могу больше. Я кусаю себе губы, сдерживая слезы. Помогите. Кто мне поможет? Мама, помоги мне.

— Я ошиблась, это правда, Господу было угодно, чтобы именно ты это обнаружил. Но это было слишком тяжелым наказанием. Потерять из-за этой ошибки сына.

Я поднимаю лицо, у меня даже получается улыбнуться. Я спокойный, сильный — такой, каким меня хотела видеть она, каким меня сделала она, моя мама.

— Но ты меня не потеряла. Я здесь.

Она улыбается. Ей удается протянуть руку и погладить меня по щеке.

— Значит, я тебя снова нашла.

Я улыбаюсь в ответ и киваю.

— И снова тебя потеряю.

— Да почему? Нет… вот увидишь, все будет хорошо.

Мама закрывает глаза и качает головой.

— Нет, мне сказали. Я снова тебя потеряю.

Она замолкает. Некоторое время смотрит на меня, потом тихо-тихо улыбается. По ее лицу я вижу, что она счастлива видеть меня здесь, рядом. И тут она снова морщится от боли, которая гложет ее изнутри. Она закрывает глаза. Боль прошла. Мама снова с улыбкой смотрит на меня.

— Но теперь это случится не по моей вине.

Что тут скажешь. Я хотел бы найти какие-то слова, вернуться назад, в прошлое. Извиниться за то время. Я хотел бы не входить в тот дом, не заставать ее с другим мужчиной, не мешать ей, не причинять ей страдания, я хотел бы оказаться в том времени, чтобы суметь понять, принять, простить. Но я не могу. Не могу говорить. Единственное, на что я способен — это сжимать ее руку, не сильно, чтобы то, что я сейчас обрел снова, не рассыпалось. Но она спасает меня, помогает мне еще раз. Но ведь она моя мама. Мама.

— Давай поговорим о том, что нас разлучило.

Она застает меня врасплох.

— Давай не будем притворяться, что ничего не было. По-моему, нет ничего хуже, чем делать вид, что ничего не случилось. Если ты здесь, это значит, что, так или иначе, ты это пережил.

Я по-прежнему молчу. Тогда она еще раз пытается помочь мне.

— Ну ладно. Мне кажется, что в Америку ты уехал не по моей вине, ведь правда? — она улыбается.

И эта ее улыбка все решает.

— Я хотел устроить себе небольшой отпуск.

— В два года? Неплохо. В любом случае, мне жаль, что все так случилось. Твой брат ничего не понял. Твой отец не захотел понять. Это он должен был оказаться на твоем месте. Там кое-что случилось раньше…

Мама прерывает речь. Улыбка ее становится болезненной. Так внезапно набегает на прибрежный песок легкая волна. Но тут же отходит. И мама снова открывает глаза. И пытается улыбнуться. У нее получается. — Вот видишь, мне не надо об этом говорить. Тем лучше. По крайней мере, о нем у тебя сохранятся лучшие воспоминания. Во всем виновата я, это я разрушила все, и справедливо, что сама расплачиваюсь за совершенное.

Снова волной накатывает боль. На этот раз сильнее. Я придвигаюсь к постели.

— Мама…

— Ничего-ничего, все хорошо, спасибо… — она делает глубокий вдох. — Мне дают очень сильные лекарства. Иногда я чувствую, что проваливаюсь куда-то. Вижу сны, даже если не сплю, а потом ничего не чувствую. И становится хорошо. Наверное, это наркотики. Теперь я понимаю, почему вы, молодые, начинаете их принимать. Они заставляют забыть о любой боли.

— Я никогда их не пробовал.

— Я знаю. Ты научился жить рядом со своей болью. Но теперь хватит. Не пускай ее к себе. Пусть к тебе вернется твоя жизнь.

Какое-то время мы молчим.

— Я скучал по тебе, мама.

Она кладет свою руку поверх моей и сжимает ее. Она старается сжать ее сильно, но я чувствую, насколько она слаба. Смотрю на ее руку. Она худая. В ней осталось мало жизни, той жизни, которую она когда-то подарила мне.

— Знаешь, Стефано, а ведь я хотела поговорить не о себе.

— А что ты хочешь узнать?

— Я помню, когда я была очень молодой, гораздо моложе тебя, у меня был парень, который мне ужасно нравился. Я была уверена, что разделю с ним свою жизнь. А он закрутил с моей лучшей подругой. Я тогда чуть ума не лишилась. Тебе надо было видеть моих родителей. В конце концов, я сумела справиться. И сразу после этого встретила твоего папу. Видишь ли, я счастлива, что мой первый раз был именно с ним… То есть то, что тебе кажется таким прекрасным, по прошествии времени может оказаться далеко не самым лучшим. Потом, задним умом, мы понимаем, что эта потеря ничего не стоит в сравнении с тем, что мы впоследствии взамен ее обрели.

Мама замолкает и смотрит на меня с улыбкой. Ей хотелось бы, чтобы я был счастлив. И я очень бы хотел быть счастливым — ради нее.

— Я познакомился с одной девушкой.

— Вот, именно об этом я и хотела тебя спросить. Расскажи, какая она.

— Она забавная, она красивая, она странная. И… особенная.

В этот момент я слышу:

— Стэп!

Это Мартина, та одиннадцатилетняя «сикушка», с которой я познакомился на пьяцца Джачини. Она только что появилась в дверях.

— Вот это да!

— О Боже… — мама в растерянности. — Только не говори мне, что это и есть та «особенная» девушка, с которой ты сейчас встречаешься?!

И она смеется. Потом смех переходит в мучительный кашель. Но он скоро проходит. Мама снова открывает глаза. И сразу улыбается.

— Мартина, что ты тут делаешь?

— Здесь моя мама работает, вот она.

В палату входит красивая женщина в белом халате.

— Добрый день. Я медсестра и мне нужно поменять капельницу синьоре. А вообще-то сейчас не время для посещений.

— Да, я знаю, извините.

— Ну, мама. Это мой друг, ты поняла кто это? Это Стэп. Ну, помнишь надпись на мосту…

— Мартина, проводи молодого человека. Мне надо работать. А потом вы можете войти на минуту и попрощаться с вашей родственницей. Договорились?

— Спасибо.

Я иду к выходу из палаты, но мама подзывает меня.

— Стефано, можешь оказать мне услугу? Принеси стакан воды.

— Хорошо. — И я выхожу вместе с Мартиной.

— А кто эта женщина?

— Моя мама.

— У нее серьезная болезнь?

— Думаю, да. Я сам еще толком не знаю.

— Если хочешь, я спрошу у мамы. Моя мама безумно любит свою работу. Сегодня меня не с кем оставить дома, и вот — велела прийти к ней на работу. Так что, спросить ее?

— Нет, Мартина, лучше не надо.

Она, кажется, немного обиделась.

— Лучше покажи мне, где можно взять воды.

— Конечно! — она снова вспыхивает от радости. — Пойдем, пройдем здесь, тут быстрее.

Некоторое время спустя мы возвращаемся в палату. Сестра только что поменяла последнюю капельницу, четким движением поставив в крепление перевернутую бутылочку.

— Все, хорошо. Синьора, я зайду снова, когда лекарство закончится, — и она идет к выходу. — Вы можете побыть еще пять минут.

— Спасибо.

— Пойдем, Мартина, — она берет дочь за руку.

— Ай, мама, ну не тяни меня так! Иду! Пока, Стэп, увидимся.

Я машу ей рукой и сажусь у кровати. Ставлю стакан с водой на тумбочку.

— Спасибо, Стефано. А я и не знала, что у тебя есть поклонницы. Медсестра мне рассказала: Мартина и ее подружки просто с ума сходят по твоей надписи.

— Да уж, и не думал, что стану известным благодаря этому. А ведь я даже подписи там не поставил!

Мама смеется.

— Но слухами земля полнится, разве ты не знаешь? Все становится известным. А она? Та, что была с тобой… в трех метрах над небом… что она говорит?

— Я видел ее вчера.

— Что значит — ты видел ее вчера? Слушай, а ты случайно не встречаешься с другой?

Я молчу. Мама разводит руками.

— Ну конечно… Я вот что подумала… Впрочем, наверное, я не тот человек, который может давать тебе советы?

Мы смотрим друг на друга. И вдруг начинаем смеяться. Похоже, ей стало лучше. Лекарство подействовало.

— Я не знаю, что ты сделал, но хочешь совет? Ничего не говори той, другой. Переживи сам свою ошибку. Я надеюсь — то, что натворила я, не наследственное, а то я буду чувствовать себя виноватой еще и за твои ошибки.

— Нет, мама, не думай об этом. Достаточно того, что я чувствую свою вину, — я так хотел снова ее встретить, я мечтал об этом днем и ночью, я воображал себе этот момент, как он пройдет…

— И как он прошел?

— Три метра под землей!

— Наши поступки порой так глупы. Особенно не тогда, когда мы влюблены, а когда мы думаем, что влюблены, — мы молчим. — Ну, так даже лучше. По крайней мере, одна вещь для тебя прояснилась. Прошлая история осталась в прошлом. Конец. Но ты, я думаю, этого бы никак не избежал.

— Даже наоборот, я должен был ее встретить. Ко всему прочему… она выходит замуж.

— A-а. И именно из-за этого тебе было так плохо?

— Нет. Самое удивительное, что мне на это наплевать. Она стала другим человеком, совсем не той, какой я ее знал, это была не та девушка, по которой я так скучал, из-за которой так страдал. И самое ужасное — она сказала, что выходит замуж после того, как все произошло. Я чувствую огромную свою вину.

— Из-за того, что она тебе сказала?

— Нет, из-за той девушки. Она так не похожа на нее. И она совсем этого не заслужила.

Мама смотрит на меня. И снова становится той мамой, которой мне так недоставало.

— Стефано, некоторые вещи просто должны происходить. Знаешь, почему? Да потому, что если бы они не случались, потом все не становилось бы на свои места. В этом, я, увы, уверена.

Мы снова молчим.

— Ну ладно, я пойду. Не хочется, чтобы сестра снова меня увидела.

— Я бы на твоем месте больше опасалась прихода маленькой поклонницы.

— Да, это уж точно!

Я целую ее в щеку. Мама мне улыбается.

— Придешь еще ко мне?

— Конечно, мама.

В дверях снова оборачиваюсь, чтобы попрощаться. Мама мне улыбается и поднимает руку. И даже подмигивает. Наверное, хочет выглядеть молодцом.

— Стефано…

— Да, мама, что? Тебе что-то надо?

— Нет, спасибо за все. Я рада, что ты вернулся.


предыдущая глава | Три метра над небом. Я хочу тебя | cледующая глава