История вторая

Навье место Сантании располагалось на заросшем лесом холме к востоку от города. Мы с Улемом отправились туда поздней весной, когда больше не осталось никаких подходящих причин откладывать. Итак больше года отговаривалась, как могла, не хотелось видеть место, которое по велению Богов решало, кому на этой земле жить, а кому прочь идти. Что это вообще за странные игры с живыми, пусть даже и созданными ими народами? Они кого создавали: вольных, независимых потомков или бездушные игрушки для развлечения?

Здание походило на огромную кучу сваленных как попало камней. Только подойдя ближе, среди них можно было разглядеть проходы, достаточно широкие, чтобы человек спокойно смог войти внутрь. Указующий каменный палец посреди относительно круглой внутренности пещеры смотрел прямо в каменный свод. Над пальцем плавал круг мутной сероватой пленки, мелкое блюдо, куда дошедшими из прошлого былинами велено поместить предмет бога. Говорят, тогда произойдет что-то необыкновенно красивое — на многие дни пути от навьего места и до самого края неба разольется сияние небывалой красоты и будет долго таять, давая всем понять, что земли нашли истинных хозяев.

Но сейчас смотреть здесь было особо не на что — камень и кусок тумана, серость и тень. Мы не стали задерживаться.

Выйдя на свежий воздух из затхлого помещения, так приятно вдохнуть свежести, полной запахов влажной земли и зелени, но это еще не все. На дороге, теряющейся среди густых колючих кустов, сросшихся плотной стеной, я увидела… Радима.

— Радим! — и вот я уже несусь по дороге ему навстречу. Мою старую воспитательницу Марфутишну удар бы хватил, увидь она, что я и в свои двадцать до сих пор бегаю, как уличный мальчишка. Я иногда даже как будто знакомый голос слышу, причитающий, за что ей такое наказание — не смогла обучить меня положенному полукровкам поведению. Не знаю, почему до сих пор ее помню, наверное, слишком большое количество поучений вызывает привыкание и потом без них никуда. Здесь наставлений мне никто читать не рискует, кроме разве что Дынко, в устах которого назидания звучат так же нелепо, как призыв жить честно из уст лесного разбойника. Вот память и подбрасывать причитания воспитательницы, чтобы не отрывалась от действительности.

Впрочем, все это ерунда, ведь тут Радим, приехавший без предупреждения, хотя он должен был освободиться только к вечеру. Даже не сказал, что едет! Вон лицо какое довольное, сюрприз удался, я стою у лошади, вцепившись в седло, и требую немедленно посадить меня перед собой, потому как желаю ехать в замок вместе с ним.

Он коситься на меня сверху подозрительно серьезными глазами.

— Приличной замужней женщине в платье не пристало ездить в мужском седле, — вдруг заявляет.

— С каких это пор? — интересуюсь.

На лице судорожное размышление, но ответа он, похоже, придумать не может, так что просто наклоняется и помогает мне залезть на лошадь. Оглядываюсь на Улема, чтобы получить разрешение. Это почти инстинктивное действие происходит даже до того, как я понимаю, что в данном случае его разрешение вовсе и не нужно. Тот все же согласно кивает.

И вот мы едем в замок и Радим очень медленно и тихо рассказывает мне на ухо, как именно я буду наказана за свое неподобающее жене такого восхитительного вожака, как он, поведение. И хотя он прекрасно мог сказать все это мысленно или даже в картинках показать, но знает, что так смутит меня гораздо больше. Вот как у него до сих пор получается так легко вогнать меня в краску?

— Поняла? — спрашивает, в конце концов.

— Эээ ничего не поняла, — отвечаю убежденно. Не дожидаясь повторного пересказа, быстро перевожу разговор в более безопасное русло, кругом же свидетели.

— Так что, кого с нами отпустишь? Улема?

— Ну-у-у.

— Только не Белуга, пожалуйста, дай нам альфу. Только не наставника вашего!

— В прошлом году ты не возражала.

— Нечестно!

— Ну ладно, не Белуга, хорошо. А когда вы решили выезжать?

— Завтра вечером. — Голос почти не дрогнул, хотя слащавые нотки все-таки проскользнули. Судя по молчанию за спиной, Радим их тоже услышал.

— Дарька!

— А?

— Признавайся давай, ты хочешь подглядывать?

— Да что ты!

— Я же все равно узнаю!

— А, ну хотя да, что еще остается делать эээ жене такого восхитительного вожака, как ты? Иначе-то не наказывает.

— Ты знаешь, что я сделаю?

— Что? Запретишь?

— Именно!

— Запрети.

— Дарена! Я запрещаю тебе подсматривать за порядком выбора, — сообщил строгий голос.

— Ага.

— Что ага?

— Я поняла.

— Что поняла?

— Что ты мне что-то запретил.

— Дарька, я серьезно! Думаешь, приятно там стоять? А если еще и домочадцы в щели заглядывают! — неожиданно горячо сказал Радим.

— Никто не узнает, — пообещала я.

— Я буду знать.

— А ты тоже никому не говори!

За спиной молчание вперемежку с сердитым сопением. Как же он не понимает, что я ну никак не могу пропустить предстоящее зрелище? В прошлом году было не до того, но в этот раз Власта достала ключ от балкона и теперь меня не ни за что не отговорить!

Впрочем, к вечеру нам уже не до споров. В замке беготня, все силы брошены на уборку и подготовку дальнего дома, куда завтра поселят прибывших женщин, а послезавтра — детей Радима с матерями. Их привозят на весенний праздник каждый год. В прошлый раз я уехала в дом у озера в сопровождении Белуга и просидела там три дня, а когда вернулась, в замке уже было так пусто, будто и вовсе никто не приезжал. В смысле, детей не было, а женщины еще почти два месяца жили. В этот раз со мной едет и Власта, и Верея, да еще и Улема отпустят. В прошлом году не отпустили — он из альф единственный медведь и ему приходилось отдуваться за весь свой медвежий род. Но теперь есть еще один — Торем, так что Улему мало что светит, чему он, скорее всего, будет безумно рад. Весенний выбор рода — единственное, что Улем ненавидит больше, чем дивов. По крайней мере, я так думаю, мысли Улема для всех большая загадка.

Оставив Радима в компании подошедшей Матери, я отправилась к волхву на вечернее занятие. Неважно, что происходит вокруг: хорошее или плохое, страшное или веселое. Два раза в день я неизменно прихожу в лабораторию, где в одной из комнат на каменном полу начерчен круг, встаю в его центр и монотонно проговариваю всевозможные нужные для вызова Слова.

Полян уже даже не следит, кивает, когда я вхожу и занимается своими делами. И сегодня только мельком глянул на скрипнувшую дверь и снова уткнулся в какой-то толстый фолиант, на ощупь хватая временной шар и тряся, чтоб огоньки зажглись.

Встав на круг, я закрыла глаза и сосредоточилась. Представила, что передо мной куча живого огня, глумливо выглядывающая из камина. Смеющегося. Довольного. И легко выпустила свою ненависть, которую в обычной жизни давно научилась не замечать. Я приказала огню подойти к ноге. Сесть. Смирить огненное дыхание. Слушать и запоминать. Отправиться на поиски нужного мне беса…

На этом моменте влез Радим и стал мне громко перечислять, что сегодня на ужин и что он не собирается есть один и ждет меня в комнате.

Слова Приказа не сбились ни на секунду. Он часто так меня проверяет, иногда кричит резко, иногда сам приходит и шумит за спиной. Первый раз, услышав его вопль, я жутко испугалась, но теперь даже это меня не отвлекает.

Иногда он будет меня среди ночи и я мгновенно произношу Слова, которые он спрашивает. Думаю, Радим и сам давно уже их все наизусть выучил. А иногда он будит меня так, как… вряд ли мне кто-то помешает при вызове беса, но я все равно уже научилась не сбивать голос.

Когда во временном шаре на столе Поляна гаснут все огни, я останавливаюсь. Вечерняя повинность выполнена, можно и отдыхать.

Только бы Радим опять не начал разговора про завтрашний порядок выбора! Я и врать ему не могу и отказаться от задуманного тоже.

Впрочем, про обряд он тактично умалчивает, потому что собирается выполнить все свои обещанные по дороге домой угрозы. Он напоминает мне об этом весь ужин и выясняется, что я получу еще и за завтрашнее свое поведение, а в том, какое оно будет, он нисколько не сомневается.

Что же, а я совсем и не против!

Следующим утром за завтраком Радим еще раз пытается призвать меня к порядку, и я выдерживаю его грозный взгляд, старательно делая вид, будто сейчас меня занимает только утреннее занятие у Поляна.

У волхва, вставая в круг, я привычно выбрасываю все лишнее из головы, даже… Радима. Вокруг только жар и ненависть, почти физически их ощущаю, несмотря на то, что до сих пор по-настоящему вызвать беса я так и не пыталась. Очень скоро я перестану спотыкаться на последнем, плохо заученном изгоняющем Слове, которое настолько корявое, что раз в несколько чтений я все еще на нем сбиваюсь. Когда даже эта корявость будет отлетать от зубов легко, как все остальные, можно будет отправляться к Астелии.

Власта ждет прямо за дверью.

— Бррр, — передергивается, когда я выхожу. — Ну у тебя и голосок! Давай пошли скорее! Уже собираются, как бы не опоздать.

— А все так быстро будет?

— По-разному. Может и быстро, если их немного.

— А сколько приехало?

— Не знаю, не могу же я у кого-нибудь спрашивать?

— Ну да…

А я бы спросила, если б раньше догадалась. Ладно, посчитаем на месте.

Мы прокрадываемся в коридор, тот самый, куда когда-то давно Дынко приводил меня посмотреть на вожака и вдруг меня как озаряет!

— Власта, так тебе Дынко ключ дал?

Судя по краснеющему лицу, нет. Но вопроса уже не убрать. Власта отворачивается, а я, хоть и с запозданием, но замолкаю. Честно говоря, давно думаю, что Власта к нему неравнодушна, но могу и ошибаться, у меня, как у всякой счастливой в замужестве женщины, странное желание переженить всех знакомых и друзей. Это мне Верея сообщила, когда я однажды предложила ей прогуляться в Сантинию на молодежные гуляния, вдруг ей кто-нибудь там понравиться?

«Отвяжись, — сказала бессердечная Верея. — И без тебя обойдусь!

Правда, Митроль по-другому это объясняла, но из ее слов никогда не поймешь, правду она говорить или просто смеется.

Власта достает ключ и осторожно поворачивает в замке. Мы очень аккуратно проскальзываем в щель и приседаем, чтобы наши головы не торчали над перилами. Хотя после моего падения с балкона его наполовину завесили тканью, все равно лучше не светится, не знаю как приезжие женщины, а альфы нашему присутствию точно вряд ли обрадуются.

Мы не опоздали. Альфы стоят посреди зала, такие нарядные и торжественные, что смотреть приятно.

— Красивые, — сообщаю Власте.

— А как же! Им положено сегодня быть красивыми, вежливыми и вообще воплощением силы.

Мы наблюдаем, как они о чем-то болтают. Новый альфа среди них возвышается, как столетнее дерево среди молодых. Торем самый здоровый из всех, кого я в жизни видела. Немного неуклюжий, круглолицый, с карими чистыми глазами и такой лохматый, что сразу видно, из какого он рода. Рядом с ним даже Дынко кажется хрупким. Хорошо хоть Радима нет… А ведь когда-то и он среди них стоял. Бррр.

— Нет, Власта, все равно не понимаю, как можно так приходить и выбирать отца своего ребенка. Зачем?

— Род улучшить, — терпеливо, хоть и в сотый раз повторила она. — Говорила же! Каждый второй альфа получается из сына альф. А кому ж не хочется иметь в роду собственного альфу? А еще и Вожак получиться может!

— Да? И кто из них сын альф?

— Улем, Ждан. Волен еще.

— А Дынко?

— Нет, он из обычных. Но таких больше любят, — вдруг добавляет. — Считается, что у них кровь свежая, а она через несколько потомков вырождаться начинает.

Я немножко думаю.

— И что, прям любая может так прийти и выбрать? И не откажут?

— Ну, не совсем любая. Там есть несколько ограничений. У нее должен быть или хотя бы один ребенок, или она должна быть замужем и при этом достаточно молодой и здоровой, чтобы вырастить потомство.

Приходится закрывать рот портьерами, чтобы сдавленный смех не долетел до альф. Представилась уродливая скрюченная старушка, повисшая на руке Ждана и его вытянувшееся, но все еще очень вежливое лицо.

Улем стоит немного в стороне от остальных, бледный и весь сморщенный, будто возле него чем-то воняет. Да вообще и у остальных вид не очень-то радостный, кроме разве что Торема.

— И что, я, к примеру, тоже могу туда заявиться?

Теперь и Власта хихикает.

— Ты? Улучшить род вожака кровью альф? Как интересно!

Внезапно дверь в зал распахивается и заходят женщины. Я быстро их пересчитываю, всего двадцать семь. Ну, по четыре на каждого при прочих равных, нормально, наверное. И вполне все симпатичные, даже парочка настоящих красавиц.

Альфы растягиваются шеренгой. Улем так смотрит на вошедших, словно у них в руках опасное оружие и сейчас ему придется защищаться.

А потом женщины начинают прохаживаться мимо альф, внимательно их оглядывая. Потрясающе! Они их изучают как… животных. Помниться, когда мы путешествовали с волками, и я впервые услышала про самцов, то долго смеялась. Но то, что происходит сейчас, явно доказывает, что смеялась зря.

— Чего они их так осматривают?

Власта прижимается к моему уху.

— Они же выбирают! Могут даже попросить зубы показать.

— И покажут? — изумляюсь.

Она кивает.

Торем явно привлек женское внимания, они скучковались рядом и разглядывают его более пристально. Потом одна что-то спрашивает. После радостного ответа возле него остаются три дамы, а остальные идут дальше. Дынко тоже пользуется спросом и начинает отвечать на вопросы сразу со всех сторон.

Вдруг в голову приходит идея. Такой момент нельзя упускать, я смотрю на Власту, она совсем спокойная.

— Слушай, а если бы ты, предположим, влюбилась в одного из альф. Что бы ты сейчас чувствовала?

Она смотрит на меня с недоумением.

— Ничего.

— Как ничего? А если его сейчас выберут?

— Это же просто для продолжения рода, — недоуменно пожимает плечами Власта. — Чем больше женщин его выберет, тем, значит, он лучше остальных. Получается и я не ошиблась. — Спокойно сообщает.

— Нет, вы все-таки ненормальные…

Власта смотрит с превосходством. Внизу, напротив Улема останавливается красавица с черными кудрями и фигурой, которой я бы позавидовала. Что-то уверено спрашивает.

Тот глубоко вздыхает, но отвечает ровно. Жаль, не слышно о чем разговор, но девчонка, потому что она никак не старше меня, чуть ли не руки в бока упирает и спрашивает что-то еще. От Улема она больше не отходит и такое впечатление, что разговаривает с ним дальше только из чистого упрямства.

Вскоре выбор они сделали. Что ж, никого не обделили, на Ждане висело две дамы, а победил Дынко, которого окружали целых пять. Кудрявая спокойно осталась рядом с Улемом и так за ним и ушла, как будто стерегла, чтобы не сбежал.

Через пару минут в зале уже никого не осталось, я опустилась на пол спиной к балкону, ноги устали на корточках сидеть. Власта пристроилась рядом.

— Не понимаю… — бездумно повторила я.

— Пятеро… — так же бездумно сообщила Власта. А когда поняла, что сболтнула, было уже поздно отступать. Теперь сколько не отворачивайся, от меня не отделаешься.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спрашиваю тихо.

— Нет.

— Почему? Это тяжело, когда не с кем поговорить.

Власта упрямо молчит.

— Хорошо, — соглашаюсь. Некоторым гораздо проще носить все в себе, люди же такие разные.

— Я боюсь тебе напоминать то время. — Вдруг говорит Власта. — А то бы рассказала.

— Ничего, потерплю…

И она начинает, хотя слова ей даются непросто.

— Помнишь, — говорит, — хотя ты не помнишь. Тут все ходили, как прибитые, но потом вы с Радимом стали оживать, гулять вместе и даже улыбаться. А Дынко — нет. Ты не замечала, он так осунулся и как будто смеяться разучился. У него же нет… люна-са, и некому его растормошить. Ты только не думай… в общем, я… пришла к нему однажды ночью и предложила… себя.

И она отворачивается.

— И что?

— Ничего, — шепчет сквозь слезы. — Он сидел на кровати, спина согнута и руки как будто не знал куда деть. Сказал, что не может этого сделать. Но я… не ушла. Сказала, что не могу уйти, когда он такой… полумертвый, что если он не придет в себя, не станет таким же, как раньше был… что он ни в чем не виноват и, наоборот, тебя нашел и никто даже не думал его винить. Я сказала — если он не станет прежним, я всем расскажу, будто он… сделал то, зачем я пришла.

Мы молчим. То время я не люблю вспоминать и не помню, какой был Дынко. Вообще мало что помню, память оказалась ко мне очень добра и нужными местами помутнела. Но ведь это не конец истории?

— И что?

— Ничего. Мы посидели немного рядом, а потом он меня проводил до моей комнаты. На прощанье поцеловал мою ладошку. И все.

— Но сейчас он прежний.

— Да.

— А дальше?

— А ничего дальше, — прошептала Власта. — Ходит, вежливо здоровается, молчит, как будто ничего и не было… Я ему не нужна.

Она резко вытирает глаза, поднимается и протягивает мне ключ.

— Закроешь. — Ее шаги стихают в коридоре и даже не знаю, стоило ли спрашивать. Власта старше меня на год, в таком возрасте почти все уже замужем, тем более у Власты, наверняка, желающих было бы много. Даже Мать Омелия из своего спящего состояния выходила несколько раз за последний год, удивляясь равнодушию Власты к противоположному полу. А оно вот как…

Мы с Радимом обедаем вдвоем в своей столовой, скоро пора выезжать к озеру. Еще даже из замка не вышла, а уже заранее по Радиму скучаю. Но завтра приедут дети, которых он видит только раз в год, ему будет весело, и мне в охотничьем доме будет спокойно.

— Точно не хочешь остаться? — тихо спрашивает.

Я быстро мотаю головой. Разговоры о детях я переношу только в самых малых дозах, он знает.

— Улема там не утопите, медведи плохо плавают, — не меняя интонации, продолжает Радим и неожиданно улыбается.

И я очень крепко, как после долгой разлуки, его обнимаю.

К озеру мы едем верхом, почти без вещей, нас с девчонками сопровождает Улем и еще несколько воинов. Их количество за последний год сильно прибавилось, да и альф теперь семеро. И скоро будет восемь, судя по упертости того парнишки, что приходит раз в две недели, как только отходит от последней трепки. Все чуют плавающий в воздухе, ни на секунду не ослабевающий запах войны.

Тем ценнее время отдыха. Как только впереди виднеется озеро, мы несемся галопом прямо на берег, даже в дом не заходим. Почти сразу ныряем в воду и долго там плещемся, хотя на улице уже стемнело. Еще не очень тепло, но вода у берега хорошо прогрелась за день и даже я не мерзну, не говоря уж о девчонках.

Просим Улема развезти нам на берегу костер и он тут же соглашается. По лицу моего охранника обычно сложно что-нибудь сказать, но кажется он доволен, что вырвался с нами, а не остался в обществе кудрявой. Хотя… она будет ждать его возвращения в замке и, судя по всему, очень упертая, потому что поменять Улема на Торема не согласилась, несмотря на то, что ее долго уговаривали. Я начинаю склонятся к мнению, что в этом обычае есть что-то верное, представив себе смесь Улема и упрямой девчонки — это же будет нечто! Этот ребенок будет переть напролом, не замечая препятствий, словно зурп, и мне бы не хотелось оказаться у такого на пути.

Конечно, я не удержалась и поинтересовалась у Улема, рад ли он, что теперь у альф два медведя? Раньше ему пришлось бы отдуваться одному, а теперь Торем своими карими глазами и мощным торсом покорит большую часть дам. Улем, разумеется, не ответил и вообще сделал вид, что вокруг него полная пустота и тишина.

Вообще поездка удалась, погода была прекрасной, очень теплой и солнечной, мы с берега уходили в дом только спать. Жарили на огне куски хлеба, колбасу и овощи. Выпили столько морса, что потом еще долго при виде него я морщилась и отворачивалась.

Улем почти все время проводил с остальными парнями. Они тоже устраивали себе отдых в стороне от нас, в густом лесу с выходом в закрытую со всех сторон деревьями заводь.

Верея оставила в Сантании парня и без умолку о нем болтала, пока я не намекнула, что мы устали слушать о зеленых глазах и рыжих волосах прекрасного Ивана, ее избранника. А уж об его тонкой талии и мускулистых руках и подавно ни в какую больше слышать не желаем. Власта беседу не поддерживала, но улыбалась. И она, и я делали вид, что никакого разговора на балконе не было.

Время пролетело незаметно. Радим говорил со мной по вечерам и голос у него был очень радостный. Казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не рассказать какой-нибудь забавный случай или произнесенную малышами фразу, которыми был полон до самого верха. Он был счастлив и это единственное, что не давало впасть в тоску. Его счастье очень приятно отдавалось в моем сердце, если не думать о причинах, его вызвавших.

Когда мы вернулись, детей с матерями в замке уже не было, оставались одни женщины. Кудрявая нас встречала, стояла на камнях брусчатки, спокойно и почти равнодушно разглядывала Улема, остальных даже не замечала. Мне внезапно захотелось его спрятать за свою широкую юбку, как прячут от чего-то опасного маленьких детей. Учитывая, что я была в штанах, даже не знаю, как это желание объяснить.

— Улем, не бойся ничего, — почему-то шепотом сказала ему.

— До ночи мне бояться нечего, — спокойно ответил Улем. Я тут же стала вглядываться в лица девчонок, ища подтверждение небывалому: Улем… пошутил?

Потом в дверях замка показался Радим и про все остальное я забыла.

Вечером мы, как обычно, ужинали у себя вдвоем. Только по праздникам или в очень свободные дни мы встречаемся в общей столовой с остальными. Так вот, поесть спокойно не дали, заявился Белуг собственной персоной и передал, что созван срочный совет и нас ждут в кабинете. Я теперь присутствовала на всех подобных сборищах вместе с Радимом и знала обо всем, что происходит в стране. Так же, как раньше он от меня все скрывал, теперь наоборот, слишком во многое старался посвятить. Так что приходилось ходить, даже когда было лень.

Мы явились раньше других, в комнате за столом сидел один Дынко.

— Остальные где? — спросил Радим.

— Остальных собирают. Вы просто ближе всех живете.

Мы уселись на стулья и стали ждать. Дынко оживился, наклонился в нашу сторону.

— Радим, а давай поговорим? — начал.

— О чем?

— О деньгах, к примеру.

— Да не ахти тема, — Радим тут же сделал вид, что не понимает, о чем речь.

— Ты не увиливай, а давай возмещай мне потраченное. У меня, знаешь ли, ничего не осталось, даже дома.

— Зачем тебе деньги и дом? Тебя здесь кормят, одевают, жилье дают и платят неплохо. Зачем?

— Люблю чувствовать себя богатым, — хмуро заявил Дынко.

— Потом отдам.

— Когда?

— Ну, как женишься, к примеру.

Дынко фыркает. В который раз они спорят о деньгах, на которые Дынко купил тогда марь, показанную мне, и до сих пор Радим почему-то отказывается их возмещать. Не знаю, почему, я спрашивала, но ответа внятного не получила. Может, жалко? Нет, как на такое можно жалеть? Может, злиться еще на него? Нет, не на что злиться, сам был виноват. А что тогда? «Не знаю, — изумлено отвечал Радим. — Я ведь ему даже дом в Сантании купил, в хорошем месте с парком вокруг. Но не отдаю».

— Я настаиваю… — упорствовал Дынко. Но Радим вдруг вспомнил, что не взял из комнаты какие-то важные бумаги и тут же сбежал.

Мы остались вдвоем. Дынко, развалившись на стуле, картинно хмурился, сверкая в мою сторону глазами, пока… Говорят, мужчины гораздо глупее женщин и намеков не понимают. Но мой взгляд он отчего-то сразу понял. Затих, замер и окаменел.

— Почему? — просила я.

Видимо, ему тоже не с кем поговорить, я уверена, про Власту он и слова никому не сказал, это не из тех вещей, над которым способен подшучивать даже такой, как Дынко. Выпрямившись и сцепив руки в замок, он мне отвечает.

— Она заслуживает лучшего. Надежного, доброго… и верного. Я не изменюсь!

И смотрит с таким вызовом, будто я от него чего-то требую. Еще и брови поднимает, мол, и что ты на это скажешь? Надо же, какое благородство проявил! Сделал доброе дело? Где-то я видела нечто подобное, верх душевности и щедрости! За чужой счет. А мне есть что сказать, как ни странно. Ведь на такой вызов и не нужно отвечать нежностью да пониманием.

— Чего же ты о ней такого плохого мнения? Может она… распробует и еще неизвестно тогда, кого из вас будет волновать вопрос… верности.

Честно говоря, я думала, он меня ударит. Он даже дернулся. Вот в чем прелесть чернокнижия — даже такой порыв бешенства, неожиданный и сокрушительный я принимаю совершено спокойно, как будто ничего и не изменилось вокруг. Но альфа есть альфа, Дынко сдерживается и молчит. А тут и остальные подходят, я приветливо улыбаюсь и больше на него не смотрю. Тем более что и новости неожиданно плохие.

Пришло известие, что дивы достроили и запустили свой первый летучий корабль, перевели его за горы и летали над лесом, словно что-то искали. Год назад горные остановили две из своих пятнадцати шахт, чтобы встряхнуть, как следует Северную гряду и почти зря — половина стоянок оказалось под защитой магов, которые вовремя подняли щиты и остановили большую часть обвалов. Заодно доказали, что они самые сильные маги из всех известных. Даже интересно, догадываются ли лесные, что по соседству собираются поселить не легко управляемых, как рассчитывают, а гораздо более могущественны, чем они сами, магов? Вряд ли.

За последний год количество дивов увеличилось почти в три раза. Теперь основная масса населения белоглазых располагалась на островах в нескольких часах плавания от северных пляжей. Острова лежали прямо в Скалистом море, куда на обычном корабле не доплывешь, но зато легко доберешься на летучем. Похоже, население дивов перебралось полностью, потому что в последний раз прибыло сразу несколько больших судов, после чего дивы эти суда продали. Да и следов порталов давно уже никто не находил.

Так вот, вчера дивы летали почти в открытую, рыскали над лесом, словно что-то выискивали или изучали. Это очень плохо, переглядываясь с Радимом, я сразу понимаю, что времени у нас больше нет.

Кто-то быстро предлагает собраться утром, а пока подумать, как лучше все организовать, остальные мгновенно соглашаются и всего минут через две в комнате никого, кроме меня и Радима. Мы переглядываемся… и хохочем. Все вокруг так бояться напоминать нам о том, что будет, словно мы впадем в истерику. А ведь мы помнили об этом каждый день. Каждый раз, просыпаясь, я смотрела на него и думала, что завтра, может быть, буду просыпаться одна и далеко. Каждую его улыбку добавляла в память, копила их, чтобы к тому времени, как уйду к Астелии, Радима там осталось как можно больше.

Мы так и сидим напротив друг друга. Завтра последний день, а потом я уеду. Но ведь на самом деле он всегда со мной, и не только в памяти. В любое время я могу с ним поговорить.

— Пошли к себе? — спокойно спрашивает Радим.

— Пошли.

Я думаю, ему-то тут будет сложнее. Хотя все их планы по сто раз пересмотрены и ко всему подготовлены, неожиданности всегда бывают. А у меня все известно — Астелия не допустит к призыву, не убедившись, что я досконально следовала всем ее указаниям и училась правильно.

Утром присутствую только вначале совета. Выезжать будем на рассвете, я и Улем, а отряд во главе со Жданом будет отвлекать на себя внимание в лесу, где видели дивов.

Еще понадобился альфа на северную границу, и ехать тут же вызвался Дынко. Будет там следить за сбором воинов дивов и, если ничего не случиться, через месяц его сменят.

На меня Дынко ни разу не посмотрел.

Дальнейшее обсуждения моего присутствия не требовали и Радима тоже отпустили. Мы вернулись в комнаты, он сел на диван у стены и опустил голову. Вдруг стало так грустно…

— Радим, у меня есть желание. Пообещаешь выполнить?

— Все, что хочешь.

— Поехали в дом у гор? Там сейчас красиво, цветы цветут по стенам. И тихо.

— Да, но там все, как раньше…

— Вот именно!

Он поднимает голову и коротко кивает.

До утра я не думала ни о чем. Просто рассказывала ему, что он для меня значит и слушала в ответ, что значу для него я.

Еще до рассвета, как только открыла глаза, попросила Радима отдать Дынко все, что тот потратил. И новый дом. Дорогу к замку мы провели, споря, почему это нужно сделать прямо сейчас. Но так как он не смог объяснить, почему бы и нет, то, в конце концов, согласился.

У замка нас уже ждали. Мать Омелия смотрела с жалостью, единственная, кто никогда свою жалость не скрывал. Верея всхлипывала, это еще повезло. Вот уж кто последнее время ревет всегда и по любому поводу! Прямо как я раньше.

Всей толпой направились к казармам, где уже собрались конные воины и Ждан. Тут же подошел Улем, ведя своего коня, а за ним конюх с оседланным Мотыльком. Вещи, собранные мной накануне, уже приделаны к седлу. Последним шел Дынко, который поедет на границу один.

Радим отозвал его в сторону и что-то сказал на ухо. Тот спокойно кивнул, но на меня не посмотрел. Как и на Власту. Потом залез на коня, в последний раз коротко поклонился всем, прощаясь, и поехал вперед. Власте повезло, что все были заняты разговорами и никто не заметил, как она посмотрела Дынко вслед. По ее лицу четко можно было прочитать все мысли. Ведь может завтра война и он уже не вернется… Ведь если дивы пойдут через северную границу… Если его убьют… Я подошла и быстро оттащила ее, почти в беспамятстве, в сторону.

— Власта! — хотелось хорошенько ее встряхнуть, как взбивают подушку, но я не посмела. — Пожалуйста!

Она опускает голову.

— Власта, посмотри на меня.

Взгляд вполне вменяемый, только слишком много боли. Дынко повезло, что чернокнижие прибавило мне выдержки, иначе бы я долго ругалась ему вслед, а на дорогу это сродни проклятию.

— Настало время… обратить свое внимание на других парней, понимаешь? — я все-таки легонько ее встряхиваю. Теперь вся эта тоска направлена мне, наверняка подумала, что я говорила с Дынко и он четко дал понять, что ей не интересуется. Пусть так и думает. Злость — единственное, что ей сейчас нужно, единственное, что в таком случае не даст пропасть. И эта злость появляется, поднимается со дна глаз шальным блеском. И вскоре передо мной уже спокойное лицо представительницы главенствующего в стране клана. Настоящая княжна…

Оставляю ее и иду к Мотыльку. С Радимом я не прощаюсь. Не собираюсь с ним прощаться никогда! Он подсаживает меня на лошадь и легко улыбается. Мы будем говорить каждый вечер и все будет хорошо. Даже думать не собираюсь, что может быть иначе. Ни секунды!

Я не оглядываюсь, скачу за Улемом, за мной — Ждан с отрядом, мы очень быстро едем на восток, по дороге, стороной огибающую Сантанию. К обеду сворачиваем в лес и делаем привал. Даже костры не разводим, воины усаживаются кругом, а Ждан с Улемом располагаются чуть сбоку, раскладывают на коленях карту леса и тут же над ней нависают.

Необычное окружение — лес, ветер, много незнакомых людей, шум. Как раз подходит, чтобы потренироваться на чем-то новом. Я отхожу немного в сторону, недалеко, чтобы все отвлекающее осталось перед глазами, нахожу короткую толстую палку и быстро черчу ей пентаграмму вызова. Защитный круг. Встаю в центр рисунка и проговариваю быстро часть самых используемых Слов. И, конечно же, на изгоняющем Слове спотыкаюсь! Это очень злит, времени почти нет, а оно все так же не хочет отлетать от зубов! Что вот меня опять отвлекало? Ну, ветер дует. Ну, на голову сыпется всякий мусор с кедра, под которым я стою. Ну… смотрят на меня странно воины, как будто… испуганно.

Ждан с Улемом все так же сидят над картой. Не мешает, кстати, знать, о чем речь, я тихо подхожу сзади и Улем, не оглядываясь, отодвигается, чтобы мне было видно.

На рисунке лес вдоль Северной гряды похож на ярко-зеленое облако, посреди которого — темный кривой стержень. Вторая полоса этого леса, в отличие от Старого между границами, почему-то не образует петли. И еще, тут вылупляются личинки зурпов, но взрослых особей не попадается. Считается, что личинки как-то перебираются в Старый лес, но как, точно никому узнать не удалось. Как, как, естественно по петле, соединяющей этот лес со Старым, но ее никто не видел, потому считается, что ее и нет. В общем, эта тема споров — одна из любимых у альф и искры летят, когда они берутся ее обсуждать. Занятное зрелище, но сейчас задачи другие.

— Пойдем по второй полосе? — спрашиваю.

Улем тут же качает головой.

— Нет, вдоль нее, по самому краю и пойдем.

Его палец ползет вдоль полоски темной краски, но тут же останавливается от крика.

— Не трожь руками! — возмущено вопит Ждан, пододвигая карту к себе.

Палец тут же исчезает с поля зрения. Кстати, воины…

— Ждан, — спрашиваю, — а что, твои… воины меня бояться что-ли?

— Чего? — надменно интересуется. — Мои воины ничего не бояться!

Но тут же краем глаза коситься в их сторону, словно пытаясь убедиться, что так и есть.

— Ну, — продолжает, — может и опасаются немного, так ведь кто угодно испугается, когда ты начинаешь замогильным голосом шипеть, визжать, фыркать и криком ругаться.

— Ругаться?!

— Да ты же страшно ругаешься! — сообщает Ждан. — Нет, что ли?

— Понятия не имею!

Он довольно кивает.

— К тому же всем известно, что чернокнижники — самые страшные маги из всех существующих. Они, знаешь ли, детей убивают, чтобы с помощью их крови демонов обуздать. Даже десяток разъяренных зурпов не так страшны, как одна мелкая чернокнижница, злобно плюющаяся Словами.

Вот тут уж ничего не остается, кроме как пялиться на него во все глаза. Ладно те, кто меня ни разу не видел, могут и придумывать всякие страсти. Но Ждан, который меня лично знает и верить в такое… И лицо какое серьезное!

— Извини, не удержался. — Вдруг быстро говорит Ждан и тут же хохочет во весь голос! Так это он оказывается так… шутит!

Пока я раздумываю, как бы ему быстро и вероломно отомстить, Ждан вдруг замирает. Неужели почувствовал мои намерения и испугался? Странно, ничего страшного пока не придумалось, кроме как поджарить его целиком на костре, но это получиться сделать только мысленно.

Ждан хмуро смотрит перед собой.

— Улем… когда твой инстинкт скажет свернуть с дороги, сверни, — говорит. Что-то увидел?

— А я всегда так делаю, — невозмутимо сообщает Улем.

— Вот и в этот раз так же сделай.

Через несколько минут мы с Улемом уходим пешком на северо-восток. Я оглядываюсь на Мотылька и заодно вижу, как уныло смотрит нам вслед Ждан…

И тут же его прощаю. В который, интересно, раз?

На ночевку мы останавливаемся, когда почти темно. Улем долго ходит вокруг, принюхиваясь и только потом идет в лес за водой. Костер тоже сам разжигает, оставляя меня бездельничать, сидя у дерева. Как когда-то. Я устаю все так же, потому просто закрываю глаза и не мешаю. После ужина, закутавшись в мой новый легкий плащ, подаренный Радимом, закрываю глаза и зову… Если глаз не открывать, кажется что рядом тепло, будто он тут.

Когда в лесу вскрикивает какой-то зверек, я резко открываю глаза и вдруг вижу, как пристально смотрит на меня Улем. Так… необычно. Он тут же отворачивается, втыкаясь взглядом в огонь. На крик не реагирует, значит, вопил кто-то безобидный.

Сколько мы с Улемом проводим времени вместе? Гораздо больше, чем с Радимом. К присутствию Улема я привыкла, как будто к собаке, которой велено меня охранять. Он всегда настолько одинаково невозмутим, что со временем все начинают его воспринимать как… бездушный предмет. К примеру, почти никто не знает, что с ним случилось. А те кто, скорее всего, знают, молчат. Однажды я спросила его прямо, что? Он сделал вид, что не слышит вопроса и больше я не навязывалась.

Митроль говорила, вокруг люна-са всегда родиться любовь, всегда любви и счастья больше, чем вокруг обычных людей. Если она не врала, то может и Улему станет однажды проще? Мне бы очень хотелось, чтобы он оттаял, но время идет, а Улем постоянен, как смена сезонов. Как каменные скалы. Как движение светил.

Но я не рискую больше с ним говорить о личном. Нельзя осчастливить всех, даже если очень стараться. Кто-нибудь всегда остается на задворках, до тех пор, пока не оглянется по сторонам и не решит, что сидеть с обдуваемого всеми ветрами краю он больше не желает.

Мы собираемся на рассвете и идем прямо по границе лесных полос. Я вижу слева зону перехода первой полосы во вторую — деревья растут почти по прямой линии и там их листва более насыщенного, почти изумрудного цвета.

Когда мы остановились на обед, костер Улем развести не успел. Замер над сваленными в кучу дровами, прислушиваясь, и я застыла, чтобы не мешать.

Через секунду он почти проревел: «Быстрее! схватил вещи и, бросив на месте вынутые из сумки продукты, понесся под защиту деревьев. Я побежала за ним, а через пару минут, быстро оглянувшись, увидела, в чем дело — на горизонте, прямо за нами, почти задевая плоским дном верхушки деревьев, летел корабль дивов. Не очень быстро, но даже так от него не уйти ни пешком, ни бегом.

Как они могли узнать, что мы тут? Дорогу мы выбрали только вчера на привале и кроме Ждана, наших планов никто не слышал. Ждану я верю, как самой себе, ведь если подобный ему друг предает, то зачем вообще нужна такая жизнь?

Но как же еще они могли узнать? Мы несемся как можно быстрее, пару раз я спотыкаюсь, потом Улем хватает мои вещи, после чего бежать становиться немного легче. Корабль летит неспешно, с его левого борта очень часто, а с правого редко в сторону леса текут бледные розовые языки, словно лепестки с огромного цветка облетают. Поисковик какой-то?

Вскоре сил почти не остается. Оглядываясь на меня в очередной раз, Улем зло морщиться и начинает принюхиваться. За кучкующимися на небольшом холме соснами хватает меня за руку и тянет вниз. Там, под корнями темнеет пустой вход, нора. Заталкивает меня внутрь и загораживает спиной. Места в норе мало, тот, кто ее копал, бросил дело на половине, Улем почти вдавливает меня в землю и осторожно пододвигает ногой вещи, брошенные так неудачно, что частично виднеются из норы.

— Тсссс.

Я замираю. Почти сразу сверху, над головами, показывается бледная розовая волна. Она оплывает вокруг деревьев, сползая вниз по стволам и оставляет на ветках похожие на кисель обрывки, а ее остатки шлепаются на траву с хлюпающим звуком. И тишина…

Через несколько секунд остатки магии тают с шипением, будто на огне выкипают, пропадают, словно их и не было. Улем напряженно слушает, я даже дышать боюсь. Понимаю, что вцепилась в его куртку и мешаю, осторожно разжимаю пальцы. Он не шевелиться.

Время идет, больше ничего не происходит, Улем стоит неподвижно и только головой в стороны водит. Наконец, расслабляется и отходит в лес. Можно и вздохнуть спокойно, я сажусь на землю, а он быстро исчезает в стороне, где пролетали дивы. Немного отдохнув, забираю вещи и поднимаюсь по крутому склону над норой.

Улем появляется сбоку совсем неслышно и забирает свою сумку. Когда уже я перестану пугаться, когда ко мне так подходят? Никогда, наверное. Эти альфы вообще не умеют, как люди ходить, только подкрадываться!

— Улетели, — спокойно говорит, не отводя глаз от неба и направляется дальше на восток.

— Что это было? Почему они улетели? — засыпаю его вопросами. Он только плечами пожимает.

Вечером мы не стали разводить огонь. Из еды остался только хлеб, который я не успела достать и вяленое мясо, которое предназначалось на крайний случай. Хм, вот он, это случай и настал. Как быстро!

Хотя Улему, похоже, все равно, что жевать. И правда, в крайнем случае, перекинется завтра зверем да поймает нам какой-нибудь обед.

Мы спим рядом и даже во сне у Улема настороженный вид. И немного удивленный. Что ему такое сниться необычное? Что вообще с ним происходит?

И утром он на редкость хмурый, даже по сравнению со своим обычным состоянием. Мы опять идем вдоль деревьев, тут самое удобное место для ходьбы — как будто пустая тропинка между полосами. Идем очень быстро, но вдруг Улем начинает замедляться, почти изумленно поглядывая в сторону Старого леса. Это происходит все чаще, пока он, наконец, совсем не останавливается и не начинает настойчиво этот лес разглядывать.

— Что? — рискую спросить.

У него вдруг очень неуверенный вид, несвойственный альфам в целом, а уж ему тем более.

— Нам нужно свернуть, — нетвердо произносит.

— Зачем?

Он молчит, но вдруг делает туда шаг.

— Инстинкт, — коротко сообщает.

То, что Ждан видел? Я не спрашиваю и не спорю, а просто иду следом. Мы входим под тень толстенных шершавых деревьев, весна зарастила все пространство подлеска высокой травой, крепко хватающей за ноги. Если идти туда в платье, трава за пару шагов спеленает ноги подолом так, что не двинешься. Улем, однако, несется вперед и все быстрее. Я изо всех сил выдираю ноги из цепкой травы и спешу следом. Вдруг… он останавливается и слегка наклоняет голову, напрягается, как перед дракой. Выглядываю из-за плеча…

Через секунду в моей руке нож, а белоглазый напротив вскидывает на мое движение арбалет. За его плечом торчит такой же, заряженный блестящим толстым болтом, способным сделать во мне дыру размером чуть ли не с кулак. Лица врагов напротив невозмутимо ледяные, словно застывшая на морозе вода. Улем перекинуться не успел и безоружен, но если они нападут, он перекинется. Одного я могла бы вырубить, но тогда выстрелит второй арбалет.

Пока я продумываю варианты, в голову приходят вопросы. Почему их так мало? По лесу дивы слоняются только десятками, во главе с поводырем. И почему там… девчонка?

Там девчонка! За спиной белоглазого узкое бледное лицо в капюшоне, но волосы лезут из-под него так, что не ошибешься.

— Девчонка, — тихо цежу сквозь зубы. Улем не шевелиться. Он готовиться и если сделает прыжок, я должна буду его прикрыть. Подобные ситуации рассматривались нами не раз. Только… не такие. Всего двое дивов, один из них — девчонка.

Арбалет напротив целиться в меня смертельным жалом. Я не волк и не смогу уклониться, все что успею — вырубить его вместе с собой. Это единственное, что удерживает Улема, от одного болта он меня прикрыть сможет, но не больше. В человеческом облике, закрывая кого-то, не повернешься, как надо. Значит, второй болт достигнет цели. Меня. Улем ждет.

В таком напряжении идет время, плывет солнечными лучами мимо наших ног, летит пылью от порывов ветра. Не знаю, сколько времени прошло, только вдруг… Девчонка резко выдыхает и… опускается на землю. А когда белоглазый отвлекается на нее, Улем перекидывается. Мгновенно визжит арбалетный болт, заседая в густой медвежий мех, но уже через секунду медведь валит белоглазого с ног. Размахивается лапой…

— Стой! — вдруг ору я. И несусь к ним со всей возможной скоростью. И, конечно же, цепляюсь по дороге за какой-то пучок особо крепкой травы. Хорошо хоть нож успеваю откинуть, а то бы точно себе распорола что-нибудь.

Медведь хрипло рычит, но дива не добивает.

— Стой, Улем! — строго повторяю, смотря на девчонку. Из-под плаща виднеется темное, почти черное платье, но и на нем четко видны следы крови. Она без сознания.

— Свяжи его и не трогай! Стой! Я сама свяжу.

Улем прижимает дива за шею и поясницу, пока я ищу веревку, а потом быстро его связываю. Этому меня тоже Улем научил, стягиваю так, чтобы двинуться не смог, белоглазый глухо рычит в землю и дергается, но сбросить с себя вес медведя не способен даже самый крупный, хорошо обученный воинскому искусству див. А этот вообще какой-то мелкий и хилый, кроме арбалета в нем ничего опасного и не было.

Как только пленный связан, Улем перекидывается и, резко хватая меня за руку, тащит в сторону. Оттолкнув совершено невежливо за дерево, вдруг наклоняется и рычит:

— Их надо убить!

В его глазах жажда крови, горячность боя владеет каждой клеткой напряженного тела. Звериный гнев застилает человеческий разум такой плотной пеленой, что становиться страшно.

— Улем, — зову тихо-тихо. Теперь, чтобы меня услышать, надо прислушаться. А значит — успокоиться. Жду, пока кровавая дымка в глазах напротив растает.

— Оденься! — вдруг понимаю, что он совершено голый. Как же, разодрал всю одежду, когда перекидывался, времени раздеваться-то не было.

Он быстро меня отпускает.

Возвращаясь к дивам, я оглядываюсь на связанного и встречаю упорный, пылающий ненавистью взгляд. Потом иду к девчонке и как только приседаю рядом, парень яростно шипит и дергается. Тут же над ним Улем, в штанах, значит, запасные с собой все-таки взял. Неужели ждал чего-то подобного?

— Улем, не трогай его!

— Почему? — очень спокойно спрашивает, равнодушно разглядывая тело под ногами. — Я думаю, их надо убить.

— Кого убить? Испуганного мальчишку и девчонку без сознания?! — вдруг злюсь. Злюсь, потому что и сама не понимаю, что заставляет меня оставить их в живых. На войне, конечно, нет места правилам чести, но не настолько… Безоружных, перепуганных? А то, что они вовсе и не за нами охотились и даже не знают, кто мы такие, никаких сомнений не вызывает.

Улем думает. Я дотрагиваюсь до девчонки и белоглазый тут же шипит.

— Я — целитель, — заявляю ему. — Если не будешь отвлекать, может ее и вылечу. Понял?

Судя по глазам, понял. Затравлено смотрел, пока я укладывала девчонку ровно. В груди почти дыра, с четкими, слегка обожженными краями. Личинка зурпа, скорее всего, больше тут не было хищников, оставляющих такие следы. Ну, или растение кровопуска, это хуже, оно впрыскивает в тело сок, старательно пытающийся разложить ткани в пюре.

Девчонка оказывается как из мягкого теста. Никогда я не лечила никого более просто. Хватает двух дыханий и она начинает дышать ровно, а дыра почти заросла.

— Костер разведи, — требую у Улема. Тот хмуриться, но делает что сказано. По линии жестко сжатых губ видно, что с моим решением он не смирился.

Всегда думала, что у него личные счеты с дивами. Что из-за них он сиротой остался. Похоже, это действительно так, иначе как еще объяснить желание убить не воинов? А то, что они не имеют отношения к воинам, любой простофиля поймет.

— Перенеси ее к огню, — уже мягче прошу, и он подчиняется. Я расстилаю свой плащ, куда девчонку и укладываем. Следом волочит парня и прислоняет к ближайшему дереву.

Мы садимся с Улемом друг напротив друга и теперь придется думать, что делать дальше. Сказать нам друг другу нечего. Он щуриться в сторону дива, а тот отвечает не менее кровожадным взглядом. И молчит.

— Как вас зовут? — вдруг спрашиваю связанного.

Тот дергается и сжимает зубы.

— Я спасла твою спутницу. Как вас зовут?! — напираю.

Пристально смотрит мне в глаза.

— Хайли. — Наконец хрипит голос, будто сорванный в крике и звуки звучат не совсем похожие на наши, привычные. Видимо, прибыл совсем недавно и почти не привык пользоваться общим смешанным языком.

— А ее?

— Рахель, — шепчет див и в его лице проскальзывает боль. Вызывающего выражения как и не было, только страх. За нее, как понимаю.

— Меня зовут Дарена, а его — Улем.

Улем получает полный презрения взгляд. Молча отворачивается, не скалясь в ответ, как дикий зверь, значит, успокаивается.

— И что ты собираешься с ними делать? — лениво спрашивает, прикрывая глаза. — Тащить с собой? Отпустить, чтобы они или на местных вышли или на зурпа? А может, назад вернемся, к дивам их проводим, обеспечим безопасный переход к своим, а то чем же еще нам заниматься? Времени-то полно…

Я молчу. Ирония мне понятна, но что делать теперь, пустота в голове. Что же делать? Белоглазый отворачивается от моего бегающего взгляда, с тоской смотря на Рахель. Не верит, что мы их живыми оставит, ведь в этом нет смысла. Что же делать?

Убивать бы я их все равно не позволила. Не знаю, что бы придумала, если бы не случилось того, что всегда приходит нежданно-негаданно, не спрашивая, нужен ли вам его приход. Приходит и решает все само, без твоего участия. А главное, спорить не с кем.

Девчонка стонет и открывает глаза. Немного приподнимается на локтях и отчаянным шепотом зовет Хайли. Улем очень медленно оборачивается. А… через секунду уже сидит рядом с ней, руками упираясь в землю по бокам от ее тела, почти обнимая, и заглядывает заторможенным взглядом в узкое, испуганное лицо. Разглядывает его так жадно, как будто увидел и узнал что-то давно потерянное, давно забытое. И ее лицо вдруг неуловимо меняется, испуг уходит, стирается боль, тает усталость и остается только спокойная уверенность.

Это было… божественно. Вот как это было! Страшно и прекрасно, я не смела пошевелиться. Даже белоглазый замер. Так и сидел, даже когда девчонка молча опустилась назад и спокойно закрыла глаза, а Улем так и остался над ней, словно уйти не мог. Хотя, почему словно? Уйти теперь он не мог. Никуда. Никогда. Ни за что…

Я обернулась к диву, который растеряно хлопал глазами, не в силах понять, что это такое увидал.

— Ну что, Хайли… Придется теперь нам с тобой дружить.

Через десять дней мы всей компанией ввалились к Астелии. Лицо чернокнижницы походило на мордочку озверевшей от ярости и возмущения рыси. Она зашипела, но нас давно таким не напугаешь! Слышала бы она, как шипел Хайли, когда ему объясняли, что произошло между Улемом и его сестрой. Я хорошо помню, потому что объяснять пришлось именно мне. Улем этого делать не собирался, Рахель только молчала, растеряно уставившись в землю, потому как сама до конца не соображала, что с ней. Ее тоже можно понять, но тащить связанного и активно брыкающегося дива желания и времени ни у кого не было. Мои объяснения он игнорировал презрительными плевками под ноги. Не верил.

Тогда на вторую ночь совместного путешествия Улем затянул на нем веревку очень слабо. Я заметила и только открыла рот, как он взглядом попросил не мешать. И спокойно уселся у костра.

В тусклом свете почти погасшего огня, когда я уже засыпала, скользнула бледная тень — Хайли с ножом бросился на Улема и замахнулся. Тот даже головы не поднял, так и сидел, равнодушно и как-то потеряно смотря перед собой и грыз стебель солоноватого поддубника. Даже не посмотрел на дива и тот от изумления немного замешкался, не решаясь довести удар до конца.

Через секунду между ними стояла Рахель. Загородив Улема, она смотрела на руку брата, сжимающую кинжал, который он чудом удержал, на лице проступил испуг, боль и неверие, потом ее затрясло, она закрыла лицо ладонями и… разрыдалась. Так горько разрыдалась, что я и сама чуть не стала рыдать вслед за ней. Хайли так растерялся…

А Улем неподвижно сидел, смотря в сторону. Даже не шелохнулся.

Так они все и замерли как скульптуры, только плечи Рахель вздрагивали да Улем за землю цеплялся, сдерживаясь, чтобы не встать. Боялся, Рахель от него отскакивала каждый раз, когда он близко оказывался. Может, сопротивлялась, не знаю. Может у дивов какие-то свои табу, которые нельзя нарушать. А может зова еще не слышала. Как я когда-то…

Но когда Хайли опустил, наконец, нож и хотел ее обнять, она вдруг вывернулась, пошла к Улему и опустилась рядом. Тот сразу в нее вцепился, и даже облегченного вздоха не смог сдержать. Обхватил, прижал к себе и укачивал, как ребенка. Рахель так и заснула в его руках, слабая еще была, не отошла от раны, но в рубашку ему так вцепилась, что и у спящей с трудом отобрали.

Тогда только Хайли и понял, насколько все серьезно. Может, некрасиво с моей стороны было, но я смеха не могла сдержать, представляя, какого ему сейчас: хотел спасти сестру из лап любвеобильного зверя (а из моих рассказов он, похоже, сделал только такой вывод), а взамен, наоборот, только подтолкнул в его жадные объятия.

С тех пор Хайли не связывали, он шел сам и дергался, только если Улем к Рахель прикасался. Впрочем, это происходило нечасто, Улем умел быть терпеливым. Рахель с той ночи тоже его больше не трогала и вообще о чем думала, не знаю. На смешанном языке она почти не говорила, а я дивий так и забросила когда-то, толком не выучив. Обидно было, хотелось поболтать, но необходимость пользоваться Хайли, как переводчиком, все время меня останавливала. Какие могут быть секреты, когда в них посвящен ее брат?

В общем, вскоре после нашего появления Астелия, как обычно, проявила мудрость и с ним смирилась. А услышав подробности путешествия, так и вовсе хохотала самым неприличным для старушки образом и Хайли сильно краснел под ее насмешливым взглядом.

Вечером того же дня брата с сестрой устроили в единственной гостевой комнате и они спокойно заснули в удобной кровати, впервые с тех пор, как дивы устроили за ними погоню.

Мы с Астелией сидели во дворе под яркими звездами и болтали о невозможности предугадать странности, которые подкидывает жизнь. Она горячо уверяла, что ни разу не встречала настоящую гадалку, а только одних шарлатанок. Наверняка потому, что гадалок попросту не существует и будущее никак невозможно предсказать. Подумав, я в ней согласилась. Нет ни гадалок, ни предсказателей, непонятно правда, как тут объяснить Ждана, но мы, поразмыслив, решили, что ему просто везет.

Потом к нам присоединился Улем. При нем болтать стало не так интересно, точнее мне ничего не мешало, но незнакомые люди в его обществе чувствуют себя сковано. Вот и Астелия быстро вспомнила о делах и улизнула в дом. Бедный Хайли, как же ему сложно будет уживаться с Улемом.

Я разглядывала своего охранника, с трудом сдерживая вопросы, которые так наружу и лезли. Мне было интересно, что он думает о своей Рахель и о том, что произошло, но спрашивать я не рискнула. Помнила прежнего Улема, поэтому сильно удивилась, когда он заговорил сам:

— У нее не белые глаза.

Не сразу даже поняла, что он сказал. Что значит не белые?

— Фиолетовые. В них искры… фиолетовые. На месте зрачка множество сверкающих фиолетовых искр.

Вот как… Ни разу не видела в глазах дивов ничего подобного.

— Красиво должно быть?

— Очень…

Какое необычное у него сейчас лицо, такое… знакомое и вместе с тем совсем чужое.

— Последнее время я часто думал про прошлое, — начал Улем неуверенно. — Смотрю на вас с Радимом, вы же как-то… пошли дальше. Переступили и пошли. Даже Дынко, хотя он сам себя ел, но крепко ел, до костей грыз и то… дальше пошел. А я — нет, так и топчусь на месте. Почему?

— Не могу точно сказать, но думаю оттого, что нас с Радимом… двое.

Он подумал.

— Хорошо. А Дынко?

— Он тоже был… не один.

Улем удивленно приподнял брови. Тут же отвернулся.

— Ты тоже теперь… не один.

Хмыкнул.

— Думаешь, от этого легче? Так просто? Вот за раз все возьмет и исправиться?

— А с чего ты взял, что это просто? Но тебе придется. Ты же хочешь, чтобы она… счастлива была?

— А то сама не знаешь! — говорит с горечью.

— Вот и живи теперь… для нее.

— Как ты себе это представляешь? Что мне теперь делать?

— С ними дальше идти! Не можешь же ты ее в замок тащить, да и не пойдут они, слышал же.

— Куда идти? Не могу, я слово альфы давал! Клялся тебя защищать!

— Ничего, я тебя отпущу. Надо будет, Радим пришлет взамен кого-нибудь. А скорее всего, просто при вызове бесу прикажу перенести в Сантанию, так что тут охрана мне и не нужна.

— Отпустит она… Неважно, я же альфа! Уйти сейчас, когда земля и народ в опасности, для альфы это, знаешь ли, невозможно!

— Ну, а ты можешь перестать быть альфой?

— Сейчас?

— Ну да, а чего тянуть?

— Когда впереди война? Это почти предательство!

— Улем, завтра утром вы пойдете дальше. Это приказ и не обсуждается, ясно?

Горькие складки вокруг губ разглаживаются и вот уже передо мной прежний Улем.

— Ты не можешь отдавать мне приказы, — заявляет.

Упрямый какой! Вот что первым делом придется менять, если он собирается жить с женщиной. Тут же ему об этом сообщаю. Да, удар ниже пояса, Улему нечего ответить, опыт общения с девчонками ограничен такими, как кудрявая, от такой захочешь — не скроешься. А Рахель другая. И выбора нет, придется как-то приспосабливаться. Бедный, бедный Улем. Гениальный стратег. Сильный воин. И в чем-то такой ребенок…

Он уходит в лес погулять и, наконец, можно спокойно поговорить с Радимом. Вижу нашу спальню, похожую на убежище в высокой траве на опушке густого леса. Только одна зелень вокруг и небо над головой.

«Дарька», - шепчет Радим и у моего лица теплая ладонь. И я уже ни о чем не помню. Время течет, не задерживаясь, а реакция на его ласку остается неизменной — нежный голос стирает все и держит мое внимание, как привязанное, возле него одного. Так всегда. Словно покачиваешься на волнах чего-то очень приятного, настолько приятного, что почти на грани с болью и слишком неуловимого, чтобы понять.

О делах тоже рассказывает. На северных пляжах собираются воины дивов. И у лесных, в лагерях сразу за Старым лесом. Они быстро готовятся, гораздо быстрее, чем хотелось бы.

Удалось использовать птиц, как разведчиков, навешивая на них перламутровое око, активизирующее само собой через определенное время. Правда редко получается, что птица в нужном месте оказывается, но все равно много полезного с их помощью замечают.

Говорит и об Улеме. Когда я впервые, все время спотыкаясь от неуверенности, сообщила ему, что мы встретили дивов и чем это закончились, он надолго замолчал.

— Что скажешь? — не выдерживаю, в конце концов. И тон у меня почти просительный.

— Скажу… так Улему и надо! — неожиданно заявляет Радим и хохочет. Не такого ответа я ожидала, хотя если подумать, а какого? Главное — ничего плохого в этом не увидел. Хотя Радим то как раз плохое видит в последнюю очередь, в отличие от меня.

Сегодня Радим легко решает вопрос, который не дает Улему покоя. Похоже, думал об этом раньше, потому что сразу говорит, что делать.

Я засыпаю рядом с Астелией, когда Радим все еще рядом. Немного не хватает его рук, но они скоро будут. Он будет рядом всегда! Только сначала нужно немного подождать, а потом доделать начатое.

Просыпаюсь на рассвете, в доме совсем тихо, Астерия только глаза открывает, когда я из-под одеяла вылажу. Вопросов не задает и спокойно засыпает дальше.

Улем дрыхнет в сарае, потому что места в доме ему не хватило. Кроме штанов и рубахи, взятых с собой, на нем какая-то ободранная безрукавка, найденная в вещах Астелии. С тех пор как он разодрал, перекидываясь, свою одежду, стал похож на мальчишку, на которого одевают все самое ненужное, что не жалко, все равно ведь испортит.

Он подскакивает, когда мне остается сделать всего два шага. Хотела подкрасться, но зверей мне так поймать никогда не удавалось! Разве что Весту, но она не в счет. Она же не воин.

Разочаровано вздыхаю.

Он вопросительно смотрит.

— Улем, у Вожака для тебя есть задание. Его приказы, надеюсь, ты все еще выполняешь?

Тяжело кивает, не отводя упрямого взгляда.

— Так вот, Улем. Передаю приказ Вожака. Пойдешь в Трясину вместе с дивами и будешь искать остатки первой волны. Ведь… я могу не справиться, тогда нужно будет искать другой путь. Как раз тот, за которым идут наши Хайли с Рахель. А им нужна помощь, проводник и защита. Приказ понятен?

И меня изучают холодные немигающие глаза.

Вот упертый какой! Бедная Рахель…

Хотя, может и наоборот, ей как раз такой и подойдет. Я давно уверена, связь люна-са только ускоряет и усиляет то, что итак должно произойти. Никакого насилия, просто некий дополнительный нежданный подарок к уже существующему празднику. Этим же и объясняется, что подобной связи никогда не возникает у женатых или замужних. Семьи не должны разбиваться, а только расти и крепнуть, вот зарок Богов.

— Я понял… — Улем очень быстро ко мне шагает. Подходит так близко, что даже хочется отшатнутся. Но я сдерживаюсь и не шевелюсь.

Сейчас его лицо удивительно напоминает лица дивов — невозмутимое и ровное, как меловая маска. Даже для Улема это слишком.

— Знаешь, Дарена, — без всякого выражения говорит. — Я теперь очень ясно вижу всю твою уверенность в правильном. Люди должны быть вместе и счастливы — вот твое твердое убеждение. И все никак понять не способна, что человек только сам, только по собственной воле решает, по каким правилам живет и даже среди множества проторенных путей может найти другую, новую дорогу. Твоя вера в подлинность единственного верного пути, одной только накатанной колеи… Однажды это тебя погубит, Дарена. Но… не думай, что я тебе не благодарен. Очень благодарен, но не за себя. За… нее.

Он мягко отступает и уходит. Странное что-то сказал, разве неправильно считать, что любящие должны быть вместе? Что это единственно правильный путь? Или он вовсе не об этом?

Должно быть, Улему очень тяжело смириться с происходящим, ведь рассказы, что такие пары всегда сразу принимают выбор богов — вранье. Никогда так просто не бывает. Всегда сопротивляются, все. И все равно — счастливы.

Дивов мы разбудили, только когда на столе их ждал завтрак. Судя по лицам, они с удовольствием повалялись бы еще, Хайли зевал, а Рахель рассеяно следила за действиями Улема. Свои вещи он давно собрал и оставил на улице, а теперь складывал вещи дивов. Померил подходящие сумки, проверил, как они на них будут сидеть, и стал укладывать принесенную Астелией одежду, одеяла и еду.

Рахель вдруг занервничала. Вылезла из-за стола и стала ходить за Улемом, словно хвостик, прижимая ладони к животу, словно не знала, за что схватится. Наконец она срывающимся голосом что-то тихо сказала ему в спину. Улем как раз держал в руке два ножа, выбирая. Взял тот, что длиннее и только тогда Рахель заметил.

— Что?

И вдруг она заговорила, быстро-быстро, с таким надрывом, с таким отчаянием смотря на него, что сердце сжалось. Очень красиво говорила, жаль я ни слова не поняла.

А вот Улем как-то понял…

— Что ты… — вдруг осторожно ответил, — я пойду с вами. Никогда тебя не оставлю, слышишь? Ни за что…

А потом я увидела… искры. Не знаю, как Рахель его поняла, но когда она улыбнулась, в глазах словно с глубокого дна к поверхности потянулись сияющими мазками искры такого яркого василькового цвета, что я даже ахнула. Правда толком разглядеть не удалось, так как Улем ее уже целовал, словно и не было больше вокруг никого. И даже Хайли не стал дергаться, а только голову опустил и отвернулся.

Как так получилось… За столько времени я ни разу не видела, как улыбается белоглазый. Сейчас вспоминаю — ну когда в лесу напали, понятно, но все эти делегации, в городе торговцы и представители… Как получилось, что я ни разу не видела их улыбку? Как такое возможно?!

Вскоре они ушли. Когда мы прощались на улице, я не удержалась и все-таки спросила Хайли, какого цвета у него глаза. Он как-то сразу весь жутко покраснел и быстро потрусил в сторону леса. Только потом я поняла, что вопрос был, скорее всего, не совсем приличным. Ну, мне не привыкать.

Астелия не дала толком погрустить, глядя им вслед.

— Пора показать, как ты тренировалась, — сообщила и отвернулась к дому. — Времени, как я понимаю, все меньше. Иди внутрь и готовься.

В конце концов, она подтвердила то, что я и сама знала — все прекрасно, кроме изгоняющего Слова, на котором я опять споткнулась. Астелия обещает подумать, что можно сделать, а пока мы занялись запасом нужных для вызова ингредиентов.

Вскоре наступило лето. Дни шли, полные изматывающими тренировками, Астелия как с цепи сорвалась, вечно ругалась и была всем недовольна. Успокаивать ее не хотелось.

Радим был непривычно усталым и снова боялся рассказывать новости, наверное, думал мне это будет мешать. Я не настаивала, главную новость он все равно скрыть не сможет, а остальные не так уж и важны. Его голос звучал так медленно, я тонула в нем снова и снова и только жалела, что не могу до него дотронутся. Хотя бы еще раз…

Нет, думать не буду! Я увижу его, когда все закончиться, никак иначе.

Сделанного нами мела и свечей хватило бы уже на вызов целого легиона демонов. Кажется, Астелия ходила в лес за новой партией травок и костей только для того, чтобы не сидеть в доме. Однажды она вернулась поздно вечером и призналась, что не знает, как обойти изгоняющее Слово. Не знает, как помочь его заучить. Не может помочь.

А я и не рассчитывала на помощь, все, что касается моих отношений с огнем — из области слишком личного и ничья поддержка тут не к месту. Так ей и сказала, наверное, успокоила немного, потому что вскоре она уже покрикивала на меня, как ни в чем не бывало.

Потом среди ночи меня неожиданно разбудил голос Радима, тяжелый, словно больной.

«Даренька… Маленькая моя… Я не могу их больше сдерживать, прости. Они идут…

«Отправь пару человек и лошадей к навьему месту, — быстро попросила, — и не вздумай… уйти от меня. Я ведь, знаешь ли, и в нави сумею достать».

«Боюсь… за тебя».

И мне пришлось собрать всю свою волю, сжать, словно что-то невидимое в кулаке, словно что-то бестелесное, но такое важное, что никак нельзя отпустить. Мой голос должен звучать уверено, независимо от того, сколько на самом деле внутри страха. И я справилась.

«Сделай, что должен, — сказала почти торжественно. — Люблю тебя».

«Всегда…

После разговора меня начало трясти. Невозможно избавиться от мысли об опасности, в которой он будет. Вожак не из тех, кто сидит позади армии, командуя войскам, куда наступать. Позади будет Правитель, а Вожак… Вожак пойдет первым.

Подошла Астелия в кое-как натянутой наспех одежде. Помогла надеть мои вещи, а после мы вышли на улицу и стали ждать зарю. Готовиться и не надо было — все давно лежало на предназначенных для этого местах, потому что в любую минуту могло понадобится. Вот и понадобилось…

Мы следили за небом. Еще далеко, еще долго.

— Тссс, — безотчетно повторяла Астелия, — тсссс.

Успокаивала, вероятно. Кого только? Было сложно не замечать ее голос, больше похожий на змеиное шипение. И куда сложнее было не лезть к Радиму, который сейчас очень занят. Нельзя, нельзя!

А когда наступил рассвет, страх пропал. Совсем исчез, словно вытек сквозь внезапно появившуюся трещину. И Астелия начала поглядывать очень странно, все потому, что я… улыбалась.

Не знаю, что было бы естественно чувствовать, но я ни капли не боялась. Не видела ничего, кроме зарева на горизонте, давшего команду начинать. Не слышала ни шагов Астелии, ни голоса, которым она пыталась меня то ли поддержать, то ли остановить. Слишком долго я ждала…

Все действия были настолько отточены, что происходили почти без моего участия. Мелок устроился в пальцах, как будто был одним из них. Пентаграмма ровно ложилась на плитку пола, а после так же неторопливо расставились свечи, вспыхивая круглыми, как горошины, огоньками. Словно сами собой.

Я взглянула на Астелию только один раз. Она тут же открыла рот, похлопала беззвучно губами и все… Ничего нового сообщить не могла.

Вожак пойдет первым, потому что должен вести за собой. И белоглазые отлично это знают.

— Уходи, — сказала ей. Если не справлюсь, дома Астелия лишиться. Но хоть не жизни.

Как только за непривычно сутулой фигуркой захлопнулась дверь, я начала говорить.

Не знаю, что испытывают чернокнижники, впервые попадая в навь. Я не испытала ровным счетом ничего. Только предметы расплылись, приобрели серо-синюшный оттенок и стали полупрозрачными. Как будто были сделаны из покрытого плесенью протухшего студня. Между плиткой пола вылезли толстые прутья, похожие на крючковатые пальцы с острыми когтями. Неба не стало, горизонт плавно перетекал из стороны в сторону, как будто над головой купол. И с этого купола свисали, подрагивая, длинные мясистые отростки, словно огромная медуза щупальцами лениво шевелила.

Если тут и было страшно, я этого не узнала. Быстро лились, сменяя друг друга, Слова и призывающие очень неожиданно закончились.

Руки требовали какого-то действия. Что-нибудь подержать, сжать или хотя бы просто пощупать. Это отвлекало. Когда пришел демон, я чуть не протянула руку, чтобы его схватить. Только тогда поняла, что передо мной.

Демон выскользнул из чернеющей печной дыры, словно из самой грязной щели моей души выполз. Окружающие его лепестки черного, отливающего серебром огня совсем не напоминали тот, что разжигается в людских домах. Этот огонь был живым, дышал и шевелился всей своей массой сразу. Демон был ростом мне по плечо и вокруг бесцветных круглых глазниц, впалых настолько, что бегающие сполохи практически их скрывали, кружились вихри сконцентрированного жара. Узкая черная щель чуть ниже глаз стала шире и я поняла, что он пытается что-то сказать.

И не дала ему этого сделать, щель дергалась в такт усмиряющим Словам, потом демона словно пополам согнуло и ослабляющие Слова посыпались на уже склоненную голову. Ну, или что там у него вместо головы, под огнем не разглядеть.

— Анчутку — прислужника деда Атиса приведи и будешь свободен.

Демон улетучился, плотным ярким потоком перетекая из видимого в окружавшую меня серость.

Я ждала так долго, что ноги устали. Хотелось сесть, пусть даже на желеобразный пол в пятнах гнили.

Чуть позже у ног сгустилось, выползая из-под очертаний пола, круглое существо с длинным отростком вроде хвоста, постоянно меняющим форму. И парой лап, обычных звериных лап, только пылающих, словно факелы. Лапы прижались к плитке у моих ног и анчутка выслушал следующую порцию ослабляющих силу беса Слов.

— Принеси предмет Атиса, которому служил и будешь свободен.

Лапки мягко отталкиваются от чего-то невидимого и уплывают за полыхающим, словно живьем горящим зверьком.

И тут меня охватывает странная боль. Не сильная, но зато по всему телу и оно тут же немеет, пропуская удары сердца.

«Дарька… — доноситься ласковый, даже в пустоте еле уловимый голос и… тишина.

Я не поверила.

Когда бес вернулся, протягивая раскаленную до обжигающей глаза белизны бляху на длиной толстой цепи, он тут же пригнулся от новой порции ослабляющих Слов. Распластался плоским блином по полу. Голос лился ровно и плавно, как ни в чем не бывало.

— Отнеси меня в навье место Сантании, — сказала раньше, чем разглядела настойчиво протянутый мне предмет. Бляха пульсировала от жара и упорно ко мне тянулась. Анчутка выполнил приказ и не знал, что дальше делать с этой вещью. Видимо, команды он понимает и исполняет только строго по очереди.

Протянув руку, я, не колеблясь, схватила цепь и подняла бляху к глазам. Никакого рисунка видно не было, только шевелящаяся белизна. Такой на вид обычный предмет… И столько шума из-за него. Наверное, там, где мое тело состоит из крови и плоти, раскаленная цель прожгла ладонь до самой кости. Вокруг должно быть воняет паленым мясом, но выпустить ее теперь меня ничто не заставит.

— Перенеси! — повторяю приказ.

Щупальца над головой поджимаются и с напряжением выплевывают что-то огромное и угловатое. Существо тут же расправляет драные крылья и плывет прочь.

Лапки охватывают невидимый мне кокон и все вокруг начинает медленно плыть. Вращение усиливается, студень трясется и вскоре уже ничего не видать, только серая мгла скользит, окружая.

Когда сгустившая кругом муть замедляет свой ход и тает, я вижу знакомые очертания сваленных в кучу валунов и посередине ярко-белый, торчащий вверх камень. А над ним — сверкающий всеми цветами радуги, мягко парящий круг. Ни с чем не перепутаешь.

Бес смирно сидит, обернувшись хвостом и ждет.

Все так просто! Я протягиваю цепь и опускаю предмет в пестрое блюдо. В том мире должно было что-то произойти.

Но мне все равно.

Изгоняющее Слово течет как обычно, но в конце я все-таки сбиваюсь. Всего один короткий неверный звук, но дающая власть над бесом связь непоправимо нарушилась.

Легко вспыхнув и так же исчезнув, из пасти беса выскользнул тонкий алый язычок.

Неторопливо и очень бережно одна лапка поднялась и сделала… шаг ко мне. Надо же, как медленно. Там, на другой стороне, все происходит гораздо быстрее. Или нет? Второй шаг существа больше похож на прыжок, пока очень короткий. И вот снова бес подтянулся и уже готовиться…

Я споткнулась на Слове и больше меня ничто не может защитить. Бес перескакивает еще ближе, открывая пасть и оттуда теперь торчит не один язык, а целая дюжина.

«Ты знаешь как надо, — вдруг вспоминаю. — Когда-нибудь это тебя погубит. Единственный верный проторенный путь».

Кроме изгоняющего Слова нет способа остановить беса. И плевать! Я смотрю на воплощение своего самого ужасного в жизни недруга, на оживший самый мерзкий кошмар тех страшных дней, оставивших в душе безобразные шрамы, и вдруг наклоняюсь к нему низко-низко.

— ВО-О-О-ООН! — ору со всей силы прямо в распахнутую пасть, из которой ползут языки, уже больше похожие на змей. Я ненавижу огонь, даже самый безобидный, ненавижу даже когда холод и темень. Не знаю, чья это вина, но сейчас напротив — предмет моей ненависти, всей сразу, стоит и пускает слюну в мою сторону. Пульсирует, словно смеется. И не надо сдерживаться и напоминать себе, что это просто огонь, просто костер, просто свеча горит…

— ПОШЕЛ ВО-О-ОН! — ору так протяжно, с такой силой, что кажется, криком его снесет с моей дороги.

— ВО-О-ОН!!

И его… сносит.

Отлетевший пылающий комок плюхается на пол у стены и исчезает внизу, словно в болоте медленно тонет. Как только кончик его хвоста пропадает с глаз, я возвращаюсь в явь.

Первой приходит боль. Надо же, ожог на руке очень глубокий, но не до кости. Опух, правда, сильно, но жить буду. Смешно отчего-то. Нет, не сейчас!

У стены стоят два паренька, словно спят наяву, не сводя ошарашенных глаз с чего-то возле меня. Как… какая странная штука — мимо проплывает совершено прозрачная огромная рыба с длинными волнистыми плавниками. Ярко-бирюзовая. Ну… и пусть себе плавает!

— КОНЯ! — ору сквозь нее глупо хлопающему глазами мальчишке.

Тот только рукой машет в сторону выхода.

Рыба здесь не одна. Я бегу мимо плавающих разноцветных существ и выскакиваю наружу. Там Мотылек, спокойно жует траву и не обращает никакого внимания на творящиеся вокруг странности. Как и я. Прости, Мотылек, что делаю тебе больно, но я должна… спешить. Перед глазами карты военных планов, восточные поля Сантании, не занятые лесами, бои шли именно там. Там… Радим. Я несусь по дороге, вокруг плавает множество фигур всевозможных птиц, зверушек, рыб и я не слышу Радима совсем.

И не верю.

По дороге мне попадаются разные люди: возницы на повозках со снарядами для метательных орудий, безумные странники, слетающиеся на запах крови, телеги с ранеными… И все они застыли в разных позах и как зачарованные, смотрят на небо, переливающееся пусть очень блеклыми красками, но зато всех возможных цветов. То, что сотворил предмет бога похоже на сказку. На меня реагируют только лекари и ближе к месту боя — воины. Но мне не туда.

Лечебные палатки ставили, судя по всему, быстро и как попало, толком даже не выбирая места. Я знаю, в какой из них Радим. Не слышу его, но знаю. Не слышу… Нет! У меня простые, но очень правильные планы на жизнь. Я собираюсь забрать к себе сестру и Аленку, а братьям дать возможность жить так, как они хотят. Собираюсь… завести целый выводок щенят, может целую дюжину! Хотя… не обязательно и щенят, пусть будут люди, главное ведь не раса, а воспитание. Пусть они вырастут такими представителями моего народа, которыми могла бы гордиться людская раса. Хотя… зачем нам гордость целой расы? Пусть они вырастут такими, которыми мог бы гордиться их отец…

Влетаю в палатку, уже от входа крича, чтобы все вышли. Те, кто стоят вокруг него, на вид более вменяемые, чем встреченные по дороге, пусть не так скоро, как хотелось бы, но выходят.

Радим лежит на кушетке, застеленной тканью, сплошь красной от крови. Я ни на секунду не сомневаюсь, что все будет хорошо. Арбалетные болты из него вынули, но следы посреди груди похожи на магические. Наверное, такие следы оставляет главное оружие дивов — придуманные ими косы смерти. Магия зверей почти не берет, но летящее с ее помощью острое лезвие очень даже режет.

Впрочем, плевать. Я залажу сверху и прижимаю здоровую руку к его груди. Мое! Никому не отдам!

— Захочешь, чтобы я жила — очнешься, — говорю ему на ухо и вдыхаю. Никогда не лечила таким образом. Заращивать раны бесполезно, их слишком много, не хватит и десяти дыханий. Я просто его… целую, отдавая свою жизнь. Ведь она у нас — одна на двоих…

Самым странным в искусстве целительства для меня была сама возможность… умереть. Не могла никак поверить, что организм инстинктивно не сделает вдох, это же невозможно. «Очень просто, — убеждал Атис, — просто есть черта, за которой организм сдается и она проходит гораздо ниже разума, когда от тебя зависит чья-то жизнь».

В ушах звенит, а потом визжит отвратительным комариным писком и что-то колючее пытается разорвать грудь изнутри. Готовый лопнуть мир стремительно наливается чем-то белым.

В последний момент, когда я сползла рядом, уткнувшись носом в его плечо, в оглушительном давящем на уши грохотании услышала тихое: «Дыши….

Сил радоваться не было, их хватило только чтобы вдохнуть.

Радужные фигуры зверей таяли очень медленно. Через три дня, когда Радим почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вернуться в замок, они были всего лишь немного бледнее, чем вначале и почти таких же четких очертаний.

Нас, конечно же, встречали. Мне это все больше и больше нравиться, вернувшись домой (пусть даже тебя не было всего день), приятно увидеть лица родных. Это… очень важно.

За спиной Власты маячит восьмой альфа, Слав. Хотя… седьмой. Улем теперь свободен от данного слова и очень далеко. Интересно, получиться ли заслать туда птиц с оком и разглядеть все ли в трясинах так, как Хайли рассказывал? Хорошо бы убедиться, что они нашли, что искали. Ну да ладно, этим можно и попозже заняться.

Полян помогает Радиму подняться наверх и среди окружающих нас радостных лиц я вижу только одно хмурое — Дынко. Во время боя ему пробили дыру в груди и сломали несколько костей, но вряд ли он из-за этого такой надутый. Власта радостно улыбается Славу и тот улыбается ей в ответ.

Следую за Матерью и отвечаю на вопросы, которые задаются мне, как обычно, просто из вежливости. Любой матери для счастья достаточно знать, что ее дети живы. Ну, а то, что земля теперь по праву звериная, итак все видят и теперь никто не осмелиться противится воле богов. Попробуй тут этого не увидь… Шагу нельзя ступить, чтобы не задеть плывущего зеленого медведя или пурпурного волка. Хорошо хоть они словно из тумана состоят и следов на одежде никаких не оставляют.

Раскланиваясь с Матерью у ее покоев, соглашаюсь поужинать вечером в обществе небольшой компании родственников и друзей. Небольшая — это, скорее всего, человек пятьдесят, но ведь повод, чего скрывать, есть! Народные гуляния и празднования начались в вечер того же дня, что и война. Интересно, было ли хоть когда-нибудь в истории нечто подобное? Предмет бога, оказавшись на своем законном месте, превратил окружающий мир во что-то совершено невообразимое. Бой остановился в самом разгаре, когда из воздуха соткались цветные звериные фигуры, погрузив всех окружающих в заторможенное изумление. Дивы и лесные отступили и их даже никто преследовать не стал. Лекарям пришлось проявить чудеса выдержки, чтобы таки заняться ранеными, а не пялиться с открытым ртом в небо, как малые дети.

Так что отметить есть что, кроме того у меня есть свой, более важный повод. А пока нужно убедиться, что Радима хорошо устроили.

Между нашими комнатами и покоями Матери небольшая галерея, где стены увешаны картинами, причем не портретами, а пейзажами. Вскоре тут добавятся и новые, с небом, похожим на расплывшуюся от горизонта до горизонта радугу. Через несколько лет уже подрастут те, кто ни за что не поверит, будто это не выдумка.

Там, в кресле при входе в коридор, меня уже ждет Дынко. Левая рука на перевязи, чтобы сросшиеся кости могли спокойно закрепиться и лицо на редкость серьезное.

Он вскакивает и перегораживает мне проход.

— Что ты ей сказала? — требовательно спрашивает.

— Кому? — Такой недоуменный голос я, наверняка, у Радима переняла, когда он удивлялся вопросам Дынко, не желая возмещать стоимость мари. Жаль, как и Радиму, обмануть Дынко мне не удается.

— Что ты ей сказала? — повторяет, не обращая внимания на мои попытки сделать вид, будто я тут совсем ни при чем. Такую бы настойчивость, да по другому поводу!

— А, ты про это… Сказала, чтоб не тратила свою жизнь на ожидание того, что к ней идти не хочет. Или как, твое благородство действует, только если она дни и ночи напролет тебя ждет? Ты же хотел ей добра? Не ждать же ей всю свою жизнь? Любой женщине нужен муж и семья, а время лечит. Конечно, ей может и не повезет, может, попадется какой-нибудь… пьяница да повеса, может и бить будет, но по крайней мере, она… рискнет. Так что все, как ты и хотел, разве нет?

Обхожу Дынко и иду дальше. Ответа слышать не хочу. Я очень люблю Дынко, он спас мне жить как минимум дважды. Безмерно его уважаю, за многое ему благодарна. Но Улем был прав — только сам человек может выбрать свое будущее. Никто не даст единственный верный и правильный совет, не укажет точную дорогу. Только сам пробуй и ищи. И ни на кого потом не пеняй, если ошибся и упустил свое счастье.

Рукой нахожу в кармане записку Астелии и крепко сжимаю. Это сейчас интересует меня больше всего остального. Прощальный подарок чернокнижницы, о котором я узнала только когда в себя пришла рядом с Радимом. Нашла в кармане клочок бумаги, исписанный кривым почерком. Умом понимаю, конечно, почему она мне сразу не сказала, но все равно губы в улыбке растягиваются. Какое ребячество, подложить секретное послание в карман! И со стороны кого? Со стороны пожилой женщины, почти старушки! Вот уж в ком детство почти целиком осталось, да так и норовит наружу вылезти. Хотя, а почему бы и нет?

Остается всего-то… подождать.

Ужин, кстати, отменили. Правитель с советом заседал всю ночь напролет, решая появившиеся вопросы. Нужно восстановить посольство в человеческих землях, а с лесными пока ждать. Возобновить охрану северной границы. И потом, с дивами все равно придется так или иначе договариваться, но теперь они будут вынуждены принимать наши условия.

Я даже рада была, что отменили. Старалась как можно реже Радима одного оставлять. Когда мы очнулись, там, в палатке, он стал со мной говорить. Так, словно бредил. Лежит, в потолок уставившись и рассказывает…

— Знаешь, — говорит. — До сих пор не верю, что все закончилось. Просыпаюсь и лежу с закрытыми глазами, вдруг открою, а тебя рядом нет? И думаю, думаю… столько времени делать вид, что все прекрасно, и жизнь наша самая обычная, а впереди только много-много долгих счастливых лет. И постоянно помнить, что на самом деле не можешь уберечь самого дорогого человека даже от мелкой неприятности, не то что от… демонов. Не так-то легко убедить себя теперь, что это реальность, не сон.

А я лежала рядом и молча слушала. Думала, как много в нем всего накопилось ненужного, пусть выходит побыстрее и больше не мешает выздоравливать.

— Я ведь не верил, что ты сможешь бляху достать. Не признавался тебе никогда, но так и не верил до конца. А в самый последний момент, когда еще была возможность попытаться разбудить Гнев предков, все-таки этого не сделал. Не смог… Подумал, пусть лучше ошибусь в тебе, но только потом, а не заранее… Я ведь был очень счастлив, несмотря на то, что над головой как будто меч висит, того и гляди упадет и убьет. Как же я был счастлив, Дарька… А теперь даже страшно становиться, ведь ничего больше не мешает. А уже не вериться, что может быть так просто, только и ждешь, когда же из-за угла что-то жуткое снова выскочит, да еще страшнее, чем было. Хотя, куда уж страшнее? И все равно…

— Но это все, конечно пройдет, — продолжает. — Между нами столько всего стояло — и страх, и ненависть и… смерть. Когда меня шарахнуло летящей косой, я даже боли не почувствовал. Только одно в голове засело: надо продержаться, ведь ты еще бляху не достала. Еще не вернулась назад. Про то, что без меня жить не станешь, даже не думал. Казалось, все равно будешь жить, ведь я так хочу, чтобы ты жила… Ты плачешь? Зачем теперь плакать, когда… Хотя нет, плач. Что хочешь делай, я все тебе разрешаю. Что угодно…

И он говорил, говорил, а после засыпал спокойно.

А вечером, когда в замок вернулись, в своей комнате, где все такое знакомое, спокойное, снова улегся и в потолок уставился. «Неужели опять? подумала и сердце заболело.

Радим помолчал и сказал:

— Давай братьев твоих заберем? И Маришку, не нужно ей там расти. Я не говорил еще, Санька пытался их забрать, а князь не отдал… А мне отдаст, пусть только попробует не отдать… Заберем?

И улыбнулся. Какой-то совсем новой улыбкой, такой радостной, что просто невозможно не ответить.

Конечно, теперь заберем! И все у нас будет хорошо, потому что вряд ли в мире осталось еще хоть что-нибудь, способное нас разлучить.

Все свободное время, пока он спит, я провожу на скамейке у смотровой площадки, куда прилетают почтовые птицы. Их летит много — с пограничных пунктов, с дальних земель, из человеческих городов, от горных. Но мне нужна только одна. От Астелии.

Полян приходит утром на пятый от нашего возвращения в замок день. Тихо стучит в дверь. Радим еще спит и волхв шепчет, что птица прилетела и я могу явиться к нему через час — все будет готово.

Час! Из открытых нараспашку окон тянет слабым утренним ветерком. Сидеть смирно и спокойно ждать не получается, мой топот мешает Радиму спать, он ворочается и я замираю. Не хочу будить раньше времени. Тихо выхожу в коридор, уж тут можно топать, сколько влезет, никому и дела нет.

Еще очень рано, иду на улицу и никого по дороге не встречаю. Разве что все эти зверюшки так и плавают, но теперь от них остались только размытые силуэты, похоже, скоро совсем растают. Я протискиваюсь мимо очередного пушистого зайца и выхожу на крыльцо. Оглушительно щебечут птицы и солнце ползет по брусчатке к моим ногам. Так красиво…

Вскоре раздается стук копыт и во двор быстро въезжает Дынко. Скользит по мне глазами, резко разворачивается и удаляется в сторону казарм. Даже не поздоровался… Надо же, как поздно домой приезжает. Неужели от женщины? Неужели… не понял? Хотя не похоже, с такими хмурыми темными лицами от женщин не возвращаются. С такими лицами возвращаются после ночи, проведенной без сна и отдыха в засаде. Дела, может, какие?

Сосредоточено вспоминаю, какие такие дела могли вынудить его отсутствовать всю ночь, но мои раздумья снова прерывает стук копыт. И это Власта в сопровождении Слава. Впервые вижу его так близко, какая красивая улыбка! Слав вежливо кивает и, оставив Власту в моем обществе, разворачивается и тут же уезжает. Из конюшни за лошадью уже бежит мальчишка.

Власта необыкновенно красивая сегодня. Такое чудное синее платье, ей очень идет. И вообще, в последнее время она сильно изменилась. Давно, оказывается, я не видела, чтобы она так часто улыбалась.

— Привет!

— Привет, — смеется Власта. — Что ты тут делаешь?

— Поляна жду, а ты откуда? Да еще в такое время?

— Да мы со Славом на гуляния вчера ходили, почти до утра веселились, танцевали так, что к концу ноги уже отказывались ходить. Осталась у него ночевать.

— Ночевать?

— В комнате с его сестрой, — добавляет на мой невысказанный вопрос.

— Хммм. А правда, что он тебе предложение сделал?

— Неа, — весело машет Власта головой, — я ему никакого повода не давала, да и его сердце, насколько знаю, занято. Мы просто дружим. К тому же… он наш дальний родственник, просто об этом почти никто не знает.

— А слухи ходят.

— Ходят, — соглашается Власта.

Я подхожу ближе. Нет, никогда мне не избавиться от любопытства! И потом, кто же в здравом уме откажется от возможности выведать чужие, самые сокровенные тайны?

— Расскажешь? — прошу.

— Почему нет? Расскажу.

Она подбирает юбку и садиться прямо на ступеньки крыльца, даже после ночи теплые, настолько их за день нагревает солнце. Я тут же опускаюсь рядом.

— Слав стал альфой через три дня после вашего отъезда. А когда… Дынко вернулся, слухи уже вовсю ходили. И однажды я вернулась из Сантинии очень поздно, туда театр приезжал, мы со Славом посмотрели три представления подряд, а после он меня домой проводил. Распрощалась я с ним у входа и такое настроение было замечательное, что даже обняла его на прощание. А потом, в коридоре, когда к комнате шла… ОН меня поймал. Зажал в угол, в глазах что-то шальное сверкает, ладони к стене прижал, наклонился к уху, дышит и молчит.

— И что сказал?

— Ничего, — пожимает плечами. — Думаю, может ждал, пока я что-нибудь скажу, но я не стала, хотя ноги и подкашивались. Давно уже все сказала… Он так постоял и ушел. Кто бы знал, как хотелось его остановить, еле сдержалась. Ну, а потом военные лагеря за Сантинией стали устраивать, не до развлечений уже было.

Смешно. Но такая Власта нравиться мне куда больше.

— И теперь… он за мной следит. Он ведь… был только что здесь?

— Был.

Власта вдруг задумывается.

— Знаешь, — добавляет неуверенно. — Может я возьму, да и не выйду за него замуж. Разве что он будет очень долго и старательно просить.

Ну и понятное дело, я сразу вспомнила кое-чье поведение на моем девичнике.

— Значит, скоро выйдешь, — говорю. Наступит и мое время! Чего-чего, а неприличных историй я могу теперь целую сотню нарассказывать.

Она молча улыбается. Так счастливо улыбается, что в который раз думаю — не так уж и нужен дар люна-са, и без него достаточно в мире любви. Главное, об этом не забывать.

И мы сидим, молча разглядывая почти прозрачные тени облаков, ползущие по камням площади и по стенам замка. Потом вместе возвращаемся в замок, поднимаемся наверх, она поворачивает к своей комнате, я — к Поляну.

Волхв восседает на тонконогой табуретке возле заваленного всякими магическими предметами стола и дотошно изучает свиток из посылки Астелии.

— Потрясающе! — сообщает, даже не оглядываясь. — У нас, конечно, готовят женщин перед весенним выбором, но такого… Обманка, создающая видимость принадлежности к волчьему роду. Как ей удалось? Ладно, садись уже.

Пока он снимает все навешенные раньше запоры и вешает на меня обманку, присланную Астелией, мне страшно. Страшнее чем демона вызвать, что там — просто кучка огня. Ну, пусть не кучка, а бескрайняя, почти неуправляемая стихия, все равно ерунда. А тут — все будущее. Мое и Радима. Надежда, потерять которую будет, наверное, страшнее, чем потерять жизнь.

Он заканчивает почти к обеду. Колет мне палец, выдавливая несколько капель крови и усаживается за стол проверять результат, тут же начисто забыв о моей присутствии. Удовлетворено хмыкает.

— Дааа, и правда получается! — бормочет. — Перекидываться, конечно, не сможешь, да и кровь не изменилась, но обманка ее явно загустила. А уж если…

И я больше не слушаю, оставляю его за спиной бубнить над кровью и раствором из порошка, созданного Астелией. Я иду к себе.

Вот и наши комнаты. Закрываю дверь и запираю запор. Руки… дрожат. Где же она, вся эта хваленая чернокнижья выдержка? Как и не бывало…

Радим в одних подштанниках сидит на кровати, опираясь на подушки, и читает какую-то книгу. Рядом на столике — глубокое блюдце, полное мелких круглых печений и пустой стакан из-под молока. Радим давно уже здоров, но все еще притворяется больным. Целыми днями только и делает, что валяется, читает и ест. И я с удовольствием ему потакаю, сейчас может и не самое время бездельничать, но он заслужил.

Иногда рассматривает цветные плавающие фигуры, которые даже в комнату пролазят сквозь окна.

— Ладно, — задумчиво говорит, — звери. Ну, рыба еще куда ни шло… Но петухи? Это же просто оскорбление какое-то!

Даже на улицу не выходит, а гостей я к нему совсем не пускаю.

— Ты меня собираешься под замок, что ли посадить? — интересуется и я тут же киваю. Понятное дело, когда он захочет выйти, я его не стану удерживать. А пока пусть делает, что хочет. Что угодно…

Услышав звук открывающейся двери, на секунду оборачивается.

— Доброе утро, — улыбается и снова утыкается в книгу, протягивая руку за печеньем.

Глубокий вдох. Спокойнее…

— Радим! — четко говорю я. — Ты сегодня неправильно выглядишь. Не одет, не причесан и не мыт, скорее всего.

Он выуживает из тарелки обычное печенье, такие больше любит. А я больше люблю ореховые.

— Разве? — недоуменно уточняет, разглядывая добычу.

— Да! Я сказала — неправильно! — напираю, повышая голос.

Так, вот теперь его внимание полностью переключено на меня. Прекрасно!

— И как же я должен сегодня выглядеть? — уже с интересом спрашивает и, мимоходом посмотрев на печенье, бросает его назад в блюдце.

— Ты должен быть вымыт, причесан, красиво одет. Должен стоять посреди комнаты в самой своей привлекательной позе, улыбаться. Должен ответить на все мои вопросы вежливо и подробно. Должен эээ показать мне зубы, чтобы я убедилась, что выбираю для своего потомства лучшего отца из всех возможных.

Через несколько секунд полной тишины книга летит на кровать, а Радим поднимается. Медленно, очень картинно идет, почти скользит по полу движениями, полными хищной грации, словно зверь сквозь лесную чащу пробирается. Останавливается вплотную, гипнотизируя взглядом.

— Я согласен все это проделать, — глухо звучит голос с восхитительными рычащими нотками, от которых тут же дыхание замирает. — Только у меня предложение. Может, пункт про одежду… изменим и я наоборот, разденусь совсем? Что-то мне подсказывает, что это куда более лучше… впечатляет.

Как можно отказать ему в такой небольшой просьбе? Конечно, я согласна!

Он тут же притягивает меня к себе одной рукой. И целует. Каждый раз, когда целует, случается одно и тоже, до сих пор. Мир вокруг расплывается, словно исчезает совсем. Есть только мы. Вот так это происходит: раз! — и никого.