Глава 4

Утром 8 мая, пока девушки готовили на кухне нехитрый завтрак, главным образом из оставшихся продуктов, мы с Женей Волчанским вышли на улицу. На небольшой центральной площади мы увидели группу жителей, разговаривающих по-немецки. Они прикрепляли к столбу какое-то полотнище. Оно оказалось чехословацким национальным флагом. Прислушавшись к разговору жителей, я узнал, что Германия уже капитулировала и официально война закончилась. Мы решили уточнить, действительно ли кончилась война, так как ночью слышали, что не очень далеко еще шли бои. Переодевшись в свою военную форму, в сопровождении Жени Волчанского я опять отправился в деревню. Мы увидели там нескольких мужчин и уверенным шагом приблизились к ним, поприветствовав их по-военному, как принято в Красной армии. Моя советская форма и то, что я говорю по-немецки, очень удивили этих мужчин. Мы объяснили им, что вчера в составе группы пленных прибыли в их деревню, а теперь хотели бы узнать, по какому случаю вывешен в деревне чехословацкий флаг. Солидный пожилой немец, представившись бургомистром деревни, сообщил, что командование вооруженными силами Германии подписало акт о безоговорочной капитуляции и поэтому он посчитал нужным вывесить этот флаг: «Когда русские войска займут деревню, пусть они знают, что находятся в Чехословакии, а не в Германии»^[6].

Бургомистр, по-видимому, принял меня не за обычного советского военнопленного. Возможно, он подумал, что я разведчик, посланный под видом военнопленного, поэтому обратился ко мне с вопросом, как ему поступить с имеющимся в деревне складом винтовок и другого стрелкового оружия. Я ответил, к сожалению, очень глупо: «Все немедленно сбросить в Эльбу».

Затем мы вернулись в дом, остальные ребята тоже переоделись в одежду военнопленных и решили добираться в Дрезден, который уже был занят Красной армией. Но не успели мы войти, как пришел бургомистр и попросил помочь отвезти винтовки на берег Эльбы. К счастью, от склада до Эльбы было не более 150 метров, поэтому мы потратили не так много времени и сил, чтобы дотащить туда две телеги, сделав три рейса. Но после этого ребята начали меня ругать, зачем я согласился на такую работу, хотя наверняка в деревне для этого достаточно своих людей.

Когда я заявил бургомистру, что, к сожалению, у нас нет больше времени для транспортировки винтовок, он остался этим недоволен. А дальше он спросил, как ему поступить с запасом армейских мясных консервов. Я сразу ответил: «Раздайте их населению!» И конечно, опять сделал большую глупость, не попросив нам на дорогу хотя бы десяток банок. И за это мне очень досталось от ребят.

В это время в дом вернулись хозяева, которых мы поздравили с окончанием войны и, извинившись за допущенный во дворе и в доме беспорядок, отправились в обратный путь. На шоссе нам повстречалось несколько грузовиков с немецкими военными, в основном эсэсовцами. К счастью, они не посчитали нужным обратить на нас внимание, хотя в такой ситуации могли и расстрелять. Теперь им явно было не до советских пленных – видимо, боялись, как бы самим не угодить в плен.

Когда мы добрались почти до центра Дечина, вдруг увидели пехотинцев с советским стрелковым оружием. Оказалось, это следовала на Прагу польская воинская часть. Внезапно какой-то молоденький солдат, от которого разило спиртным, выскочил из строя и стал меня обнимать, восклицая: «Анджей, Анджей, вот ты где! Давай пойдем с нами в Прагу, а там – к американцам. Поедем жить в Америку, будем жить там хорошо!» Инцидент закончился тем, что командир загнал солдата в строй.

Дальше мы опять встретились не с теми, кого мы так ждали, – подошла большая группа бывших военнопленных. Вдруг один пленный узнал меня: летом 1943 года мы вместе находились в лазарете в Шморкау. Увидев на мне советскую военную форму, он закричал товарищам: «Вот он! Вот он, наш солдат-победитель! Качать, качать его!» Толпа сразу подняла меня на руки и стала побрасывать, высоко кидать вверх и снова ловить. Напрасно я кричал, что я такой же, как они, пленный. Но это не помогало – им так хотелось встретить настоящего советского фронтовика.

Наконец все успокоились, и я спокойно поговорил с товарищем, который, оказалось, шел из лагеря в Кёнигштайне, где содержались не только русские, но и военнопленные из других стран. Среди них было два красивых француза, одетые в необычные брюки: одна штанина имела темно-зеленый цвет, а другая – ярко-красный. Спросили, что это означает. Получили ответ, что эти военнопленные ребята соблазнили на работе двух молодых немок и поэтому были заключены в каторжную тюрьму с ношением таких особых брюк.

Когда вся толпа продолжила движение, ко мне подошел пожилой чех и попросил срочно помочь ему избавить людей от страшной угрозы: вчера утром во двор их дома упала бомба, но не взорвалась. Надо, чтобы я ее обезвредил. И от такой просьбы я просто остолбенел. Но услышавшие слова старика Андрей Маркин и другие заступились за меня, объяснив, что я не сапер, а жителям надо дождаться прихода специалистов, а пока оцепить опасное место и сделать надпись «Осторожно, бомба!».

Бедный чех остался нами недоволен, а мы продолжили движение, намереваясь выйти из города. На главной улице в это время скопилось множество фур с лошадьми, грузовых и легковых автомашин, пешеходов с тележками и без них. Из-за этого мы не могли продвигаться достаточно быстро, а кроме того, совсем не знали, где нам найти хоть какое-либо пристанище. Среди беженцев нам повстречались немцы из Каменца, в частности высокий косоглазый кучер, работавший раньше на кухне аэродрома и не очень жаловавший нас – пленных. А теперь он заискивающе смотрел на нас. И вот в этой суматохе вдруг раздались крики: «Русские! Русские, солдаты!» И действительно, показались вооруженные автоматами красноармейцы и обгоняющие их грузовики с вооруженными солдатами, а также легковые автомашины самых различных типов и марок с офицерами и высшими чинами. Люди обступали их, поздравляли и уступали дорогу.

Почти все солдаты оказались в сильно загрязнившихся гимнастерках с измятыми погонами, в грязной обуви, обросшими. Они шли беспорядочно, не строем. Признаться, этот внешний вид наших воинов у меня, привыкшего в Германии видеть хорошо ухоженных, всегда и во всем соблюдавших строгий порядок немецких военнослужащих, сразу вызвал какое-то разочарование. Конечно, мы понимали, что нашим воинам, которые в последние дни непрерывно наступали, было не до приличного внешнего вида.

Поскольку войска очень спешили на Прагу, то они начали конфисковывать у беженцев автомашины. Мы стали свидетелями, как один майор выгнал из машины престарелых мужчину и женщину и троих маленьких детей. Старик умолял оставить им машину. Я не выдержал и стал переводить майору просьбу старика. Старик говорил, что он один из бывших руководителей Социал-демократической партии Германии, сейчас очень болен и слаб, добраться пешком до дому он и его супруга с внуками не состоянии. Но майор остался непреклонным, сказав: «Ничего, доберетесь! Я же добрался сюда от самого Сталинграда!»

После того как майор уехал, один из присутствовавших при данной сцене и слышавших мою немецкую речь военных спросил у меня имя, фамилию и другие сведения о себе, а затем неожиданно предложил сейчас же поступить к нему на военную службу в качестве переводчика. Я, разумеется, с великой радостью согласился. И тут же, спешно попрощавшись с товарищами и забыв от волнения захватить с собой шинель и мешок с личными вещами, быстро взобрался на заднее сиденье стоявшей вблизи «трофейной» легковой автомашины моего нового командира – капитана. А рядом со мной села красивая молодая женщина-лейтенант, которой капитан представил меня, однако она с недоверием и даже враждебно посмотрела на меня. Когда мы доехали до того красивого многоэтажного дома, во дворе которого лежала неразорвавшаяся бомба, а на витрине обувного магазина были выставлены отличные мужские и женские сапоги, лейтенант грубо приказала мне выйти, разбить витрину и принести ей оттуда сапоги. Я сначала опешил от этих слов, но быстро пришел в себя и резко ответил, что, во-первых, мы находимся в Чехословакии и не следует обижать братьев-чехов, а во-вторых, во дворе лежит неразорвавшаяся бомба, которая в любой момент может взорваться. Лейтенант разозлилась и истерично закричала на меня: «Вон из машины, гаденыш, предатель Родины! В Сибири тебе гнить и сдохнуть, мальчишка!» После этого капитан молча открыт заднюю дверь автомашины и выпустил меня. Так мне и не удалось оказаться в рядах действующей армии и с честью вернуться домой после окончания войны.

Автомашина исчезла за поворотом улицы, а я поспешил догнать товарищей, так как другого выхода не было. К счастью, они не ушли слишком далеко. Вскоре возле нас остановилась немецкая легковая автомашина, из которой вышел водитель, поприветствовавший нас по-русски словами «Добрый вечер!». Далее он пытался объясниться со мной по-польски, но я попросил его перейти на немецкий язык.

Оказалось, что он поляк, работавший в деревне под Дрезденом у немецкого хозяина. Вместе они отправились в эвакуацию, а сегодня он оставил эту семью и хочет на машине вернуться в деревню, чтобы потом уехать на родину в Польшу. Он опасался, что русские солдаты отнимут машину, поэтому попросил составить ему компанию до Дрездена, считая, что русские не посмеют отнять ее у своего солдата в военном обмундировании. Кроме меня он обещал захватить и товарищей, но в машине могли уместиться еще только три человека. Толя Шишов сразу отказался, сказав, что остается с Аней маленькой, но обе другие наши девушки очень не хотели разлучаться с нами. Пришлось все же не поддаваться их слезам и оставить их на попечении Шишова.

Когда мы стали подъезжать к городку Грженско, двое красноармейцев, видимо регулировщиков, остановили машину и спросили, кто мы и куда едем. Я ответил, что везу раненого военнопленного и его двух товарищей. Они посочувствовали Саше, пожелали доброго пути и отпустили нас. Затем мы доехали до пограничного пункта Шмилка, где с нами произошло почти то же самое, что и в Грженско. Но здесь перед нашим отъездом один из солдат вдруг снял с моей головы артиллерийскую фуражку, примерил ее на свою голову и предложил: «Махнемся на мою пилотку?» Пришлось согласиться и получить взамен выгоревшую от солнца и загрязненную потом и пылью красноармейскую пилотку. А на третий раз нам и вовсе не повезло. Недалеко от Кёнигштайна мы опять встретились с группой военных, но они не стали слушать никаких моих объяснений, а просто выгнали нас всех из машины и выбросили наши вещи, а сами сели в нее и выехали в обратном направлении.

Поляк, пожелав нам всего хорошего, покинул нас, скрывшись за домами, стоявшими недалеко от шоссе. Мы доковыляли до ближайшего дома, заметив в его окне огонек свечи. Через окно я увидел, что хозяин дома хлопочет возле большой кухонной печки. Мы громко постучали, и он впустил всю нашу компанию.

Я поприветствовал хозяина и попросил разрешения переночевать у него. А еще я попросил покормить нас, чем может, но ничего, кроме картошки, у него не оказалось. Пока картошка варилась, я выслушал жалобы хозяина: русские все у немцев отнимают, а еще хуже – насилуют женщин, даже девочек, постоянно требуют спиртного и ходят пьяными, как будто ничего лучше на свете не существует. Немцам приходится голодать. Я пытался возразить хозяину, что так же поступали немецкие военные с населением на оккупированных территориях.

Наконец мы поели картошки, и хозяин, пожелав нам спокойной ночи, ушел. Вдруг дверь кухни открылась, и к нам ввалился вооруженный пистолетом пьяный пехотный старшина. Без каких-либо приветствий незваный гость уселся на стул и заорал на нас: «Кто вы такие? Что тут делаете?» Ответил Андрей: «Мы бывшие пленные, остановились здесь на ночлег». И тут же старшина, вытащив из кобуры пистолет, «уточнил», кто мы такие: «Вы предатели Родины, изменники! Мы проливали на фронте кровь, а вы отсиживались у немцев, наели себе морды! Вот вернетесь на Родину, там вам завяжут столыпинский галстук, то есть повесят или отправят гнить в Сибирь, а то и дальше – в Магадан». От этих слов стало жутко. Подумалось, неужели все это правда? Но я сказал себе: «Пусть будет так, все равно надо вернуться на Родину. Лучше умереть на Родине, чем прозябать на чужбине!»

Однако после этой тирады «гость» смилостивился: «Ну ладно, ребята, покурите по одной!» И, вытащив из кармана пачку папирос «Беломорканал», угостил каждого. И мы тут же прикурили папиросы от свечи и задымили, а затем старшина поинтересовался: «А есть ли в доме немочки, чтобы с ними побаловаться?» Мы ответили: «Нет». Старшина объяснил нам: «Эти хозяева прячут своих жен и дочерей или нарочно одевают молодых женщин так, чтобы они выглядели толстыми и неаппетитными, а иногда раскрашивают им лица тонкими полосками черной краски, изображая морщины. Ну ладно, спите!» С этими словами старшина ушел. Но мы долго не могли заснуть в ту ночь перед Днем Победы.

В хуторе расположилась какая-то воинская часть, и там начали праздновать Победу – кричали и пели, стреляли одиночно и длинными очередями, пускали в небо осветительные ракеты.

Утром мы опять выпросили у хозяина картофель, а пока он варился, я и Женя тщательно обшарили соседний дом, нашли на кухне банку варенья и кусок заплесневелого хлеба, а главное – наткнулись в одном из углов на пару костылей. Саша с радостью опробовал костыли – теперь он мог, хоть и очень медленно, самостоятельно передвигаться с их помощью.

Оставив у хозяина шинели, мы попрощались с ним и отправились в путь. В сторону Дрездена двигалась масса народу, большей частью военнопленные, а также гражданские лица, угнанные во время войны из СССР и Польши, немецкие семьи. По обочинам шоссе стояли наши солдаты, пристально вглядываясь в лица бывших пленных, надеясь увидеть родных, близких или товарищей, пропавших без вести на войне. Они не только внимательно смотрели, но и громко выкрикивали их имена и названия родных мест. Но чаще всего им отвечали: «Нет. Нет, не встречали». В это время советские конвоиры погнали строем колонну немецких военнопленных. И тут несколько наших военных бросились отнимать у них часы, снимать дорогие кольца. И немцы почти безропотно отдавали их нашим мародерам.

К великому изумлению Жени Волчанского, в колонне немцев он увидел бывшего часового из «своего» лагеря, располагавшегося в одном из населенных пунктов между Верхней и Нижней Силезией. По словам Жени, этот старший ефрейтор ненавидел его и часто над ним измывался. Женя окликнул мучителя. Тот его сразу узнал, и лицо его сделалось злым, вероятно из-за страха за возможную месть Жени. Но Женя лишь улыбнулся, показав, что не злопамятен. Это успокоило немца, и он помахал рукой, приветствуя бывшего пленного. Эта мимолетная встреча закончилась тем, что оба крикнули друг другу по-немецки: «Всего хорошего!»

За немецкими военнопленными двинулись и мы с Сашей. И вдруг кто-то из стоявших на обочине громко спросил на чувашском языке: «Есть ли кто-либо из чувашей?» – «Есть, есть! Я, я!» – закричал я в ответ и бросился к молоденькому земляку. Он оказался из деревни, находящейся примерно в 18 километрах от моей деревни. Пока мы с ним говорили, конвоиры опять погнали колонну немецких военнопленных, и я спросил земляка – не мог бы он, вооруженный солдат, раздобыть для меня часы у какого-нибудь немца. У меня еще никогда не было часов. Но моя просьба стала для земляка полным шоком. «Нет, нет! – запротестовал он. – У меня на это не поднимется рука, мне совесть не позволит». И я почувствовал себя очень неловко перед этим очень благородным соплеменником за допущенную бестактность, пожелал ему скорейшей демобилизации и вместе с товарищами зашагал дальше по шоссе.

Но вскоре совершенно неожиданно я все же стал обладателем часов. Случилось так, что в колонне бывших военнопленных оказался мой знакомый по лагерю в Каменце и Цшорнау Никита Парфенов, по кличке Рыжий. Он издалека заметил меня, подбежал к нам и после короткого рассказа о себе вытащил из кармана наручные часы с ремешком и… вручил их мне «на добрую память», сказав, что они с десятью камнями и их можно легко починить. Получив этот подарок, я снял с руки личный номер военнопленного и убрал его в вещевой мешок, а на освободившееся место надел часы. Мы обменялись с Никитой адресами и расстались.

Примерно минут через двадцать после встречи с Никитой догнала нас пара запряженных лошадьми фур, на которых с большим количеством личных вещей ехали наши соотечественницы. Женщины предложили Саше поехать с ними, так как оказалось, что они едут в Дрезден. Посоветовавшись с нами, Саша согласился. Скоро мы добрались до городка, называвшегося Штруппен, и увидели там пленных, ехавших на велосипедах. У ворот одного из домов они остановились и прислонили велосипеды к изгороди, а потом разошлись по разным домам, по-видимому в поисках пищи. И тут Андрей сказал: «Давайте заберем эти велосипеды». И мы взяли по велосипеду и быстро умчались из городка. Таким образом мы совершили кражу у своих же людей, так как были уверены, что они не являются владельцами велосипедов, а «позаимствовали» их у немцев.

Однако для меня поездка вышла не очень удачной – примерно через километр у моего велосипеда лопнула резиновая камера в переднем колесе, а потом и вовсе отлетела вместе с покрышкой, и остался лишь металлический обод, издававший громкий стук при езде по каменной брусчатке.

В городе Пирна произошла очередная неожиданность. На площади мы увидели огромную, высотой с двухэтажный дом, пирамиду из сложенных друг на друга… велосипедов. Около нее находились несколько красноармейцев, которые сразу же заставили нас остановиться и закинули наши велосипеды на ту пирамиду. Нам снова пришлось идти пешком. Отойдя совсем недалеко, мы услышали знакомый голос: нас окликнул Андрей Дмитриевич Шныкин, бывший член нашего лагерного «колхоза», которого в начале весны фельдфебель Хебештрайт отправил работать к какому-то крестьянину. С ним оказались Иван Харченко – Пик, и Иван Утюк – украинец. Встреча была очень радостной. Оказалось, они тоже встретились в Пирне случайно и направлялись, как и мы, в Дрезден. Андрей Дмитриевич пожурил нас за то, что мы не запаслись хорошей гражданской одеждой и обувью, которых полно в домах у местного населения. Ведь на родине с ними будет весьма туго, так как страна из-за войны сильно разорена.

Затем Андрей Дмитриевич на ходу вкратце сообщил очень интересную новость – пару дней назад, находясь со своими хозяевами в эвакуации, он увидел на одной остановившейся грузовой автомашине группу наших бывших военнопленных из Цшорнау, одетых в красноармейскую форму и вооруженных винтовками. Среди них оказался сапожник Василий Дудников, окликнувший Шныкина. Василий рассказал, что в ночь с 20 на 21 апреля их, шедших в колонне под конвоем, освободили красноармейцы-кавалеристы. При этом эти военные отняли у конвоиров – стариков Рахеля и Хёхта – винтовки и приказали Саше Зинченко расстрелять «обоих немецких извергов». И Саша, не возражая, исполнил приказ. К утру освобожденных привели в ближайший населенный пункт, где их «рассортировали» и тех, кто мог нести оружие, одели в красноармейское обмундирование и сразу зачислили в воинскую часть, направляющуюся в Чехословакию.

Закончив рассказ, Андрей Дмитриевич предложил нам переночевать в Пирне, поскольку все равно время шло к вечеру. Мы послушались его и зашагали медленно, чтобы выбрать подходящий дом для ночлега. Мы дошли до кирпичной ограды, за которой находились строения, напоминавшие военные казармы. Я увидел над входной дверью длинного двухэтажного здания вывеску с надписью «Цейхгауз», то есть это был военный вещевой склад. Оказалось, дверь его уже кто-то разбил и побывал внутри склада. Поэтому и мы легко вошли в здание и больше часа пробыли в его секциях с разнообразной военной одеждой и обувью и с другими вещами, необходимыми для военных.

На этом складе я нашел подходящие мне по размеру новенькие солдатские ботинки, синие рабочие брюки и легкий немецкий летний мундир-китель. Кроме того, подобрал по две пары свежего нижнего белья, портянок, носков и носовых платков.

Мы все переоделись и снова отправились на поиски ночлега. Вскоре мы нашли дом, покинутый хозяевами. Набрав во дворе воду из колодца, мои товарищи принялись готовить ужин, а я занялся шитьем нового вещевого мешка из холста, взятого на складе. Кроме того, я удалил с кителя почти все немецкие пуговицы и пришил вместо них свои – с изображением пятиконечной звезды, серпа и молота.

На другой день ближайшим населенным пунктом, в который мы рассчитывали прибыть, быт городок Хай-денау. По дороге мы встречали толпы людей, занимающихся торговлей награбленными у немцев вещами и в основном их обменом. В частности, менялись – «махались не глядя» наручными и карманными часами. Я решил поменять свои неходившие наручные часы, подарок Никиты Парфенова, на любые, но работающие. И поменял их у одного сержанта, получив взамен обыкновенные – штампованные, карманные с крупной цепочкой. Они проходили у меня около года, а ремонтировать их было вообще невозможно. В результате я снова остался без часов и обходился без них более десяти лет, так как не решался приобрести их за деньги.

…В Хайденау мы добрались к вечеру и сразу выбрали для ночлега покинутый хозяевами большой дом. Набрав из колодца воды, мы разогрели ее на кухне и хорошо с мылом помылись. А утром, после завтрака, прежде чем покинуть дом, обследовали богатый гардероб хозяев и кладовки, забрав кое-что из одежды и обуви, бритвы, мельхиоровые столовые приборы и мелкий слесарный инструмент. Но наиболее ценной вещью, которую я взял из того дома, был «Декамерон» Боккаччо на немецком языке.

Андрей Дмитриевич настоял на том, чтобы мы взяли еще тонкое плотное одеяло, которое могло пригодиться на ночлеге под открытым небом. И он, как потом выяснилось, оказался совершенно прав. Взял с собой также темно-зеленую шляпу и темно-коричневую кожаную фуражку-тельманку, которую до войны носили немецкие коммунисты.