Январь — август 1938 года

Когда летом 1937 года подошел к концу мой восьмой од обучения в школе Беетцендорфа, я был уже готов взять дела в свои руки и определить собственную судьбу. Я вырос, постоянно видя, как родители каждый день подолгу работают на ферме, отчаянно пытаясь оплатить счета за инвентарь и удобрения. Этот опыт и слабый интерес к сельскохозяйственному труду привели меня к решению избрать другую профессию, хотя это означало, что в таком случае ферму неизбежно унаследует то-нибудь из моих братьев. Обладая интересом к технике и всевозможным приборам, я сообщил родителям о намерении оставить ферму и приобрести профессию инженера-электрика. Несмотря на то что мое заявление стало для них полной неожиданностью, они поддержали мое решение. Поскольку в семье было семь детей, они получали возможность на какое-то время избавиться от лишнего рта.

Вскоре после того как я объявил о своем намерении, мы с отцом съездили в Зальцведель, самый большой город в округе, находившийся в пятнадцати километрах от Пюггена, где побеседовали с одним знающим человеком, который оценил мои познания в технике. Хотя в школе я учился вполне посредственно, результаты собеседования превзошли ожидания и оказались едва ли не превосходными. Училища, в которых готовили инженеров, предусматривали два года реального практического опыта для всех студентов, намеревавшихся пройти три года академической учебы по программе инженерской подготовки с более практическим, нежели теоретическим, уклоном. Мой отец на поезде съездил в городок Люнебург, находившийся рядом с деревней, где он вырос, и помог мне найти крупную электротехническую мастерскую, где я мог пройти двухлетнюю практику в качестве «добровольного» — то есть не получавшего никакой оплаты — ученика электрика.

В январе 1938 года, когда я приехал в Люнебург, чтобы приступить к работе учеником электрика в фирме Иоганна Брокельта, директор мастерской дал мне ряд главных указаний и сразу же поручил конкретное дело. Я стал учиться разбирать, ремонтировать и снова собирать электромоторы, а также прокладывать электропроводку, и уже скоро выполнял достаточно сложные задания.

Каждое утро я приезжал на работу в полвосьмого и трудился до половины пятого дня. По субботам я работал до обеда, чтобы восполнить день, в который я посещал в одной из городских школ занятия по электроинженерному делу. После того как я выбрал профессию по своему вкусу, моя успеваемость значительно улучшилась.

Большая часть моей работы в качестве ученика была связана с размещением электропроводки в только что построенных казармах. При этом я еще не догадывался, что моя будущая жизнь будет связана с армейской службой. Однажды зимой, особенно холодным днем, я стоял на лестнице, устанавливая лампы на полке огромного помещения без окон на территории казарм. Чтобы не замерзнуть, я закрыл дверь и затопил импровизированную печку, сделанную из бочки, забросив в нее уголь.

Неожиданно я почувствовал острую головную боль и испытал сильное головокружение. Теряя сознание, я быстро спустился с лестницы и, пошатываясь, вышел наружу. Лишь позднее я понял, что отравился угарным газом, образующимся при горении угля. Я едва не погиб. Мне повезло, что я инстинктивно вышел на открытый воздух. Несмотря на некоторые опасности, связанные с ремеслом электрика, учеба представлялась мне очень интересной и полезной.

Хотя я наслаждался независимостью и личной свободой, в Люнебурге мне жилось скучно. Этот город был расположен на берегу реки Ильменау и являлся речным портом и железнодорожным узлом с 40 тысячами жителей. Здесь размещался пехотный полк вермахта, кавалерийский полк, два артиллерийских батальона и две эскадрильи люфтваффе. Люнебург казался мне военным городом.

Несмотря на то что мне приходилось каждый день совершать долгую поездку на велосипеде, я предпочел жить не дома, а на ферме моего дяди Генриха. Она находилась в деревне под названием Хаген. Я занимал комнату в том самом доме, где вырос мой отец.

Еще до моего переезда отец договорился с братом, что в доме последнего во время моего ученичества я получу крышу над головой и питание. Отец пообещал давать мне карманные деньги и деньги на обеды в пансионе одной пожилой дамы в Люнебурге. Дядя Генрих обязался бесплатно предоставить мне комнату в своем доме, а также ужин и по воскресеньям завтрак, обед и ужин. Эта договоренность служила своего рода компенсацией за то, что мой отец не получил никакого наследства от своих родителей, в то время как дяде на правах старшего сына достался родительский дом.

Единственным источником моего недовольства в новом жилище являлась неудобная кровать, от которой у меня по утрам болела спина. Осмотрев ее, я обнаружил, что одна из пружин матраца торчит наружу. Взявшись за дело как истинный инженер, я снял ненавистную пружину, довольный тем, что проблема решилась так легко.

Когда я рассказал о моей «победе» дяде Генриху, тот взорвался негодованием: «Ты испортил мой матрац!» Когда на следующий день я вернулся домой после работы, то увидел, что матраца на кровати нет, а на его месте лежит мешок, набитый соломой, который все остальное время моего проживания в Люнебурге служил мне тюфяком.

Несмотря на достаточно сухие и формальные отношения с дядей Генрихом и тетей Дорой, время, проведенное в Хагене, в целом было приятным. Там проживало много молодежи моего возраста. Кроме моих кузена Хартвига и кузины Ирмы я познакомился с двумя-тремя девушками, жившими в дядином доме. Они приехали учиться ведению домашнего хозяйства и трудились под присмотром тети Доры. В нашу компанию также входил Бодо Фосс, мой дальний родственник, который учился крестьянскому труду у дяди Генриха. Вечером после ужина мы вшестером или всемером отправлялись на прогулку. Мы от души веселились и часто подтрунивали друг над другом. Однажды я в шутку поцеловал в шею одну из наших практиканток. Прежде чем я успел что-нибудь сообразить, она залепила мне звонкую пощечину. Впоследствии кузины еще долго посмеивались надо мной по этому злосчастному поводу.

Иногда наша компания отправлялась в Люнебург, где мы ходили в кино или лакомились мороженым. Раз пять или шесть вместе с Хартвигом или Бодо я ходил на танцы или на свидания с местными девушками. Разумеется, иногда я отделялся от остальных и проводил свободное время по своему усмотрению.

Иногда, возвращаясь на ферму поздно вечером, я заставал переднюю дверь закрытой. Поскольку своего ключа я не имел, то мне приходилось свистом вызывать Ирму, которая впускала меня в дом.

Летом 1938 года я однажды вечером где-то задержался и попытался проникнуть в дом таким же образом, но в этот раз на мой свист никто не отозвался. Тогда я пробрался внутрь другим способом, через коровник. Подойдя к комнате Ирмы, я постучал в дверь, чтобы спросить, почему она не смогла впустить меня. Не получив ответа, я открыл дверь и вошел в комнату, где обнаружил Ирму неподвижно лежавшей в постели.

Когда я заговорил с ней, она не ответила и даже не пошевелилась. В следующее мгновение я заметил пистолет возле ее руки и кровь на подушке. Увиденное потрясло меня, и я тут же разбудил ее старшего брата Генриха, который получил увольнительную и пришел домой. Я рассказал ему, что с Ирмой что-то случилось.

Всего за пару недель до того, как я обнаружил бездыханное тело кузины, она небрежно спросила меня о том, какой способ самоубийства представляется мне наиболее действенным. Не думая о том, что такая красивая девушка может всерьез подумывать о сведении счетов с жизнью, я предположил, что, наверное, эффективнее всего будет выстрел из пистолета. Хотя никто из родственников мне не объяснил истинных причин, толкнувших Ирму на самоубийство, я могу лишь предполагать, что она либо стала жертвой изнасилования, либо забеременела. Скорее всего, она не перенесла бы подобного стыда и поэтому решила застрелиться.

Ее трагическую смерть я не могу забыть до сих пор, хотя с тех пор хлебнул немало горя и часто видел, как гибли в бою мои товарищи.