1

Кто там? Мужчина? Ну так и быть, заходите скорей, двери сейчас закроются. Садитесь, поедем вместе. Вы, главное, аккуратней, не запачкайте ботинки — хоть прогресс и идет вперед, пригородных электричек он мало касается. В них пьют, ссут и блюют, как и семьдесят лет назад. Если что с тех пор и изменилось, так просто врать стали меньше. Теперь никто хотя бы не утверждает, что эти серые вагоны доставляют в восхитительную столицу нашей родины рабочую силу, перед которой надо преклоняться, поскольку именно она, захаркав весь тамбур и исписав его матом, бросится обеспечивать нас с вами самым необходимым.

Вам вот что необходимо?

Лампочка накаливания, рулон туалетной бумаги, батон хлеба — желательно посвежее? Не нервничайте, никакого подвоха тут нет, всем нужна туалетная бумага, другое дело, что редкое общество в течение семидесяти лет кланялось в пояс ее производителям. Да, впрочем, теперь это уже неважно — ни для кого больше не секрет, что пригородные электрички набивают свое нутро обученной примитивным навыкам биомассой и перетаскивают ее с места на место.

Нам выходить через одну, перегоны на этом участке короткие, так что есть шанс, что вам не случится воочию увидеть тех, кто так оглушительно ревет в тамбуре.

Мы выходим через одну.

Не уверены, что вам стоит выходить в Мытищах? Да бросьте, вы уже столько со мной проехали, можно немного и пройтись. Вот, кстати, и наша остановка. Не волнуйтесь, тут уже недолго. Сейчас спустимся с платформы, буквально пятьсот метров вдоль железного забора — и мы на месте. Вы никогда не задавались вопросом, почему в этой стране люди питают такую страсть к заборам? Каких только заборов у них нет! Из звенящего на ветру профнастила, из дерева, из кирпича, самые убежденные поклонники уединения возводят даже бетонные стены с колючей проволокой поверху. Невольно создается впечатление, что этим людям есть что оберегать, но мы-то с вами отлично знаем, что впечатление это в корне неверное — особенно если речь идет о Мытищах.

Видите вот то двухэтажное здание, естественно, за забором?

Туда-то мы и идем. Как вы можете заметить, прочитав плохо подсвеченную вывеску, это частная школа «Полигистор», основанная в 1999 году. На самом деле это интернат, но у слова «интернат» издавна дурная слава. Поэтому всегда лучше чуть-чуть соврать, дабы сохранить общественное спокойствие, — согласитесь, куда приятнее каждый день идти в магазин мимо «частной школы», чем «интерната». В первом случае у вас есть пространство для классовой ненависти, не самого высокого градуса, но все же позволяющей ощутить себя хуже тех, кто может заплатить за обучение своих детей. Во втором случае классовая ненависть обращается непосредственно на вас, это ведь вы ходите до магазина и не сдали своих детей в интернат, от чего вам каждый раз становится стыдно.

Кажется, пришло время объяснить вам, зачем мы среди ночи идем в интернат «Полигистор», раз уж мы туда идем. Пролезайте здесь, между прутьями, их согнули специально для этого. Сейчас мы войдем в здание общежития и поднимемся на второй этаж, где живут девочки.

Ладно, не бойтесь, никто нас не поймает. Почему я так в этом уверена? Ну, во-первых, я здесь не раз уже бывала, а во-вторых, никому нет до нас с вами дела. Это горькая для многих людей истина, но в нашем с вами случае она исключительно на пользу.

Нам нужна третья дверь справа, за ней не спит девушка, с которой я хочу вас познакомить. Уверена, она вам понравится. А не понравится, тоже невелика беда, вы оставите ее при первой возможности, за семнадцать лет своей жизни она к такому обращению вполне привыкла. Открывайте дверь и заходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.

Вы не туда смотрите, наша девушка не блондинка, которая спит, засунув между ног одеяло, а брюнетка. Блондинка — это соседка, зовут ее Люба Красилова, и самое интересное случится с ней в августе, когда она познакомится в cети с серийным маньяком, думая, что он полковник ВВС США в отставке Larry B. Jenkins. Но этого еще три месяца дожидаться. А нашу девушку зовут Марта, вы отодвиньтесь чуточку, видите, она хочет что-то взять из шкафа. Мы с вами успели вовремя, к самому началу истории, наша Марта собирает рюкзак, чтобы под утро сбежать из интерната «Полигистор».

Как она вам, кстати?

На мой вкус, очень приятная девушка и, поверьте, очень способная. Если бы она передумала убегать, если бы засунула рюкзак под кровать и просто легла спать, ее будущее могло быть просто блестящим. На выпускных экзаменах она бы получила такой высокий балл, что ее бы рвали друг у друга самые достойные университеты нашей родины. Отучилась бы где-нибудь годик-другой, подала на иностранную стипендию и свалила как нечего делать. Но это, согласитесь, не совсем та история, которую вам было бы интересно услышать, не так ли? У вас имеется собственная никчемная жизнь, к чему умирать от скуки, слушая историю чужой.

Что мне рассказать вам о Марте, пока она собирается? То, что она красива, вы и сами видите, а то, что умна, вам увидеть не получится, придется поверить мне на слово. Или, что тоже вероятно, у нас с вами разные представления о том, что считать или не считать умом. Если взять за крайнюю точку Ларри Б. Дженкинса, то, пожалуй, мы сойдемся, но я тем от вас и отличаюсь, что ценю человеческие порывы. Безусловно, часто они приводят к Ларри Б. Дженкинсу, но движет людьми не страсть к саморазрушению, как вы наверняка думаете, а жажда жизни.

И Марта не исключение. Глядя сейчас, как она курит, свесившись из окна, выставив вам на обозрение обтянутую джинсами попу, вы вряд ли поверите, что это едва ли не самый разумный человек из всех, кого вам доведется встретить на этих страницах. Просто, в отличие от вас и многих вам подобных, ей понадобилось не пятьдесят лет, а всего лишь десять, чтобы осознать, в каком дерьме она находится. Нет, я вполне допускаю, что и вы отдаете себе в этом отчет, но то ли вы профукали свой рычаг, то ли пока не нашли. Под рычагом я понимаю некое событие, зачастую обыденное, на которое вы отреагировали не так, как обычно (то есть никак).

Кажется, Марта что-то пишет в телефоне, вы не видите, что? Ладно, не утруждайте себя, она пишет:

Яша, единственный человек, по которому я буду скучать, — это ты.

А сейчас вытаскивает из телефона симку и разрезает на две части маникюрными ножницами, а сам телефон оставляет на столе. Дальше она вылезет в окно, до земли там метра два с копейками, так что, если опасаетесь, лучше спуститься по лестнице. Нет, вас никто не поймает — как я и говорила, никому никакого дела до вас нет.

2

Вы знаете, что девочки в подростковом возрасте часто воображают, что их снимает камера? Одно время эту фантазию даже хотели причислить к психическим расстройствам, хотя при чем тут психические расстройства? Каким же тугим, ржавым мозгом нужно обладать, чтобы хоть на секунду допустить, будто девочки-подростки могут быть удовлетворены той жизнью, которой они живут.

Требования, выдвигаемые к ним обществом, почти всегда взаимоисключающи, но неизменно лицемерны. Науку лжи необходимо освоить прежде всех наук, чтобы, погружаясь в беспросветную скуку, сохранять на губах заинтересованную улыбку.

Просто вообразите себе на секунду эту картину. Все наперебой рассказывают вам, как важно хорошо учиться и получить профессию и как опасно забить на все это, некстати влюбившись. Это еще можно понять, если бы юных девушек побуждали бросать все силы на освоение перспективных и интересных профессий, но как раз этого не происходит. Матери с каменными задницами, просидевшие полжизни в бухгалтериях, упиваются своей добродетелью и желают дочерям такой же судьбы. Нет бы хоть одна честно призналась в том, что складывает цифры в столбик не потому, что таково ее призвание, а просто потому, что ни на что другое не способна.

Не отстают и отцы, все эти стратеги гаражных склок, генералы пластиковых окон и солдаты армии бездарного ремонта. Они, правда, редко когда питают надежды на карьерный рывок дочери, их больше волнует, не даст ли она кому-нибудь не тому. «Не тот» в понимании отцов — это любой мужчина, преуспевший в жизни больше, чем они сами. Особенный ужас у них вызывает возрастной мезальянс. Казалось бы, нет ничего более естественного и приятного, чем сексуальные отношения молодой женщины и мужчины постарше — более опытного, раскованного, принявшего себя и свое место в жизни.

Но нет!

Только не это.

Необходимо найти ровесника, неуверенного в себе, гонимого всеми кретина, чей постельный опыт исчерпывается пьяной однокурсницей и не менее (а то и более) пьяной проституткой из подворотни.

Вот это — то, что надо для старта нормальной жизни.

Ну да ладно, вернемся к Марте, которая как раз приближается к трассе М8.

В самое ближайшее время ее назовут лучиком света, очаровательной и безрассудной, не приемлющей ложь и готовой бороться за себя.

За плечами у нее висел черный рюкзак, где лежали два желтых и два красных носка, трусы, книга Алена Роб-Грийе, которую она открыла один раз и читать это было невозможно, тушь для ресниц, помада, обещающая оттенок «матовый шоколад», упаковка тампонов «Котекс», чужой сарафан с открытой спиной и флакончик антисептического геля для рук «Роза» («Ваши руки пахнут розами, где бы вы ни находились»). Паспорт, сообщающий, что она родилась в Архангельске в 2000 году, остался в канцелярии школы-интерната «Полигистор», откуда она, как мы знаем, сбежала и куда нам, к сожалению, еще придется вернуться.

Через три дня газеты по всей стране обратятся к обществу с вопросом, как оно допустило, чтобы дети чувствовали себя настолько беззащитными? А пока наша Марта вытащила из мятой пачки красного «Мальборо» предпоследнюю сигарету, прикурила и вышла на обочину.

На нее неслись фуры, мимо пролетали украшенные в индийском храмовом стиле кабины дальнобойщиков, обдавали жаром седаны и джипы — все это рычало и выло, надсадно кашляло, вздрагивало от насекомых, которые, влепившись в лобовое стекло, оставляли после смерти омерзительный желтый плевок, а вовсе не добрую память.

Марте не приходилось раньше голосовать на трассе, она остановилась и подняла руку. Мелькнула мысль, что ее могут принять за проститутку, и мысль эта придала ей смелости. Она стояла на обочине с поднятой рукой, пока не докурила «Мальборо» до фильтра. Никто и не подумал притормозить. Тогда Марта решила идти вперед, выставив руку с поднятым большим пальцем в сторону дороги. Если она смотрела американские фильмы, в которых так делали, скорее всего, их смотрели и водители всех этих чертовых машин.

Марта плелась по обочине; держать руку на весу было не так-то легко, как представлялось. Она проходила пятьсот-шестьсот метров, останавливалась и голосовала.

Никакого результата.

И она снова двигалась вперед.

Казалось, у нее никогда не бывает плохого настроения, она умела шутить, радоваться жизни, поддерживать других, она была лучиком света для всех, кто ее знал. Живая, умная, готовая бороться за себя и других при малейшей несправедливости, она стала жертвой взрослой подлости, и все мы в ответе за то, что с ней случилось.

Этот абсолютно пустой с информационной точки зрения, но наполненный надрывной эмоциональностью лид вскоре перепечатают почти все крупные новостные сайты.

Марта вздрогнула. Прямо за ее спиной заклокотал мотор, голые щиколотки опалило жаром. От неожиданности она отпрыгнула в сторону и подвернула ногу. Громко выругавшись, упала и осталась сидеть в пыли, схватившись обеими руками за лодыжку.

Прямо перед Мартой стоял огромный, сверкающий на солнце мотоцикл, он дрожал и фыркал, как пес, понюхавший перец. Мужик, сидевший на мотоцикле, снял шлем. На вид ему было лет сорок.

— Куда направляешься? — спросил он.

— В Архангельск, — ответила Марта.

— А зачем?

Она поднялась и как можно непринужденней пожала плечами:

— К родственникам! — Марте не хотелось быть резкой с единственным человеком, которого тронул ее безнадежный автостоп, и она добавила с улыбкой: — Но вы можете просто прокатить меня по трассе. Сколько-нибудь.

Мужик смотрел на Марту с сомнением, но и с определенной жаждой, словно ему очень хотелось пить, а единственная доступная вода находилась в не очень чистом стакане. Его взгляд, как чулок, медленно скользил от подбородка Марты к груди, от талии к бедрам. Когда чулок дополз до коленок, она уже знала, что он согласится.

— На моте когда-нибудь ездила? — спросил он.

— Да! — заверила Марта.

— Не наваливайся на меня, держись ногами и смотри вперед, через мое плечо, — сказал он, вынимая из кофра шлем.

Она, конечно, не знала, как надевать шлем, — резко надвинула его на лицо, зацепив волосы и вырвав несколько прядей. В шлеме пахло сладкими духами, словно Марта зашла в маленькую примерочную, откуда только что вышла предыдущая покупательница.

Мужик с усмешкой показал, как поднимать визор:

— За носик. Вверх и вниз.

Кое-как она устроилась позади него и обхватила мотоцикл ногами.

Они тронулись и поехали.

Сначала медленно, лавируя между фурами, притормаживая, и Марта, как и предупреждал мужик, наваливалась на него всем телом и билась своим шлемом об его. Потом поголовье машин сократилось, мотоцикл вырвался в левый ряд и понесся вперед — толстой бесстрастной пулей. Марта интуитивно приспособилась к его ходу — сжимала сиденье бедрами, отчего они ужасно болели с непривычки, но зато ей удавалось держать равновесие. Первоначальный страх ушел, ее больше не пугали наклоны мотоцикла на поворотах и рык мотора при ускорении. Она смотрела через плечо мужика на приборную панель и на блестящий, гладкий бак с круглым значком BMW. Она думала, что это крутой мотоцикл. И что она крутая девчонка, раз поймала его.

3

Вам, конечно, не терпится узнать, что за человек подобрал Марту, не маньяк ли он, случаем, не водится ли за ним темных страстишек, не возникло ли у него сознательного (или подсознательного, что, в принципе, одно и то же) желания воспользоваться беззащитностью, молодостью и красотой нашей Марты? Я вас успокою: это самый обычный мужчина, как вы, как ваш лучший друг, как коллега, с которым вы сидите за соседними столами, а за обедом обсуждаете футбол. Будьте уверены, он испытывает те же самые чувства, что и вы, он точно так же насмерть перепуган жизнью, сердце у него доброе, но ум похож на выгребную яму, куда годами срали слоновьими кучами с плохопереваренными ингредиентами из долга, вины и представлений о настоящем мужчине.

Как и вы, как и ваш лучший друг, как большая часть коллег, с которыми вы сидите за соседними столами, он практически не знает своего отца, потому что тот ушел от его матери, но мать исхитрилась истолковать эту банальность по-своему. «Твой папа не хочет жить с тобой, — говорила она, собирая губы в узелок так ловко, словно по контуру в них вставили проволоку, — он хочет жить с другой женщиной».

Наш герой вырос в тени вагнеровского могущества другой женщины, темной богини отелей на час, Геллы туалетных отсосов в обеденный перерыв, щелчком сметающей со своего пути маленьких добрых фей-воспитательниц, какой, за неимением лучшего, пришлось стать его матери.

До чего же труден был святой путь этой женщины, отвергнувшей минет и взбитые, словно сливки, белые простыни отеля на час во имя прорезывателя для зубов!

Нет — разврату, да — Корнею Чуковскому!

Нет красному вину, нет долгим чувственным разговорам на дачной веранде, возле старой лампы, осаждаемой мохнатыми ночными мотыльками. О, она знала, чем заканчиваются такие разговоры, но в ее жизни присутствовало кое-что поважнее — например, протертый суп. Понятное дело, что на протертом супе ни один мужик долго не протянет, но мать нашего героя почему-то предпочитала упорно отрицать этот, казалось бы, медицинский факт. С самого раннего детства она рассказывала ему страшные истории про мужчин, каковые должны были вызвать в нем глубокое отвращение. Смысл такого подхода заключался в том, чтобы он не стал таким, как они, — читай, как его отец.

Всегда выгоднее играть на поле высокой морали, чем приземленных банальностей, из которых жизнь и состоит. Трудно найти союзников, если сказать: я просто хотела, чтобы он отдавал мне все свои деньги и дрочил в туалете, господи, неужели я так многого требовала?!

Гораздо больше сочувствия вызывает рассказ о тяжелой послеродовой депрессии, полной потере интереса к сексу и о ребенке, оказавшемся насквозь психически больным и не способным даже десять минут полежать в одиночестве в своей кроватке.

Именно таким, гиперактивным, наш герой, к несчастью, уродился. Сам за собой он, впрочем, ничего такого не замечал, но детство тем не менее провел в панике. Несмотря на жертвы, которые мать уже принесла ему и продолжала приносить едва ли не каждый день, она ни секунды не верила, что из этого выйдет хоть какой-нибудь толк.

Напротив, с каким-то гибельным сладострастием она ждала, когда же наконец в ее сыне взбунтуются отцовские гены и он опустится настолько, что станет заниматься сексом каждый день — вместо того чтобы учить английский.

Вы не поверите, но есть такие мужчины, кто желает заниматься сексом каждый день — ни в какие ворота не лезет! А когда выясняется, что еще как лезет, на помощь вновь приходят, держась за руки, мораль и нравственность. Встают по обе стороны раздолбанных ворот, куда действительно нет охотников лезть, и принимаются критиковать воротца поуже и поновее.

Гляньте только на этот фальшивый лоск! — заводит мораль.

Под свежей краской гниль и разложение! — подпевает нравственность.

Ну а закончат они, разумеется, тем, что истинная красота в служении другим, причем людям, а не половым органам.

Кажется, вы хотите спросить, что примечательного я нашла в герое, выросшем с огромным комплексом вины перед матерью, брошенной из-за него, и перед всеми теми хорошими женщинами, которых ему самому придется бросить, потому что они будут пичкать его протертым супом?

Проявите чуточку терпения, он сможет вас удивить. Пускай вас раздражает тарахтение мотоцикла, пускай вы не видите под шлемом его лица, просто запомните: мужчина, чью спину робко обнимает сидящая сзади Марта, сбежал, как и она, только на несколько часов раньше.

Марту отделяли от Переславля-Залесского сто сорок километров к тому моменту, когда ее отсутствие обнаружили в интернате «Полигистор». Соседка Марты по комнате, Люба Красилова, утверждала, что ничего не знает, но ей никто не верил. Даже когда Люба открыла шкаф и поняла, что ее сарафан с открытой спиной исчез, и принялась орать.

Любе грозили полицией, которая быстренько выведет ее на чистую воду и заставит рассказать, куда делась Марта. Не то чтобы Люба была сильно против того, чтобы кривляться перед следователем вместо подготовки к выпускным экзаменам, вовсе нет, полицию она как раз ждала с нетерпением. Но ей хотелось как-то закрепить свои позиции, доказать, что она не соучастница, а, напротив, жертва (у нее украли сарафан), поэтому Люба нашла в айфоне наиболее безобидную фотографию Марты и разместила в социальной сети, сопроводив текстом:

Моя лучшая подружка сегодня пропала… Я думаю, ее похитили, но мне никто не верит, все говорят, что я специально все вру, потому что прикрываю ее. А я ничего не знаю! Дело еще в том, что из нашей комнаты в интернате пропали многие вещи… Не знаю, что мне делать! Пожалуйста! Помогите найти Марту!

Не подозревающая о собственном «похищении» Марта и ее новый друг остановились в Глебовском возле открытого кафе с пластиковыми столами под тентом и наконец познакомились.

— Михаил. — Он протянул Марте руку.

Она пожала ее:

— Марта.

— Хочешь есть, Марта?

— Не откажусь.

Михаил, ухмыльнувшись, направился к ларьку, где готовилась еда. Марта отлично понимала, что вся эта история парадоксальным образом добавляет ему веры в себя. Она не знала, почему мужчинам, для того чтобы в себя поверить, нужно непременно повесить на шею кого-то неспособного к самостоятельной жизни, но, на ее взгляд, глупо было этим не воспользоваться. Она уселась за пластиковый стол и закурила последнюю «Мальборо». Через пару минут Михаил принес два стаканчика с кофе.

Кофе, нужно сказать, оказался вполне терпимый.

— Ты же раньше не ездила на мотоцикле, — словно пытаясь подловить Марту, заметил Михаил.

Она вздохнула.

— Ездила. Просто очень давно.

Он улыбнулся. Его доброжелательное недоверие походило на пресное тесто для пирога по рецепту «кризис среднего возраста», и он будто приглашал ее всыпать специй.

— Вообще-то мне очень нравятся мотоциклы, — сообщила Марта. — Всегда хотела научиться водить. Это очень сложно?

— Да нет. — Он вынул из кармана пачку «Кэмел» и тоже закурил.

Некоторое время они молчали.

Из ларька выбралась внушительной комплекции, но угодливая в жестах тетка с подносом и заспешила к ним.

— Шашлычок! — объявила она, ловко снимая с подноса пластиковые тарелки. — Салатик! Хлебушек! Пожалуйста!

— Спасибо, — сказала Марта.

Михаил смотрел, как она ест. Когда с шашлыком было покончено, он поделился мыслью, что, по его наблюдениям, женщины едят так же, как занимаются сексом. Это соображение Марта за свою жизнь слышала раз пятьдесят. С ее точки зрения, оно совершенно ничего не сообщало о женщинах, зато очень многое — о мужчинах, не стыдящихся выдавать такое.

Марта хихикнула, а про себя заключила, что сегодня вечером будут мотель, выпивка, а потом Михаил постарается с ней переспать, причем так, чтобы все выглядело внезапным и непредсказуемым, как солнечный удар.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался на всякий случай Михаил. — Только не ври, ладно?

— Семнадцать, — сказала Марта, — а тебе?

— Мне тридцать шесть.

— Куда ты едешь?

— Туда же, куда и ты.

— Ты не работаешь? Почему ты посреди недели едешь в Архангельск?

— Так вышло. — Он выдохнул дым и затушил окурок в стеклянной пепельнице.

Марта улыбнулась как можно приветливее и спросила:

— А можно мне еще мороженое?..

4

В интернате «Полигистор», как мы с вами знаем, не особенно контролировали учащихся выпускного класса. Девочки и мальчики жили в отдельном корпусе, в комнатах по двое, мальчики — на первом этаже, девочки — на втором. Решеток на окнах, конечно, не было. Директор «Полигистора» построил на этом факте убедительную самозащиту с апелляцией к правам человека. «Мы не тюрьма и не колония для малолетних! — заявлял он впоследствии. — Мы — закрытая частная школа с высоким рейтингом!» Дальше он очень нудно расписывал достижения выпускников «Полигистора» в процентах.

Его оправдания выглядели более чем бледно на фоне Любы Красиловой, чье спонтанное (у нее украли сарафан!) сообщение о пропаже Марты чумной бациллой распространялось по социальным сетям.

Пропал ребенок!

Пропала девочка! Район Ярославки, кто видел — отзовитесь!

К полудню с директором «Полигистора» связалась взбудораженная женщина, представлявшая поисковый отряд. Она заверила директора, что отряд в составе двенадцати человек готов выехать на помощь. Директор поблагодарил женщину за отзывчивость, хотел сказать, что полиция уже в интернате, что он никак не может дозвониться до законного представителя Марты, но женщина не дала ему пикнуть, решительно перейдя в наступление.

— То есть вы не хотите, чтобы мы начинали поиски? — уточнила она.

— Что вы!.. — начал было директор.

— Два месяца назад пропал мальчик недалеко от Хотькова. Нас вызвали только на второй день, а на третий мы нашли тело.

— Но… — сделал вторую попытку директор.

— Вы в курсе, что с каждым часом шанс найти ребенка живым уменьшается? — грустно спросила женщина.

Слова ее совершенно не вязались с мирной, словно образовательной, интонацией. Директор ощущал себя так, будто не беседовал по телефону, а умер, оторвался от тела и встретился под облаками с чинным пожилым ангелом, который взирает на него с тем же презрением, с каким пару тысяч лет назад взирал на людишек, ничего не сделавших, чтобы предотвратить распятие.

— Конечно, я понимаю, — промямлил директор, — но девочке семнадцать лет, и…

— И она не ребенок? Вы это хотели сказать? Что ж, — голос женщины стал почти ласковым, — быть может, это будет вам утешением, когда в лесу найдут ее труп…

Тем временем в кабинете биологии Любу Красилову допрашивал следователь из Мытищ. Перед началом допроса, пока следователь раскладывал протоколы и искал ручку, Люба успела сделать селфи, которое немедленно выложила в сеть с подписью Game over!

Следователь в третий раз попросил Любу осознать, что все может быть очень серьезно. Попросил ее не врать.

— Я правда не знаю, куда она делась! Правда! — заверила его Люба.

— Давай подумаем вместе. У нее был парень? Может быть, она сбежала с ним?

Люба решительно замотала головой:

— Нет, у нее не было никакого парня…

— Друзья? — не сдавался следователь.

— Кроме меня она только с Яшей общалась. Но он в Лондоне.

— В Лондоне… — повторил следователь.

Люба кивнула. Ее уже немного раздражал этот скучный разговор. Пока она ждала следователя и красилась в ванной, ей рисовалось, как в интернат «Полигистор» прибывает молодой мускулистый полицейский (он будет без формы, в рубашке от «Лакост», потому что у него богатые родители), и, увидев Любу, он засмущается, а она сексуально расплачется, и он засмущается еще сильнее и сильнее, пока воздух в кабинете биологии не обретет плотность тротила и невидимый взрыв не вынесет этого красавца вон, сотряся коридор, да и все здание. Но вскоре он вернется и снова примется допрашивать Любу или даже вызывет ее в мытищинский полицейский участок, и в конце концов они трахнутся на столе, откуда он сметет на пол резиновые дубинки и наручники…

Но пришел какой-то старый, жирный дурак, в голубой форменной рубашке, промокшей от пота в подмышках и на спине.

— Домой она не могла поехать? — спросил старый дурак.

— Нет, — сказала Люба.

— Почему?

Люба снисходительно улыбнулась:

— Потому что… в этом учебном заведении… находятся те… у кого не очень ладится дома.

— А что не ладилось дома у Марты? Она рассказывала тебе?

— Ее отец женился второй раз. У нее не сложились отношения с его женой.

Следователь понимающе кивнул.

— А мать?

— Она умерла.

Переночевать Михаил решил в Переславле-Залесском. В мотеле. Одноместный номер с завтраком стоил тысячу двести, двухместный — тысячу семьсот. Михаил осведомился, есть ли у Марты деньги? Марта вытащила из кармана джинсов пятитысячную купюру. Михаил почему-то смутился. Номера им дали рядом.

Марта приняла душ. Михаил постучал и спросил через дверь, не хочет ли она пойти с ним выпить? Марта с радостью согласилась. Все закончилось на веранде мотеля бутылкой дешевого бурбона, и Михаил травил бесконечные истории, в которых при самых неподходящих обстоятельствах на него нападали голодные до мужского внимания женщины.

Марта понимающе хихикала.

Когда дошло до врача-стоматолога, написавшей Михаилу смс: «Мне нравится, что ты похож на еврея», он спросил, насколько Марта разделяет подобный женский подход к жизни и случалось ли ей тоже нападать на бедных мужчин?

Марта вытащила из его пачки очередную сигарету и закурила.

Вопрос Михаила не многим отличается от вопроса, который вы задали мне насчет Михаила. Вас интересовало, не питает ли он сексуальных надежд в отношении нашей малышки? Правда, с тех пор мы сильно продвинулись, и теперь, если вы обладаете хотя бы толикой интуиции, то, конечно же, поняли — питает, но, похоже, вам все равно нужны разъяснения.

По какой-то загадочной причине вы не желаете видеть то, что лежит на поверхности, и поэтому в центре ваших представлений о жизни находится нечто столь же далекое от реальности, как, скажем, волк-вегетарианец. Нравственный облик волков мог бы серьезно пострадать, если бы всякий раз, когда они набрасывались на жертву и рвали зубами сочную плоть, кто-то напоминал им, что подобный образ действий совершенно недопустим. Видя, как волки окружают олененка, вы вряд ли спросите, какова их цель? Вы вряд ли решите, что эти мощные, покрытые шрамами звери решили поиграть с олененком или показать ему дорогу к маме, тогда почему вы так упорно верите, что зрелый мужчина не имеет намерения трахнуть девушку, подобранную на трассе М8?

Что же касается Михаила, то и он почему-то страстно желает, чтобы очевидная ситуация была истолкована в прямо противоположном ей смысле. Не знаю, как вам, а мне хочется обнять его. Будь у меня грудь, я бы его к ней прижала и сказала: «Милый, чем ты так напуган? Что заставляет тебя извергать тонны словесного шлака, вместо того чтобы признаться: ты хочешь свою новую юную знакомую. В этом нет ничего страшного и тем более противоестественного. Заканчивай эти штучки, Михаил. Нет никаких хороших женщин, есть только женщины, которых тебе хочется трахать, и те, которых не хочется».

Михаил открыл рот, чтобы продолжить повествование о своих злоключениях, но Марта его опередила. И не просто опередила, но оставила далеко позади.

— Единственным моим мужчиной был мой отец! — объявила она.

Повисла тяжелая, как дыхание после бега, пауза. Она была наполнена банальной, даже скучной мерзостью, но эта мерзость рождает интерес, интерес — разговор, а разговор щекочет нервишки.

— Да ладно… — пробормотал наконец Михаил.

Марта печально выдула дым.

— Так ты… — до Михаила начало доходить, — ты… свалила, что ли? Сбежала?..

Чтобы помочь Михаилу справиться с первоначальным шоком, а также немного побудоражить его воображение, Марта принялась тихим, влажным голосом описывать технические нюансы инцеста. На вопрос о побеге она не ответила. И так все ясно.

Выслушав про первое изнасилование в номере отеля в Порту, после которого (видимо, в награду) Марта получила шоколадную бутылочку с вишневым ликером, про то, как ее смешили презервативы, потому что она думала — это воздушные шарики, а также про преступное, грязное удовольствие, которое Марта, к своему стыду, от всего этого получала, Михаил встал.

Марта тоже.

Михаил шагнул к Марте и порывисто прижал ее к своей груди. Это ведь естественная реакция нормального человека, столкнувшегося с ужасом жизни. Марта прильнула к нему — наконец-то и на ее долю выпало простое человеческое участие, а не только сексуальная эксплуатация. Так они и стояли на тускло освещенной веранде мотеля, два одиночества, пока их идиллическое единение не нарушила эрекция.

Марта ее ощутила, а Михаила она повергла в отчаяние. Он положил голову на плечо Марты и произнес:

— Ты меня дико возбуждаешь. Не знаю, что с этим делать.

Ну что с этим обычно делают? Дают себе пару минут подумать, и если дикое возбуждение не отпускает, отправляются туда, где никого нет, но есть закрывающаяся дверь. Марта и Михаил затушили сигареты и двинулись в номер Михаила. Следующие полчаса Михаил извивался на узкой койке, но никакие ухищрения искушенной в инцесте Марты не заставили его член продержаться необходимое для полового акта время.

— Наверное, не надо было пить всю бутылку, — сказал он, перед тем как вырубиться.

Марта промолчала.

Отвечать было, во-первых, нечего, во-вторых, совершенно бесполезно.

В два часа ночи Марта лежала рядом с Михаилом на узкой кровати, накрыв голову подушкой, чтобы заглушить храп, а директору интерната «Полигистор» наконец удалось дозвониться до ее отца.

По понятным причинам директор чувствовал себя неуютно. Вместо того чтобы сразу сказать, зачем он звонит, он сообщил, что занимается этим с девяти утра, на что получил простой ответ:

— Я летел в самолете.

— А сейчас вы где? — зачем-то спросил директор.

— В Сиднее.

Директор собрал волю в кулак и оттарабанил, что Марта утром сбежала из интерната и ее до сих пор не нашли. Затем он упомянул про полицию, допросы учащихся, а заодно ввернул про поисковый отряд, который может прибыть в любой момент.

— Держите меня в курсе.

Разговор завершился.

5

Утром у Марты трещала голова. Ужасно хотелось пить. Рядом лежал обросший за ночь щетиной Михаил, который будто бы невзначай тыкал ей в спину сухим, горячим и на этот раз твердым членом. На более решительные действия он пока не отваживался.

Марта вылезла из постели, как бы не заметив горячего, сухого призыва, и скрылась в душе. Михаил тоже встал, натянул мотоциклетные штаны и с мрачным выражением лица удалился в магазин. Там он купил сигареты и шесть бутылок ледяного пива. Этот поступок без лишних слов продемонстрировал, что сегодня на мотоцикл Михаил не сядет.

Так незатейливо, но жестко в очередной раз столкнулись гендерные интересы: Марта хотела побыстрее уехать, Михаилу было в общем-то все равно, чего она хочет.

Он вернулся в номер, достал из пакета две бутылки, открыл и протянул одну Марте.

— Спасибо, — сказала она вежливо.

Михаил сел напротив нее, на смятую кровать, широко расставив колени. Возникла пауза, аранжированная надсадным кашлем фуры на стоянке мотеля.

— Послушай, — заговорил Михаил развязным тоном, — ты вчера что-то такое мне говорила… про какие-то семейные сложности…

Марта подалась вперед, словно сейчас Михаил скажет нечто, что решит ее судьбу.

— Так вот… — Он сделал еще один внушительный глоток. — Мне не нужны проблемы.

— Никаких проблем не будет, — тихо, но твердо пообещала Марта.

— Я в этом совсем не уверен, — Михаил вздохнул, — то, что ты рассказала… с таким вообще лучше идти в полицию…

Марта фыркнула.

— Если ты сама не хочешь идти в полицию, можно обратиться к кому-то… к школьному психологу, например.

Марту такой разговор начал раздражать.

— Я не обратилась в полицию. И к школьному психологу тоже. Что дальше?

— А твоя мать? Она была в курсе?

— Проблема в том, что я ничего не знаю о своей матери. Отец уверял меня, что она умерла, но я никогда не видела свидетельства о смерти, вообще никаких документов. Я ничего о ней не знаю, кроме ее адреса в Архангельске. Поэтому я и хочу туда поехать…

С этими словами она поставила бутылку с пивом на подоконник, сняла сначала кофточку, потом джинсы, потом лифчик. Трусы после душа Марта не надевала — они были грязные, а стирать их и сушить на батарее она постеснялась.

Давайте на секундочку притормозим и полюбуемся Мартой. Как же она хороша, когда стоит совершенно голая в центре этой скучной обстановки. Какой тонкий изгиб шеи, как заострился черный кончик локона, упавшего на правый сосок, какие очаровательные мурашки проступили на ее мягких белых бедрах.

В ней нет отвращения, нет страха или стыда, напротив, ее до дрожи, до подступающих слез восхищает смелый лаконизм этой сцены. Марта улыбается Михаилу, но она улыбается и вам, она делает шаг к Михаилу, но становится ближе к вам на шаг. Она усаживается на него, под ее голыми ляжками скрипят кожаные штаны, ее язык проникает к нему в рот, и микроскопические вкусовые рецепторы ощущают пивную горечь. Ее больше нет, нет Михаила в трескучих штанах. Это — кино про Марту, снятое по книге о Марте. В кадре актер переворачивает актрису на спину, она изгибается под ним, его мощное, поросшее черной шерстью тело обвивают ее загорелые ноги.

Камера съезжает на тюлевую занавеску — она мечется на сквозняке, как оторванное крыло ангела.

Оставим Марту расплачиваться за проезд до Архангельска единственной твердой и везде принимаемой валютой и посмотрим, как там дела у Любы Красиловой?

Буквально минуту назад Люба получила сообщение от журналистки независимого портала «Страна +7» Кати Беляевой. Катя спрашивает, не согласится ли Люба встретиться с ней, чтобы дать небольшое интервью, которое, безусловно, поможет в поисках Марты?

Люба тут же соглашается — еще бы! Сегодня суббота, а по субботам учащиеся интерната «Полигистор» ездят домой, где, как Люба уже намекала следаку из Мытищ, никого из них особо не ждут.

Сев в маршрутку, Люба позвонила матери и сообщила, что у нее болит горло, а потому она не приедет. Мать эта новость и правда не сильно расстроила.

Люба ехала по Ярославскому шоссе, мимо гигантских стеклянных ангаров, предлагавших всем желающим немецкие машины, а также строительных рынков под открытым небом и более комфортабельных мегамоллов, куда традиционно завлекают «всей семьей», и силилась вспомнить, откуда ей известно это имя — Катя Беляева?

Не трудись, Люба, я помогу тебе. Катя Беляева сыграет в нашей истории не последнюю роль и, безусловно, заслуживает того, чтобы о ней сказали несколько слов.

Кате тридцать шесть, она миловидная шатенка, а широкую известность ей принес «Дневник жертвы» — серия материалов, которые Катя несколько недель смело публиковала на портале «Страна +7». Именно после оглушительного успеха этого проекта ее и позвали на постоянную ставку.

История, положенная в основу дневника, к журналистской чести Кати, была абсолютно документальна — возможно, поэтому и вызвала такой бурный отклик. За год до публикации первого материала Катя Беляева лежала в постели у себя дома, в доставшейся от бабушки двушке недалеко от станции метро «Кутузовская», и компанию ей составляли ноутбук на груди и стакан пино гриджио на тумбочке.

Внезапно в мессенджер упало сообщение от незнакомца, предлагавшего Кате поставить лайк его странице, посвященной вымачиванию коровьих черепов в соляном растворе — для уменьшения вони. Отвращение было столь сильным, что Катя зашла на страницу незнакомца, дабы увидеть его лицо. Разумеется, оно оказалось столь же гнусным, как и его занятие, к тому же мужчина почему-то все время фотографировался на могилах известных людей.

Катя вступила с незнакомцем в переписку. Она вежливо сообщила, что у нее «немного другая профессия», и порекомендовала обратиться «к сатанистам», предположив, что они, в отличие от нее, смогут оценить его труды.

Незнакомец тут же перешел на «ты». Написал, что его зовут Кирилл и что Катя — единственная, кто откликнулся на его просьбу поставить лайк странице, это ведь обычная автоматическая рассылка. В ответ Катя пространно написала про законы вежливости, уже с изрядным количеством опечаток, так как успела допить второй стакан и налить третий. Кирилл ничего не ответил, но наутро Катя обнаружила на своей странице ролик с пошлейшей песенкой о любви, который он там разместил. Некоторые ее друзья даже лайкнули ролик.

Катя растерялась: с одной стороны, ей не хотелось, чтобы у нее на странице, где она публикует свои фотографии и ссылки на журналистские материалы, торчала идиотская песенка, с другой — она боялась, что оскорбит Кирилла, решившегося на такой искренний жест. Ближе к полудню от него пришло сообщение:

Привет Муська!

Кирилл писал ей каждую минуту, она с гневом отметила, что он плохо образован и лепит невероятные ошибки. Полная неразбериха царила по части «тся» и «ться», он не обособлял обращения, придаточные, причастные и деепричастные конструкции, к тому же в его профиле (при более внимательном изучении) Катя обнаружила нацистскую символику.

Кажется, вы уже некоторое время хотите спросить меня, почему Катя Беляева просто не заблокировала этакого мудилу? Понимаю вас, вопрос, что называется, напрашивается, но давайте не будем забегать вперед и позволим самой Кате ответить на него.

Через два дня (и то ли десять, то ли двенадцать любовных песен) Кирилл пригласил Катю на концерт, происходивший в пристройке к рыночному павильону на окраине столицы нашей родины. Катя тщательно накрасилась и на такси прибыла к указанному времени. Кирилл опоздал на двадцать минут. При личной встрече и ближайшем рассмотрении у него обнаружился ощутимый излишек веса (он явно пренебрегал спортом), псориаз (струпья покрывали кисти рук, шею и отдельные участки черепа), ну а самую масштабную катастрофу являл рот, где все насквозь прогнило, включая два передних верхних зуба, почерневших у самой десны.

Пока Катя его ждала, к ней успел пристать маленький лысоватый мужичонка из тех, что, услышав «нет», не успокаиваются, а лишь пуще принимаются расписывать свои сомнительные достоинства. С этим навязчивым поклонником Кирилл на Катиных глазах вступил в конфронтацию и, когда мужичонка испарился, несколько раз подчеркнул, что спас ее.

В тот вечер Катя узнала, что Кирилл родился в одной из бывших союзных республик, откуда его семья бежала под угрозой убийства в девяностые. В силу непоправимой бездарности членов семьи и тотального отсутствия у них хоть какого-то образования ни малейшего интереса для нашей родины они не представляли и потому мыкались по съемным комнатам больших и не очень городов, подрабатывая в продуктовых, приворовывая по мелочи и подвывая о своем бесправии. Кириллу выпал, в некотором смысле, золотой билет: пару лет назад он взял наскоком толстую тетку из Бибирева, с ребенком неизвестно от кого, но зато со своей квартирой.

Последнее обстоятельство необычайно вдохновило Катю. Она, конечно, чувствовала себя обязанной Кириллу, ведь он постарался, размещая для нее любовные песни, а потом еще и спас, но наличие у него постоянной партнерши переводило их отношения в ранг простой интрижки. Допив джин с тоником, Катя предложила закончить вечер у нее дома, где честно попыталась вступить с Кириллом в интимную связь, но из этого мало что получилось.

Что вы там бормочете, я не расслышала? Сомневаетесь в умственных способностях моей героини? Да неужели? Знаете, все же не зря я вас выбрала, в определенной интуиции мне не отказать. Как только я вас увидела, сразу смекнула, что вы из тех, кто предпочитает простые оценки сложных жизненных ситуаций. Главное — не слишком пристально смотреть на себя, а уж других судить вы всегда горазды.

Вас-то, конечно, нельзя упрекнуть в том, что частенько вы делали не то, что хотели, а то и чего вовсе не хотели. Вы не спали с кем-то, от кого вас тошнило, из страха это существо обидеть, не сбрасывали пятидесятый звонок, не мямлили, когда вас уже подкараулили у подъезда: дело не в тебе, дело во мне, я не готов к серьезным отношениям…

Я-то вас как раз не осуждаю, не волнуйтесь, я знаю, какое огромное мужество, какое титаническое душевное здоровье требуется, чтобы просто жить своей жизнью, но я также знаю, что взять его зачастую неоткуда.

Что же касается Кати Беляевой, то наутро следующего дня (Кирилл, к счастью, уехал) она зачистила наконец свою страничку от его песен, вымылась хорошенько и собралась забыть случившееся как страшный сон, но у жизни, мы с вами знаем, имеется своя логика. Жизнь не жалует тех, кто с ней торгуется, она принимает их подачки, припася камень за пазухой, а из тех, кто сказал «А», она вытягивает «Б» всем, что ей под руку попадется, — и каленым железом, и испанским сапогом.

Выяснилось, что тетка из Бибирева совершенно не настроена бороться за Кирилла, даже наоборот. Воспользовавшись тем, что он приперся домой под утро, она обвинила его в измене (справедливо) и выставила вон. Ну а куда он побрел, вы, наверное, уже догадались.

Кате он объявил, что она разрушила его брак, о чем он, впрочем, не жалеет, потому что влюбился в нее без памяти. Он сел за стол на кухне, достал из портфеля бутылку полусладкого шампанского и откупорил. Катя опять не знала, как поступить: с одной стороны, ей не хотелось видеть Кирилла у себя в квартире, а с другой — из дома его выгнали из-за нее. Это ведь она писала ему сообщения, она ходила с ним на концерт, она пригласила его к себе, как же теперь указать ему на дверь?

Следующая пара недель ознаменовалась переездом Кирилла. В Катину квартиру нелегальными мигрантами вползали дешевые, плохо изданные и плохо написанные книги про Гитлера, потертые кожаные куртки и коровьи черепа. Каждое утро, заходя в ванную, Катя видела на батарее линялые трусы и черные истрепанные носки, змеиной кожей облепившие трубу. Секса как такового между ними не было, Кирилла эта сторона жизни не особо увлекала.

Все это безобразие Катя стоически выносила, считая наказанием за собственную неразборчивость, но кое с чем ей не удалось смириться. Едва ли не каждый день Кирилл (успевший «подружиться» со всеми ее друзьями) выкладывал на своей страничке Катину фотографию с подписью в таком примерно духе:

Я всегда знал что душа у меня поэта. Я тонкий чуствующий человек и всегда знал что для меня нужна такая женщина, которая всегда знает чего я хочу! Те кто меня знают знают, что у меня было много любови, но сейчас моя богиня Катя Беляева.

Богиня Катя Беляева истерически требовала прекратить писать безграмотную ахинею. Кирилл впадал в ярость. Во-первых, он считал себя человеком образованным (уж точно не хуже Кати), во-вторых, Катины рассуждения о приватности, о том, что личная жизнь не должна становиться предметом бахвальства, нисколько его не обманывали. Как бы Катя ни изворачивалась, он отлично просекал, что речь не о приватности, а о стыде, о Катином нежелании афишировать отношения с ним.

Кирилл орал, обвинял Катю в том, что она его не любит, пока однажды она не заявила, что он совершенно прав. Она не просто не любит его, ее тошнит от него, она презирает его, она испытывает к нему физическое отвращение, и будет очень здорово, если он соберет свои вонючие черепа и свалит из ее квартиры.

Тогда Кирилл завел обыкновение регулярно валяться у нее в ногах, даже обещал бросить пить, но, разумеется, не бросил.

Квартиру залили соседи сверху, встал вопрос о ремонте, на время которого Катя перебралась на небольшую дачку в сорока километрах от столицы, доставшуюся от дедушки. Кирилл последовал за ней на электричке, денег у него уже совсем не осталось, а на работу он никак не мог устроиться.

Катя не разрешала Кириллу есть ее продукты, он часами уламывал ее выдать ему денег на самые дешевые сигареты; в их отношения просочились мат и агрессия, но уходить Кирилл не собирался. Однажды утром Катя положила ему в кофе ложку гранулированного крысиного яда, который нашла под раковиной. Кирилл пожаловался, что кофе какой-то горький.

— Не нравится — не пей! — сказала Катя.

В тот день он украл деньги из ее сумки и напился на железнодорожной станции.

Катя заперла ворота и, как он ни ломился, не открыла, а когда он попытался через них перелезть, сделала вид, что звонит в полицию. Тогда Кирилл куда-то подевался. Катя сидела на веранде, не представляя, как переживет эту ночь. Вскоре посыпались сообщения от Кирилла. Он посетил хозяйственный магазин, приобрел веревку — фото веревки прилагалось. С веревкой он направился в пристанционную березовую рощицу, откуда сообщил, что прямо тут и повесится, поскольку Катя его не любит, а других жизненных перспектив тоже нет.

Катя отвечала ему что-то из серии «никто, кроме тебя, не может нести ответственность за твою жизнь!», пока вдруг ее не осенило, что он просто куражится.

Мой почти неправдоподобный идиотизм проистекал из того, что с детства меня учили уважать чужие чувства, — напишет Катя впоследствии. — Мне внушали, что никого нельзя обижать, меня принуждали к тому, чтобы я была удобной для других. Такие простые вещи, как нежелание работать, платить за квартиру, пьянство, не существовали в мире высоких помыслов моей семьи. И все то время, пока случайный человек просто пользовался мной и моими экономическими ресурсами, я не могла сказать ему «нет», потому что боялась проявить неблагодарность в ответ на любовь, о которой он постоянно твердил.

После того как ей открылась столь нехитрая истина, Катя собрала вещи, вытащила из валявшегося в прихожей портфеля Кирилла ключи от своей квартиры и вызвала такси. На сообщения она больше не отвечала, но пока все же не решалась заблокировать Кирилла, объясняя это себе тем, что ей лучше быть в курсе его порывов.

В каком-то смысле она была права.

Она уехала к подруге, и они еще пару суток накручивали друг дружку. Подруга рассказывала про женщин, которым плеснули в лицо серной кислотой, Катя бодрилась, замечая, что Кирилл — банальный алкаш, и ей трудно представить, что он способен осуществить такое сложное, последовательное действие, как покупка серной кислоты.

Пропивший все деньги, лишенный крыши над головой Кирилл метался по дачному поселку и грозился в сообщениях то спалить Катину дачу, то ночевать на лавочке у ее дома, чтобы она знала, до чего его довела. Потом его риторика изменилась. Он умолял Катю встретиться и дать ему хотя бы двадцать тысяч рублей, чтобы он смог снять себе комнату. На ее молчание он разражался проклятиями, которые, правда, быстро сменялись заискиваниями.

В 10 утра я получила сообщение, в котором он описывал, как найдет меня и разобьет мне колени молотком, чтобы никто больше на меня не позарился. В 10.30 он писал, что во всем виновата водка, это она довела его до безумия, но на самом деле дороже всего на свете ему моя улыбка. Ближе к 12 я получила ультиматум: он готов простить меня за мое скотское поведение и снова, как он выражался, сойтись — в течение почему-то трех дней. Вечером он добавлял, что я буду умолять его вернуться, а он еще подумает, потому что не хочет жить «нелюбимым».

Подруга была убеждена, что Кирилл обязательно убьет Катю. В его агрессивности она убедилась лично, когда поехала на Катину дачу вместе со своим приятелем геем (очень мужественной наружности), чтобы отдать Кириллу его вещи, включая коровьи черепа. Втроем они слегка поцапались над горой мусорных мешков со строительного рынка, куда Кирилл собирал свой скарб.

Подруга потом докладывала, что изъяснялся он исключительно матом, обвинял Катю в воровстве каких-то его книг и кожаной куртки и что все руки у него были в свежих порезах, которые он ей (и гею) не без бравады продемонстрировал, заявив, что боли не боится.

Подруга почему-то решила, что таким образом Кирилл завуалированно намекает на готовность сесть в тюрьму за убийство Кати, где его, безусловно, не один раз изобьют, а может, и порежут. Выслушав ее, Катя впала в настоящую панику, вопрошая: «Что же мне делать?!» — и неожиданно получила ответ, и, что еще более неожиданно, — от гея.

Налив всем вина, он заявил, что в таких ситуациях важнее всего публичная огласка, которой так боятся все жертвы насилия. Понятно, что женщине тяжело признаваться, каким унижениям ее подвергали, но иного пути остановить подонка, похоже, нет.

Так, в соображении на троих, родилась идея «дневника жертвы», которую на следующий день Катя презентовала редактору информационного портала «Страна +7». Поскольку портал давно и безуспешно охотился за женской аудиторией, Кате дали добро на первую публикацию. За пять дней дневник набрал более ста тысяч просмотров и около двадцати тысяч перепостов, что позволило сделать вывод о крайней востребованности поднятой Катей проблематики.

Выяснилось, что большинство женщин в нашей стране переживали все то, что описывала Катя, с большей или меньшей степенью рефлексии. Кате писали письма, в которых поздравляли с тем, что Кирилл оказался нейтрализован прежде, чем он поднял на нее руку. Катя благодарила всех писавших «за смелость» и замечала, что «между психологическим насилием и физическим не такая уж большая разница, как принято считать».

Разумеется, не обошлось и без сексистов, обвинителей жертв и прочего сброда, но их обидные комментарии в Катин адрес лишь указывали на то, что «честный разговор о мужском насилии давно назрел».

Вы хотите знать, что случилось с Кириллом? Поверьте, ничего особенного или хотя бы нового. Еще с полгода он надеялся вернуться к Кате, убеждая себя, что их разлад — странное недоразумение, а на самом деле Катя его любит. Он даже писал оскорбления вперемешку с угрозами Катиной подруге, которая, по его мысли, настроила Катю против него. В пьяном состоянии он отредактировал статью о Кате в Википедии, приписав, что Катя является его женой. А потом, как и следовало ожидать, он «влюбился» снова и исчез где-то в Подмосковье.

Дело, как мы с вами отлично понимаем, не в нем.

Так часто случается, что отдельные бесполезные люди становятся детонаторами мощнейших психических процессов в нас самих. Сероводорода из их слабенького пердежа оказывается достаточно для искры, что подожжет бикфордов шнур, и вскоре оглушительный взрыв разнесет скальные породы наших былых представлений о жизни, о людях и о самих себе, конечно.

Помните, я говорила вам о рычаге? Так вот, для Кати Беляевой рычагом стал Кирилл — после встречи с ним ее жизнь изменилась, чего пока не сказать о вашей.

Катя ждала Любу на летней веранде кафе в центре столицы нашей родины.

— Хочешь кофе или, может, лимонад? — приветливо спросила она.

Люба заказала чай и сырники с малиновым муссом.

Я смотрела на облупленный красный лак на ее ногтях, на то, с каким восторгом она разглядывает гуляющих по Патрикам проституток в дорогущих шмотках. И, глядя на нее, я пыталась найти ответ на вопрос, что же случилось со всеми этими девочками, но не находила его, — напишет Катя ближе к вечеру.

— Как ты познакомилась с Мартой?

— Ну как? — ответила Люба с набитым ртом. — Мы с ней в одном классе учились. И жили в одной комнате, ну и… Два года почти.

Катя кивнула:

— Почему вы обе оказались в интернате?..

Люба пожала плечами. Разумеется, она прекрасно знала, почему оказалась в интернате, но ответила уклончиво:

— Плохие отношения с родителями. — Люба вздохнула: — Мама с папой развелись, и мама теперь очень много работает, вечно в командировках… Она не хочет, чтобы я оставалась дома одна, ей не нравится, что приглашаю друзей, и соседи ей жалуются, ну и…

Она сидела передо мной и обстоятельно, спокойно объясняла, почему она не нужна, почему не нужна ее лучшая подруга Марта. Почему с ними нельзя жить, есть за одним столом, ходить по выходным в кино, обниматься, выслушивать их наивные истории про учителей и мальчиков.

— А у Марты мать умерла, и ее отец женился на другой женщине, — продолжала «наивные истории» Люба. — Вы, кстати, знаете, кто отец Марты?

— Кто? — заинтересовалась Катя.

— Адвокат! Олег N.

Катя округлила глаза:

— Да?..

— Да, — подтвердила Люба. — В общем, у него от новой жены родился еще ребенок, он больной оказался… Ну и…

«Ну и…» Ее любимая присказка, безотказный способ заканчивать едва ли не каждое предложение, словно после «ну и» слова уже излишни, и так все ясно. Но мне не ясно. Я не могу понять, почему рождение больного ребенка означает отказ от здорового, я не могу понять, почему командировки становятся причиной отдать единственную дочь в интернат?

Люба понизила голос:

— Я еще кое-что могу рассказать. Про Марту.

Катя снова схватила меню:

— Мороженого?

— Самое вкусное мороженое в «Пломбире». Знаете? Это на Лубянке.

— Не знаю, — улыбнулась Катя, — я не очень люблю мороженое.

— А… — В Любином голосе угадывалось разочарование. — Короче, Марта всегда говорила, что в интернате ей лучше, чем дома. Она даже жалела, что ее так поздно туда отправили, в четырнадцать лет. Ее отец… он что-то типа Фрэнка из «Калифорникейшн»… Ну, у него зависимость от секса. И он жил… не с одной женщиной, ну и…

— В каком смысле… не с одной? — осторожно уточнила Катя, которая, конечно же, никогда не сталкивалась с такой возмутительной распущенностью.

— В смысле, у них дома было по две, по три бабы, и со всеми он трахался. Так ясно?

В этот момент, когда из накрашенных губ Любы вырвалось грубое и нетерпеливое «Так ясно?», Катя почувствовала себя виновной.

Ей стало гадко от того, что она поступает с Любой так же, как с ней поступали все остальные.

Злюсь, обижаюсь, ищу подтверждения ее мнимой испорченности. Делаю все то, что называется в психологии обвинением жертвы. Боль этой девочки была так осязаема и так огромна, что заслоняла от меня благополучный фасад Патриков, и мне хотелось убрать эту боль, отодвинуть, объяснить, что она не настоящая, и забыть о ней…

На прощанье Катя предложила Любе съездить в ее любимый «Пломбир» и угостить ее мороженым. Люба не захотела. Тогда Катя, краснея и запинаясь, осведомилась, есть ли у Любы деньги, чтобы самой наведаться в «Пломбир» при желании? Люба пожала плечами. Катя дала ей тысячу. Люба решила особо не жестить, да и времени на покупку наркоты у нее бы не хватило (она должна была до десяти вернуться в интернат), поэтому она купила дешевое красное вино в тетрапаке и ужралась в парке.

6

Михаил учил Марту трогать мотоцикл с места. После секса их союз обрел, может быть, не смысл, но некоторую возможность будущего. В паузах между поцелуйчиками и интимными щипками Михаил рассказал, что страсть к мотоциклам охватила его не так давно, месяцев шесть назад, а до этого, как он выразился, он вел жизнь унылого офисного говна.

Он не то чтобы врал, но и не говорил всей правды, а правда заключалась в том, что жизнь унылого офисного говна Михаил влачил не один, а с женщиной по имени Лена. Ничего интересного в этой жизни и этой женщине и впрямь не было, но не было и ничего плохого.

Проблемы начались в тот момент, когда Михаил приобрел мотоцикл.

Лена не разделила его увлечения, всякий раз, когда он пытался ее покатать, она омерзительно визжала и вдобавок создавала аварийно-опасные ситуации, пытаясь соскочить с мотоцикла на светофорах. К тому же она была убеждена (небезосновательно), что Михаил купил мотоцикл для того, чтобы знакомиться с другими женщинами.

А этого делать было, конечно, нельзя.

Несмотря на то что к сексуальным отношениям Лена относилась с отчетливым презрением и, как могла, избегала их, Михаила она постоянно и яростно ревновала. Привело это только к тому, что одним утром он сел на мотоцикл и уехал, оставив Лене записку с предложением расстаться.

— Короче, так, — Михаил подвел Марту к стоящему на подножке R1200RS, — сначала вставляешь ключ в зажигание, поворачиваешь, потом садишься.

Это Марта как раз делать умела — в ее жизни уже был мужчина, потративший время и нервы на повторение команд «выжми сцепление», «плавно открывай газ», — но Марта в этом, конечно, не призналась: ей хотелось, чтобы Михаил отнес результаты чужих уроков на свой педагогический счет.

— Сцепление выжми, — говорил Михаил, — и самое главное, нужно научиться плавно, слышишь — плавно, открывать газ!

Вижу, вы настолько взбудоражены услышанным, что практически не способны следить за указками Михаила. Вам не терпится узнать, кто же этот мужчина, научивший Марту трогать мотоцикл с места? Не стану вас томить, да и, честно говоря, мне самой не очень интересно смотреть, как во имя прошлых и будущих соитий Михаил жжет сцепление своего R1200RS.

Чтобы встретиться с тем, другим мужчиной, нам придется отправиться в Португалию, прямо на пляж Эшпинью. Год там сейчас две тысячи одиннадцатый, на аквабайке сидит довольно противного вида девочка и, надувшись, слушает человека, стоящего по пояс в воде.

— Не спеши, — говорит он, — положи указательные пальцы на кнопки. Левой рукой ты его заводишь, правой подаешь газ.

Марта (конечно же, это она) тыкает пальцем в стартер, поддает слишком много газа — аквабайк ревет, как тигр, наступивший на стекло. От ужаса она бросает газ — дернувшись вперед, аквабайк глохнет. С этим, в общем, все понятно: Марте десять лет, и указания выполнять не так просто, как кажется. Руки соскальзывают с руля, солнце жарит, спасательный жилет, который ее заставили надеть, ужасно воняет, а страстное желание покататься довольно быстро уступило место желанию, чтобы ее оставили в покое.

Давайте повнимательнее посмотрим на мужчину, который стоит с ней рядом.

Ему тридцать восемь. Он уже начал лысеть и поэтому бреет голову под ноль. В левом ухе у него серьга с маленьким бриллиантом, он невысокого роста, но отлично сложен, малейшее его движение возле злосчастного аквабайка словно заводит какой-то внутренний механизм, и под загорелой кожей выступают крепкие, рельефно очерченные мышцы. Его бритый череп и постоянная ухмылка словно намекают на не слишком твердые моральные установки, и женщины со всего мира посматривают на него из-под своих зонтиков и темных очков, в их глазах интерес и боязливое презрение, гордость, которую они якобы готовы защищать, и разочарование от того, что защищать не придется.

Разрешите представить — это отец Марты. Его зовут Олег, он здесь с дочкой и ее няней по имени Светка, и, к слову сказать, Светку он трахает. Вот, кстати, и она, растеклась по лежаку и блестит кокосовым маслом, личико простенькое, русское-равнинное, но фигура — высший класс. Никаких других достоинств в Светке нет, и трудно предположить, что у любого мужчины, включая даже вас, она может вызвать иное желание, кроме как отодрать ее.

Ну вот. Вы уже собираете губы в куриную гузку, дабы выразить свое негодование таким поворотом разговора. Я бы и рада вам подыграть, потрендеть на тему бедственного положения нянь, которые вынуждены давать отцам своих подопечных, чтобы не вылететь с работы, но не стану.

В нашем случае это будет противоречить истине.

А истина в том, что не бриллиант в мочке левого уха, не зарплата и жилье заставляют Светку раздвигать перед этим мужчиной ноги и бешено впиваться ногтями в его ягодицы. Ее волнует и влечет тот грубый, простой, жестокий заряд, который заставляет перекатываться железные мышцы под его загорелой кожей, который вырабатывается у таких самцов в половых актах не с женщинами, а с Вселенной, — который заставляет разрушать все вокруг долгие годы, толкая к тому отрицательному полюсу, что наконец поглотит его.

Мы с вами в курсе, что это называется коротким замыканием, и, поверьте мне, оно случится, но не Светке суждено заземлить этого мужчину, как бы ей этого ни хотелось.

Пусть Светка жмурится на лежаке, пусть Марта злится на неподатливый аквабайк, мы с вами лучше посмотрим, кто это пробирается между зонтиками и шезлонгами по пляжу Эшпинью?

Да-да, я имею в виду именно эту женщину в черном купальнике, за тридцать, которая нарочно медленно, словно издеваясь над остальными людьми, что отчаянно, до паники, стыдятся лишнего веса, идет к океану. Ее полные бедра, не прикрытые ни полотенцем, ни парео, вызывающе покачиваются, подрагивает в такт им большой мягкий живот. Дойдя до самой кромки воды, она останавливается и некоторое время наблюдает за возней у аквабайка. С ее губ не сходит добродушная улыбка, но в глазах живет тот особенный страх, что часто становится почвой для отличного чувства юмора.

— Простите, пожалуйста! — говорит она негромко, но Олег мгновенно оборачивается.

Марта тоже оборачивается. Она видит лишь тетку с целлюлитом.

А что видит Олег?

— Я слышу, вы говорите по-русски, это очень приятно, — продолжает женщина светским, благожелательным тоном.

— Взаимно! — Олег широко улыбается.

Марта, отдавая дань вежливости, машет женщине рукой. Она прекрасно знает, что интерес для отца представляют девушки до двадцати пяти, ростом под два метра, с большими сиськами и не сильно богатым словарным запасом, поэтому не ждет от этой беседы ничего судьбоносного.

— У меня есть мальчик десяти лет, с довольно омерзительным характером, — говорит женщина, — он просто затрахал нас с его отцом этими аквабайками, но кататься с ним мы совершенно не хотим, а доверить его инструкторам как-то боимся… Сами понимаете, наш мальчик им не очень интересен, им бы снять какую-нибудь голодную женщину, все равно какого возраста.

Она улыбается и почему-то смотрит на Светку. Она не может знать, что Светка — няня Марты и без пяти минут спутница жизни Олега, а не просто русская равнинная шлюха, но откуда-то она это знает. И то, как безошибочно эта женщина маркирует непредсказуемые явления действительности, заставляет Олега рассмеяться. Он вряд ли понимает, почему ему вдруг стало так радостно на пляже Эшпинью, в две тысячи одиннадцатом году, но эта радость была ему обещана первым взглядом, который он бросил через плечо, услышав «простите, пожалуйста». Так радуются, вернувшись домой после долгого отсутствия, так радуются, услышав в чужой стране родной язык.

— Я Ира, — сказала женщина.

— Олег. Очень приятно!

Через пятнадцать минут они все уже сидели за столиком в кафе — Марта, Олег, Светка, Ира, ее муж Саша Гурвич и их сын Яша.

Формальным поводом для знакомства послужило согласие Олега научить Яшу управлять аквабайком. По лицу Яши трудно было предположить, что это и есть его мечта. Впрочем, как только принесли белое вино со льдом, о Яше и Марте забыли. Олег, как всегда, завладел всеобщим вниманием и делился довольно остроумными наблюдениями относительно национального характера португальцев.

Много о них, правда, не скажешь, да и большого интереса для компании португальцы не представляли. И Олег оседлал своего верного коня, не раз и не два выносившего его из битв прямо в альковы размякших женщин. Заявил, что аквабайк — это детская забава, курортная глупость, и если Яше действительно нравятся мотоциклы, то надо поехать в горы и поучиться мотокроссу. Никто толком не знал, что такое мотокросс, но от этого слова прямо-таки несло кислым потом и кровью из расквашенного носа.

— Мотокросс! — мечтательно повторила Ира.

— Я не хочу в горы, — буркнул Яша.

— Милый, — сказала Ира, прикуривая сигарету, — ты сюда приехал, чтобы отдыхать и наслаждаться жизнью. Так наслаждайся, будь добр.

Яша злобно фыркнул, но возражать не решился. Время от времени он посматривал на Марту, но явно стеснялся заговорить с ней при всех. Марта в свои десять была куда лучше Яши подкована в искусстве клянчить — она спрыгнула со стула, подошла к отцу и обняла его за шею.

— Что, котик? — спросил Олег, не глядя на нее.

— Можно мы пойдем немного погуляем? — Марта посмотрела на Яшу.

— Конечно.

— Только с пляжа ни шагу! — Светка воспользовалась шансом указать, что не зря спит в хозяйской постели.

Но Марта не торопилась уходить, даже получив разрешение. И когда отец все же повернулся к ней, сказала:

— Вдруг захочется пить, а денег нет!

Полученные десять евро Марта засунула в трусы. Их с Яшей путь лежал в ларек около центра водных развлечений, где Яша намеревался купить пива.

— Ты сможешь по-английски сказать, что это для родителей? — спросил он.

— It’s not for us, it’s for our parents, — подтвердила свою компетентность Марта.

С пивом никаких проблем не возникло. Португальскому глухому старику, торгующему в пляжном ларьке, была совершенно безразлична дальнейшая судьба отпускаемого им товара.

Яша и Марта сели в тени платана, Яша потянул за колечко, и банка «бекса», чмокнув, выпустила пену.

— Во сколько твоя мама тебя родила? — спросил Яша.

К этому вопросу Марта была готова.

— Света не моя мама.

— Да?

— Моя мама умерла. А Света — это няня.

Яша несколько секунд молчал.

— Хреново, — наконец сказал он.

— Наверное, хреново, если ты знаешь свою маму, — эту фразу Марта повторяла уже по меньшей мере восемь лет своей жизни — по сути, с тех пор, как научилась говорить, — но когда ты ее не помнишь, это не так страшно.

Если уж совсем честно, то восемь лет своей жизни Марта повторяла то, что когда-то сказал ей отец. В раннем детстве она приставала к нему с вопросами о маме и не могла не заметить, что эти вопросы портят ему настроение. А поскольку, как я вам уже намекала, Марта всегда была умной и сообразительной девочкой, она не могла не видеть противоречий в словах отца.

Иногда мама умирала в автокатастрофе, но на элементарный вопрос, куда она ехала и какого цвета была машина, отец почему-то не мог ответить. После парочки порций односолодового виски он вообще мог сказать, что машину вела не мама, а водитель, потому что это было такси. Иногда мама стояла на остановке, в которую врезался самосвал. Иногда перебегала дорогу в неположенном месте.

В райском саду их нежной дружбы мама была пятачком земли у забора, где никогда ничего не росло. Похоже, отец надеялся, что пятачок так и останется пятачком, что однажды на нем можно будет поставить садового гнома (пошловато, но все же традиция) или красивый скворечник. Но вышло не так, как он ожидал, — вирус садового бесплодия, зараза под названием «мама», неумолимо расползался. Пока Марте всего десять, она сидит со своим новым другом на пляже Эшпинью, и мертвая мама внутри нее еще только начинает наступление на жизнь.

Чтобы убить все, маме понадобится семь лет.

— А у меня есть попугай, — сказал Яша.

За пару часов Марта научилась сносно трогаться и вполне уверенно тормозить. Михаил был в восторге.

Напротив мотеля располагался магазин спортивных товаров с загаженными мухами стеклами. Марта не преминула привлечь к нему внимание Михаила, заметив, что в ее дряхлых кедах страшно неудобно переключать передачи — шнурки цепляются. Михаил уставился на нее с недоумением, которое быстро сменилось тяжелым, безрадостным прозрением.

— Зайдем? — Не удосужившись дождаться ответа, Марта бросилась в магазин.

По диагонали от входа на полке стояли белые кожаные «рибоки» за восемь тысяч. Старая добрая классика. Марта деловито попросила померить тридцать восьмой размер. Пока продавщица искала тридцать восьмой на складе, Марта сообщила Михаилу, что это ее любимая модель кроссовок — они подо все подходят и очень долговечные. Михаил попытался внести смуту, заявив, что переключать передачи в белых «рибоках» еще менее практично, чем в кедах, но Марта даже слушать не стала.

Она надела принесенные продавщицей кроссовки и любовалась собой в зеркале.

— Обалденно! — высказалась продавщица.

Повисла напряженная пауза.

Михаил стоял посреди магазина в своих кожаных штанах, Марта и продавщица улыбались ему заискивающе и одновременно агрессивно. Так смотрят на вратаря, ожидающего одиннадцатиметровый: есть надежда, что он возьмет мяч, но настолько призрачная, что лучше и не надеяться.

— Ну ладно… — Марта сняла кроссовки и медленно, чтобы Михаил ничего не пропустил, натянула свои старенькие кеды.

Продавщица покачала головой.

Михаила вдруг пронзил невыносимый стыд, ему показалось, что даже магазинные мухи, пролетая мимо, жужжат с укоризной.

Марта двинулась в сторону выхода, продавщица прижимала кроссовки к груди, как котят, которых ей не удалось пристроить в хорошие руки.

Михаил купил R1200RS в кредит. Первый взнос — восемьдесят тысяч, ежемесячный платеж — тридцать семь пятьсот девяносто, плюс полтинник обязательная страховка. Не то чтобы у него были лишние восемь тысяч, но, повинуясь уродливым социальным ожиданиям, он вспомнил про кредитку и купил кроссовки.

Марта обняла его и поцеловала, продавщица презрительно хмыкнула, выражение ее лица как бы сообщало: и не таких ломали!

Когда они вернулись в мотель, женщина на входе потребовала заплатить еще за сутки, коль уж они никуда не уезжают. Михаил ответил нечто неопределенное, и они с Мартой прошли в номер, где закрылись на ключ.

Что-то сломалось в этой истории.

Михаилу уже тридцать шесть, он сидит на кровати и смотрит на коробку с кроссовками «Рибок», будто это маленькое надгробие на кладбище надежд. В этой коробке лежит жизнь, что могла бы стремительно нестись, как мотоцикл R1200RS, по гладкому черному шоссе, а потом замедлиться естественным образом, как притормаживает R1200RS на проселке. В ней были бы яркие, хоть и не слишком оригинальные события, преимущественно сексуального характера, взаимная нежность взрослого мужчины и совсем юной девушки, их страстный интерес друг к другу, конфликты, страхи, чем черт не шутит, эта история могла бы занять годы, поменять их роли, оставить, как это принято называть, глубокий след.

Но ничему из этого не суждено сбыться.

Смотри же, смотри, мой бедный Михаил, обладатель брутальных штанов и нежного сердца, попрощайся с мечтой у коробки с белыми кроссовками, которые подо все подходят и очень долговечные. Сейчас ты ближе к своему неизвестному отцу, чем когда-либо был и когда-либо будешь. Это ведь он смотрит на маленький гроб, где лежит мертвое желание делать все правильно, это его ужас ты испытываешь в присутствии юной девушки, которую еще вчера так великодушно пригласил в свою жизнь.

Все может продолжиться, ты это знаешь, но тебе придется притворяться, что ты не понимаешь того, что понял только что. Что понял твой отец, и отец твоего лучшего друга, и отцы твоих коллег, с которыми ты обсуждал за обедом футбол.

В твоей жизни уже была Лена, была твоя мать, и ты не хочешь делать все правильно, но у девушки, кажется, есть иллюзии об игре, которую она с тобой затеяла. Так похлопай рукой по кровати, как хлопают, приглашая кота. Пусть она сядет рядом, засунь ладонь ей между ног, схвати ее больно — так, чтобы ей стало стыдно, так, чтобы она почувствовала себя пиздой, а не повелительницей мужских сердец и кошельков.

Поставь ее раком, Михаил, воткни ее лицо в подушку, войди в нее посуху и молоти, пока не кончишь.

А что это вы отворачиваетесь? Вам противно?

Удивительное дело, всем становится противно, когда искренние эмоции проявляют мужчины, хотя, если вы будете бить собаку по носу пятнадцать минут, она вас точно цапнет, и никто не удивится.

Но только в случае с мужчинами считается, что они обязаны принимать прямо в душу бесконечный конвейер из кучек дерьма и ни в коем случае не показывать своего разочарования. Или вы правда считаете, что принимать дерьмо от того, кто зависим от тебя, не так обидно, как от равного? Или, возможно, вы находите вовсе не обидной ситуацию, когда тебя не считают равным, но при этом отчаянно за тебя цепляются? И почему, мне интересно, любая подлость со стороны женщины мгновенно оправдывается ее мифической зависимостью, а нормальная реакция мужчины на подлость объявляется недопустимой?

Мы с вами еще вернемся к этому разговору, а сейчас наш Михаил выходит на прямую дорогу, ведущую к оргазму, но тут звонит его телефон.

Он изо всех сил старается не обращать на телефон внимания, но и телефон, в свою очередь, не собирается сдаваться. Он звонит, звонит, звонит, пока возбуждение не покидает Михаила, уступив место глухому, звериному раздражению.

Михаил встает с кровати, хватает лежащую на тумбочке трубку, чтобы выключить звонок, и видит фото Лены на экране.

Он держит в руках разрывающийся телефон, а Лена улыбается ему, протягивая букет тюльпанов. Когда-то это была его любимая фотография, он сам снял Лену с тюльпанами прошлым летом. Михаил не отвечает на звонок, в каком-то смысле не берет предлагаемые тюльпаны, но чувство вины, которое его подружка протягивает заодно с цветами, он не взять не смог.

Михаил надевает свои скрипучие кожаные штаны, берет сигареты и выходит на улицу.

Один-единственный не отвеченный вызов заставляет его взглянуть на происходящее под иным углом. Еще вчера он казался себе свободным человеком, смело встречавшим вызовы жизни.

Вчера он был героем фильма, персонажем культового романа, сегодня вдруг выяснилось, что он — просто кукла на ниточках, за которые все желающие могут дергать.

С героями романов не спят за кроссовки, а с Михаилом спали, вот что было непереносимо.

Он не сожалелеет об измене. Дело не в сожалении, а в отвращении, которое он чувствует к себе.

Пока Михаил курит сигареты одну за одной на испепеляемой солнцем стоянке мотеля, Марта сидит на кровати в номере, а в руках у нее телефон Михаила. Он вздрагивает и пищит каждую секунду — это Лена начала строчить в мессенджер.

Она интересуется, где Михаил сейчас.

И не трудно ли будет ему позвонить ей, когда будет время?

Чтобы сообщения еще больше походили на ковровую бомбардировку, она добавляет, что скучает.

Очень сильно.

Любит.

Все время думает о нем.

А в конце для убедительности присылает свою фотографию.

Голая, всклокоченная Марта взбешена таким поворотом событий.

Михаил, оказывается, обманул ее. Она-то думала, у Михаила никого нет, а у него, оказывается, есть! Какая-то сука звонит ему в полном праве, а он трусливо не отвечает и убегает курить, стыдясь встретиться с Мартой взглядом.

Ей хочется кричать, хочется разгромить всю комнату, так велика ее боль, так глубоко ранено ее женское достоинство.

Марта не задает себе вопрос, зачем ей Михаил? Какие, собственно, чувства она сама к нему испытывает? Какое ей вообще дело до его запутанных личных обстоятельств? Единственное, чего она сейчас хочет, — это чтобы все вокруг, знакомые и далекие, испытали то, что испытывает она.

Поэтому Марта, наш «лучик света», широко расставляет ноги и делает телефоном несколько зажигательных снимков.

Самое горячее фото она отправляет Лене, после чего изображает тупую мужскую панику — стирает сообщение, а потом пишет: «это вирус».

Но и этого мало.

Пройдясь по контактам, Марта посылает сообщения людям, которых выбирает совершенно произвольно. Алексею Столярову она пишет: «Соси хуй!», Софье Шуваевой: «Ты говно!», а Борису Володину: «Сдохни, тварь!»

Она успевает выключить телефон за секунду до того, как Михаил возвращается в номер. Он надевает куртку, берет шлем и советует ей тоже собраться, если она не передумала ехать. Телефон Михаил не глядя запихивает в карман. Он рассчитывает к ночи быть в Архангельске, избавиться от Марты и уже потом разобраться с Леной.

Его расчеты не оправдаются, но он пока не знает об этом.

Давайте дадим ему доехать ну хотя бы до Вельска, это займет часов пять, а мы пока навестим Катю Беляеву в ее квартирке недалеко от метро «Кутузовская».

За сутки, минувшие с момента «исчезновения» Марты, квартирка переоборудовалась в штаб. Катя создала на сайте «Страны +7» открытый топик «Ищем Марту», куда люди со всей страны могли при желании отправлять ценную для поисков информацию.

Проблема состояла лишь в том, что никакой ценной информации у них не было, поэтому топик довольно быстро превратился в своего рода сортир, куда все кому не лень сливали свои бесценные соображения о жизни, современном положении женщины и кризисе традиционной семьи, а Катя Беляева все это модерировала, лежа в постели и пристроив ноутбук на груди.

Она уже не рада, что ввязалась, вы уж мне поверьте. Даже ей, закаленной «дневником жертвы», не приходилось читать такую отборную ахинею, да еще в таком объеме. Никогда в глаза Марту не видевшие, даже не подозревавшие о ее существовании женщины проклинали ее отца «за такое равнодушие», именовали его «монстром» и «гнидой», директора интерната «Полигистор» призывали «посадить», а предварительно «кастрировать», и это я еще оставляю без внимания мелкие стычки между комментаторами. Всегда найдутся люди, которые знают, как другим следует жить, такие ни за что не упустят возможности похвастать своим положительным примером и написать на форуме, посвященном пропаже чужого ребенка, о том, что их ребенок с ними и под присмотром.

Катя уже подумывала наведаться в магазинчик за углом и взять бухла, настолько безысходной представлялась ей модераторская деятельность, как вдруг в топик пришло сообщение от некоей barashki78.

Руки трясутся, целый день реву, когда думаю об этой девочке! Так хочется, чтоб она была жива и невредима! Спасибо Кате Беляевой за такую прекрасную статью о Марте… да и обо всех нас! К сожалению, все, что там написано, правда. Я приходила лет восемь назад на собеседование в адвокатскую контору Олега N. Первое, что он сделал, — под каким-то предлогом удалил ассистентов, запер дверь, сел передо мной и придвинулся вплотную! Так, что его колени касались моих… Он задавал мне очень странные вопросы… Про мое семейное положение, например, про мои предпочтения… Я была молодая девушка после института и не очень понимала, как все это связано с работой. Он все время касался меня… Потом спросил, не хочу ли я выпить кофе с ним, мне было так страшно, что я даже не могла ничего ответить. Кажется, промямлила, что болит голова, и убежала!

Катя Беляева оживилась: ну наконец-то разговор становится по-настоящему содержательным!

Информация о чудовищном поступке отца Марты распространилась в мгновение ока. В топике тут же выделилась отдельная ветка, целиком посвященная его сексуальной невоздержанности. Огромное количество женщин самого разного возраста принялись вспоминать, что видели его когда-то, некоторым довелось даже коротко с ним поговорить, кто-то пересекался по рабочим вопросам, и все в один голос утверждали, что более распущенного, аморального человека они не знают. Неудивительно, что именно его дочка пропала.

Женщина, скрывающаяся за псевдонимом Разливное Хуанхэ, рассказала, что однажды брала у него интервью и на протяжении всего разговора он подавлял ее «сексистскими шуточками и намеками».

Однако же козырной туз припрятала в рукаве вовсе не Разливное Хуанхэ, а Любимаиебома, заметившая вскользь, что ее лучшая подруга Светка вообще-то жила с Олегом долгое время и такое про него рассказывала, что в публичном пространстве (даже таком отстойном, как топик на портале «Страна +7») об этом не напишешь. Из чего Разливное Хуанхэ мгновенно сделала вывод, что «обесчещенные» женщины настолько запуганы известным адвокатом, что до сих пор боятся слово сказать.

Найти Светку труда не составило. Катя тут же связалась с Любимойиебомой через личку, а та тут же выдала ей Светкин телефон.

Светка, в свою очередь, тут же ответила:

— Алло!

— Добрый день, вы Света? — спросила Катя.

— Да. А кто это?

— Меня зовут Катя Беляева, я журналист, представляю информационный портал «Страна +7». Ваш телефон мне дала ваша подруга, и я…

— Простите, какая подруга?

— Честно говоря… не знаю ее имени… Любима и… ебома.

— Что?..

— У нее такой ник.

— И что вы хотите?

— Я бы хотела поговорить с вами про Олега N. Лю… Ваша подруга сказала, вы неплохо его знаете. Его дочь пропала, если вы слышали…

— Марта? Что значит — пропала?

— Сбежала из интерната, и никто не знает, где она теперь.

Со Светкой они встретились в том же кафе, где недавно Катя выслушивала Любу Красилову. Светка все так же хороша собой и все так же молода — вследствие неумолимого ухода за собой определить ее настоящий возраст невозможно.

— Мы действительно с Олегом жили вместе, года три, наверное, — сказала она, заказав огуречный сок.

— Как вы познакомились? — спросила Катя.

— А… — Светка слегка притормозила, словно не зная, стоит ли сообщать такую компрометирующую информацию, но все же решилась: — Я работала у него.

— Вы юрист? — уточнила Катя.

— Я приехала в Москву из Орла, — начала Светка издалека, — в институт не поступила, ну и что делать было? Стала работу искать, и так получилось, что он меня взял. Секретаршей.

Катя Беляева была слегка озадачена.

— Когда начался ваш… роман?

— Да практически сразу! — весело улыбнулась Светка.

— А Марта?

— Что — Марта?

— Сколько ей было лет тогда?

— Лет шесть, по-моему. Она уже в школу пошла.

— Вы когда-нибудь видели мать Марты? Может, что-то о ней слышали?

— Она умерла.

— Как?

Светка развела руками, как бы демонстрируя, что подобные мелочи не интересовали ее тогда, не интересуют и сейчас.

Катя медлила со следующим вопросом, и Светке представилась возможность произнести монолог, ради которого она, собственно, и приехала. Она убрала с гладкого лба локон и начала рассказывать о красивых ухаживаниях, которыми Олег ее взял, иначе бы она, конечно, никогда. Чего только не делал этот известный, богатый, явно неглупый мужчина, чтобы покорить сердце своей секретарши из Орла.

Розы, ювелирка, выходные в Париже и Неаполе — все летело к Светкиным ногам.

— Он игрок по натуре, понимаешь, — в азарте Светка перешла на «ты», — не успокоится, пока не получит то, что хочет. И пока он хочет, все средства хороши, ему просто невозможно противостоять!

Катя Беляева взволнованно кивала.

Надеюсь, вы меня не осудите, но я не буду Катю подгонять, хочу тоже послушать Светку.

Может, я и не женщина в полном смысле, но женского во мне определенно больше, чем мужского, поэтому истории о замарашках, которые пробились на самый верх благодаря одному только искусству подмахивать, всегда меня завораживают. Есть в них что-то по-настоящему сказочное, что-то необъяснимое, они как ларчик без замка, что вертят в нервных руках женщины по всему миру, не зная, как открыть.

Да хватит вам морщиться, хватит изображать скуку! Я не подменяю понятия, я всего лишь описываю вещи такими, какие они есть. Никакой загадки в бабе, выучившей пару языков, упорно работавшей и достигшей к сорока годам известности и благосостояния, нет. Ну что тут интересного?

А вот «вице-мисс Орел 1999», прибывшая в столицу нашей родины с контрафактной сумкой на плече и через каких-то пару месяцев оказавшаяся под письменным столом известного адвоката, — вот это да, это сюжет. И он вечно будет популярен, потому что успех в нем основан не на, может, и уникальных, но все же понятных большинству качествах героя, а на чуде.

И женщины вроде Светки вечно будут лить воду на эту дряхлую мельницу, потому что женщины вроде Кати Беляевой вечно будут слушать их открыв рот.

Сейчас Светка как раз подходит к «расставанию», понятное дело, что оно неизбежно следует за килограммами ювелирных украшений и выходными в лучших отелях Европы. Никогда не догадаетесь, почему же они с Олегом «расстались», так слушайте.

— Он хотел, чтобы я родила. — Светка улыбнулась грустно, но и мудро, как всякая женщина, познавшая истинную цену успеха. — Но у меня… не было веры в наши отношения.

— Он изменял? — В вопрос Катя вложила все сочувствие, на которое в принципе была способна.

Еще как!

Светка припомнила и задержки на работе до пяти утра, и звонки с неизвестных номеров, и презервативы, которые она вечно обнаруживала в карманах брюк, это уж не говоря про женщин, которых он приводил в их спальню.

Конечно, немного не вяжется с подарками и выходными в Неаполе, но Катю Беляеву так потряс рассказ, что на мелкие несуразности она не обратила внимания.

Но ведь и вы их не замечаете, не так ли?

Правда так неприятна и неугодна, что люди готовы громоздить баррикады из какой угодно галиматьи, только бы ее не видеть. После моего признания в слабости, которую я испытываю к женской болтовне, вы, как я замечаю, чувствуете некоторое надо мной превосходство.

Полноте, вернитесь на землю с вершин вашего мужского рационализма, признайтесь, что немногим отличаетесь от бедной Светки, которая изо всех сил пытается прикрыть двуспальную яму своего краха носовым платком.

Пусть Катя Беляева верит, что мужчина способен разлюбить ни с того ни с сего и через неделю после предложения о совместной жизни завести речь об эксперименте втроем, но ведь и вы верите.

Вы верите, что женщины вам не дают, потому что сомневаются в серьезности ваших намерений, что не разрешают вам видеться с вашими же детьми, поскольку вы не умеете с ними обращаться, и так далее — до бесконечности, до отвращения, до смерти. Если бы я ставила себе задачу разоблачать весь этот абсурд, мне бы и века не хватило. Но, к счастью, у меня другая цель.

— В общем, я просто поставила его перед фактом, что я ухожу, — сказала Светка, — в то, что он изменится, я не верила.

— А он?

— Он купил мне квартиру в Москве. На прощанье.

Ну что? Отлично пообщались, можно как-нибудь и повторить. Но Кате Беляевой надо продолжать поиски Марты, да и у Светки дел по горло. Она нынче на содержании у депутата-коммуниста, до развода, конечно, вряд ли дойдет, но Светка старается.

Она села в машину с номерами Государственной думы, и водитель Славик повез ее на массаж. В окна немецкого авто салютовали чарующие улочки центра столицы нашей родины, но перед Светкиным внутренним взором другой город. Она вспоминала Порту, две тысячи одиннадцатый год, апартаменты с двумя спальнями (их и Марты), гулкий мраморный коридор, по которому десятилетняя Марта нарезала на самокате. Светка тогда была одержима идеей залететь и, поскольку в прямом разговоре Олег отказал ей в таком праве, пыталась осуществить свою мечту тайком. Она вскакивала с кровати после того, как он кончал ей на живот или на спину, неслась в ванную и пыталась осемениться с помощью шприца, который хранила в косметичке. Ничего не выходило, Светка волновалась и часами читала форумы, где женщины делились своими маленькими залетными хитростями.

Светка, конечно, не сказала Кате Беляевой всей правды, на самом деле ее горячо интересовало, кем была мать Марты. За три года работы няней она перерыла все ящики в доме, но не нашла ни одной ее фотографии, из чего сделала вывод, что женаты они с Олегом не были.

Олег как-то обмолвился, что она умерла, когда Марте был год, но это тоже мало что объясняло. Почему он вообще оставил ребенка себе? Неужели у Марты не было бабушки и дедушки? Светка никак не могла взять в толк, зачем такому мужчине, как Олег, эта девчонка, а чтение форума окончательно убедило ее в том, что мужчины не испытывают никаких чувств к собственным детям. Если какие чувства у них и имеются, то лишь к женщине-матери.

Мертвая женщина-мать, по мнению Светки, держала ее бедного Олега еще крепче, чем живая. Она решила, что он пережил страшную личную драму (никому такого не пожелаешь, девочки!). Это в каком-то смысле объясняло и его довольно поверхностное отношение к самой Светке — спать-то он с ней спал, и вполне охотно, но никогда не брал с собой на светские мероприятия, дни рождения друзей, даже у него на работе Светка ни разу не была. Что это, как не боль от незаживающей раны, которую нанесла ему мать Марты своей смертью?

Знакомство с Гурвичами состоялось на третий день португальского отдыха, и все последующие девятнадцать дней они провели вместе.

Поездка в горы действительно состоялась. Сначала они вшестером три часа тряслись в микроавтобусе, потом на Яшу и Марту надели кроссовые шлемы, похожие на черепа вымерших животных.

Олег, выходя из себя, требовал выжимать сцепление и медленно поворачивать ручку газа. Для того чтобы показать, насколько это элементарно, он периодически сам вскакивал на байк, с легкостью заводил его и вертелся на месте, как грешник на адской сковороде.

Яше тронуться так и не удалось.

Марта титаническим усилием воли сделала это, проехала два метра, после чего случайно открыла газ, и мотоцикл врезался в дерево. Марта слетела с него и сильно ударилась головой.

Светка не могла взять в толк, чем этот Саша, и уж тем более эта Ира смогли покорить Олега. Саша был мужчиной крайне запущенным — с пузом и бараньей завивкой на большой башке, местами уже сильно поседевшей. Он всегда был одет в нечто ветхое и как будто несвежее, все футболки были ему почему-то коротки, а шорты — тесны, сандалии натирали ноги, и если удавалось присесть, то он со вздохом выставлял свои узловатые, с кровавыми мозолями ступни под солнце. Ира обычно с едва уловимым презрением спрашивала:

— Может, купить тебе пластырь?

А он неизменно отвечал:

— Да так все пройдет!

Ира, со Светкиной точки зрения, воплощала наихудшие черты той социальной группы, к которой сама Светка не принадлежала. Ира свободно говорила по-английски и по-немецки (как-то в ресторане к ним обратились немецкие пенсы, не знавшие, как заказать еду), поразительным образом она читала все книги, о которых заходила речь, но по части женских чар, конечно же, и в подметки не годилась Светке.

Во-первых, она была откровенно толстой, но ее это словно устраивало, иначе она не ела бы так много.

А Ира ела.

Хлеб, сыр, жареную картошку — все то, к чему сама Светка не прикасалась десятилетиями.

Во-вторых, она не пользовалась косметикой, не носила каблуки, не красила волосы. Однажды Олег спросил Светку, нравится ли ей Ира, и Светка сказала:

— Она милая, но, знаешь… мне кажется, она поставила на себе крест как на женщине!

Он почему-то расхохотался, и Светка растерялась.

В первый раз, когда Гурвичи пришли в гости, Саша прорвался в туалет и сидел там, громко пердя, пока Ира с невозмутимой улыбкой осматривала апартаменты. Светка, красная как рак (туалет был впритык к кухне), раскладывала закуски. Она слышала (сквозь пердеж и стоны), как Ира восхищается «мавританским стилем», а Олег, в свою очередь, нахваливает какие-то «розетки». Светка даже осмотрела розетки на кухонной панели, но ничего восхитительного в них не нашла.

Из туалета вышел Саша. Дверь он не закрыл, и в кухне остро запахло дерьмом.

— Добрый вечер! — приветливо сказал он и протянул ей руку.

— Добрый. — Она выдавила улыбку и кончиками пальцев коснулась его влажной пятерни.

Саша бесцеремонно цапнул с блюда канапе и прошелся по кухне.

— Великолепный дубовый пол, — сказал он.

— Да… — Светка не нашлась что ответить.

— Кстати, я все не могу понять, как у них тут, в Португалии, принято поступать с жопой. — Саша схватил бутылку белого вина, не спрашивая позволения открыл и налил себе.

— С жопой?.. — переспросила потрясенная Светка.

— Во всех туалетах есть гигиенический душ! — Саша сделал внушительный глоток. — Но и бумага тоже есть.

Светка пребывала в оцепенении, с блюда стремительно исчезали приготовленные ею (для всех!) канапе.

— В сущности, цивилизации определяются не религией, как бы нам ни хотелось так думать, а едой и испражнением. — Саша налил себе снова.

Светка молчала.

— Бумага или вода — вот основной вопрос всех религиозных войн. В этом смысле гротеск Свифта выглядит не таким уж гротеском, правда?

— Ну… да… Наверное, — сказала Светка.

Глядя, как толстая волосатая рука (неизвестно, помыл он ее или нет) вновь потянулась к блюду, она вышла из ступора и ловко выставила вилку:

— Вот, возьмите!

Саша взял вилку и несколько секунд изучал, словно впервые видел. Потом с некоторой брезгливостью положил на стол.

— В том, чтобы есть руками, гораздо больше смысла, чем может показаться представителю западной цивилизации, представителю вилок. — Он замолчал и после паузы радостно расхохотался своей собственной шутке.

— И… какой же смысл? — спросила Светка.

— Вы всегда можете оценить температуру еды.

После чего со словами «Слава Сатане!» Саша покинул кухню.

7

А Марта с Михаилом все ехали. Они миновали Вологду и подъезжали, как я и обещала, к Вельску, где Михаил свернул на заправку.

Марта спрыгнула с мотоцикла и побежала в туалет. Михаил слез с R1200RS не так проворно. Откинул крышку бензобака, вставил пистолет и вынул из кармана телефон. К его огромному удивлению, телефон был выключен. Включив его, Михаил обнаружил последствия маленькой женской мести: сообщение от Лены, в котором литературными были только предлоги «в» и «на», а также вопросительный знак от своего лучшего друга Алексея Столярова, получившего рекомендацию «сосать хуй». Другие адресаты то ли еще не прочли послания, то ли прочли, но решили не отвечать.

Михаил никогда не сталкивался ни с чем подобным. Он не понимал, что делать.

Марта тем временем вышла из туалета и как ни в чем не бывало прогуливалась по магазину на заправке. Взяла чипсы, газировку, два шоколадных батончика и вывалила все это на прилавок у кассы, около которого в полном оцепенении торчал Михаил.

— Вместе посчитать? — спросила кассирша.

Марта кивнула, словно это подразумевалось само собой, как вдруг Михаил громко и твердо произнес:

— Нет.

— Не вместе? — уточнила кассирша.

— Нет, — повторил Михаил, — не вместе.

Кассирша посмотрела на Марту:

— Четыреста семьдесят.

Та, пожав плечами, вытащила из кармана мятые купюры и расплатилась. Михаил вышел на улицу. Марта следом.

— Что-то случилось? — спросила она.

Он сунул ей под нос свой телефон:

— Ты это сделала?!

— Я?.. — Марта захлопала ресницами.

Михаил ухватил ее за плечо и больно стиснул.

— Никто, кроме тебя, этого сделать не мог! — заорал он.

Марта громко взвизгнула. Люди на заправке обернулись.

— Я ничего не делала! Клянусь! — Марта расплакалась.

— Пошла ты на хер! Больная сука! — Михаил оттолкнул ее, и она, нелепо взмахнув руками, плюхнулась на землю.

— Мужчина, вы что делаете?! — возмутилась тетка, заправлявшая красный седан с туфелькой на заднем стекле.

Михаил повернулся к ней и, вращая глазами, рыкнул:

— За собой следи!

Марта громко всхлипывала, потирая разбитый локоть.

— Я ничего не сделала! — причитала она жалобно. — Ничего не сделала!

Михаил развернулся и, скрипя штанами, зашагал к мотоциклу. Тетка возле красного седана выглядела слегка разочарованной, что все закончилось, во-первых, так быстро, а во-вторых — ничем.

Но воздух, как мы с вами знаем, полнится духами злобы поднебесной, в массе своей они обычно безобидны и стараются держать нейтралитет. Но когда случаются ситуации конфликтные вроде этой, на заправке, эти древние духи, чтобы не слишком вникать, встают на сторону того, кто сильнее всех желает. И еще одно немаловажное условие: желает того, что может именно в данный момент осуществиться.

Выходил такой вот расклад: Михаил желал справедливости, но духи-то в курсе, что справедливость если и торжествует, то в парадоксе, а не в скандале; Марта желала избежать наказания за преступление, и духи, конечно же, приметили ее, но наказание никогда не бывает соразмерно преступлению, поэтому они решили выждать; а вот тетка, прилепившая туфельку на заднее стекло своего авто, желала всего лишь драки, и духи с облегчением устремились к ней.

Заказывали? Получите!

Михаил не успел дойти до мотоцикла, как его кольнуло воспоминание о белых «рибоках». Об унижении, которое он претерпел в магазине, об улыбке продавщицы — и не таких ломали! Он развернулся и двинулся к Марте. Она попыталась встать и убежать, но он поймал ее за вихляющийся на ветру хвостик и грубым толчком снова швырнул на землю.

Это уже слишком!

Тетка заорала в голос, привлекая внимание находящихся на заправке мужиков.

Задыхаясь от бешенства, Михаил прошептал:

— Снимай кроссовки!

Марта закрыла руками лицо и голову. Какой-то дальнобойщик в трикотажных трусах и пластиковых тапках, из которых торчали нестриженые желтые когти, переваливаясь, как медведь, двинулся на Михаила.

— Че, подраться захотелось? — бормотал он. — Давай со мной! Или ты только с телками дерешься?

— Мужик, отвали! Не лезь не в свое дело! — бросил Михаил, и что-то в его интонации заставило дальнобойщика притормозить.

Опустившись на корточки, Михаил принялся стягивать с Марты кроссовки. Она сучила ногами и билась, точно угодившая в капкан лиса.

— Безобразие какое! — надсаживалась владелица красного седана, обращаясь теперь к двум бандитам, подъехавшим к заправке на черном «мерсе» с тонированными стеклами. — Подонок! Посмотрите, что он делает! Господи! Да вы мужчины или нет?!

Бандиты решили не упускать возможности безнаказанно набить незнакомцу морду и без промедления набросились на Михаила. Дальнобойщик в последний момент решил не участвовать в избиении, ограничившись подбадривающими выкриками:

— Урод, а! Бьет женщину!

Михаил получил удар ногой в поясницу. Он скорчился на асфальте, ботинки бандитов проверяли на прочность его живот, грудь, пах. Тетка забыла про свой красный седан — валькирией она носилась вокруг бандитов, призывая отомстить за всех избитых женщин. Первые капли крови брызнули из разбитого носа Михаила, будто ягоды брусники из корзинки с прохудившимся дном, и духи злобы поднебесной пали оземь и принялись слизывать кровь длинными черными языками.

Больше крови!

Еще удар!

Трещали лицевые кости, чмокала под ударами ботинок плоть, и пока все эти парни, явно не раз и даже не два в своей жизни избивавшие женщин, сияли в ореоле праведного возмездия, Марта вскочила, вытащила из бака R1200RS пистолет, запрыгнула на мотоцикл, завела его и выехала с заправки.

Направо — шоссе, налево — грунтовка. Выбирай, Марта.

Несколько секунд она колебалась: ехать по шоссе ей было попросту страшно, но она убедила себя, что не страшно, а неразумно. И, свернув на грунтовую дорогу, она медленно поехала вдоль обочины. Как часто с ней случалось, последствия собственных поступков Марта начинала оценивать, лишь отрезав себе какие бы то ни было пути к отступлению.

Зачем она украла у Михаила мотоцикл, который и водить-то толком не может? Куда она направляется без карты и навигатора? Не лучше бы бросить мотоцикл здесь, вернуться на шоссе и попробовать снова поймать попутку?..

А если она не успеет? Если кассирша с заправки уже вызвала полицию? Если Михаил все им расскажет? Если он начнет рыскать по окрестностям на полицейской машине, если пообещает ментам денег за то, что они поймают Марту и изобьют ее?..

Ужаснувшись таким перспективам, Марта поддала газу, и R1200RS послушно рванул по ухабам — главное, отъехать подальше, а там видно будет.

Минут через сорок вполне достойной для новичка езды грунтовка оборвалась. От нее, как два рукава от рубашки, в противоположные стороны уходили два проселка. Не слишком задумываясь, Марта выбрала левый. Под колесами заскрипел песок, ехать стало труднее, но Марта не сдавалась.

Она понизила передачу, повторяя про себя все, что успел рассказать Михаил о тонкостях управления R1200RS.

Ты едешь туда, куда ты смотришь!

Никогда не трогай тормоз в повороте!

Она все делала правильно, но правила не сработали.

Она смотрела туда, куда едет, но трактор, проезжавший по проселку несколько дней назад, слегка забуксовал на повороте и оставил глубокую колею. Тракторные колеса разметали щебень, обнажив глину, а заморосивший позже дождь наполнил ямы лужами. Марта яму заметила, но R1200RS уже входил в поворот, а значит, газ она сбросила.

Переднее колесо мотоцикла заскользило по глине, и Марта подумала, что нужно открыть газ, — это была правильная мысль, но доля секунды, что потребовалась на ее обдумывание, оказалась роковой.

Марта открыла газ позже и сильнее, чем было нужно, потому что попросту испугалась. Страх парализовал ее мышцы, и, вместо того чтобы перенести корпус назад при ускорении, она подалась вперед, почти прижавшись грудью к баку.

Марта об этом, конечно, не задумывалась, но колеса R1200RS предназначены для езды по шоссе, а не по пересеченной местности. Гладкая резиновая поверхность сверхнадежно сцепляется с асфальтом, но скользит на песке и глине.

Как только Марта открыла газ, заднее колесо повело, и Марта спустила ноги с подножек, чтобы отталкиваться ими от земли для надежности. А делать следовало как раз наоборот: привстать на подножках, тем самым понизив центр тяжести, и ехать «внатяг», по выражению опытных пользователей.

Еще один рывок, еще один занос — и Марта решила перейти с третьей передачи на первую.

Это привело к тому, что мотоцикл буквально прыгнул вперед, от ужаса Марта придавила задний тормоз, и колеса пошли юзом.

Мотоцикл завалился на левый бок, а Марта скатилась в кювет.

Какое-то время она лежала в грязи, не вполне сознавая, что случилось, но потом вскочила и бросилась поднимать R1200RS. Зажигание она так и не выключила и, поднимая мотоцикл за руль, задела ручку газа, от чего проселок сотряс оглушительный рык.

Марта перепугалась еще сильнее, но до нее наконец дошло, что надо заглушить двигатель.

Она сняла шлем, положила на обочину и снова попыталась поднять мотоцикл. Задача оказалась непосильной. Марта тянула байк вверх, ухватившись за рулевую колонку, но приподнять R1200RS больше чем на двадцать сантиметров не получалось. Тогда Марта развернулась к мотоциклу спиной и попробовала поднять становой тягой. Но R1200RS, увы, лежал на подножке. Марте удалось несколько приподнять его, мотоцикл уже нужно было поставить, но тут ее новые белые «рибоки» заскользили на глине, и ужас от мысли, что мотоцикл сейчас упадет на другую сторону, оказался сильнее элементарной логики.

Пот заливал Марте глаза, она взмокла, воздух вокруг звенел от комаров, которых она не могла ни отогнать, ни прихлопнуть. Чем больше она старалась, тем сильнее мотоцикл зарывался в глину и тем меньше оставалось у Марты сил.

Запястья горели, колени дрожали, комариные укусы нестерпимо чесались.

Марта решила передохнуть. Вынув из рюкзака бутылку с водой и выпив пару глотков, она посмотрела на облепленный глиной мотоцикл, и тут ее осенило.

А зачем, собственно, мучиться и поднимать его? Не достаточно ли просто немного подтянуть R1200RS за руль с левой стороны и ногой отогнуть подножку? Если мотоцикл будет стоять, она сможет на него сесть и спокойно поедет дальше!

Без долгих размышлений она осуществила задуманное: удерживая двести пятьдесят килограммов железа, ногой шарила под брюхом мотоцикла в поисках подножки, вены у нее на висках вспухли.

Как ни странно, Марте удалось отогнуть подножку, она села на мотоцикл, завела мотор, но в этот момент подножка ушла в глину и R1200RS со стоном и скрежетом снова завалился на бок.

Марта успела спрыгнуть.

Ну все, достаточно.

Полностью выдохшись, она открыла кофр, снова вынула рюкзак, положила на его место шлем, закрыла кофр, оставила ключ в замке и двинулась по проселку, прочь от бесполезного мотоцикла.

Дождь, вяло угрожавший весь день, вдруг опомнился и перешел от угроз к действиям, да еще с таким проворством, словно боялся куда-то опоздать. Идти по вмиг намокшей глине было тяжело, да и обида от того, как все получилось, не придавала Марте сил.

Она брела, размышляя о том, до чего же мир несправедлив к ней, о том, что самые простые ее желания и потребности наталкиваются на непреодолимые преграды. Марта всего лишь хотела съездить в город, где жила (и, возможно, живет!) ее мать, что здесь такого? Но сначала ей пришлось сбежать из интерната «Полигистор» (эти суки никогда бы не разрешили уехать без ведома отца, а он, в свою очередь, никогда бы не разрешил ехать в Архангельск), потом она встретила этого психопата Михаила (который сначала насиловал ее, а потом вообще чуть не убил), а теперь она одна, неизвестно где и неизвестно, как отсюда выбираться.

По-настоящему жаль ей было только мотоцикл. Не потому что она к нему привязалась, а потому что ущерб, нанесенный ему, можно было посчитать.

В отличие от преступлений, бездумно совершенных Мартой и ранивших лишь чужую душу, ее насилие над мотоциклом испохабило его внешний вид. А каждая испорченная деталь имела вполне конкретную стоимость.

Спотыкаясь, Марта ковыляла по раскисшей дороге и переживала за новенький R1200RS, наполовину зарытый в глину посреди леса. Она прикидывала, сколько денег потребуется на замену треснувшего пластика, ужасалась судьбе правого зеркала, отлетевшего куда-то в траву. Она не подозревала, что уже через несколько часов все это потеряет для нее какое-либо значение.

Дождь усиливался.

По ощущениям, Марта шла уже не меньше получаса, но не встретила ни одной живой души.

Тут она остановилась и посмотрела на лес.

Она помнила, что проселок тянулся вдоль леса, огибая его, а грунтовка, с которой она съехала, находится на севере. На мотоцикле она тащилась около получаса со скоростью не больше сорока, сколько же ей идти пешком, под дождем? Час, два? Пока она доберется до шоссе, наверняка стемнеет.

Решение срезать дорогу через лес лишь прикидывалось логичным, на самом деле оно было продиктовано все тем же страхом, что уже погубил мотоцикл. Марта не задумывалась о том, что обстоятельства на дороге бывают сильнее любого человеческого мастерства, что жизнь в своем истинном, конечном проявлении не предполагает искупления вины за кусок металла, брошенный на обочине, что, сворачивая пускай с плохой, но дороги, ты оставляешь на ней богов моторов, айфонов и выученных уроков, ибо в лесу у них власти нет, уроки их бесполезны и они не смогут защитить от других богов.

Марта вошла в лес и двинулась на север.

Она рассчитывала пройти насквозь участок леса в несколько километров, чтобы не делать крюк вместе с проселком, и таким образом сэкономить время.

Дождь в лес еще не проник, Марта шла по сухой твердой почве, настроение у нее улучшилось, она почти гордилась своей находчивостью.

Леса она не боялась — в детстве они с отцом постоянно ездили в деревню, где он хотел построить дом, но так и не построил. Поэтому ночевали они в гостинице, а днем отец водил Марту в чащу, в своей брезентовой куртке, которая была ей как плащ, в желтых резиновых сапогах, с корзинкой для грибов и ножиком, чтобы срезать их, не повреждая грибницу.

Каждый раз Марта требовала посох, как у пилигрима, и отец находил для нее подходящей длины палку. Грибы потом приходилось выкидывать, ведь дома у них не было и жарить их было негде. Правда, отец утверждал, что грибы съедят ежики.

Они с Мартой устраивались на берегу лесного озера и обсуждали свой будущий дом: где будет печка и какая, сколько комнат стоит сделать на первом этаже, а сколько на втором, какие кусты посадить перед крыльцом. Так продолжалось несколько лет, а потом они перестали ездить в ту деревню и о доме больше не разговаривали.

Увлекшись воспоминаниями, представляя себя в брезентовой отцовской куртке и желтых резиновых сапогах, Марта не заметила поваленное дерево, зацепилась за ствол носком кроссовки и упала плашмя.

Она больно стукнулась подбородком, ахнув, привстала и сплюнула на землю кровь.

Джинсы не спасли ее коленки, а тонкая рубашка — локти, вдобавок, падая, она инстинктивно выставила вперед ладони.

Запястья, и без того истерзанные бессмысленными попытками поднять двести пятьдесят килограммов железа, хрустнули.

Марта сидела на земле, чувствуя во рту железный привкус крови, и потирала ободранные руки.

Кое-как она поднялась, отряхнулась, и тут ей захотелось писать.

Она огляделась, сняла рюкзак и присела под толстой сосной с позеленевшей от времени корой. Из нее вырвалась горячая, несущая облегчение струя, и Марта, закрыв глаза, вдыхала знакомый с детства запах смолы. Запах оживил воспоминания, ей захотелось найти на стволе трещину, маленькую рану, сочащуюся смолой, собрать смолу пальцами и скатать липкий, горький, если его лизнуть, шарик.

Внезапно воздух вокруг Марты стал плотным, наполнился упругим и упрямым гудением, а когда она открыла глаза, то обнаружила, что из трухлявого бревна, на которое она писает, выбираются возмущенные осы.

Обрызгивая ляжки последними каплями мочи, Марта вскочила, собираясь прыгнуть в противоположную от бревна сторону, но прыжок остановили спущенные джинсы, и Марта опять упала. Только теперь на голую задницу, в которую немедленно впились иголки.

Ее пронзил ужас, что это укусы, и с дикими воплями она забилась в хвое, пытаясь натянуть джинсы. Так продолжалось несколько бесконечных секунд, пока паника не сменилась истерическим хохотом — Марта увидела себя со стороны.

Она встала, натянула джинсы и приказала себе успокоиться.

Осы, казалось, были удовлетворены тем, что больше на них никто не писает, и убрались обратно в свой трухлявый домик.

Достаточно на сегодня, не правда ли?

Мало того что она расколотила чужой мотоцикл, так еще и штаны обмочила. Кто поверит ее россказням про ос, даже вздумай она об этом рассказать?

Все решат, что она просто обоссалась, а про осиное гнездо придумывает.

Последнее соображение приглушило юмористический экстаз.

Марта внезапно поняла, что если бы вовремя не отскочила, осы и в самом деле напали бы на нее и всю изжалили.

И что произошло бы, покусай ее осиный рой?

Марта подобрала рюкзак, закинула его на спину и быстро пошла прочь.

Осы не ужалили меня, повторяла она про себя, не ужалили, ничего не было. В детстве, когда Марта в брезентовой куртке и желтых резиновых сапогах бродила с отцом по лесу, у них было заведено правило: не болтать попусту. Отец объяснил, что ему лучше всего думается, когда он гуляет, поэтому на лесных прогулках он думал, а Марта беседовала сама с собой. Теперь, оказавшись в лесу совершенно одна, она словно оживила того старого, глупого, задиристого собеседника, по десять раз задающего дурацкие вопросы.

А если бы было? Что бы было, если бы было?

Марта изо всех сил старалась не обращать внимания, но не сдержалась:

— Тогда я бы убежала!

В ответ раздался смешок:

Ты правда думаешь, что смогла бы убежать от роя?!

За годы молчания внутренний собеседник не поумнел, зато набрался дерзости.

— Значит, я бы спряталась! — заорала Марта.

Он только этого и ждал.

И что бы было? — заладил он. — Что бы было? Что бы было, если бы ты не убежала? Сколько осиных укусов может выдержать человек? Ты помнишь, Марта?

— Отвяжись!

Что бы было, Марта?

Она зажмурилась и потрясла головой.

Впереди между соснами высился огромный муравейник.

Марта подошла к нему и остановилась. Возмущенные вторжением муравьи немедленно атаковали ее кроссовки.

Поваленное дерево, падение, осиный домик — все эти события разволновали Марту, но сами по себе не вызывали страха. Все, что с ней случилось за то время, что она находилась в лесу, было пусть неприятным, но вполне ожидаемым.

В отличие от муравейника.

Марта не могла понять, что с ним не так, но что-то было не так.

Мозг сигналил об опасности, но она не могла распознать сигнал. И не понимала, где опасность.

Это было странное состояние — на той грани, где встречаются социальный опыт и инстинкты, выученные правила и темные желания, иррациональные страхи и здравый смысл, всегда призывавший их игнорировать.

Марте чудилось, будто ее сознание раскололось и вместо одной Марты перед муравейником стояли две — знающая ответ и не знающая его.

Не знающая ответ Марта растерянно, как девочка, потерявшая любимое колечко, перебирала воспоминания в шкатулке. Шкатулка была игрушечной, в ней лежали пешеходные переходы, где надо смотреть сначала направо, потом налево, незнакомцы, с которыми нельзя говорить, железные качели на звенящем морозе (не лизать!) и правило никогда не соглашаться без презерватива (ха-ха). Там не было ничего похожего на муравейник.

Не знающая ответ Марта беспомощно смотрела на Марту, знающую ответ. Не знающей Марте было семнадцать, знающей — четыре. Она стояла возле муравейника в отцовской брезентовой куртке и желтых резиновых сапогах и помогать не собиралась.

Ты никогда мне не верила.

— Но в шкафу ведь не было чудовища! И клоун не хотел меня съесть!

Тогда ты сама знаешь, что делать.

«Конечно, знаю, — подумала Марта. — Взять себя в руки и идти на север. Как и собиралась».

Она поправила рюкзак и пошла дальше, держа курс на север, но забирая на несколько градусов влево, как учил ее отец.

Человек инстинктивно идет вправо в лесу, так устроен его мозг.

Лес постепенно редел, и это радовало Марту. Она шла уже почти час и рассчитывала выйти на проселок минут через пятнадцать.

Ее расчет траектории был в целом верным, как и попытка держать курс чуть левее, — единственным, чего Марта не учла, была скорость ее движения.

Чтобы срезать край леса, который огибал проселок, нужно было идти по самой кромке, лишь через два километра взяв на север, и пройти еще километр леса насквозь. Она же двигалась строго перпендикулярно к проселку, удаляясь от федеральной трассы Архангельск — Вологда и приближаясь к северо-западной границе Сийского лесного заказника, раскинувшегося на сорок три тысячи гектаров.

Деревья поредели, и Марта ускорила шаг. Тишина сменилась ровным шумом, который Марта приняла за шум машин.

Впереди она уже видела просвет — лес обрывался.

Но не проселком, как она думала, а ущельем.

На каменистом, с песчаными проплешинами склоне росли искривленные сосны и карликовые березы, внизу шумел ручей. Вода, набегавшая на пороги, сдвигала камни и гальку и производила звук, похожий на звук двигателей.

Ущелье простиралось вправо и влево насколько Марта могла видеть. Глубина его на глаз составляла метров сорок. В этот момент она поняла, что было не так с муравейником.

Муравьи любят, чтобы в их окна светило солнце, Марта.

Она скинула рюкзак, села на землю и заплакала.

Идиотка!

Муравейник стоял у дерева, значит, север был за деревом, а она все это время шла на запад.

У воды комаров стало еще больше. Если в лесу они почти не беспокоили ее, то на открытом пространстве она едва успевала их убивать. К тому же к комарам присоединилась мошка, она жалила больнее, и покусанные места тут же начинали гореть. Марте захотелось пить. Она открыла рюкзак и достала бутылку газировки, купленную на заправке.

Береги воду, Марта.

Она замерла, не успев поднести горлышко к губам. Это ее единственная вода. Марта сделала маленький глоток, потом еще один, потом закрыла бутылку пробкой. Если она заблудилась…

Конечно, заблудилась.

Марта вывернула рюкзак. На землю вывалились два желтых и два красных носка, трусы, книга Алена Роб-Грийе, которую она открыла один раз и читать это было невозможно, тушь для ресниц, помада, обещавшая оттенок «матовый шоколад», упаковка тампонов «Котекс», сарафан Любы Красиловой с открытой спиной и флакончик антисептического геля для рук «Роза» — «Ваши руки пахнут розами, где бы вы ни находились». А также пакетик чипсов и два шоколадных батончика. В боковом кармане обнаружилась сплющенная упаковка «ригли».

Мята обладает седативным действием, Марта. Поэтому она входит в большинство успокаивающих средств.

Ей нужно было успокоиться. Просто выдохнуть.

Марта развернула пластинку «ригли» и засунула в рот. Бумажку она смяла и бросила в рюкзак.

Ни в этот момент, ни после ей не пришло в голову, что по следам, которые она оставит, ее можно будет найти или хотя бы проследить ее путь.

Ладно, она не смогла срезать дорогу через лес.

Это придется признать.

Она шла больше часа, значит, примерно столько же ей потребуется, чтобы вернуться на проселок, к тому месту, где лежит R1200RS.

Когда она вошла в лес, она думала, что движется на север, хотя на самом деле шла на запад. Это неважно, важно то, что она помнит ориентиры — муравейник и поваленное дерево.

Марта прихлопнула комара и запихнула свои пожитки обратно в рюкзак. Солнце уже клонилось к ущелью. Конечно, оказаться в сумерках в лесу не очень приятно, но солнце садится на западе, значит, хотя бы сейчас она точно определила стороны света. Марта закинула рюкзак на плечи и пошла прочь от ущелья, обратно в лес.

Бодрость, с которой она приняла решение вернуться к проселку, довольно быстро уступила место неуверенности.

В лесу стало гораздо темнее, Марта с трудом различала деревья, несколько раз натыкалась на ветки, одна из них пропорола кожу на виске.

А если бы в глаз?!

По лицу потекла кровь, это испугало Марту, она ощупала рану, и та показалась ей глубокой, Марта думала, что будет, если кровь не остановится.

Она совсем забыла про ориентирование, муравейник так и не появлялся. Марта уже не верила, что найдет его.

Она брела по лесу, что-то бормоча себе под нос, спотыкаясь, натыкаясь на сучки, один раз вломилась в заросли дикой ежевики и спугнула огромного рыжего филина.

Сознание словно оставило ее, но страха она тоже не чувствовала.

Стало настолько темно, что Марта не видела ничего дальше полуметра перед собой. Она нащупала ствол дерева и для надежности потопала кроссовками — на тот случай, если там есть змеи. Их, впрочем, не было.

Только усевшись под деревом и привалившись к стволу, она поняла, что наступила ночь.

«Господи, — попросила Марта, — спаси меня. Пожалуйста, помоги мне найти дорогу».

От звука собственного голоса она поежилась.

Мысль о том, что придется ночевать в лесу, ужасала.

Она не представляла, как заснет под этим деревом, среди змей, недалеко от зарослей дикой ежевики, где живет филин.

Она была вымотана паникой, от земли шел холод, снова начал накрапывать дождь.

Мне некуда сейчас идти, решила она и сползла чуть ниже по стволу.

Лес вокруг нее шумел, стонал, потрескивали ветки, шуршали листья.

Марта больше не боялась, она чувствовала лишь невыносимую, отупляющую усталость.

Уже не вполне понимая, спит она или бодрствует, Марта попыталась припомнить слова хоть одной молитвы.

Отрывочные фразы, которые она слышала в фильмах или читала в книгах, — Отче наш, иже еси на небеси, сущим во гробех живот даровав, — решительно не собирались ни во что осмысленное.

Если бы Марта была Богом, она бы, скорее всего, оскорбилась на такую околесицу.

Как Бог может понять, что с ней случилось, если свое обращение она начинала со слов «иже еси на небеси»? Как может он ей помочь, если она не сообщает, какая именно помощь нужна ей, а вместо этого просит простить ей какие-то долги, которые она якобы тоже простит тем, кто должен ей?

Что это были за долги и когда Бог успел предъявить их Марте?

И почему в первую ночь своей жизни, которую ей предстояло провести в лесу, она ждала, что Бог потребует немедленной выплаты по долгам?

О Боге заученных молитв Марте, когда той было шесть лет, рассказала Светка. Она только заступила на должность няни и старалась понравиться.

В неглубоком, но практичном уме Светке было не отказать, поэтому она увлекала Марту типично женскими занятиями, с которыми отец при всем желании не мог справиться. К примеру, Светка считала, что будущей женщине важно научиться ухаживать за собой и, как она выражалась, устраивать себе маленькие праздники.

Одним из таких праздников была ванна с бомбочками, производившими при растворении кубометры разноцветной пены. Ванна с бомбочками была праздником дорогостоящим и энергозатратным, при желании готовиться к нему можно было целый день. Сначала Марта со Светкой ехали в специальный благоухающий магазин, где им приходилось делать не самый легкий выбор: обступавшие их продавщицы убеждали попробовать новинки, но и от старой доброй классики отказываться они не рекомендовали. Марту в бомбочках привлекал, конечно, цвет (чем ярче и неестественней, тем лучше), но Светка считала своим долгом обращать внимание на полезные свойства продукта. И когда Марта хватала ярко-розовый соляной шарик в золотой пудре, Светка ненавязчиво предсказывала, что золото будет хорошо смотреться в воде, но разве окажет оно целебное воздействие на кожу Марты? Разумеется, нет! И Светка брала Марту за руку, испачканную золотой пыльцой, и вела к шарикам видом поскромнее, но полным экстрактами: эвкалипта — для бодрости, лаванды — от головной боли, пачули — для хороших снов. Каждый выбранный ими шарик продавщицы заворачивали в шуршащую бумагу, а потом складывали в благородного вида коробку, которую в самом конце перевязывали шелковой лентой.

Вечером Марта раздевалась и принимала ванну, Светка сидела на бортике и развлекала ее беседой. Однажды, когда она наклонилась, чтобы убрать пену с волос Марты, из выреза ее кофточки выскочил маленький золотой крестик.

— Что это? — спросила Марта.

— Это крест! — с достоинством объяснила Светка. — А ты почему не носишь крест?

Марта не знала, что ответить.

— Ты некрещеная? — предположила Светка и тут же добавила: — Значит, когда ты умрешь, Бог не возьмет тебя в рай.

Перед сном Марта спросила отца, правда ли, что Бог не возьмет ее в рай, если она не носит крест?

— Нет, — ответил он.

— Но Света так думает.

— Так думает не только Света, — сказал отец, — так думают очень многие люди, но это не значит, что эти мысли им внушил Бог.

— Ты не веришь в Бога? — спросила Марта.

— Верю, — сказал отец, — но я не верю в то, что про него говорят.

— А что про него говорят?

— Что он создал людей по своему образу и подобию и требует от них соответствовать. Но им сложно, и поэтому он наказывает их за любую провинность…

— А какой он на самом деле?

— Я не знаю, Марта.

— Ну а как ты думаешь?

— Мне сложно это описать, — сказал отец, — но я знаю, что в мире есть какая-то сила… и она добра. Кто-то не дает нам умирать по глупости, хотя опасность подстерегает каждую секунду… Кто-то толкает ребенка в пространство между полками, когда он обрушивает на себя шкаф.

— Это… Бог? — восхищенно прошептала Марта.

— Наверное, — ответил отец, — но это не тот Бог, про которого тебе говорила Света. Этому Богу ничего не нужно от людей и детей, которым он помогает… Потому что он очень, очень занят.

— Наверное, — согласилась Марта, — ведь он не всем успевает помочь. Многим шкаф разбивает голову.

Марта заснула под деревом.

Несмотря на страх, несмотря на холод.

Она бы очень удивилась, если бы узнала, что, блуждая в сумерках в поисках муравейника, сместилась на три километра к юго-западу.

Она ошиблась, полагая, что возвращается к трассе, на самом деле она углублялась в лесной заказник, — как ошиблась, думая, что Бог не слышит ее.

Бог услышал ее.

Он искал ее всю ночь в своих владениях, а перед самым рассветом, когда на востоке за ущельем небо окрасилось розовым, наконец нашел, узнал и запомнил, он сидел рядом с ней, пока она спала, и с его желтых клыков на мох капала слюна.

8

Интервью со Светкой не опубликовали под тем предлогом, что никакой сенсации в нем не содержится, а одни только домыслы и намеки, которые в лучшем случае пройдут незамеченными, а в худшем — «Стране +7» вкатят иск за оскорбление чести и достоинства. Катя поехала в интернат «Полигистор», но не смогла пробиться через охранника, которого посадили на входе специально, чтобы не пускать посторонних. Телефон Любы Красиловой был выключен, на сообщения в социальных сетях она не отвечала. Катя звонила в канцелярию интерната, ей говорили, что директор на совещании и когда оно закончится, неизвестно. Тогда она отправилась в мытищинское отделение полиции и без малейших проблем проникла в кабинет к толстому немолодому следователю в пропотевшей форменной рубашке.

— Журналистка? — переспросил он. — Очень хорошо.

Катя без разрешения села и выложила на стол блокнот:

— У вас есть какие-то версии?

— Версии… — повторил следователь.

Катя ждала, что он еще что-то скажет, но следователь молчал. Тогда она сама заговорила, надеясь своей историей вызвать его на ответную откровенность. Катя рассказала про Любу Красилову, про Светку, про таинственную смерть матери Марты, про ее отца. Все это следователя не впечатлило. Если Люба Красилова то и дело произносила «ну и», то его коронный фразой было «и что?».

— Марта рассказывала Любе, что ее отец жил с несколькими женщинами одновременно! — говорила Катя.

— И что?

— Ее мать умерла, причем никто не знает как! Сама Марта об этом ничего не знала!

— И что?

— Вы не делали запрос, не выясняли, что с ней случилось?

Следователь фыркнул.

Катя разозлилась.

— Я вас не понимаю! — вскрикнула она. — Пропал ребенок! Я пытаюсь восстановить картину жизни Марты! А вы делаете вид, что ничего не случилось!

— Какую картину вы пытаетесь восстановить? — спросил следователь. — Что это за картина? Мать умерла, отец с кем-то там спал, какое это имеет отношение к девочке, если последние два года она жила в интернате?

— Вам не интересно, почему она там оказалась?! — пошла в наступление Катя.

— Не особенно, — пожал плечами следователь. — Интернат дорогой, вполне приличный… У людей в жизни разные обстоятельства бывают.

— Да что вы говорите!

— Слушайте… — следователь устало развел руками, — вы правда думаете, что у этой Марты была какая-то серьезная причина, чтобы сбежать?

Катя Беляева несколько секунд молча смотрела на следователя.

— Любовь?

— Любовь! — Следователь скривился.

Он встал, подошел к стеллажу и снял с верхней полки папку в синей пластиковой обложке. Протянул папку Кате, и она жадно схватила ее. В папке лежали распечатки писем из электронной почты Марты и чатов из социальных сетей.

Яша, единственный человек, по которому я буду скучать, — это ты.

— Вы проверяли, кто этот Яша? — спросила Катя.

— Яков Александрович Гурвич, тысяча девятьсот девяносто девятого года рождения. Да вы его тоже наверняка знаете.

— Я? — поразилась Катя Беляева.

Следователь кивнул.

— Погуглите, — посоветовал он.

Катя Беляева покинула кабинет мытищинского следователя в тот самый момент, когда Марта проснулась. Она лежала на земле, под деревом, за ночь ее тело приняло неудобную и неестественную позу, словно кисть, забытая и засохшая в масляной краске. Запястье правой руки опухло; пытаясь подняться, Марта оперлась на него и вскрикнула от боли. Горела ссадина на виске, и вдобавок ко всему страшно хотелось пить. Марта кое-как села, вытащила из рюкзака бутылку и, не думая ни о чем, выпила всю газировку до дна. Спустя несколько минут пришел голод и потребовал причитающегося. Марта съела чипсы и половину шоколадного батончика, убрала оставшуюся половину в рюкзак, но тут же вытащила и съела ее тоже, подбадривая себя мыслями, что ей понадобятся силы.

Она встала, справила нужду и, сверившись с солнцем, двинулась на юг, где, по ее расчетам, находился проселок.

Настроение у Марты улучшилось. После вчерашнего отчаяния она, как ей казалось, имела полное право гордиться собой. Переночевала в лесу, и ничего не случилось — так она раззадоривала своего внутреннего собеседника, но тот упорно отмалчивался, и спустя короткое время Марта начала испытывать легкий стыд за то, что вчера так позорно впала в детство и принялась разговаривать сама с собой. И не просто разговаривать, а на полном серьезе обдумывать ту ахинею, которой сама себя пугала. Эта страница в книге мужественного выживания в лесу смотрелась, мягко говоря, сомнительно, но Марта оправдывала себя тем, что просто испугалась. С кем не бывает?

Она шла по лесу и думала о том, что из интерната не могли не позвонить отцу. Тот наверняка сошел с ума. Несмотря на все, что между ними произошло, он кинется искать ее. В этом Марта не сомневалась (пока не сомневалась) и, чтобы укрепиться в своей решимости, время от времени останавливалась и кричала: «Я здесь!»

Она не знала, теряются ли в этом лесу люди, и если да, то как часто, но истории, которые она читала в интернете, не оставляли сомнений, что потерявшихся людей ищут. Не то чтобы Марта сильно переоценивала профессионализм местной полиции, но она верила (пока верила), что они снарядят поисковый отряд. А может, и вертолет.

Лес становился реже, к одиннадцати утра Марта опять вышла к ущелью.

И, без сомнений, это было то же самое ущелье, хотя и не то место, где она была вчера. Склон стал более пологим, ручей мельче, в некоторых местах вода едва покрывала валуны.

Ну и что ты теперь скажешь?

Марта сняла рюкзак и опустилась на землю. Солнце палило нещадно, но она не могла снять рубашку из-за висевшей над ней тучи комаров. Она заблудилась. Совершенно точно заблудилась. Она не знала, куда идти, и блуждала по кругу. Вчера вечером она ушла от ущелья по направлению к проселку, но сегодня она вернулась. Губы Марты задрожали, и она яростно укусила себя за руку.

Нет никакого смысла реветь. Это что, новая традиция?

Каждый день рыдать у чертова ущелья?!

А что ты еще можешь сделать?

— Подумать! Подумать и найти выход.

Она снова говорила сама с собой, даже не замечая этого. Журчание ручья возбуждало жажду. Но еще больше, чем пить, Марте хотелось есть.

Она убеждала себя, что вода в ручье непригодна для человека, соглашалась с собой, но уже в следующую секунду представляла, как спускается по склону и набирает воду в бутылку.

Ей казалось, что после того, как она это сделает, жизнь мгновенно улучшится. Никаких других мыслей в голову не приходило, обдумать свое положение, не говоря уже о плане действий, у Марты не получалось.

— Я не умру от глотка воды.

Доподлинно это неизвестно.

К полудню жара усилилась. Хватаясь за кустарники, Марта начала спуск к воде.

Она исцарапала руки, несколько раз упала, вырвав кусты с корнем, но все это потеряло значение, когда она опустилась на колени перед ручьем.

Вода.

Марта сняла рубашку, обвязала ее край вокруг горлышка бутылки и с помощью такого нехитрого фильтра набрала воды.

И тут же выпила почти всю бутылку.

Никогда, ни разу в жизни у воды не было такого свежего обжигающего вкуса.

Марта заново наполнила бутылку, умылась и вымыла руки.

В этот момент она поняла, что на противоположном склоне кто-то есть.

Марта не услышала звук, не почувствовала запах, она не могла объяснить, почему замерла и почему напряглись все ее мышцы, — какой-то древний, затоптанный разумом камертон вдруг сработал в ней.

Рассудок потрясенно заткнулся, а тело доверилось — без вопросов, без сомнений.

Марта легла на живот, зарылась лицом в вязкий, пахнущий гнилью ил и накрыла руками голову.

Она не двигалась, не думала, единственное, что она могла, — это слушать, и она слышала треск веток под чьим-то огромным, тяжелым телом, она слышала вздохи и всхрапы, глухое рычание, грохот потревоженных камней, летевших с противоположного склона.

Марта не могла сказать, сколько так лежала, вжавшись лицом в ил, в насквозь промокших джинсах, но в какой-то момент она поняла, что тот, кто был по другую сторону ручья, ушел.

Она подняла голову, с трудом встала на колени.

Только когда Марта стащила джинсы, чтобы выжать, она поняла, какая ледяная в ручье вода.

Исцарапанные руки саднило, пальцы свело от холода, правое запястье пульсировало, будто под кожей находился часовой механизм. Голые ноги тут же облепили комары. Повизгивая и ругаясь, Марта принялась лихорадочно натягивать джинсы. Когда она наклонилась, чтобы просунуть ногу в штанину, живот скрутило.

На коленях она отползла от ручья, и ее стошнило выпитой водой. Перед глазами проносились шаровые молнии, она боялась, что если попытается встать, то потеряет сознание.

Поэтому несколько минут, выплевывая горькие сгустки желчи, она стояла на коленях и только потом медленно выпрямилась.

Это никуда не годится, Марта.

— Есть вариант получше?

И тогда она снова зарыдала. Сидя рядом с лужей собственной блевотины, у ручья, вокруг которого ходил кто-то огромный (она убеждала себя, что не медведь, а лось), Марта впервые со всей четкостью осознала, что дела ее плохи, очень плохи.

У нее нет воды и еды, а воду из ручья, в чем она только что убедилась, пить нельзя.

Она вошла в лес вчера, за несколько часов до заката, а сейчас солнце миновало зенит, значит, она здесь уже сутки.

Почему ее не ищут?

И что, если… никто и не собирается ее искать?

Слезы бежали по щекам, от соли комариные укусы зачесались совсем уж нестерпимо. И все же слезы принесли облегчение, в голове прояснилось.

Марта встала, снова умылась в ручье и вскарабкалась по склону.

Случай с лосем (с медведем, Марта!) укрепил ее в стремлении находиться на возвышенности.

Проблема заключалась в том, что на возвышенности она была или в низине, ей нужно было двигаться, но куда двигаться, она не знала.

Ручей впадает в большую воду, подумала Марта.

Если я буду двигаться вдоль ручья, рано или поздно я выйду к реке и там встречу людей.

Она закинула на плечи рюкзак — правое запястье отозвалось такой резкой болью, что она на секунду потеряла равновесие. Осторожно села на землю и сидела, терпеливо ожидая, чтобы боль, как потревоженная вторжением цепная собака, отбрехалась и убралась обратно в свою будку.

— Но я не могла сломать его, правда?

Почему нет? Лучевые кости самые тонкие в организме человека.

Марта вытянула перед собой обе руки, чтобы сравнить. Правая выглядела раза в полтора толще левой. Это ушиб, подумала она. Просто очень сильный ушиб. Сначала я растянула мышцы, когда поднимала мотоцикл, потом я упала.

Ты с этим все равно ничего не можешь поделать.

— Это правда.

Марта двинулась вдоль ручья. Солнце клонилось к западу.

Идти было сложно, и она двигалась медленно. То и дело приходилось огибать заросли кустов, перелезать через камни, в какой-то момент ручей внезапно расширился, затопив берега, и Марта по щиколотку увязла в мокром песке, смешанном с глиной.

Пришлось снимать кроссовки, вытряхивать комья глины, выжимать носки (одной левой рукой).

Надеть носки снова она не смогла, потому что они были в песке, и Марта закатала джинсы и вошла в ручей, чтобы прополоскать их.

Кроссовки, которые она надела на босу ногу, тут же стали натирать. К тому же никуда не делись голод и жажда. Только после десяти минут мучений в мокрых кроссовках Марта вспомнила, что у нее в рюкзаке есть запасные носки. Обругав себя матом, она надела сухие носки и выбросила мокрые.

Марта решила, что бутылка с водой из ручья в ее рюкзаке на самый крайний случай и она не станет пить эту воду, но при этом отлично понимала, что пройдет еще час, возможно, два — и она опять опустошит бутылку.

В лучшем случае дизентерия, Марта.

— А в худшем?

Ты сама знаешь.

— Может быть, есть какой-то способ?

Подумай, Марта.

Пока солнце не село, надо было просушить обувь.

Она нашла плоский, поросший мхом валун, сняла белые (когда-то белые!) кроссовки и поставила их на солнце.

Огляделась по сторонам. Лес в этом месте отступал от воды, в десятке метров Марта заметила красное пятно на земле. Кровь? Она сделала несколько шагов к зарослям.

Мухомор.

Змеи, Марта!

Не забывая смотреть под ноги, Марта двинулась к мухомору. Если есть ядовитые грибы, значит, рядом растут и съедобные.

Она вспомнила, как собирала грибы с отцом, как он учил ее различать их.

Как после лесных прогулок они возвращались в гостиницу и шли в ресторан, специализировавшийся на русской кухне. Меню отличалось угодливо-крепостным слогом, но уху там варили отменную.

Рот мгновенно наполнился слюной, Марта сглотнула.

Она подняла с земли палку (посох, как у пилигрима) и ступила в заросли. Осторожно раздвигая палкой ветки елей, она надеялась отыскать россыпь лисичек, возможно, пару сыроежек, но лес оказался щедрее к ней.

Прямо под ее ногами, на несколько десятков метров вокруг расстилались черничные угодья.

Позабыв о змеях, позабыв даже о комарах, Марта упала на колени и принялась запихивать в рот ягоды.

Самые сладкие, самые сочные, самые вкусные ягоды в ее жизни.

Пальцы тут же окрасились черным, черный сок стекал по подбородку на рубашку, но Марте было наплевать на это. Ее охватило чистейшее счастье, радость зверя от того, что он умрет не сегодня, потому что сегодня Бог даровал пищу.

Спасибо тебе за чернику, — сказала Марта, подняв голову к елям.

В тот момент, когда она снова обратилась к чернике, сработал камертон.

Она не услышала, не унюхала, она просто почувствовала, что наверху кто-то есть. Кто-то смотрит прямо на нее.

Марта вскочила на ноги. Метрах в пяти над землей раскачивалась еловая ветка.

И тут Марта увидела руку.

Рука была человеческой, но очень большой, загрубевшей, в шрамах и ссадинах, с огромными бурыми когтями вместо ногтей.

В следующую секунду рука исчезла. Марта затряслась.

Она бросилась к валуну, где остались ее кроссовки, она не разбирала дороги и наткнулась на сучок. Это не замедлило ее бегства.

Подхватив свои вещи, она понеслась прочь от черничной поляны, вдоль ручья, вздымая брызги и раскидывая камни. Она бежала, пока в боку не закололо, пока перед глазами опять не запрыгали шаровые молнии.

Ее снова скрутило.

Марта упала на колени, и ее бесконечно долго рвало черно-синей жижей.

Потом она умылась в ручье и поняла, что ведет себя как сумасшедшая.

На ели не было никакой руки, это был обман зрения.

Она истощена — и физически, и психически, рука с когтями — мираж, иллюзия ее сознания. За эти сутки ее надпочечники выделили такое количество адреналина, что мозг не справляется с ним. Марта села на землю и заплакала. Она плакала, вытирая глаза черными от ягод пальцами, пока совсем не обессилела.

Нестерпимо захотелось спать.

Припекавшее предзакатное солнце и тишина дарили иллюзию относительной безопасности.

Но это был обман — такой же, как весь этот лес, как пища, которую даровала рука с когтями.

Марта встала и, хромая, снова пошла в лес.

Заходить далеко она боялась, но, к счастью, в нескольких десятках метров от ручья росли молодые ели. Она наломала веток и устроила себе лежанку под кустом орешника.

Пахло свежей хвоей, бархатистые листья орешника закрывали ее сверху, почти касаясь лица. Марта то проваливалась в сон, то резко, как от толчка, просыпалась.

Она прислушивалась, закрывала лицо ладонями, как в детстве, и смотрела вокруг сквозь розовую решетку пальцев, как будто они могли ее защитить. Никого не было рядом, только шумели под ветром листья и вода в ручье продолжала свое вечное, непрерывное движение.

Оставим бедняжку на пару часов, пусть она отдохнет, и навестим Михаила. Он сидит с опухшей, зашитой в нескольких местах рожей за столом, напротив него — капитан вологодской полиции, и разговор между ними не самый приятный.

— То есть вы ехали по трассе, остановились и посадили к себе девушку, я правильно понимаю?

— Да. Да… правильно.

— С какой целью?

— Что?

— Зачем вы посадили к себе незнакомую девушку?

— Я… я просто хотел помочь ей.

— Вы любите всем помогать?

— Что?..

— Я спрашиваю, вы гуманист, что ли? Как кого увидите, сразу помогаете?

— Ну… не то чтобы всегда.

— То есть помогаете, если это молодая красивая девушка, так?

— Почему?

— Потому что если бы на трассе голосовал немолодой мужик, вы бы вряд ли его взяли, правда, Михаил Сергеевич?

— Я…

— Или, скажем, бабушка с палочкой?.. Просто когда мужчины типа вас говорят о помощи, они почему-то всегда имеют в виду молодых девушек. Странно, вы не находите? В мире так много нуждающихся в помощи…

— Вы… намекаете…

— Да я не намекаю, Михаил Сергеевич! Я прямо говорю. Вы едете по трассе на вашем новеньком мотоцикле марки «БМВ», вы меня, конечно, извините, вы куда ехали-то?

— В Архангельск. Я говорил уже.

— В Архангельск. С какой целью вы туда ехали?

— Просто путешествие. Без цели.

— Вы такой богатый человек, Михаил Сергеевич? Или у вас отпуск?

— Я не работаю в офисе…

— Да? А на что вы живете? Я просто вот смотрю, этот ваш мотоцикл… щас, секундочку, точно скажу… R1200RS, ага. Он стоит миллион триста сорок тысяч, новый. Вы новый брали?

— Да, но я купил в кредит!

— В кредит? Обалдеть. Вот я работаю в полиции города Вологды пятнадцать лет уже. Знаете, я и в кредит такой мотик брать не стану. Интересно, почему? Потому что мне за него платить нечем.

— Слушайте… мы как-то отклоняемся от темы… проблема не в кредитах, а в том, что мотоцикл у меня украли…

— Это вы так говорите.

— Что?

— Вы говорите, что мотоцикл украли. А у меня другая информация.

— Что вы… имеете в виду?..

— Взгляните на фотографию, Михаил Сергеевич. Вы узнаете эту девушку?

— Да. Это она! Она и украла у меня мотоцикл!

— То есть вы подобрали ее на трассе, доехали с ней вместе до Вельска, и в Вельске она свистнула у вас мотоцикл?

— Я понимаю, что это странно все звучит. Но мне кажется, у нее психические проблемы…

— Психические проблемы? А вы психиатр?

— Нет, я не психиатр.

— Ага, понятно. А сколько вообще ехать от Мытищ до Вельска? Я имею в виду по времени?

— Ну… я ехал двое суток.

— Вы?

— Мы ехали двое суток.

— Останавливались где-то? Ну, в туалет, перекусить?

— Да. Останавливались.

— Где именно, не скажете?

— В Глебовском… мы обедали там. В Переславле… в мотеле.

— В мотеле? То есть ночевали?

— Да.

— В одном номере?

— Нет. В разных.

— Вы знали, сколько ей лет? Она вам сказала?

— Да. Сказала, что восемнадцать.

— А. Значит, обманула вас.

— Какое это имеет вообще значение?!

Как вы уже, наверное, догадались, на заправку выехал наряд полиции. Он обнаружил Михаила с разбитой мордой и тетку на красном седане, которая представилась Маякиной Татьяной и выразила готовность дать свидетельские показания. Против Михаила, естественно. Две кассирши с заправки давать показания отказались, мотивировав это тем, что ничего не смогут добавить к словам Маякиной, к тому же, как они уверяли, ни лиц людей, избивавших Михаила, ни номерных знаков их транспортных средств они не рассмотрели. Что касается камеры наружного наблюдения, то она как раз вчера сломалась, — кассирши показали заявку на вызов мастера, которую оставили в фирме, обслуживавшей их камеру. Почему мастер не приехал, они не знали.

Татьяна Маякина надиктовала патрульному следующее:

Приблизительно в пятнадцать часов сорок минут я подъехала на заправку на своей машине, госномер с067с035, и увидела ссору, которая происходила между Крючковым М. С. и девушкой, на вид несовершеннолетней. Крючков М. С. толкнул девушку так, что она упала на асфальт, девушка плакала, я обратилась к Крючкову М. С. с требованием прекратить асоциальное поведение, на что Крючков М. С. сказал мне: «За собой следи, старая сука». У девушки был разбит локоть из-за падения от толчка Крючкова М. С., а потом он схватил ее за волосы и нанес ей несколько ударов кулаком в лицо. Я стала кричать и привлекла внимание двоих мужчин, госномера и марку машины, на которой они приехали, я не помню. Мужчины стали заступаться за девушку, тогда Крючков М. С. набросился на одного из них и ударил его ногой в живот. Другой мужчина повалил Крючкова М. С. на землю, но Крючков М. С. укусил его за ногу, тогда от боли тот мужчина ударил Крючкова М. С. ногой в лицо. Я побежала к кассе заправки и попросила вызвать полицию. Что случилось с девушкой, я не знаю. Когда я вышла на улицу, там лежал только Крючков М. С., те мужчины уехали, девушки тоже не было.

14 мая 2018 года, с моих слов записано верно.

Маякина Т. В.

Михаила доставили в травмпункт, где обработали спиртом и слегка подлатали, после чего его начал допрашивать капитан вологодской полиции, не веривший ни одному его слову. Капитана можно было понять: за пятнадцать лет он полностью смирился с тем, что как только речь заходит о взаимопомощи, жди мерзости. Когда-то, возможно, степень этой мерзости искренне потрясала капитана, но теперь, спустя пятнадцать лет, его было трудно потрясти.

Человеческие пороки он воспринимал столь же отстраненно, как и косноязычные протоколы, написанные патрульными. Косноязычие свидетелей влекло за собой грубые и очевидные розыскные действия, которые, в свою очередь, завершались косноязычным признанием обвиняемых. В том, что Михаил признается, сомнений у капитана не было, единственное (вполне обоснованное) сомнение заключалось в необходимости признания именно ему.

После допроса капитан сидел в своем кабинете на первом этаже серого двухэтажного здания, где штукатурка сходила со стен, как кожа с ожога, и пил чай с булочкой. У него на руках было дело бабушки Прокофьевой, которая поставила на плиту кашу для годовалой внучки и ушла к соседке на три часа (дом вместе с внучкой сгорел), дело Сергея Маслова, ветерана Афганистана, додумавшегося кустарно производить огнестрельное оружие из мясорубок и продавать его (из мясорубок были убиты пять человек), и еще с десяток дел, в которых явное отсутствие преступного замысла сочеталось с непоправимыми последствиями. Единственное, чего капитану не хватало, так это поисков несовершеннолетней. Он доел булочку и вернулся к Михаилу, сел напротив него за стол и сказал:

— Михаил Сергеевич, давайте я вам расскажу, как я вижу ситуацию… и мы вместе подумаем, как нам быть.

Михаил неопределенно кивнул.

— Я уверен, — сказал капитан, — что вы состояли в сексуальных отношениях с несовершеннолетней.

Михаил трагически поморщился.

— Не знаю, как долго, да это и неважно. Важно то, что вы похитили ее из интерната…

— Я не похищал! — заорал Михаил. — Я впервые увидел ее на трассе! Просто решил подвезти! Да вы поймите! Она одна там стояла! Я подумал: а если ее посадит к себе какой-то извращенец, маньяк! Я расплачиваюсь за свою доброту!

Дочь мя просила: возьми малую на лето, я работаю, отец работает, а мне семисят шесть лет… Огород у мя, куры, закрутилася, памяти уже нет, за шо ж меня судить, я дома лишилася.

— Она сбежала, она мне сказала, что ее насиловал отец!

Капитан положил руки на стол и разглядывал свои ладони так, словно именно в них заключалась разгадка всех тайн. Его молчание подхлестнуло Михаила.

— Я вам уже говорил, что девчонка не в себе! Это правда! Она взяла мой телефон, незаметно, и отправила матерные смс всем моим друзьям, коллегам! Из-за этого я ей и врезал, понимаете? Из-за этого ссора произошла! На заправке я включил телефон, а там…

Я для себя огнестрел сделал. А к соседу Федорычу сын приехал, посмотреть попросил. Я показал, он грит, можешь отдать? Я грю, нет. А он грит, тогда продай. Ну, я продал, че мне, деньги не нужны, а себе я еще сделаю.

Капитан вернулся в свой кабинет, вынул из сейфа пакет с личными вещами Михаила и включил его телефон. Он прочел последние смс и убедился, что Михаил не врет. Телефон зазвонил, на дисплее возникли четыре буквы: «мама».

Капитан ответил.

— Ало, кто это?! — опасливо спросила мама.

Капитан гаркнул свои имя и фамилию, после чего представился по званию. Мама несколько секунд потрясенно молчала, а потом спросила:

— Господи… Что он натворил?..

— Выясняем, — бросил капитан.

Маму такой ответ, конечно, не удовлетворил. Она имела полное право знать, по какой причине задержан ее единственный сын, а поскольку, как мы помним, всю жизнь Михаила она ждала чего-то подобного, то успела основательно подготовиться.

В последнее время мама ощущала дискомфорт, словно градус ее страданий выдохся, как открытая водка, простоявшая все лето на солнце. Одного лишь ухода мужа, желавшего жить не с Михаилом, а с другой женщиной, оказалось маловато для тернового венца, поэтому сын-преступник — впрочем, как и несправедливо осужденный сын — был весьма кстати.

От капитана она ничего не добилась, но зато впервые за многие годы вялых перезвонов и коротких визитов на чай вновь почувствовала себя нужной сыну. Лену она не очень жаловала, но всегда подчеркивала, что принимает выбор Михаила. Поэтому, завершив разговор с капитаном, мама позвонила Лене, которая, конечно же, не преминула излить на нее всю боль, обиду и злость обманутой женщины.

— Ты в курсе, что Миша в полиции? — азартно начала мама.

— Этого следовало ожидать! — ответила Лена.

Мама сообразила, что Лена что-то знает, и попыталась раскрутить ее.

— Леночка, — сказала она с рассудительной интонацией, к которой прибегала, только если требовалось кого-то разъярить, — ну как же этого можно было ожидать?.. Он же никогда ничего такого не делал, даже в подростковом возрасте! Всегда работал, вы с ним хорошо жили…

Мама угадала, куда колоть.

— Хорошо жили?!! — взвизгнула Лена. — Это вы называете — хорошо жили?!! Да что вы вообще о нем знаете?! О нашей жизни! Он спятил! С этими мотоциклами сраными! Я знала с самого начала, чем это кончится, понимаете?! И все знали! И вы! И главное, он сам!

— Лена, Леночка… — лепетала мама, якобы напуганная таким напором.

— Это все было поводом, чтобы нормально не жить! Понимаете вы, нет?! Потому что он не хотел жить как все нормальные люди! Ему это было не нужно! Неинтересно! И он добился своего!

— Чего он добился? — полюбопытствовала мама.

Лена злобно расхохоталась.

— Если я пришлю вам фотографию, которую он мне по ошибке отправил, — сказала она, — вы поймете, чего он хотел и чего добился.

— А что за фотография?

— Фото женского полового органа!

Мама несколько секунд молчала.

Лена поняла, что переломила ситуацию.

Ведь когда речь заходит о чужих половых органах, маме нечем крыть.

Лена выдвинула свою версию событий, которая не отличалась оригинальностью, но рациональное зерно в ней все же присутствовало.

Лена нашла записку с предложением расстаться, оставленную Михаилом, но сразу уничтожила ее, как будто не находила. Тем не менее записка позволила ей предположить, что Михаил уехал в мотопутешествие с любовницей. Собственно, больше никаких догадок она не строила, потому как сам по себе этот заход предполагал раздолье самых разных мерзостей, о которых она, конечно, пофантазировала, но не сильно смаковала.

Все что угодно могло произойти, так рассуждала Лена. Любовница могла быть замужем, и ее муж обо всем узнал, догнал их с Михаилом и, например, избил, а то и убил. Любовница захотела бросить Михаила прямо посреди мотопутешествия, потому что, в отличие от Лены, ей понадобилось меньше времени, чтобы понять, какой он мудак, а Михаил в ответ избил ее, а то и убил. Или они просто напились и совершили противоправные действия. Какая, в сущности, разница? Ведь (тут мама и Лена сходились) когда человек сворачивает с широкого шоссе нормальной жизни на ухабистую тропинку разврата, ничего хорошего с ним не может произойти.

Но было и нечто, в чем позиции мамы и Лены кардинально разнились.

Если Лена утверждала, что это Михаилу было неинтересно жить правильно, читай — с ней, то мама была убеждена, что Михаил, как и любой другой мужчина, — и прежде всего, конечно, его отец — ничего вообще не решает и не способен формулировать какие-либо предпочтения. Все дело в другой женщине, это она поманила бедного Михаила половым органом, и из-за нее он совершил поступок, который в результате привел его за решетку.

И если в случае с отцом Михаила мама ничего не смогла предпринять, связанная по рукам и ногам маленьким ребенком, то теперь-то она ничем не связана и терять ей особо нечего, а потому она наконец даст другой женщине отпор, объявит ей священную войну — во имя сына.

Капитан же, которого мы оставили в его кабинете, заварил себе еще чая из пакетика. Больше медлить он не мог, и, как ни старался, ему было не избежать розыскных действий, вопрос заключался лишь в том, под каким соусом их стоит подавать. Он отлично понимал, что история с кражей мотоцикла за версту пахнет статьей, за которую в зонах нашей родины полагается дырявая ложка, но заявления о совращении малолетней у него не было. А заявление о краже в особо крупных размерах (миллион триста сорок тысяч) было. И миллион триста сорок тысяч перечеркивал совращение, даже если оно и имело место. Потому что нет таких обстоятельств в уголовном кодексе нашей родины, чтобы тебе извинили миллион триста сорок тысяч.

И потому капитан связывается с отделением полиции в Мытищах и докладывает, что объявленная в розыск девушка замечена недалеко от Вельска, что он имеет заявление о краже мотоцикла R1200RS от Крючкова Михаила Сергеевича и что на данный момент нахождение и мотоцикла, и девушки неизвестно.

Напоследок капитан убедил Михаила не подавать заявление на избивших его мужчин, и это было единственное, чем он смог облегчить свою участь.

9

Марту разбудила боль. Теперь к изводившей ее правой руке добавилась левая ступня, проткнутая сучком. Марта с трудом села, подтянула ногу и осмотрела рану. Она была глубокой и наверняка инфицированной — по краям запеклась кровь, смешанная с землей. Марта поплевала на палец и стерла грязь. Потом надела грязные носки, кроссовки и вылезла из-под орешника.

Солнце неумолимо клонилось к закату.

— Что мне делать?

Она больше не стеснялась разговаривать вслух, даже наоборот, у нее возникло чувство, что только эти разговоры и могут ей помочь.

Никто не знает, Марта.

— Папа меня ищет.

Глупо на это рассчитывать.

— А на что рассчитывать?

У ее собеседника появилась отвратительная привычка обрывать разговор на самом важном месте и замолкать на несколько часов. Как Марта ни пыталась вернуть его в дискуссию, он не реагировал. К счастью, у нее имелся довольно богатый опыт общения с существом, которое демонстративно избегает общения, и сдаваться Марта не собиралась. Она снова двинулась по течению ручья, вдоль ущелья, рассчитывая идти до темноты. Шепотом она убеждала себя в том, что это совершенно не страшно.

Мы с вами отлично понимаем, что это не так, даже напротив. То, что сейчас происходит с Мартой, — страшно, это и есть самый настоящий ужас, но так уж все в этом мире устроено, что не для нее, а для нас. Это мы с вами затаив дыхание смотрим, как она бредет, бормоча себе под нос, в порванной рубашке и грязных джинсах, которые еще пару дней назад были ей в обтяжку, а сейчас, гляньте-ка, почти висят! Это мы морщимся от одного взгляда на ее опухшее, в комариных укусах лицо, на рану у нее на виске, где (это уже понятно) начинается нагноение. Сердце сжимается, когда она вытягивает правую, деформированную руку (что с рукой, еще непонятно) и держит на весу, чтобы хоть немного облегчить боль.

Мне совершенно ясно, что вы на меня злитесь.

Еще бы.

Я вас завлекла, протащила за собой с тысячу километров, а теперь вы в лесном заказнике, и все идет к тому, что вам придется наблюдать за медленным умиранием юной девушки в антисанитарных условиях.

На это ли вы рассчитывали, когда доверились мне в электричке?

Разумеется, нет. Как всякий мужчина, вы полагаете, что жизнь состоит из проблем, которые ждут не дождутся вашего желания их решить. А то странное обстоятельство, что до вашего появления они никак не решались, связано, естественно, лишь с тем, что другие люди не могут просто-напросто собраться и взять себя в руки, даже чтобы спасти самих себя.

Но я скажу вам одну вещь — возможно, самую важную из всех вещей, о которых вообще стоит говорить: ужас — снаружи, ужас — это лишь интерпретация, форма восприятия, а вот спасение — всегда внутри.

Спасение — это темная кладовка в конце коридора памяти, до нее сложно добраться, а еще сложнее войти, но и когда войдешь, не факт, что получится отыскать именно то, что нужно. Никто ведь доподлинно не знает, что вам нужно, когда вы в лесу без еды, воды и теплой одежды. Так засуньте же свое раздражение подальше и следуйте за мной по коридору памяти Марты, тем более что сейчас на ее пути стоит пустая клетка, два на полтора метра. В ней обгрызенные палки, скорлупки от арахиса, пыльное круглое зеркальце и темно-синий поильник — все эти предметы указывают, что в клетке кто-то жил, кто-то, кого Марта любила, но почему-то захотела забыть.

Она, конечно, не расскажет, но это и не надо, здесь я рассказываю, а не она.

Это был попугай породы краснохвостый жако, по имени Рюрик, — Марта впервые увидела его через четыре дня после каникул в Порту.

В тот день они с отцом (без Светки) приехали в гости к Гурвичам на Ленинский проспект. Был вторник, полдень, и Марта не помнила, чтобы отец когда-либо наносил визиты в такое время. Саши дома не было. Марта не особо интересовалась, куда подевался отец, потому что сама она отправилась за Яшей по длинному коридору в бывшую кладовку, а теперь просто комнатку, где стояла клетка с попугаем.

Едва Марта вошла, попугай принялся орать.

Яша несколько раз повторил:

— Вот же больная гадина! — а потом закрыл уши руками и убежал.

Марта стояла в паре метров от клетки и смотрела на попугая. Он неистовствовал. Перья на шее и груди встали дыбом, отчего он походил на разъяренного кота. Черный, заостренный книзу клюв был угрожающе разверст, а в маленьком горле дрожал от негодования фиолетовый язык. Марта шагнула к клетке, и попугай перешел на рычание; никогда раньше Марте не встречалось существо, способное воспроизводить столь широкую гамму звуков.

Рюрик хлопал крыльями, хрипел и шипел, но Марта не испугалась, более того, издаваемые им вопли не причиняли ей страданий, как Яше. Вслед за восхищением она ощутила какую-то трагическую нежность к этому неуместному в бывшей кладовке на Ленинском проспекте существу, к его желтым, расширенным от ужаса глазам, морщинистым черным лапкам и короткому, словно испачканному в крови хвостику.

— Рюрик, — сказала она громко. — Рюрик!

Попугай внезапно умолк, спрыгнул с жердочки и поспешно, будто куда-то опаздывал, проковылял в дальний угол клетки, где стояла темно-синяя ванночка с водой. Клювом он в две секунды перекусил проволоку, которой ванночка крепилась к прутьям, и перевернул поильник, подцепив его бортик лапой. Вода забарабанила на пол.

Попугай торжествующе глянул на Марту, точно хотел убедиться, что она видит, до чего его довела.

Вытирать воду пришлось Ире, поскольку она была единственным человеком, которого Рюрик подпускал к своей клетке. За обедом Марта узнала историю попугая — историю скотства, как анонсировала Ира.

— Сашу подставили, — сказала она, мечтательно улыбаясь, — клетку с Рюриком просто оставили в офисе, который он снял. Как горшок с цветком. Саша даже представить себе такое не мог. Ему позвонил охранник и сказал, что жалуются люди из соседнего помещения. Кто-то целый день кричит. Он даже не поверил. Кто может кричать в пустом офисе? Приехал туда и обнаружил попугая.

Отец, не отрывая глаз от Иры, накладывал себе салат.

— Саша позвонил, конечно, человеку, снимавшему офис до него, но тот сказал, что попугай не его. Проблема была в том, что за то время, пока Рюрик сидел в одиночестве, он, видимо, сошел с ума. Или всегда был сумасшедший. Этого уже никогда не узнать. В офисе его держать было невозможно, ты же видела, — Ира посмотрела на Марту, и Марта кивнула, — как он реагирует на посторонних людей.

— И вы взяли его домой?

— А что было делать? — Ира вздохнула. — Я пробовала продать его, отдать в добрые руки, но никто не заинтересовался… Никакого контакта у него с людьми нет… Ветеринар сказал, что он дикий. У него нет на лапе кольца. Это значит, что его поймали уже взрослым и привезли в Россию. Естественно, контрабандой… Еще он сказал, что попугаю двадцать лет.

— Двадцать? — поразился отец.

— А живут они до семидесяти. Известны случаи, что и до девяноста. Кто будет мясо с картошкой?..

После обеда они вчетвером пошли гулять в парк. Почему-то прогулка затянулась на пять часов. Отец и Ира вели себя странно, словно изображали мужчину и женщину, которыми никогда не являлись и которых толком даже не знали. У отца не было привычки подолгу гулять с Мартой в парках, обычно она гуляла со Светкой, да и то прогулка всегда была подчинена какой-то цели вроде похода в магазин или в парикмахерскую. Нервозность, которая охватила Яшу (он беспрестанно оглядывался по сторонам, будто они совершали что-то незаконное и в любой момент их могли поймать), позволила Марте заключить, что он тоже не понимает сути происходящего.

Сначала они долго шли в духоте, по пыльным тропинкам, сандалии и ноги у всех почернели от грязи. Потом Ира с отцом сели на траву, а Марте с Яшей было предложено поиграть. Как и во что они должны были играть на поляне с вытоптанной, бурой травой, они не знали, поэтому нелепо слонялись вокруг родителей, периодически принимаясь канючить, жаловаться на жажду и вяло скандалить, пока их не отгоняли. Яша предложил драться на палках, будто они солдаты. Ира с отцом не обращали на них внимания, по-прежнему сидя на траве и о чем-то тихо разговаривая. Немного подравшись с Яшей, Марта в изнеможении плюхнулась на землю; она вспотела, кожа была горячей и липкой, в ушах звенело. Яшу кто-то укусил, и он яростно чесался. Интернета на поляне не было, поэтому телефоны не могли перенести их в мир безудержного веселья.

— Хочешь кое-что послушаем? — спросил Яша.

Марта была согласна на что угодно, поэтому полезла за ним в кусты, где он, предварительно убедившись, что никто за ними не наблюдает, негромко завел на своем айфоне «Хорста Весселя».

Забарабанила бодрая дробь марша, от которой возникало ощущение чистой весенней улицы после дождя, потом грянуло «ди фанне хох». Марта не понимала ни слова, Яша тихо переводил, наклонившись к ней так близко, что она чувствовала его горячее кислое дыхание. Мучение этого странного, непонятного и тревожного дня вдруг исчезло, волосами Марты играл свежий ветерок Берлина, покорившегося коричневым батальонам, участники которых маршировали, сомкнув шеренги, живые и мертвые, — маршировали в виде духов, как выразился Яша.

В кустах загаженного парка на Ленинском проспекте Яша и Марта внимали надежде, прекрасно зная, куда она в итоге привела, и от этого знания в сочетании с ясной архитектурой марша их сердца смягчались. В запрещенной песне, прославляющей смерть и преступление, звучала сама жизнь. Которая вдруг позволила мальчику и девочке, чья судьба решалась на поляне в нескольких десятках метров от них, но они об этом не знали, почувствовать себя не детьми, а людьми, солдатами бесконечной армии, марширующей в могилу с надеждой. Они ничего не сказали друг другу, но этот день, жару, кусты и музыку, льющуюся из динамика айфона, каждый из них запомнил навсегда.

Вечером в машине отец сказал Марте, что Светка больше не будет ее няней. И больше не будет у них жить. Марта молчала, это продолжалось довольно долго. Отец обернулся, когда машина стояла на светофоре, и спросил:

— Ты ничего не скажешь?

— Я больше никогда не увижу Свету? — спросила Марта.

Ей казалось, что она опускается на дно, что вода давит на нее с огромной силой и ее внутренние органы срываются со своих мест и поднимаются вверх, к горлу, как пончики из раскаленного масла.

— Нет, — сказал отец.

— А если… если я буду скучать?

— Попроси у нее фотографию на память.

Марта боялась, что расплачется, но слез не было. В тот день она стала свидетелем того, как отец принимает решения. Светка звонила ему пару дней, но он не подходил к телефону, а потом, разозлившись, просто заблокировал ее. Она стала звонить на домашний, и он его тоже отключил. Тогда она пришла, и Марта уже почти открыла ей дверь, но отец вытолкал Светку на лестницу и сказал, чтобы она ждала его на улице. Марта не знала, о чем они говорили, но больше Светка не появлялась. На вопросы, где Светка теперь живет, где работает и работает ли вообще, Марта получала столь же противоречивые ответы, как о собственной матери.

Светка то возвращалась в Орел к родителям, то выходила замуж. Марта раза два звонила ей, но номер не обслуживался.

Ира согласилась присматривать за Мартой, пока отец не найдет другую няню. Она утверждала, что ей так легче, и это было правдой — Марта и Яша подружились за двадцать один день в Порту, а «Хорст Вессель» сплотил их окончательно.

После пятичасовой прогулки в парке между ними возникло некое пространство, поле, где они больше не боялись взаимного осмеяния и прощали друг другу глупость, мелочную злобу, хвастовство. В пыльных кустах, где решалась их судьба, они узнали, что смертны, но это знание не повергло их в отчаяние, напротив, они словно поклялись стать свидетелями жизни друг друга, и каждый знал, что будет маршировать в виде духа рядом с другим, если его жизнь оборвется раньше.

Ира не замечала ничего, что происходило вокруг, словно отложив жизнь на время и погрузившись в то, что происходило внутри нее самой. Она стремительно худела. Выбиралась из жира, как пленник из тюрьмы, медленно ползущий по сделанному им подкопу. Ее тело и лицо становились другими, чужими, и мир квартиры на Ленинском не узнавал новую Иру, сопротивлялся ей и пытался мстить. Сковородки и кастрюли обжигали ей руки, с потолка сыпалась штукатурка, падали картины, которые она хотела просто поправить, цветы в горшках сохли, словно объявили голодовку, апофеозом стала кафельная плитка в ванной, которая обрушилась на Иру, когда та принимала душ, и она вылезла из-под обломков порезанная, обсыпанная цементной пудрой. Ира рыдала, сидя на полу в ванной, а Яша с Мартой стояли под дверью, ошарашенно глядя друг на друга, и Яша раз сорок спросил:

— Мам, а что упало? Мам?

— Стена упала, — отвечала Ира из-за двери, — и я не могу так больше жить.

В последний летний месяц две тысячи одиннадцатого года Марта практически не видела отца, она не знала, чем он занимается, и не задавала вопросов — ее устраивало, что каждое утро он отвозит ее к Яше, и в глубине души она боялась, что он прекратит делать это так же внезапно, как начал.

Однажды, когда она стояла возле клетки Рюрика с шайбой вареной кукурузы, ей позвонила Светка.

— Как ты, малыш? — спросила она таким голосом, будто плакала или вот-вот заплачет.

— Хорошо! — сказала Марта.

Рюрик не вопил при появлении Марты уже третий день. Сейчас он сидел в дальнем углу клетки и жадно смотрел на кукурузу.

— Малыш, — всхлипнула Светка, — я так скучаю по тебе… Может, ты скажешь папе, что тоже по мне скучаешь? Кстати, где ты?

Марте пришлось, запинаясь, рассказать, что она у Яши в гостях. Светка молчала, и Марта тоже молчала, не зная, что говорить.

— Что ты сейчас делаешь? — наконец произнесла Светка.

— Я кормлю попугая.

Светка охнула, как будто Марта ударила ее в солнечное сплетение, а потом сообщила:

— А мне вот нечего есть!

Это знание давило на Марту, неподвижно стоявшую около клетки в бывшей кладовке. Из коридора донесся крик Яши:

— Марта!

Она вздрогнула, посмотрела на попугая и положила кукурузу в кормушку. Когда она подошла к двери, Рюрик, возмущенно заорав, выкинул кукурузу на пол.

Марта обернулась — попугай стоял посреди клетки, сузив глаза и наклонив голову вперед, как спринтер на старте. Марта подняла кукурузу и снова положила в кормушку. Рюрик тут же захватил шайбу лапой и принялся выклевывать зерна.

— Молодец, Рюрик! — сказала Марта и двинулась к двери.

На этот раз кукуруза угодила ей в спину. Попугай распластался по передней стенке клетки и яростно грыз прутья. Марта снова подняла кукурузу и снова положила в кормушку.

Рюрик начал есть в присущей ему манере, теперь, правда, производя своего рода воркование.

— Ты хочешь, чтобы я была с тобой, пока ты ешь? — догадалась Марта.

Попугай вдруг ринулся вперед и требовательно просунул клюв между прутьями. Поколебавшись несколько секунд (детка, я умоляю, не прикасайся к клетке, он может откусить палец!), Марта протянула руку и осторожно коснулась гладкой, теплой поверхности клюва жако.

Это был несравненный, невероятный, совершенный в своей красоте и практичности клюв. Он был миром, тайная дверь в который открывалась кукурузным початком, и хотя выглядело это совершенство просто, на самом деле не существовало ничего сложнее, умнее и тоньше этого механизма.

В день, когда двадцатилетний попугай Рюрик, пойманный, привезенный контрабандой, но не сломленный рабством, дал Марте погладить свой клюв, он держал в нем ключ ко всем дверям.

Попугай жмурил свои круглые лимонные глаза, а она шептала:

— Рюрик — хороший мальчик, очень хорошая птичка.

После этого случая попугай начинал бушевать в тот самый миг, когда он слышал (а слышал он хорошо), что Марта пришла. Он вопил горько и яростно, пока она не появлялась в его комнате, и все попытки оставить его сопровождались таким же криком.

Марта шла вдоль ручья, углубляясь в лесной заказник, и ей чудилось, будто она до сих пор слышит этот крик.

Жажда становилась нестерпимой, как и жара. Перед глазами то и дело темнело, каждое движение давалось Марте с трудом.

Она вытащила из рюкзака бутылку и выпила всю воду.

Откуда-то из самого ее нутра поднялся кашель. Он сотрясал ее внутренности, скручивал ее, как веревку, выжимал, точно мокрую простыню.

Резь в животе вспыхнула так внезапно, что Марта едва успела снять штаны.

Из нее вышел вонючий черный сок. Она боялась, что потеряет сознание, упадет в собственное дерьмо, поэтому уперлась руками в землю и задрала вверх подбородок, как учили на уроках физкультуры.

Когда спазм прошел, Марте удалось, опираясь на дерево, выпрямиться и застегнуть ставшие совсем свободными джинсы. Хватаясь за растущие на склоне кусты и молодые березы, она спустилась к ручью и умылась. Стало немного лучше. Марта вернулась за оставленным наверху рюкзаком, наполнила бутылку водой через рубашку и напилась. Потом подобрала крепкую толстую палку (посох, как у пилигрима) и, опираясь на нее, побрела дальше.

Сегодня ее ни разу не стошнило, и это могло означать только одно: ее организм привык к воде из ручья, больше вреда, чем она уже нанесла, она нанести не может. Вот только на одной воде она вряд ли долго продержится, нужно найти еду. Грибы, ягоды, заячью капустку — все подойдет.

Марта решила сделать небольшую петлю — углубиться на несколько сотен метров в лес и потом снова вернуться к ручью. Правая рука беспокоила ее все сильнее, боль из запястья ползла вверх, к локтю, под кожей словно тикала бомба. Марта раздвигала палкой заросли, продиралась через колтуны веток и вдруг прямо под ногами увидела подорожник. Листья мясистые, как высунутые зеленые языки. Марта затаила дыхание.

У нее кружилась голова, от передвижения по лесу сил почти не осталось. Медленно, осторожно, чтобы не потревожить ни руку, ни ногу, она опустилась на колени и начала рвать подорожник. Она помнила, что он останавливает кровь и снимает отеки. Память наконец-то сжалилась над ней, явив аптечные полки, возле которых она никогда не останавливалась. На полках стояли коробочки с названиями «кора дуба», «корень лопуха».

С дубами тут никакой напряженки нет.

Марта продвинулась еще чуть глубже в лес и с помощью зубной щетки, валявшейся на дне рюкзака, отколупала от ствола огромного дерева черную чешую. Может, если подержать немного этой коры в бутылке, получится настой?

Марту ждал еще один сюрприз: в боковом кармане рюкзака, куда она решила ссыпать дубовую кору, обнаружилась зажигалка, которая, как она думала, давно потерялась.

Вот это удача!

Марта даже улыбнулась, от чего кожа на виске, прямо над левым глазом, натянулась, и из-под корки потек гной, смешанный с кровью. Ее этим уже было не испугать, она стерла гной ладонью, поднялась на ноги и побрела дальше. Вскоре на пути попалось семейство крошечных, только вылупившихся из земли сыроежек, и она собрала их все до единой. Ей так хотелось есть, что она даже не чувствовала боли.

Со всей своей добычей Марта вернулась к ручью и снова пошла вдоль него, подбадривая себя картинками нанизанных на палочку и поджаренных на костре сыроежек. Она разговаривала с собой, как с непослушным ребенком, она сулила себе грибную награду в конце пути, но сначала путь надо пройти.

Еще немного, пока солнце не сядет.

Ручей все расширялся, берега его разваливались, словно руки, смертельно уставшие нести тяжесть, становились все более пологими, лес подступал к воде все ближе, под ногами хлюпало.

— Я больше не могу.

Хорошо, милая, хорошо, моя девочка. Положи вот здесь рюкзак, давай соберем сухих веток, вот эта пожухлая трава нам тоже сгодится, надо развести костер, и, пока огонь будет танцевать, мы совершим ревизию имущества. Ален Роб-Грийе сослужит нам добрую службу — мы выдернем из него пару страниц на растопку. Ну вот. Так лучше. Марта держит правой рукой гибкую ивовую веточку, а левой нанизывает на нее сыроежки. Рядом лежит рюкзак, а перед ним все ее богатства: книга, сарафан с открытой спиной, два носка, помада оттенка «матовый шоколад», упаковка тампонов «Котекс» и гель-антисептик с экстрактом розы — «Ваши руки пахнут розами, где бы вы ни находились». Но до геля очередь еще дойдет, а пока Марта вынимает ивовый прутик из костра и жадно, обжигаясь, поедает грибы. Скрученный узлом желудок расправляется и урчит, как блаженный кот. Марта рыгает и чувствует неодолимое желание прилечь.

Сейчас приляжешь, детка, но пока ты еще хоть что-то соображаешь, давай-ка обработаем гелем-антисептиком твою ступню, проткнутую сучком, и дырку у тебя над глазом. Правую руку обрабатывать бессмысленно, она не ранена. В левый носок напихаем подорожника и натянем его, а вот сарафан придется нам пустить на тряпки. Рви его, не бойся. Вот этим лоскутом мы примотаем подорожник к твоей бедной руке, а этим обвяжем голову.

Не знаю, поможет или нет, но хуже-то точно не будет, правда?..

Ложись, детка, рядом с гаснущим костром, еще несколько часов здесь будет тепло, подложи под голову остатки сарафана и спи.

Тебе надо отдохнуть, потому что завтра будет еще тяжелее.

10

Yaguar (Ягуар; настоящее имя Яков Александрович Гурвич; род. 12.05.1998 год, Москва, Россия) — русскоязычный рэп-, грайм-, фристайл-, альтернативный хип-хоп.

Прочитав это, Катя Беляева несколько секунд оценивала мрачный юмор следака из Мытищ, вы тоже его знаете.

В биографической справке упоминалось, что Яков Александрович в 2012 году вместе с отцом уехал в Лондон, где сначала учился в частной школе, а потом поступил в Royal College of Music. Далее перечислялись мало запомнившиеся коллективы, в которых Яков Александрович с 2015 года пытался реализовать свой потенциал. Удача улыбнулась ему лишь в 2017-м, но зато широко: благодаря альбому «Хох!», выпущенному под лейблом «Ягуар», он заслужил славу и внимание широкой русскоязычной аудитории, которую подхлестнули многочисленные рэп-баттлы с его участием. Заглавная композиция альбома, изрядно скандализировавшая общественность, называлась Die Pfannen hoch!

Лежа на кровати, с ноутбуком на груди, Катя оцепенело смотрела клип, в котором маленький носатый Ягуар убегал от толпы грудастых женщин на высоких каблуках, размахивавших сковородками. В песне разоблачались другие рэп-исполнители, которых Ягуар обвинял в продажности и вторичности. В припеве мата и оскорблений было не меньше, но адресовались они преимущественно лирическим героиням, упорно не желавшим увидеть в Ягуаре мужчину своей мечты.

Чтобы окончательно проникнуться масштабом этой личности, Катя прочла самые скандальные интервью, но никакой полезной информации они не содержали. О личной жизни Ягуар говорил туманно, а в непримиримой грызне русских рэперов она не готова была занять чью-то сторону.

Знакомая пиарщица прислала Кате телефон некоей Лилианы, агента Ягуара, и Катя несколько раз прослушала сообщение на включавшемся после третьего гудка автоответчике, в котором говорилось, что все вопросы и пожелания необходимо сформулировать письменно и прислать на почту «яга точка 1998 собачка джимэйл ком с пометкой сотрудничество».

От безысходности Катя отправила Ягуару электронное письмо: кратко изложила проблему и попросила связаться с ней как можно быстрее.

Потом она позвонила мытищинскому следователю с желанием высказать все, что она думает о нем лично и работе полиции в широком смысле, но у полицейского не нашлось времени ее выслушать. Он лишь сообщил, что в двадцати километрах от трассы М8, на участке Вологда — Архангельск, найден мотоцикл, предположительно украденный Мартой у Михаила Крючкова.

В голосе следака звучало торжество: к поискам преступника, пусть даже и малолетнего, общество не предъявляет такие суровые требования, как к поискам ребенка.

— Она украла мотоцикл? — поразилась Катя Беляева. — Она что, умеет водить его?

— Странно, что вы не знаете, — сказал следователь насмешливо, — вы же так внимательно изучили ее биографию.

Информация о том, что Марта жива-здорова и занимается разбоем возле Вельска, докатилась до топика, посвященного ее поискам на портале «Страна +7».

Все наперебой цитировали пронзительный пост мамы Михаила, размещенный в фейсбуке, где она умудрилась собрать целый гербарий засушенных банальностей. Что растила сына одна, что, несмотря на всю тяжесть их положения (отец не платил алиментов), умудрялась выкраивать из своей зарплаты деньги на кружки и репетиторов по английскому, благодаря чему Михаил закончил вуз и стал работать, не забывая помогать маме. Что с десяти лет он бредил мотоциклом, который они, конечно же, не могли себе позволить, но благодаря проделанной мамой работе, уже будучи взрослым, Михаил смог осуществить свою мечту. Поскольку мама вымогала у Михаила деньги на обустройство дачи, куда он не ездил последние двадцать лет, она отлично знала, что мотоцикл ему пришлось покупать в кредит, правда, написала не это, а то, что зарабатывал Михаил хорошо, но таких деньжищ, как у отца Марты, у них не было. Не забыта была и Лена (Леночка). Мама справедливо рассудила, что та постесняется публично вопить об изменах Михаила, и дешевой заборной краской нарисовала картину настоящей семьи, в которой Лена и Михаил безмерно уважают маму и во всем ее слушаются, но живут отдельно, потому что мама не хочет мешать.

Ну а катился этот лубок-колобок к вопросу «доколе?», заданному тихим голосом интеллигентной женщины в летах, с характерно поджатыми губами. Доколе эти подонки, наворовавшие народных богатств, воспитавшие своих отпрысков в полной безнаказанности, будут издеваться над нами? Лишать наших сыновей будущего и доброго имени? Глумиться над чувствами бесправных матерей-пенсионерок?

И действительно!

Форум забурлил. Кто-то не поленился и залез на сайт «Полигистора», чтобы принести в клювике скрин ценовой политики этого заведения — шестьсот тысяч рублей за полугодие. Кто-то подкидывал дровишек историями из жизни одной подруги моей подруги, обычно сводившимися к тому, что обдолбанные дети олигархов на своих «хаммерах» и «икс-шестых БМВ» давили направо и налево добропорядочных граждан. Не осталась в стороне и Люба Красилова, резко изменившая свои показания. Прямо под постом, в котором она призывала «скорее найти подружку», Люба сообщила, что ее обворовали и теперь-то она, конечно, понимает, что, кроме Марты, это некому было сделать.

Помимо известного нам сарафана, Люба, как выяснилось, лишилась айпода, беспроводных наушников и двадцати пяти тысяч рублей, которые якобы скопила.

Катя Беляева занервничала. По опыту она знала, что до крика про непрофессиональных журналистов, которые манипулируют общественным мнением, осталось совсем чуть-чуть. А дальше ей придется либо позорно молчать, либо признать, что она должным образом не проверила информацию, либо доказывать, что никто ей ничего не платил.

Поэтому Катя открыла дорожную карту нашей родины и долго изучала трассу М8. Она догадывалась, что возле Мытищ Марта поймала транспорт и добралась аж до Вологды. Катя не сомневалась, что для осуществления такого анабасиса требовался мужчина — возможно, тот самый Михаил Крючков, у которого украли мотоцикл. Его местонахождение ей, слава богу, известно, и отпустят его не скоро, поэтому Катя быстро собрала сумку, позвонила главному редактору информационного портала «Страна +7» и сообщила, что едет в Вологду.

Тот самый Михаил Крючков стоял на проселочной дороге, рядом с зарывшимся в глину R1200RS, и капитан вологодской полиции обращался к нему с каким-то даже участием:

— Это ваш мотоцикл?

— Да, мой.

Капитан присел перед мотоциклом на корточки и, поцокав языком, указал на длинную царапину, прочертившую бак, почти как трасса М8 — дорожную карту нашей родины. Чуть поодаль стояли патрульные и некий Николай Бурцев, ранее судимый, обнаруживший R1200RS во время прогулки со своей лайкой по кличке Сайгон.

Михаил слушал, как патрульный опрашивает Николая.

— Как вы обнаружили мотоцикл?

— Собака обнаружила.

— Каким образом?

— Я лесом шел, он вообще обычно рядом со мной, ну метрах в тридцати-сорока, а тут вдруг вижу — нет его. Я зову, зову… Потом слышу — лает.

Сайгон, сидевший у ног Николая, широко зевнул и лег.

— Услышали лай, а потом что?

— Ну пошел искать его. Выхожу на проселок, сначала даже не понял, что это такое он нашел. Думалось издалека — лось. Потому что черное что-то лежит. А подошел, смотрю — мотоцикл. И ключ в зажигании.

— Что вы сделали с ключом?

— Вытащил. Мало ли. Тут еще связь не ловит. Я как только до магазина дошел, сразу позвонил в милицию…

— В полицию.

— Да, извините. А что случилось-то? Это чей мотоцикл?..

Патрульный, не ответив, направился к капитану и о чем-то с ним пошептался.

Николай Бурцев вынул из кармана брезентовой армейской куртки пачку дешевых сигарет и закурил, словно возводя между собой и миром людей вонючую стену. Глаза его слезились то ли от дыма, то ли от какой-то незаживающей душевной раны, слезы собирались в глубоких морщинах на щеках, поросших седой клочковатой щетиной. Сайгон снова сел, поднял морду и, как нож в ножны, вложил ее в опущенную руку хозяина.

— В общем, Николай Васильевич, — к человеку и собаке вразвалку подошел капитан, — спасибо тебе за сотрудничество. Прочитай показания и, если все верно, распишись.

Николай кивнул, патрульный протянул ему лист бумаги, исписанный округлым почерком человека уравновешенного, но неумного.

— А случилось-то что? — снова спросил Николай.

— Ты свободен, — ответил капитан.

Капитан знал, что Бурцев Николай Васильевич, 1958 года рождения, провел двенадцать лет в колонии общего режима, осужденный по статье 105, часть первая, — предумышленное убийство. Также он знал, кого и почему Николай лишил жизни, и, откровенно говоря, капитан совершенно его не осуждал, ни когда оформлял на зону, ни теперь. Но по опыту, обретенному за пятнадцать лет работы, еще капитан знал, что есть вещи, которые нельзя пережить.

И поэтому он погнал прочь Николая Бурцева, 1958 года рождения, ранее судимого, погнал грубо, несмотря на все сочувствие, которое к нему испытывал.

От Николая не укрылось, что капитан и патрульные хотят побыстрее избавиться от него, но он не желал доставлять им такое удовольствие. Поэтому он долго, до самого фильтра курил свою вонючую сигарету, не спеша затаптывал окурок, а затоптав, потянулся, покряхтел и только потом медленно двинулся прочь.

За ним так же медленно потрусил Сайгон.

Идти им было километров пять, до неказистого домика на отшибе деревни, где Николай куковал три года — после того, как откинулся.

Дом, в котором он жил раньше с женой и дочкой, сожгли.

Пятнадцать лет назад Сашка, дочь Николая, рассказала матери, что к ней пристает сын Зуевых, вернувшийся из армии. Николай слышал их разговор из пристройки, именуемой в здешних местах двором, и, конечно, первой его мыслью было пойти к Зуевым и набить их сыну морду, но в словах жены содержался резон, и Николай подумал, что Сашке, может, и лучше будет поступить, как советует мать.

А она говорила, что ни один мужчина не может приставать к девушке без ее согласия. Сашка на это возмущенно фыркала.

— Он что, тебя за руки хватает? Пройти не дает? — слышал Николай голос жены.

— Ну нет, — отвечала дочь.

— А то, что хрень всякую тебе вслед говорит, так плюнь и разотри. Не будешь внимания обращать, он и отстанет.

Дальше выяснилось, что дочка побаивается сына Зуевых, и несмотря на то что он ни разу ее не трогал, ей кажется, что он может что-то сделать.

— Что? — спросила жена.

Сашка не знала что. Жена (довольно разумно) предположила, что в армии этого козла били смертным боем все, кому было не лень, и теперь ему хочется почувствовать себя мужиком, а поскольку никто, кроме шестнадцатилетней Сашки, его не боится, он на нее и насел.

— Что он тебе сделает? — смеялась жена. — Его мать ко мне давление мерить ходит, бабку я лечила, мы двадцать лет рядом живем, отбесится он за пару месяцев, и пройдет все. — После паузы жена добавила: — Если, конечно, он тебе не нравится… как мужчина.

— Мама! — закричала Сашка, и потом они обе хохотали так громко и так искренне, что затаившемуся во дворе Николаю стало стыдно за свой шпионаж, и он, нарочно топая, вышел на улицу и курил в сумерках, думая, что жена права и хорошо, что он не вмешался.

Сашка была девушкой костлявой и мелкой, ей трудно было дать ее шестнадцать лет, груди у нее почти не было.

«Дразнит он ее, и все», — думал Николай.

Он никогда не простит себе этой мысли. Не простит и того расточительного беспамятства, в котором он провел конец лета: перестилал пол на веранде, изводил жену рассказами об удручающем состоянии мотора «Явы 350», найденной на свалке, и о том, как он собирается вернуть этот мотор к жизни. Гораздо позже, на зоне, он тщетно пытался вернуться в те последние летние дни и найти там счастье, которое, он знал, у него было.

Он ничего не помнил до первого сентября, когда Сашка после первого учебного дня не вернулась домой. Дальше почему-то наступала мучительная, кристальная ясность, будто Николай очнулся от сна.

Он помнил, как вечером пришла из больницы жена и спросила, где дочка? Николай сказал, что она не приходила. Жена посмотрела на часы, было без двадцати шесть, и занялась ужином. В семь она позвонила дочери, телефон той был выключен. Жена занервничала, стала звонить Сашкиной однокласснице, и та сказала, что после уроков они немного погуляли, а потом Сашка пошла на автобусную остановку. Николай забрал у жены трубку и спросил:

— Во сколько это было?

— Ну, наверное, в три, — ответила одноклассница.

Сашки все не было.

Они обзвонили всех ее подружек, поговорили с классной руководительницей.

Жена порывалась искать ее по деревне, но Николай настоял, чтобы она сидела дома. Сам он сел в машину и помчался в Вельск, где дочка училась, зачем он туда ездил, он и теперь не понимал. Когда он возвращался обратно, в 22.13, телефон зазвонил, это была жена. Николай схватил трубку, ему хотелось, чтобы она сказала, что Сашка вернулась, но она сказала, что вызвала ментов.

Они не спали всю ночь.

Сначала у них сидел молодой капитан и задавал им стандартные вопросы. Потом капитан уехал, и они сидели вдвоем, и, кажется, уже тогда Николай все понял, в отличие от жены, которая строила на первый взгляд логичные, но не имеющие отношения к Сашке версии. Она говорила несколько часов без перерыва, убеждала его, что Сашка напилась и побоялась возвращаться домой, что у нее украли новый рюкзак, который жена ей купила, и поэтому она решила остаться ночевать у кого-то, кому они не догадались позвонить. Ближе к рассвету Николай заставил ее принять полтаблетки снотворного и уложил в кровать.

На следующий день допросили водителя автобуса, и он вспомнил Сашку. Сказал, что около пятнадцати тридцати она села в Вельске, на улице Советской, и вышла на шоссе, примерно в шестнадцать пятнадцать. Тут же организовали поиски с собаками, собаки уверенно взяли след и пошли в лес.

Лес прочесывали двое суток, на третьи тело нашли.

По левой стороне Сашкиного лица словно ударили граблями. Шея была сломана, от виска к ключицам тянулись глубокие почерневшие борозды, белая рубашка, в которой она ушла в школу, стала коричневой от засохшей крови, к ткани прилипли листья и хвоя.

— Это медведь, это медведь, — повторял капитан, удерживая Николая, пока Сашку запихивали в черный полиэтиленовый мешок.

Потом ее отвезли в вологодский морг и вскрыли. На теле обнаружились множественные переломы и раны «предположительно от когтей», по мнению паталогоанатома. Левый глаз был вырван из глазницы, левая ушная раковина откушена. Смерть наступила вследствие перелома основания черепа. Капитан приехал к Николаю домой выразить сочувствие.

Сашка погибла в результате несчастного случая — нападения дикого зверя. Дело закрыли.

Жена, никогда не употреблявшая спиртного, начала пить. Николай, который, напротив, иной раз любил принять на грудь, не мог влить в себя ни капли. С того дня, когда он увидел тело дочери в черном мешке, он утратил счастливую способность пить и забывать, что такое жизнь на самом деле. Жену он не осуждал.

После того как ему выдали свидетельство о смерти Сашки, почти все время он проводил в сарае, где разбирал мотор «Явы». Чистил детали, сверялся с заводскими чертежами, курил, не вынимая сигарету изо рта, почти ничего не ел. Внутри него словно взорвалась атомная бомба, и на месте взрыва поднимался черный гриб ярости.

Его дочь не могла пойти в заказник. Он знал это, это не нуждалось в доказательствах, это не подвергалось сомнению, ведь с самого раннего детства он брал ее на охоту, за ягодами, за грибами, он учил ее всему, чему его самого когда-то научил отец. Сашка знала лес, знала звериные тропы, она не могла не услышать медведя, если была не ранена. А если она была ранена, то, значит, спасалась. Значит, убежала в лес от кого-то, кто ее преследовал, кто знал этот лес не хуже ее.

Николай отправился к капитану и рассказал про сына Зуевых. Капитан слушал его с предсказуемым неудовольствием.

— У нее был рюкзак, — сказал Николай, — новый рюкзак. Где он? Почему собаки не нашли его?

Капитан молчал.

— Я думаю, — упорно продолжал Николай, — думаю, что Антон Зуев ее встретил, когда она шла от остановки. Не знаю, может, нарочно подкараулил, может, случайно так вышло. Она от него в заказник побежала. По-другому не могло быть.

— Николай Василич, — сказал капитан, — послушай меня, прошу тебя. Даже если так все было, как ты говоришь, Антон Зуев ее не убивал. Ты это знаешь. Это несчастный случай…

— Нет, — ответил Николай.

— Что я ему пришью, сам подумай! — разозлился капитан. — Ну, может, руки распустил, может, угрожал, но она не была изнасилована!

Николай потребовал протокол вскрытия дочери. Капитан кобенился, утверждая, что не имеет права отдавать протокол родственникам. Николай не отставал, пока капитан не согласился отдать протокол внешнего осмотра.

— Ты все равно ничего там не найдешь.

Несколько дней Николай без остановки читал и перечитывал бумагу. Ему не было страшно, не было больно — наоборот, через казенные формулировки, лишенные даже намека на сочувствие, он словно прикасался к телу Сашки. Размышляя над увечьями, которые она получила, он словно мог быть с ней там, где на самом деле не был. Выводами он поделился с женой.

— Кровоподтеки на запястьях, вот что я нашел. Ей выкручивали руки. Медведь не мог этого делать.

Жена ничего не ответила. Через несколько часов она пришла в сарай, где Николай пытался оживить мотор «Явы», и встала в дверном проеме. Вечерний свет подтачивал контуры ее фигуры, и Николаю казалось, что жена медленно растворяется в холодном осеннем воздухе. Он бросил мотоцикл, подошел к ней, сжал ее в объятиях, перенес на верстак, задрал ее пахнущее кухней платье, и соитие, случившееся между ними, больше походило на искусственное дыхание. Он упрямо впихивал свою жизнь в ее расхотевшее жить тело, и когда в конце она расплакалась, он понял, что спас ее. По крайней мере, в этот раз. Потом они пошли в дом, в постель, и впервые за много дней заснули вместе. Наутро она сказала, что не будет больше работать в больнице, потому что при всей тщете этой деятельности ее единственным топливом является вера, а она эту веру утратила.

— Давай уедем, — сказала жена.

— Куда? — спросил Николай.

— В Беломорск.

Там жила ее старшая сестра, библиотекарша.

— Мне ведь тридцать восемь всего, — добавила жена.

Это ужаснуло Николая. Жизнь, которую он вдохнул в жену, словно кошка, принесенная в пустой дом, обустраивалась, выбирала себе местечко, не задумываясь о прошлом, не желая ни знать его, ни помнить.

Он вдруг понял, что она хочет родить ребенка и что страдание, которое они пережили, будет лишь памятником на Сашкиной могиле и останется здесь. Наверное, она будет плакать в дочкин день рождения, может, первое сентября станет для нее неприятным днем, но новый ребенок (а вдруг будет мальчик?), заботы о нем, игрушки, книжки, новый рюкзак — все это закружит, заворожит, даст смысл, через каких-то полтора-два года она возьмет на руки младенца и будет абсолютно счастлива.

Самое мучительное открытие, которое сделал Николай, глядя в тот день на свою жену, заключалось в том, что она права.

Так нужно было поступить, и так нужно поступать всегда.

Потому что жизнь сильнее смерти, потому что жизнь не прощает тем, кто не принимает ее дары, потому что страх рассеивается перед любовью, и живой ребенок родится, а мертвый — мертв.

— Антон Зуев, — сказал Николай.

— Мне все равно, — ответила жена.

— Как это?

— У меня больше нет дочери, вот и все. Мне не интересно знать, кто виноват. Это ее мне не вернет.

Для Николая, напротив, единственно важным было — знать, кто виноват.

Этот вопрос словно поставил на паузу его жизнь, его будущее, Николай Бурцев застыл перед ним, как перед экраном телевизора, в котором тревожное тиканье отсчитывает последние секунды перед правильным ответом в викторине.

Через неделю после разговора о переезде Николай увидел в щель между досками сарая, что Антон Зуев копает на своем участке, между колодцем и яблоней. Николай чувствовал сладкий сосновый запах, шершавые доски царапали лоб и нос, но он не обращал на это внимания, все его существо было сосредоточено между колодцем и яблоней, на ритмичных движениях сына соседки, на стонах начавшей остывать земли под вонзавшейся в нее лопатой.

Пес Зуевых, Тишка, знал Николая и не залаял, когда ночью тот перелез через забор и в полной темноте, на ощупь, разбрасывал руками землю. Пес стоял, виляя хвостом, рядом с человеком, словно чувствовал, что еще немного, совсем чуть-чуть — и замерзшие пальцы ощутят ткань, а потом человек заберет у земли доказательство того, что и так знает.

Рюкзак. Это был Сашкин рюкзак.

Утром, ничего не сказав жене, Николай поехал к капитану. Тот долго и как-то обреченно смотрел на Николая, на вещдок в комьях грязи, под которыми на светлой ткани все равно различались бурые пятна крови.

Антона Зуева доставили в отдел, где он провел половину дня и ночь, а на следующее утро его выпустили.

Капитан позвонил Николаю и попросил встретиться на вокзале, в бывшей советской пивной, обложенной с пола до потолка кафелем, словно морг. Они стояли за высоким одноногим столом, напоминавшим гриб, и капитан пил водку с пивом, а Николай просто слушал.

— Николай Василич, — говорил капитан, — отступи, я тебя по-человечески прошу. Он пидорас конченый, все равно сядет не в этом году, так в следующем, я таких, как он, вижу… Он мать бьет и деньги у нее на водку ворует, но так не будет всегда. Ты мне поверь, как только он не у матери, а у кого-то другого две тыщи спиздит, я его укатаю на общий режим. Выпей со мной, Николай Василич…

Николай принял от капитана стакан с водкой, но пить не стал, просто держал его в руках.

— Если бы твоя девочка изнасилована была, я бы его взял, — не унимался капитан, — я бы доказал по свидетельским и косвенным, что он это сделал, и он бы пошел у меня по этапу, но я ничего не могу доказать! Николай Василич, ты же был там, ты видел тело! Не мог человек такого сделать…

В тот день Николай дотащил пьяного капитана до отделения, передал его дежурным, а сам поехал домой. Идя по двору под приветственное повизгивание Тишки из-за забора, он услышал телевизор, который смотрела жена, детские голоса хором пели: «Папа может! Папа может! Папа может все что угодно!»

Он пошел не в дом, а в сарай, снял со стены топор, который тщательно наточил на прошлой неделе. Он вышел за ворота, открыл калитку Зуевых, потрепал по ушам бросившегося к его коленям Тишку.

Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

У Зуевых тоже работал телевизор, но Николай не мог разобрать, какая именно программа. Через несколько секунд послышались шаги и Антон открыл дверь, обдав Николая теплым запахом теста.

Николай схватил его за шею и вытянул во двор.

Антон пищал, но хватило одного удара под дых, чтобы он затих и обмяк. Николай увел его в лес, приказал сесть на землю и, держа в правой руке топор, спросил:

— Что ты сделал с ней?

Зуев был напуган. Его маленькие, почти прозрачные глазки в обрамлении белесых ресниц смотрели на Николая подобострастно. В них читалась готовность к сотрудничеству. Он не отпирался. Он правда поджидал Сашку первого сентября возле остановки, он в нее влюблен был. Предложил погулять, она согласилась. Правда согласилась. И они пошли по дороге, вдоль леса, а потом он решил ее поцеловать. Она стала вырываться, он схватил ее за руки, а она ударила его коленом в пах. Она сама убежала в лес. Он, когда в себя пришел, пытался ее искать, он звал ее, кричал, но ее не было. Он только нашел ее рюкзак, в крови.

— Я клянусь, он уже в крови был!

Потом стемнело, и он пошел домой. Рюкзак он решил прикопать по понятной причине. Чтобы на него не подумали. По этой же причине он не пошел к Николаю и не рассказал, что случилось.

В тот момент, когда Николай заносил топор, в нем шевельнулась даже не жалость, а какое-то горькое разочарование, как бывает, когда очень голодный приходишь в гости, а стол — пустой.

Он ждал, что ярость, бурлившая в нем, сжигавшая его изнутри, сможет излиться как семя, оставит его в тот самый миг, когда Антона Зуева оставит жизнь, но этого не случилось. Хрустнул череп, голова Антона дернулась и словно прилипла к правому плечу, а Николая скрутил приступ рвоты, и он упал на колени, извергая из себя желчь. Рядом в предсмертной судороге дрожала нога Антона в резиновом сапоге.

Потом Николай курил рядом с мертвым Зуевым, больше всего ему хотелось покончить с собой.

Но он не был уверен, что сможет убить себя топором, а калечиться смысла не видел.

Он не стал возвращаться домой, с женой не попрощался.

Просто сел на первый утренний автобус и поехал к капитану.

Суд учел явку с повинной, а также окровавленный Сашкин рюкзак. Вместо пятнадцати Николаю Бурцеву впаяли двенадцать. Жена на суд не пришла. Только через год она вдруг приехала к нему на свидание в колонию — высохшая, пожелтевшая, с черными подглазьями.

— Ты болеешь, что ли? — спросил Николай.

— Да, у меня рак, — сказала она.

Повисла пауза.

— Ты лечишься?

Она презрительно дернула плечами.

— Надо лечиться.

— Нет уж, — жена впервые посмотрела ему в глаза, — спасибо.

Через три месяца Николаю пришло извещение о ее смерти. Похороны взяла на себя сестра-библиотекарша.

Она коротко, словно заполняла формуляр, написала, что жена лежит рядом с Сашкой, а дом сожгли.

11

Навестим-ка мы с вами Марту, которую оставили у дотлевающего костра, с компрессами из подорожника. Она как раз проснулась от собственного лающего кашля — видимо, пять ночевок на голой земле не пошли ее организму на пользу.

Сегодня что-то изменилось, и Марта даже понимает что…

Ее тело сдавало.

Она чувствовала озноб, разлепить загноившиеся глаза удалось не сразу; когда она с большим трудом села, под левой лопаткой обнаружился новый очаг тянущей боли. Дышала она коротко и сипло, как набегавшаяся собака. Деревянными пальцами Марта расшнуровала левую кроссовку, сняла носок, из которого высыпался прелый подорожник, и из последних сил сжала пальцами ступню вокруг раны. Что-то хрустнуло, чмокнуло, излился гной. Марта привалилась к дереву и долго сидела, закрыв глаза. Надо встать. Она уговаривала себя шепотом. Она произносила: «встань, пожалуйста», «надо подняться», но не могла сосредоточиться на собственном голосе. Глаза ее были закрыты, голос постепенно затихал, осталось лишь тяжелое дыхание. Так она просидела, может, пять минут, а может, час, пока вдруг лес не сотряс резкий, отчаянный крик. Он-то и вернул Марту в реальность.

Она буквально взлетела. Адреналин стальным прутом вонзился в ее разрушенную плоть, заставляя выживать. Дрожа от ужаса, Марта озиралась по сторонам, но вокруг все было по-прежнему. Ветер теребил верхушки сосен, воздух звенел от комаров.

Марта подняла рюкзак, наполнила бутылку в ручье и пошла, опираясь на палку. Она помнила, что ручей впадает в большую воду, она повторяла это как заклинание. Но заклинание не помогало, пейзаж неумолимо менялся, в кроссовках Марты хлюпала вода, к комарам снова присоединилась мошка, которой было столько, что Марте казалось, будто она смотрит на мир сквозь сетку.

Через несколько часов, несколько раз провалившись в жижу по колено, она наконец осознала, что забрела в болото.

Ох, что это за болото! Оно простирается вокруг на много километров, и нет там ничего, кроме черной низкой воды, что консервирует живые существа, словно масло — рыбу, и ядовитых паров, которыми это проклятое место отравляет воздух. Ни одно уважающее себя животное тут не задерживается, обитать в такой печальной обстановке могут только совсем негодные твари вроде жирных бурых жаб, змей и водяных крыс. На них никто в здравом уме, конечно, не охотится, поэтому вся эта нечисть веками сидит на кочках, уничтожая остатки красоты.

Наша бедная Марта стоит по щиколотку в ледяной, остро воняющей торфом воде, а перед ней стоит выбор: идти вперед или вернуться назад. Несколько минут в ней бьется, как птичка, угодившая между рам, маленькая надежда. Надежда чирикает, что впереди может быть спасение, а позади его точно нет. Марта неотрывно смотрит на кочку примерно в метре впереди себя и думает, что если кочка не провалится сразу, это станет ей знаком. Она поднимает свой посох и трогает кочку. Потом делает шаг. Под ее весом кочка проседает и уходит в мутную жижу, но неглубоко. И Марта делает следующий шаг, потом еще один, а потом она видит впереди, на поседевшем мху, желтые, как кошачьи глаза, ягоды…

Она не поддалась первому порыву — броситься к ягодам. Осторожно, прощупывая путь палкой, Марта двинулась к полянке. Несколько раз посох ушел в воду почти полностью, и Марте стоило большого труда вытянуть его из чавкающей мути. Вскоре она даже приноровилась, почти научилась на глаз определять, куда можно ступить, а куда нет, каких-то полчаса — и вот она уже обрывает с кустиков морошку и горстями запихивает в рот.

Вдруг во мху мелькнуло что-то серое. Марта вгляделась: перо. Она взяла его, поднесла к лицу, рассматривая. Ее израненное кашлем горло сжал спазм, перед глазами все поплыло от нахлынувших слез. Перо было большое, почти с ладонь, но оно напомнило ей другие перышки, перышки-с-пальчик, которые она собирала с поддона клетки. И на какую-то секунду ей вдруг открылась страшная истина этого леса и этого болота. Она вдруг поняла, что все это подстроено, что все эти кочки и перья ведут не к спасению, а туда, куда ей не хочется возвращаться. В коридор ее памяти, где стоит заброшенная клетка два на полтора метра и много чего еще там стоит, лежит и просто валяется, обагренное кровью, пропитанное отчаянием.

Марта зажала уши руками и пронзительно закричала. Она вопила в ярости и колотила пятками по болотной жиже, а потом из нее начали извергаться угрозы, и проклятия, и требования.

— Просто убей меня! — кричала она. — Скотина! Сука! Я не хочу так жить! Зачем все это?!

Она надрывалась, пока ее снова не одолел приступ кашля. На этот раз такой сильный, что ей показалось, будто под ребрами у нее порванный в лохмотья аккордеон. Потом пришли слезы, но Марта оплакивала вовсе не себя. Нет. Так уж устроено доброе сердце, что самую острую, почти непереносимую боль ему причиняет не близость смерти, а страдания другого существа — страдания, в которых это сердце считает себя повинным.

Немного успокоившись и вытерев грязными руками слезы, Марта высморкалась в рукав и оглядела болото. Ряска, покуда хватало глаз, была усыпана серыми перьями и белым пухом. Точно кто-то растерзал над кочками большую птицу.

Она набрала морошку в рюкзак и снова двинулась в путь. От запаха торфа кружилась голова, что-то странное творилось со зрением. Ей чудилось, что сейчас по глазам стеганет ветка, но через секунду оказывалось, что ветка находится на изрядном расстоянии. Еще чудилось, что вода под ее ногами кишит какой-то нечестивой гнусной жизнью, что в тине мелькают пауки и мыши.

Марта стискивала зубы. Если она оступится здесь, это точно будет конец.

Ее мозг обернулся ее врагом.

Он словно желал погубить ее, подсовывал картинки одна страшнее другой, от которых Марту окатывала паника.

Марта не верила своему рассудку, через болото ее вел тот тихий древний простейший инстинкт, что спас ее от медведя у ручья. У него не было воображения и не было страхов, его единственная цель — выжить, и, доверившись инстинкту, Марта вышла на песчаный островок, где, словно подтверждая его надежность, росли две рыжие сосны — большая и поменьше. Она упала на землю, на теплое хвойное пятно, нагретое чудом пробившимся в болото солнцем, перевернулась на спину и лежала, раскинув руки и ноги, как когда-то лежала на полу Яшиной комнаты в квартире на Ленинском проспекте.

С того дня в парке они существенно продвинулись. Помимо полюбившегося «Хорста Весселя» Яша познакомил Марту с классическим «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес», оптимистичной «Дойчен зольдатен», они пробовали слушать «Тотен Хозен», Нину Хаген, но ни те, ни другая не содержали нужной прозрачности по части музыкальной архитектуры. Дошло уже до совсем идиотских русскоязычных коллективов, прославляющих подвиг РОА, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в один вечер Саша не вернулся домой в неурочное время и не застукал их лежащими на полу рядом с колонкой-покемоном, из которой ревела «Эрика».

Он стоял в дверях, пока Яша и Марта, словно застигнутые любовники, стыдливо поднимались, одергивали одежду и собирали фантики от жвачек, которые поленились отнести в помойное ведро.

Яша торопливо выключил музыку и попытался пройти мимо отца, но Саша вдруг схватил его за шею, как гусенка, и швырнул на кровать. Марта, замершая возле окна с горстью фантиков, только в этот момент поняла, что Саша трясется от бешенства.

— Я бумажки выкинуть хотел! — возмущенно крикнул Яша.

Саша закрыл дверь, кивнул Марте, чтобы она села рядом с Яшей на кровать, а сам взял стул, стоявший у письменного стола, и перенес к кровати. Сел, молчал почти минуту, а потом сказал:

— Насрать на твои бумажки. Объясни мне, что ты слушаешь?

— Музыку, — ответил Яша.

— Ты понимаешь, что это за музыка? Если да, то объясни мне.

Яша смотрел на Сашу с брезгливым снисхождением, будто пришел, великолепно подготовленный, на экзамен по античной трагедии, а его попросили пересказать миф о Гиацинте.

— Да, понимаю, — сказал он спокойно, — это военные марши Третьего рейха.

— И по какой причине ты их слушаешь? — поинтересовался Саша.

— Потому что мне нравится.

— Нравится?.. — Саша встал, прошелся туда-сюда по комнате. — Что именно нравится? Можешь рассказать?

— Музыка! Настроение…

— И какое же настроение ты тут обнаруживаешь? Чем прекрасна эта музыка? Ты знаешь немецкий? Понимаешь текст?

— В чем проблема?! — разозлился Яша.

— Я попытаюсь объяснить… — Саша снова уселся на стул. — Проблема в том, что огромная плеяда европейских пидоров, которые в силу абсолютной бездарности до сих пор умудряются дрочить на эсэсовский мундир и татуировку в подмышке, уверяют кретинов вроде тебя, что существует какой-то мифический водораздел между массовой бойней и эстетикой.

Слово «эстетика» Саша произнес, выпучив глаза и вытянув губы, от чего его лицо приобрело настолько кретинское выражение, что Марта и Яша, уже начавшие хихикать от «дрочить» и «пидоров», расхохотались.

— Твой прадедушка был расстрелян в Риге, его труп отвезли в кузове грузовика к яме, и он валялся там, едва присыпанный землей, в компании еще нескольких сотен людей. Как ты считаешь, Яша, в этом был какой-то смысл?..

Улыбка словно прилипла к Яшиным губам, хотя в глазах уже не было веселья.

— Когда мне было примерно столько, сколько тебе, бабушка отвезла меня на то место, — сказал Саша. — Там стояла уродливая советская бандура, а на ней написали что-то типа: «в память о жертвах фашизма». Никто не собирался перечислять лежащих в этой яме людей по именам, понимаешь, Яша? Наверное, они и не могли, я их не осуждаю, спасибо, что хоть так. Но я хочу, чтобы ты ответил мне, что ты об этом думаешь? Особенно когда слушаешь «Хорста Весселя»?

— Ничего… — не слишком уверенно пробормотал Яша.

— Это неправда, — сказал Саша.

— Я не думал… про прадедушку.

— Да и не надо про него думать, — отмахнулся Саша, — чего о нем думать? Прадедушка — это частный случай, статистическая погрешность. Я говорю о смысле. О том смысле, который содержится в этой музыке…

Какое-то время все трое молчали.

— Мне кажется, — вдруг сказала Марта, — что там… нет никакого смысла.

Саша посмотрел на нее в упор. В его выпуклых бараньих глазах мелькнуло нечто похожее на уважение.

— Ты очень умная девочка. — Как бы соглашаясь с собственными словами, он покивал головой и повернулся к Яше: — Я не осуждаю тебя, я просто хотел убедиться, что ты действительно понимаешь, что ты делаешь… И дело не в оскорбленной памяти расстрелянного прадедушки, которого ты никогда не видел… даже я его не видел…

Яша сидел, кусая губы. Он специально отворачивал от Марты голову, чтобы она не видела слез, закипавших у него в глазах.

— Ты заглатываешь крючок, даже не давая себе труда разобраться, что вся эта красота… все эти марширующие сапоги, форма от «Хьюго Босс», вскинутые руки — это самая настоящая пошлятина… Пошлятина такой высокой пробы, что идиоты принимают ее за стиль. Но нет никакого стиля, Яша… Его не было в яме, куда сваливали трупы…

Саша говорил и говорил, он приводил исторические примеры, он сыпал цифрами и документами, зафиксировавшими непревзойденные и совершенно бессмысленные зверства. Он был глубоко, непререкаемо прав, когда не хотел, чтобы его сын, плоть от плоти, слушал «Эрику» и «Хорста Весселя». Другое дело, что такого рода благие проповеди всегда почему-то обходят главное — искренний человеческой интерес к убийству и смерти.

Откуда берется этот интерес? И что с ним делать? Достаточно ли картины рва с телами убитых где-то под Ригой, чтобы люди устыдились и навсегда перестали рукоплескать маршам?

Боюсь, что нет.

А если нет, то проповедь становится собственной противоположностью. Важнее и интересней всего в ней уже не те слова, что прозвучали, а те, что так и не были сказаны, те, что зияют черными дырами, как неугодное прошлое, вырезанное решительной рукой из фотографий.

Почему ты не рассказал этим детям про себя, Саша? Почему не сорвал покров стыда с того убогого хлева, где рождалось твое собственное милосердие? Почему не вспомнил, в каких муках оно явилось и какую цену ты платишь за то, чтобы оно продолжало в тебе жить?

При чем тут прадедушка, Саша, при чем тут эсэсовский мундир, если речь идет о тебе и твоем сыне? И сколько раз ты вспомнишь об этом вечере, думая, что мог тогда предотвратить то, что случится уже совсем скоро, но не предотвратил?

12

Марта с трудом открыла слипшиеся глаза, не в силах понять, спала она или бодрствовала, и если спала, то как долго? Над болотом висел вечный влажный сумрак, солнце редко пробивается сюда, и ориентироваться по нему невозможно.

Где-то рядом треснула ветка, устало булькнула вода, но Марта даже не приподнялась, чтобы посмотреть. У нее совсем не осталось сил.

Страх, терзавший ее с того момента, когда она поняла, что заблудилась в лесу, весь выдохся. На его месте устраивалось, раскладывая свои пожитки, последнее равнодушие.

Внезапно совсем рядом раздался протяжный, плаксивый вздох. Марта с усилием привстала, повернула голову и увидела девочку — на вид лет двенадцати, та сидела прямо на кочке.

Лицо у нее было грязное, темные волосы спутаны и сбились на одну сторону, как будто она только что вылезла с постели, белая блузка с наполовину оторванным рукавом покрыта коричневыми пятнами. На Марту девочка смотрела приветливо.

— Здравствуйте, — сказала Марта.

— Здравствуй, — ответила девочка.

Марту одолевали естественные в подобной ситуации сомнения: это она рехнулась или в лесу действительно живет какая-то девочка?

А может, та заблудилась — как и Марта? Судя по грязной блузке, по ссадинам на руках и ногах, девочка тут уже долго.

— Ты заблудилась? — спросила Марта.

Девочка встала, ловко перепрыгнула с кочки на пятачок под соснами и уселась рядом с Мартой.

— Не-а!

— Тогда что ты тут делаешь?

— Я здесь живу. — Девочка отвечала с достоинством. — Здесь все мое.

— Как это?

Девочка доверительно наклонилась к ней и тихо, словно кто-то мог подслушать, прошептала:

— Я хозяин. — И замолчала.

— Хозяин чего?

— Всего! — Девочка развела в стороны руки с черными ладонями, как бы демонстрируя, что болото со всеми его никчемными обитателями в полной ее власти.

— Тебе повезло, — сказала Марта.

Девочка кивнула.

— Может, ты сумеешь мне помочь? — осторожно спросила Марта. — Может, ты знаешь, как мне выйти отсюда?..

Девочка смотрела на верхушки хилых болотных берез, словно что-то прикидывая в уме.

— Знаешь, что я тут подумала? — сказала она наконец. — Если ты подсадишь меня на дерево, я попробую вскарабкаться повыше и, возможно, оттуда увижу дорогу.

— Ты уверена, что сможешь? — с сомнением спросила Марта.

— Попробовать-то стоит, — ответила девочка.

Идея Марте показалась вполне перспективной. Ей даже сделалось обидно, что в начале своих блужданий, когда у нее еще были силы, она не додумалась до такого очевидного хода.

Посовещавшись, они решили, что самые надежные деревья — две сосны, под которыми они сидят. Девочка встала, разбежалась, насколько позволяла полянка, и, подпрыгнув, ухватилась за нижние ветки большой сосны. Ноги ее болтались в воздухе. Марта ухватила их под коленями и изо всех сил принялась толкать вверх, чтобы девочка сумела зацепиться одной ногой за выступающий сучок. Мало-помалу она принялась карабкаться вверх по стволу, несколько раз под коротенькой юбочкой мелькнули рваные трусы, и Марту это почему-то рассмешило. Добравшись до самой верхушки сосны, девочка крикнула:

— Ничего не вижу!

И с треском, ломая ветки, рухнула вниз, в болото.

Она упала в нескольких метрах от Марты, обдав ту вонючими брызгами. Секунду-другую Марта перетаптывалась на полянке, не зная, что предпринять, а потом, схватив свой посох и переступая с кочки на кочку, подобралась к месту, где над девочкой сомкнулось болото. Она опустила палку в темную, пузырящуюся жижу, борясь с желанием самой туда броситься, и палка быстро уткнулась во что-то большое и мягкое. Через миг жижа раскрылась, точно черный занавес, и показала Марте мертвого глухаря со сломанной шеей. Глухарь всплыл и тут же исчез снова, Марта даже не успела толком испугаться, потому что посох вдруг чуть не вырвался из ее рук.

Она едва устояла. Над водой появилась голова девочки — глаза выпученные, волосы облеплены тиной и зеленой лягушачьей икрой. Обеими руками она вцепилась в палку.

— Не дергайся! — закричала Марта. — Просто держись!

По знакомым уже кочкам она переместилась на твердую почву и медленно потянула посох и вцепившуюся в него девочку к себе. И вскоре, кашляя и отплевываясь, девочка выбралась из болота.

— Не вышло, — сообщила она.

— Ну ты хотя бы попробовала, — сказала Марта.

Обсыхая, они сидели под соснами и болтали, как давние подружки. Марта вспомнила, что у нее есть ягоды, и радушно открыла рюкзак.

— Морошка! — Девочка зачерпнула целую горсть и отправила в рот. — То, что надо. Ты знаешь, что морошка подавляет рост желудочно-кишечных патогенов?

— Правда? — Марта тоже взяла несколько ягод.

Девочка со значением покивала.

— Сколько времени ты пила воду из ручья? Не один ведь день? Теперь ешь побольше морошки. Если у тебя в организме завелись лямблии дуоденалис, то морошка поможет их убить.

— А откуда ты знаешь, что я пила воду из ручья? — удивилась Марта. — Ты что, следила за мной?

— Просто наблюдала, — поправила девочка.

Марта молчала. По ее исхудавшему, грязному лицу было видно, что она о чем-то думает, и это не укрылось от девочки.

— Что такое? — спросила она.

— Все нормально, — ответила Марта, — все хорошо.

— Я же вижу, ты чем-то огорчена, — настаивала девочка.

Марта смотрела на нее несколько секунд, потом решилась:

— Я вижу тебя, потому что скоро умру?

Девочка вздохнула.

— Слушай, Марта, — заговорила она, заглотив еще горсть морошки, — ты умрешь, если хочешь этого. Это же ясно… Ты ведь много раз в своей жизни видела, как люди принимают решение умереть. Разве нет?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что ты сама сюда пришла.

Ее слова звучали крайне обидно, до того обидно, что у Марты перехватило дыхание.

— Я шла не сюда! — возразила она, словно оправдываясь. — Я хотела найти свою мать.

Девочка рассмеялась.

— Ах ты боже мой! Она хотела найти свою мать! Охренеть можно… Для того чтобы найти мать, тебе надо было убегать из школы, Марта? Трахаться с первым встречным мужиком? Писать гадости его жене и друзьям? Воровать мотоцикл? Какое все это имеет отношение к твоей матери?

Марта закрыла лицо грязными, исцарапанными руками и разрыдалась. Ее костлявые плечи тряслись. Девочка терпеливо ждала, пока поток слез иссякнет. Наконец Марта заткнулась и вытерла мокрые глаза.

— Разве это справедливо — жить так, как я жила? — спросила она. — Разве человек не имеет права знать, кто его родил? Почему мой отец врал мне про маму?

— Только он может ответить на этот вопрос, — сказала девочка, — и если уж совсем честно, то почему ты просто не позвонила ему и не сказала все то, что говоришь сейчас мне? Почему вместо этого простого действия ты устроила всю эту хренотень?

— А ты как будто не знаешь! — огрызнулась Марта.

— Не знаю! — ответила девочка с вызовом. — Если ты вообще способна выйти из образа маленькой обиженной гадины, которая считает, что может творить что угодно, потому что с ней якобы несправедливо обошлись, то объясни мне. Не сочти за труд.

Марта чувствовала, как в ней пробуждается, потягивается, шевелится та самая драконья обида, о которой девочка столь бестактно напомнила. Марту охватила злоба, злобе аккомпанировало отчаяние.

Что же это за сраный мир, если все, с кем Марта перекидывается даже парой десятков слов, тут же начинают ее стыдить, обвинять и тыкать носом в ее пусть неблаговидные, но совершенно искренние поступки? Почему все внимание приковано к ней, а другие словно в тени? Почему бы этой девочке не приглядеться, скажем, к Михаилу? Или к отцу Марты? Или к Ире?

— Знаешь что? — спросила Марта вкрадчиво.

— Что? — Девочка подняла на нее глаза.

— Мне жаль, что я тебя спасла из болота. Тебе там было самое место!

С этими словами Марта ловко подхватила с земли свой рюкзак, где оставалось еще достаточно морошки, подняла посох и решительно ступила на ближайшую кочку. Та, как ни странно, не подвела. Раз-раз, два-два, ярость подхлестывала Марту, и вот она уже удалилась от сосновой полянки метров на пятьдесят. Как только ей попалась кочка более-менее устойчивая, она обернулась: девочка сидела под соснами и почесывалась, как пес.

— Так и будешь там сидеть?! — крикнула Марта, стараясь вложить в голос как можно больше насмешки.

— От этой воды все страшно зудит! — пожаловалась девочка.

— Я могу помочь тебе! У меня есть гель-антисептик! Но тебе стоило бы проявить хоть немного уважения к человеку, который тебя спас! — Голос Марты разносился над болотом, тревожа его позорное население.

— Марта, я не проявляла к тебе неуважения, — спокойно ответила девочка, — я всего лишь попросила тебя рассказать свою историю. Поверь мне, — она понизила голос так, что Марта едва ее слышала, — сейчас только это может тебе помочь.

— Почему?

— Марта, — девочка вздохнула, — во всех газетах пишут о твоем исчезновении, тебе удалось привлечь к себе столько внимания, сколько большинству людей и за всю их жизнь не удается. Но людское внимание, Марта, это злая, эгоистическая энергия, которая ищет не правды, а бесконечного развлечения, заполнения воющей пустоты чем-то волнующим, грязным, сомнительным, ведь только это по-настоящему щекочет нервы…

— И что они говорят про меня? — заинтересовалась Марта.

— Сначала они стояли на ушах и убеждали друг друга, что ты — самый настоящий ангел. Представляешь? — Девочка хихикнула. — Ангел, которого сдал в интернат жестокий папаша. Если бы в придорожной канаве просто нашли твое тело, ты бы осталась ангелом навсегда. Но нашли мотоцикл, который ты уронила. Михаил написал на тебя заявление… Ты в курсе, что тебе предъявят обвинение, если ты отсюда выберешься?

Нет, она не в курсе.

— Оказывается, ты воровка, Марта, — девочка ухмылялась, — ты ведь не только мотоцикл сперла, но еще и сарафан. И деньги! У своей соседки Любы Красиловой.

— Какие деньги? — поразилась Марта.

— Люба утверждает, что ты взяла скопленные ею двадцать пять тысяч рублей.

— Чего?! Я ничего у этой суки не брала! И не было у нее никаких денег!

Девочку разговор явно забавлял.

— А сарафан?

— Что сарафан?!

— Сарафан у нее был?

— Мы сто лет назад поменялись, я ей свою юбку отдала! Я не виновата, что она потеряла эту юбку!

— Так ты украла сарафан или нет?

Марта сбавила обороты.

— Украла.

Девочка развела руками:

— Как ты докажешь, что не прихватила вместе с ним двадцать пять тысяч? Как, Марта?

Марта молчала. Девочка снова принялась остервенело чесаться.

— А то, что про тебя пишут в интернете, даже пересказывать стыдно. Но ясно одно, Марта. Они тебя уже почти ненавидят. А в самое ближайшее время они узнают про смерть твоей маленькой сестрички, и тогда…

— Что тогда? — прошептала Марта.

— Тогда, может, и впрямь лучше тут умереть. Тебе не дадут жить.

13

Смартфона у Николая Бурцева не было, компьютера тоже. Но он не пил и потому находился на хорошем счету у продавщицы из ближайшего магазина. Раз в две недели он приходил к ней за сахаром, макаронами и сигаретами, и она рассказывала о поразительных вещах, которые творятся в мире.

То кто-то упадет с небоскреба, неудачно делая селфи, то какие-то пожилые женщины признаются, что их всю жизнь насиловали, а они боялись об этом рассказать, то наша родина вводит куда-то войска, то выводит. Николай обычно относился к рассказам продавщицы с легким недоверием, но слушал с удовольствием.

Вот и сегодня они вышли покурить на солнышко, и он рассчитывал на очередную порцию невероятных сведений, но продавщица была не в настроении говорить.

Ей хотелось расспросить самого Николая.

— Ты, что ль, мотоцикл нашел?

Продавщицу интересовало, видел ли Николай мужчину, хозяина мотоцикла, и каков он собой? И как Николай думает, была у того мужчины запретная страсть к девчонке?

— К какой девчонке?

Поразившись в который раз полному отсутствию у Николая интереса к жизни, продавщица сообщила, что вся страна стоит на ушах! Из интерната в Мытищах сбежала девчонка, звать Марта, дочка известного бандита и извращенца, он ее специально засунул в интернат, чтобы она не мешала ему развратничать.

— А она, видно, в интернате каким-то макаром познакомилась с тем мужиком, которого мотоцикл-то был, — частила продавщица, — может, по интернету, сейчас все по интернету знакомятся. И подговорила ее украсть!

— Украсть?

— Ну, она из окна ночью вылезла, а он на мотоцикле-то подъехал, она к нему прыг, и уехали они!

— Куда уехали? — все никак не врубался Николай.

— Коль, я те че говорю-то?! Сюда они уехали!

— Зачем?

— Да, может, хотели вдвоем жить, вот как ты, в дикой деревне, и хрен бы их кто нашел! Или это он хотел, а она — нет!

— А она что хотела?

Продавщица доверительно понизила голос:

— Коль, ты подумай сам. Ей пятнадцать лет, она вообще красотка! Такая, знаешь, сексуальная, глазищи огромные, грудь, ноги! Нахрена ей этот козел с мотоциклом? Она просто сбежать хотела, понимаешь? Использовала его!

— Как?

— Ну как, Коль? Он ее досюда-то довез, а потом она мотоцикл у него украла. И уехала на нем. Может, с кем еще договорилась, может, ждал ее кто?..

Во всей этой истории продавщицу интересовала исключительно интимная подоплека событий: кто с кем спал, кто кого обманул и насколько все это сочетается с общественными представлениями о добре и зле? Вполне сочетается, с ее точки зрения. Ведь если есть искренние чувства, то все остальное вроде как и неважно уже.

Продавщица надеялась на продолжение истории, ей хотелось, чтобы мужик с мотоциклом выступил по телевизору, чтобы он рассеял ее сомнения, чтобы подтвердил или, напротив, опроверг выстроенные ею версии, чтобы утолил печаль, которая одолевает ее, наблюдающую за буйством чужой жизни от страха жить своей собственной.

Николаю, напротив, не было никакого дела до того, кто кого любил, обманул и обокрал. Стоя рядом с продавщицей, ощущая тяжесть пакета с «рожками», он вдруг понял, что девчонка сейчас в заказнике, что некуда ей было деться с того места, где он нашел мотоцикл.

И что никто не ищет ее.

Николай поспешно распрощался с продавщицей и направился домой.

Дома Сайгон вертелся под ногами, возбужденно подбрехивал, словно догадался, что задумал хозяин, хотя сам хозяин понятия не имел, что задумал. Николай достал банки с тушенкой, смазал ружье, наточил нож, отдраил жестяной котелок, перекосившийся от времени, как долго лежавшая в шкафу шляпа. А когда все это добро было отправлено в зеленый армейский рюкзак, Сайгон вдруг лег и протяжно завыл. Николаю ничего не оставалось, как привести лайку в чувство хорошим пинком.

После чего человек и собака вышли из дома и двинулись в лесной заказник.

Николай Бурцев наконец понял зачем: он хочет найти живую девочку, пусть и чужую.

Тем временем выпустили Михаила.

Кучка журналистов караулила его возле отделения полиции, прибыли даже несколько камер с федеральных каналов. Но никто к нему не бросился, не засыпал вопросами, Михаил даже не знал, снимали ли они его. Капитан вызвал ему такси, Михаил доехал до гостиницы, принял душ, а потом полтора часа читал социальные сети, но не прочел и десятой доли того, что там про него написали.

Он не добрался даже до папки «Личные сообщения» в собственном аккаунте, на котором за всю жизнь выложил лишь две фотографии — себя с Леной и себя с мотоциклом.

В «Личные сообщения» ежеминутно сыпались приветы от незнакомых людей, стремившихся выразить Михаилу поддержку, от давних знакомых, которые, оказывается, все эти годы не забывали о нем, некая Кариша Шу (в ней он опознал свою одноклассницу Карину Шуманову, с которой неудачно попытался переспать на выпускном) отправила ему эмодзи в виде букета роз, который ритмично дергался, чтобы рассыпаться в итоге ворохом сердечек.

Михаила даже приглашали выступить на шоу Александра Гордона.

Он попытался заснуть, но не смог.

Проворочавшись минут сорок, Михаил оделся и спустился в гостиничный бар, где заказал себе котлету пожарскую с пюре и салат столичный. Пока ему несли виски, он обнаружил в телефоне шестьдесят девять не отвеченных вызовов от мамы и тридцать два от Лены. Михаил глотнул виски, и с первого же глотка стало очевидно, что удовольствия ни этот виски, ни этот обед не принесут, но чем еще заняться, он просто не представлял.

После первых мучительных пятидесяти грамм Михаил позвонил Лене.

— Миша! — крикнула она. — Где ты?!

— Я в гостинице. В Вологде, — ответил он.

У Лены на заднем плане что-то стучало и шумело, как будто она говорила, сидя на стиральной машине.

— Как ты?

— Нормально.

— А что… что все-таки случилось? — спросила она.

Михаил несколько секунд молчал, потом сделал солидный глоток, и от Лены это не укрылось.

— Ты пьешь, что ли?

Он оставил этот вопрос без ответа и принялся обстоятельно отвечать на предыдущий.

— Я познакомился с девушкой на трассе, — сказал Михаил, — она просила отвезти ее в Архангельск. И я взял ее. Она, в общем… понравилась мне. Что-то в ней такое было… стремное, но… притягательное.

— Ты спал с ней?

— Да, разумеется. А что еще я мог с ней делать? — Он усмехнулся.

Лена молчала.

— Потом мы поругались… Я… наверное, я был не совсем прав в этой ссоре… — продолжал Михаил. — А она… тоже психанула, взяла мой мотоцикл, уехала на нем, потом, видимо, бросила… И… — он снова издал неуместный смешок, — продолжила, так сказать, свой жизненный путь. Вот что со мной случилось, Лена.

— Тебе не стыдно? — тихо спросила она.

— Нет, — ответил Михаил. — А почему мне должно быть стыдно?

— Может, потому что ты разговариваешь со своей девушкой, нет? — попыталась Лена сыронизировать.

— Я не хочу, чтобы ты была моей девушкой, Лена. Я же все тебе написал.

— Ты глупости не говори, — сказала она после недолгой паузы, — проспись, а потом созвонимся.

Лена отключилась. Перед Михаилом поставили тарелку с котлетой, и, пользуясь случаем, он попросил еще виски.

В этот самый момент в бар вошла Катя Беляева. Сначала она настороженно оглядывалась, а потом, словно убедившись в наихудших своих подозрениях, приблизилась к столику Михаила:

— Простите, вы Михаил Крючков?

Тот кивнул. Катя вытащила из сумки удостоверение и показала.

— Можно присесть?

— Присядьте.

— Я приехала из Москвы, чтобы взять у вас интервью. В связи со всей этой историей…

— Выпьете? — перебил ее Михаил.

Катя несколько секунд смотрела на котлету, потом ответила:

— Да. Давайте.

— Виски пойдет? «Чивас». Это самое лучшее, что у них есть.

— «Чивас» отлично.

— Котлета — полное говно, — доверительно сообщил Михаил.

— Я перекусила на заправке, — успокоила его Катя. — Пару часов назад. Знаете, тоже такое говно было, что не скоро рассосется.

Михаил улыбнулся. Катя отошла к стойке, вернулась со стаканом, Михаил налил ей виски, они чокнулись и выпили.

— Вы здесь остановились? — спросил Михаил.

Катя кивнула:

— Кажется, это единственная гостиница… более-менее приличная…

Костерок светской болтовни все никак не разгорался. Катя, украдкой разглядывая Михаила, нашла его интересным. В обезьяннике он оброс, ощетинился, ссадины зажили ровно настолько, чтобы вызывать любопытство, а не отвращение.

Чем больше Катя его изучала, тем сильнее занимал ее вопрос, какое впечатление она сама произвела на Михаила? Но поскольку спросить напрямую ей казалось неприличным, она налегла на алкоголь, как поступала всегда в ситуациях, когда жизнь требовала от нее сделать хоть какой-нибудь выбор. Словно лошадь из цирка, отправленная в пенсионные годы катать детишек, словно собака, привыкшая ходить на поводке, Катя боялась жизни без хозяина, поэтому ей легче было напиться до розовых слонов, чем признаться, что она хочет внимания мужчины, которого видит впервые, хочет секса с ним, хочет, чтобы вокруг ее шеи, талии, бедер сомкнулись его поросшие черной шерстью руки, а то и ноги, если вы еще не покраснели от того, что я говорю.

«Чивас Ригал» не лучший господин, вы уж мне поверьте, но если речь идет о том, чтобы перебросить ответственность, то с ним можно договориться. Разумеется, не безвозмездно. Он попросит за услугу много стыда и щепотку головной боли на сдачу, но зато вы будете знать, кого винить. Зато это не вы будете говорить незнакомому мужику про свое одиночество, это не вы будете плясать стриптиз в его гостиничном номере, наутро вам будет достаточно решения бросить пить, а вовсе не разбираться со своей головой.

Катя уже приняла грамм сто и хотела продолжения. Она предложила Михаилу угостить его, то есть выразила готовность напоить за свои деньги. Он был не против, да и с чего ему быть против?

Тайна, которую Катя Беляева безуспешно пыталась разгадать, заключается в том, что любой мужик, если он более-менее свободен, никогда не откажется трахнуть симпатичную женщину. В отличие от Кати, которая уже махала руками, привлекая внимание официантов, Михаил вполне понимал, куда все движется. Он смотрел на Катины руки с узкими кистями и тонкими запястьями, на ее длинные ноги с красивыми ступнями (она как раз скинула кроссовки под столом), на ее небольшую грудь, темные волосы, полные губы, и все это ему вполне подходило.

— Так что же случилось, Миша? Можно на «ты»? — спросила Катя, навалившись на стол и включив диктофон в телефоне.

— Да ничего особенного, — ответил Михаил с улыбкой, — помог девушке в беде. Подвез ее.

— А откуда ты узнал, что девушка в беде?

— Она сама сказала.

И он повторил историю, которую чуть ранее выдал Лене.

И услышал тот же вопрос:

— Ты спал с ней?

— Нет, — ответил Михаил, глядя Кате в глаза.

И Катины глаза сообщили о глубочайшем уважении к такой выдержке.

Михаил предложил покурить.

Катя не возражала.

Они вышли на веранду гостиничного ресторана, их даже снабдили пепельницей, не забыв подчеркнуть, что это против правил.

На веранде, в горьком сигаретном дыму они договорились прекратить бессмысленное расточительство и действительно прекратили. Катя попросила счет и расплатилась карточкой, Михаил, конечно, настойчиво предлагал ей две тысячи, но она была слишком великодушна, чтобы принять их.

Уходя, они поинтересовались у официанта, где тут ближайший супермаркет, и им подробно объяснили. В супермаркете Михаил купил бутылку дешевого бурбона, и вот они уже в его номере, на разобранной, манящей кровати, и он касается Катиного запястья, и она не отнимает руку.

А потом он целовал ее пахнущие виски и сигаретами губы, раздевал ее, стараясь проделать это поэстетичней. Катя считала, что она еще вполне ничего, но на самом деле была в хлам, и как бы ей ни хотелось произвести на Михаила впечатление раскованной женщины, ее хватило только на то, чтобы вцепиться мертвой хваткой в ремень на его кожаных штанах.

С ремнем она кое-как справилась, кожаные штаны сползли на пол, и наступило долгожданное счастье — впервые за долгое время в Кате оказался мужской член.

Не всем так везет, это уж точно!

Ради такого, безусловно, стоило ехать на машине из Москвы в Вологду и выпить полбутылки сорокаградусной бурды.

Проснулась Катя в своем номере. Голова у нее раскалывалась.

Воды под рукой не обнаружилось.

Бедная Катя села в кровати и вспомнила, как лихо, бескомпромиссно и, главное, совершенно безвозмездно обслужила незнакомого мужика.

Не всякая профессионалка с трассы М8 справилась бы с этим делом так здорово.

Постанывая и держась за голову, Катя проковыляла в душ, где вместе с горячей водой на нее обрушились вопросы — вопросы, которые невозможно не задать самой себе, вопросы, не ответив на которые жить дальше довольно рискованно.

Катя яростно намыливала спутанные, провонявшие табаком волосы гостиничным шампунем, и сильнее всего ей хотелось сбежать, просто сесть в машину и уехать обратно.

Как мы помним, сомнительную историю с Кириллом она объяснила своим читателям последствиями травмы, которую нанесла ей семья, не рассказавшая про то, что во взрослой жизни иногда встречаются алкаши. Ну а теперь, когда на сцене ее жизни появился Михаил, она уже и сама не дура выпить, поэтому снова все свалить на семью не выйдет.

Катя решительно выбралась из душа, натянула чистые лосины, маечку и отправилась к гостиничной стойке, чтобы узнать, в каком номере живет Михаил.

Ей с некоторой иронией сообщили эту информацию, и вот она уже стучит в его дверь.

— О, Катя! Отдохнула немного?..

Катя второй раз за сутки вошла в его номер, второй раз села на незастеленную кровать, и, может, было бы разумнее второй раз схватиться за ремень на кожаных штанах Михаила, чтобы получить хоть какую-то компенсацию, а не один только бессмысленный позор, но нет.

— Я хочу извиниться за свое поведение!

Он, естественно, начал уверять, что все нормально. Зачем ему, в самом деле, пилить сук, на котором он сидит?

— Я просто омерзительно напилась, — не унималась Катя, — и… вела себя как свинья!

В чем смысл этих признаний, совершенно непонятно.

Катя уже напилась и уже дала Михаилу. Неужели ей и впрямь кажется, что в русском языке существует хотя бы одно слово, которое может изменить случившееся или отношение Михаила к случившемуся?

— Вообще-то я не сплю с мужчинами через час после знакомства, — сказала Катя.

Никто и не сомневается.

Катя завела про чувства, про внушенный ей страх перед чувствами, про трудности с осознанием своих чувств, и, поскольку это была скука смертная, Михаил вскоре перебил ее:

— Ты в лифчике?

— Что? — потрясенно уставилась на него Катя.

Возникшей паузы ему хватило, чтобы опрокинуть ее на кровать и засунуть обе руки ей под майку. Катя не сопротивлялась, ошарашенная таким поворотом. Чего угодно можно ожидать, в лосинах и майке отправляясь с визитом в номер к мужику, с которым ты уже переспала, но только не такого! И поскольку сопротивления Михаил не встретил, он второй раз за сутки трахнул нашу Катю.

После чего она окончательно растерялась. Не смогла уйти из номера Михаила, не смогла отказаться от остатков бурбона, единственное, что ей оказалось под силу в тот невероятный день, — это снова и снова раздвигать ноги.

Какое счастье, что Лена об этом ничего не знала, потому что если вы думаете, что после страшных слов, сказанных Михаилом в телефонную трубку, Лена вычеркнула его из своего списка контактов, то заблуждаетесь.

Лена сидела на своей кухоньке и науськивала вялых сонных псов собственного достоинства. Почему-то именно сейчас, после признания Михаила, она ощутила себя брошенной и оскорбленной, а когда он исчез вместе с мотоциклом, оставив недвусмысленную записку, Лена и мысли не допускала, что между ними что-то не так.

И вот она растравляла свою обиду, перетряхивала шкафы в коридоре своей памяти, извлекала на свет никчемные подарки, которые ему преподносила, — слова любви, которые произносила, деньги, которые одалживала.

Лена на коленях стояла перед плешивой сворой, убеждая, что ее любовь к Михаилу достойна какой-никакой компенсации. Но ей в лицо зевали и попукивали, это хвостатое войско подрастеряло задор за годы ее жизни с Михаилом, никогда Лену не любившим.

Из унизительного ступора Лену вырвал звонок мамы Михаила.

Маму, в отличие от Лены, никакая рефлексия не отвлекала от спасения сына, и она со свойственной ей энергичностью проделала работу, результатами которой спешила поделиться. Мама напрягла огромное количество народу из дальнего и ближнего круга, и трубный глас о помощи наконец вывел ее на какого-то мальчика-первокурсника, внука подруги близкой подруги ее подруги, который очень хорошо соображал в компьютерах.

Гениальный мальчик просидел у компьютера несколько суток и откопал такое, что Лена не поверит, когда услышит.

— Что он откопал? — спросила Лена.

В этом-то и заключалась небольшая загвоздка.

Мальчик, как мама уже говорила, учится на первом курсе, к сожалению, не на бюджете. Родители едва сводят концы с концами, денег в семье нет, поэтому совершенно разумно и справедливо, что мальчик хочет продать информацию. Всего-то за двадцать тысяч рублей. Мама — пенсионерка, у нее таких денег нет, но у Лены ведь наверняка есть, правда?..

Лене было жалко двадцать тысяч, к тому же бесполезные псы вдруг заскулили, намекая, что мама — старая маразматичка и не стоит доверять ее изысканиям. Но и мама не ослабляла хватки.

— Леночка! — звенел ее голос в трубке. — Ну что такое двадцать тысяч в наше время? И ты пойми! Если бы это были мои знакомые, ни о каких деньгах речи бы не шло, но это подруга близкой подруги моей подруги! У нас шапочное знакомство! Все-таки мальчик сделал доброе дело…

А как ты думала, Лена? Добрые дела должны вознаграждаться. Такое оно, добро, — с тяжелыми, каждый по десять штук, кулаками. И Лена сдалась — перевела мальчику на киви-кошелек двадцатку, а взамен в ее электронный ящик упала стыренная из архива Морозовской ДГКБ карта Софьи Олеговны N., 2012 года рождения.

Жизненный путь Софьи Олеговны оказался недлинным: в 2013 году она скончалась в реанимации упомянутой ДГКБ, куда была доставлена с набором диагнозов, постичь смысл которых Лена не смогла.

Мама, которой она все это зачитала по телефону, — тоже.

Во врачебном заключении, написанном крайне скверным почерком, говорилось о коагуляции кровоточащих пиальных сосудов, об области проекции средней оболочечной артерии и ее ветвей, а также там содержалась рекомендация проводить краниотомию путем расширения диагностического фрезевого отверстия.

Тут уж пришлось Лене поднимать знакомства.

Она позвонила маникюрше Карине, которая за полировкой ногтей и срезанием кутикулы частенько вдавалась в подробности жизни своего отца, угробившего жизнь на то, чтобы сначала выучиться на хирурга, а потом работать по профессии в краснодарской больнице. Основная претензия Карины к отцу заключалась в том, что и ее он заставил поступить в мединститут, который она быстро бросила — уехала в Москву, обучилась на курсах и стала зашибать невиданные для краснодарских хирургов деньжищи, разъезжая по клиенткам с рюкзаком, в котором звенели гели-лаки и тренькали щипцы.

Карина вызвалась переслать хирургическое заключение и через каких-то сорок минут отправила Лене в вотсап аудиофайл.

— Ребенок получил травму черепа остроконечным агентом — возможно, отверткой, — реанимационные действия… суть которых вы вряд ли поймете, не привели к успеху, и ребенок скончался. Вот и все… — произнес глубокий мужской голос, в котором явственно различались нотки иронии.

Лена все еще не могла взять в толк, что такого невероятного в украденном из архива Морозовской ДГКБ медицинском заключении и как травма черепа маленькой Софьи Олеговны может спасти Михаила?

Мама от ее вопросов лишь отмахнулась. Заплатила двадцать тысяч — и хорошо, а проводить ликбез для каждой идиотки у мамы ни сил, ни нервов нет.

14

К вечеру Николай Бурцев и Сайгон вышли к ручью и двинулись вдоль него. Тревоги Сайгона как будто рассеялись, и он трусил по берегу, влекомый невидимой людям дорожкой запахов. Николаю идти было тяжелее. Он старался не упускать из виду пса, потому что, с одной стороны, полностью ему доверял, а с другой — выглядывая Сайгона, он мог не смотреть по сторонам, не видеть леса. Плоские валуны в беретах мха казались ему выпавшими из рюкзака Сашкиными тетрадками в клетку, галька на дне ручья белела клочками ее школьной блузки. Николай сознавал, что прошло пятнадцать лет, что природа поглотила и переварила все, что было связано с Сашкой, да и ее саму, но его не покидало чувство, что дочь до сих пор здесь. Что она зовет его.

Внезапно впереди, метрах в тридцати по течению ручья, призывно залаял Сайгон. Николай поспешил к нему, и лайка с гордостью показала хозяину свою находку. Носки. Скрученные, влажные носки с черной галочкой на резинке. Совсем коротенькие, такие носят модные девушки, чтобы мир любовался их тонкими изящными щиколотками.

— Молодец, мальчик! Хороший пес! — похвалил Николай Сайгона, и тот прыгал вокруг него, радуясь, что сумел угодить.

Уже почти стемнело, и Николай занялся обустройством ночлега.

Нужно было собрать хворост для костра, приготовить нехитрый ужин для себя и собаки.

— Охраняй, — приказал Николай, положив на землю рюкзак и ружье.

Он углубился в лес в поисках сухих веток, а когда вернулся, Сайгон встретил его, восторженно виляя хвостом. Николай сходил за второй партией дров, но когда вернулся с третьей — собака исчезла.

Николай свистнул, позвал пса по имени, Сайгон не возвращался. Разозлившись, Николай решил не кормить его, разжег костер, набрал воды в ручье и поставил варить кашу.

В заказнике стемнело окончательно, крупа сварилась. Николай открыл банку тушенки и для очистки совести еще раз крикнул:

— Сайгон! Ко мне!

Он поужинал, вымыл котелок, снова позвал собаку, и пес снова не вернулся. Липкая, мучительная тревога охватила Николая Бурцева, ему хотелось броситься на поиски Сайгона, но он уговаривал себя, что пес пошел по следу зверя или спугнул птицу. И вообще сам виноват, что остался голодным.

Николай устроился на ночлег, но заснуть не удавалось, он вслушивался в звуки ночного леса, надеясь, что Сайгон вернется.

И действительно вдруг послышался треск веток, ворчание и слабое повизгивание. Николай сел, темно было так, что он не видел даже собственных рук.

— Сайгон! Мальчик, иди ко мне, — позвал Николай, простирая в темноту невидимые руки.

Лес словно стоял в нескольких метрах от Николая и ждал. Огромные сосны, дубы и болотные березы, серебряные мхи, грибы с маслянистыми шляпками, черничные кустики и заячья капустка — все они будто сошли со своих мест, чтобы окружить в темноте Николая.

Чего они ждут? О чем так неразборчиво шепчут? И почему с каждой секундой их шелест все больше похож на ропот? В чем они обвиняют Николая Бурцева? За что осуждают?

Николаю хотелось сказать им, что они ошиблись, что он ни в чем не виноват, даже, скорее, наоборот, он — жертва. Что он потерял двух человек, которых любил, что у него отняли дочь. Разве так он хотел жить? Разве мечтал он о том, чтобы пятнадцать лет подряд, каждый день, видеть дергающуюся в предсмертной конвульсии ногу Антона Зуева, ощущать во рту рвотную желчь? Снова и снова смотреть в остановившиеся слепые глаза жены и слышать ее голос: «Нет, спасибо»?

Или это и есть правильный ответ, подумал Николай в ужасе. Лес сдавливал его, царапал корой, сек по лицу острыми осоками, ранил шипами. Николай закричал, ему почудилось, что вот-вот древесные корни обовьют его ноги, уволокут под землю, но внезапно все затихло, и он услышал шаги.

Шаги приближались, и на какую-то секунду Николай поверил, что это Сайгон, но это, конечно, был не он. Слишком тяжелы эти шаги для его лайки, и веяло от них не дружеской преданностью, а холодным ужасом.

Точный и внезапный удар снес набок его череп, словно влепляя его в правое плечо. Шепот перешел в визг, а визг оборвался аплодисментами. И деревья разошлись, как расходятся зрители после представления, расползлись в стороны кустарники и мхи, и еще какое-то время над ручьем разносился смешок:

Нет, спасибо! Нет, спасибо! Нет, спасибо.

15

Следующим утром Катя проснулась в недоумении, она не сразу вспомнила, кто этот волосатый мужик рядом с ней. Легкое чувство брезгливости, паника, и вот уже шагают, шагают, стуча энкавэдэшными сапогами, страшные мысли об упущенной контрацепции.

Михаил спал, распространяя запах перегара. Катя тихо встала и укрылась в душе. Она стояла под обжигающими струями воды, словно силясь смыть с себя случившееся, хотя отлично знала, что такое водой не смывается.

Куда бежать теперь, Катя? На каком чердаке спрятаться? Как все это объяснить? Есть ли у тебя еще жирок лицемерия и ханжества, чтобы назвать твой пьяный трах с Михаилом началом отношений? Или, может, даже молнией, которая вас пронзила? Уверяю тебя, если захочешь, если настоишь, он с тобой согласится, ему не впервой. Он уже был должен маме, потом его выбрала Лена, а ты, просто поверь, гораздо лучше Лены — и в социальном плане, и по внешним данным.

Если сделать над собой совсем небольшое усилие, спрятать естественное отвращение, еще можно сказать, что у всех так начинается большая любовь. Ты как, готова?..

Слезы ползут по Катиным опухшим щекам, она мотает головой, словно маленькая девочка, которую заставляют есть кашу.

Мысль о том, что Михаил мог проснуться и теперь хочет в туалет, отрезвляет ее, словно пощечина.

Какой кошмар, она ведь уже семь минут занимает санузел!

Катя быстренько выключает воду.

Она вылезает из ванны, хватает полотенце и начинает торопливо вытираться, как вдруг ловит в помутневшем от пара зеркале свое мелькнувшее отражение.

Катя замирает с мокрым, скомканным полотенцем в руках, она словно во сне, возле мутного пруда, где таится что-то странное и пугающее, и нужно преодолеть страх, подойти и заглянуть в вязкую стоячую воду.

Что-то там, за дыханием горячего пара, хочет проявиться, хочет быть увиденным, обрести резкость.

Не в глазах Кирилла, не в глазах Михаила, а в твоих глазах, Катя.

Сколько месяцев, лет, десятилетий ты смотрела на себя урывками, видела себя фрагментами, каждый из которых удостаивался внимания благодаря вопиющему несовершенству: черный волос, проросший возле соска, обломанный ноготь, заусенец, мозоль, прыщ. И ты вырывала пинцетом волос, ты выдавливала прыщ, залепляла пластырем мозоль, пилила ногти, находясь с собственным телом в своего рода состязании, отрицая и испепеляя лазерами, пилингами, производными ботулотоксина проявления его жизни, казавшиеся тебе дефектами.

Дымка медленно рассеивается, и зеркало сухо и беспристрастно демонстрирует белые пунктиры растяжек на животе и бедрах, речную карту вен, уже заметную под кожей, и груди, которым суждено опускаться все ниже и ниже. Катя вдруг понимает, что она не девочка, что смерть и старость существуют и они наглядны, но впервые в жизни это понимание не причиняет ей боли.

С чем-то похожим на восхищение Катя смотрит на свое тело, застигнутое на пике зрелости, и тело это прекрасно, несмотря на все, что ждет его в будущем.

Тридцать шесть лет это тело существовало как бы втайне, оно вроде бы было, но все свидетельства его жизни тщательно уничтожались. В плену сумасшедшего сознания оно испытывало издевательства: его не кормили, когда оно просило еды, его подкладывали под уродов, в него вливали алкоголь, резали, били, натирали чистой химией в надежде, что оно помолодеет, чего только с ним не происходило, а оно, гляньте-ка, все еще живо и вполне себе привлекательно!

Ох, как много оно могло бы рассказать про свои страдания, получив право голоса. Да хоть тому же Михаилу, который мучается за дверью ванной с переполненным мочевым пузырем.

Но у тела нет такой цели.

Оно не хочет анализировать, оно стремится жить.

И Катя внезапно понимает, что ей не нужно ничего объяснять, не нужно ничего говорить; она просто выходит из ванной, голая, и, не стесняясь того, что на животе при наклонах появляются складки, наклоняется, чтобы поднять с пола лосины и маечку.

Она одевается и уходит, молча, как будто не видит и не слышит лопающегося от мочи Михаила, который спрашивает:

— Что-то случилось? Ты что, обиделась на что-то? Что я сделал?..

Чпок — закрылась дверь.

Да ничего ты не сделал, Михаил.

Кроме того, о чем тебя попросили.

Расслабься, путь свободен. Иди в ванную и пописай наконец.

А Катя Беляева отправилась в свой номер, где валялся под кроватью ее телефон, уведомлявший о тысяче четырехстах непрочитанных комментариев в топике «Ищем Марту»…

Катя зашла на форум, и мозаика жизни Марты теперь предстала перед ней целиком: на месте неизвестных фрагментов появились проверенные факты, и, надо заметить, откопала эти факты не Катя.

Выяснилось, что больной ребенок, о котором напела Люба Красилова, родился в 2015 году, когда Марта уже год как куковала в интернате. А до этого родился ребенок здоровый, но он погиб в возрасте десяти месяцев и двенадцати дней от удара остроконечным предметом в область темени, и через неделю после его смерти Марта (вот так совпадение!) перебралась в «Полигистор».

Получается, потрясенно констатировал форум, нас призывали искать… дьявола!

Дьявола во плоти семнадцатилетней девушки!

Сначала этот дьявол убил младенца (это предположение доказывала пара сотен компетентных мнений о детской ревности), потом его от греха подальше засунули в интернат «Полигистор», и вот он вырвался оттуда и принялся разъезжать по трассам нашей родины, грабить и вводить в искушение целые федеральные форумы!

Да простит меня бог, но единственное, что я могу пожелать этой сучке, — сдохнуть, — резюмирует некто под ником @бананова.

Если за то, что отверткой долбанула нелюбимую сестричку, ее всего лишь в интернат отправили, то украсть мотоцикл для нее вообще в порядке вещей! — подливает масла в огонь @сладуля.

И в таком духе еще тысяча четыреста раз.

Катя собрала раскиданные вещи, расплатилась с гостиничным администратором и села в машину.

Журналистское расследование завершилось.

Пусть довольно бесславным образом, но во всяком случае у нее хватило духу признаться себе в этом.

Нет и не было никакого лучика света, не было никаких неудобных девочек, а были только Катины иллюзии.

Возможно, Катя переносила на незнакомых, но на вид милых девочек тот стыд, что испытывала за свою собственную жизнь, тот стыд, что заставлял ее спать с Кириллом, а потом обвинять его в насилии? Возможно, оправдывая Марту, которую она знала лишь со слов Любы Красиловой, Светки и следователя из Мытищ, Катя пыталась предъявить миру ту растоптанную, зашуганную девочку, которая на самом деле была не Мартой, а самой Катей?..

Или ей казалось, что, оправдав Марту, она оправдает и то, что сотворила с собой?

Катя мчалась по трассе М8 в направлении Москвы. Она строила планы — как приедет домой, закажет в доставке рисовую лапшу и димсамы и под это дело снесет на хрен форум «Ищем Марту».

И больше никогда, никогда в жизни из-под ее занесенных над клавиатурой пальцев не выскочит ни слова про современное положение женщины. Буквально пару недель назад ей предлагали писать в инстаграм для салона красоты: маски, татуаж бровей, гликолевый пилинг, — вот этим она и займется.

Но напоследок она все-таки позвонила в канцелярию интерната «Полигистор» и попросила соединить с директором.

К ее удивлению, с директором ее соединили.

— Меня только один вопрос интересует, — сказала Катя, представившись, — вы знали про убийство ребенка?

Директор молчал.

— Когда вам заплатили за обучение Марты, вы знали, почему ее отправляют к вам?

— Я знал только, что… произошла трагедия, — выдавил директор.

— Трагедия? — переспросила Катя.

— Девушка! — перешел директор в визгливое наступление. — Мы образовательное учреждение! А не суд! Родители принимают решение! Если они сочли, что лучше все замять и отправить девочку к нам, то что мы можем сделать?!

Катя дала отбой, но едва она положила телефон на пассажирское сиденье, как он зазвонил. Катя схватила мобильник, чувствуя нарастающее желание покрыть директора интерната «Полигистор» матом.

— Да! — рыкнула она в трубку.

— Здравствуйте… это Катя? — спросил робкий ломающийся голос.

— Катя!

— Это… вас беспокоит… Яков Гурвич… (Пауза.) Ну… Ягуар… вы оставляли мне… свой номер. В почте…

От неожиданности Катя включила правый поворотник и съехала на обочину. Она не знала, что удивило ее сильнее — сам звонок или то, как запинается и робеет Яков Гурвич, обрушивающий на публику свои непримиримые речитативы.

— Да, Яков, спасибо, что перезвонили. Я журналист… ну, во всяком случае, считала себя таковым… И я хотела задать вам много вопросов по поводу Марты… но теперь, наверное, это не имеет смысла. Теперь у меня к вам только один вопрос.

— Какой?

— Вы можете сказать, что произошло с сестрой Марты… и вашей сестрой. С Софьей?

— Это был несчастный случай, — ответил Яков сдавленно, — и Марта не виновата ни в чем. Кроме… кроме своей доброты, она ни в чем не виновата. Моя мать, вот кто… кто на самом деле… — Он осекся.

— Яков, выслушайте меня, пожалуйста… — Катя вылезла из машины и встала на обочине, в паре десятков метров от бабушки, сидевшей на складном стульчике под картонкой «ПОЛЕЗНАЯ МОРОШКА». — Я совсем не тот человек, которого вам стоило бы стыдиться, понимаете? Я всю жизнь занималась тем, что публично врала и подтасовывала факты… выдавая это за особый взгляд.

— Понимаю, — пробормотал Яков.

— Последствия диких, дебильных поступков, которые я совершала от страха, я выдавала в своих статьях за социальные проблемы, за сложности взаимоотношений полов, я говорила то, что от меня хотели услышать. И когда я стала расследовать исчезновение Марты, то пыталась подверстать ее историю под очередное клише об искалеченной женской судьбе, если вы понимаете, о чем я…

— Понимаю…

— Несколько часов назад я переспала с мужиком, у которого Марта украла мотоцикл, — сказала Катя, и бабушка с полезной морошкой встрепенулась.

Яков тоже оживился:

— Почему?

— Наверное, до тридцати шести лет… я считала, что обязана любому мужчине, который обратит на меня хоть какое-то внимание…

Несколько секунд оба молчали.

А потом Яков Гурвич, Ягуар, автор текстов с правым душком, принялся рассказывать, как в возрасте пятнадцати лет приехал в Москву из Лондона на каникулы, как, пользуясь обретенными в Лондоне знаниями, взломал почту своего отчима, как лежал, совершенно голый, в одной постели со своей названой сестрой и как потом они передавали друг другу окровавленное детское тело: ты позвони маме — нет, ты позвони…

В заключение Яков пообещал переслать переписку, ради которой все это было затеяно, и в его голосе звучало нечто похожее на облегчение.

— Я так и не отправил это Марте. Ничего, кроме письма, в котором был адрес.

— Почему? — спросила Катя.

— Я не знаю… наверное… мне было страшно… я не хотел, чтобы она совсем лишилась надежды… Понимаете?

Выключив телефон, Катя некоторое время стояла на обочине трассы М8, как будто ей врезали молотком по голове. Потом подошла к бабушке под картонкой и спросила, где тут ближайший разворот.

— А ты через деревню назад ехай, дочка, — ответила та.

Катя села в машину, свернула в деревню, выехала на шоссе в обратном направлении и понеслась в Вологду. Там она зашла в первую же попавшуюся кофейню, обещавшую бесплатный вай-фай, заказала омлет с сыром и помидорами, сэндвич и торт «Черный лес».

И погрузилась в чтение.

От: [email protected], 17.02.2000

Кому: [email protected]

Олег привет! Я даже, не знаю помниш ли ты меня… Я Маша… мы познакомились в ресторане «Белое море», я там работала официанткой. Вобщем… мне надо с тобой поговорить… Я звонила тебе по телефону который был на визитке но номер не обслуживаеться. Ситуация совершенно дурацкая но я два дня назад была у врача, по тому что у меня задержка. Врач сказал что я беременна срок восемь недель. Ты можешь конечно мне не поверить, по тому что ты меня особо-то и не знаешь но я спала только с тобой. Не знаю зачем тебе это пишу просто наверное хочеться что бы ты знал… Я сама в полном шоке и не знаю что делать.

Вобщем… если прочитаеш это письмо, ответь мне пожалуста. Или позвони просто. Мой номер +79013334768.

От: [email protected], 22.02.2000

Кому: [email protected]

Маша, привет! Я, конечно, тебя помню. Телефон, который написан на визитке, действительно отключен. Я хотел позвонить тебе, но потом подумал, что такие вопросы лучше решать письменно — меньше эмоций. Твое сообщение застало меня врасплох. Я нахожусь в Питере и не могу помочь тебе ничем, кроме как деньгами. Сходи к врачу, узнай, сколько все это стоит, я перекину нужную сумму тебе на карточку. Обнимаю!

От: [email protected], 22.02.2000

Кому: [email protected]

Олег привет. Спасибо что ответил. Это очень порядочно с твоей стороны правда. Я записалась в клинику там говорят что к сожалению вакумный и медекоментозный аборт я сделать уже не смогу, по тому что большой срок. По этому придеться делать обычный медецинский. Это конечно хреново для здоровья но надо было раньше думать теперь выхода нет. Я тебе прелагаю скрин из сайта клиники там все цены. У меня сбер: 4276 3801 3110 2616.

От: [email protected], 23.02.2000

Кому: [email protected]

Олег привет! Прости что все время тебя дергаю но теперь я реально не понимаю что мне делать. У меня взяли в клинике анализ крови и у меня отрецательный резус. Врач сказал что делать первый аборт это сто процентный риск бес плодия. Просто такая ситуация была у моей тети Тани. Она сделала аборт в десятом классе и у нее больше не было детей! Я реву целый день и нечего не саображаю…

От: [email protected], 24.02.2000

Кому: [email protected]

Маша, привет… Мне реально сложно… Я очень не хочу обидеть тебя, я понимаю, что тебе страшно и ты не знаешь, как быть дальше, но давай просто порассуждаем вместе? То, что тебе сказал врач из клиники, правда лишь отчасти. Я изучил этот вопрос. Действительно, риск бесплодия есть, но он не стопроцентный, статистически он колеблется от 20 до 50 процентов. И совершенно необязательно, что это случится именно с тобой, понимаешь? Мне не нравится, что я вроде как толкаю тебя на выгодное мне решение, которое, возможно, разрушит твою жизнь. Но какой выход ты предлагаешь?

От: [email protected], 24.02.2000

Кому: [email protected]

Олег никакого выхода нет… Иэто ясно. Ты даже не даешь мне свой телефон… наверное боишся что я буду тебе названивать со сваими проблемами. Нет выхода! Я не могу родить ребенка, потомучто меня уволили из «Белого моря» я больше не снемаю ту комнату опять, живу с мамой и прошу у нее даже на пракладки! Просила вернее. Я не буду больше тебе писать так уж все устроено что ты ни причем здесь это не твои проблемы. Но я сейчас стаю перед выбором: стать тетей Таней или родить ребенка и пренести его в мамину двушку… Наверное я все таки рискну и сделаю аборт. Если тебе ни сложно периведи мне пожалуйста еще пару тысяч что бы мама прекратила меня даставать. Я устроюсь конечно, на работу но сейчас мне просто нужно прейти в себя.

От: [email protected], 25.02.2000

Кому: [email protected]

Маша, я перевел деньги. Держи меня в курсе. И — удачи.

От: [email protected], 26.02.2000

Кому: [email protected]

Олег привет. Это последнее мое письмо тебе. Обещаю. Я не стала делать аборт. Утром я должна была итти в клинику я встала по будильнику пошла в ванную… Я посмотрела на себя в зеркало и подумала… зачем? Мы так с тобой разсуждали про будущее как будто бы оно у меня есть… Но в реальности рожу я сейчас или не рожу это ничего не миняет. Да я могу выйти замуж и родить в браке. А могу и не выйти. А могу выйти и с ребенком. Я понимаю что у тебя совсем другая жизнь и другие пирспективы ты безумно талантливый и у тебя есть карьера. Но у меня ни чего этого нет. И если честно скорее всего и не будет. По этому для меня ребенок ничего не миняет. Тоесть конечно миняет наверное, мне будет трудно первое время но у всех есть дети, все как то справляються и я то же справлюсь. Я не хочу что бы ты волновался… Я не буду нечего от тебя требовать. Спасибо за деньги которые ты преслал я куплю на них витаминов. Мне в женской консультации выдали список что надо пить это на несколько тысяч тянет. Пока.

От: [email protected], 26.02.2000

Кому: [email protected]

Маша, мне придется написать вещи, которые могут быть тебе неприятны. Прости меня заранее. Но я не могу всего этого не сказать. Сколько тебе лет? Тебе же нет тридцати? Ты живешь с мамой в двушке, с работы тебя выгнали. Маша, зачем тебе в этой ситуации ребенок? На твоем месте любая девушка просто уехала бы из Архангельска в Москву или Питер, устроилась на работу и жила нормальной жизнью. Для чего тебе ребенок, у которого не будет отца? Кто будет помогать тебе? На что ты собираешься жить? И самое главное: ты понимаешь, на какую жизнь ты обрекаешь этого ребенка? Он родится в нищете, от мужика, с которым ты провела одну ночь, в чем смысл? Маша, выкинь из головы эту херню про счастье материнства и тетю Таню. Если у тебя и миллионов подобных тебе никогда не будет детей — это не горе. Это великое счастье. Потому что эти дети никому не нужны. Сделай для начала что-нибудь со своей жизнью, предприми хоть какие-то усилия. А потом рожай. Если это так необходимо. Подумай о ребенке серьезно, подумай, что ты сможешь ему дать. Не совершай ошибку, которую невозможно будет исправить.

От: [email protected], 27.02.2000

Кому: [email protected]

Здравствуй Олег. С интересом прочла твое последнее письмо. Знаеш мне есть что тебе ответить. Ты призываишь меня подумать о ребенке не совершать ошибок и все такое но почему интересно ты сам ниочем не думал когда был для меня как ты выражаешся мужиком на одну ночь? По чему ты не воспользоволся презирвативом? Почему не предложил мне на утро купить таблетку пастинора? Почему Олег ты так зол на меня и так уверен что я докапалась до тебя и порчу тебе жизнь и нервы? Ребенок это и твоя отвественость. Ты ведь наверное знал как появляються на свет дети но просто не хотел об этом думать. Ты говоришь что это счастье если у меня и таких как я ни когда не будет детей. Что ты имееш в виду? Что я вроде животное не пара тебе и не ровня? По этому ведь тебя так бесит что я от тебя беременна да? Прости Олег, я нечего не могу и не хочу с этим делать. Твой ребенок родиться в Архангельске от тупой официантки которой ты не дал даже свой телефон. А что ты хочеш или не хочеш этому ребенку дать это уже твой выбор и тебе с ним жить. Всего тебе хорошего.

От: [email protected], 28.02.2000

Кому: [email protected]

И тебе.

16

— Ты тут одна живешь? — спросила Марта.

Она снова лежала на полянке под соснами, сил куда-то идти у нее не осталось.

— Нет, — ответила девочка, — с папой.

— А где твоя мама?

Девочка опустила голову:

— Она умерла.

Марта попыталась сесть, но зашлась в лающем, разрывающем грудь кашле. Когда кашель утих, она смахнула выступившие слезы и сказала:

— Мой папа тоже так мне говорил. Но он врал.

— Откуда ты знаешь?

— У меня есть доказательства…

— И что?

— В каком смысле — что?

— Что это меняет, я имею в виду?

Марта помолчала.

— Наверное, ничего, — еле слышно произнесла она наконец, — потому что я… я все равно не могу понять смысла его действий…

Девочка сокрушенно покачала головой.

— Я даже не могу понять… любил ли он Иру, — сказала Марта.

— А почему тебя это волнует?

— Он так ужасно себя повел… с Сашей… с Яшей. Я все время об этом думала… мне хотелось узнать, зачем все это было?

Девочка вытерла черными пальцами нос и сказала:

— Ира забеременела, и он испытывал чувство вины. Едва ли не большее, чем перед тобой и твоей мамой. Я не исключаю, что сначала Ира нравилась ему… Она была не похожа на женщин, с которыми он обычно имел дело, чтобы не страдать, вздумай они его бросить… Но любить… Нет. Он не любил Иру.

— Зачем он тогда женился на ней?

— Чтобы наконец-то поступить правильно. Не так, как с твоей мамой. — Девочка улыбнулась. — Что тут непонятного?.. Из всех женщин он любил только тебя.

Марта закрыла глаза и провалилась в вязкий бред, в плывущий под ногами коридор памяти, она дергала ручки многочисленных запертых дверей, пока не нашла единственную открытую, но вела эта дверь не в комнату, а в салон машины, где Марта сидела на заднем сиденье рядом с Яшей.

— Мы с Олегом любим друг друга, — сказала сидящая впереди Ира, не оборачиваясь, как будто ей было неловко такое произносить.

— А папа? — спросил Яша после длинной паузы.

— Я не буду больше жить с твоим папой. — Тут она все же повернулась и улыбнулась скованно, словно только вышла от стоматолога, где ей сделали заморозку. — Мы будем жить все вместе!

— С Мартой? — уточнил Яша.

Ира кивнула, коснулась лежащей на руле руки отца и сказала:

— Нужно заехать минералки купить.

Отец принялся перечислять названия магазинов, которые попадутся на пути, а Ира отбивала названия, как мячи: нет, там нет «Сан-Пеллегрино», нет, там «Сан-Пеллегрино» на сорок рублей дороже.

И они обсуждали супермаркеты, разброс цен на «Сан-Пеллегрино», как будто не было ничего важнее, как будто будущее зависело от того, где они купят минеральную воду и почем. А Яша и Марта сидели сзади, боясь взглянуть друг на друга — от стыда за преступление, соучастниками которого их сделали против воли.

Наконец Марта прервала молчание:

— А можно мне мороженого в магазине?

— Да, детка! — ответила Ира.

— И мне, — подхватил Яша.

Липкие от мороженого, нагруженные бутылками «Сан-Пеллегрино», они вчетвером вошли в квартиру на Ленинском.

Ира деловито собрала в чемодан самые дорогие ее сердцу вещи. Чемодан поменьше она втолкнула в комнату Яши со словами:

— Положи одежду, книги… И не забудь зарядку от айфона!

Яша сидел на кровати, из-под стеганого покрывала интимно выглядывал спайдермэн, нарисованный на наволочке, Марта стояла к нему спиной у черного узкого стеллажа, вместившего все, что может понадобиться человеку в жизни, «Химия» за 7 класс, «История Рима», «Остров сокровищ» и комиксы.

Марте не требовалось смотреть на Яшу, чтобы знать, что он чувствует. Спиной, прозрачными волосками на загривке она ощущала его ярость, и ей казалось, эта ярость обращена на нее.

Марта бессмысленно листала «Историю Рима». Она и впрямь виновата, она в ответе за своего отца, который зачем-то разрушил Яшину жизнь. Она услышала, как Яша всхлипнул, как заплакал, не стесняясь ее, и это было столь невыносимо, что Марта выбежала из комнаты, вихрем пронеслась по коридору и влетела в бывшую кладовку. Там она подошла к клетке Рюрика и открыла дверцу.

Рюрик тотчас выбрался, перелез на крышу своей тюрьмы и почти с тревогой уставился на Марту.

Она протянула руку:

— Иди ко мне!

Не понимая, чего от него хотят, попугай засуетился, запрыгал на ходящей ходуном клетке.

— Рюрик, иди ко мне! — повторила Марта.

Рюрик толкнул ее ладонь головой, он ластился, требуя поглаживаний. Марта послушно погладила, но тут же отступила на шаг и снова вытянула руку:

— Иди ко мне.

И так они танцевали в маленькой комнате, бывшей кладовке, два нелепых существа, испытывающих друг к другу симпатию, но еще не доверие.

Девочка требовала, чтобы двадцатилетний попугай перешел грань, покинул клетку, в которую его посадили люди, чтобы пересел на ее руку. Она — его единственный друг, она — его любовь, она одна дарила ему внимание, ласки и кукурузные початки, и разве многого она хочет в ответ? Разве одинокое злобствование взаперти сравнится с ее теплой ладонью, с ее пальцами, которые умеют так нежно щекотать шею?..

Бедный, измученный, двадцатилетний попугай Рюрик породы краснохвостый жако. Склонив голову, он смотрел на Марту, и древний инстинкт, до сих пор ни разу его не подводивший, вопил, что нельзя, ни в коем случае нельзя доверять человеку, но опыт возражал, что Марта — хорошая, хоть и человек.

И Рюрик взмахнул своими роскошными серыми крыльями с рыжеватым подбоем, слетел с крыши своей тюрьмы и опустился на вытянутую руку Марты. А потом, цепляясь черными, крепкими, как железо, когтями, перебрался на плечо и погрузил клюв в ее волосы. Он нюхал их, пробовал на вкус, пока не обнаружил великолепную красную заколку, которую немедленно присвоил. Такова была плата за доверие.

Тем временем вернулся Саша, с которым Ира давно хотела поговорить.

Олег во время этого разговора стоял в дверях — будто на случай, если Саша набросится на Иру. Яшу усадили рядом с ней на диван — видимо, из подозрений, что может сбежать.

Все должно было выглядеть так, будто желание уйти от Саши появилось у Иры и Яши одновременно, будто они вдвоем долго вынашивали этот план и наконец нашли подходящего исполнителя — Олега.

— У нас с Олегом будет ребенок, — сказала Ира.

Саша вздохнул.

— Я… благодарна тебе за все… за годы, которые мы прожили… и за Яшу! Но… я больше не вижу будущего для нас.

— Его и нет, — заметил Саша, — ты же беременна от другого мужчины.

— Это все, что ты скажешь? — спросила Ира.

— А что я должен тебе сказать? — Саша пожал плечами. — Ты сделала выбор… у меня такой возможности нет. Я могу только принять его… и дальше как-то жить…

Он подошел к Яше, рывком поднял его с дивана и обнял.

— Это жизнь, — сказал он, — не бойся ничего.

Саша отпустил сына так же внезапно, как поднял, и Яша ватной куклой, манекеном, повалился на диван.

— Ладно, пока вы собираетесь, я пойду выпью, у нас тут неплохой паб открыли. — Саша посмотрел на Олега: — Портеры очень приличного качества, английские, бельгийские… Виски односолодовый… И островной! Знаешь, приличный выбор островного виски… — С этими словами он двинулся к двери.

И Яша вдруг обрел способность двигаться.

Он соскочил с дивана и кинулся за отцом.

— Яша! — крикнула Ира.

— Я останусь с папой, — бросил Яша.

Саша оглянулся на Олега, и от него не укрылось мелькнувшее у того в глазах облегчение.

— Не говори глупости! — забормотала Ира. — Как ты будешь жить с папой? Он не сможет о тебе заботиться! Яша, прекрати, я умоляю тебя… — Тут она подыскала более веский аргумент: — Папа сам не сможет с тобой жить!

— Это неправда, — возразил Саша, — я могу и жить с Яшей, и заботиться о нем.

Он вышел из комнаты, Яша за ним, и из прихожей, где Саша, кряхтя, влезал в растоптанные кроссовки, донеслось обсуждение кухни в новом пабе.

— Гренки с соусом «блю чиз» просто отличные. — С этими словами Саша вывел сына из квартиры на Ленинском, и дверь захлопнулась.

Через два месяца они уедут в Лондон. Олег женится на Ире, квартира на Ленинском будет продана, а деньги разделены пополам, свою долю Саша вложит в музыкальное образование Яши.

Поскольку еще одного маленького врага Олег и Ира иметь не хотели, Марте было разрешено забрать попугая.

Все то время, пока Ира пестовала свою беременность, пока делался ремонт, пока закупались манежи, кроватки и коляски, Марта была предоставлена Рюрику, а он ей.

Это был самый счастливый год в жизни каждого из них, ни он, ни она больше не были одиноки. Клетка Рюрика стояла в комнате Марты, по ее просьбе для попугая приобрели стенд — причудливую конструкцию из деревяшек и веревок, и Рюрик карабкался по ним в поисках головоломок, к разгадыванию которых Марта его всячески побуждала.

В статьях, посвященных попугаям жако, Марта вычитала, что взрослая особь обладает интеллектом пятилетнего ребенка, но Рюрик казался ей особью выдающейся: за годы изоляции и нежелания общаться с людьми он скопил невероятную коллекцию наблюдений за ними — правда, не всегда имел желание делиться.

Рюрик был гораздо умнее, чем хотел показаться даже Марте, которую он боготворил.

Пластмассовую коробочку, где сушеные ягоды и орешки лежали в отдельных отсеках и замок на каждом отсеке отличался от всех других, Рюрик открывал в течение двух минут.

Он ни разу не произнес ни одного человеческого слова, несмотря на все старания Марты обучить его речи (ближе к ночи она накрывала клетку одеялом и ходила вокруг, бесконечно повторяя: «Рюрик», «Марта», «Рюрик», «Марта»), но однажды, вернувшись из школы, услышала, как он поет песню, явно услышанную по радио:

Санни!

Йестердэй май лайф воз филд виз рэйн!

Санни!

Марта затаилась и, вытирая слезы, слушала, как Рюрик с потрясающей точностью воспроизводит не только голос певицы, но и аранжировку.

Потом она задела стоявший в коридоре торшер, и попугай умолк.

Клетку Рюрик ненавидел, а головоломки настолько развили ум Рюрика, что никакой замок не мог его там удержать.

Он разбирал замки когтями, вывинчивал клювом шурупы, единственное, на что попугай был согласен, — это ночевать в клетке, но при условии, что рядом, в кровати, спит Марта.

Отношения отца и Иры трудно было назвать безоблачными, и это выглядело странным с учетом всех преград, что они во имя этих отношений преодолели.

Отец постоянно отсутствовал, а Ира, наоборот, торчала дома, ей некуда было деться от Марты, и, наверное, довольно часто она размышляла над вопросом, почему воспитывает чужого ребенка, вместо того чтобы быть со своим?

За завтраками, которые стали для Марты ненавистными, Ира, имевшая к этому большой талант, метала в отца колкости. Она никогда прямо не называла ни причину своего недовольства, ни желаемый способ решения проблемы, одна только жестокая, обидная ирония изливалась из нее, отравляя кофе, яйца и хлеб.

В начале января, когда Ира была на девятом месяце, отец уехал в Австрию кататься на лыжах.

Отъезду предшествовал скандал в их спальне, который Марта, несмотря на закрытую дверь, прекрасно слышала.

Ира озвучивала вещи понятные и, в общем, не новые: что не чувствует себя нужной, что не понимает, зачем родится этот ребенок, которого Олег не ждет, — а он на все отвечал устало и невразумительно, точно его это не касалось. Потом Ира спросила, почему он просто не сказал, чтобы она сделала аборт? — и он назвал ее дурой.

На это она взвилась окончательно и заорала:

— Ты хочешь убить меня так же, как ее?!

Отец уехал, и Марта — как назло, были каникулы — осталась с беременной Ирой наедине.

Ей было до смерти стыдно за «дуру», ей было жалко Иру, от которой она ничего, кроме добра, не видела.

Марта старалась находиться с Ирой рядом, помогала ей, расспрашивала о девочке, которая скоро появится, и эти разговоры отвлекали Иру, не давали окончательно погрузиться в отчаяние. Они медленно бродили по пустой заснеженной Москве, пекли печенье, выбирали имя.

Через пять дней после отъезда отца Ира, взломав его компьютер, обнаружила, что он уехал в Австрию не один.

Она заперлась в ванной — так же, как в тот день, когда на нее обрушился кафель, — а Марта стояла под дверью и умоляла открыть. Ира, захлебываясь, рассказала, что «он трахает эту шлюху», и Марта снова не знала, что должна на это ответить, как не знала, что сказать, когда Светка сообщила, что ей «нечего есть».

— Детка, прости меня! — плакала Ира. — Прости, пожалуйста, но я соберу свои вещи и уйду!

Она не ушла.

А когда отец вернулся из Австрии, была с ним приветлива.

Они словно решили разыграть последний имевшийся у них козырь — девочку.

И когда пришел срок, отец отвез Иру в роддом, нервничал и ждал, а под вечер вернулся домой с бутылкой и радостно обнял Марту.

— Все хорошо! — сказал он. — У тебя теперь есть сестра.

Ночью Марту разбудили удары.

Она выбралась из постели, вышла из комнаты и прокралась по коридору к спальне отца и Иры. Дверь была открыта. На полу стояла опустошенная на две трети бутылка. Отец крушил молотком ноутбук Иры. Почувствовав присутствие Марты, он обернулся, и его губы растянулись в улыбке.

— Ей же нравится мой компьютер, правда? — сказал он. — Зачем ей свой, если она лезет в мой?

Вернувшись из роддома с маленькой Сонечкой, Ира словно не заметила исчезновения ноутбука, зато начала войну против Рюрика.

Если раньше ему было позволено летать по всему дому и сидеть у Марты на плече, где бы она ни находилась, то теперь Ира панически боялась его.

Она убеждала отца, что попугай опасен для ребенка, и это косвенно подтверждал некий болезненный интерес, который Рюрик к младенцу испытывал. Марта понимала, что попугай просто встревожен и желает разобраться, не угрожает ли ему это новое существо, но Ира отказывалась познакомить попугая с ребенком.

Все это привело к предсказуемо психопатической атмосфере в доме: Рюрик крушил комнату Марты, откуда его нельзя было выпускать, Ира орала, что от попугая надо избавиться, а Марта, в свою очередь, орала, что никогда не отдаст его.

Когда ребенку исполнилось полгода и он уже проявлял некоторую осмысленность, Марта предприняла роковую вылазку.

Воспользовавшись тем, что Ира прилегла отдохнуть, поручив ей следить за Соней, она выпустила Рюрика из комнаты. Попугай мгновенно оказался на бортике детской кроватки. Марта стояла тут же.

— Это Соня, видишь? — сказала она.

Рюрик недоверчиво смотрел на Соню, а та силилась приподняться на ручках, чтобы получше его разглядеть.

— Соня хорошая, — добавила Марта.

Ира вошла в комнату в тот момент, когда Рюрик медленно спускался к Соне по деревянным прутьям на бортике кровати. С истошным воплем она схватила диванную подушку, рванулась к кроватке и со всей силы ударила Рюрика.

Соня зарыдала.

— Зачем?! — крикнула Марта.

Ира взяла Соню на руки и, пообещав все рассказать отцу, вылетела из комнаты.

Марта, словно повторяя действия Иры, взяла на руки оглушенного попугая, и впервые в жизни он больно, до крови, укусил ее.

— Марта! Марта! — Она пришла в себя от того, что девочка дергала ее за волосы. — Проснись!

Марта открыла глаза. На болото медленно, но неумолимо опускались сумерки. Она почти ничего не видела, кроме пятна белой блузки в коричневых разводах.

— Пойдем, — сказала девочка, — надо идти.

— Я не знаю куда, — возразила Марта.

— Я знаю, — девочка тянула ее за руку, — я выведу тебя.

Марта встала — сначала на колени, потом, опираясь на сосну, поднялась на ноги.

Несколько секунд она стояла, прикрыв глаза, чтобы унять тошноту, чтобы утих салют, взрывающийся перед глазами. Девочка всунула в ее ладонь посох, как у пилигрима, одной рукой Марта опиралась на него, а другой то и дело подтягивала спадающие джинсы.

— Может, поешь немного морошки? — спросила девочка.

Марта поморщилась, ей больше не хотелось есть.

Они шли в густом сумраке, по самой топи, но девочка действительно знала путь и указывала Марте на надежные кочки. Болото чавкало, его дыхание стелилось над черной водой белесым туманом, и Марта вдруг заметила, что девочка не касается кочек, не касается воды, ее ноги переступают по рваной ткани тумана.

Они шли час, потом еще час, туман становился гуще, плотнее, он уже доходил Марте до пояса, а девочке и вовсе до шеи, еще раз прикрыть глаза, еще один зевок — и туман займет весь мир, захватит его. Марте никогда из него не выбраться, если она не доверится девочке.

Слезы катились по щекам Марты, она уже не видела девочку, только чувствовала ее ледяную ладонь в своей, она потеряла счет времени, но постепенно из тумана то тут, то там начали выступать низкие изможденные кусты, потом деревья, и вдруг деревьев стало так много, что Марта догадалась: они снова в лесу.

Туман рассеивался, уплывал обратно, в болото, словно добрый провожатый, убедившийся, что путники вышли на столбовую дорогу.

— Ну вот. — Девочка гордо посмотрела на Марту: — Я же говорила!

— Так ты знаешь этот лес. — В голосе Марты проступили заискивающие нотки.

— Знаю, — ответила девочка.

— А ты поможешь мне выйти из него?..

Девочка сокрушенно вздохнула.

— Я не могу.

— Почему?

— Только папа решает, кто выйдет из леса. Но я… — она оживилась, — я могу отвести тебя к папе!

Марта опустилась на землю.

— Я боюсь.

Девочка села рядом и почти нежно провела пальцами по щеке Марты.

— Не бойся. Он все равно тебя найдет… Он тебя знает.

— Откуда?

Девочка хихикнула.

— Это же он убил ту птицу?! — прошептала Марта. — И мне он сломает шею?..

— Я больше ничего не могу для тебя сделать. — Девочка встала.

— Но я сама смогу.

Девочка улыбнулась:

— Конечно, сможешь.

— Подожди!

— Дождись утра и ступай по тропинке зверей. Нижние ветки вдоль нее примяты, ты увидишь. Если все будешь делать правильно, то выйдешь к ручью — в том месте, где ты встретила медведя. Набери из ручья камушков побольше и выложи ими круг на земле. Сядь в него и жди. Он придет.

— Что?.. — в ужасе перебила Марта. — Ты совсем спятила?..

— Тебе нужно много камушков!

Девочки рядом не было.

Марта вскочила, готовая сорваться с места, найти ее, но вокруг — тьма, и Марте некуда бежать.

Через несколько часов она очнулась от шагов. Этот звук ни с чем было не спутать. Кто-то ломился через заросли прямо к Марте.

Он все равно найдет тебя!

Кто-то не боялся и не таился.

Он тебя знает!

Кто-то подошел вплотную и остановился. Марта слышала хруст веток, чувствовала дыхание. Запах сырого мяса и хвои.

Она знала, что он видит ее, хотя сама она не видела ничего. В последние дни ее жизни древнее, звериное и забытое было важнее и нужнее всего человеческого, и она отвергала человеческое, пренебрегала им, чтобы выживать. Но в ту ночь Марта поняла, что рядом с ней не зверь, не человек, а нечто иное.

Инстинкты, проснувшиеся в ней, помогали бороться за жизнь, но не осмыслить ее.

Ужас, что сковал Марту во тьме, в железном запахе крови и остром аромате смолы, могли выразить только слова.

И Марта заговорила.

— Не убивай меня, — шептала она, — пожалуйста, не трогай меня! Я ничего не сделала тебе… Уйди, оставь меня, мне страшно, я боюсь тебя…

Она говорила и говорила, потому что не знала, к чему приведет молчание.

Потому что, пока он ее слушал, она оставалась живой.

Марта этого не сознавала, но в ту ночь она научилась молиться — без подсказок, без зубрежки, без мертвых слов, значения которых она не понимала.

Суть молитвы — не взыскание долга, не попрошайничество, а просьба — оставить в живых, и это последнее, что доступно тебе, когда твоя власть над собственной жизнью заканчивается и начинается власть кого-то другого.

Он выслушал Марту и оставил ее.

Он ушел в темноту, и земля дрожала под тяжестью его шагов, а на стволах деревьев, которых он касался, оставались глубокие следы когтей.

Марта больше не смогла уснуть. Она лежала, приникнув к холодной земле, охваченная новым для нее чувством — смирением.

Я больше ничего не могу для тебя сделать.

Но я сама могу.

Конечно, можешь.

Когда пришел рассвет, Марта съела всю оставшуюся морошку, пописала и пошла по тропинке, ориентируясь по примятым нижним ветвям деревьев.

Она раздвигала ветки своим посохом, она шла и шла, как вдруг уловила знакомый гул, который когда-то приняла за рычание моторов, а на самом деле это вода двигала камни в ручье.

К ручью Марта вышла в полдень.

Не думая, не задаваясь вопросами, она принялась выволакивать из обжигающей ледяной воды камни и складывать их на берегу. Когда становилось совсем невмоготу, она садилась рядом с грудой камней и смотрела на лес. А потом снова шла к ручью и продолжала таскать камни.

Солнце катилось в ущелье, как новенькая монета в раскрытый кошелек, когда у самой кромки леса появилась лиса.

Это была крупная лиса с роскошным хвостом, с желтыми изящными лапами, которые переступали на месте, словно под ними была не трава, а раскаленный песок африканской пустыни.

Лиса смотрела на Марту; ее высокие, с черным кантом уши нервно подрагивали.

Как только Марта сделала шаг, лиса исчезла.

Марта подошла к тому месту, где стояла лиса, опустилась на корточки и руками раздвинула траву. На земле лежала полуобглоданная кость странной прямоугольной формы. Кость заканчивалась серым острым наконечником, и через миг Марта поняла, что это отгрызенный человеческий палец с ногтем.

Марта двинулась в заросли, и ее чуть не сбил с ног вязкий сладкий запах гниения, сопровождаемый остервенелым жужжанием мух. Вскоре она увидела тело — человек лежал на животе, и мухи покрывали его живым черным саваном.

Марта зажала нос пальцами и подошла ближе — к Николаю Бурцеву, 1958 года рождения, ранее судимому, но это знаем мы с вами, а не она.

Марта разглядывала сапоги в разводах многолетней грязи, брезентовую куртку, вывернутую кисть левой руки, над которой потрудилась лиса.

Рядом лежало ружье, по стволу деловито сновали муравьи, безразличные к чужим драмам. Марта толкнуло тело, перевернула и увидела лицо: синие распухшие губы, помутневшие, словно высохшие глаза, нос с аристократично заострившимся кончиком.

В правом кармане брезентовой куртки Марта нашла патроны, в левом — пачку дешевых сигарет, коробок спичек и кольцо с двумя ключами.

У отца была такая же куртка, да и у кого на территории нашей родины такой не было?

Марта осторожно, словно опасаясь потревожить Николая, расстегнула молнию на куртке и увидела потайной внутренний карман слева, у самого сердца. Оттуда она вынула сильно выцветший полароидный снимок девочки-подростка.

Знакомой девочки.

На фотографии девочка сидела на залитом солнцем крыльце и улыбалась в камеру.

По обе стороны от крыльца сияли золотые шары.

— Я желаю тебе оказаться с ней, — сказала Марта и провела рукой по щеке Николая Бурцева.

Потом она закурила сигарету из его пачки, затянулась, и ей почудилось, что она теряет сознание, но ощущение тут же прошло.

Никотин мобилизовал ее последние силы для последнего поступка, который она хотела совершить.

Марта взяла незаряженное ружье, закрыла притвор и начала копать землю. В зарослях земля была жирная и мягкая, податливая, как шоколадный бисквит. Марта выкопала стволом ружья глубокую узкую ямку, затем продолжила копать руками. Пальцы касались нежных хрустких корней жирных, беззащитных червяков, багрово блестевших в закатном солнце.

Могила получилась неглубокой, но все же лучше, чем ничего.

Марта сняла с Николая Бурцева брезентовую куртку и перекатила тело в яму, а потом забросала его землей и прихлопнула почву ладонями, будто лепила куличик.

Земли было мало, ненадежная защита от жадных лис, и Марта спустилась к ручью, навалила в куртку добытые с таким трудом камни и поволокла куртку к могиле.

Она сделалла три ходки, и под весом камней могила просела, в ней проступили уверенность и достоинство последнего пристанища.

Закончила Марта в тот момент, когда солнце село.

Воздух еще хранил немного света, но свет этот был уже зыбок, он исчезал, растворялся. Марта надела мужскую брезентовую куртку, которая ей была как плащ, взяла ружье и вернулась к ручью. Камушков почти не осталось. И нет времени набрать новых.

Что же ты наделала?

Марта не ответила. Она села на землю, положив рядом ружье. Круг из оставшихся камней получился тонкий и совсем маленький, сидеть в нем можно было, только подтянув ноги к груди.

Марта закурила еще одну сигарету и стала ждать.

17

От: [email protected], 02.05.2000.

Кому: [email protected]

Какая у тебя група крови? У меня подозривают резус конфликт.

От: [email protected], 03.05.2000

Кому: [email protected]

Олег тебе трудно сказать групу? Ты понимаешь что мне приходиться два раза в неделю ездить на другой конец города сдавать кровь из вены? К восьми утра.

От: [email protected], 05.05.2000

Кому: [email protected]

Олег как можно быть на столько жестоким?!!! Я ни прошу у тебя денег ни прошу нечего! Мне только нужно сказать врачу какая у тебя група крови.

От: [email protected], 06.05.2000

Кому: [email protected]

Знаешь меня это твое молчанее достало. Ты правда думаеш что я настолько тупа и бесправна?! Поверь что это ни так. Если будет не обходимо я по суду докажу что это твой ребенок!

От: [email protected], 12.05.2000

Кому: [email protected]

Маша, привет! По поводу суда. Да, разумеется, ты имеешь право туда обратиться с требованием об установлении отцовства. Это может произойти не раньше, чем твой ребенок родится и у него возьмут пробу ДНК. С ней ты и пойдешь в суд, который примет твой иск в рассмотрение, а потом потребует сдать образец ДНК от меня, если ты предоставишь им достаточные доказательства. Обычно это занимает от полутора до трех месяцев. Иногда до полугода. Если мое отцовство будет установлено в судебном порядке, тебе назначат алименты. Удачи.

От: [email protected], 12.05.2000

Кому: [email protected]

Я желаю тебе что бы ты сдох. А перед этим что бы у тебя отсох твой хуй. Ебаная скотина.

От: [email protected], 20.10.2000

Кому: [email protected]

Девочка. 51 см,3,40 кг. Група крови третья положитильная.

От: [email protected], 27.10.2000

Кому: [email protected]

Олег я пишу тебе ни по тому что чего то от тнбя хочу просто мне очень тяжело… Я пытаюсь хоть с кем то разделить то что происходет а по скольку ты не отвечаеш получается вроде дневника… Мы только вчера вернулись домой и я в полной панике… Не понимаю как мы будем жить. Моя мама уже злиться что ребенок орет я забыла памперс около ракавины на кухне и она схватила его, вбежала в нашу комнату и швырнула памперс в детскую краватку. Боюсь преставить что будет через неделю а через месяц? Слова «проститутка» и «шлюха» для меня уже как мое имя. От нервов у меня почти прапало молоко, девочка плачет ей ни хватает. Нормальная смесь стоит под тысячу рублей банка у меня нет не копейки. Единавременное пособее на рождение ребенка я все отдала маме, по тому что она кормила меня всю беременность. К тому же пока я была беременная, мама по знакомилась с одним Русланом, он работает в порту и он курит ни вынемая. Я просила ее что бы она ни разрешала ему курить в квартире, но она мне отвечает: а я тебя просила ни рожать. Коляска которая более-менее красивая стоит десять тысяч, я все время плачу когда думаю о ней. Мама попросила соседку у нее двое детей и она отдала мне старую уродскую коляску, даже не помыла ее. У девочки никакой одежды нет кроме той которую подарили в роддоме от мэрии, там всем дарят палзунки и маичку. Я в таком состояние что даже не могу придумать имя… Ладно она кричит. Пока.

От: [email protected], 01.11.2000

Кому: [email protected]

Олег я просто хотела сказать что я полная кретинка. Ты все это мне говорил, обо всем предуприждал. Я по чему то тебе ни верила. У меня в голове была какая то другая картина. Теперь я понимаю что другой картине ни от куда было взятся. На что я расчитывала я сейчас вобще ни понимаю. Мне только очень жалко Марту. Я ее так назвала. Мама согласилась с ней посидеть пока я схожу в загс. Я шла туда и перебирала в уме разные имена и не одно мне ни нравилось. Но там в корридоре был большой плакат с именами на каждую букву алфавита и я прочитала на М и поняла что это ее имя. Когда я вернулась Марта орала в своей кроватки вся красная, а мама была с Русланом на кухне. Естествено он курил! На мой вопрос почему она ни подходит к ребенку она сказала: по тому что ко мне пришел Руслан. В атаче наши первые фотки!

От: [email protected], 08.11.2000

Кому: [email protected]

Маша, привет. Мне тяжело читать то, что ты пишешь. Так не должно быть, и я действительно тебя предупреждал, но теперь это уже не имеет значения. Через две недели у меня командировка, я могу на обратном пути заехать в Архангельск. Думаю, числа 21–22-го. У тебя прежний телефон? Я позвоню, когда приеду.

От: [email protected], 08.11.2000

Кому: [email protected]

Да телефон прежний. +79013334768. Единственый момент ты не мог бы положить туда денег? В атаче Марта Олеговна принимаит ванную — )))

От: [email protected], 08.11.2000

Кому: [email protected]

Олег привет еще раз! Извини что дергаю. Но просто у нас здесь нечего нормального ни купить а если заказывать по интернету то идет по месяцу. Может у тебя будет возможность зайти в детский магазин и купить штук пять ползунков и каких нибудь кофточик Марте? У нее сейчас рост 60 но ты покупай на 65 можно и на 70. И смесь нан она у нас только в двух аптеках и то ни всегда бывает. Купи банок 5. Да и адрес! Мы же у мамы. 8-й микрорайон, Овощная ул, 7, 12. Кода нет этаж 2.

От: [email protected], 25.11.2000

Кому: [email protected]

Олег привет! Спасибо тебе за подарки! И за этот прикрасный день который мы провели втроем. Как одна семья! Мне было так легко с тобой так надежно! Марта твоя вылетая копия надеюсь теперь когда ты с ней наконец встретился все сомнения у тебя от пали. Она — настоящая папина дочка)))

От: [email protected], 26.11.2000

Кому: [email protected]

Олег ты считаишь я ужасно выгляжу? Я знаю что растолстела но я собираюсь худеть просто пока я кормлю малышку.

От: [email protected], 27.11.2000

Кому: [email protected]

Ау!)))))

От: [email protected], 02.12.2000

Кому: [email protected]

Маша, привет. Ты выглядишь прекрасно!) Береги Марту.

От: [email protected], 03.12.2000

Кому: [email protected]

Привет папочка! Мы уже агукаем и пытаемся переварачиватся на животек! Когда ты к нам приедеш? — )

От: [email protected], 0.12.2000

Кому: [email protected]

Привет. Пока не знаю. Очень много работы.

От: [email protected], 31.12.2000

Кому: [email protected]

Олег с Новым Годом! Спасибо тебе за счастье которое ты мне подарил!

От: [email protected], 01.01.2001

Кому: [email protected]

Олег я хотела поговорить по поводу няни. Жить с мамой я больше ни могу. От нее ни какой помощи нет она не хочет возится с малышкой и прямо говорит что у нее своя жизнь. Этот Руслан у нас каждый вечер и теперь еще остаеться ночевать. Марта ночью просыпаеться и он кроет ее матом из маминой комнаты. Заткни свою сучку это самое мягкое что я слышу. Если я не помою бутылочьки она никогда в жизни не помоет. Я ночью встаю что бы приготовить смесь а все бутылки и соски грязные, непростерилизованые. Я пыталась ей объяснить что устаю безумно, но ее это ни волнует. На все один ответ хотела ребенка — наслаждайся. А я типо свое отпахала. У меня в голове не укладываеться как можно быть настолько бесчеловечной по отношенею к собственой внучке, но что я могу сделать? Я как заложник у нее. Из дома выйти не могу что бы сбегать на молочную кухню приходиться чуть ли ни на коленях ее умолять. Попросить ее погулять с коляской вобще ни мыслимо. И это замкнутый круг. Вобщем я хочу устроится на работу а Марту оставлять с няней. Я узнавала на полный день у нас это сейчас стоит в районе 15 тысяч. И еще я хочу снять однушку это тоже около 15-ти, но может найду дешевше. Мне нужно где то 50 тысяч что бы хоть немного стать на ноги. Как только я начну работать я все тебе верну. Напиши что думаеш.

От: [email protected], 05.01.2001

Кому: [email protected]

Маша, привет! У меня возникло встречное предложение. Почему бы тебе не взять Марту и не переехать в Москву? Тут ты точно так же найдешь няню, а в плане работы перспектив гораздо больше. Я помогу снять квартиру. Нам обоим так будет легче, и я смогу видеться с ребенком.

Около полудня Катя Беляева решила прерваться.

Поскольку выводами, к которым она пришла, читая чужую переписку, ей необходимо было с кем-то поделиться, она села в машину и поехала в главное отделение вологодской полиции, то самое, где сидел в обезьяннике Михаил.

Катя представилась дежурному, рассказала о цели своего визита, а поскольку поток честности, захвативший ее после затяжного лицемерия, становился уже несколько чрезмерным, дежурный быстро вызвал капитана.

Капитан посмотрел на Катю и пригласил ее в свой кабинет. Там он предложил ей сесть и налил чаю.

— Девочка ехала к своей матери, — резюмировала Катя, рассказав о злоключениях Марты.

Капитан неопределенно хмыкнул.

— У меня есть адрес! 8-й микрорайон, улица Овощная, дом 7, квартира 12. Вы же можете узнать, кто там прописан?

Определенный резон в ее словах имелся.

Капитан, может, и не отличался особым честолюбием, но кто откажется найти девчонку, в поисках которой сбилась с ног вся наша бескрайняя родина?

Он велел Кате подождать, прошел в соседний кабинет и попросил пробить архангельский адрес. Усталая женщина за столом, заваленным булками и сушками, пощелкала по клавиатуре и кивнула на принтер.

Капитан забрал вылезший из принтера листок и вернулся к Кате.

— В квартире по Овощной улице прописаны Судакова Дарья Александровна и Коршунов Руслан Васильевич, — сообщил он.

— Руслан! — воскликнула Катя. — Это же тот самый Руслан, про которого пишет Маша! Любовник ее матери…

Капитан никак не отреагировал.

Он придвинул к себе телефон и позвонил по указанному на распечатке номеру. После третьего гудка трубку сняли.

— Да? — спросил мужской голос.

— Руслан Васильевич? — уточнил капитан.

— Да.

— Вас беспокоит капитан Зайцев из полиции Вологды, могу я услышать Дарью Александровну?

Пауза.

— Она… это… у нее инсульт был. Лежит она, — сообщил Руслан Васильевич, — а что… такое-то?

— А Мария? Дочь Дарьи Александровны? Она дома?

— Чего?.. Мария?.. Она умерла шестнадцать лет назад… Вы чего вообще?

— Умерла?

— Да. По пьяни под машину попала. Вам еще чего-то?

— К вам никто не приходил в последнее время?

— Нет.

Капитан дал отбой и развернулся к Кате.

— Я… все слышала, — сказала она.

— Можно мне взглянуть на ваши эти письма?..

— Да. Конечно.

Катя вынула из сумки пачку листков и протянула капитану.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Маша, привет! У меня возникло встречное предложение. Почему бы тебе не взять Марту и не переехать в Москву? Тут ты точно так же найдешь няню, а в плане работы перспектив гораздо больше. Я помогу снять квартиру. Нам обоим так будет легче, и я смогу видеться с ребенком.

После этого сообщения слова на долгое время сменяют фотографии. Рагнарёк2000 шлет Мариямунстар бесконечные интерьеры и виды из окон. Она выражает свое отношение преимущественно значками — поднятым вверх большим пальцем, смайликом или печалькой.

После полного затишья длиной примерно в месяц фотопоток возобновляется, но теперь его продуцирует Мариямунстар.

Она бомбардирует своего адресата толстым сердитым ребенком в стульчике, цветами на подоконнике, ночным горшком в виде слона с поднятым хоботом, ночниками, кроватками и ковриками, мрачными сковородками с неэстетичным содержимым, блендером, ходунками и плохо различимыми Айболитами на залитых чем-то красным картонных обложках.

Между фотографиями мелькают цифры с короткими пояснениями: «буду в 17.00», «к 19 сможешь?», «опоздаю на 30 мин» — и все это выглядит устоявшимся, даже немного скучным после такой яркой завязки. Кажется, что Рагнарёк2000 и Мариямунстар смирились друг с другом ради воспитания ребенка, достигли если не дружбы, то уж во всяком случае взаимопонимания, но нет.

Внезапно, без каких-либо предупреждений, Мариямунстар вбрасывает в переписку свое фото в нижнем белье.

В этом снимке нет ничего ужасного, кроме той неизбывной пошлости, которая отличает все снимки, вышедшие из-под руки этой женщины, но уж к ней-то Рагнарёк2000 наверняка привык.

Мариямунстар стоит, скрестив ноги, перед шкафом с зеркальной дверью, камера захватила разобранный диван на заднем плане и переднее колесо детского велосипеда, стоящего почему-то в комнате. На Марии красный кружевной комплект, темные волосы распущены, живот втянут, лицо неприятное — напряженное и растерянное одновременно.

Рагнарёк2000 молчит. В течение недели ему предлагаются еще шестнадцать фото и еще более ясный призыв — на случай, если он не понял, чего от него ждут.

От: [email protected], 02.08.2001

Кому: [email protected]

Я подумала а может приедеш вечерком выпьем вина?

Он не отвечает два дня, она обиженно молчит.

На третий день он пишет, что заедет днем к Марте, вечером он уезжает в командировку. Может, врет, а может, правда уезжает. В любом случае на десять дней канцелярия закрывается, а на одиннадцатый становится понятно почему.

От: [email protected], 13.08.2001

Кому: [email protected]

Олег мне очень удивительно что я должна об этом спецеально писать но мы вроде бы ни договаривались что ты будеш встречаться с Мартой в присутствее других женщин. Я видела из окна твою машину. Когда ты привез Марту и пошел с ней в подьезд от туда вышла какая то твоя видимо знакомая и закурила. Может быть я не правильно тебя поняла но у меня было такое ощущение что ты пригласил нас в Москву что бы строить нормальную семью. Мы с Мартой единое целое и мне ни нравится что ты увозиш ее ни известно куда и ни известно с кем! Я ни как не ограничеваю тебя в общение с Мартой но я все же попросила бы, что бы это общение происходило в моем присутствее.

Письмо, судя по короткому ответу, не вызвало у адресата понимания, а на основании последующих посланий можно было сделать вывод, что пара дошла в своих отношениях до той точки, которая в бракоразводных документах обычно именуется непримиримыми противоречиями.

От: [email protected], 22.09.2001

Кому: [email protected]

Маша, что у тебя в голове? Какая, в жопу, семья? Живи своей жизнью, я дал тебе все возможности для этого. Учись, работай, найди себе мужчину. Отвлекись от меня и моих знакомых. Единственная причина, по которой я вообще с тобой разговариваю, — это моя дочь, которую я люблю. Больше я не собираюсь обсуждать эту тему.

От: [email protected], 25.09.2001

Кому: [email protected]

Тебе ни стыдно все это мне писать?! Как я могу жить своей жизнью в не знакомом городе?!! С ребенком на руках?!!! Может я должна отдать твою дочь какой нибудь тоджичке и устроится официанткой?!! Какие возможности ты мне дал?!! Сраную двушку на Алексеевской где даже нет кровати и мы вынуждены спать на сломаном диване?! Или ты думаеш я трачу твои деньги на себя?! Да мне стыдно перед другими мамами на площадки! Они все уже покупают монклеры а я опять буду ходить в старом пуховике!

Препирательства длятся почти два месяца. Мариямунстар требует денег и внимания, Рагнарёк2000 становится все более грубым и несдержанным в выражениях. В ответ на просьбу «взять к себе Марту на ночь с пятницы на субботу» он отвечает, например, так:

От: [email protected], 13.10.2001

Кому: [email protected]

Я снял квартиру для своей дочери. А не для того, чтобы ты бухала и приводила в нее быдло. Если я еще раз увижу тебя пьяной, я разобью тебе лицо.

Мариямунстар не поверила угрозе и, видимо, снова напилась. Следующий блок переписки касался ее угроз пойти в полицию, как она выражалась, снимать побои. Последнее ее письмо за 17.11.2001 было таким:

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Я воспитываю твоего ребенка! Моя жизнь разрушина в двадцать шесть лет! А не твоя! Я не могу выйти из дома а ты приежаешь на час а потом делаеш что хочеш! Знаеш иди ка ты на хуй! Мне нужно сто тысяч в месяц я тоже хочу жить в свое удовольствее! Я все узнала! Суд устанавливает алименты в со ответствее с оборотами на твоих счетах! И я подам на тебя в суд! Пока ты не переведеш мне деньги не о каких встречах с Мартой речи ни будет!

Закончив чтение, капитан молчал, глядя в забранное решеткой окно.

— Что вы думаете? — спросила Катя.

— А что тут думать? Он послал ее подальше, некоторое время она ждала, что он приползет с деньгами, потому что не вынесет разлуки с ребенком, но он, похоже, не приполз. Она ничем не занималась, поэтому снова стала бухать. В какой-то день неудачно вышла за добавкой, попала под машину. По этому поводу ему, конечно, позвонили. Он приехал и забрал девочку. Вот и все.

— И где сейчас девочка? Если она не в Архангельске?

Капитан развел руками.

— У вас здесь раньше пропадали девочки ее возраста?

— У нас здесь, — капитан обиженно выделил «здесь», — девочку медведь задрал.

Катя потрясенно ахнула.

— Но это было давно, — продолжил капитан, удовлетворенный эффектом, — а если вы намекаете на серийного маньяка, то вынужден вас разочаровать.

— Вы не могли бы показать мне место, где нашли мотоцикл? — спросила Катя.

После паузы он ответил:

— Мог бы. Но не сегодня. — И добавил: — Вы что-нибудь ели?

18

Ночь выдалась ясной. Над ручьем висела полная луна, и Марта завороженно смотрела, как по ее белесому рыхлому лицу пробегают морщины облаков. Сидеть неподвижно было тяжело, Марта елозила, почесывалась, чертыхалась, прихлопывая комаров и мошек. Никто не появился, никто не пришел за ней. Лес стоял, погруженный в свою бурную ночную жизнь — в нем выли, шуршали, шипели и стрекотали, — лесу не было дела до Марты, сидевшей на берегу ручья в круге камней.

Вдруг она уловила какое-то движение на противоположному берегу — ровно там, где ходил медведь, от которого она спряталась, зарывшись в ил.

Марта всматривалась до рези в глазах, но видела только потревоженные ветви сосен, она вслушивалась, но лес жил столь громко, что отдельные звуки тонули в аккордах всеобщей ночной охоты.

К счастью, луна стряхнула паутину облаков и осветила фигуру на другом берегу.

Это девочка!

Марта улыбнулась и подалась вперед, ей хотелось крикнуть «Привет!», но она сдержалась и только помахала рукой.

Девочка подняла руку, показывая, что тоже видит Марту, и приложила палец к губам: «Тихо!»

Потом сняла белую блузку в коричневых пятнах, выбралась из коротенькой синей юбочки и, оставшись совершенно голой, вошла в воду. Марта в тревоге наблюдала, как ледяная вода поглощает ее тело. Откуда-то из глубины леса вдруг вырвался ветер, подхватил облака и тряпками швырнул их в лицо луны. Мир погрузился в синюю тьму, и больше не было ни ручья, ни сосен, ни даже ружья, лежавшего на коленях Марты.

Теперь Марта слышала лишь собственное дыхание да ощущала тяжесть приклада.

— Марта! — раздался крик.

— Я здесь!

— Я не вижу тебя!

— Я тоже ничего не вижу!

— Брось камушек в воду. Так я пойму, в какой ты стороне!

Марта нащупала камень и с силой швырнула его вперед. Раздался всплеск.

— Еще! Еще один камушек!

И еще, и еще, и еще.

Марта швыряла камни, пока не прозвучал возмущенный вскрик:

— Ой! Больно!

Девочка выбралась на берег и карабкалась по склону, к Марте.

— Сейчас, — бормотала она, — я уже близко!..

Ее голос звучал совсем рядом, но вдруг захлебнулся. Марта услышала вздох, вскрик и грохот падения.

Наступила тишина.

Марта вскочила. Девочка сорвалась. Упала.

— Эй! Ты слышишь меня?! Ты жива?..

В ответ донесся тихий горестный плач.

— Я что-то сломала, — простонала девочка, — встать не могу.

— Не двигайся! — крикнула Марта. — Если что-то сломано, надо просто лежать, так будет лучше! Я помогу тебе!

— Ты не поможешь, — возразила девочка, — мне никто не поможет…

Тишина.

Марта прислушивалась, ее вдруг пронзила мысль, что девочка может потерять сознание и умереть от переохлаждения.

— Ты слышишь меня?

— Да… Спать хочется.

— Не спи, не надо! Тебе нельзя сейчас спать… Слушай меня!

После короткого препирательства девочка согласилась послушать Марту, и та принималась рассказывать сказку на ночь — про злого короля, мертвую королеву и глупую принцессу.

Она рассказывала, как после провалившегося знакомства с Сонечкой и избиения диванной подушкой Рюрик впал в депрессию. Он не растерял привязанности к Марте, но словно бы делал все, чтобы их любовь из веселого сотрудничества превратилась в какую-то античную трагедию.

Рюрик завел обыкновение вырывать из себя перья.

Поначалу Марта находила в поддоне клетки по два-три пера, но с каждым днем их становилось все больше.

Он выдирал перья с кусками мяса, его некогда мягкая, пушистая грудка покрылась язвами, ноги стали похожи на мертвые серые окорочка, а единственное красное перо, которое он почему-то не выдернул из хвоста, Рюрик постоянно жевал и обсасывал, и создавалось впечатление, что он ранен стрелой в задницу.

Каждое утро Марта плакала, умоляя попугая перестать, а он, то ли не понимая, какое впечатление производит, то ли нарочно издеваясь над ней, требовал ласк и терся о ее руки и лицо головой — единственной частью его тела, сохранившей оперение.

Ира сдержала слово: она сказала отцу, что Марта ревнует к Сонечке и поэтому запустила к ней в кроватку опасного попугая-психопата. Отец пообещал, что если он еще раз услышит нечто подобное, то мигом вышвырнет попугая на улицу.

И неважно, что там будет за окном.

Ветеринар прописал Рюрику витамины и круглый пластиковый воротник. Воротник не давал попугаю возможности калечить себя.

— И сколько он должен это носить? — спросила Марта, наблюдая, как Рюрик, яростно визжа, пытается сорвать воротник лапой.

— Возможно, всю жизнь, — сказал ветеринар, — ему сейчас сколько?

— Двадцать один.

— Ну тогда еще лет сорок можете не снимать!

Ах какая смешная шутка!

Сонечка рано пошла.

В десять месяцев она уже отказывалась играть в манеже и исследовала дом, держась за стены, периодически падая и ударяясь головой. И тогда квартиру сотрясал ее пронзительный крик. Заслышав его, Рюрик начинал биться в клетке и рычать, чего не делал со времен жизни в бывшей кладовке на Ленинском.

Няню Ира брать отказывалась. По ее словам, она родила ребенка, чтобы наслаждаться материнством, но почему-то не наслаждалась, а беспрестанно требовала помощи и поддержки. Поскольку от отца добиться этого было невозможно, Ира наседала на Марту. Отец тоже считал, что она должна заботиться о сестре.

— Я не рожала ребенка! — отбивалась Марта. — Я не хочу наслаждаться материнством!

— Марта, у тебя достаточно свободного времени, чтобы пару часов в день присмотреть за Сонечкой, — невозмутимо отвечал отец.

Марту все сильнее захватывала ненависть к сестре, а вместе с ненавистью нарастал и стыд за это чувство. Она могла больно ущипнуть ее, толкнуть, чтобы та повалилась на пол; когда никого не было рядом, она отнимала у Сонечки игрушки и клала туда, где Сонечка не могла их достать.

И все эти мерзости, все тайные щипки и явные обиды, все эти крики и ругань заполонили дом, бурлили, как суп на слабом огне, — до тех пор, пока из Лондона на каникулы не приехал Яша.

Он изменился. Вырванный из привычной среды, вынутый из супа, он снял с себя детство, как одежду, из которой вырос.

За год разлуки, переговоров по скайпу, переписки в чатах Яша превратился в мужчину. Он стал выше, раздался в плечах, у него появилась привычка сидеть, широко расставив колени, и все это вместе почему-то вызывало у Иры негодование.

Пребывая с Мартой в затяжной конфронтации, поначалу она пыталась разыграть с Яшей пьеску под названием «наша счастливая семья», но потерпела фиаско. Яша не интересовался Сонечкой, не хотел гулять с ней и Ирой во дворе, а на просьбы последить за сестрой, пока Ира принимает ванну, отвечал прямо:

— Нет, я не хочу.

В какой-то момент Ира не выдержала:

— Ты приехал, чтобы я обслуживала еще и тебя?! Я думала, ты поможешь мне с ребенком!

— Мама, тебе следовало предупредить меня, что ждешь помощи.

— И что тогда бы было?

— Тогда я бы не приехал.

Марта восхищалась и завидовала очевидной перемене, произошедшей в Яше. Ей тоже хотелось уехать, уйти, выплыть из супа, вскарабкаться по обжигающим бортам кастрюли и больше никогда не видеть ни отца, ни Иру, ни надрывающуюся Сонечку.

Другое дело, что у Яши был отец, а у Марты никого не было.

— Не факт, — сказал на это Яша.

Они улизнули из дома и пили вино в парке.

— В смысле? — удивилась Марта.

— Эти люди, — он, конечно, имел в виду Иру и отца, — ненавидят правду, они врут всегда, даже в тех случаях, когда никакой выгоды в этом нет. Почему ты думаешь, что он не соврал тебе про смерть матери? Ты хоть раз видела документы? Свидетельство?

— Нет. Я даже фотографий ее не видела.

Несколько секунд они молчали. Потом Яша вдруг положил большую тяжелую ладонь Марте на плечо и пощекотал ее за ухом. Марта улыбнулась, придвинулась и опустила голову ему на грудь.

Это больше не было детской возней, отныне каждое их прикосновение друг к другу имело смысл.

Они сидели на скамейке как парочка, как мужчина и женщина, и пальцы их рук были переплетены.

Чтобы остаться вдвоем, они согласились присматривать за Сонечкой.

Сначала было вино, а потом они лежали в кровати в комнате Марты, и со стенда на них смотрел плешивый Рюрик в пластиковом воротнике.

— Думаю, я смогу влезть в его компьютер, — сказал Яша, — там обязательно что-то есть. Про твою мать. Если мы узнаем ее адрес, ты сможешь к ней поехать.

— А если он заметит?

— Какая разница? Сделаешь это не ты, а я уже уеду.

Марта не слишком хорошо соображала — сказывались полбутылки вина и секс с полным проникновением, который до сих пор звучал в ее теле, как привязавшаяся мелодия. Ей хотелось спать, но раскричалась Сонечка.

— Черт… — Марта с трудом разлепила глаза.

— Я подойду.

Яша встал и вышел из комнаты, а Марта тотчас провалилась в сон. Перед ней проносились дороги и мосты, с неба сыпались желтые и розовые конфетти, она уезжала отсюда навсегда, она чувствовала запах горячей летней дороги, ее бедра с силой сжимали кожаное сиденье мотоцикла, а руки обнимали сидящего перед ней мужчину. Через его правое плечо она видела кровавый водопад. Багровый лед, вода и кровь сходили на дорогу прямо с моста, еще секунда — и мотоцикл окажется под этим потоком; надо затормозить, почему он не тормозит?!

Марта проснулась словно от толчка.

С тем липким, безошибочным чувством, что случилось непоправимое.

В квартире было тихо.

Она встала, голая, и пошла в комнату Сонечки.

Дно манежа в крови, кровь наползала на веселых медвежат, нарисованных на клеенке, на прорезыватели для зубов, на белые ползунки лежащей на животе неподвижной Сонечки. В ее голове, покрытой темным пушком, зияла рана. На бортике манежа сидел Рюрик и смотрел на Марту.

Она закричала.

Бросилась к манежу и вынула из него Сонечку.

Из кабинета отца примчался голый Яша.

— Ты оставил дверь открытой!

— Ты не сказала, что ее надо закрыть!

— Возьми ее!

— Нет!

— Позвони маме!

— Нет, ты!

Марта не успела рассказать про удар кулаком в лицо, нанесенный отцом, про то, как он свернул попугаю шею, про обморок Иры, про больницу, отъезд Яши, похороны — все это детали, необязательные краски, подробности, которые не могут повлиять на главное, на то, что уже случилось.

Ей вдруг стало так холодно, что челюсти заходили ходуном, как у щелкунчика. Ее била крупная дрожь, отчего лежащее на коленях ружье то и дело соскальзывало и билось прикладом о землю.

А у ручья что-то происходило, детские всхлипы сменились низким глухим ворчанием, и нечто огромное, тяжелое, непобедимое полезло наверх, сотрясая склон, стволы деревьев, камни.

Изнемогая от любопытства, луна выглянула в щель между занавесями облаков, и Марта увидела поросшие рыжей шерстью руки с желтыми острыми когтями, а потом какая-то неумолимая сила оторвала ее от земли, и ружье упало в ручей, издав напоследок жалобный плеск.

Все вокруг поднималось в воздух, взлетало, словно притяжение прекратило существовать, и Марта ощущала того, кому молилась, того, кто знал ее, того, кто ее нашел, того, кто ее обманул. Он был везде, весь мир был им, и в бесконечном кружении Марте мерещились медвежьи лапы, рыжая шкура с запутавшимися в ней репьями и обломками веток.

Грудь Марты сдавило, захрустели кости, она была букашкой, поднесенной к глазам, в которых нет ничего, кроме бесконечной тьмы.

Камень!

У нее нет камней, у нее ничего больше нет.

Он ведь сам выманил у нее все камни, прикинувшись маленькой девочкой.

Камень!

Он обманщик. Мошенник. Лжец. Он формально известил ее об условиях договора (набери из ручья камушков побольше), но не упомянул, что на кону — ее жизнь.

Камень!

Перед лицом Марты распахнулась исполинская пасть, ее обдало уже знакомым запахом крови и хвои, как вдруг из брезентовой куртки выпал последний, забытый камушек.

Откуда он взялся?

Может, завалился во внутренний карман, тот, что слева, у самого сердца? Может, Николай Бурцев захватил его в могилу, а теперь, сидя рядом с Сашкой среди золотых шаров, бросил его Марте с крыльца?

Лови!

Никто никогда не узнает, да и неважно, важно лишь то, что у всякого договора, даже самого абсурдного, есть условия, и эти условия выполнены.

Он в бешенстве.

Он ревет, скалит ржавые от чужой крови клыки; все охотники и жертвы ночного леса в ужасе попрятались, поприжали свои уши от этого рыка.

Он жаждет смерти, но Он не получит Марту.

Она падает на землю, а Он крушит деревья, вырывает их с корнем, весь мир изуродован его когтями, его зубами, его извечной злобой, что разлетается, как семя, как осколки зеркала, впиваясь в людей, змей и лис.

Марта лежит, ей трудно дышать из-за сломанных ребер, но ей больше не страшно.

Ни летающие валуны, ни сломанные деревья не могут причинить ей вреда.

И когда Он смиряется, когда падает на колени, когда наждачные пальцы с желтыми когтями шарят по траве и находят камень, Марта понимает, что есть кто-то больше, есть кто-то выше, есть тот, кто простил ее.

Я знаю, что в мире есть сила и она добра.

Марта лежит на земле, и дыхание ее слабеет.

Только папа решает, кто выйдет из леса.

19

На рассвете Катя Беляева и капитан тряслись в провонявшем бензином полицейском «козле». Катя исполняла женскую роль и всячески кляла неудобную машину, а капитан приводил многочисленные доказательства исключительной надежности «козла». Например, в бытность свою стажером он с начальником ехал на стареньком «козле» по Беломорью, а поскольку начальник был изрядно пьян, то неловким движением он вырвал руль из рулевой колонки.

— Да вы что? — поразилась Катя.

Капитан довольно ухмыльнулся.

— И что же вы сделали?

— Да ничего, остановились. Оказалось, рычаг прогнил, так я вместо него палку вставил, и поехали дальше.

— И эта машина поехала? С палкой?..

— Я ж вам говорю, гениальная машина.

Они проехали место, где пятнадцать лет назад в последний раз видели Сашку, и капитан указал на дерево, которое кто-то из местных упрямо украшал разноцветными лентами и лоскутами. Отсюда был виден и остов сгоревшего дома Николая Бурцева.

— Какая ужасная история, — вздохнула Катя, — до сих пор не могу поверить… В двадцать первом веке можно погибнуть от лап медведя!

— Знаете, — сказал капитан, — я этого Николаю не говорил, смысла не видел, но мне патологоанатом сказал, что она больная была. Пару месяцев он ей давал… Зверь такое может чувствовать, понимаете?.. Потому и нападает.

— Что с ней было?

— Патологоанатом сказал, на саркому похоже. Опухоль в позвоночнике.

Задорно подскакивая, «козел» миновал заправку, где неизвестные избили Михаила, и вскоре подъехал к развилке, от которой расходились рукава проселка. Машина повернула налево, остановилась у места, где был найден брошенный мотоцикл, и капитан заглушил мотор.

Они с Катей выбрались из машины, подошвы их ботинок оставляли отчетливые следы на влажной глине.

— Вы думаете, отсюда Марта пошла пешком к трассе? — спросила Катя.

— А вы как думаете?

— Трасса там, — Катя махнула рукой, — представляете, как она испугалась, когда уронила мотоцикл? Я сомневаюсь, что она пошла по дороге… Она свернула в лес.

Капитан хмыкнул:

— Это не просто лес, это заказник. Сорок тысяч гектаров.

— Она этого не знала.

— Ну и что вы предлагаете?.. Искать ее в заказнике? Это смешно.

— Почему?

— Если даже все так, как вы говорите, она там уже четырнадцать дней. Без еды, без воды. Без опыта выживания в диких условиях.

— Мы можем просто войти в лес… Вдруг обнаружим какие-то ее следы? Тогда хотя бы будем знать, что она там, и вы сможете организовать поиски с собаками…

Капитан принялся обстоятельно убеждать Катю, что углубляться в заказник без необходимого снаряжения опасно. Он, во всяком случае, точно туда не собирается. Это не игрушки, дамочка, это не подмосковная рощица возле железнодорожных путей, это лес, в котором водятся дикие звери. Охраняемые, между прочим, государством.

— Вы на себя-то посмотрите! — воскликнул он, поворачиваясь спиной к лесу. — В маечке в этой вы в заказник собрались? А если клещ? Это самое невинное вообще-то. Хотите боррелиоз? Серьезно?

Катя побледнела, будто вдруг осознала всю опасность, о которой разливался капитан. Вскинула руку, призывая к тишине:

— Слышите?

Капитан прислушался.

— Нет.

— Как будто собака лает…

И в следующую секунду Катя опрометью бросилась в лес, а капитану ничего не оставалось, как кинуться следом.

Он едва поспевал за длинноногой Катей, но, несмотря на всю очевидную бессмысленность этой вылазки, бег за бодрой женщиной в лосинах доставлял капитану какое-то даже удовольствие. Они бежали минут десять, пока это было возможно, пока лес не стал теснее и темнее. Катя остановилась и перевела дыхание. Капитан подошел к ней.

— Никто тут не лает, — сказал он, вытирая пот со лба.

— Я точно слышала.

Капитан попытался убедить Катю вернуться на дорогу, пока они не нахватали клещей, но Катя упрямо продиралась сквозь кустарники. Она порвала майку, зацепившись за торчавшую ветку, и теперь капитан мог оценить ее стильный черный лифчик.

Минут через сорок Катин запал поиссяк, и когда она уже повернулась к капитану, чтобы выразить сомнения в лае, который услышала, лай раздался снова.

Капитан остановился. Он тоже услышал.

Катя замерла. Слух у нее явно был гораздо лучше, чем у капитана, но ориентироваться по звуку она не умела. И хотя таинственная собака теперь была определенно ближе, но откуда именно доносится лай, Катя понять не могла.

— Успокойтесь! — велел капитан.

Тяжело дыша, Катя повиновалась. Теперь они шли рядом, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, пока лай вдруг не раздался совсем рядом. Капитан свистнул. Еще раз и еще, и между деревьями замелькал пес — крупная серая лайка.

— Черт! — воскликнул капитан. — Это Сайгон!

Пес слабо вильнул хвостом, однако к людям не подошел. Снова залаяв, он кинулся обратно. Катя с капитаном бросились за ним.

Лес расступился, впереди открылось ущелье. Пес стоял у непонятной кучки на берегу и скулил.

С изумлением капитан осознал, что это человек. Девушка. Правда, совершенно не похожая на ту, чье фото висит во всех полицейских управлениях нашей родины.

Откровенно говоря, она и на девушку-то была не очень похожа, скорее на скелет, выкопанный из могилы.

В чувство капитана привел крик Кати, уже склонившейся над скелетом:

— Помогите мне! Она жива!

И капитан рванулся вперед, подхватил на руки невесомое тело и понес обратно, через лес, к машине, под нескончаемый поток бессмысленных слов, извергавшийся из Кати Беляевой. Они выбрались на дорогу, капитан положил девушку на заднее сиденье, втолкнул туда же Катю, Сайгон сам запрыгнул на переднее пассажирское. «Козел» взревел, тронулся с места, и Катя разрыдалась.

— Мы нашли ее! Нашли! — захлебываясь, шептала она.

И в этот момент, рядом с двумя женщинами, одна из которых с таким идиотским упорством искала другую, капитан испытал чувство какого-то странного, нелогичного и полного преклонения перед тем, что самому ему было не дано.

— Это вы ее нашли, — сказал он.

20

За две недели, что Марта лежала в больнице, из убийцы, которой кроме скорой смерти и пожелать нечего, она превратилась в «пример мужества для всех нас».

Социальные сети наперебой восхищались ее «жаждой жизни» и «храбростью».

Известная актриса призналась в фейсбуке, что не спала с тех пор, как Марта пропала, и горячо молилась, чтобы она нашлась.

Конечно, Господь не мог не учесть заслуг актрисы: ее небольшие, но яркие роли в телесериалах, ее призывы спасать бездомных собак, ее бескомпромиссный эксгибиционизм в частной жизни, которую она освещала в деталях, — и вот Марта нашлась.

Слава тебе.

В сообщении, собравшем двадцать тысяч перепостов и шесть тысяч лайков, актриса делилась своими чувствами:

Господи! Спасибо, спасибо, сто тысяч раз спасибо! Она жива, Марта жива! Я навсегда запомню этот день — это второй день рождения невероятной, мужественной, храброй девушки, которая доказала нам всем, что нет ничего превыше жизни!

Дальше следовал сбивчивый лонгрид, в котором актриса делилась собственной историей «второго рождения», и не благодарите меня за то, что я избавляю вас от подробностей.

Кате Беляевой позвонили из офиса известного продюсера, заинтересовавшегося историей Марты, и предложили консультировать группу, уже начавшую работать над сценарием.

Катя отказалась.

Она почти не выходила из дома, чувствуя какое-то неприятное опустошение. Единственную серьезную вылазку за две недели она совершила в диспансер, чтобы сдать анализы.

Результаты оказались отрицательными, и Кате опять стало нечем заняться.

Она навестила Марту и отдала ей распечатку переписки ее родителей.

— Спасибо, — сказала Марта.

— Что будешь делать? — спросила Катя.

— Экзамены сдам.

Катя кивнула.

Она еще немного посидела, но говорить им было, по большому счету, не о чем. Катя оставила Марте номер своего телефона — на случай, если той что-то понадобится.

Когда она выходила из больницы, ей позвонил капитан и, поздоровавшись, спросил, замужем ли она?

— Нет, — ответила Катя.

Капитан извинился за такую прямоту и сообщил, что ему вынесли благодарность, дали орден и правительственную премию. И он намерен поехать в отпуск, на Бали. Но поскольку Марту нашел не он, а Катя, то не захочет ли она поехать с ним?

— Да, — ответила Катя, — я поеду.

Что же касается Марты, то поправлялась она быстро.

Ее навестила Светка и подарила целую сумку одежды.

Директор интерната «Полигистор» прислал корзину цветов, в которую была вложена записка от Любы Красиловой с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Медсестры приносили шоколадки, мягкие игрушки и конверты с деньгами, переданные совершенно посторонними людьми.

Самым эффектным был визит Ягуара в сопровождении толпы журналистов.

Он специально прервал российское турне, чтобы прийти в больницу и спеть для медицинского персонала.

Марту по такому случаю обрядили в шмотье из Светкиной сумки, усадили в кресло-каталку и выкатили в больничный холл, где ходячие пациенты обычно смотрели телевизор.

Про сковородки Ягуар петь не стал, исполнил грустную лирическую композицию:

Научи меня жить храаааброоо…

Научи меня жить чееееестноооо!

Моей жизни текст уже наааабран,

Не роман, а лишь эээээсэмэээска…

Щелкали фотокамеры, Ягуар, прикрыв глаза, тянул слова, медсестры и санитарки снимали на видавшие виды «самсунги» и «хуавэи».

Перед уходом он обнял Марту, сказал, что скоро позвонит, и сунул ей в карман пятьсот евро. Деньги нашлись случайно — выпали, когда нянечка помогала Марте раздеться, чтобы снова уложить ее в койку.

— Ой! — воскликнула она, поднимая с пола банкноту.

С невероятным почтением она положила евро на тумбочку и добавила:

— Какой же он все-таки… настоящий!

Марту навестила и продавщица из продуктового магазина, которая забрала Сайгона и тем самым прославилась на всю страну. Продавщица регулярно давала откровенные интервью о страстном романе с Николаем Бурцевым и мистических талантах его лайки. Способности Сайгона действительно впечатляли журналистов. Когда они приезжали, продавщица просила дать ей ключи от машины, затем размахивалась и что есть мочи швыряла их в заросли травы. Сайгон по ее команде находил ключи за минуту.

Марте продавщица подарила фотографию Сайгона (самого пса в палату не пустили) и пожелала здоровья, счастья и улыбок.

На пятнадцатый день Марту выписали, и она вернулась в «Полигистор».

Подготовилась к экзаменам и сдала их вполне успешно.

Директор вызвался похлопотать, чтобы ее в порядке исключения приняли в вуз вне конкурса.

Это было несложно, учитывая все обстоятельства.

Как-то раз, возвращаясь с медосмотра, куда ее направили после зачисления, Марта решила прогуляться по центру.

Она шла по Никольской, рассматривала витрины, купила смузи в кофейне. Неожиданно за стеклянной стеной ресторана она увидела отца, сидевшего за столом перед одиноким стаканом с виски.

Он не то чтобы постарел, а как-то истончился, словно энергия, бурлившая прежде под его кожей, иссякла.

Что-то упадническое появилось в его осанке, в наклоне головы, в обиженных бульдожьих морщинах вокруг рта.

Отец отпил виски и повернул голову к окну.

Несколько секунд они с Мартой смотрели друг на друга. Марта улыбнулась и подняла вверх пластиковый стакан со смузи.

Отец засуетился, вытащил из кармана бумажник, отсчитал деньги и встал из-за стола. Он поспешно кинулся к выходу, открыл тяжелую стеклянную дверь, но Марты за ней уже не было.

Перед ним в обе стороны Никольской текла толпа, и сколько он ни вглядывался в спины и лица, найти среди всех этих людей свою дочь не смог.

Она ушла, фью-фью, и если вы думаете, что мы за ней последуем, то вынуждена вас разочаровать.

Увы.

Здесь, на Никольской, мы попрощаемся с Мартой и друг с другом.

Мы попрощаемся, потому что ничего нового вы от меня уже не узнаете.

Я — закончилась.

Вы можете оставить меня на лавке, можете забыть в электричке, как случилось с тем, кто был со мной до вас. Вы можете подарить меня другу или подружке, вы можете меня обсудить, обругать, поставить на полку, вернуться ко мне спустя десять лет или не вернуться никогда.

Для меня, как вы понимаете, это не большая забота.

Вас может уже и не быть через десять лет, может не быть того, кто меня написал и придумал, но я буду жить вечно и буду вечно говорить о том, что меня волнует.

Такова уж моя природа.

Что, простите, я не расслышала?

Ах, Михаил!

Как хорошо, что вы напомнили, а то я совсем про него забыла.

Ладно, слушайте.

После, безусловно, задевшего его бегства Кати Беляевой Михаил поел горячего супа в ресторане, сел на свой мотоцикл и поехал туда, куда и направлялся, — в Архангельск. Он прибыл в этот город вечером, полюбовался набережной, снял номер в симпатичной гостинице и отправился на поиски ужина. Дорога завела его в ресторан «Белое море», где ему приглянулась симпатичная официантка, ну а поскольку вам известно, каким успехом наш Михаил пользуется у женщин, я не стану рассказывать, что было дальше.

И так понятно.

Благодарности

За возможность написать эту книгу я благодарю Сергея Симонова и Гюнтера Хазенкампа, Гёте-Институт в Санкт-Петербурге и Literarisches Colloquium Berlin, где большая и самая главная часть «Рюрика» была написана. Я благодарю Юргена Беккера и Марию Райер за внимание, с которым они отнеслись к тому, что я уже написала, и за надежду на то, что будет написано потом.

Эта книга родилась в Берлине, и, возможно, не очень обычно выражать благодарность городу, но для меня Берлин стал вдохновением. Впечатления, которые он мне дарил, стали топливом, дровами под котлом, в котором «Рюрик» варился. Я благодарна озеру Ванзее, Штадтбану, электричкам линии S7 и особенно станции Ostbahnhof, от которой я пешком шла к Mauer и в толпе бесчисленных туристов смотрела на Стену. Вернее, на то, что от нее осталось. Глядя на Стену, я поймала себя на ощущении: как хорошо, что ее больше нет, и как хорошо, что она есть, ведь благодаря ей мы помним о прошлом.