Book: Калевала



Калевала

Калевала

Собрал и обработал Элиас Лённрот

Перевод с финского Л. П. Бельского

Иллюстрации А. Галлен-Каллелы.

Мариэтта Шагинян. Калевала

I

Свыше ста лет назад по глухим деревушкам российской беломорской Карелии бродил страстный собиратель народных песен — рун. И манерами и одеждой он мало отличался от крестьян. Современники описывают его неуклюжим и добродушным человеком в длинном сюртуке из грубого сукна, в дешевой крестьянской обуви, с багрово-красным, обветренным от постоянного пребывания на свежем воздухе лицом. На портрете он уже старик — весь в крупных, натруженных морщинах, лучами расходящихся вокруг больших, прекрасных, полных доброты и сердечного простодушия глаз. Человек этот, доктор Элиас Лённрот, вышел из финской крестьянской семьи. Отец его, деревенский портной, был так беден, что мальчику приходилось и в пастухи наниматься, и с сумою ходить по большим дорогам.

Вспоминая детство, Лённрот говорит о себе:

Я учился только дома,

За своим родным забором,

Где родимой прялка пела,

Стружкой пел рубанок брата,

Я ж совсем еще ребенком

Бегал в рваной рубашонке.

(«Калевала», руна 50-я)

Но если у прялки и рубанка маленький Лённрот учился пению, у отца ему пришлось пройти суровую школу ремесла. Отец хотел сделать из него такого же, как сам он, деревенского портного. Однако будущий создатель эпоса «Калевалы» портным не стал. Еще маленьким мальчиком, для того чтобы приготовить своя школьные уроки без помехи, он просыпался до свету, брал учебники и залезал на дерево, где и занимался до той поры, покуда не просыпалась деревня и не начинались вокруг него утренние деревенские шумы.

Сохранился рассказ о том, как одна из соседок Лённротов будила своих детей: «Вставайте, Лённрот давно уже слез с дерева со своими книжками!»[1]

Ценою великого и упорного труда, всевозможных лишений, сурового терпения и настойчивости Лённрот добился высшего образования и получил звание врача-хирурга, а позднее стал одним из крупнейших филологов своей родины. Глубокое знание крестьянского быта и характера, страстный интерес к народному творчеству влекли Лённрота к странствованиям по родной земле, к собиранию памятников народной поэзии.

Он шел в глухие, болотистые, подчас едва проходимые дебри Карелии, доходил до берегов Ледовитого океана, жил в нищих избах карельских крестьян, питавшихся в голодные годы лепешками из сосновой коры, ночевал в лапландских юртах на оленьей шкуре, коротая с лапландцами долгую, темную полярную ночь и деля с ними скудную их пищу, такую скудную, что подчас и соль была у них роскошью. Разложив на коленях, на деревянной дощечке, которую он всюду брал с собой, свои письменные принадлежности, Лённрот записывал народные сказания, выискивая стариков, знаменитых на деревне своим исполнением рун. В то же время во всех этих скитаниях Лённрот не был праздным человеком в глазах крестьян. Профессионально он отнюдь не прожил свой век «только» фольклористом, филологом и этнографом. Лённрот долго работал окружным врачом в глухом провинциальном городке Каяны; он тотчас при вспышке холеры в Финляндии уехал как врач «на холеру» и, борясь с эпидемией, самоотверженно оказывая помощь больным, сам заразился и переболел холерой. Во время своих скитаний он нес крестьянам врачебную помощь, а работая врачом, не пренебрегал и своим отличным знанием кройки, полученным от отца: по просьбе крестьян частенько, например, заменял хирургические ножницы обыкновенными портняжными, раскраивая материю под крестьянское платье. Да и свою одежду, тот самый «грубый сюртук», о котором писали современники, Лённрот кроил и шил сам.

В сороковых годах прошлого столетия в Финляндии официальным языком в школе и в литературе был шведский. Но пробуждавшееся у передовых общественных деятелей национальное самосознание заставляло их прислушиваться к тому языку, на котором говорил с древних времен народ, говорило крестьянство. И эти передовые деятели буквально «открывали» для себя и родной народ, и его язык.

Еще в двадцатых годах издатель еженедельной газеты в финском городе Або Рейнгольд Беккер начал печатать в своей газете записи народных рун, певшихся крестьянами. Губернский врач Захария Топелиус издал в 1822–1836 годах несколько записанных им рун. Финское студенчество и передовая часть интеллигенции с огромным интересом встретили это обращение к народному творчеству.

Топелиус первый заметил, что искать надо руны на востоке, в российской Карелии, Viеna, как ее называют финны, среди общительных, живых, веселых тружеников, карельских крестьян. Беккер первый высказал догадку, что древние руны — это разрозненные части первоначального целого, связанные общностью темы и героев. И Элиасу Лённроту в его странствиях по глухим карельским деревушкам часто приходилось вспоминать эти два указания его предшественников.

Российская Карелия — древняя Олония, в самом имени которой для нас заложено множество волнующих исторических воспоминаний Петровской эпохи, — была, да и сейчас осталась, страною исключительных поэтических народных дарований. Именно среди восточных карелов зародились и выношены были творческой связью из поколения в поколение чудные древние руны о стране богатыря Калевы, о приключениях его сыновей, о мудром старом песнопевце Вяйнямёйнене, о молодом чудодее-кузнеце Ильмаринене, о веселом бабьем угоднике и неисправимом драчуне и забияке Лемминкяйнене, о злой старухе Лоухи, хозяйке северной страны Похъёлы и матери красивых дочек, за которых сватались герои «Калевалы», и о многом другом, поражающем воображение слушателя.

Вдохновенно-прекрасные и в то же время удивительно точные картины северной природы; тонкий рисунок человеческих характеров — от маленькой девочки-рабыни, «наймычки из деревни», до легкомысленной красавицы из богатого дома — Кюлликки, от насмешливого запечного мальчишки, вставляющего свое острое словцо в свадебные причитания взрослых, до «верховного бога» Укко, созданного фантазией народной по образу и подобию деревенского деда; поистине потрясающие сцены разыгравшихся стихий — мрака, мороза, ветра, сцены открытия железа, начала сваривания железной руды в железо и сталь, выковывания первых предметов труда, наконец, полная глубокого смысла центральная эпопея создания мельницы-самомолки, чудесного Сампо, приносящего народу благоденствие, — обо всем этом пели руны из века в век, преимущественно в российской Карелии, где их услышал и записал Элиас Лённрот.

Совершив свое первое путешествие в 1828 году, он повторил его в 1831 году, выйдя на границу тогдашней российской Карелии, затем продолжил в 1833 году уже в самой российской Карелии и, наконец, увенчал в 1834 году наиболее удачным и плодотворным сбором рун в округе Вуоккиниеми тогдашней Архангельской губернии (ныне Калевальский район Карельской АССР), где познакомился с восьмидесятилетним старцем Архипой Перттуненом, «патриархом певцов рун», спевшим для него много песен и рассказавшим ему, как дед его со своим другом рука об руку пели руны у костра все ночи напролет… Как счастлив был Элиас Лённрот, слушая этого старика, так отчетливо помнившего старые песни! Чем быстрее бегало его перо по бумаге, тем явственнее проступали перед собирателем рун общие для всех них черты и темы, словно бродил он между драгоценных обломков разбившегося когда-то единого целого. И вот уже творческая фантазия собирателя, живое воображение сына народа, делившего со своим народом с детских лет его простую и тяжкую судьбу, начали само собой складывать и связывать эти обломки, составлять из них единую эпопею.

Лённрот не сразу опубликовал «Калевалу». Он издал сперва в 1835 году всего 32 руны (12 078 стихов). То был еще не совершенный, как бы черновой набросок будущего эпоса. Спустя четырнадцать лет он добавил к нему 18 рун, изменил чередование отдельных рун и строф, и в таком виде (50 рун — 22 795 стихов) «Калевала» была закончена в феврале 1849 года. Она вышла в декабре того же года, и это явилось событием не только для финского народа: «Калевала» как бессмертный памятник народного творчества вошла в сокровищницу мировой литературы. Свежесть и своеобразие мира, открывшегося в «Калевале», захватили читателей многих стран, где появились переводы этого замечательного эпоса.

Огромное впечатление произвела «Калевала» и у нас в России. Передовая русская интеллигенция с сердечным сочувствием и вниманием следила за пробуждающимся в Финляндии интересом к языку и творчеству народа. Когда появилось первое издание «Калевалы», русский ученый Я. К. Грот перевел несколько рун и в 1840 году напечатал их в «Современнике». Была сделана попытка (правда, неудачная) перевести «Калевалу» языком русского былинного эпоса (Гельгрен); в сокращенном изложении издал «Калевалу» на русском языке Гранстрем; знакомил русского читателя с «Калевалой» и Ф. И. Буслаев. Но по-настоящему узнал русский читатель «Калевалу» лишь тогда, когда ученик Буслаева, филолог Л. П. Бельский, перевел ее со второго издания Лённрота. Труд Бельского был высоко оценен: ему была присуждена малая Пушкинская премия. Перевод вышел в конце восьмидесятых годов, а через двадцать пять лет, значительно исправленный, он был снова переиздан.[2] Несмотря на оставшиеся и после исправления ошибки и неточности, этот труд Бельского не потерял своего значения и теперь.

Русскому читателю восьмидесятых и девяностых годов «Калевала» не только открывала мир высокой поэзии и огромной художественной силы: «Калевала» была голосом народа, рвавшегося к национальному самосознанию, искавшего в прошлом моста к будущему. Именно так прочитал в те годы «Калевалу» великий русский писатель Алексей Максимович Горький.

Трудно переоценить впечатление, полученное им от «Калевалы». Горький не раз и не два упоминает об этом эпосе на протяжении всей своей жизни. Он пишет о нем в 1908 году: «…Индивидуальное творчество не создало ничего равного Илиаде или Калевале…».[3] Он называет «Калевалу» в 1932 году «монументом словесного творчества».[4] Он сравнивает ее в 1933 году с бессмертными созданиями античной греческой скульптуры: «Грубый материал, но древние греки создали из него образцы скульптуры, все еще не превзойденные по красоте и силе… «Калевала» и весь вообще эпос создан тоже на грубом материале».[5]

Горький упоминает о «Калевале» и во втором томе «Клима Самгина», уже в последнее десятилетие своей жизни: «Самгин вспомнил, что в детстве он читал «Калевалу», подарок матери; книга эта, написанная стихами, которые прыгали мимо памяти, показалась ему скучной, но мать все-таки заставила прочитать ее до конца. И теперь, сквозь хаос всего, что он пережил, возникали эпические фигуры героев Суоми, борцов против Хийси и Лоухи, стихийных сил суровой природы, ее Орфея Вяйнямёйнена, сына Илматар, которая тридцать лет носила его во чреве своем, веселого Лемминкяйнена, — Вальдура финнов, Илмаринена, сковавшего Сампо, сокровище страны».

Через десятки лет пронес Горький память об этих эпических героях, заставив их ожить в воображении Самгина именно тогда, когда тот очутился среди реальной природы, одинаковой и для Финляндии и для Карелии. И дальше, на той же странице, коротенькое — в три строчки — не столько описание, сколько ощущение этой северной природы, показывающее, как крепко и нежно запомнил ее сам писатель: «Удивительна была каменная тишина теплых, лунных ночей, странно густы и мягки тени, необычны запахи…»

Вот так, с живым народом, на реальной земле, воспринимал Горький бессмертные образы эпоса, показывая и нам верный путь к пониманию народного эпического творчества.

Почти одновременно с великим русским художником, лишь на три-четыре года раньше его первого высказывания о «Калевале», заложил научные основы понимания «Калевалы» и русский ученый, действительный член Академии наук СССР В. А. Гордлевский. Написанная в 1903 году небольшая, но содержательная работа его о Лённроте, отражающая настроения передовой части русской интеллигенции того времени, не устарела и сейчас.[6]

В. А. Гордлевский родился в Финляндии (в Свеаборге), он знал финский язык и был лично знаком со многими финнами — учеными и писателями. Различные взгляды на «Калевалу», высказывавшиеся в те дни и в Финляндии и у нас, были хорошо ему известны. Взгляды эти в основном делились на два течения, — и оба течения из XIX века перешли в XX, развиваются и высказываются и поныне. Для нас знакомство с этими взглядами интересно не только из-за самого предмета спора — поэмы «Калевала», национальной ценности и финнов, и народа Карельской Автономной Советской Социалистической Республики. Оно интересно для нас и тем, что вскрывает очень глубокие корни политического использования художественного наследства, влияния взглядов и социальной позиции ученого на, казалось бы, чисто научные выводы по таким далеким от всякой политики вопросам, как вопрос о давности происхождения и целостности эпической поэмы или вопрос о трактовке образа тех или иных ее героев.

Для одной группы ученых, продолжающих традиции Беккера, Топелиуса и Лённрота, «Калевала» — это великий и цельный памятник народного творчества. Образ ее героя Вяйнямёйнена понимается ими в духе сказанного о нем Лённротом: «В этих рунах о Вяйнямёйнене говорится обычно как о серьезном, мудром и полном провидения, как о работающем для блага грядущих поколений, всеведущем, могучем в поэзии и музыке герое Финляндии. Больше того, хотя его называют старым, однако возраст не очень мешает ему при сватовстве (при ухаживанье, courting)».[7]

Вечно молодой старец Вяйнямёйнен — любовь и надежда простого народа, «работающий для блага грядущих поколений», это одна версия. Во множестве народных рун он отразился именно таким. И Лённрот, сын своего народа, никогда не отрывавшийся от него не только в мышлении, но и в труде и в жизни, — слил эти разбросанные по рунам черточки в один образ, дал им преобладающее значение. Лённрот сам был народным певцом, когда создавал из разнородных рун одно целое. После того как «Калевала» была напечатана, читатель получил в руки памятник народного творчества, уже неделимый и неразнимаемый по частям, поскольку его целостность — дело индивидуального творчества Лённрота. Хотя противоречия и многослойность рун (по времени их создания) и не были сглажены или уничтожены Лённротом, — но в этом кажущемся поэтическом конгломерате читатель воспринимает великое внутреннее единство. Эпос вращается почти всеми своими лучами-рунами вокруг одной темы — вокруг борьбы за таинственное Сампо, в котором олицетворено благосостояние народа. Каждый образ поэмы, помимо центрального, Вяйнямёйнена, — живет своей яркой индивидуальной жизнью. Насколько вообще органичен этот памятник, где слиты воедино творчество народа и талант сына народа, Лённрота, — доказывает сильнейшее воздействие «Калевалы» на поэзию других стран. Она вызвала к жизни знаменитую поэму Лонгфелло «Песнь о Гайавате», ритм и язык, строфика и образность которой в огромной степени определены влиянием «Калевалы» Лённрота.

Для ученых, рассматривающих «Калевалу» именно как памятник, цельность которого спаяна еще и самим временем, — происхожденье его рун тоже не представляет сомнений. Они видят доминирующее начало именно в тех рунах, которые полны деталями эпохи родового строя и, следовательно, зародились еще в глубокой древности. Такой крупный прогрессивный финский ученый, как профессор Вяйно Кауконен, изучая, например, отдельные, не вошедшие в «Калевалу» руны, отнюдь не стремится расшатать единство собранного и созданного Лённротом памятника. Исследования его идут в направлении общечеловеческих мифологем в рунах, их сказочно-легендарного богатства, присущего многим народам. Он прислал мне, например, в 1955 году интереснейшую обширную запись финской народной руны об эпическом богатыре «Калевалы» кузнеце Ильмаринене, похожей на запись кавказской легенды об Амиране-Прометее, закованном в кавказскую скалу… Руна эта, несомненно перекликающаяся и с образом Прометея, и с образом Мгера, — расширяет содержание образа Ильмаринена, но не посягает на тот характер этого героя «Калевалы», каким он изображен в поэме Лённрота.

Иное мы видим у представителей второго течения. Для них сказочное творчество народа в рунах, всегда имеющее морально-смысловой характер и выражающее жизненные чаянья и мечты народа, не представляет интереса. Они обращают весь пыл своих исследований на историческую сторону, причем выдвигают как основные именно те руны, которые носят на себе черты средневековья. Отсюда теории аристократического происхождения рун, их близости не к восточной Карелии (Viena), а к шведскому Западу, к эпохе викингов. Для ученых, придерживающихся таких взглядов, руны — это порождение феодального замка, детище придворных певцов. «Сампо» — не имеет ничего общего с народным благосостоянием, а поход за ним в Похъёлу — это «крестовый» поход на остров Готланд (концепция К. Крона, видящего во всех героях «Калевалы» исторических викингов и так рассматривающего поэму в своей работе «Калевала» и ее раса»). Подчеркиваются, с помощью этимологического разбора отдельных слов, скандинавские элементы в рунах, а нахождение их именно в русской Карелии приписывается эмиграции туда западных финнов в средние века. Даже в блестящей работе Мартти Хаавио, цитированной мною выше, где сравнительная часть (аналогии с греческими и другими древними мифами, изложение космогонии и т. д.) читается с огромным интересом, отрыв карельских и финских рун от их народного, жизненного содержания и абстрактный метод изучения их, к сожалению, очень силен.



Вот почему беспристрастное слово большого русского ученого, хорошо знавшего финскую литературу, — слово, высказанное им свыше полувека назад, приобретает для нас особо важное значение. Я приведу длинную цитату из упомянутой мною выше работы В. А. Гордлевского, сразу вносящую ясность в вопрос о «Калевале»:

«Что такое «Калевала»? Представляет ли она народную поэму, созданную пером Лённрота, в духе народных певцов, или это искусственная амальгама, слепленная самим Лённротом из разных обрывков?.. Лённрот бережно сохранил все свои рукописи, и не так давно доцент А. Ниеми произвел кропотливое исследование, которое обнаружило, что огромное большинство стихов (по крайней мере 94 %) вышло из уст народа. Может быть, греческий эпос созидался так же… В своей основе «Калевала» — народное произведение, впечатленное демократическим духом… Западное финское наречие, на которое в XVI столетии епископ Агрикола перевел Библию, потускнело от общения с шведским языком, оно утратило, одним словом, силу и гибкость восточного карельского наречия. «Калевала», народная поэма, собранная главным образом в русской Карелии, так ярко выделилась своей звучностью от сухого, церковного языка, что у ее друзей возникла мысль избрать в светской литературе карельское наречие. Между приверженцами западного и восточного наречий возгорелся спор, который мог расколоть финский литературный язык на два различных диалекта. Разгадав тайники народного языка во всем его диалектическом разнообразии, Лённрот предотвратил распадение, искусно вводя меткие слова и формы из необъятного запаса, хранящегося в народе. От него идет современный финский язык, достигающий под пером Юханн Ахо художественной виртуозности».[8]

Итак, «Калевала» — народный эпос, собранный в российской Карелии, скомпонованный и как бы воссозданный Элиасом Лённротом, демократический в своей основе, подобный «Илиаде» и «Одиссее» по характеру своего возникновения и помогший народам Карелии и Финляндии благодаря неисчерпаемому богатству и свежести речи своей и при помощи мудрых усилий сына народа Лённрота выработать современный финский литературный язык.

Следуя за указаниями А. М. Горького и В. А. Гордлевского, обратимся теперь к страницам самой «Калевалы».

II

Перед нами разворачивается необычайный мир, полный первобытной прелести.

Северная его точка — мрачная страна Похъёла, где еще свежи черты древнего матриархата, материнского права: там царствует злая старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы. Неподалеку от нее, под землей или под водой, лежит странное царство мертвых — царство Тубни, Тубнела, в черных реках которой люди находят свою кончину. Это — первобытное представление о «том свете», об аде.

Южная точка этих северных пространств — светлая страна Калевы, Калевала, где живут герои эпоса: старый, верный Вяйнямёйнен, «вековечный песнопевец», кузнец Ильмаринен, весельчак Лемминкяйнен. Где-то, по бесконечным озерам-морям, лежат острова Саари, и на одном из них еще сохранился древнейший обычай родового строя — групповая любовь. Тут же, в чащобах могучих скал и лесов, среди водопадов и рек, живет род Унтамо, уничтоживший в братоубийственной войне род своего брата Калерво (чудесные руны о сыне Калерво, юноше Куллерво, проданном в рабство, и о его мести)…

Все это Север, но как разнообразен этот Север! Казалось бы, между Похъёлой и Калевалой не может быть географически очень большой разницы: тот же скудный растительный мир, тот же суровый северный климат. Но народные певцы находят целую гамму красок для оттенения разницы между ними. Похъёла и ее жители описываются так, что до вас как бы доносится ледяное дыхание полюса:

Приходи, о дочка Турьи,

Из Лапландии девица,

В лед и в иней ты обута,

В замороженной одежде,

Носишь с инеем котел ты

С ледяной холодной ложкой!..

Если ж этого все мало —

Сына Похъёлы зову я.

Ты, Лапландии питомец,

Длинный муж земли туманной,

Вышиной с сосну ты будешь,

Будешь с ель величиною,—

У тебя из снега обувь,

Снеговые рукавицы,

Носишь ты из снега шапку,

Снеговой на чреслах пояс!

Снегу в Похъёле возьми ты,

Льду в деревне той холодной!

Снегу в Похъёле немало,

Льду в деревне той обилье:

Снега реки, льда озера,

Там застыл морозный воздух;

Зайцы снежные там скачут,

Ледяные там медведи

На вершинах снежных ходят,

По горам из снега бродят;

Там и лебеди из снега,

Ледяных там много уток

В снеговом живут потоке,

У порога ледяного.

(Руна 48-я)

Но стоит только передвинуться от Похъёлы в сторону Калевалы, как эта ледяная корка земли раскалывается. Шумные реки и водопады, озера, полные окуней и лещей, сигов и щук, веселые острова на озерах, покрытые зелеными рощами, и, наконец, самый лес с его непроходимыми топями и болотами, лес, где светятся гнилушки в старых пнях, где скачет искра, упавшая с неба, зажигая бушующие пожары, где

…росла сосна в лесочке,

Елка там была на горке,

Серебро — в ветвях сосновых,

Золото — в ветвях у елки.

(Руна 46-я)

И где хозяин леса — добродушный, сговорчивый Тапио, а хозяйка ласковая Миэликки, сама словно пахнущая земляникой и медом.

И вместо снежных медведей Похъёлы здесь скачет уже совсем другой мишка, вожделенный предмет охоты и в то же время любимый, уважаемый зверь, носящий следы тотемизма, родового культа, нежно называемый:

Отсо, яблочко лесное,

Красота с медовой липой!

(Руна 46-я)

Хозяйка леса отправляет своего пушистого любимца на лесную, сладкую жизнь:

Чтоб бежал он на болота,

Чтобы бегал он по рощам,

Чтоб бродил опушкой леса,

Чтобы прыгал по полянам.

Но идти велит пристойно,

Подвигаться осторожно,

Жить в веселье постоянном,

Золотые дни лелея,

На полях и на болотах,

На полянках, полных жизни,

Башмаков не зная летом

И чулок не зная в осень,

Отдыхая в непогоду,

Укрывался зимою

Под навесом из черемух,

Возле крепости иглистой,

У корней прекрасной ели,

В можжевельника объятьях…

(Руна 46-я)

Но когда этот любимец леса, Отсо с медовой лапой, понадобился сынам Калевы, добрая Миэликки сама отдает его им. И охота на медведя описана в рунах так удивительно любовно, с таким теплым ощущением благоволения природы к человеку и уважения к убитому зверю, что читатель не сразу даже и понимает, идет ли речь о торжественном приводе живого мишки в гости к людям на свадьбу или о доставке в избу его туши.

Лес для героев «Калевалы» — не только лес и не просто лес: в нем заключено их будущее. Лес — это земля для посева. Кроме лесных чащоб да болот, в Карелии нет клочка земли, годного для обработки. Примитивное подсечное земледелие, когда подсекают, валят и сжигают лес, чтобы отвоевать у него пашню, заставляет жителя Калевалы тяжко трудиться и остро чувствовать важность леса. Ароматным запахом деревьев полна 44-я руна, где рассказывается, как Вяйнямёйнен, потерявший свой музыкальный инструмент — кантеле, — который он сделал из щучьих костей, решает изготовить новое кантеле, уже из дерева, и ведет беседу с березой. Светло-зеленое, с белым станом, кружевное дерево Карелии, березка, так и вошедшая в ботанику под названием карельской, жалуется на свою судьбу. Вяйнямёйнен спрашивает ее:

Что, краса-береза, плачешь?

Что, зеленая, горюешь?..

Не ведут тебя на битву

И к войне не принуждают.

Береза отвечает ему:

Может, многие наскажут,

Может, кто и насудачит,

Будто весело живу я,

Шелестя, смеюсь листвою…

Я же, слабая береза,

Я должна терпеть, бедняжка,

Чтоб с меня кору сдирали,

Эти ветки обрубали.

Часто к бедненькой березе,

К этой нежной очень часто

Дети краткою весною

К белому стволу приходят,

Острый нож в него вонзают,

Пьют из сердца сладкий сок мой!

Злой пастух в теченье лета

Белый пояс мой снимает,

Ножны он плетет и чаши,

Кузовки плетет для ягод.

Часто под березкой нежной,

Часто под березкой белой

Собираются девицы,

Вкруг ствола красотки ходят,

Листья сверху обрезают,

Вяжут веники из веток.

Часто тонкую березку,

Горемычную частенько

При подсечке подсекают,

На поленья расщепляют.

Вот уж трижды в это лето,

В эту солнечную пору,

У ствола мужи стояли,

Топоры свои точили…

(Руна 44-я)

Вяйнямёйнен тоже срубает ее, но он делает из нее кантеле, и береза получает бессмертный голос.

Не только лес превращается в пашню, но и самый посев зерна связан с памятью о лесе, о лесном звере: ведь драгоценные посевные семена хранятся у сеятеля в мешочках из лесных шкурок, добытых охотой:

Старый, верный Вяйнямёйнен

Все шесть зерен вынимает,

Семь семян берет рукою,

Взял из куньего мешочка,

Взял из лапки белки желтой,

Летней шкурки горностая.

(Руна 2-я)

Читатель, может быть, обратил внимание на странную арифметику «Калевалы»: Вяйнямёйнеи в одном стихе говорит о шести зернах, а в следующем стихе зерен оказывается уже семь.

Превосходным знаток и исследователь «Калевалы» О. В. Куусинен, касаясь этих строк, указал на то, что здесь перед нами прием древнейшего первобытного человеческого мышления, еще не умеющего обобщить накапливаемый опыт в едином понятии или образе, но в то же время стремящегося выразить свое представление о предмете не на основе одного его признака, а на основе рассматривания движущегося предмета, рассматривания накапливающегося числа его признаков. Если первый стих у древнего певца говорит о шести зернах, а второй — о семи, то второй вовсе не «дублирует» первый, «нечаянно» давая неточную цифру. Оба стиха должны выразить многочисленность зерен, и, характеризуя их по счету «шесть, семь», поэт хочет дать представление о множестве. Кроме цифровых несовпадений в двух параллельных строчках, в «Калевале» есть и другие несовпадения, иногда противоречия в эпитетах, замены подлежащих, замены глаголов. Иногда такие параллелизмы раскрывают свой познавательный смысл при помощи движения.

В руне 5-й есть прелестное место, где погибшая девушка Айно, превратившаяся в рыбку, уплывает от своего преследователя Вяйнямёйнена:

Подняла из волн головку,

Правым боком показалась

На волне морской, на пятой,

При шестом станке у сети.

Правой ручкой потянулась

И сверкнула левой ножкой

На седьмой полоске моря,

На валу зыбей девятом.

Пусть читатель представит себе это перечисление цифр: на пятой волне, у шестого станка рыбачьей сети, на седьмой полоске моря, на девятом гребне волны. Что это, как не чудесное, высокохудожественное изображение уплыванья рыбки все дальше, дальше от кормы лодки, где сидит ее похититель? Вы, как бы чувствуете волнообразный перенос с одной волны на другую удивительной рыбки-русалочки. А певец прибавляет еще и другой цифровой образ, правда, не выраженный в прямом счете, но все же подразумевающий «первое», «второе»:

Правой ручкой потянулась

И сверкнула левой ножкой,—

образ последовательного движения рукою и ногою при плавании. И так осязаемо, так ярко и точно уходит от вас чудесная русалочка Велламо в этом совершенном по лаконизму и выразительности поэтическом отрывке!

В живом чувстве природы, с каким раскрывается перед нами земля Калевы, есть одно постоянное слагаемое: природа воспринимается и изображается певцом не сама по себе, не изолированно, а одновременно с хозяйством, как место труда и работы человека, борьбы и преодоления. Чувство природы связано в «Калевале» с чувством хозяйничанья, работы на земле.

Лес, как мы видели, — это отец древнего землепашества; деревья и звери его вносят свою долю и свой голос в труд человека. Но лес с его молчаливыми озерами и непроходимыми болотами, с его проточными водами и мшистыми гранитными скалами — отец не только древнего землепашества, но и первой человеческой промышленности: мясо зверя образует «пищевую промышленность», а звериные и рыбьи кости идут на изделия, шкура — на одежду, жилы — на веревки, самое дерево используется, начиная от первобытной гнилушки — источника огня, — кончая тонким инструментом — кантеле, — созданным из карельской березы. Дерево идет и на постройку главного средства сообщения в родовом общество — лодки. В девственных чащах Карелии, где озеро перекликается с озером, протоки связывают озера друг с другом, а там, где нет воды, человек протаскивает лодку до следующего озера волоком, — в этих чащах постройка судна — важнейшее дело. Когда Ильмаринен говорит Вяйнямёйнену, задумавшему строить корабль: «Путь по суше безопасней», — старый певец отвечает:

Путь по суше безопасней,

Безопасней, но не легче,

Он извилистей и дольше.

(Руна 39-я)

Лодка, судно — более передовой, технически более культурный способ передвижения, нежели собственные ноги. Когда лодка построена, Ильмаринен сам уселся грести, и лодка — изделие человеческих рук — заговорила с людьми, заражая путешественников все тем же слитным, могучим, единым в многообразии чувством природы, каким дышала речь березы под руками мастера и музыканта Вяйнямёйнена. Это место одно из наиболее поэтичных в поэме:

Побежал челнок дощатый,

И дорога убывает.

Лишь звучат удары весел,

Визг уключин раздается.

Он гребет с ужасным шумом,

И качаются скамейки,

Стонут весла из рябины.

Ручки их, как куропатки,

Их лопатки, как лебедки,

Носом челн звучит, как лебедь,

И кормой кричит, как ворон,

И уключины гогочут.

(Руна 39-я)

Но в лесу, в озерах, кроме охоты и древесных богатств, человек находит еще и железную руду. «Калевала» рассказывает об одном из важнейших переворотов, пережитых человечеством, — о переходе из бронзового века (верней, из каменного, поскольку в Карелии почти не знали бронзы) в железный век, об овладении железом. Каждому, кто проедет сейчас по лесам Карелии, непременно попадутся старинные металлургические заводики, остатки кирпичных стен и ям с почерневшим вокруг лесом. В Карелии на дне озер много железной руды, которую здесь успешно плавили еще в Петровы времена. Но и за тысячу лет до Петра, в эпоху распада родового строя, население знало о железе, знало о власти над ним, и певцы «Калевалы» поют об этом.

В замечательной 9-й руне рассказывается о происхождении железа и стали из женского молока, истекшего на землю. Железо, младший брат огня, захотело познакомиться со своим старшим братом, но, испугавшись его шумной ярости, бежало от него под землю:

И бежит оно далеко,

Для себя защиты ищет

В зыбких топях и болотах

И в потоках быстротечных,

На хребте болот обширных

И в обрывах гор высоких,

Где несут лебедки яйца,

Где сидят на яйцах гуси.

И в болото, под водою,

Распростерлося железо…

Но ненадолго спаслось железо от огня. Когда подрос Ильмаринен, он построил себе кузницу возле озера и пошел по следам волчьим и медвежьим. Видит, на этих следах «отпрыски железа» и «прутья стали»:

Он подумал и размыслил:

«А что будет, если брошу

Я в огонь железо это,

Положу его в горнило?»

(Руна 9-я)

Глинистая земля уже обжигалась на огне, — а что будет в огне с этой странной железной землей? И дальше в «Калевале» идут поистине бессмертные стихи, проникнутые глубокой человечностью. Они заставляют задуматься о многом, о самом современном, хотя это древние стихи, сложенные древним человеком, на заре человеческой культуры.

Открытие железа — огромное событие в истории человечества.

С железом руки первобытного человека неизмеримо удлинились: он стал глубже вспахивать землю (железный плуг), он стал далеко закидывать свои стрелы, он подковал коня, скрепил гвоздем доски, получил первого механического помощника в труде. Вся технология, основанная на камне, на выдалбливании ствола, на округлых формах дерева, сменилась новой, бесконечно более совершенной. И человек получил в руки могучее оружие: он выковал острый, разящий меч.

Войдем под сень дремучего, сказочного леса, в закопченную кузню первого кузнеца Ильмаринена, оказавшегося перед лицом величайшего, эпохального открытия, нового фактора культуры. Как он повел себя с железом? И как повел себя народ, безыменный составитель рун, в своих песнях поведав нам об открытии железа?

Расплавившись в горниле, железо стало просить Ильмаринена выпустить его из горна. Но кузнец ответил железу:

Коль тебя отсюда выну,

Может, станешь ты ужасным,

Станешь слишком беспощадным,

Своего порежешь брата,

Сына матери поранишь.

(Руна 9-я)

И железо дает клятву Ильмаринену, что не будет служить братоубийству, не будет резать человеческое мясо, когда есть для резания и дерево и камень:

Есть деревья для пореза,

Можно сердце рвать у камня…

Сына матери не трону…

Послужу ручным орудьем…

(Руна 9-я)

Тогда Ильмаринен берет покорное железо из горна на наковальню и пробует его ковать. Но железо еще не совершенно, и, добавляя в него щелоку и разных снадобий, кузнец решил влить в железо еще один крепчайший, благородный состав — сладость пчелиного меда:



Вот с земли пчела взлетела,

Синекрылая из травки…

И кузнец промолвил слово:

«Пчелка, быстрый человечек!

Принеси медку на крыльях,

Языком достань ты сладость

Из шести цветочных чашек,

Из семи верхушек травных,

Чтобы сталь мне изготовить,

Чтобы выправить железо!»

(Руна 9-я)

Но слова Ильмаринена услышал слуга злого бога Хийси — шершень. Перегнав пчелу, он принес кузнецу на крыльях вместо меда яд ехидны, шипенье змей, скрытый яд лягушки и все это бросил в горнило. Ильмаринен обманут. Он принял злого шершня за «пчелку, быстрого человечка», как всюду в рунах ласково именуется эта маленькая крылатая труженица. В горниле сварился убийственный сплав:

Вышла сталь оттуда злою,

Злобным сделалось железо

И нарушило присягу,

Как собака, съело клятвы;

Без пощады режет брата

И родных с ужасной злобой,

Заставляет кровь струиться

И бежать из раны с шумом.

(Руна 9-я)

Так образно, с таким наивным простодушием сказки, раскрывается в «Калевале» — этом бессмертном памятнике народного творчества — противоречие между мирным назначением железа и его разрушающей силой.

III

Рассказ о происхождении железа приведен в руне с особою целью. Дело в том, что «вещий, верный Вяйнямёйнен», желая добыть себе в жены дочь Похъёлы, взялся сделать по ее просьбе лодку. Но, когда он вырубал ее топором, бог зла Хийси (он же Лемпо) направил этот топор против Вяйнямёйнена и нанес ему глубокие раны. Певец истекает кровью. Надо заклясть кровь. И Вяйнямёйнен начал заклинания. Но вот беда: все слова он помнит, а слово, заклинающее железо, он забыл. Вяйнямёйнен едет за помощью к хозяину «верхнего строенья», древнему старцу. Он просит его заклясть кровь. Старец охотно готов заклясть ее, ведь творческие слова всесильны:

И не то еще сдержали,

И не то остановили

Три могучих божьих слова —

Повесть о вещей начале;

Так утихли водопады,

Реки бурные смирились,

Также бухты у мысочков

И за косами заливы.

(Руна 8-я)

Однако и сам «старец верхнего строенья» оказывается бессильным, потому что он позабыл то, что необходимо знать для нахождения заклинательного слова, — позабыл историю происхождения железа и стали. Выше я подчеркнула в цитате из «Калевалы» стих «повесть о вещей начале». Секрет заклинания, то есть власти над вещью, по древнему представлению творцов эпоса, заключается в знании истории происхождения этой вещи. Чтоб заклясть железо, надо узнать, как оно произошло; чтоб заклясть мороз, начавший пребольно щипать Лемминкяйнена в пути, Лемминкяйнен говорит морозу:

Иль сказать твое начало,

Объявить происхожденье?

(Руна 30-я)

И начинает заклинать его, повествуя о происхождении мороза. Когда дочь Калевы сварила пиво и оно вытекло из кадушки, краснохвостый дрозд начинает петь на дереве историю пива; его слышит и хозяйка Похъёлы:

Тут хозяйка Сариолы,

Услыхав начало пива,

Собрала воды в кадушку,

Налила до половины,

Ячменя туда наклала,

Хмелевых головок много,

Начала готовить пиво

И кругом мешает воду,

Там, на новом дне сосуда,

Средь березовой кадушки.

(Руна 20-я)

Начало железа, начало мороза, начало пива открывают людям власть над этими предметами — вот откуда культ магического слова, да и сама магия слова. История вещи — кратчайший путь к ее познанию; познание вещи — кратчайший путь к власти над ней. Но история закрепляется в слове, без слов ее невозможно передать, слова — это закрепленный опыт, закрепленное знание. Можно без конца философствовать на тему о наивном первоначальном материализме в первобытном мышлении народа, где слово еще не оторвано от породившего это слово факта, но дело не в отвлеченных выводах, а в живом, творческом ощущении нами народного искусства, в получении нами через сотни лет реального и мудрого опыта народа, заключенного в сказочной, пленительно-прекрасной оболочке. Народ как бы говорит через сказку: каждая вещь делалась не сразу; узнай, как делалась людьми эта вещь, — и твое знание прошлого станет мостом в будущее, поможет тебе управлять этой вещью в настоящем.

Особенно нашим дням служит опыт тысячелетий, а для этого надо иметь ключ к нему. Вот почему глубоко волнует нас рассказ о Сампо, ядро «Калевалы», в котором как бы дается этот ключ, синтезируются все живые черты народной психологии, все горячие чаяния и ожидания народные.

Что такое Сампо? Пытаясь расшифровать это слово, хотя бы в звуковой его ассоциации, Лённрот думал, что оно могло сложиться из русского «сам бог». Выражение это могло указывать на самопроизвольное могущество изобретенной впервые машины.

Сыны «Калевалы» упорно сватали красивых, но злых дочерей Лоухи, хозяйки Похъёлы. И вот Лоухи объявила, что отдаст свою дочь тому, кто выкует для нее волшебную мельницу-самомолку Сампо, иначе «пеструю крышку». Лоухи делала свой заказ совершенно точно и приложила к нему рецепт его изготовления:

Ты сумеешь сделать Сампо,

Крышку пеструю сковать мне,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров петельных,

От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив?

(Руна 10-я)

Рецепт этот повторяется в поэме не один раз и явно носит не случайный характер. Разобрав его, видим, что Лоухи упоминает о четырех основных видах тогдашнего хозяйства. Перо лебедки означает охоту; молоко коровы и шерсть овцы — два вида животноводства; зерно ячменя «— земледелие. И кузнец должен эти символы лесного и сельского хозяйства положить на наковальню, сковать из них чудесную машину, то есть соединить с понятием железа, о понятием механизма. Если все описания природы в «Калевале» — описания леса, болот и утесов — предстают перед читателем связанными с хозяйством, о ручным трудом человека, то здесь, в образе Сампо, ручной труд и хозяйство предстают уже связанными с металлом, с наковальней и горнилом кузницы, с первой машиной. Лоухи стремится получить Сампо не для забавы: оно нужно ей для поднятия благоденствия в Похъёле, для облегчения труда, для накопления богатства. И как бы для того, чтоб показать читателю (слушателю) нелегкий труд изготовления такой волшебной машины, руна подробно рассказывает о ходе работы кузнеца Ильмаринена над нею. Приготовив все, что нужно, кузнец со своими рабами (которые в параллельных стихах называются одновременно и поденщиками, работающими за поденную плату) становится у горнила:

И мехи рабы качают,

Сильно угли раздувают;

Так три дня проводят летних

И без отдыха три ночи;

Наросли на пятках камни,

Наросли комки на пальцах.

(Руна 10-я)

Нагнувшись к огню, Ильмаринеп стал смотреть, что получилось. И тут из пламени вышел лук для стрел. Он был чудесен на вид, «с золотым сияньем лунным», но «имел дурное свойство»:

Каждый день просил он жертвы,

А по праздникам и вдвое.

(Руна 10-я)

Кузнец Ильмаринен не обрадовался делу своих рук. Он сломал его, бросил назад в пламя и велел рабам снова поддувать. Опять они трудятся изо всех сил. И вот второй раз нагибается кузнец к горнилу. Теперь оттуда вышла лодка, прекрасная с виду: с золотым бортом, с медными уключинами. Но прекрасная лодка имела крупный порок:

Был челнок прекрасен с виду,

Но имел дурное свойство:

Сам собою шел в сраженье,

Без нужды на битву рвался.

(Руна 10-я)

Кузнец Ильмаринен не обрадовался делу своих рук, он изломал челнок в щепки и бросил их в пламя.

Опять поддувают и стараются рабы. Опять, в третий раз, смотрит кузнец — из пламени выходит корова. Все как будто хорошо, корова красива с виду:

Но у ней дурное свойство:

Спит средь леса постоянно,

Молоко пускает в землю.

(Руна 10-я)

Снова изломал кузнец свое детище. В четвертый раз из огня выходит уже плуг, но он не совершенен: он забирается на чужие земли, бороздит чужой выгон. Кузнец сломал и его.

В этих образах лука, лодки, коровы и плуга с «дурными свойствами» народный гений показывает еще не полное подчинение вещи своему творцу, еще тяготение орудий к старому, привычному, примитивному образу действий, к старым, прежним формам хозяйства — к войне как грабежу, к произвольным завоеваниям, к посягательствам на чужое добро, к некультурному животноводству (ленивая корова, пускающая молоко в землю). А Лоухи хочет именно Сампо, хочет машину, которая поднимет ее хозяйство.

И наконец, в пятый раз, Ильмаринен выковывает мельницу-самомолку, чудесное Сампо, которое сразу делает три больших дела:

И с рассвета мелет меру,

Мелет меру на потребу,

А другую — для продажи,

Третью меру — на пирушки.

(Руна 10-я)

Сампо, по представлениям народа-крестьянина, — орудие мирного труда, оно дает пищу и создает запас.

Но Сампо приносит с собою вместе с зажиточностью и культуру. На вопрос Вяйнямёйнена, что делается в Похъёле, Ильмаринен, обманутый и высмеянный людьми Севера, горько отвечает:

Сладко в Похъёле живется,

Если в Похъёле есть Сампо!

Там и пашни и посевы,

Там и разные растенья,

Неизменные там блага.

(Руна 38-я)

И когда все три богатыря Калевы, завершая эпос, отправляются отобрать у Лоухи назад Сампо и похищенная ими мельница разбивается на тысячи осколков, падает в море, которое выбрасывает часть этих осколков на берег Калевалы, — Вяйнямёйнен доволен и этими осколками. Он говорит о них:

Вот отсюда выйдет семя,

Неизменных благ начало,

Выйдут пашни и посевы

И различные растенья!

Блеск луны отсюда выйдет,

Благодетельный свет солнца

В Суоми на больших полянах,

В Суоми, сладостной для сердца.

(Руна 43-я)

Для историка и филолога, а местами и для внимательного читателя, различие возраста отдельных рун и даже различные исторические напластования в одних и тех же рунах очень ясны.

В самом деле, мы встречаем в рунах отголоски таких древнейших форм родового общества, как матриархат и групповой брак, а в то же время в них попадаются упоминания о деньгах (и притом конкретных — пфеннигах и марках), о поземельных налогах, о замках и крепостях (отзвук средневековья); постоянно упоминаются в рунах рабы: Унтамо продал в рабство сына своего брата, побежденного в бою; кузнец Ильмаринен, построив свою кузню у Лоухи, хозяйки Севера, пользуется в работе помощью рабов, а в то же время эти рабы называются в рунах «поденщиками»; реже упоминается наемный труд — «наймычка из деревни». В предисловии к петрозаводскому изданию «Калевалы» 1940 года сказано, что этот эпос, «бесспорно, мог возникнуть лишь на стадии родового строя в эпоху его разложения. Не борьба феодалов и рыцарей изображается в поэме, как лживо представляет дело буржуазная наука, а борьба одних родов с другими. Но мы знаем, что в каждой общественно-экономической формации сохраняются пережитки пройденных ступеней развития и вызревают ростки последующей формации, зарождающиеся в недрах предыдущей… Наряду с обломками раннеродового общества мы находим в рунах «Калевалы» и элементы, правда не особенно многочисленные, распадения рода (рабство, частная собственность, деньги, товарообмен) и патриархата (власть родовладыки Унтамо)».

А вот и вековые напластования на свадебной руне, еще поющейся, еще по потерявшей своего бытового, злободневного значения. «Старый, верный Вяйнямёйнен, вековечный песнопевец» начинает петь величальную песню в доме Ильмаринена, где хозяйка только что приняла приехавшего с дороги сына с молодою невесткой. Вот он славит свата:

Хорошо наш сват оделся:

Шерстяной на чреслах пояс,

Что сработала дочь Солнца,

Дивно кольцами расшила

В дни, когда огня не знали

И огонь не появлялся…

Хорошо наш сват оделся:

Башмаки на нем от немцев…

Голова у свата в шлеме,

Поднялся тот шлем до тучи,

Вышиной с верхушку леса,

За него заплатишь сотни,

Марок тысячи заплатишь.

(Руна 25-я)

В одном и том же славословии непринужденно притянуты и древнейшая эпоха, когда еще не было огня, и современность с ее немецкими башмаками и шлемом, стоящим тысячи марок. В той же величальной есть упоминание и о феодальной эпохе. О подружке невесты спрашивается, не живет ли она:

Там, за Таникой, за замком,

Там, за крепостью, за новой.

Но мешают ли эти противоречия при чтении, не воспринимаются ли они как нечто несуразное, разрывающее общую картину?

Народное творчество растет из поколения в поколение, устная речь передается от отцов к детям, и дети прибавляют к ней свое историческое самосознание, свой опыт, так же как сделают позднее дети их детей. Хронология устного творчества не имеет ничего общего со скромными цифрами одного человеческого века; она считает сотнями, тысячами лет, и читатель всегда чувствует это ощущение протяженного времени в народных былинах, в эпосе, в сказках. Сам Лённрот прекрасно понимал поэтическое единство собранного им материала и невозможность делить его «по возрасту»:

«Подобные руны, — говорит он о более современных бытовых песнях, — употребляются и теперь в обыденной жизни карелов, как финляндских, так и российских… В эти руны, как, вероятно, и в прочие, вошло много нового и в содержании и в языке; однако их очень трудно и даже почти невозможно отличить от древнейших рун «Калевалы». Поэтому предпочитают не делать строгого различия между первоначальными и позднейшими рунами и считать древнейшие руны семенами, из которых в течение столетий, а может быть, и тысячелетий, выросла нынешняя жатва рун».[9]

Автор «Калевалы» един — это трудовой народ, трудящаяся часть общества, которая всегда была и остается подлинным творцом величайших памятников искусства, как и всей материальной культуры. Трудясь над первобытной пашней, валя и сжигая лес, проходя первым железным плугом скудные поля, выковывая в горне орудия труда, выделывая из драгоценной березы тонкое тело музыкального инструмента, вытесывая лодки, закидывая сети в глубины озер и рек, защищая родные избы, недосыпая ночей, недоедая куска, — народ в могучей своей работе и борьбе слагал песни и пел их, оставляя в наследство детям. Кое-где он воспользовался в песнях названиями и понятиями того класса, который сидел на его горбу, как своеобразным, подчас не лишенным иронии «украшением» своих песен. Он величает жениха князем (это и в русских песнях, как и в карельских), он спрашивает, не из замка ли подружка невесты; но все это не затемняет подлинно крестьянских образов действующих лиц эпоса.

Вся «Калевала» — неумолчное, неустанное восхваление человеческого труда. Нигде, ни в одном стихе ее не найти и намека на «придворную» поэзию. «Калевала» сделана, как сказал Горький, «из грубого материала», из тех бессмертных северных гранитов, среди которых жили и трудились упорные труженики — карельские и финские крестьяне, но сделана с тем исключительным искусством, на которое способно только величавое творчество народа.

«Мощь коллективного творчества всего ярче доказывается тем, — писал Горький в 1908 году, — что на протяжении сотен веков индивидуальное творчество не создало ничего равного «Илиаде» или «Калевале» и что индивидуальный гений не дал ни одного обобщения, в корне коего не лежало бы народное творчество, ни одного мирового типа, который не существовал бы ранее в народных сказках и легендах».[10]

Ритм «Калевалы» благодаря особенностям финского языка, обязательному ударению на первом слоге, наличию долгих и коротких слогов чрезвычайно гибок и, разумеется, не укладывается в двухсложные русские хореи. Нельзя, кроме того, забывать, что это древний песенный ритм, связанный с естественной строфикой, создавшейся при исполнении песен вдвоем. Финский поэт Рунеберг так рассказывает о древнем обычае петь руны: «Певец выбирает себе товарища, садится против него, берет его за руки, и они начинают петь. Оба поющие покачиваются взад и вперед, как будто попеременно притягивая друг друга. При последнем такте каждой строфы настает очередь помощника, и он всю строфу перепевает один, а между тем запевала на досуге обдумывает следующую».[11]

Отсюда структура руны. Состоит она из непременных двустиший, носящих большею частью такой характер: строка и за нею параллельная строка, развивающая с некоторым добавлением смысл первой строки. Вся строфа поэтому всегда имеет четное количество стихов; Лённрот завершил это симметрическое здание, построенное из двустиший, одним лишним стихом в конце, сделав это, по-видимому, сознательно.

Понятно, насколько важно при переводе «Калевалы» сохранить и точную строфику, и точное количество стихов оригинала. Перевод Л. П. Бельского при всех своих исключительных и неоспоримых достоинствах отступает, однако же, от точности. Сличая его, строку за строкой, с оригиналом Лённрота, я обнаружила несколько существенных ошибок Бельского и отклонений от оригинала. Отказавшись от счета пятистиший на полях и от точного указания на количество стихов в подзаголовках к каждой руне, принятых у Лённрота, Бельский тем самым облегчил себе некоторые вольности, например, — пропуск нескольких стихов. Нам думается, такое отношение к эпосу, а также принципиальный характер допущенных в переводе ошибок позникли у Бельского под влиянием работ о «Калевале» определенной группы тогдашних финских ученых (во главе с К. Кроном). Сомненья и выводы этих ученых, основанные на анализах разнослойности и разновременности собранных Лённротом рун, поколебали единство и цельность «Калевалы» как совершенного произведения в глазах и читателей и переводчика. Это отрицательное влияние можно наглядно увидеть из предисловия самого Бельского ко второму изданию перевода. Если в первом предисловии, в конце восьмидесятых годов, Бельский еще весь во власти открытого Лённротом бессмертного источника народной поэзии карелов и финнов, если он захвачен единством и цельностью самой поэмы, над переводом которой потрудился, то уже спустя двадцать пять лет, в 1915 году, не чувствуя антинародного смысла происходящего, Бельский рассказывает о том, как «потрудились» за истекшие годы финские филологи над бессмертным наследием Элиаса Лённрота:

«Все эти труды, выясняя состав финской эпопеи, разрушили взгляд на нее как на цельное произведение финского народа… Лённрот связал органически несвязуемое, прибегая к очень наивному способу… Таким образом, по позднейшим исследованиям ясно, что цельной эпопеи Калевалы у финского народа не существует».[12]

Естественно, что при «искусственно связанных» стихах, не представляющих собой цельного произведения, простительны известные вольности перевода.

В наше советское время бессмертной карельской и финской поэме возвращено ее настоящее значение в числе крупнейших памятников народного творчества. Перевод Л. П. Бельского был поэтому существенно исправлен.

В первую очередь восстановлены опущенные стихи и правильная транскрипция имен.

В финском языке ударение падает на первый слог. Бельский, оговариваясь необходимостью выдержать размер, ставил произвольные ударения. Так, вместо По́хъёлы, Ме́тсолы, Ма́налы, Ве́лламо и т. д. у него всюду Похъёла, Метсо́ла, Мана́ла, Велла́мо и проч.

В финском языке две гласные буквы, стоящие рядом, произносятся в некоторых случаях соединенно, как один слог: Суоми, Тиэра, Туони — это двусложные имена. Между тем у Бельского эти имена читаются как трехсложные, с неверными ударениями; трехсложная Туонела (с ударением на о) превращается в четырехсложную Туонелу, где ударение падает на е, а буква у получает значение отдельного слога.

В финском языке имен Вейнемёйнен и Юкагайнен нет; есть Вяйнямёйнен и Ёукахайнен. Но Бельский надолго утвердил своим переводом неверное произношение этих имен. Все это было исправлено.

Не лишен перевод Л. П. Бельского и смысловых ошибок.

В «Калевале», где речь идет о родовом строе, важно было сохранить упоминание о военных рабах, выполняющих различные работы. У кузнеца Ильмаринена работают в кузнице рабы. Слово «раб» — orja — постоянно встречается в рунах, слово «слуга» не встречается. Между тем Бельский почти везде ставит «слуги» вместо «рабы».

В руне 10-й, например, когда Ильмаринен выковывает Сампо, он велит рабам накачивать воздух, и рабы раздувают огонь мехами:

Laitti orjat lietsomahan… Orjat lietsoi loyhytteli…

(Руна 10-я)

Л. П. Бельский всюду переводит:

Поддувать велит он слугам…

И мехи качают слуги…

В руне 37-й Ильмаринен выковывает себе жену из золота и серебра. Опять раздувают для него горн рабы. Но здесь, как более позднее наслоение, к словам «рабы» прибавляется, как выше отмечено, неизменная фраза «работающие за поденную оплату», «поденщики». Эти любопытные противоречия, нередкие в «Калевале», говорят о древнейшей основе эпоса, получившей позднейшие добавления, тоже уже настолько старые, что параллельные стихи, говорящие о другой исторической эпохе, поются народными певцами как нечто традиционное, отнюдь не противоречивое:

Pani orjat lietsomahan, Palkkalaiset painamahan.

(Руна 37-я)

Эти места, приковывающие внимание исследователей, повторяются в руне 37-й несколько раз. И всюду Бельский, обходя слово «раб», пишет о «работниках поденных», о «слугах»:

Раздувать мехи поставил

Слуг, работников поденных.

В цикле рун о Куллерво такие неточности ведут к прямому искажению социального смысла. Два брата, Унтамо и Калерво, поссорились; Унтамо пошел войной на брата, истребил весь его род, лишь одну беременную женщину захватил в рабство, и она родила в рабстве ребенка. Мать дала своему сыну имя Куллерво; но для Унтамо он только солдат. В этих двух стихах народный певец лаконично и сильно говорит о том, что у победителя для своего раба нет имени, он смотрит на него только как на нового солдата для войска:

Emo kutsui Kullervoksi.

Untama sotijaloksi.

(Руна 31-я)

Перевод Бельского как будто точен, но у читателя не создается того впечатления, какое он получает от оригинала:

Называет мать: Куллерво,

А Унтамо прозвал: Воин.

Ослабленное впечатление получается оттого, что переводчик поставил но только слово «прозвал», но и двоеточие перед «воином», между тем Унтамо никак не прозвал ребенка, наоборот, он оставил его без имени, потому что ребенок рабыни был для него только новым солдатом. В двух последующих изданиях это место окончательно потеряло свой социальный смысл, — слово «воин» в них уже пишется с большой буквы и как бы становится имененем собственным:

А Унтамо прозвал: Воин.

Неверное понимание этого места ведет Бельского к другой ошибке. Вся трагедия Куллерво в том, что он вырастает у Унтамо в рабстве. Когда Унтамо, боясь вырастить будущего мстителя, делает несколько попыток погубить Куллерво и они не удаются, он решает воспитывать дитя, как своего раба, Бельский совсем не упоминает о рабе и переводит, искажая смысл оригинала:

Он воспитывать решился,

Как свое дитя, Куллерво.

В оригинале сказано сильно и ясно:

Kasvatella Kullervoinen

Orja Poikana omana.

Казалось бы, мелочи, но мелочи, изменяющие социальный смысл оригинала и ослабляющие художественный образ мстителя Куллерво.

В руне 2-й есть строфа, состоящая из четырех двустиший (стихи 301–308). Л. П. Бельский, переводя эту строфу, пропустил в ней один стих:

Pane nyt turve ttrnkemahan.

Редактор издания «Academia», а за ним и составитель петрозаводского издания пропускают в этой строфе уже целых два стиха:

Pane nyt turve tunkemahan,

maa vakeva vaantamahan!

Речь идет при этом не о каких-нибудь «повторных» или «несущественных» стихах (хотя, на наш взгляд, в «Калевале» вообще нет ни одного несущественного стиха), — речь идет об очень важном месте. Вяйнямёйнен взывает к «старице земли», «матери полей», прося ее дать плодородие почве, которую он только что засеял зерном. Но плодородие земли он представляет себе в действии, в признаках: в туке, в дерне, в «переворачивании зарубки» на земле. Но как раз в этих вещах — туке, дерне, переворачивании земли под вырубленными деревьями — и раскрывается конкретная особенность подсечного земледелия. Убирая эту строку, переводчик уничтожил живые, реальные образы поэмы и оставил лишь молитву к мифическим божествам.

В руне 49-й Вяйнямёйнен решает выведать, куда злая Лоухи запрятала украденное ею солнце и месяц. Для этого он гадает, согласно древнему обычаю, на лучинах. Но Л. П. Бельский переводит это место непонятно для наших дней, заставляя Вяйнямёйнена вместо гадания «кидать жребий», «вертеть жеребья»:

Надо, видно, кинуть жребий…

Жеребья вертеть он начал…

Молви правду, жребий божий..

Нельзя архаизировать слово «жребий», которое для современного читателя имеет определенный и только единственный смысл.

Еще два примера из 2-й руны. В стихах 157 и 158 Л. П. Бельский допустил две неправильности. В оригинале сказано «между глаз косая сажень», а Бельский перевел «каждый глаз длиною в сажень». Дальше в оригинале речь идет о штанах, которые внизу, у пят, шириной в сажень, повыше, на коленях, шириной в полторы сажени, а еще выше, на бедрах, в две сажени. Между тем Л. П. Бельский перевел слово «штаны» словом «шаровары», перенеся чисто локальное понятие, возникшее в Азербайджане в IX веке от названия горы Саровиль (в районе этой горы жили крестьяне, носившие широкие штаны; отсюда Саровиль — шаровары), к древним финнам, никогда шаровар не носившим. Не говоря уже о произвольности такого перенесения, оно само по себе разрушает создаваемый в оригинале образ: шаровары, как юбка, расширяются книзу, тогда как в оригинале говорится именно о штанах, узких книзу и расширяющихся кверху.

Пропала в переводе Л. П. Бельского и чудесная игра слов с «Куманичкой» (руна 11-я, стихи 261–272).

Лемминкяйнен, веселый искатель приключений, везет домой похищенную им девушку Кюлликки. Девушка боится, что ее похититель — бедняк, не имеющий даже коровы. Лемминкяйнен, посмеиваясь, утешает ее тем, что у него очень много коров:

На болоте Куманичка,

На пригорке Земляничка,

В-третьих, Клюква на полянке,—

которые очень удобны тем, что «хороши они без корму и красивы без надзора; их не связывают на ночь, не развязывают утром, не кладут пред ними корму, им не сыплют утром соли». Игра слов тут заключается в сходстве названий ягод с обычными в «Калевале» кличками коров (Muuriki — Muurikki), — поэтому названия ягод в этом месте оригинала напечатаны с большой буквы. Но в переводе Бельского исчезли большие буквы, исчезли ласкательные окончания (как и в двух последующих изданиях), и игра слов, тонкий юмор этого места пропали для читателя.

Возможно, в переводе есть и другие неточности, но это не умаляет огромного значения труда Л. П. Бельского.

Мощные образы людей, навсегда вам запоминающиеся, грандиозные картины природы, точное описание процессов труда, одежды, крестьянского быта — все это воплощено в рунах «Калевалы» в высокую поэзию.


Мариэтта Шагинян

Руна первая

Вступление (1–102). — Дева воздуха опускается в море, где, забеременев от ветра и воды, становится матерью воды (103–176). — Утка свивает гнездо на колене матери воды и кладет там яйца, (177–212). — Яйца выкатываются из гнезда, разбиваются на кусочки и, кусочки превращаются в землю, небо, солнце, луну и тучи (213–244). — Мать воды сотворяет мысы, заливы, берега, глубины и отмели в море (245–280). — Вяйнямёйнен рождается от матери воды и долго носится по волнам, пока, наконец, не достигает суши (281–344)

Мне пришло одно желанье,

Я одну задумал думу, —

Быть готовым к песнопенью

И начать скорее слово,

5 Чтоб пропеть мне предков песню,

Рода нашего напевы.

На устах слова уж тают,

Разливаются речами,

На язык они стремятся,

10 Раскрывают мои зубы.

Золотой мой друг и братец,

Дорогой товарищ детства!

Мы споем с тобою вместе,

Мы с тобой промолвим слово.

15 Наконец мы увидались,

С двух сторон теперь сошлися!

Редко мы бываем вместе,

Редко ходим мы друг к другу

На пространстве этом бедном,

20 В крае севера убогом.

Так давай свои мне руки,

Пальцы наши вместе сложим,

Песни славные споем мы,

Начиная с самых лучших;

25 Пусть друзья услышат пенье,

Пусть приветливо внимают

Меж растущей молодежью,

В подрастающем народе.

Я собрал все эти речи,

30 Эти песни, что держали

И на чреслах Вяйнямёйнен[13],

И в горниле Ильмаринен[14],

На секире Каукомъели[15],

И на стрелах Ёукахайнен[16], —

35 В дальних северных полянах,

На просторах Калевалы[17].

Их певал отец мой прежде,

Топорище вырезая;

Мать меня им научила,

40 За своею прялкой сидя;

На полу тогда ребенком

У колен их я вертелся;

Был я крошкой и питался

Молоком еще, малютка,

45 Пели мне они о Сампо[18]

И о чарах хитрой Лоухи[19],

И старело Сампо в песнях,

И от чар погибла Лоухи,

С песней Випунен[20] скончался,

50 В битве умер Лемминкяйнен[21].

Слов других храню немало

И познаний, мне известных:

Я нарвал их на тропинке,

Их на вереске сломал я,

55 Их с кусточков отломил я,

Их набрал себе на ветках,

Их собрал себе я в травах,

Их я поднял на дороге,

Пастухом бродя по тропкам,

60 И на пастбищах мальчишкой,

Где луга богаты медом,

Где поляны золотые,

Вслед за Мурикки[22]-коровой

И за пестрой идя Киммо[23].

65 Насказал мороз мне песен,

И нанес мне песен дождик,

Мне навеял песен ветер,

Принесли морские волны,

Мне слова сложили птицы,

70 Речи дали мне деревья.

Я в один клубок смотал их,

Их в одну связал я связку,

Положил клубок на санки,

Положил на сани связку

75 И к избе привез на санках,

На санях привез к овину

И в амбаре под стропила

В медном ларчике их спрятал.

Долго песни на морозе,

80 Долго скрытые лежали.

Не убрать ли их с мороза?

Песен с холода не взять ли?

Не внести ль ларец в жилище,

На скамью сундук поставить,

85 Под прекрасные стропила,

Под хорошей этой кровлей;

Не открыть ли ларчик песен,

Сундучок, словами полный,

За конец клубок не взять ли

90 И моток не распустить ли?

Песню славную спою я,

Зазвучит она приятно,

Если пива поднесут мне

И дадут ржаного хлеба.

95 Если ж мне не будет пива,

Не предложат молодого,

Стану петь и всухомятку

Иль спою с одной водою,

Чтобы вечер был веселым,

100 Чтобы день наш был украшен

И чтоб утренним весельем

Завтра день у нас начался.

* * *

Я, бывало, слышал речи,

Слышал, как слагались песни.

105 По одной идут к нам ночи,

Дни идут поодиночке —

Был один и Вяйнямёйнен,

Вековечный песнопевец

Девой выношен прекрасной,

110 Он от Ильматар[24] родился.

Дочь воздушного пространства,

Стройное дитя творенья,

Долго девой оставалась,

Долгий век жила в девицах

115 Средь воздушного простора,

В растянувшихся равнинах.

Так жила — и заскучала,

Странной жизнь такая стала:

Постоянно жить одною

120 И девицей оставаться

В той большой стране воздушной,

Средь пустынного пространства.

И спустилась вниз девица,

В волны вод она склонилась,

125 На хребет прозрачный моря,

На равнины вод открытых;

Начал дуть свирепый ветер,

Поднялась с востока буря,

Замутилось море пеной,

130 Поднялись высоко волны.

Ветром деву закачало,

Било волнами девицу,

Закачало в синем море,

На волнах с вершиной белой.

135 Ветер плод надул девице,

Полноту дало ей море.

И носила плод тяжелый,

Полноту свою со скорбью

Лет семьсот в себе девица,

140 Девять жизней человека —

А родов не наступало,

Не зачатый — не рождался.

Мать воды, она металась

То к востоку, то на запад,

145 То на юг, а то на север

И ко всем небесным странам,

Тяжко мучимая болью,

Полнотой в тяжелом чреве —

А родов не наступало.

150 Не зачатый — не рождался.

Тихо стала дева плакать,

Говорить слова такие:

«Горе мне, судьбой гонимой,

Мне, скиталице, бедняжке!

155 Разве многого достигла,

Что из воздуха я вышла,

Что меня гоняет буря,

Что волна меня качает

На морской воде обширной,

160 На равнинах вод открытых.

Лучше б в небе на просторе

Дочкой воздуха осталась,

Чем в пространствах этих чуждых

Стала матерью воды я:

165 Здесь лишь холод да мученья,

Тяжело мне оставаться,

Жить, томясь, в холодных водах,

По волнам блуждать бессменно.

О ты, Укко[25], бог верховный!

170 Ты, всего носитель неба!

Ты сойди на волны моря,

Поспеши скорей на помощь!

Ты избавь от болей деву

И жену от муки чрева!

175 Поспеши, не медли боле,

Я в нужде к тебе взываю!»

Мало времени проходит,

Протекло едва мгновенье —

Вот летит красотка-утка,

180 Воздух крыльями колышет,

Для гнезда местечка ищет,

Ищет места для жилища.

Мчится к западу, к востоку,

Мчится к югу и на север,

185 Но найти не может места,

Ни малейшего местечка,

Где бы свить гнездо сумела

И жилище приготовить.

Полетала, осмотрелась,

190 Призадумалась, сказала:

«Коль совью гнездо на ветре,

На волне жилье поставлю,

Мне гнездо развеет ветер,

Унесут жилище волны».

195 Мать воды то слово слышит,

Ильматар, творенья дева,

Подняла из волн колено,

Подняла плечо из моря,

Чтоб гнездо слепила утка,

200 Приготовила жилище.

Утка, та красотка-птица,

Полетала, осмотрелась,

Увидала в синих волнах

Матери воды колено.

205 Приняла его за кочку

И сочла за дерн зеленый.

Полетала, осмотрелась,

На колено опустилась

И гнездо себе готовит,

210 Золотые сносит яйца:

Шесть яичек золотые,

А седьмое — из железа.

Вот наседкой села утка,

Греет круглое колено.

215 День сидит, сидит другой день,

Вот уж третий день проходит —

Ильматар, творенья дева,

Мать воды, вдруг ощутила

Сильный жар в своем колене:

220 Кожа так на нем нагрелась,

Словно в пламени колено

И все жилы растопились.

Сильно двинула колено,

Члены сильно сотрясает —

225 Покатились яйца в воду,

В волны вод они упали,

На куски разбились в море

И обломками распались.

Не погибли яйца в тине

230 И куски во влаге моря,

Но чудесно изменились

И подверглись превращенью:

Из яйца, из нижней части,

Вышла мать — земля сырая;

235 Из яйца, из верхней части,

Встал высокий свод небесный,

Из желтка, из верхней части,

Солнце светлое явилось;

Из белка, из верхней части,

240 Ясный месяц появился;

Из яйца, из пестрой части,

Звезды сделались на небе;

Из яйца, из темной части,

Тучи в воздухе явились.

245 И вперед уходит время,

Год вперед бежит за годом,

При сиянье юном солнца,

В блеске месяца младого.

Мать воды плывет по морю,

250 Мать воды, творенья дева,

По водам, дремотой полным,

По водам морским туманным;

И под ней простерлись воды,

А над ней сияет небо.

255 Наконец, в году девятом,

На десятое уж лето,

Подняла главу из моря

И чело из вод обширных,

Начала творить творенья,

260 Создавать созданья стала

На хребте прозрачном моря,

На равнинах вод открытых.

Только руку простирала —

Мыс за мысом воздвигался;

265 Где ногою становилась —

Вырывала рыбам ямы;

Где ногою дна касалась —

Вглубь глубины уходили.

Где земли касалась боком —

270 Ровный берег появлялся;

Где земли ногой касалась —

Там лососьи тони стали;

И куда главой склонялась —

Бухты малые возникли.

275 Отплыла от суши дальше,

На волнах остановилась —

Созидала скалы в море

И подводные утесы,

Где суда, наткнувшись, сядут,

280 Моряки найдут погибель.

Вот уж созданы утесы,

Скалы в море основались,

Уж столбы ветров воздвиглись,

Создались земные страны,

285 Камни ярко запестрели,

Встали в трещинах утесы,

Только вещий песнопевец

Вяйнямёйнен не рождался.

Старый, верный Вяйнямёйнен

290 В чреве матери блуждает,

Тридцать лет он там проводит,

Зим проводит ровно столько ж

На водах, дремотой полных,

На волнах морских туманных.

295 Он подумал, поразмыслил:

Как же быть и что же делать

На пространстве этом темном,

В неудобном, темном месте,

Где свет солнца не сияет,

300 Блеска месяца не видно.

Он сказал слова такие

И такие молвил речи:

«Месяц, солнце золотое

И Медведица на небе!

305 Дайте выход поскорее

Из неведомой мне двери,

Из затворов непривычных

Очень тесного жилища!

Дайте вы свободу мужу,

310 Вы дитяти дайте волю,

Чтобы видеть месяц светлый,

Чтоб на солнце любоваться,

На Медведицу дивиться,

Поглядеть на звезды неба!»

315 Но не дал свободы месяц,

И не выпустило солнце.

Стало жить ему там тяжко,

Стала жизнь ему постыла:

Тронул крепости ворота,

320 Сдвинул пальцем безымянным,

Костяной замок открыл он

Малым пальцем левой ножки;

На руках ползет с порога,

На коленях через сени.

325 В море синее упал он,

Ухватил руками волны.

Отдан муж на милость моря,

Богатырь средь волн остался.

Пролежал пять лет он в море,

330 В нем пять лет и шесть качался,

И еще семь лет и восемь.

Наконец плывет на сушу,

На неведомую отмель,

На безлесный берег выплыл.

335 Приподнялся на колени,

Опирается руками.

Встал, чтоб видеть светлый месяц,

Чтоб на солнце любоваться,

На Медведицу дивиться,

340 Поглядеть на звезды неба.

Так родился Вяйнямёйнен,

Племени певцов удалых

Знаменитый прародитель,

Девой Ильматар рожденный.

Руна вторая

Вяйнямёйнен выходит на пустынный берег и велит Сампсе Пеллервойнену сеять деревья (1–42). — Вначале дуб не всходит, но, посеянный вновь, разрастается, распространяется по всей стране и загораживает своей листвой луну и солнце (43–110). — Маленький человек поднимается из моря и срубает дуб; луна и день опять становятся видны (111–224). — Птицы поют на деревьях; травы, цветы и ягоды растут на земле; только ячмень еще не растет (225–236). — Вяйнямёйнен находит несколько ячменных зерен на прибрежном песке, вырубает лес под пашню и оставляет только одну березу для птиц (237–264). — Орел, обрадованный тем, что для него оставлено дерево, высекает Вяйнямёйнену огонь, которым тот сжигает свою подсеку (265–286). — Вяйнямёйнен сеет ячмень, молится об его хорошем росте и выражает пожелание успеха на будущее (287–378)

Вот поднялся Вяйнямёйнен,

Стал ногами на прибрежье,

На омытый морем остров,

На равнину без деревьев.

5 Много лет затем он прожил,

Год за годом проживал он

Там на острове безлюдном,

На равнине без деревьев.

Он подумал, поразмыслил,

10 Долго голову ломал он:

Кто ему засеет землю,

Кто рассыпать может семя?

Пеллервойнен[26], сын поляны,

Это, Сампса, мальчик-крошка,

15 Он ему засеет землю,

Он рассыпать может семя!

Засевает он прилежно

Всю страну: холмы, болота,

Все открытые поляны,

20 Каменистые равнины.

На горах он сеет сосны,

На холмах он сеет ели,

На полянах сеет вереск,

Сеет кустики в долинах.

25 Сеет он по рвам березы,

Ольхи в почве разрыхленной

И черемуху во влажной,

На местах пониже — иву,

На святых местах — рябину,

30 На болотистых — ракиту,

На песчаных — можжевельник

И дубы у рек широких.

Высоко растут деревья.

Потянулись вверх побеги:

35 Ели с пестрою верхушкой,

Сосны с частыми ветвями,

Поднялись по рвам березы,

Ольхи в почве разрыхленной

И черемуха во влаге;

40 Также вырос можжевельник,

Ягоды его красивы,

Плод черемухи прекрасен.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Поднялся: хотел он видеть,

45 Как у Сампсы сев удался,

Пеллервойнена работу.

Увидал он рост деревьев,

Их побегов рост веселый;

Только дуб взойти не может,

50 Божье дерево не всходит.

Дал упрямцу он свободу —

Пусть свое узнает счастье;

Ждет затем подряд три ночи,

Столько ж дней он ожидает.

55 Так проходит вся неделя,

Посмотреть тогда идет он:

Все же дуб взойти не может,

Божье дерево не всходит.

Вот четыре Девы вышли,

60 Вышли пять девиц из моря.

Занялись они покосом,

Стали луг косить росистый

На мысочке, скрытом мглою,

На лесистом островочке

65 Косят луг, сгребают сено,

Все в одно сгребают место.

Тут из моря вышел Турсас[27],

Богатырь из волн поднялся.

Запалил огнем он сено,

70 Ярко сено запылало,

Все осыпалось золою,

Потянулось тучей дыма.

Вот зола застыла кучей,

Пепел лег сухой горою;

75 В пепел нежный лист кладет он,

Вместе с ним дубовый желудь.

Дуб из них былинкой вырос,

Стройно стал побег зеленый,

Стал на почве плодородной

80 Дуб развесистый, огромный,

Дал широких веток много,

Веток с зеленью густою,

До небес вершину поднял,

Высоко он вскинул ветви:

85 Облакам бежать мешает,

Не дает проходу тучам,

Закрывает в небе солнце,

Заслоняет месяц ясный.

Старый, верный Вяйнямёйнен

90 Так подумал и размыслил:

Кто бы с силою собрался,

Кто бы дуб свалил ветвистый?

Жизнь людей идет печально,

Плавать рыбе неудобно,

95 Если солнце не блистает,

Не сияет месяц ясный.

Не нашлося человека,

Богатырь не находился,

Кто бы дуб свалил ветвистый,

100 Сто вершин его обрушил.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Сам слова сказал такие:

«Каве[28], ты меня носила,

Мать родная, дочь творенья!

105 Из воды пошли мне силы —

Много сил вода имеет —

Опрокинуть дуб огромный,

Злое дерево обрушить,

Чтоб опять светило солнце,

110 Засиял бы месяц ясный!»

Вот выходит муж из моря,

Богатырь из волн поднялся;

Не из очень он великих,

Не из очень также малых:

115 Он длиной с мужской был палец.

Ростом — в меру женской пяди.

Был покрыт он медной шапкой.

Сапоги на нем из меди,

Руки в медных рукавицах,

120 Чешуей покрытых медной,

Медный пояс был на теле,

И висел топор из меди:

С топорищем только в палец,

С лезвием в один лишь ноготь.

125 Старый, верный Вяйнямёйнен

Так подумал и размыслил:

Видом он похож на мужа

Богатырского сложенья,

А длиной в один лишь палец,

130 Вышиной едва с копыто!

Говорит слова такие,

Молвит сам такие речи:

«Что ты, право, за мужчина,

Что за богатырь могучий?

135 Чуть покойника ты краше,

Чуть погибшего сильнее!»

И сказал морской малютка,

Так морской герой ответил:

«Нет! Я муж на самом деле,

140 Богатырь из волн могучих.

Дуба ствол пришел срубить я,

Расщепить здесь дуб высокий».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

145 «Но, как видно, ты не создан,

Сотворен не для того ты,

Чтоб сломать здесь дуб огромный,

Злое дерево обрушить».

Но едва сказал он это,

150 Взор едва к нему направил,

Как малютка изменился,

Обратился в великана,

В землю мощью ног уперся,

Головою держит тучи;

155 С бородою по колено,

Волосы висят до пяток;

Между глаз косая сажень,

Шириной штаны у бедер —

В две сажени, у коленей —

160 В полторы, у пяток — в сажень.

Великан топор свой точит,

Лезвие острит острее

На шести кусках кремневых,

На семи точильных камнях.

165 Вперевалку зашагал он,

Тяжкой поступью затопал,

Он шагал в штанах широких,

Развевавшихся от ветра.

С первым шагом очутился

170 На земле песчаной, рыхлой,

Со вторым он оказался

На земле довольно черной,

Наконец, при третьем шаге,

Подошел он к корню дуба.

175 Топором он дуб ударил,

Лезвием рубил он гладким.

Раз ударил и другой раз,

В третий раз он ударяет;

Искры сыплются с железа,

180 А из дуба льется пламя;

Гордый дуб готов склониться,

Вот уж громко затрещал он.

И вот так при третьем взмахе

Смог он дуб свалить на землю,

185 Смог сломать он ствол трещавший,

Сто верхушек опрокинуть.

Положил он ствол к востоку,

Бросил к западу верхушки,

Раскидал он листья к югу,

190 Разбросал на север ветки.

Если кто там поднял ветку,

Тот нашел навеки счастье;

Кто принес к себе верхушку,

Стал навеки чародеем;

195 Кто себе там срезал листьев,

Взял для сердца он отраду.

Что рассыпалось из щепок,

Из кусочков, что осталось

На хребте прозрачном моря,

200 На равнине вод открытых,

То под ветром там качалось,

На волнах там колыхалось,

Как челнок в воде открытой,

Как корабль в волнистом море.

205 К Похъёле[29] понес их ветер.

В море Похъёлы девица

Свой большой платок стирала,

Платья в море полоскала,

Там на камне их сушила,

210 На краю большого мыса.

Увидала щепку в море;

Забрала себе в кошелку,

Принесла домой в кошелке,

Перевязанной ремнями,

215 Чтоб колдун оружье сделал,

Заколдованные стрелы.

Только дуб свалился наземь,

Только гордый ствол был срублен,

Снова солнце засияло,

220 Засветил прекрасный месяц,

В небесах простерлись тучи,

Снова весь простор открылся

Над мысочком, скрытом мглою,

Над туманным островочком.

225 Густо рощи разрослися,

Поднялись леса на воле,

Распустились листья, травы,

По ветвям порхали птицы,

Там дрозды запели песни

230 И кукушка куковала.

Вышли ягоды из почвы

И цветочки золотые;

Разрослись густые травы

И цветами запестрели.

235 Лишь один ячмень не всходит

И не зреет хлеб прекрасный.

Старый, верный Вяйнямёйнен

К морю синему подходит

И у моря размышляет,

240 На краю воды могучей.

Там шесть зернышек находит,

Семь семян он поднимает

С берега большого моря,

С отмели песчаной, мягкой;

245 Спрятал их в мешочке куньем,

Сунул в лапку желтой белки.

Он пошел засеять землю.

Он пошел рассыпать семя

Возле речки Калевалы,

250 По краям поляны Осме.

Вот поёт синица с ветки:

«Не взойдет ячмень у Осмо[30],

Калевы[31] овес не встанет,

Не расчищено там поле,

255 Там не срублен лес под пашню,

Хорошо огнем не выжжен».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Тут топор устроил острый

Вырубать леса принялся,

260 Побросал их на поляне.

Посрубил он все деревья;

Лишь березу он оставил,

Чтобы птицы отдыхали,

Чтоб кукушка куковала.

265 Вот орёл летит по небу,

Прилетел издалека он,

Чтоб увидеть ту березу;

«Отчего ж одна осталась

Здесь нетронутой берёза

270 Стройный ствол её не срублен?»

Вяйнямёйнен отвечает:

«Оттого она осталась,

Чтоб на ней дать отдых птицам,

Чтоб орел слетал к ней с неба».

275 И сказал орёл небесный:

«Хороша твоя забота,

Что берёзу ты не тронул,

Стройный ствол ее оставил,

Чтобы птицы отдыхали,

280 Чтоб я сам на ней садился».

И огонь орёл доставил,

Высек он ударом пламя.

Ветер с севера примчался,

И другой летит с востока;

285 Обратил в золу он рощи,

В тёмный дым леса густые.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Все шесть зёрен вынимает,

Семь семян берёт рукою,

290 Взял из куньего мешочка,

Взял из лапки белки желтой,

Летней шкурки горностая.

Вот идёт засеять землю,

Он идёт рассыпать семя.

295 Говорит слова такие:

«Вот я сею, рассеваю,

Сею я творца рукою,

Всемогущего десницей,

Чтоб взошло на этом поле,

300 Чтоб росло на этой почве.

О ты, старица земная,

Мать полей, земли хозяйка!

Дай ты почве силу роста,

Дай покров из перегноя!

305 И земля без сил не будет,

Не останется бесплодной,

Если ей даруют милость

Девы, дочери творенья.

Ты вставай, земля, проснися,

310 Недра божьи, не дремлите!

Из себя пустите стебли,

Пусть поднимутся отростки!

Выйдет тысяча колосьев,

Сотня веток разрастётся,

315 Где вспахал я и посеял,

Где я много потрудился!

О ты, Укко, бог верховный,

Укко, ты, отец небесный,

Ты, кто правит туч грозою,

320 Облаками управляет!

Ты держи совет на тучах,

В небесах совет правдивый!

Ты подай с востока тучу,

Тучу с севера большую,

325 А от запада — другую,

Тучу с юга побыстрее!

Ниспошли ты дождь небесный,

Пусть из тучи мед закаплет,

Чтоб колосья поднялися,

330 Чтоб хлеба здесь зашумели!»

Укко, этот бог верховный,

Тот отец небесный, мощный,

Совещанье держит в тучах,

В небесах совет правдивый.

335 Вот с востока шлет он тучу,

Тучу с севера другую,

Гонит тучу от заката,

Посылает тучу с юга;

Бьёт он тучи друг о друга,

340 Край о край их ударяет.

Посылает дождь небесный,

Каплет мёд из туч высоких,

Чтоб колосья поднялися,

Чтоб хлеба там зашумели.

345 Затемнели там колосья,

Поднялись высоко стебли

Из земли, из мягкой почвы

Вяйнямёйнена трудами.

Вот проходит день ближайший,

350 Две и три проходят ночи,

Пробегает вся неделя,

Вышел старый Вяйнямёйнен

Посмотреть на всходы в поле,

Где пахал он, где он сеял,

355 Где он много потрудился:

Видит он ячмень прекрасный,

Шестигранные колосья,

Три узла на каждом стебле.

Старый, верный Вяйнямёйнен

360 Осмотрелся, оглянулся.

Вот весенняя кукушка

Видит стройную березу:

«Для чего ж одна осталась

Здесь нетронутой береза?»

365 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Для того одна осталась

Здесь береза, чтоб расти ей,

Чтобы ты здесь куковала.

Ты покличь на ней, кукушка,

370 Пой, с песочной грудью птица,

Пой, с серебряною грудью,

Пой ты, с грудью оловянной!

Пой ты утром, пой ты на ночь,

Ты кукуй в часы полудня,

375 Чтоб поляны украшались,

Чтоб леса здесь красовались,

Чтобы взморье богатело

И весь край был полон хлебом!»

Руна третья

Вяйнямёйнен постигает мудрость и становится знаменитым (1–20). — Ёукахайнен идет состязаться с ним в знаниях и, не победив, вызывает его биться на мечах; разгневанный Вяйнямёйнен песней гонит его в болото (21–330). — Ёукахайнен, попав в беду, обещает, наконец, выдать свою сестру замуж за Вяйнямёйнена, который, смилостивившись, выпускает его из болота (331–476). Огорченный Ёукахайнен уезжает домой и рассказывает матери о своих злоключениях (477–524). — Мать радуется, узнав, что Вяйнямёйнен станет ее зятем, но дочь опечалилась и начинает плакать (525–580)

Старый, верный Вяйнямёйнен

Проводил покойно время

В чащах Вяйнёлы[32] зеленых,

На полянах Калевалы.

5 Распевал свои он песни,

Песни мудрости великой.

День за днем все пел он песни

И ночами распевал их,

Пел дела времен минувших,

10 Пел вещей происхожденье,

Что теперь ни малым детям,

Ни героям непонятно:

Ведь пришло лихое время,

Недород, и хлеба нету.

15 Далеко проникли вести,

Разнеслась молва далеко

О могучем пенье старца,

О напевах богатырских,

И на юг проникли вести,

20 И дошла молва на север.

В Похъёле жил Ёукахайнен,

Тощий Молодой лапландец.

Как-то раз пошел он в гости,

Речи странные там слышит,

25 Будто можно петь получше,

Песни лучшие составить

В чащах Вяйнёлы зеленых,

На полянах Калевалы,

Чем те песни, что певал он,

30 У отца им научившись.

Рассердился Ёукахайнен:

Зависть в сердце пробудили

Вяйнямёйнена напевы,

Что его всех лучше песни.

35 К старой матери идет он,

К предводительнице рода.

Говорит, что в путь собрался,

Отправляется в дорогу,

В села Вяйнёлы он едет,

40 В пенье с Вяйнё состязаться.

Но его не отпускают

Ни отец, ни мать-старуха

В села Вяйнёлы поехать,

С Вяйнё в пенье состязаться:

45 «Нет, тебя там околдуют,

Околдуют и оставят

Голову твою в сугробе,

Эту руку на морозе,

Чтоб рукой не смог ты двинуть

50 И ногой ступить не смог бы».

Молвил юный Ёукахайнен:

«Мой отец во многом сведущ,

Мать намного больше знает,

Но всех больше сам я знаю.

55 Если я хочу поспорить

И с мужами состязаться,

Посрамлю певцов я пеньем,

Чародеев зачарую;

Так спою, что кто был первым.

60 Тот певцом последним будет.

Я его обую в камень,

Ноги в дерево одену,

Наложу на грудь каменьев,

На спину дугу из камня,

65 Дам из камня рукавицы,

Шлемом каменным покрою!»

Так, упрямый, он решает

И берет коня в конюшне:

Из ноздрей огонь пылает,

70 Брызжут искры под копытом:

Он взнуздал коня лихого

И запряг в златые сани.

Сам уселся он на сани,

Сел удобно на сиденье

75 И коня кнутом ударил,

Бьет кнутом с жемчужной ручкой.

Лошадь добрая рванулась,

Конь помчался по дороге.

Вот уж дом родной далеко,

80 Скачет день, другой день скачет,

Третий день он быстро мчится;

А когда прошел и третий,

Прибыл к Вяйнёлы полянам

И просторам Калевалы.

85 Старый, верный Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель,

Был как раз на той дороге,

По пути тому он ехал

Среди Вяйнёлы полянок,

90 По дубравам Калевалы.

Ёукахайнен юный, буйный,

На него наехал быстро;

Зацепилися оглобли,

И гужи переплелися,

95 Хомуты вдруг затрещали,

И дуга с дугой столкнулась.

Тут они остановились,

Стали оба, размышляя…

Из двух дуг сочилась влага,

100 От оглобель пар поднялся.

И промолвил Вяйнямёйнен:

«Ты откуда это родом,

Что так скачешь безрассудно,

Не спросяся, наезжаешь?

105 Ты зачем разбил хомут мой

И дугу из свежей ветки,

Ты зачем сломал мне сани,

Изломал мои полозья?»

Молвил юный Ёукахайнен,

110 Сам сказал слова такие:

«Молодой я Ёукахайнен,

Но теперь и ты скажи мне:

Ты, дрянной, откуда родом,

Из какой семьи негодной?»

115 Старый, верный Вяйнямёйнен

Называет свое имя,

Говорит слова такие;

«Так ты — юный Ёукахайнен!

Уступи-ка мне дорогу,

120 Ты годами помоложе».

Молодой же Ёукахайнен

Говорит слова такие:

«Тут важна не наша старость,

Наша старость или юность!

125 Кто стоит в познаньях выше,

Больше мудрости имеет —

Только тот займет дорогу,

А другой ему уступит.

Так ты — старый Вяйнямёйнен,

130 Вековечный песнопевец, —

Приготовимся же к пенью,

Пропоем мы наши песни,

Мы прослушаем друг друга

И откроем состязанье!»

135 Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Что ж, певец я безыскусный,

Песнопевец неизвестный.

Жизнь я прожил одиноко

140 По краям родного поля,

Посреди полян родимых,

Слышал там одну кукушку.

Но пусть будет, как кто хочет.

Ты дозволь себя послушать;

145 Что ты знаешь больше прочих,

Чем ты прочих превосходишь?»

Молвил юный Ёукахайнен:

«Я всего так много знаю;

Но вот это знаю ясно

150 И прекрасно понимаю:

В крыше есть окно для дыма,

А очаг внизу у печки.

Жить тюленю превосходно,

Хорошо морской собаке:

155 Ловит он вблизи лососей,

И сигов он поглощает.

Сиг живет на плоскодонье,

А лосось — на ровном месте.

Класть икру умеет щука

160 Средь зимы, средь бурь свирепых.

Но горбатый окунь робок —

В омут осенью уходит,

А икру он мечет летом,

Берег плеском оглашая.

165 Если ж ты не убедился,

То еще я много знаю,

Рассказать могу, как пашут

Северяне на оленях,

А южане на кобылах,

170 За Лапландией[33] — быками.

Знаю я леса на Писе[34],

На утесах Хорны[35] сосны:

Стройный лес растет на Писе,

Стройные на Хорне сосны.

175 Страшных три есть водопада

И озер огромных столько ж;

Также три горы высоких

Под небесным этим сводом:

Хялляпюёря[36] у Хяме[37],

180 Катракоски[38] у карелов,

Вуокса[39] неукротима,

Иматра[40] — непобедима».

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Ум ребячий, бабья мудрость

185 Неприличны бородатым

И женатому некстати.

Ты скажи вещей начало,

Глубину деяний вечных!»

Молвил юный Ёукахайнен,

190 Говорит слова такие:

«Я вот знаю про синицу,

Что она породы птичьей;

Из породы змей — гадюка;

Ёрш в воде — породы рыбьей;

195 Размягчается железо,

А земля перекисает;

Кипятком обжечься можно,

Жар огня — весьма опасен.

Всех лекарств — вода старее;

200 Пена — средство в заклинаньях;

Первый чародей — создатель;

Бог — древнейший исцелитель.

Из горы вода явилась,

А огонь упал к нам с неба,

205 Стала, ржавчина железом,

На утесах медь родится,

Всех земель старей — болота;

Ива — старше всех деревьев;

Сосны — первые жилища;

210 Камни — первая посуда».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Может, что еще припомнишь

Иль уж высказал всю глупость?»

215 Молвил юный Ёукахайнен:

«Нет, еще немного помню.

Помню древность я седую,

Как вспахал тогда я море

И вскопал морские глуби,

220 Выкопал я рыбам ямы,

Опустил я дно морское,

Распростёр я вширь озера,

Горы выдвинул я кверху,

Накидал большие скалы.

225 Я шестым был из могучих,

Богатырь седьмой считался.

Сотворил я эту землю,

Заключил в границы воздух,

Утвердил я столб воздушный

230 И построил свод небесный.

Я направил ясный месяц,

Солнце светлое поставил,

Вширь Медведицу раздвинул

И рассыпал звезды в небе».

235 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Лжешь ты свыше всякой меры!

Никогда при том ты не был,

Как пахали волны моря,

Как выкапывали глуби

240 И как рыбам ямы рыли,

Дно у моря опускали,

Простирали вширь озера,

Выдвигали горы кверху

И накидывали скалы.

245 И тебя там не видали,

Тот не видел и не слышал,

Кто тогда всю землю создал,

Заключил в границы воздух,

Утвердил и столб воздушный

250 И построил свод небесный,

Кто направил ясный месяц,

Солнце светлое поставил,

Вширь Медведицу раздвинул

И рассыпал звезды в небе»

255 Молодой же Ёукахайнен

Говорит слова такие:

«Коль рассудок мой потерян,

Так мечом его найду я!

Ну-ка, старый Вяйнямёйнен,

260 Ты, певец со ртом широким,

Станем меряться мечами —

Поглядим, чей меч острее»

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Не страшат меня нисколько

265 Ни мечи твои, ни мудрость,

Ни оружие, ни хитрость.

Но пусть будет, как кто хочет,

И с тобой, с таким несчастным,

Я мечей не стану мерить.

270 Ты — негодный и противный!»

Обозлился Ёукахайнен,

Рот от гнева искривился,

Головой трясёт косматой,

Говорит слова такие:

275 «Кто мечи боится мерить,

Осмотреть клинки боится,

Я того моею песней

Превращу в свиное рыло.

Я таких людей презренных

280 По местам упрячу разным:

Уложу в навозной куче

Иль заброшу в угол хлева!»

Омрачился Вяйнямёйнен

И разгневался ужасно.

285 Сам запел тогда он песню,

Сам тогда он начал речи.

Не ребячьи песни пел он

И не женскую забаву —

Пел геройские он песни,

290 Не поют их вовсе дети,

Мальчики наполовину,

Женихи лишь в третьей части:

Ведь пришло лихое время,

Недород, и хлеба нету,

295 Начал мудрый Вяйнямёйнен.

Всколыхнулися озёра,

Горы медные дрожали,

Камни твердые трещали.

Со скалы скала свалилась,

300 Раздроблялися утесы.

Он запел, и разрослися

На дуге лапландца ветки.

На хомут насела ива.

На шлее ветвится верба.

305 Позолоченные сани

Стали тальником прибрежным;

Кнут жемчужный обратился

Камышом на побережье;

Конь лапландца белолобый

310 Стал скалой у водопада.

Меч с златою рукоятью —

Яркой молнией на небе;

Из раскрашенного лука

Вышла радуга над морем;

315 Стрелы легкие лапландца

Ястребами полетели;

Тупомордая собака

Валуном огромным стала.

Превращает старец шапку —

320 Стала шапка длинной тучей;

Рукавицы водяными

Вдруг становятся цветами;

Шерстяная куртка ходит

Облаком в высоком небе,

325 А из пояса лапландца

Звезды в небе запестрели.

Он поет — и Ёукахайнен

По бедро ушел в болото

И до пояса в трясину,

330 И до плеч в песок сыпучий.

Вот тогда-то Ёукахайнен

Мог своим умом постигнуть.

Что пошел не той дорогой

И предпринял путь напрасный

335 Состязаться в песнопеньях,

С Вяйнямёйненом могучим.

Хочет он ногою двинуть —

И поднять ноги не может;

Повернуть другую хочет —

340 Но она обута в камень.

Испытал тут Ёукахайнен

Сильный ужас, страх великий.

Увидал свое несчастье

И сказал слова такие:

345 «О ты, мудрый Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель!

Ты верни слова святые

И возьми назад заклятья!

Отпусти меня отсюда.

350 Дай свободу от несчастья!

Принесу тебе я выкуп.

Дам я все, что пожелаешь!»

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Что ж ты дать мне обещаешь,

355 Коль верну слова святые,

И назад возьму заклятья,

Отпущу тебя отсюда.

Из беды освобожу я?»

Молвил юный Ёукахайнен:

360 «У меня два славных лука,

Пара луков превосходных.

Бьет один со страшной силой,

А другой стреляет метко.

Выбирай какой захочешь».

365 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Не хочу твоих я луков;

Глупый ты: на что мне луки?

У меня их дома столько.

Что увешаны все стены,

370 Ими заняты все гвозди;

Сами луки в лес уходят.

Без меня они стреляют».

Он запел, и Ёукахайнен

Погрузился в топь поглубже.

375 Молвил юный Ёукахайнен:

«У меня две славных лодки,

Челноков чудесных пара;

И одна летит как птица,

А другая грузы возит.

380 Выбирай какую хочешь!»

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Не хочу твоих я лодок.

Челноков твоих не нужно!

У меня их дома столько,

385 Что весь берег ими занят,

Все заливы ими полны,

И одни по ветру ходят,

А другие против ветра.

Вновь запел, и Ёукахайнен

390 Погрузился в топи глубже.

Молвил юный Ёукахайнен:

«Два коня в моей конюшне,

Жеребцов прекрасных пара;

И один летит как ветер,

395 А другой силен в запряжке.

Выбирай, какого хочешь».

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Мне коней твоих не нужно,

Жеребцов твоих хваленых;

400 У меня их дома столько,

Что стоят при каждых яслях

И стоят во всяком стойле

На хребтах с водою чистой,

На крестцах с пудами жира».

405 Вновь запел, и Ёукахайнен

Погрузился в топь поглубже.

Молвил юный Ёукахайнен:

«О ты, старый Вяйнямёйнен!

Поверни слова святые

410 И возьми назад заклятья!

Шапку золота доставлю,

Серебром насыплю шапку,

Их с войны принес отец мой,

С поля битвы их доставил».

415 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«В серебре я не нуждаюсь,

Твое золото на что мне!

У меня его довольно,

Кладовые им набиты,

420 Сундуки набиты ими:

Золото — луны ровесник,

Серебро — ровесник солнцу».

Вновь запел, и Ёукахайнен

Погрузился в топи глубже.

425 Молвил юный Ёукахайнен:

«О ты, старый Вяйнямёйнен!

Отпусти меня отсюда,

Дай свободу от несчастья!

Весь мой хлеб тебе отдам я,

430 Все поля я обещаю,

Чтобы голову спасти мне,

От беды себя избавить!»

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Мне полей твоих не нужно,

435 В хлебе вовсе не нуждаюсь!

У меня его обилье,

Где ни глянешь, там и поле

И скирды стоят повсюду.

А мои поля получше,

440 Мне скирды мои милее».

Вновь запел, и Ёукахайнен

Погрузился в топи глубже.

Наконец уж Ёукахайнен

И совсем перепугался:

445 Он до рта ушел в трясину,

С бородой ушел в болото,

В рот набился мох с землею,

А в зубах кусты завязли.

Молвил юный Ёукахайнен:

450 «О ты, мудрый Вяйнямёйнен!

Вековечный прорицатель!

Вороти назад заклятье,

Жизнь оставь мне дорогую,

Отпусти меня отсюда!

455 Затянула топь мне ноги,

От песку глазам уж больно!

Если ты возьмешь заклятье,

Злой свой заговор воротишь,

Дам сестру тебе я Айно[41],

460 Дочку матери любимой.

Пусть метет твое жилище,

В чистоте полы содержит,

Будет кадки мыть и парить,

Будет мыть твою одежду,

465 Ткать златые одеяла,

Печь медовые лепешки».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Просиял, развеселился,

Рад он был, что Ёукахайнен

470 В жены даст сестру родную.

На скале, веселый, сел он,

Сел на камень и распелся;

Спел немного, спел еще раз,

В третий раз пропел немного —

475 Повернул слова святые,

Взял назад свои заклятья;

Вышел юный Ёукахайнен:

Из болота тащит шею,

Тащит бороду из топи;

480 Вновь конем скала предстала,

Сани вновь из веток вышли,

Стал камыш кнутом, как прежде.

Он спешит усесться в сани;

Опустился на сиденье,

485 Уезжает с тяжким сердцем,

Грустный едет он оттуда,

К милой матери он едет,

Он к родителям стремится.

Он помчался с страшным шумом,

490 К дому бешено подъехал;

Об овин сломал он сани

И оглобли о ворота.

Мать не знает, что подумать,

А отец промолвил слово:

495 «Глупо сделал, что сломал ты

Эти сани и оглобли!

Что ты едешь, как безумный,

Словно бешеный, примчался?»

И заплакал Ёукахайнен.

500 Плачет горькими слезами,

Головой поник уныло,

Шапка на сторону сбилась,

Губы сжаты, побледнели,

Нос повесил он печально.

505 Мать узнать, в чем дело, хочет,

Хочет дело поразведать:

«Ты о чем, сыночек, плачешь.

Чем, мой первенец, расстроен,

Губы сжаты, побледнели,

510 Нос повесил ты печально?»

Молвил юный Ёукахайнен:

«Ох ты, мать моя родная!

Ведь со мной беда случилась,

Ведь со мной несчастье было,

515 Не без повода я плачу,

Есть причина для печали!

Век свой слез не осушу я,

Буду жизнь вести в печали:

Ведь сестрицу дорогую,

520 Дочь твою родную, Айно,

Вяйнямёйнену я отдал,

Чтоб певцу была женою,

Старцу слабому опорой,

В доме хилому защитой».

525 Мать захлопала в ладоши

И всплеснула тут руками;

Говорит слова такие:

«Ты не плачь, мой сын родимый,

Нет тебе причины плакать,

530 Нет причины для печали.

Я жила надеждой этой,

Много лет я ожидала,

Чтоб герой могучий этот,

Песнопевец Вяйнямёйнен,

535 Стал моим желанным зятем,

Мужем дочери родимой».

Слышит то младая Айно,

Плачет горькими слезами,

Плачет день, другой день плачет,

540 На крыльце сидит, рыдая;

Плачет жалобно от горя,

От сердечной злой печали.

Говорить тут мать ей стала:

«Что ты плачешь, дочка Айно?

545 У тебя жених могучий;

К мужу сильному идешь ты,

Чтоб сидеть там под окошком,

У забора тараторить».

Дочь на это молвит слово:

550 «О ты, мать моя родная!

Есть о чём, родная, плакать:

Жаль мне кос моих прекрасных

И кудрей головки юной,

Жаль волос девичьих, мягких,

555 Мне так рано их закроют,

С этих лет мне их завяжут.

И всю жизнь жалеть я буду

Это солнце дорогое,

Этот месяц ясный, тихий,

560 Этот синий свод небесный,

Если мне их бросить надо,

Если надо мне забыть их, —

Братца — у станка с работой.

Под окном — отца родного».

565 Мать же дочери сказала,

Молодой старуха молвит:

«Брось ты, глупая, печали,

Горемычная стенанье!

Плачешь ты без основанья

570 И тоскуешь без причины.

Божье солнце дорогое

Озаряет всюду землю,

Не одно отца окошко,

Не одну скамейку брата.

575 Есть повсюду много ягод,

На полянах — земляники.

Ах ты, доченька! Ты можешь

Там набрать их, а не только

По лесам отца родного,

580 На полях родного брата».

Руна четвёртая

Вяйнямёйнен встречает сестру Ёукахайнена в лесу и просит ее стать его женой (1–30). — Девица в слезах бежит домой и рассказывает об этом своей матери (31–116). — Мать запрещает ей печалиться, велит радоваться и нарядно одеться (117–188). — Девушка продолжает плакать и говорит, что не хочет идти замуж за старика (189–254). — Опечаленная, она уходит в лес, заблудилась и попадает на безлюдный берег моря, хочет выкупаться в море и тонет (255–370). — Мать дни и ночи оплакивает свою утонувшую дочь (371–518)

Айно, дева молодая,

Ёукахайнена сестрица,

В лес пошла нарезать веток,

В роще веников наделать.

5 Для отца связала веник,

Веник матери связала,

Наконец, и третий веник

Крепышу связала братцу.

И идёт, спеша из лесу,

10 Прямо к дому меж ольхами.

Вот подходит Вяйнямёйнен.

Он девицу в роще видит

На траве в нарядном платье,

Говорят слова такие:

15 «Не носи ты для другого,

Для меня носи, девица,

Ожерелье из жемчужин,

На груди носи ты крестик,

Для меня плети ты косы,

20 Перевязывай их лентой!»

Так ответила девица:

Ни о ком не помышляя,

На груди ношу я крестик,

В волосах ношу я ленту.

25 Не ищу привозных платьев,

Белых хлебов мне не нужно;

Я ношу простое платье,

Ем я чёрную краюшку;

Я сижу в отцовском доме

30 Вместе с матушкой родимой».

Вот с груди бросает крестик,

С пальцев кольца золотые,

С шеи жемчуг побросала,

Ленту красную швырнула,

35 Чтоб земля их погубила,

Чтобы лес себе забрал их,

И в слезах пошла дорогой,

С горьким плачем в дом отцовский.

У окна отец работал,

40 Вырезал он топорище:

«Что ты, дочь-бедняжка, плачешь,

Что, девица молодая?»

«Есть, отец, причина плакать,

Есть для слёз и для рыданья;

45 Вот причина, что я плачу,

Что я плачу и рыдаю:

Потеряла с шеи крестик,

С пояска мои застёжки:

Был серебряный мой крестик,

50 Были медные застёжки».

У калитки брат работал,

Вырезал дугу искусно:

«Что, сестрица, горько плачешь,

Что, девица молодая?»

55 «Есть причина, братец, плакать,

Есть для слёз и для рыданья;

Вот причина, что я плачу,

Я и плачу и рыдаю:

Потеряла кольца с пальцев,

60 С шеи жемчуг драгоценный;

Золотые были кольца,

Серебрист на шее жемчуг».

Вот сестра сидит у двери,

Ткет из золота весь пояс:

65 «Что, сестрица, горько плачешь,

Что, девица молодая?»

«Есть, сестра, причина плакать,

Есть для слез и для рыданья;

Вот причина, что я плачу

70 И горюю, что пропали

И подвески золотые,

И серебряный кокошник,

Синий шелковый налобник,

Лента красная из шёлка».

75 В кладовой, у самой двери,

Мать снимала ложкой сливки:

«Что ты, дочь-бедняжка, плачешь?

Что, девица молодая?»

«О ты, мать моя родная!

80 Ты меня, дитя, кормила!

Плачу, матушка, от скорби

И, несчастная, горюю.

Вот причина, что я плачу

И пришла домой, рыдая:

85 В лес пошла я резать ветки,

В роще веников наделать.

Веник батюшке связала,

Для тебя связала веник,

Наконец, и третий веник

90 Крепышу связала братцу.

Уж домой идти хотела,

Шла поспешно по дубраве,

И сказал мне так Осмойнен[42],

Калевайнен так промолвил:

95 «Не носи ты для другого,

Для меня носи, девица,

Ожерелье из жемчужин,

На груди носи ты крестик,

Для меня плети ты косы,

100 Перевязывай их лентой!»

Я с груди швырнула крестик,

С шеи жемчуг побросала,

Синий шелковый налобник,

Ленту красную швырнула,

105 Чтоб земля их погубила,

Чтобы лес себе забрал их.

А сама ему сказала:

«Ни о ком не помышляя,

На груди ношу я крестик,

110 В волосах ношу я ленту.

Не ищу привозных платьев,

Белых хлебов мне не нужно;

Я ношу простое платье,

Ем я чёрную краюшку;

115 Я сижу в отцовском доме

Вместе с матушкой родимой».

Мать девице отвечает,

Молодой старуха молвит:

«Перестань ты, дочка, плакать,

120 Не горюй, моя родная!

Целый год ты кушай масло:

Ты тогда красивей станешь;

На другой ты ешь свинину,

И еще статнее будешь;

125 А на третий — хлеб молочный,

И красавицею станешь.

На горе есть кладовая:

Там в прекрасном помещенье

К сундуку сундук поставлен

130 И шкатулка на шкатулку.

Ты открой сундук там лучший

И найдешь под пёстрой крышкой

Золотых шесть подпоясок,

Семь прекрасных синих платьев.

135 Мне дочь Месяца ткала их,

Солнца дочь их мне нашила.

В годы юности прошедшей,

В молодых летах, бывало,

Я в лесу рвала малину,

140 Там однажды увидала

Дочку Месяца за станом,

Дочку Солнышка за прялкой

На краю поляны ровной,

На опушке синей рощи.

145 Подошла я боязливо,

Подле них я тихо стала,

Начала просить смиренно:

Так я девам говорила:

«Девы Месяца и Солнца!

150 Дайте мне сребра и злата,

Дайте девочке-бедняжке,

Дайте бедному ребенку!»

Серебра дала дочь Солнца,

А дочь Месяца мне злата.

155 Золотой кокошник вышел

И серебряный налобник.

Как цветок, домой пришла я,

В дом отца вошла веселой.

День, другой я их носила,

160 А на третий поснимала,

Золотой сняла кокошник

И серебряный налобник,

Унесла на горку в домик,

Спрятала под крышку в ящик;

165 Там лежат они доселе,

Я их больше не видала.

Ты надень из шёлку ленты

И из золота налобник.,

Ты надень блестящий жемчуг,

170 Золотой на шею крестик,

Полотняную сорочку.

Шерстяное вынь ты платье

Из тончайшей мягкой шерсти,

Пояс шелковый наденешь,

175 Там возьмёшь чулки из шёлку,

Башмаки из тонкой кожи.

Заплети получше косы,

Лентой шёлковой свяжи их;

Не забудь на пальцы кольца,

180 Золотые вынь запястья!

Вот тогда домой придешь ты,

В кладовой принарядившись,

И родителям на радость,

И родным всем на утеху.

185 Как цветочек, ты пройдешься,

Как малинка, по дорожке,

Станешь ты стройней, чем прежде,

И красивей несравненно».

Так ей матушка сказала,

190 Так промолвила девице.

Но она словам не внемлет,

И речей она не слышит.

Вышла быстрыми шагами,

По двору идет, рыдает,

195 Говорит слова такие

И такие речи молвит:

«Что такое мысль блаженных,

Помышления счастливых?

Ведь не то ли мысль блаженных,

200 Помышления счастливых,

Что вода при колыханье,

Что волна воды в ведерке.

Что такое мысль печальных,

Помышленья бедной утки?

205 Ведь не то ли мысль печальных,

Помышленья бедной утаи,

Что весенний свет в овражке,

Что вода в колодце темном.

Ах! Как часто мысль девицы,

210 Дума девушки несчастной,

Боязливо полем ходят,

Пробирается лесочком,

По траве ползет тихонько,

По кустам, по мхам засохшим!

215 Дума та смолы чернее,

Дума та угля темнее.

Мне б гораздо лучше было,

Если б я не родилася,

Если б я не подрастала,

220 Не видала бы на свете

Дней печали и несчастья,

Если б я жила немного;

На шестую ночь скончалась,

На восьмую умерла бы;

225 Мне б тогда не много нужно:

Чуть холстины на рубашку

Да под дерном уголочек.

Мать поплакала б немножко,

А отец еще поменьше,

230 Брат совсем не стал бы плакать»

День, другой девица плачет.

Мать опять её спросила:

«Ты о чём, девица, плачешь,

Дочка бедная, горюешь?»

235 «Оттого, бедняжка, плачу,

Горевать всю жизнь я буду,

Что меня ты обещала,

Отдала ты дочь родную

Старику тому утехой,

240 Быть для старого защитой,

Быть для дряхлого опорой

Да в избе его охраной.

Лучше б дочь ты обещала

В глубину морей холодных,

245 Чтоб сигам была сестрицей

И подругой быстрым рыбам,

Лучше мне там в море плавать,

Проживать в волнах глубоких,

В море быть сигам сестрою

250 И подругой быстрым рыбам,

Чем быть старому защитой,

Старцу слабому подмогой;

Он о свой чулок споткнется,

Упадет, чрез сук шагнувши».

255 Вот идет она к постройке

И проходит в кладовую;

Там открыла лучший ящик

И нашла под пестрой крышкой

Золотых шесть подпоясок,

260 Синих семь прекрасных платьев.

Одевается богато,

Выбирает, что получше:

И подвески золотые,

И серебряный кокошник,

265 Синий выбрала налобник,

Ленту красную на косу.

Так пошла она оттуда

По лугам и по полянам,

По болотам и равнинам,

270 По лесам прошла дремучим.

А сама поёт тихонько.

Проходя, она запела;

«Тяжелы мои печали,

И тоска на бедном сердце.

275 Пусть тоска сильнее будет,

Тяжелей печали станут,

Как скончаюсь я, бедняжка,

Так с мучением покончу,

С этой тягостной печалью.

280 Бесконечной, горькой скорбью!

Да, теперь настало время

Навсегда с землей проститься,

В Маналу пора сойти мне,

В Туонелу пора спуститься.

285 Обо мне отец не плачет,

Мать родная не жалеет,

У сестры лицо не мокро,

И глаза у брата сухи,

Хоть уж в воду я спускаюсь,

290 В море к рыбам направляюсь,

В глубину пучины тёмной,

В тину, смешанную с илом».

День она идёт, другой день,

Наконец, уже на третий

295 Достигает края моря,

Берегов, травой поросших.

Начинало уж смеркаться,

Небо тёмным становилось.

Там проплакала весь вечер

300 И всю ночь протосковала,

На прибрежном сидя камне

У широкого залива;

Дождалась она рассвета,

Поглядела: там три девы

305 По волнам морским стремятся.

Айно легким, тихим шагом

Хочет к ним идти четвёртой,

Подойти к ним пятой веткой.

Быстро сбросила рубашку,

310 На осину скинув платье

И чулки свои на землю,

Башмаки свои на камень,

На песок свой крупный жемчуг,

На прибрежный камень кольца.

315 Там надтреснутый утёс был,

Он блестел в далёком море

И к нему плывет девица,

До скалы доплыть стремится.

Но едва туда ступила,

320 Отдохнуть присесть хотела

На растрескавшемся камне,

На скале, блестевшей в море,

Как упал вдруг в воду камень,

Та скала на дно морское,

325 А с тем камнем и девица,

С той огромной глыбой Айно.

Так та курочка упала,

Так погибла та бедняжка

И сказала, умирая,

330 С белым светом расставаясь:

«К морю я пошла купаться,

На волне морской качаться.

Вот я, курочка, упала,

Птичка бедная погибла.

335 Никогда, отец мой милый,

Никогда в теченье жизни

Не лови в волнах здесь рыбы

На пространстве вод широких!

Я пошла на берег мыться,

340 К морю я пошла купаться:

Вот я, курочка, упала,

Птичка бедная, погибла.

Никогда ты, мать родная,

Никогда в теченье жизни

345 Не бери воды в заливе,

Чтоб месить для хлеба тесто!

Я пошла на берег мыться,

К морю я пошла купаться:

Вот я, курочка, упала,

350 Птичка бедная, погибла.

Никогда, мой брат любимый,

Никогда в теченье жизни

Не пои коня ты в море

На песчаном этом месте!

355 Я пошла на берег мыться,

К морю я пошла купаться;

Вот я, курочка, упала,

Птичка бедная, погибла.

Никогда, моя сестрица,

360 Никогда в теченье жизни

Ты не мой лицо здесь в море,

Не мочи водою здешней.

Ведь все волны в этом море —

Только кровь из жил девицы;

365 Ведь все рыбы в этом море —

Тело девушки погибшей;

Здесь по берегу кустарник —

Это косточки девицы,

А прибрежные здесь травы

370 Из моих волос все будут».

Так та девушка скончалась,

Так та курочка исчезла…

Кто бы взялся молвить слово,

Кто бы взялся весть доставить

375 В дом красавицы прекрасный,

На родимый двор девицы?

Не медведь то слово скажет

И возьмётся весть доставить!

Он доставить весть не может;

380 На коров он нападает.

Кто бы взялся молвить слово,

Кто бы взялся весть доставить

В дом красавицы прекрасный,

На родимый двор девицы?

385 И не волк то слово скажет

И возьмётся весть доставить!

Он доставить весть не может:

На овец он нападает.

Кто бы взялся молвить слово,

390 Кто бы взялся весть доставить

В дом красавицы прекрасный,

На родимый двор девицы!

Не лиса то слово скажет

И возьмётся весть доставить!

395 Весть лиса подать не может:

Лишь гусей подстерегает,

Кто бы взялся молвить слово,

Кто бы взялся весть доставить

В дом красавицы прекрасный,

400 На родимый двор девицы?

Это заяц слово молвит

И возьмётся весть доставить!

Заяц так и отвечает:

«Да, за храбрым речь не станет».

405 Вот бежит, несётся заяц,

Поспешает длинноухий,

Скоро скачет кривоногий,

Быстро мчится косоротый

К дому славному девицы,

410 Ко двору её родному.

Подбежал он быстро к бане

У порога приютился.

А в той бане все девицы,

И в руке у каждой веник.

415 «Что, косой, в котёл собрался?

Лупоглазый, не попался ль

Ты хозяину на ужин,

А хозяюшке на завтрак,

Милой дочке на закуску,

420 На обед хороший сыну!»

Но ответил заяц девам,

Молвил громко пучеглазый:

«Пусть сюда приходит Лемпо,

Пусть себе в котле варится?

425 Я пришёл, чтоб вам поведать

Чтоб сказать такое словом

Ведь красавица погибла

С оловянным украшеньем

И с серебряной застежкой,

430 С пояском, обшитым медью.

Погрузилась в волны моря,

В глубину морей обширных,

Чтоб сигам там быть сестрою

И подругой быстрым рыбам».

435 Мать тогда по милой дочке,

По исчезнувшей девице

Горько, горько зарыдала,

Говорит слова такие:

«Матери! Вы не качайте

440 Никогда в теченье жизни

В колыбели ваших дочек,

Не воспитывайте деток,

Чтоб насильно выдать замуж,

Как, бедняжка, я качала

445 В колыбели мою дочку,

Дорогого мне цыпленка!»

Мать заплакала, а слезы,

Слезы горькие сбегают

Из очей старухи синих

450 На страдальческие щеки.

Слезы льются, слезы каплют,

Слезы горькие стремятся

От щеки ее опавшей

До груди, дышавшей тяжко.

455 Слезы льются, слезы каплют,

Слезы горькие стремятся

От груди, дышавшей тяжко,

На подол нарядный платья.

Слезы льются, слезы каплют,

460 Слезы горькие стремятся

От краев нарядных платья

На чулок с прошивкой красной.

Слезы льются, слезы каплют,

Слезы горькие стремятся

465 От чулка с прошивкой красной

На башмак, что вышит златом.

Слезы льются, слезы каплют,

Слезы горькие стремятся

С башмака, что вышит златом,

470 Прямо под ноги старухи.

Слезы в землю — ей на благо,

В воду — и воде на благо.

Как стекли они на землю,

Три ручья образовали;

475 Потекли тремя реками

Слез печали материнской,

Из очей они бежали,

От висков они стремились.

На реке такой, на каждой,

480 Водопады огневые,

А средь пены водопадов

Три скалы там поднялися;

На верху скалы на каждой

Золотой поднялся холмик;

485 На верху холма на каждом

Вырастало по березке;

На березках тех сидели

Золотые три кукушки.

Все три вместе куковали:

490 Та «любовь! любовь!» кукует,

Та «жених! жених!» покличет,

Третья кличет: «радость! радость!»

Что «любовь! любовь!» кукует,

Та три месяца все кличет

495 Той девице, что погибла

Без любви в волнах глубоких.

Что «жених! жених!» кукует,

Та шесть месяцев все кличет

Жениху тому, который

500 В одиночестве остался.

А что кличет «радость, радость!»,

Та всю жизнь кукушка кличет,

Кличет матери несчастной,

Что все дни в слезах проводит,

505 И сказала мать сквозь слезы,

Услыхавши клич кукушки:

«Мать несчастная не слушай

Слишком долго клич кукушки.

Как раздастся клич кукушки.

510 Сердце горестно забьется,

На глаза выходят слезы,

По щекам вода струится,

Как горох, бегут те капли,

Как бобы, идут большие;

515 Становлюсь на локоть старше,

Делаюсь на четверть ниже,

Тело всё моё трепещет,

Лишь услышу клич кукушки».

Руна пятая

Вяйнямёйнен идет к морю, чтобы поймать сестру Ёукахайнена, и ловит её, превратившуюся в рыбу, на удочку (1–58). — Он пытается разрезать ее на куски, но рыба выскальзывает из рук в море и объясняет, кто она такая (59–133). — Напрасно старается Вяйнямёйнен словами и сетями поймать рыбу снова (134–163). — Огорченный, возвращается он домой и получает от своей матери совет идти свататься за дочь Похъёлы (164 241)

Вот домой доходят вести,

Вот дошел рассказ печальный

О погибели девицы,

О кончине юной девы.

5 Старый, верный Вяйнямёйнен.

Все узнавши, стал унылым,

Плакал вечер, плакал утро,

Ночи целые проплакал

О красавице погибшей,

10 О девице, утонувшей

В волнах вод широкошумных,

В темноте морей глубоких.

Вот со вздохами, с заботой,

Он пошел с тяжелым сердцем

15 К морю синему на берег,

Говорит слова такие:

«Спящий Унтамо[43], скажи мне,

Сны свои открой, ленивец:

Где живут родные Ахто[44],

20 Девы Велламо[45] таятся?»

Спящий Унтамо ответил,

Сны свои открыл ленивец:

«Вот родные где у Ахто,

Девы Велламо таятся:

25 На мысочке, скрытом мглою,

На туманном островочке,

В темноте морей глубоких,

В тине илистой и черной.

Там живут родные Ахто,

30 Девы Велламо таятся,

Там сидят в каморке узкой

Посреди избушки тесной,

Под скалою полосатой

И под выступом утёса».

35 Вышел старый Вяйнямёйнен,

Стал на лодочную пристань,

Взял он удочку тихонько,

Осмотрел он тихо лески,

Положил в мешок крючочки

40 И уду в карман запрятал.

Вот грести он сильно начал,

Лодку к острову направил,

На мысок туманный вышел,

Мглою скрытый островочек.

45 Приготовился к уженью,

Леску длинную расправил,

Повернул уду рукою.

Вот крючок закинул в воду,

Стал удить, таща за леску;

50 Медь удилища дрожала,

Серебро шуршало в леске,

И в шнурке шумело злато.

Рассветать на небе стало,

Зорька утренняя вышла,

55 За крючок схватилась рыбка,

За крючок железный — семга.

Тащит он ту семгу в лодку

И на дно кладет тихонько.

Пристально глядит на рыбку,

60 Говорит слова такие:

«Удивительная рыбка!

Никогда таких не видел,

Сиг столь гладким не бывает,

Не пестреет так пеструшка,

65 Щука — та не столь седая,

Чешуи у самки меньше,

У самца ж ее побольше.

Девушки повязки носят,

А русалки носят пояс,

70 А у курочки есть уши;

Эта ж рыба — точно семга,

Точно окунь вод глубоких».

Был на поясе у старца

Нож в серебряной оправе.

75 Нож он с пояса снимает,

Вынул нож из светлых ножен,

Распластать он хочет рыбку

И разрезать эту семгу,

Из нее чтоб сделать завтрак,

80 Закусить пораньше ею,

На обед себе сготовить

И оставить часть на ужин.

Вот пластать он хочет рыбку

И брюшко пороть ей начал:

85 Вдруг из рук скользнула семга,

В море бросилася рыбка,

С края лодки красноватой,

Из ладьи широкой Вяйнё.

Подняла из волн головку,

90 Правым боком показалась

На волне морской, на пятой,

При шестом станке у сети.

Правой ручкой потянулась

И сверкнула левой ножкой

95 На седьмой полоске моря,

На валу зыбей девятом.

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

«Ой ты, старый Вяйнямёйнен!

100 Не затем я вышла в море,

Чтоб меня, как семгу, резал,

Чтоб распластывал, как рыбку,

Из меня готовил завтрак,

Закусил пораньше мною,

105 На обед себе сготовил

И оставил часть на ужин».

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Так зачем ты вышла в море?» —

«Для того я вышла в море,

110 Чтобы курочкой спокойной

На руках твоих садиться,

Быть всю жизнь твоей женою,

Чтоб тебе постель готовить,

На постель взбивать подушку,

115 Убирать твое жилище,

Подметать полы в покоях;

Чтоб дрова носить в избушку,

Раздувать большое пламя,

Печь тебе большие хлебы

120 Да медовые лепешки,

Подносить и кружку пива,

Угощать тебя чем хочешь.

Я совсем не семга моря

И не окунь вод глубоких:

125 Я девица молодая,

Ёукахайнена сестрица;

Ты меня искал так долго

И желал в теченье жизни.

Ох, старик ты неумелый,

130 Вяйнямёйнен безрассудный!

Не сумел меня поймать ты,

Деву Велламо, русалку,

Дочь единственную Ахто».

Молвил старый Вяйнямёйнен,

135 Молвил грустный и унылый:

«Ёукахайнена сестра ты?

О, вернись ко мне скорее!»

Не придет она обратно

Никогда в теченье жизни.

140 Быстро в волны погрузилась.

Сразу в море опустилась

Вниз, к каменьям полосатым

И к расщелинам гранитным.

Старый, верный Вяйнямёйнен

145 Поразмыслил и подумал:

Как же быть и что же делать?

Потащил свои он сети

Из конца в конец чрез волны;

Через бухты, чрез заливы,

150 По воде спокойной тащит,

Тащит чрез лососьи рифы,

Через Вяйнёлы потоки.

Через рифы Калевалы,

По бездонным черным безднам,

155 Беспросветным глубям моря,

Ёуколы[46] прозрачным рекам,

Чрез лапландские заливы.

Много всяких рыб поймал он;

Но из рыб, живущих в море,

160 Не поймал он милой рыбки,

Той, о кой он только думал,

Что у Велламо русалкой,

Что у Ахто всех прекрасней.

Тут-то старый Вяйнямёйнен

165 Головой поник печально,

Шапка на сторону сбилась;

Сам сказал слова такие:

«О я, глупый и безумный!

Человек я без рассудка!

170 Был мне дан и ум здоровый,

И рассудок был дарован,

И отзывчивое сердце.

Прежде я имел все это,

А теперь уж всё исчезло

175 В хилой старости печальной

И в упадке сил бывалых;

Мой рассудок точно умер,

Прозорливость отлетела,

Стал я вовсе бестолковым.

180 Ту, к которой я стремился

И искал в теченье жизни,

Ту у Велламо русалку,

Дочь волны широкошумной,

Чтоб иметь подругой жизни,

185 На всю жизнь моей супругой, —

В море удочкой поймал я

И втащил на лодку быстро;

Но её не удержал я,

Не принёс в моё жилище,

190 Упустил обратно в море,

В глуби тёмные морские!»

И пошёл он по дороге,

Озабоченно вздыхая,

Шёл домой прямой дорогой,

195 Говорил слова такие:

«Пели некогда кукушки,

Мне кукушки пели радость,

Рано утром, поздно на ночь

И один раз в час полудня.

200 Что ж испортило их голос,

Как погиб, напев чудесный?

Грустью голос их надорван,

Унесло его унынье.

Не слыхать его призыва,

205 И, когда заходит солнце,

Нет вечерней мне отрады;

Не слыхать кукушки утром.

Не могу совсем понять я,

Как мне быть и что мне делать?

210 Как прожить мне в этом мире,

Как скитаться в здешнем крае?

Если б мать в живых осталась,

На земле жила б родная,

Мне тогда б она сказала,

215 Что теперь с собой мне делать,

Чтоб печали не поддаться,

Не погибнуть от унынья

В эти дни мои плохие,

Время горести жестокой!»

220 Мать в могиле пробудилась,

Из воды в ответ сказала:

«Мать твоя не умирала,

Так же бодрствует родная

И тебе ответит ясно,

225 Что теперь ты должен делать,

Чтоб печали не поддаться,

Не погибнуть от унынья

В эти дни твои плохие,

Время горести жестокой:

230 В Похьёле девиц немало!

Есть там девушки получше,

Вдвое лучше и красивей,

В пять и в шесть раз веселее

Этих Ёуколы бездельниц,

235 Этих медленных лапландок.

Там, мой сын, возьми жену ты,

Похъёлы красотку деву,

Ту, что обликом прелестна,

Ту, что стан имеет стройный,

240 У которой ноги быстры,

У которой гибко тело».


Калевала

Руна шестая

Ёукахайнен затаил злобу на Вяйнямёйнена и подстерегает его по дороге в Похъёлу (1–78). — Он видит, как Вяйнямёйнен верхом на лошади переправляется через реку, и стреляет в него из лука, но попадает в лошадь (79–182). — Вяйнямёйнен падает в воду; сильный ветер уносит его в открытое море, и Ёукахайнен торжествует, думая, что Вяйнямёйнен поёт свою последнюю песню (183–234)

Старый, верный Вяйнямёйнен

Приготовился к отъезду

В те холодные селенья,

В Похъёлу, в страну тумана.

5 Мастью конь его похож был

На горох иль на солому.

На коня надел уздечку,

Недоуздок он накинул,

На спине коня уселся

10 И от дома отъезжает.

Гонит сильно по дороге,

Проезжает путь поспешно

На коне, что на солому

Иль горох походит мастью.

15 Полем Вяйнёлы несётся,

По полянам Калевалы,

На коне он быстро скачет

От родной земли всё дальше,

По хребту морскому едет,

20 По равнине вод открытых.

У коня копыта сухи,

На ногах не видно влаги.

Молодой же Ёукахайнен,

Юноша дрянной лапландский,

25 До сих пор был всё озлоблен,

Уж давно питал он зависть

К Вяйнямёйнену седому,

К вещим старца песнопеньям.

Лук он огненный устроил,

30 Выгиб сделал в украшеньях;

Лук он сделал из железа,

Выгиб он отлил из меди,

Золотом его украсил,

Серебра туда прибавил.

35 Где же он возьмёт верёвку,

Где он тетиву разыщет?

Жилы лося взял у Хийси[47],

Взял он нитки льна у Лемпо[48].

Вот готов был выгиб лука,

40 И концы его готовы.

Был тот лук на вид прекрасен,

Должен был немало стоить,

Наверху конёк поставлен,

По бокам бежит жеребчик,

45 Медвежонок спит на сгибе,

На зарубке дремлет зайчик.

Он вырезывает стрелы,

Трижды стрелы оперяет.

Из железа точит стержень,

50 Из смолистых веток — кончик.

Стрелы вырезал искусно —

И тогда их оперяет

Тонким перышком касатки,

Воробьиными крылами.

55 Закалил он эти стрелы,

А потом концы намазал

Ядовитым чёрным соком,

Что нашел в крови змеиной.

Так готовы были стрелы.

60 Натянул свой лук упругий,

Вяйнямёйнена всё ждал он,

Всё стерёг он друга моря.

Утром, вечером сидит он,

Стережёт и в час полудня.

65 Вяйнямёйнена всё ждет он,

Ждёт без устали неделю,

Поджидает под окошком,

Стережёт в углу забора,

Слушает в конце дороги

70 И высматривает в поле;

За спиной колчан повешен,

А в руках тот лук прекрасный.

Вот стеречь он дальше вышел,

От другого дома смотрит:

75 С края огненного мыса,

От излучины залива,

С водопада огневого,

От святой реки кипящей.

Наконец, однажды утром,

80 Он свои направил взоры

И на север, и на запад.

Повернул лицо он к солнцу —

Что-то чёрное заметил,

Что-то синее на море:

85 «То не облако ль с востока,

Не заря ли ранним утром?»

То не облако с востока,

Не заря то ранним утром —

Это старый Вяйнямёйнен,

90 Вековечный песнопевец.

В Похъёлу свой путь держал он,

В Пиментолу[49] направлялся,

На коне, что на солому

Иль горох похож был мастью.

95 Лук схватил тут Ёукахайнен,

Юноша дрянной лапландский,

Он схватил, пылая гневом,

И направил лук прекрасный

Вяйнямёйнену на гибель,

100 Чтобы моря друг скончался.

Мать его тогда спросила,

Седовласая старушка:

«Для кого ты лук устроил,

Обложил его железом?»

105 Так ответил Ёукахайнен

И сказал слова такие:

«Вот зачем я лук устроил,

Обложил его железом:

Вяйнямёйнену на гибель,

110 Чтобы моря друг скончался.

Вяйнямёйнена сражу я,

Песнопевца Калевалы,

В сердце самое и в печень

И в лопатку я ударю».

115 Но стрелять не позволяет,

Запрещает мать-старушка:

«Вяйнямёйнена не трогай,

Песнопевца Калевалы.

Рода славного тот Вяйнё,

120 Мне по шурину племянник.

Вяйнямёйнена застрелишь,

Песнопевца Калевалы, —

Вмиг исчезнет в мире радость,

На земле погибнет песня;

125 Здесь на свете лучше радость,

На земле приятней песня,

Чем в полях подземных, тёмных,

В мрачном Туонелы жилище?»

Всё же юный Ёукахайнен

130 Призадумался немного,

На минуту он сдержался;

Бить одна рука велела,

Бить нещадно заставляла,

А противилась другая.

135 Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Пусть погибнет в мире радость,

Пусть исчезнут в мире песни, —

Я стреляю без раздумья,

140 Я стреляю без боязни».

Лук свой огненный направил,

На колене левом держит

В медь обитое оружье:

Стал на правое колено.

145 Взял стрелу он из колчана,

Оперенную он вынул;

Выбрал ту, что всех покрепче,

У которой стержень лучше;

К луку он её приладил,

150 На льняную клал он нитку.

Лук свой огненный приподнял,

К правому плечу приставил,

Приготовился стрелять он,

В Вяйнямёйнена направил,

155 Говорит слова такие:

«Мчись ты, кончик из березы..

Будь прямей, сосновый стержень,

И скользи, льняная нитка;

Коль рука нацелит низко,

160 Пусть стрела идет повыше;

Коль нацелит слишком кверху,

Пусть стрела помчится ниже».

Наконец за спуск он дёрнул

Первую стрелу пустил он;

165 Высоко стрела взлетела,

Через голову на небо,

В облака расцветки пёстрой

И в нахмуренные тучи.

Не печалясь, он стреляет;

170 Вот пустил стрелу вторую —

Полетела слишком низко

Глубоко воткнулась в землю,

В Манале[50] быть захотела,

Разнести там холм песчаный.

175 Тотчас он пускает третью;

Та попала прямо в печень

Вяйнямёйнена оленя,

В быстрого коня вонзилась,

Что своей похож был мастью

180 На горох иль на солому,

Через мясо у подмышки,

Через левую лопатку.

И упал тут Вяйнямёйнен

Прямо пальцами во влагу,

185 Пал руками в волны моря,

Он свалился прямо в пену

Со спины лосиной синей,

С своего коня на волны.

Поднялся ужасный ветер;

190 В море сильное волненье:

Понесло оттуда старца,

От земли его отбило

На просторы вод широких,

На открытое теченье.

195 Начал хвастать Ёукахайнен,

Так он громко восклицает:

«О ты, старый Вяйнямёйнен!

Никогда в теченье жизни,

Никогда ты не увидишь

200 Света месяца златого,

Вяйнёлы полей широких

И просторы Калевалы!

Шесть ты лет по морю плавай,

На волнах семь лет качайся, —

205 Восемь лет метаться будешь

На пространстве вод широких,

По открытому теченью:

Как сосна на море, шесть лет,

И как ель на волнах, семь лет,

210 Восемь лет, как пень древесный!

Вот в избу он воротился.

Мать его в избе спросила:

«Неужель сразил ты Вяйнё?

Сына Калевы убил ты?»

215 Молвил юный Ёукахайнен,

Дал в ответ такое слово:

«Вяйнямёйнена сразил я,

Сына Калевы убил я.

Пусть он море расчищает,

220 Пусть метёт проворно воды.

В волны илистого моря,

В мутные его потоки

Старый пальцами упёрся.

Он упал на море локтем

225 И склонился прежде на бок,

А потом спиной улёгся,

По морским волнам понёсся,

По морской поплыл пучине».

Мать тогда сказала слово:

230 «Ты, несчастный, дурно сделал,

Что сразил ты старца Вяйнё,

Сына Калевы убил ты,

Сувантолы[51] песнопевца,

Калевалы украшенье».

Руна седьмая

Вяйнямёйнен много дней плавал в открытом море; его встречает орел и, благодарный ему за то, что Вяйнямёйнен оставил для него при корчевании леса нетронутую берёзу, берёт его на свою спину и доставляет на берег Похъёлы, откуда хозяйка Похъёлы берёт его к себе домой и принимает хорошо (1–274). — Однако Вяйнямёйнен скучает по родным местам, и хозяйка Похъёлы обещает не только отправить его туда, но и отдать ему в жены дочь, если он выкует Сампо для Похъёлы (275 322). — Вяйнямёйнен обещает по возвращении домой прислать кузнеца Ильмаринена, чтобы тот выковал Сампо, и получает от хозяйки Похъёлы сани и лошадь для возвращения домой (323–368)

Старый, верный Вяйнямёйнен

По волнам плывёт глубоким,

Словно ветвь сосны блуждает,

Словно тощий сук от ели,

5 Шесть он летних дней несётся,

Шесть ночей без перерыва;

Перед ним морская влага,

А над ним сияет небо,

Он плывет еще две ночи.

10 Два он долгих дня блуждает;

Наконец, девятой ночью,

Восемь дней когда минуло.

Старец чувствует досаду

И большое огорченье:

15 Сбили волны ноготь с пальца,

И на пальце нет сустава.

Тут-то старый Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Горе бедному мне мужу,

20 Горе мне, несчастья сыну!

Землю я свою оставил,

Из родной страны ушел я,

Чтоб теперь под вольным небом

Здесь блуждать и дни и ночи,

25 Чтоб меня мотала буря.

Чтобы волны колыхали

На пространстве вод широких.

По открытому теченью.

Холодно мне жить на море.

30 Оставаться здесь мне больно.

Постоянно меж волнами

По воде морской носиться.

И не знаю, как мне жить здесь,

Как мне на море держаться:

35 Времена пришли плохие

И конец приходит жизни.

На ветру ли дом построить.

На волнах свое жилище?

Коль на ветре дом построю.

40 Не найду опоры в ветре;

На воде избу поставлю —

Отнесет ее водою».

От лапландцев мчится птица.

Тот орел из места мрака.

45 Не из очень он великих,

Не из очень также малых:

Он крыло влачит по морю,

А другим достиг до неба,

И хвостом метёт он волны,

50 Клювом в скалы ударяет.

Полетел, остановился,

Посмотрел он, оглянулся,

Вяйнямёйнена увидел

На волнах морей синевших.

55 «Отчего ты, муж, на море,

Богатырь, на синих волнах?»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Вот зачем я, муж, на море,

60 Богатырь, на синих волнах:

Шёл я Похъёлы девицу,

Деву Пиментолы сватать.

Быстро мчался я по морю

Вдоль морской равнины славной

65 До тех пор, пока однажды,

В час восхода, ранним утром,

В Луотолу[52] на берег прибыл,

В Ёуколу морским теченьем.

Там мой конь свалился мертвым,

70 А меня сразить хотели.

Я упал тогда на волны,

В воду пальцами упёрся,

Чтоб меня мотала буря.

Чтобы волны колыхали.

75 И подул с востока ветер,

Буря с севера, с заката,

Отнесла меня от суши

На пространство вод далёких.

Много дней я так качался

80 И ночей проплавал много

На пространстве вод обширных

По открытому теченью.

Не могу никак придумать,

Не могу понять, постигнуть,

85 Как мне жизнь придётся кончить,

Что со мною раньше будет:

Или с голоду погибну,

Иль в воде здесь утону я».

Отвечал орёл небесный:

90 «Ты нисколько не печалься!

На спине моей усядься,

У хвоста, у самой кости,

Унесу тебя из моря,

Унесу куда захочешь.

95 Хорошо тот день я помню,

Помню доброе то время:

Жёг у Калевы ты рощу,

Дерева сжигал у Осмо,

Пощадил тогда березу,

100 Стройный стволов оставил,

Чтобы птицы отдыхали,

Чтоб я сам на ней садился».

Тут-то старый Вяйнямёйнен

По волнам поплыл поспешно;

105 Из воды он смело вышел,

Богатырь из волн поднялся,

На крыло к орлу уселся,

У хвоста, у самой кости.

Вот несёт орел небесный

110 Вяйнямёйнена седого,

Он несёт его по ветру,

По пути ветров весенних,

К дальним севера границам,

К той суровой Сариоле[53];

115 Вяйнямёйнена спускает,

Сам шумит уже по ветру.

И заплакал Вяйнямёйнен,

Плачет, жалобно горюет

На краю морей широких,

120 Там на мысе незнакомом.

На боку сто ран имел он,

Ветра тысячу ударов,

Борода поистрепалась,

Волосы висят клоками.

125 Две и три проплакал ночи,

Дней проплакал ровно столько ж.

Но не мог найти дороги,

Хоть какой-нибудь тропинки,

Чтоб на родину вернуться,

130 На родимую сторонку,

В ту страну, где он родился,

Где он прежде жил спокойно.

Как-то Похъёлы служанка,

Белокура, невеличка,

135 Об заклад побилась с солнцем,

Чтобы с месяцем и солнцем

Просыпаться, вместе с ними;

Поднялась гораздо раньше,

140 Раньше месяца и солнца;

Петухи еще не пели

И цыплята не кричали.

Пять овец она остригла,

Шесть ягнят остригла лучших

145 Соткала сукна из шерсти,

Шерсти выбрала на платье

Перед утренним рассветом,

Раньше, чем поднялось солнце.

Вот столы она помыла,

150 Пол дощатый подметает

Чистым веником ветвистым,

Многолистною метлою,

Сор на медную лопатку

В кучу быстро собирает

155 И выносит сор наружу,

Из дверей выносит к пашне

К краю пахотного поля,

За плетень бросает в угол;

И стоит там возле сора,

160 Слышит что-то, обернулась,

Слышит, с моря плач несётся

И от берега стенанье.

В дом к себе она уходит,

Быстро в горницу проходит

165 И, когда вошла, сказала,

Слово молвила такое:

«Я слыхала плач на море

И от берега стенанье».

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

170 Редкозубая старуха,

Тотчас из дому выходит,

Подошла к калитке быстро,

Плач услышала далёкий,

Говорит слова такие:

175 «Так нигде не плачут дети,

Так и женщины не стонут,

Плачут так одни герои,

Бородатые мужчины».

Вот столкнула в воду лодку,

180 Трехдощатую на волны,

И сама гребёт поспешно,

С быстротой туда стремится,

Где был старый Вяйнямёйнен,

Богатырь, который плакал.

185 Горько плачет Вяйнямёйнен,

И скорбит Увантолайнен[54],

В ивняке плохом он плачет

Посреди густой крушины,

Борода и рот трясутся,

190 Но уста его закрыты.

Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Ах, старик ты бедный, жалкий!

Ты попал в чужую землю!»

195 Старый, верный Вяйнямёйнен

Поднял голову высоко

Говорит слова такие:

«Сам довольно это знаю,

Что попал в чужую землю,

200 В незнакомые пределы;

Я на родине был знатен,

Дома был в великой славе».

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

205 «От тебя б я знать хотела,

И, позволь, тебя спрошу я:

Из каких мужей ты будешь,

Из числа каких героев?»

Старый, верный Вяйнямёйнен

210 Говорит слова такие:

«Назывался я доселе

И досель всегда считался

Радостью родного края

И певцом в родных долинах,

215 В долах Вяйнёле широких,

На полянах Калевалы.

А теперь в моём несчастье

Сам себя не узнаю я.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

220 Говорит слова такие:

«Так из сырости ты выйди

И пройди ко мне тропинкой,

Расскажи своё несчастье

И судьбу свою поведай».

225 Вот его из места плача

И из места злой кручины

Лоухи в лодку принимает,

На конец ладьи сажает

И сама гребет старуха,

230 Направляет Лоухи лодку,

Прямо в Похъёлу стремится,

В дом свой гостя доставляет.

Там голодного кормила,

Платье мокрое сушила

235 И неделю растирала,

Растирала, согревала;

Старец выздоровел скоро,

Стал герой опять здоровый.

Начала расспросы Лоухи,

240 Говорит слова такие:

«Отчего так, Вяйнямёйнен,

Плакал ты, Увантолайнен,

В этой местности угрюмой,

На краю большого моря»?

245 Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Есть для слёз моих причина,

Есть для слез и для рыданья.

Я ведь долго в море плавал,

250 И меня там били волны

На пространстве вод широких,

По открытому теченью.

Оттого так долго плачу

И, пока я жив, страдаю,

255 Что я родину оставил,

Из знакомых мне пределов

Прохожу в чужие двери

В незнакомые ворота,

Тяжела мне здесь берёза,

260 И ольха меня здесь режет,

Здесь деревья точно ранят,

Ветка каждая дерётся.

Только ветер — мой знакомый,

Только солнце — друг мой прежний

265 Здесь, в пределах чужеземных

У дверей, мне незнакомых.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Ты не плачь, о Вяйнямёйнен

270 Не горюй, Увантолайнен:

Хорошо б тебе остаться,

Проводить бы здесь всё время

Есть бы сёмгу на тарелке,

Есть бы также и свинину»

275 Молвил старый Вяйнямёйнен,

Сам сказал слова такие:

«Не прошу чужой я пищи,

На чужбине самой лучшей;

Всего лучше людям дома,

280 Каждому там больше чести.

Ниспошли, о боже добрый,

Дай, творец, любовью полный,

Вновь домой мне возвратиться,

Вновь на родину вернуться!

285 Лучше лаптем воду черпать

У себя, в родной сторонке,

Чем в стране чужой, далёкой

Мёд — сосудом драгоценным».

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

290 Говорит слова такие:

«Что ты дать мне обещаешь,

Если я тебя доставлю

На родимую сторонку,

Довезу до самой бани?»

295 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«А чего бы ты хотела,

Если ты меня доставишь

На родимую сторонку,

Чтобы слышать клич кукушки,

300 Услыхать там птицы пенье,

Шапку золота ты хочешь?

Серебра ль возьмешь ты шапку?»

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

305 «О ты, мудрый Вяйнямёйнен,

Вековечный песнопевец!

Я на золото не падка,

В серебре я не нуждаюсь:

Золото — цветочки детям,

310 Серебро — коней убранство;

Сможешь ли сковать ты Сампо,

Крышку пёструю устроить,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров нетельных

315 Вместе с шерстью от овечки

И с зерном ячменным вместе?

Так ты девушку получишь,

Дочь мою, себе в награду.

И домой тебя доставлю,

320 Чтоб ты слушал там кукушку,

Чтоб ты слушал птички пенье

На полях родного края».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

325 «Не могу сковать я Сампо,

Крышку пёструю украсить,

Но, когда домой приеду,

Ильмаринена пришлю я:

Пусть тебе скует он Сампо,

330 Крышку пёструю устроит,

Пусть он дочь твою получит,

Пусть её составит счастье.

Он — кузнец, и первый в мире,

Первый мастер он в искусстве.

335 Ведь он выковал уж небо,

Крышу воздуха сковал он,

Так, что нет следов оковки

И следов клещей не видно».

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

340 Говорит слова такие:

«Дочь мою тому отдам я,

Лишь тому я обещаю,

Кто сковать мне может Сампо,

Крышку пёструю украсить,

345 Взяв конец пера лебедки,

Молока коров нетельных

Вместе с шерстью от овечки

И с зерном ячменным вместе».

Вот взнуздала жеребёнка,

350 Запрягла гнедого в сани,

Вяйнямёйнена сажает,

Посадила старца в сани,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

355 «Головы не поднимай ты,

Не поглядывай на небо,

Конь покуда не устанет,

Не приблизится уж вечер.

Если голову поднимешь

360 И на небо поглядишь ты,

То тебя беда постигнет

И судьба постигнет злая».

Вот ударил Вяйнямёйнен

По коню и быстро мчится,

365 Опустил свободно вожжи,

Шумно едет по дороге,

Из той Похъёлы туманной,

Из суровой Сариолы.

Руна восьмая

По дороге Вяйнямёйнен видит красиво одетую девушку Похъёлы и просит её стать его женой (1–50). — Девушка в конце концов соглашается исполнить его желание, если он сделает лодку из кусков веретена и спустит её на воду, совсем к ней не прикасаясь (51–132). — Вяйнямёйнен начинает стругать, топором разрубает себе колено и никак не может остановить кровотечение (133–204). — Он отправляется искать человека, который знает способ заговаривать кровь, и находит старика, который обещает остановить кровотечение (205 282)

Мрачной Похъёлы красотка,

Красота земля и моря,

На дуге сидит воздушной,

На изгибе круглом неба,

5 В платье чистое одета,

В одеянье белой ткани;

Ткёт одежду золотую,

Серебром всю украшает,

Золотой челнок проводит

10 По серебряному берду,

И челнок, жужжа, стремится,

Быстро бегает катушка,

Быстро движется основа

И серебряное бердо

15 При тканье прекрасной девы,

Серебром прилежно ткавшей.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Шумно едет по дороге

Из той Похъёлы туманной,

20 Из суровой Сариолы.

Недалеко он отъехал,

Он промчался лишь немного,

Слышит: вот челнок по берду

Зажужжал над головою.

25 Старец голову приподнял

И взглянул тогда на небо:

Вот стоит дуга на небе,

На дуге сидит девица,

Ткёт одежду золотую,

30 Серебром всю украшает.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Останавливает лошадь,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

35 «Ты сойди, девица, в сани,

Ты садись со мною рядом».

И ответ дала девица,

Так сказала и спросила:

«Что же я на этих санках,

40 «Что, девица, буду делать?»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Так на это отвечает:

«Ты затем сойди, девица,

Ты затем садись на сани,

45 «Чтобы с мёдом печь мне хлебы.

Будешь пиво мне готовить,

На скамье споёшь приятно,

У окна ты развлечёшься,

В крае Вяйнёлы, на поле,

50 По подворьям Калевалы».

Но девица отвечает,

Говорит слова такие:

«Я пошла на луг цветистый,

На желтеющее поле

55 Вечерком вчера пошла я,

Как уж солнце закатилось.

Вдруг я слышу пенье птички.

Слышу — дрозд поёт на ветке,

И поет девичьи думы,

60 Размышления невесты.

Я сказала доброй птичке,

У неё я так спросила:

«Ты скажи мне, милый дроздик,

Спой, чтоб было мне понятно,

65 «Как на свете жить приятней,

Как прожить на свете лучше:

У отца ли жить девицей

Или с мужем жить женою?»

Отвечает так синица,

70 Дрозд на ветке так щебечет:

«Летом дни теплы и ясны,

Но теплее жить девице;

Холодно зимой железо,

Холодней жене живется;

75 Дома девушка на воле —

Точно ягодка на поле,

А жена при муже — точно

На цепи сидит собака.

Редко раб увидит ласку,

80 Но жена совсем не видит».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«То пустое птичье пенье,

И дрозда напевы глупы:

85 Вечно девушка — ребёнок,

Только жён лишь уважают.

Ты сойди, девица, в сани,

Ты садись со мною рядом;

Я ведь — муж незаурядный,

90 Богатырь, других не хуже!»

Молвит девушка разумно,

Говорит слова такие:

Я тебя сочту героем

И тогда признаю мужем,

95 Если ты разрежешь волос,

Но чтоб нож без острия был,

Если ты яйцо завяжешь —

Но чтоб узел не был виден».

Старый, верный Вяйнямёйнен

100 Волос тотчас разрезает,

Но ножом ненавостренным,

Лезвия совсем лишённым;

Завязал яйцо он в узел,

И тот узел не был виден.

105 Просит сесть девицу в сани,

Просит он занять сиденье.

Молвит девушка разумно:

«Я к тебе усядусь в сани,

Если ты обточишь камень,

110 Изо льда жердинки срежешь,

Чтоб не сыпались кусочки,

Чтоб пылинка не слетела».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Не задумался нисколько.

115 Обточил он быстро камень,

Изо льда жердинки сделал,

И не сыпались кусочки,

И пылинка не слетела.

Вновь зовет он деву в сани,

120 Вновь девицу на сиденье.

Молвит девушка разумно,

Говорит слова такие:

«За того я замуж выйду,

Кто мне выстругает лодку

125 Из обломков веретёнца.

Из кусков моей катушки;

Пустит на воду ту лодку,

Новый челночок на волны,

Не толкнув её коленом,

130 Не дотронувшись ладонью,

Не вертя притом рукою

И не расправляя плечи».

Молвил старый Вяйнямёйнен

Говорил слова такие:

135 «Никого здесь не найдётся,

Под небесной этой кровлей,

Кто, как я, построит лодку,

Кто так выстругать сумеет».

Взял обломки веретёнца,

140 Взял кусочки от катушки

И спешит построить лодку,

Сто досок соединяет

На горе стальной, огромной,

На скале её железной.

145 Он выстругивает лодку

И работает прилежно.

День работает, другой день,

Уж работает и третий,

Топором не колет камень,

150 Лезвием скалу не рубит.

Вот на третьи сутки Хийси

Вдруг хватает топорище,

Лезвие хватает Лемпо,

Топорищу придал силы,

155 И топор к скале стремится,

Лезвие несётся к камню;

Отскочил топор от камня,

Лезвие вонзилось в тело,

Мужу бедному в колено,

160 В палец на ноге у Вяйнё;

Лемпо режет старцу тело,

Жилы Хийси разрывает,

Кровь, тут хлынула потоком,

Потекла со всею силой.

165 Старый, верный Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Ты, топор остроконечный

170 С лезвием железным, гладким!

Мнил ты, что рубил деревья,

Воевал с косматой елью,

Направлялся к диким соснам,

Враждовал с берёзой белой,

175 В миг, когда в меня вонзился,

Разрубил живые жилы».

Начал старец заклинанья,

Говорит и вспоминает

Зол земных происхожденье;

180 Вспомнил каждое он слово.

Одного не вспомнил только:

Заклинаний о железе,

Чтоб на них повязку сделать,

Чтоб замок из них устроить

185 На тяжёлые порезы,

На синеющие раны.

Вот ручьями кровь сбегает,

Как поток, стремится шумно

Покрывает стебли ягод.

190 Залила траву в полянах,

Не осталось ни травинки —

Всё покрыто было кровью,

Всё залил поток могучий;

Он сбегал, бушуя грозно,

195 С богатырского колена,

С пальца на ноге у Вяйнё.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Лишаи сдирает с камня,

Мох сбирает на болоте,

200 На земле срывает травы,

Чтоб закрыть отверстье злое,

Запереть большую рану;

Но ничто не помогает,

Кровь по-прежнему струится.

205 Удручённый тяжкой болью

Он еще сильней страдает.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Начинает горько плакать,

Заложил коня поспешно

210 И запряг гнедого в сани,

Сам на них с трудом поднялся,

Поместился на сиденье.

Вот кнутом коня ударил,

Вот стегнул хлыстом хорошим —

215 Бодро конь бежит оттуда,

Путь становится всё меньше;

Подъезжает он к деревне,

Там он видит три дороги.

Старый, верный Вяйнямёйнен

220 Едет нижнею дорогой,

Стал у нижнего строенья,

У порога стоя, молвил:

«Не найдется ль в этом доме,

Кто б лечил следы железа,

225 Узнавать бы мог болезни,

Исцелил герою рану?»

На полу сидел малютка,

У печи сидел ребёнок,

Дал в ответ слова такие:

230 «Никого нет в этом доме,

Кто б лечил следы железа,

Мог бы боль унять героя,

Положить конец страданью,

Исцелить герою рану.

235 Загляни в жильё другое,

Поезжай к другому дому!»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Вновь коня кнутом ударил,

Быстро едет по дороге;

240 Проезжает недалеко,

Едет среднею дорогой,

Стал у среднего строенья,

У порога стоя, молвил

И спросил перед окошком:

245 «Не найдется ль в этом доме,

Кто б лечил следы железа,

Удержал бы реку крови,

Положил конец потоку?»

Там укрытая старушка

250 Перед печкою лежала

И ответила охотно,

Постучав тремя зубами:

«Никого нет в этом доме,

Кто б лечил следы железа,

255 Крови знал происхожденье,

Успокаивал бы боли.

Загляни в жилье другое,

Поезжай к другому дому!»

Старый, верный Вяйнямёйнен

260 Вновь коня хлыстом ударил,

Быстро мчится по дороге,

Проезжает недалеко,

Едет верхнею дорогой,

Стал у верхнего строенья;

265 У порога стоя, молвил

И сказал он под навесом:

«Не найдётся ль в этом доме,

Кто б лечил следы железа,

Кто унял бы реку крови,

270 Положил конец потоку?»

Там старик седобородый

Наверху, на печке грелся;

Пробурчал оттуда старый,

Закричал седобородый:

275 «И не то еще сдержали,

И не то остановили

Три могучих божьих слова —

Повесть о вещей начале;

Так утихли водопады,

280 Реки бурные смирились,

Также бухты у мысочков

И за косами заливы».

Руна девятая

Вяйнямёйнен рассказывает старику о происхождении железа (1–266). — Старик бранит железо и произносит заклинания; кровь перестает течь (267–418). — Старик заставляет своего сына приготовить снадобье, смазывает и повязывает рану; Вяйнямёйнен выздоравливает и благодарит бога за помощь (419–586)

Вот поднялся Вяйнямёйнен,

Сам он быстро встал на санках

И без помощи выходит

Без поддержки приподнялся,

5 Из саней пошёл в жилище,

Дальше в горницу проходит.

Из сребра приносит кружку,

Чашку ставят золотую,

Но она вмещает мало,

10 Незначительную долю

Благородной крови Вяйнё

Из его глубокой раны.

Забурчал на печке старый,

Закричал седобородый:

15 «Из каких мужей ты будешь,

Из числа каких героев?

Ведь семь лодок крови вышло,

Восемь кадок глубочайших;

Кровь из твоего колена

20 На пол пролилась, бедняга!

Много разных слов я знаю,

Но не знаю о начале,

О рождении железа

И о первом росте стали».

25 Молвил старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

«Знаю сам начало стали

И рождение железа,

Воздух — мать всему на свете,

30 Старший брат — водой зовётся,

Младший брат воды — железо,

Средний брат — огонь горячий.

Укко, тот творец верховный,

Старец Укко, бог небесный,

35 Отделил от неба воду,

Разделил он воду с сушей;

Не рождалось лишь железо,

Не рождалось, не всходило.

Укко, этот бог верховный,

40 Протянул однажды руки

И потер их друг о дружку

На своем колене левом:

Появились три девицы,

Эти дочери творенья,

45 Эти матери железа

И голуборотой стали.

Вот пошли они, колышась,

В облаках они ступают,

Молоком полны их груди,

50 И сосцы отяжелели.

Молоко течёт на землю,

Грудью полной орошают

Девы землю и болота,

Тихо дремлющие води.

55 Каплей чёрною стекает

Молоко у девы старшей,

У второй же девы, средней,

Каплей белою стекает,

А у той, что всех моложе,

60 Каплей красною сбегает.

И из чёрных этих капель

Вышло мягкое железо;

Где же белые упали —

Сталь упругая явилась;

65 А из красных капель вышло

Лишь некрепкое железо.

Так недолго продолжалось,

Вот железо захотело

Брата старшего увидеть,

70 Завести с огнём знакомство.

Но огонь бушует страшно

И растет с ужасной силой,

Сжечь несчастного он хочет,

Брата младшего — железо.

75 Но железо убегает

И спасается поспешно

От огня, от рук ужасных,

От его злодейской пасти.

И бежит оно далеко,

80 Для себя защиты ищет

В зыбких топях и болотах

И в потоках быстротечных,

На хребте болот обширных

И в обрывах гор высоких,

85 Где несут лебедки яйца,

Где сидят на яйцах гуси.

И в болоте, под водою,

Распростерлося железо,

Там скрывается два года,

90 Там скрывается и третий

Между пнями двух деревьев,

Между трёх корней березы.

Но совсем не убежало

От огня объятий диких.

95 И еще ему пришлося

Увидать огня жилище,

Чтобы там в мечи и копья

Превратиться от каленья.

По болоту волк стремится,

100 Из лесу медведь выходит,

И колышет волк трясину,

И медведь болото топчет.

Поднимается железо,

Вырастают прутья стали,

105 Где ступает волк ногою,

Где медведь ступает лапой.

Вот родился Ильмаринен,

Он родился, подрастает.

На горе углей родился,

110 Рос на угольной поляне,

И в руке он молот держит,

В кулаке щипцы сжимает.

Темной ночью он родился,

Днем уж кузницу он строит,

115 Место кузнице он ищет,

Где мехи свои поставить.

Увидал сырую землю,

То болото все в холмочках;

Поглядеть туда идет он,

120 Рассмотреть вблизи болото;

Ставит там свое горнило

И мехи он размещает.

По следам идет он волчьим,

По следам медвежьей лапы,

125 Видит отпрыски железа,

Видит прутья синей стали

На следах глубоких волка,

На следах больших медведя.

Говорит слова такие:

130 «О ты, бедное железо!

Здесь тебе плохое место,

Ты лежишь здесь очень низко,

Где идут болотом волки,

Где медведь ступает лапой!».

135 Он подумал и размыслил:

«А что будет, если брошу

Я в огонь железо это,

Положу его в горнило?»

Испугалося железо,

140 В ужасе оно трепещет

Пред безумной силой жара,

Как услышало те речи.

И кузнец тот Ильмаринен

Молвил: «Этого не будет:

145 Не сожжет огонь родного,

Соплеменников не тронет.

Ты пойдешь к огню в жилище,

Где живёт, укрывшись, пламя:

Там ты вырастешь прекрасно,

150 Там ты сделаешься сильным,

Станешь ты мечом для мужа

И застежками для женщин!»

В тот же день и в тот же вечер

Из болот железо взяли,

155 Там на дне его отрыли,

Принесли его к горнилу.

Положил кузнец железо,

Поместил в огонь горнила

И мехи привел в движенье,

160 Трижды дуть их заставляет.

Расплавляется железо,

Размякает под мехами,

Точно тесто из пшеницы

Иль для чёрных хлебов тесто,

165 Там, в огне кузнечном сильном,

В ярком пламени горнила.

И воскликнуло железо:

«О кузнец ты, Ильмаринен,

Унеси меня отсюда,

170 Здесь меня терзает пламя!»

Так ответил Ильмаринен:

«Коль тебя отсюда выну,

Может, станешь ты ужасным,

Станешь слишком беспощадным,

175 Своего порежешь брата,

Сына матери поранишь».

Поклялось тогда железо,

Поклялось сильнейшей клятвой

Пред горнилом, наковальней,

180 Перед молотом кузнечным,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Есть деревья для пореза,

Можно сердце рвать у камня.

185 Я не буду резать брата,

Сына матери не трону;

Жизнь моя приятней будет

И житье моё привольней,

Если к людям попаду я,

190 Послужу ручным орудьем,

Чем свое мне племя резать,

Чем своих родных мне ранить».

И кузнец тот, Ильмаринен,

Тот кователь вековечный,

195 Из огня железо тащит,

Положил на наковальню,

Бьет его, чтоб стало мягче,

Вещи острые кует он,

Топоры кует и копья,

200 Вещи разные сковал он.

Но еще железу мало,

Надо бедному прибавить:

Не готов язык железа

И не вырос рот у стали,

205 Ведь не закалить железо,

Коль не намочить водою.

И кузнец тот Ильмаринен

Сам об этом поразмыслил,

Положил золы немного,

210 Щелоку чуть-чуть прибавил

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа.

Языком он смесь отведал,

Про себя он рассуждает,

215 Говорит слова такие:

«Эта смесь не обратится

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа».

Вот с земли пчела взлетела,

220 Синекрылая из травки;

Полетав, остановилась

У кузнечного горнила.

И кузнец промолвил слово:

«Пчёлка, быстрый человечек!

225 Приноси медку на крыльях,

Языком достань ты сладость

Из шести цветочных чашек,

Из семи верхушек травных,

Чтобы сталь мне изготовить,

230 Чтобы выправить железо!».

Слышит шершень, Хийси птичка,

Услыхал он эти речи:

С кровли кузницы смотрел он,

На бересте кровли сидя,

235 Как калилась сталь в горниле,

Как готовилось железо.

С быстротой летит оттуда,

Сыплет ужасами Хийси

И приносят змей шипенье,

240 Черный яд гадюки злобной,

Муравьиный яд приносит

И сокрытый яд лягушки

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа.

245 А кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Пораздумал и помыслил,

Что та пчёлка, прилетевши,

Сладкий мёд ему приносят,

250 Мёду в сотах доставляет,

И сказал слова такие:

«Рад, что принесла мне это

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа».

255 Сталь туда он погружает,

Погружает и железо,

Из огня железо вынул,

Из горнила сталь он поднял.

Вышла сталь оттуда злою,

260 Злобным сделалось железо

И нарушило присягу,

Как собака, съело клятвы;

Без пощады режет брата

И родных с ужасной злобой,

265 Заставляет кровь струиться

И бежать из раны с шумом.

Закачал старик на печке

Бородой и головою:

«Знаю я теперь начало

270 И коварный нрав железа.

Злое, жалкое железо,

Ты, изгарина дрянная,

Сталь с могуществом ужасным!

Так-то ты росло на свете,

275 Так-то сделалось ты страшным,

Чересчур уже великим!

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Ты ведь не было красивым,

280 Прежде не было могучим,

Молоком новорожденным

Ты покойно исходило

Из сосцов прекрасных девы,

Из девичьей полной груди

285 На краю обширной тучи,

Посредине небосвода.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как ты было словно влага,

290 Словно струйка ключевая

На хребте болот широких;

У крутой скалы, в уступе,

Ты комком земли лежало,

Ты лежало пылью ржавой.

295 Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как тогда тебя в болоте

И олень и лось топтали,

Как тебя давили волки

300 И медведь царапал лапой.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как тебя из топи вынул,

Потащил из почвы черной,

305 Прямо в кузницу доставил,

Бросил к горну Ильмаринен.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как изгарина, шипело,

310 Кипятком ты клокотало

В страшном огненном пространстве,

Как клялось ты страшной клятвой

Перед горном, наковальней,

Перед молотом кузнечным,

315 Пред горячим дном горнила,

Где кузнец тогда работал.

Ныне ль ты великим стало,

Сильной ярости достигло,

Клятву страшную забыло,

320 Честь свою, как пёс, сожрало:

Свой же род ты полосуешь

И своих родных кусаешь?

Кто ж тебя ко злу понудил,

Кто внушил дела дурные?

325 Твой отец иль мать родная,

Был ли то твой брат старейший

Иль сестра твоя меньшая,

Или кто другой из рода?

Не отец, не мать родная

330 И не брат родной старейший,

Не сестра твоя меньшая

И никто другой из рода;

Ты само — источник бедствий;

Ты — начало дел ужасных.

335 Вот, смотри свою работу

Да приди беду поправить;

Иль скажу твоей родимой,

Я пожалуюсь старухе.

Много матери заботы,

340 Тяжело бывает старой,

Если сын дурное сделал,

Если дерзко поступил он.

Не хлещи ты, кровь, потоком.

Ты не бей струёю теплой,

345 Перестань на лоб мне брызгать,

Обливать мне грудь потоком;

Как стена, ты стань недвижно,

Как забор, ты стой спокойно,

Стой, как меч, упавший в море,

350 Как во мху стоит осока,

Как стоит на поле глыба,

Как скала средь водопада.

Если ж непременно надо,

Чтоб ты быстро устремлялась,

355 Ну, так двигайся ты в мясе,

По костям ты бегай быстро:

Там тебе гораздо лучше,

В коже много превосходней

Пробегать тебе по жилам

360 По костям передвигаться,

Чем на землю изливаться,

Перемешиваться с пылью.

Молоко, не лейся в землю,

На траву не изливайся,

365 Ни на дерн, мужей украса,

Ни на холм, героев злато,

Проживать должно ты в сердце,

В легких погреб свой устроить»

Поспешай туда обратно,

370 Возвратись туда скорее.

Нет нужды ручьем стремиться

И как озеро разлиться

Или бить ключом болотным,

В поле лужей расстилаться.

375 Смирно стой, не изливайся,

Кровь ты красная, не лейся,

Будь смирна, сама сдержись ты!

Водопад на Турья стал же,

Туонелы[55] река смирилась,

380 Море высохло и небо

В лето засухи великой,

В год огня, мучений полный.

Если ж этому не внемлешь,

Я пути другие знаю,

385 Знаю я, чего искать мне:

Я возьму котёл у Хийси,

Чтобы кровь в нем поварилась,

Там она калиться будет,

И не вытечет ни капли,

390 Красный сок не будет литься,

Не падет уж кровь на землю,

Не польет, свистя, из раны.

Иль не богатырь я больше,

Старца сын, уж не герой я,

395 Чтоб сдержать стремленье крови,

Запрудить из жил потоки?

О! Так есть отец великий,

Есть творец, живущий в тучах;

Из мужей он самый сильный,

400 Из героев самый мощный:

Крови рот зажать он может,

Он уймет ее стремленье.

О ты, Укко, бог верховный,

Ты, отец и бог небесный,

405 Снизойди: тебя мне нужно!

Снизойди: тебя зову я!

Ты сдави рукою сильной,

Нажимай ты толстым пальцем,

Да покрепче, эту рану

410 И запри отверстье злое,

Положи листочков нежных

И рассыпь цветы златые,

Чтоб закрыть дорогу крови,

Запрудить ее потоки,

415 Чтоб ока не шла на платье,

Бороду те заливала».

Так потоки укротил он,

Запрудил дорогу крови.

Сына в кузницу послал он,

420 Чтобы мази приготовить,

Взяв травы волокон нежных

И в цвету тысячелистник,

Взяв медовых сладких капель

Да собрав частицы сотов.

425 Мальчик в кузницу уходит,

Чтобы мази приготовить.

На пути он дуб встречает

И у дуба вопрошает:

«Есть ли мёд в ветвях широких,

430 Соты под корой дубовой?»

Отвечает дуб разумно:

«Мёд еще вчера ведь капал

По ветвям моим широким,

Мёд повис в моей вершине,

435 С облаков, вверху шумящих,

С тех барашков мимолётных».

Взял он щепочку от дуба,

Крошку мягкой древесины,

Много трав сорвал хороших,

440 Злаков самых разновидных,

Что не только в этом крае,

Но и в прочих неизвестны.

Их в котел кипящий бросил,

Смесь он крепкую составил

445 Из щепы коры дубовой

И из трав, прекрасных видом.

Вот шумит котел кипящий,

Он кипит подряд три ночи

И подряд три дня весенних.

450 Смотрит мальчик: что-то вышло,

Хорошо ли мазь вскипела,

Может, снадобье готово?

Мазь, однако, не готова,

Не такое вышло средство.

455 Трав ещё он в смесь прибавил,

Злаков самых разновидных,

Что в иных местах далёких,

Миль за сотню, собирали

Девять сильных чародеев,

460 Восемь знахарей могучих.

Он ещё три ночи варит,

Варит девять ночек сряду

И с огня котёл снимает.

Смотрит мазь он осторожно:

465 Средство нужное поспело ль,

Мазь волшебная готова ль?

Там ветвистая осина

На краю росла поляны,

Только сильно подломилась

470 И совсем почти упала;

Он её помазал смесью

И потёр волшебной мазью,

Сам сказал слова такие:

«Через то, что этой смесью

475 Кривизну я здесь помажу

И залью я мазью рану,

Пусть осина исцелится

И ещё пусть крепче станет».

Тут поправилась осина

480 И ещё вдруг крепче стала:

Поднялась вершина стройно,

Укрепился ствол высокий.

Стал он мазать этой мазью,

Покрывать волшебным средством

485 И расколотые камни,

И рассёкшиеся скалы:

Вновь срастались половины

И куски соединялись.

Мальчик кузницу оставил,

490 Мазь целительную сделав;

Приготовил это средство,

В руки старому он подал:

«Вот состав с большою силой,

Вот испытанное средство:

495 Крепко сплачивает горы,

Быстро связывает скалы».

В рот кладёт лекарство старый

На язык для испытанья

И находит средство годным,

500 Эту мазь вполне удачной.

Вяйнямёйнена он мажет,

Лечит все следы ранений,

Мажет сверху, мажет снизу,

Мажет мазью посредине;

505 Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Не с своей иду я плотью,

Во плоти творца иду я;

Не своей стремлюся силой,

510 Силой мощного стремлюся;

Не мои уста здесь молвят,

Молвлю вышнего устами;

И в моих устах есть милость,

Но уста творца богаче;

515 И в моей руке есть прелесть,

Но рука творца прекрасней».

Только он помазал мазью,

Только средство приложил он,

Стал вдруг корчиться от боли

520 И свалился Вяйнямёйнен:

Он и так и сяк вертится,

Но покоя не находит.

Изгоняет старец боли,

Гонит сильные мученья,

525 Шлёт их внутрь горы болезней

И наверх холма мучений,

Чтобы камни заболели,

Чтобы мучились утёсы.

Ленты шёлковые взял он,

530 Режет ленты он на части,

Рвёт он ленты на полоски,

Сделал старец перевязки;

Обвязал он этим шелком,

Обмотал весьма искусно

535 Вяйнямёйнена колено

И больной героя палец.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Божий шелк повязкой служит,

540 Лента божья — перевязкой

На колене славном мужа

И на пальце, полном силы.

Ты взгляни, о бог прекрасный,

Защити, творец могучий,

545 Чтобы нам не ведать бедствий,

Чтобы нам не знать несчастий»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Скоро помощь ощущает

И становится здоровым.

550 Тело стало вновь красивым,

Снизу стало исцелённым

И внутри вполне окрепшим,

И с боков неповреждённым,

И снаружи без порезов,

555 Превосходнее, красивей,

Чем когда-либо бывало.

Уж ступить ногою может,

Может он сгибать колено

Без малейшей даже боли,

560 Безо всяких затруднений.

И поднялся Вяйнямёйнен,

Выше поднимает очи,

Смотрит с радостью великой

Через голову на небо;

565 Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Да, оттуда сходит милость,

Помощь верная оттуда,

Вот оттуда, с выси неба,

570 От творца с могучей силой.

Да прославится создатель,

Да восхвалится всевышний!

Ниспослал ко мне он помощь,

Дал он мне свою защиту

575 При моих ужасных муках,

При страданьях от железа!»

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

«Ты, народ, что после будешь,

580 Племя, что потом возникнешь!

Челнока на спор не делай,

Лодку выгнуть не похвастай:

Только бог кончает дело,

Лишь творец конец дарует;

585 Без него герои слабы,

Руки сильного бессильны!»


Калевала

Руна десятая

Вяйнямёйнен возвращается домой и предлагает Ильмаринену идти свататься за девушку из Похъёлы, которую он может получить, если выкует Сампо (1–100). — Ильмаринен не хочет ехать в Похъёлу. Вяйнямёйнен вынужден отправить его в путь вопреки его желанию (101–200). — Ильмаринен прибывает в Похъёлу, его принимают хорошо и предлагают выковать Сампо (201–280). — Ильмаринен выковывает Сампо, и хозяйка Похъёлы воздвигает Сампо на каменной горе Похъёлы (281–432). — Ильмаринен просит в жены девицу в вознаграждение за работу; девица выдумывает отговорки и говорит, что уйти из дому еще не может (433–462). — Ильмаринен получает лодку, возвращается домой и рассказывает Вяйнямёйнену, что он уже выковал Сампо в Похъёле (463–510)

Старый, верный Вяйнямёйнен

Своего коня выводит,

Жеребенка запрягает.

Вот запряг гнедого в сани,

5 Сам в санях тогда уселся,

Поместился на сиденье.

Он коня кнутом ударил,

Хлопнул он кнутом жемчужным,

Быстро конь бежит дорогой,

10 Лишь мелькает та дорога,

И стучат саней полозья,

Да трещит дуга сухая.

Он оттуда мчится с шумом

По полям и по болотам,

15 По равнинам и полянам;

День он едет и другой день,

Наконец, уже на третий,

Он подъехал к переправе,

Калевалы на границу,

20 На рубеж поляны Осмо.

Там сказал слова такие

И такие молвил речи:

«Волк! Сожри того сонливца,

Ты, болезнь, убей лапландца!

25 Он сказал, что не добраться,

Не домчаться мне до дома

И живым не воротиться

И, пока сияет месяц,

Мне ни Вяйнёлы не видеть,

30 Ни песчаной Калевалы».

Начал старый Вяйнямёйнен,

Начал петь весьма искусно

И напел златую елку —

Верх и ветви золотые,

35 Поднялась вершиной в небо,

Головой уперлась в тучи,

Высоко взметнула ветви,

Протянула их до неба.

Он поет и заклинает,

40 И выходит светлый месяц

На златой верхушке ели

И Медведица на ветках.

Едет шумно он оттуда,

Мчится прямо в край родимый,

45 Опустив главу, печальный,

Шапка на сторону сбилась,

Ибо сильный Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Им обещан как заложник,

50 Чтоб главу свою избавить,

В Похъёлу, в страну тумана,

В сумрачную Сариолу.

Удержав коня поспешно

На поляне новой Осмо,

55 Вышел старый Вяйнямёйнен

Из саней, пестревших краской.

Слышны в кузнице удары,

В доме угля слышен молот.

Старый, верный Вяйнямёйнен

60 Тотчас к кузнице подходит,

Ильмаринена там видит.

Тот, не мешкая, работал.

Молвил старцу Ильмаринен:

«О ты, старый Вяйнямёйнен!

65 Где так долго оставался,

Где так долго, старый, прожил?»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Вот где прожил я так долго,

70 Где все время оставался:

В Похъёле той вечно мрачной,

В той суровой Сариоле,

Я в Лапландии там прожил,

Средь лапландских чародеев»,

75 Молвил старцу Ильмаринен

И сказал слова такие:

«О ты, старый Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель!

Расскажи о том, как жил ты,

80 Как на родину вернулся?»

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Расскажу тебе я много.

Есть на севере девица,

Там в селе холодном дева;

85 Жениха она не ищет,

Мужа славного не хочет.

И пол-Похъёлы суровой

Славит дивную девицу:

Лунный свет с висков сияет,

90 Солнца свет с груди струится,

С плеч Медведицы сиянье,

Со спины свет семизвездный.

О кузнец ты, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

95 Увези пойди девицу,

Посмотри пойди на косы!

Если выкуешь ты Сампо,

Крышку пеструю украсишь,

Ты возьмешь в награду деву,

100 Ту девицу за работу».

Отвечает Ильмаринен:

«О ты, старый Вяйнямёйнен!

Не обещан ли тобой я

В Похъёлу, в страну тумана»

105 Чтоб главу твою спасти мне,

Самого тебя избавить!

Не пойду, пока живу я

И пока сияет месяц,

В избы Похъёлы туманной,

110 В те жилища Сариолы,

Где героев пожирают,

Где мужей бросают в море».

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Он сказал слова такие:

115 «Есть еще другое чудо.

Ель растет с главой цветущей

И с ветвями золотыми

На краю поляны Осмо:

На вершине светит месяц

120 И Медведица на ветках».

Отвечает Ильмаринен:

«Не поверю в то, покамест

Не увижу сам я чудо,

Не взгляну я сам глазами».

125 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Если ты не хочешь верить,

Так пойдем туда, посмотрим:

Правда это иль неправда!»

Вот выходят, чтоб увидеть

130 Эту ель с главой цветущей.

Впереди шел Вяйнямёйнен,

А за ним шел Ильмаринен;

И когда пришли на место,

На рубеж поляны Осмо,

135 Подошел кузнец поближе

Ёлкой той полюбоваться,

Где Медведица на ветках,

Ясный месяц на верхушке.

Молвил старый Вяйнямёйнен,

140 Он сказал слова такие:

«Полезай наверх, мой братец,

Чтобы взять там ясный месяц,

Сиять Медведицу оттуда,

С золотой верхушки ели!»

145 Тут кователь Ильмаринен

Лезет высоко на елку,

На небесный свод стремится,

Чтобы взять там ясный месяц,

Снять Медведицу оттуда,

150 С золотой верхушки ели.

Ель его предупреждает,

Золотая елка молвит:

Муж ты слишком простодушный,

Богатырь без всякой сметки!

155 Лезешь ты, простак, на ветви,

Как ребенок на вершину,

Чтобы снять тот мнимый месяц,

Это марево созвездья».

Тотчас старый Вяйнямёйнен,

160 Начал петь с большою силой,

Чтоб поднялся бурный ветер,

Всколыхнулся б страшно воздух;

Сам сказал слова такие

И такие молвил речи:

165 «Унеси его, о ветер,

На своей неси ты лодке,

Быстро мчи, чтоб он домчался

В Похъёлу, в страну тумана»

Сильно буря зашумела,

170 Разрывает страшно воздух,

Ильмаринена уносит,

Быстро мчит его оттуда

В Похъёлу, в страну тумана,

В сумрачную Сариолу.

175 Так понесся Ильмаринен,

Так спешит оттуда дальше,

По дороге ветра едет,

По стезе воздушной свежей,

Выше месяца, под солнцем,

180 Над Медведицей широкой.

Похъёлы во двор он въехал,

Прямо к бане Сариолы —

Псы его не услыхали,

Брехуны не забрехали.

185 Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Редкозубая старуха,

На дворе сама стояла;

Говорит слова такие:

«Из каких мужей ты будешь,

190 Из числа каких героев?

По пути ветров пришел ты,

По стезе саней воздушной,

И не лаяла собака,

Не брехал брехун косматый».

195 Отвечает Ильмаринен:

«Не затем сюда пришел я,

Чтоб меня рвала собака,

Искусал брехун косматый

У дверей, мне незнакомых,

200 У входных ворот, мне чуждых»

Тотчас Похъёлы хозяйка

У пришельца вызнать хочет:

«Не знавал ли ты, быть может,

Или ты, быть может, слышал:

205 Ильмаринен есть кователь,

Он — кузнец весьма искусный?

Уж давно мы ожидаем,

Уж давно желаем видеть

В дальних северных пределах,

210 Чтоб он выковал нам Сампо».

Отвечает Ильмаринен,

Говорит слова такие:

«С кузнецом знаком я, точно,

Ильмаринена я знаю:

215 Я и есть тот Ильмаринен,

Тот кузнец весьма искусный».

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Редкозубая старуха,

Быстро в горницу уходит,

220 Говорит слова такие:

«Дочь моя, что всех моложе,

Всех детей моих прекрасней!

Нарядись получше нынче,

Выйди в платье понарядней,

225 Ты навесь прекрасный жемчуг,

Грудь укрась как можно краше,

Шею ты укрась поярче,

А височки попестрее.

О румянце щек подумай

230 Да о блеске глаз помысли!

Ведь кузнец-то вековечный,

Знаменитый Ильмаринен,

Прибыл выковать нам Сампо,

Крышку пеструю устроить».

235 Дочка Похъёлы, красотка,

Красота земли и моря,

Набрала получше платьев,

Понарядней из нарядов,

Их надела друг за дружкой,

240 Головной убор надела,

Медные взяла застежки,

Золотой прекрасный пояс.

Кладовую оставляет,

Со двора в избу проходит:

245 Красотой глаза блистают,

Вся она стройна, красива,

Все лицо её сияет,

На щеках румянец алый,

На груди сверкает злато,

250 Серебро в кудрях блистает.

Тут и Похъёлы хозяйка

Ильмаринена проводит

Прямо в Похъёлы жилище,

В дом суровой Сариолы;

255 Кормит досыта пришельца

И дает довольно выпить,

Угощает превосходно

И слова такие молвит:

«О кузнец ты, Ильмаринен,

260 Вековечный ты кователь!

Ты сумеешь сделать Сампо,

Крышку пеструю сковать мне,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров нетельных,

265 От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив?

Ты тогда возьмешь в награду

За работу дочь-красотку».

Отвечает Ильмаринен,

270 Говорит слова такие:

«Я скую, конечно, Сампо,

Крышку пеструю украшу,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров нетельных,

275 От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив.

Я ведь выковал же небо,

Кровлю воздуху сковал я

Раньше всякого начала,

280 Раньше, чем что-либо было».

Вот идет ковать он Сампо,

Крышку пеструю украсить,

Просит места для кованья,

Ищет он вещей кузнечных;

285 Не нашел такого места,

Нет там кузницы, мехов нет,

Наковальни нет и горна,

Молотка и колотила.

И промолвил Ильмаринен,

290 Говорит слова такие:

«Сомневаться могут бабы,

Не кончают дел бедняги,

А не муж, хотя поплоше,

Не герой, хоть послабее!»

295 Ищет места для горнила,

Для мехов своих местечка,

Ищет в той стране обширной,

Ищет в Похъёле суровой.

Ищет день, другой день ищет,

300 Наконец, уже на третий,

Увидал он пёстрый камень,

Увидал утёс пригодный.

Там кузнец остановился,

Там огонь себе разводит.

305 В первый день мехи он ставит,

На другой день — наковальню.

Вот кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Все припасы бросил в пламя,

310 Вещи нужные в горнило,

У мехов рабов поставил,

Чтоб огонь они раздули.

И мехи рабы качают,

Сильно угли раздувают;

315 Так три дня проводят летних

И без отдыха три ночи;

Наросли на пятках камни,

Наросли комки на пальцах.

Вот на первый день нагнулся

320 Тот кователь Ильмаринен;

Он нагнулся, чтоб увидеть

На пылавшем дне горнила,

Что из пламени там вышло,

Из огня что поднялося.

325 Лук из пламени явился

С золотым сияньем лунным;

Серебром концы блестели,

Рукоятка — пестрой медью.

Был по виду лук прекрасен,

330 Но имел дурное свойство:

Каждый день просил он жертвы,

А по праздникам и вдвое.

Сам кователь Ильмаринен

И не рад такому луку:

335 Пополам он лук ломает

И бросает снова в пламя,

Поддувать рабам велит он,

Им велит он дуть сильнее.

На другой день вновь нагнулся

340 Тот кователь Ильмаринен

Посмотреть, что получилось

На пылавшем дне горнила;

Из огня челнок там вышел,

Вышла лодка — красный парус,

345 Борт весь золотом украшен,

И уключины из меди.

Был челнок прекрасен с виду,

Но имел дурное свойство:

Сам собою шел в сраженье,

350 Без нужды на битву рвался.

Сам кователь Ильмаринен

Не обрадовался лодке:

Изломал ее он в щепки

И бросает лодку в пламя,

355 Поддувать рабам велит он,

Им велит он дуть сильнее.

Вот на третий день нагнулся

Тот кователь Ильмаринен

Посмотреть, что получилось

360 На пылавшем дне горнила;

Из огня корова вышла,

У нее рога златые,

Среди лба у ней созвездье,

Меж рогов сияет солнце.

365 Хороша корова с виду,

Но у ней дурное свойство:

Спит средь леса постоянно,

Молоко пускает в землю.

Сам кователь Ильмаринен

370 Недоволен той коровой:

Режет в мелкие кусочки

И в огонь ее бросает,

Поддувать рабам велит он,

Им велит он дуть сильнее.

375 На четвертый день нагнулся

Тот кователь Ильмаринен

Посмотреть, что получилось

На пылавшем дне горнила;

Из огня там плуг выходит,

380 У него сошник из злата,

Стержень плуга был из меди

И серебряная ручка.

С виду был тот плуг прекрасен,

Но имел дурное свойство:

385 Он пахал поля чужие,

Бороздил соседний выгон.

Сам кователь Ильмаринен

Не обрадовался плугу:

Быстро плуг в куски ломает

390 И бросает снова в пламя,

Заставляет дуть он ветры,

Заставляет дуть он бурю.

Быстро ветры зашумели;

Дует западный, восточный,

395 Сильно дует ветер южный,

Страшно северный бушует;

Дует день, другой день дует,

Третий день бушуют ветры,

Из окошка вьется пламя,

400 Из дверей несутся искры,

К небу мчится туча гари,

Дым смешался с облаками.

Ильмаринен, тот кователь,

Вновь на третий день нагнулся

405 Посмотреть, что получилось

На пылавшем дне горнила;

Видит: Сампо вырастает,

Крышка пёстрая возникла.

И кузнец тот, Ильмаринен,

410 Вековечный тот кователь,

Стал тогда ковать скорее,

Молотком стучать сильнее

И выковывает Сампо,

Что муку одним бы боком,

415 А другим бы соль мололо,

Третьим боком много денег.

Вот уже и мелет Сампо,

Крышка пестрая вертится:

И с рассвета мелет меру,

420 Мелет меру на потребу,

А другую — для продажи,

Третью меру — на пирушки.

Рада Похъёлы старуха.

Понесла большое Сампо,

425 В гору Похъёлы относит,

Отнесла в утес из меди,

Что за девятью замками;

Корни Сампо там зарыла

В глубину на девять сажен,

430 И один шел корень в землю,

А другой — на берег моря,

Третий корень — в глубь утеса.

Все устроив, Ильмаринен

Кротко просит о девице,

435 Говорит слова такие:

«Ты отдашь ли мне девицу,

Ибо Сампо уж готово,

Крышка пестрая прекрасна?»

Дочка Похъёлы, красотка,

440 Так сама ему сказала:

«Кто же будет в год ближайший

И на будущее лето

Заставлять кукушку кликать,

Вызывать на пенье птичек,

445 Коль уйду в страну чужую,

Буду, вишня, на чужбине!

Если б курочка пропала,

Заблудился бы гусенок,

Если б красная брусничка —

450 Вишня-матушка ушла бы,

То исчезла б и кукушка,

Упорхнули б мигом птички

С высоты родимой горки,

Со спины холма родного.

455 Никогда на этом свете

Я не брошу дней девичьих,

Ни занятий, ни заботы

И страды не брошу летней:

Целой ягода б осталась,

460 И не полным песен берег,

Я не пройденным лесочек,

Не играла бы я в роще».

И кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

465 Клонит голову, печальный,

Шапка на сторону сбилась;

Хочет он теперь размыслить,

В голове он держит долго,

Как ему домой уехать,

470 Как страны родной достигнуть,

Из той Похъёлы туманной,

Из суровой Сариолы.

Молвит Похъёлы хозяйка:

«О кователь Ильмаринен!

475 Отчего такой ты грустный,

Сбил ты на сторону шапку?

Иль ты мучаешься думой,

Как бы родины достигнуть?»

Говорит так Ильмаринен:

480 «Да! К тому стремятся мысли,

Чтоб на родине скончаться,

Там найти покой последний».

Ильму Похъёлы хозяйка

Накормила, напоила,

485 На корму ладьи сажает,

К веслам, столь богатым медью,

Веять ветер заставляет,

Веять северный свой ветер.

Так кузнец тот Ильмаринен,

490 Вековечный тот кователь,

Едет к родине любимой

По потокам в синем море.

Едет день, другой день едет.

Наконец, уже на третий,

495 Он счастливо в дом приходит,

В те места, где он родился.

Молвит верный Вяйнямёйнен,

Ильмаринена пытает:

«Ильмаринен, брат мой милый,

500 Вековечный ты кователь,

Что же, выковал ты Сампо,

Изукрасил ли ты крышку?»

Отвечает Ильмаринен,

Молвит сам искусный мастер:

505 «Сампо новое уж мелет.

Крышка пестрая готова:

И с рассвета мелет меру,

Мелет меру на потребу,

А другую — для продажи,

510 Третью меру на пирушки».

Руна одиннадцатая

Лемминкяйнен отправляется свататься к девице из знатного рода Саари (1–110). — Сначала девицы Саари насмехаются над ним, но вскоре близко знакомятся с ним (11–156). — Только одну — Кюлликки, — ради которой он отправился, он не может покорить и тогда, наконец, похищает её насильно, кладет в сани и отправляется в путь (157–222). — Кюлликки плачет и больше всего огорчается воинственностью Лемминкяйнена; Лемминкяйнен обещает, что никогда не пойдет на войну, если Кюлликки тоже обещает никогда не бегать в деревню, и оба клянутся исполнить свои обещания (223–314). — Мать Лемминкяйнена восхищается молодой невесткой (315–402)

Скажем мы теперь про Ахти[56],

Про молодчика споём мы.

Ахти был островитянин,

Лемпи[57] сын молодцеватый;

5 Вырастал в высоком доме,

Возле матери любимой,

На морском брегу у бухты,

У залива на мысочке.

Кауко рыбами кормился,

10 Окуней ловил подросток.

Стал потом он сильным мужем,

Расцветая красной кровью;

Был он обликом прекрасен,

Ростом также превосходен,

15 Но он был не без порока,

Жизнь он вёл не без ошибок:

Очень был на женщин падок,

Всё кругом ходил он ночью

Там, где женщины гуляли,

20 Где нарядные плясали.

Слышит — есть на Саари[58] дева,

Как цветок, девица эта

Возросла в высоком доме.

Стройно вытянулась ростом,

25 У отца в жилище сидя

На скамейке задней низкой.

Шла молва о ней повсюду,

Женихи за ней являлись,

В дом за девицей-красоткой,

30 Ко двору за девой славной.

Солнце сватало сыночка:

Но нейдет в их дом девица,

Чтоб сиять бок о бок с Солнцем

И спешить за Солнцем летом.

35 Месяц ясный сына сватал.

В дом его не хочет дева,

Чтобы с Месяцем сиять там,

Круг воздушный пробегая.

С сыном Звёздочка хлопочет.

40 Но нейдет в страну их дева,

Чтоб блистать там долгой ночью,

Чтоб мерцать на зимнем небе.

Сваты с Виру[59] приходили

И из Ингрии[60] являлись:

45 Никуда не хочет дева,

Всем — одно лишь отвечает:

«Золото вы зря не тратьте,

Серебро не отдавайте,

Я в Эстонию[61] не выйду,

50 Не пойду я, не хочу я

Там грести в эстонских водах,

Мерить волны по прибрежью,

Есть эстонскую там рыбу

И эстонскую ушицу.

55 Я и в Ингрию не выйду

На печальное прибрежье:

Только голод там да холод,

Нет там дров и нет лучины,

Нет воды и нет пшеницы,

60 Даже нет ржаного хлеба».

Но весёлый Лемминкяйнен

Молодец тот, Каукомъели,

Ехать все ж туда решился,

Саари девушку посватать,

65 Эту славную невесту

С разукрашенной косою.

Мать его остерегает,

Отговаривает сына:

«Ты не сватайся, сыночек,

70 К деве той, что выше родом:

Ведь тебя там не потерпят,

В роде Саари очень знатном».

Отвечает Лемминкяйнен,

Говорит так Каукомъели:

75 «Пусть мой дом не знатен вовсе,

Пусть мой род не спорит славой,

Статью, удалью возьму я,

Силой, ловкостью поспорю».

Все же мать не позволяет

80 Лемминкяйнену там сватать,

В роде Саари очень знатном,

В той семье весьма обширной:

«Засмеют тебя девицы,

Будут женщины смеяться».

85 Отвечает Лемминкяйнен,

Не раздумывает долго:

«Оборву я смех у женщин

И хихиканье девичье:

Им наделаю детей я,

90 Дам им на руки заботу;

Это кончит их насмешки,

Будет смеха заключеньем».

Молвит мать слова такие:

«Горе мне, несчастной, в жизни!

95 Коль обидишь жен на Саари,

Оскорбишь девиц невинных,

Спор великий возгорится,

Битва страшная настанет,

Женихи, мужья на Саари

100 Целой сотней, и с мечами,

Окружат тебя, несчастный,

Ты один не сладишь с ними».

Не послушал Лемминкяйнен

Материнского совета:

105 Лошадь статную берет он —

Жеребца хорошей крови,

Скачет с шумом он оттуда

Прямо в поселенья Саари,

Сватать там тот Саари цветик,

110 Эту славную невесту.

Засмеялись жены в Саари,

Насмехаются девицы,

Как на улицу он странно

И во двор неловко въехал:

115 Опрокинул с бегу сани

И в воротах покачнулся.

Вылезает Лемминкяйнен,

Рот скривил, поник главою,

Бороду свою кусает.

120 Говорит слова такие:

«Никогда того не видел,

И не видел, и не слышал,

Чтобы жены и девицы

Насмехались надо мною».

125 Не раздумывал он долго,

Молвит им слова такие:

«Есть ли место здесь на Саари,

На равнинах этих саарских,

Где б я смог повеселиться,

130 На поляне поплясать бы,

Саари девушек потешить,

С милыми повеселиться?»

Говорят девицы Саари,

Отвечают так с мысочка:

135 «Много в Саари есть местечек,

Ровных мест в долинах саарских,

Где б тебе повеселиться,

На поляне поплясать бы.

Можешь быть ты пастушонком,

140 Пастушонком на пожоге;

Дети в Саари сильно тощи,

Но зато здесь жирны кони».

Не раздумывает Ахти!

Стал он в Саари пастушонком:

145 На лугу весь день проводит,

По ночам к девицам ходит,

С молодицами играет

И с нарядными он пляшет.

Так весёлый Лемминкяйнен,

150 Молодец тот, Каукомъели,

Оборвал смешки красавиц,

Прекратил девиц насмешки:

Ни одной не миновало,

Ни одной из дев невинных,

155 Чтобы он её не обнял,

Чтоб не переспал он с нею.

Но одна была меж всеми,

В роде Саари очень знатном,

Та, что сватов отсылала, —

160 И она отвергла мужа.

Это — Кюлликки[62]-цветочек,

Всех на Саари дев прекрасней.

Но весёлый Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

165 Истоптал сто пар сапожек,

Сотню весел изработал,

Все-то сватается к деве,

Возле Кюлликки все ходит.

Кюлликки, девица-цветик,

170 Говорит слова такие:

«Для чего ты ходишь, слабый,

Что по берегу шумишь ты,

Что ты сватаешь девицу

С оловянною застежкой?

175 До тех пор не выйду замуж,

Изотру покуда камень,

Раскрошу покуда пестик,

Растолку покуда ступку.

Не хочу тебя, плохого,

180 Бедняка, такую тряпку;

Нужно мне стройнее мужа:

Ведь сама стройна я телом;

Нужно мне, чтоб был он статным:

Сложена сама я статно;

185 Нужно мне, чтоб был красавцем:

Я сама лицом красива».

Мало времени проходит,

Лишь полмесяца минуло,

Как в один из дней прекрасных

190 Только сумерки настали,

Вышли девы веселиться,

В пляс красавицы пустились

На краю лесной лужайки,

На поляночке прекрасной.

195 Кюлликки ведёт плясуний,

Цвет прославленный на Саари.

Удалец, цветущий жизнью,

К ним подъехал Лемминкяйнен.

На жеребчике он въехал,

200 На отборнейшей лошадке,

В середину самой пляски,

В хоровод девиц прекрасных.

Кюлликки хватает быстро

И бросает деву в сани,

205 Положил её на шкуру

И ко дну саней прижал он.

Он коня кнутом ударил,

Хлопнул он ремнем сильнее,

Поскакал оттуда быстро.

210 На скаку девицам крикнул:

«Никогда, нигде, девицы,

Вы меня не выдавайте,

Что сюда я к вам подъехал

И увез с собою деву!

215 Коль не будете послушны,

Будет вам, девицы, плохо:

Я войну нашлю заклятьем

На мужей, на парней ваших,

И ни днем, ни ясной ночью

220 Не услышите их больше,

Не пойдут они деревней,

По поляне не поедут!»

Кюлликки печально молвит,

Просит с горечью цветочек:

225 «Отпусти меня на волю,

Ты из рук пусти ребенка;

К матери домой пойду я,

Обо мне она ведь плачет!

Если ж ты меня не пустишь,

230 Чтобы я домой вернулась,

У меня пять братьев дома,

Семь сынов родного дяди,

По следам найдут зайчонка,

Отобьют назад девицу».

235 Но её он не пускает,

Не даёт уйти из санок.

Кюлликки тут стала плакать:

«Ах, напрасно я родилась,

Зря я выросла, бедняжка,

240 Для того ли подрастала;

Мужу скверному попалась,

Я бездельнику досталась,

Что всегда готов на битву,

Может вечно злобно драться!»

245 Отвечает Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели:

«Кюлликки, цветочек сердца,

Мёд мой, ягодка, красотка!

Ты оставь свои заботы!

250 Обижать тебя не буду:

Будешь кушать — обниму я,

А пойдешь со мной под ручку,

За руку со мной ты станешь, —

Ляжешь ты со мною рядом!

255 Ну к чему ты так горюешь

И вздыхаешь от печали?

Оттого ль ты так горюешь

И вздыхаешь от печали,

Что без пищи, без коровы

260 Я терплю нужду в запасах?

Так оставь свои заботы!

У меня коров довольно,

Молока дают мне много:

На болоте Куманичка,

265 На пригорке Земляничка,

В-третьих, Клюква на полянке.

Хороши они без корму

И красивы без надзора;

Их не связывают на ночь,

270 Не развязывают утром,

Не кладут пред ними корму,

Им не сыплют утром соли.

Оттого ль ты так горюешь

И вздыхаешь от печали,

275 Что незнатного я рода,

Не рожден в семье высокой?

Пусть незнатного я рода,

Не рожден в семье высокой,

Но мой меч огнем пылает,

280 Пышет пламенем клинок мой.

Он, конечно, знатен родом

И родился в славном доме:

Злобным Хийси отшлифован,

У богов очищен ярко;

285 Им достану знатность роду

И моей семье величье, —

Тем мечом моим горящим

И клинком, дающим пламя»,

И вздохнула тут девица,

290 Испугалась и сказала:

«Ахти! Лемпи ты сыночек!

Если хочешь взять красотку

Постоянною супругой,

Точно курочку в объятьях,

295 Поклянись мне вечной клятвой,

Что войны ты не затеешь,

Как бы золота ни жаждал,

К серебру бы ни стремился!»

Тут веселый Лемминкяйнен

300 Говорит слова такие:

«Я клянуся вечной клятвой,

Что войны я не затею,

Как бы золота ни жаждал,

К серебру бы ни стремился,

305 Но и ты клянися также

Не ходить гулять в деревне,

Как бы плясок ни желала

Иль играть ни захотела б!»

Так они клянутся клятвой

310 И залог дают навеки

Перед богом, что все видит,

Всемогущим властелином:

Ахти — позабыть про войны,

Кюлликки — забыть про игры.

315 Тут веселый Лемминкяйнен

Жеребца кнутом ударил.

От стегнул его вожжами

И сказал слова такие:

«Ну, прощайте, луг на Саари,

320 Елей пни и корни сосен,

Где ходил я этим летом,

Где ступал я той зимою,

Где бродил дождливой ночью,

Вязнул в злую непогоду,

325 Эту курочку искавши,

Все за уточкой гоняясь!»

Поскакал конёк веселый;

Скоро дом родной открылся.

И промолвила девица,

330 Речи молвила такие:

«Смотрит хижина дырявой

И голодною норою,

И, конечно, ей владеет

Человек, незнатный родом?»

335 Но веселый Лемминкяйнен,

Отвечая, так сказал ей:

«Не тужи об этом доме,

Не вздыхай об этом месте!

Я тебе других наставлю,

340 Краше комнаты построю

Из гораздо лучших бревен,

Из стропил на диво крепких».

Так приехал Лемминкяйнен,

В милый дом к себе вернулся,

345 Прямо к матери родимой,

Подошел к своей старушке.

Мать слова такие молвит,

Говорит такие речи:

«Что ты долго оставался,

350 Мой сыночек, на чужбине?»

Но веселый Лемминкяйнен

Ей сказал слова такие:

«Пусть теперь смеются жены,

И невинные девицы

355 Пусть теперь позубоскалят,

Похохочут надо мною, —

Взял я лучшую из всех их,

Посадил на коврик в сани,

Бросил я ее под полость,

360 Под меха швырнул поспешно.

Отплатил я за насмешки,

За хихиканье девичье.

Мать, ведь ты меня носила

И питала, дорогая!

365 Приобрёл, чего желал я,

И достиг, к чему стремился.

Дай получше изголовье,

Дай помягче мне подушки,

Чтоб на родине уснул я

370 Рядом с юною девицей!»

Мать на это так сказала,

Речи молвила такие:

«Богу вышнему хваленье,

И хвала тебе, создатель!

375 Ты мне дал теперь невестку,

Мне огонь она раздует,

Будет ткать она прекрасно,

Скрутит нитки веретенцем

И отлично постирает

380 И холсты побелит славно!

Ты хвали судьбу, сыночек.

Ты устроился прекрасно.

Хорошо создатель сделал,

Он, отец, любовью полный:

385 Чист по снегу подорожник —

Зубки у невесты чище;

Хоть бела на море пена —

Нет пятна в роду девицы;

Хоть стройна на море утка —

390 Уточка твоя стройнее;

Ясны звезды в синем небе —

А красавица яснее.

Сделай, сын, полы пошире,

Окна выруби побольше,

395 Стены новые сложи ты,

Выстрой новые покои,

Перед горницей порожки,

Над порогом двери сделай,

Ведь цветок заполучил ты,

400 Захватил себе красотку,

Что тебя повыше родом

И знатней происхожденьем!»

Руна двенадцатая

Кюлликки забывает свою клятву и отправляется в деревню, что приводит в гнев Лемминкяйнена, решающего немедленно бросить ее и отправиться свататься к девице Похъёлы (1–128). — Мать пытается всячески удержать сына и предсказывает ему погибель; Лемминкяйнен, расчесывавший волосы, злобно бросает щетку и говорит, что когда из него потечет кровь, то кровь потечет и из этой щетки (129–212). — Он снаряжается, отправляется в путь, прибывает в Похъёлу и пением вызывает всех мужчин Похъёлы из жилищ; только одного злого пастуха он оставил без песни (213–504)

Ахти, юный Лемминкяйнен,

Молодец тот, Кауколайнен,

Все живёт да поживает

Вместе с юною девицей.

5 На войну не ходит Ахти,

Кюлликки нейдет в селенье.

Вот случилося однажды,

Рано в утреннее время

Вышел Ахти Лемминкяйнен

10 В те места, где рыбы мечут,

И под вечер не вернулся.

Тут, когда уж смерклось, ночью

Кюлликки пошла в селенье,

Где все девушки плясали.

15 Кто расскажет это дело,

Принесёт о том известье?

Айникки[63], его сестрица,

Рассказала это дело,

Принесла о том известье:

20 «Ахти! милый ты мой братец,

Кюлликки пошла в селенье,

На село к чужим калиткам,

Где играют молодицы,

Где красавицы танцуют».

25 Ахти, матери сыночек,

Тот веселый Лемминкяйнен,

Омрачился, обозлился;

Зол был Ахти всю неделю

И сказал слова такие:

30 «Мать, старушка дорогая,

Постирай скорей рубашку

В яде чёрных змей ужасных,

Высуши её скорее,

Чтоб я мог пойти сражаться

35 В Похъёлу с её сынами,

На поля сынов лапландских.

Кюлликки ушла в селенье,

На село к чужим калиткам,

Где играют молодицы,

40 Где красавицы танцуют».

Кюлликки ему сказала,

Быстро вымолвила слово:

«О возлюбленный мой Ахти,

На войну не отправляйся!

45 Только я вчера заснула,

Увидала сны такие:

Шёл огонь, как из горнила,

Выбивалось сильно пламя

Под окошками у дома,

50 По краям стены высокой;

Ворвалось затем в покои,

Зашумело водопадом,

В потолок от пола билось,

От окошка до окошка».

55 Тут веселый Лемминкяйнен

Говорит слова такие:

Женским снам совсем не верю,

Как не верю женским клятвам.

Мать, ведь ты меня носила!

60 Дай военную рубашку,

Дай кафтан мне для сраженья:

Страсть влечет меня на битву,

Пиво битвы буду пить я,

Мед отведаю сраженья».

65 Мать ему сказала слово:

«Милый Ахти, мой сыночек,

На войну не отправляйся!

Пиво есть у нас и дома,

Пиво есть в еловых бочках,

70 За дубовой втулкой бродит.

Для тебя все это пиво,

Пей его с утра до ночи».

Отвечает Лемминкяйнен:

«Не хочу я пива дома!

75 Лучше буду пить я воду,

Пить её веслом смоленым:

Слаще этот мне напиток,

Чем вся брага в этом доме.

Дай военную рубашку,

80 Принеси кафтан для битвы!

В села Похъёлы пойду я,

На поля сынов лапландских,

Чтобы золото забрать там,

Серебро принесть оттуда».

85 Говорит мать Каукомъели:

«Милый Ахти, мой сыночек!

Золота и дома много,

Серебро лежит в запасе.

Вот что здесь вчера случилось:

90 Рано в утреннее время

Раб пахал гадючье поле,

Запахал змеиный угол;

Сошником он поднял крышку,

В сундучке нашел монеты;

95 Были собраны там сотни,

Тысячи под крышкой были.

Внес находку в кладовую

И поставил под стропила».

Отвечает Лемминкяйнен:

100 «Не нужна мне кладовая.

Серебро, что взято с бою,

Несравненно мне дороже,

Чем все золото, что дома,

Серебро, что взяли плугом.

105 Дай военную рубашку,

Принеси кафтан для битвы!

В Похъёлу теперь пойду я

Избивать сынов лапландских

Мне пришло одно желанье,

110 Я одну задумал думу:

И хочу там сам услышать

И своим увидеть глазом,

Есть ли в Похъёле девица,

Дева в Пиментоле темной,

115 Чтобы мужа не хотела,

Жениха не пожелала».

Говорит мать Каукомъели:

«Милый Ахти, мой сыночек!

Кюлликки твоя тут лучше,

120 Всех жена твоя прекрасней.

Ведь чудно́ двух жен увидеть

На одной постели мужа».

Отвечает Лемминкяйнен:

«Кюлликки в селенье ходит;

125 Пусть она, там поигравши,

По чужим домам ночует,

С молодежью веселится

И с красавицами пляшет!»

Удержать его мать хочет,

130 Остеречь его, старушка:

Не ходи ты, мой сыночек,

В села Похъёлы далекой,

Не ходи без чародейства,

Без премудрости могучей

135 К избам Похъёлы суровой,

На поля детей лапландских.

Запоет тебя лапландец,

Заклянет тебя турьянец[64],

По уста положит в угли,

140 В пламя голову и плечи,

В жаркую золу всю руку,

На каменьях раскаленных».

Отвечает Лемминкяйнен:

«Чаровали чародеи,

145 Заклинали эти змеи.

Три лапландца собралися

На меня средь летней ночи;

Голы были на утесе,

Без одежд, без подпоясок,

150 Неприкрытые нисколько.

От меня они там взяли,

От меня там получили,

Что топор берет от камня

Что на льду каблук стирает,

155 Что буран берет с утеса

И что смерть в пустом жилище.

А в другой раз было лучше:

Дело шло тогда иначе.

Мне грозили заклинанья,

160 Мне грозили их заклятья,

Что завязну я в болоте;

В том болоте, где бродил я,

Я попал уж было в тину,

По колено был в трясине

165 И по бороду в грязи был;

Но я — муж других не хуже —

И тогда не пал я духом.

Стал я тотчас чародеем,

Сам я начал заклинанья.

170 Я запел — и чародеи,

Те стрелки с своим оружьем,

Те волшебники с ножами,

Те певцы с своею сталью,

Обратились водопадом,

175 Ужасающей пучиной,

Самым злым водоворотом.

Пусть они себе там дремлют,

Колдуны пусть почивают;

Прорастут весною травы

180 Через головы и шапки,

Через плечи чародеев,

Через мясо на боках их,

Чародеев крепко спящих

И дремотою заклятых».

185 Все ж старушка запрещает

Каукомъели отправляться,

Сыну мать не позволяет,

Женщина героя просит:

«Не ходи отсюда, милый,

190 В те голодные селенья,

В Похъёлу, в страну тумана!

Там опасность угрожает,

Мужу бедному там страшно;

Там живет несчастье, Ахти;

195 Хоть ты будешь стоязычным,

Что несбыточно вовеки,

Все же ты не бросишь пеньем

Похъёлы сынов в пучину:

Языков их ты не знаешь —

200 Ни лапландцев, ни турьянцев».

Приоделся Лемминкяйнен,

Развеселый Каукомъели,

Волосы свои он чешет,

Щеткой их усердно гладит.

205 Щетку он к стене бросает,

К косяку бросает, к печке,

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

«Лишь тогда несчастье злое

210 Лемминкяйнена постигнет,

Если кровь из щетки брызнет,

Если красная польётся».

И пошел веселый Ахти

В Похъёлу, в страну тумана,

215 Мать свою он не послушал,

Как она ни запрещала.

Снарядился, взял он пояс

И железную рубашку,

Он надел из стали пояс,

220 Говорит слова такие:

«Крепче будет муж в кольчуге,

Лучше в панцире железном,

В пояске стальном сильнее

Против этих чародеев;

225 В них ему не страшен худший

И сильнейший не опасен».

Он за меч тогда схватился;

Как огонь, тот меч рубился,

Был отточен он у Хийси,

230 У богов был отшлифован;

Меч себе повесил сбоку,

Спрятал в кожаные ножны.

Где же Ахти притаился,

Где герой укрылся смелый?

235 Он тихонько притаился,

Спрятался герой без шума

Под стропилами у двери,

Притаился у порога,

На дворе, у переулка,

240 У калиточки последней.

Там укрылся осторожно,

Быстро спрятался от женщин.

Но такая осторожность

Помогла герою плохо:

245 Должен он укрыться дальше

От толпы мужей могучих

На развилине дороги,

На спине холодной камня,

На болотной зыбкой почве,

250 У текущего потока,

У каменьев водопада,

При изгибе вод шумящих.

Тут веселый Лемминкяйнен

Говорит слова такие:

255 «Выходите вы с мечами,

Вечные земли герои,

Вы из глуби, меченосцы,

Лучники, из рек глубоких!

Лес, и ты иди с мужами,

260 Ты с своей толпою, чаща;

Старец гор — с своею силой,

Водяной ужасный Хийси,

Мать воды с своею мощью,

Старец вод с своей толпою;

265 Вы, из всех долин русалки,

Опененные потоком,

На защиту станьте мужа,

Как товарищи героя,

Чтобы стрелы чародеев

270 Острием мне не вредили,

Ни железные ножи их,

Ни стрелков оружье злое.

Если ж этого все мало,

Знаю я другое средство:

275 Обращусь, вздыхая, кверху,

К старцу вышнему на небо,

Где он правит туч грозою,

Облаками управляет.

О ты, Укко, бог верховный,

280 Ты, отец небесный древний,

Что беседуешь сквозь тучи,

Открываешься сквозь воздух!

Дай мне меч, огнем горящий,

В огненных горящий ножнах,

285 Чтоб опасность отвратил я,

Помешал бы я несчастью,

Победил бы чародеев

Из земли, из вод шумящих,

Тех, что станут предо мною,

290 Что останутся за мною

И с боков, и надо мною,

И вокруг здесь соберутся, —

Чтоб заклял я чародеев,

Чтоб с их стрелами, с ножами,

295 С их блестящими мечами,

Я заклял мужей негодных».

И веселый Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

Тут позвал коня из леса,

300 Златогривого с поляны;

Жеребенка запрягает,

Ставит рыжего в оглобли

И тогда садится в сани;

Поместившись на сиденье,

305 Он коня кнутом ударил,

Узловатым лошадь хлопнул.

Быстро конь бежит оттуда,

Сани мчат, скрипят полозья,

И гудит песок сребристый

310 И равнина золотая.

Едет день, другой день едет,

Также едет он и третий,

Наконец, уже на третий,

На деревню он наехал.

315 Скачет быстро Лемминкяйнен

Скачет быстро по дороге,

Нижней улицею едет,

Едет к нижнему строенью.

У столба остановился

320 И с порога так спросил он:

«Не найдется ль кто в избушке,

Кто бы мог гужи ослабить,

Опустил бы мне оглобли

И хомут стащил с лошадки?»

325 На полу сидел малютка;

Так с порога мальчик молвил:

«Никого здесь нет в избушке,

Кто бы мог гужи ослабить,

Отпустить твои оглобли

330 И хомут стащить с лошадки».

Не горюет Лемминкяйнен,

Он коня кнутом ударил,

Хлопнул он жгутом жемчужным,

Быстро мчится по дороге,

335 Едет улицею средней,

Едет к среднему строенью;

Стал под самым там навесом

И с порога так спросил он:

«Не найдется ль кто в избушке,

340 Кто мои подержит вожжи,

Кто б сумел с груди и с шеи

Отвязать ремни искусно?»

С печки старая болтунья,

Со скамейки закричала:

345 «Да, найдется в этом доме,

Кто твои подержит вожжи

И гужи твои развяжет,

Спустит на землю оглобли;

Здесь найдешь мужей десяток,

350 Сотню целую, коль хочешь,

Что тебя отсель спровадят,

На проезд дадут лошадок

Да домой плута отправят,

В край родной плута дрянного,

355 На отцовскую скамейку,

В материнское жилище,

К самой братниной калитке,

К сестрам на пол, и доставят

Раньше, чем наступит вечер,

360 Раньше, чем здесь сядет солнце».

Не горюет Лемминкяйнен,

Говорит слова такие:

«Застрелить старуху нужно б,

Застрелить болтунью эту».

365 На коне спешит оттуда,

Гонит быстро по дороге,

Едет улицею верхней,

Едет к верхнему строенью.

Вот веселый Лемминкяйнен

370 Ко двору тому подъехал

И сказал слова такие

И такие речи молвил:

Хийси! ты зашей собаке,

Ты зашей ей, Лемпо, морду,

375 Удержи ей пасть от лая,

Ты сожми собаке зубы,

Чтобы лай не раздавался,

Если муж пройдет здесь мимо!»

Вот во двор туда вошел он,

380 По земле кнутом ударил:

Из земли туман поднялся,

И в тумане — человечек.

Он лошадку рассупонил,

Опустил затем оглобли.

385 Сам веселый Лемминкяйнен

Слушать начал осторожно,

Чтоб никто его не видел

И никто бы не приметил.

С улицы он слышит песни

390 И слова сквозь конопатку,

Слышит музыку сквозь стенку,

Он сквозь доски слышит пенье.

Заглянул он внутрь тихонько,

Посмотрел тихонько в избу:

395 Колдунов полны покои.

С музыкой у стен сидели,

Громко пели чародеи,

Прорицатели — у двери,

Знахари же — на скамейках,

400 Заклинатели — на печке,

Множество лапландских песен,

Мудрые творенья Хийси.

Сам веселый Лемминкяйнен

Изменить свой облик хочет,

405 Изменяется в объеме,

Проникает он сквозь угол;

Он проходит внутрь строенья,

Говорит слова такие:

«Лучше пенье с окончаньем,

410 Покороче песнь приятней;

Лучше мудрость всю запомнить,

Чем порвать на половинки».

Тотчас Похъёлы хозяйка

Всполошилась, взволновалась,

415 На средину пола стала,

Говорит слова такие:

«Прежде пес, бывало, лаял;

Этот пес, железный цветом,

Мясо, кости пожирает,

420 Свежей кровью запивает.

Из каких мужей ты будешь,

Из числа каких героев,

Что ты в горницу проходишь,

Проникаешь ты в жилище

425 Так, что пес тебя не слышал

И брехун не мог учуять?»

Отвечает Лемминкяйнен:

«Знай, что я сюда к вам прибыл

Не без знанья и искусства,

430 Не без мудрости и силы,

Не без отческих заклятий,

Не без дедовских познаний,

Чтоб собаки не кусались,

Брехуны меня не рвали.

435 Мать моя меня купала,

Как я слабым был малюткой,

Летней ночью по три раза,

Девять раз осенней ночью,

Чтоб на каждой я дороге

440 Оградить себя мог пеньем,

Чтоб могуче пел я дома,

Колдуном был на чужбине».

Тут веселый Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

445 Начал грозные заклятья,

Заклинательные песни.

Полилось из шубы пламя

И из глаз огонь струился,

Как запел тут Лемминкяйнен,

450 Как он начал заклинанья.

Он запел — и кто был лучшим,

Стал певцом совсем негодным;

Он набил им в рот каменьев,

В глотки им он вдвинул скалы,

455 Тем певцам, повсюду славным,

Знаменитым чародеям.

Он заклял мужей тех гордых,

По местам раскинул разным:

На поляны без растений,

460 На невспаханное поле,

На безрыбные озера,

Где и окунь жить не может,

В водопад ужасный Рутьи[65],

В ту горящую пучину,

465 В тот поток, покрытый пеной,

Как каменья, их поставил,

Чтоб они огнем горели,

Чтоб, как искры, там трещали.

И веселый Лемминкяйнен

470 Тех мужей заклял с мечами,

Тех героев с их оружьем,

Стариков, а также юных,

Вместе с ними возраст средний;

Одного лишь не заклял он,

475 Только пастуха дрянного,

Только старого, слепого.

Этот старый, в мокрой шапке,

Говорит слова такие:

«О веселый Лемминкяйнен,

480 Всех заклял ты старых, юных,

Вместе с ними возраст средний,

Отчего ж мне дал пощаду?»

Отвечает Лемминкяйнен:

«Оттого я дал пощаду,

485 Что тебя и видеть жалко,

Скверен ты и без заклятий.

Ты, когда еще был молод,

Пастухом был самым злобным;

Деток матери ты портил,

490 И сестер родных срамил ты,

Лошадей всех перепортил,

Жеребят всех искалечил

По полям и по болотам,

По колеблющимся топям».

495 Но пастух тот в мокрой шапке

Был в обиде очень злобен;

Вышел из дверей наружу,

Через двор он вышел в поле,

К водам Туонелы помчался,

500 К бездне той реки священной.

Поджидал там Каукомъели,

Лемминкяйнена там ждал он,

Как из Похъёлы обратно,

В дом родной к себе поедет.

Руна тринадцатая

Лемминкяйнен просит дочь у хозяйки Похъёлы, которая ставит ему условие, чтобы он достал лося Хийси (1–30). — Лемминкяйнен отправляется за лосем с хвастливыми словами, но вскоре, к своему огорчению, обнаруживает, что хвастовством лося не добыть (31–270)

Вот веселый Лемминкяйнен

Молвил Похъёлы хозяйке:

«Ты отдай мне дочь-девицу,

Дочь отдай свою, старуха,

5 Ту, что всех других прекрасней,

Ростом выше всех красавиц!»

Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«За тебя я дочь не выдам,

10 Не отдам тебе девицу

Ни получше, ни похуже,

Ни повыше, ни пониже,

У тебя давно жена есть,

Привезённая хозяйка».

15 Отвечает Лемминкяйнен:

«Кюлликки, жену, из дома

Выгоню к чужим в деревню,

На село к чужой калитке.

Здесь ищу жену получше;

20 Ты свою отдай мне дочку,

Из толпы девиц красотку,

Из числа прекраснокудрых».

Молвит Похъёлы хозяйка:

«Никогда я дочь не выдам

25 За пустого человека,

За ничтожного героя.

Вот тогда проси ты дочку,

У меня цветочек сватай,

Коль поймаешь Хийси лося

30 На полянах дальних Хийси».

Острие поспешно Ахти

Насадил на быстрый дротик,

Натянул и тетиву он,

Приготовил стрел для лука.

35 Говорит слова такие:

«Насадил я быстрый дротик,

Заготовил стрел для лука,

Тетиву уж натянул я,

Остается мне немного —

40 Позаботиться о лыжах».

Тут веселый Лемминкяйнен

Пораздумал и размыслил:

Как бы сделать эти лыжи,

Из чего бы их устроить?

45 К дому Кауппи[66] тут идет он,

В кузню к Люликки[67] он входит:

«О ты, мудрый Вуоялайнен[68],

Ты кузнец лапландский лучший!

Сделай мне две славных лыжи,

50 Отстругай их мне поглаже,

Чтоб поймал я Хийси лося

На поляне злого Хийси».

Люликки в ответ промолвил,

Кауппи тут решает быстро:

55 «Зря идешь ты, Лемминкяйнен,

Зря идешь за Хийси лосем, —

Ведь при всем своем старанье

Ты лишь пень гнилой получишь».

Не горюет Лемминкяйнен!

60 Говорит слова такие:

«Ты мне только сделай лыжи.

Чтоб они готовы были.

А уж я поймаю лося

На поляне дальней Хийси».

65 Люликки был мастер в деле,

Кауппи тот искусен в лыжах,

Вырезает лыжи в осень,

Их обтачивает в зиму,

День один строгает палку,

70 День другой — кольцо упора.

Лыжа левая готова,

Лыжа правая за нею,

Приготовлены и палки,

И приложены к ним кольца,

75 И ценою палка с выдру,

А колечко — с лисью шкуру,

Жиром лыжи он намазал,

Мажет их оленьим салом;

Сам в уме он держит думу,

80 Говорит слова такие:

«Суждено ль кому из юных,

В подрастающем народе,

Этой левой лыжей двигать,

Также двигать лыжей правой?»

85 Молвил юный Лемминкяйнен,

Удалец, цветущий жизнью:

«Да, один из этих юных,

Из растущего народа,

Будет левой лыжей двигать,

90 Будет двигать также правой».

На спине колчан приладил,

Положил свой лук на плечи,

Захватил он в руки палку;

Начал двигать левой лыжей,

95 А за нею также правой,

Говорит слова такие:

«Не найдется в божьем мире,

Под небесным этим сводом

И под этими ветвями

100 Ни один четвероногий,

Кто не мог бы быть настигнут,

Не достался бы в добычу

Сыну Калевы младому,

Лемминкяйнену на лыжах».

105 Слышат это люди Хийси,

Ютас[69] эти речи слышит;

Создает тут лося Хийси,

Ютас делает оленя:

Голову из пня гнилого

110 И рога из веток ивы;

Вместо ног — тростник прибрежный,

Из болотных трав — колени,

Из жердей — спина у лося,

Из сухой соломы — жилы,

115 А глаза — цветок болотный,

Из цветов озерных — уши,

Из коры сосновой — кожа,

Из бревна гнилого — мясо.

Наставлял тут Хийси лося,

120 Говорил слова такие:

«Ты беги, мой лось прекрасный,

Благородный лось, стремися

На места, где много лосей,

На поля сынов лапландских.

125 Пусть побегает изрядно,

Попотеет Лемминкяйнен!»

Хийси лось тогда помчался,

Побежал олень прекрасный

Мимо Похъёлы амбаров,

130 По полям сынов лапландских,

Опрокинул он кадушку,

На огонь котел он сбросил,

Мясо вывалил в золу он,

На очаг похлебку вылил.

135 И поднялся шум ужасный

На полях сынов лапландских;

Стали лаять их собаки,

Дети стали громко плакать,

Жены принялись смеяться,

140 Зароптали все лапландцы.

Сам веселый Лемминкяйнен

Лося Хийси догоняет

По земле и по болотам,

Нескончаемым полянам:

145 Из-под лыж огонь стремится,

Из-под палки дым выходит,

Только лося все не видно,

Все не видно и не слышно.

Мчит лесами, городами,

150 Мчится по заморским странам,

По дремучим дебрям Хийси,

Через все поляны Калмы[70],

Перед самой пастью смерти,

Пред самим жилищем Калмы.

155 Смерть уж пасть свою открыла,

Калма голову склонила,

Чтоб схватить того героя,

Проглотить там Каукомъели:

Не смогла его похитить,

160 Не смогла его настигнуть.

Лишь в одном местечке не был,

Лишь туда зайти осталось,

В дальних Похъёлы угодьях,

На больших лапландских землях.

165 Он зашел и в то местечко,

Заглянул и в этот угол.

До конца угла доехал,

Слышит, с Похъёлы окраин

Шум ужасный раздается

170 На полях сынов лапландских:

Заливаются собаки,

Плачут дети у лапландцев,

Громко женщины смеются.

А мужья-лапландцы ропщут.

175 Тут веселый Лемминкяйнен

Поворачивает лыжи,

Едет он на лай собачий,

На поля сынов лапландских.

И, приехавши, сказал он,

180 Так спросил, остановившись:

«Что тут женщины смеются,

Отчего тут дети плачут,

Люди старые горюют,

Лают серые собаки?»

185 «Оттого смеются жены,

Оттого тут плачут дети,

Люди старые горюют,

Лают серые собаки,

Что пронесся лось тут Хийси,

190 Простучал копытом гладким;

Опрокинул лось кадушку,

На огонь котел он сбросил;

Наше варево он вылил,

На огонь похлебку пролил».

195 Слышит это плут веселый,

Молодец тот, Каукомъели,

Лыжу левую подвинул,

Как гадюку по пожогу;

Он скользнул болотной елью,

200 Как живой змеей, по снегу,

Сам, скользя, промолвил слово,

Так сказал, держась за палку:

«Ну, теперь лапландец каждый

Принесет мне тушу лося;

205 Может каждая лапландка

Здесь котел почище вымыть;

Из детей лапландских каждый

Насбирать мне может щепок;

И котел лапландский каждый

210 Может здесь сварить мне лося!»

Все свои напряг он силы,

Подался вперед, понесся;

В первый раз он лыжей двинул

И исчез из глаз тотчас же;

215 Во второй раз лыжей двинул —

И его не слышно стало;

С третьим разом попадает

Прямо на спину он к лосю.

Вот схватил он кол кленовый,

220 Из ветвей березы вязку,

Чтоб связать покрепче лося,

За плетень свести дубовый:

«Тут побудь теперь, лось Хийси,

Тут постой, скакун свирепый!»

225 По спине он лося гладит,

Треплет ласково по шее:

«А с меня уже довольно,

Отдохнуть теперь могу я

Рядом с юною девицей,

230 С этой курочкой растущей!»

Хийси лось приходит в ярость,

Дико начал выбиваться,

Говорит слова такие:

«Пусть тебе поможет Лемпо

235 Полежать с девицей юной,

Провести с ней время вместе!»

Лось уперся, понапрягся,

Рвет он вязку из березы,

Кол кленовый он ломает,

240 Валит он плетень дубовый.

Убегает лось оттуда,

Устремляется поспешно,

По полям и по болотам,

По горам лесистым мчится

245 Так, что глазом уж не видно

И совсем не слышно ухом.

Тут молодчик омрачился,

Опечалился веселый,

Стал свирепым и сердитым,

250 Мчится он за Хийси лосем;

Дал один толчок ногою, —

В яме вдруг застряла лыжа,

И ремень на лыже лопнул,

А другой ремень на пятке,

255 Ручка дротика сломалась,

И конец сломался палки.

Хийси лось вперед умчался,

И опять его не видно.

Грустно смотрит Лемминкяйнен,

260 Опустил главу печально,

Видит сломанные вещи,

Говорит слова такие:

«Пусть никто в теченье жизни,

Пусть никто из всех на свете

265 Не стремится в лес упрямо,

За негодным Хийси лосем,

Как стремился я, несчастный:

Я совсем испортил лыжи,

Поломал в лесу я палку

270 И согнул в лесу свой дротик!»


Калевала

Руна четырнадцатая

Обычными охотничьими заклинаниями и мольбами Лемминкяйнен наконец добывает лося и увозит в Похъёлу (1–270). — Вторым условием ему велят укротить огнедышащего коня Хийси, которого он обуздывает и пригоняет в Похъёлу (271–372). — Третьим условием — велят застрелить лебедя на реке Туони. Лемминкяйнен приходит на реку Туони, там его поджидает обойденный им в песне пастух, который убивает его и бросает на порог Туони. Сын Туони разрубает тело Лемминкяйнена на куски (373–460)

Вот веселый Лемминкяйнен

Так подумал и размыслил:

По какой свернуть дороге,

Путь какой тут выбрать лучше —

5 Или бросить лося Хийси,

Самому домой вернуться,

Иль еще раз попытаться

Поохотиться за лосем

Матери лесов на радость,

10 Девам бора на отраду?

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

«О ты, Укко, бог верховный!

Укко, ты отец небесный!

15 Сделай мне получше лыжи,

Дай ты им большую скорость,

Чтоб на них я мог промчаться

По земле и по болотам

Прямо в край далекий Хийси,

20 В Похъёлу, в поля большие,

За чудесным лосем Хийси,

По следам красавца-лося!

Вот иду я в лес дремучий,

Без героев на работу

25 По дороге Тапиолы[71]

Мимо Тапио[72] жилища.

Мой поклон вам, горы, выси,

Вам, леса прекрасных елей,

Вам, осиновые рощи,

30 Также тем, кто к вам приветлив!

Пропустите, лес, пустыня;

Тапио, будь благосклонен,

Пропусти на горы мужа,

Дай пройти мне по болотам,

35 Чтоб поймать мою добычу,

Получить мою награду!

Нюрикки[73], сын Тапиолы,

Муж чудесный в красной шапке!

Сделай метки по дороге,

40 На горах поделай меток,

Чтобы шел я, глупый, прямо,

Чтобы верный путь нашел я,

Тут гоняясь за добычей

И охотясь за наградой.

45 Миэликки[74], ты, мать-старушка,

Леса чудная хозяйка,

Разбросай свое ты злато,

Серебро свое рассыпь здесь

Перед мужем, что блуждает

50 По следам, по всяким ямкам!

Ты возьми ключи златые

С твоего кольца на чреслах,

Тапио амбар открой ты,

Поищи в лесных палатках,

55 Здесь пока я жду добычи,

За охоту жду награды!

Если ж ты сама не хочешь,

Ты пошли своих служанок,

Ты пошли своих прислужниц,

60 Прикажи ты подчиненным!

Что ж ты будешь за хозяйка,

Если слуг ты не имеешь,

Если сотни нет прислужниц,

Если тысячей не служат,

65 Чтоб спасти стада лесные,

Чтоб заботиться о дичи?

Дева, Тапио служанка,

Сладкогласная девица!

Ты пойди с медовой дудкой!

70 Посвисти свирелью сладкой

Пред великой госпожою,

Пред хозяйкой леса дивной:

Ты ей дашь услышать звуки,

Ото сна ее пробудишь —

75 Ведь она совсем не слышит,

Сна досель не покидает.

Умоляю неотступно,

Золотой язык тревожу!»

Развеселый Лемминкяйнен

80 Так, все время без добычи,

По лесам он пробегает,

По полям и по болотам,

К угольным высотам бога,

К угольной поляне Хийси.

85 День скользит он и другой день,

Наконец, уже на третий,

Подошел к горе великой,

На утес великий вышел;

Бросил взоры он на север,

90 Посмотрел через болото:

Видит Тапио жилище,

Двери золотом блистают,

Блеск идет через болота,

Через гору, чрез кустарник.

95 Тут веселый Лемминкяйнен

С своего уходит места,

Приближается к жилищу,

К окнам Тапио подходит.

В ожиданье там укрылся,

100 Под шестым присел окошком:

Там дающие даянья

Злаков матери сидели

В самых будничных одеждах,

В самых рваных, грязных платьях,

105 Так промолвил Лемминкяйнен:

«Что сидишь, хозяйка леса,

В самой будничной одежде,

В самом рваном, грязном платье

На тебя смотреть мне стыдно —

110 Так чудна твоя наружность;

Далеко ты не прекрасна

С огрубевшим, грязным телом.

Как блуждал я этим лесом,

Три дворца в лесу нашел я:

115 Костяной и деревянный,

Третий был дворец из камня;

Шесть златых прекрасных окон

Были там на каждой стенке.

Посмотрел я сквозь окошко

120 И увидел, притаившись,

Тапио, владыку леса,

Видел дочь его, хозяйку,

Теллерво[75] я там заметил,

Весь народ лесной увидел:

125 Все они шумели златом,

Серебром они звенели;

А сама хозяйка леса,

Подающая отраду,

В золотом была браслете,

130 В золотых на пальцах кольцах;

Головной убор из злата,

В волосах златые ленты,

А в ушах златые серьги

И на шее крупный жемчуг.

135 Милая хозяйка леса,

Ты, медвяная старушка!

Сбрось соломенные туфли,

Сбрось ты лапти из бересты,

Сбрось противные лохмотья,

140 Сбрось рабочую рубашку;

Платье радости возьми ты

И рубашку понарядней,

Здесь пока хожу я лесом

В поисках своей добычи!

145 Сильно я в лесу скучаю;

Омрачился оттого я,

Что хожу здесь понапрасну

И все время без добычи;

Обещай ее доставить,

150 Чтоб немного отдохнул я;

Так печально долог вечер,

Долог день, коль нет добычи.

Дед лесов седобородый.

Мох — твой плащ, а хвоя — шапка!

155 Затяни леса в полотна,

Облеки одеждой рощи,

Покрывало дай осинам,

Платье мягкое дай ольхам,

Серебром покрой ты сосны,

160 Ты рассыпь по елям злато,

Опояшь ты сосны медью,

Серебром лесные сосны;

Пусть цветет береза златом,

Дай на ствол ей погремушки;

165 Сделай, как в былое время;

Дни тогда получше были:

Точно солнце, ель блестела,

И сосна — как будто месяц,

Медом пахло по лесочку,

170 Медом пахло в синей роще,

Пахло пряным на поляне,

У болот стекало масло!

Дочка Тапио, девица,

Туликки[76], царевна леса!

175 Пригони ты дичь к опушке,

К протянувшимся полянам;

Коль она бежать не хочет,

Коль сюда пойдет лениво,

От куста возьми ты хлыстик,

180 Хлыст березовый в долине,

И хлещи ее по бедрам,

Ударяй ее по боку

И гони скорее к месту,

С быстротой гони добычу

185 К ожидающему мужу,

По охотничьему следу!

Если выйдет на тропинку,

Пусть она бежит тропинкой,

Протяни ты обе руки,

190 Не давай ей сторониться,

Чтобы дичь не ускользнула,

Не сбежала бы с тропинки;

Если ж дичь уйдет оттуда,

Если на сторону выйдет,

195 За ухо отбрось к дороге,

За рога веди к тропинке!

Коль есть хворост на дороге,

Ты отбрось на край дороги;

Если там лежат деревья,

200 Разломай их на кусочки!

Если там плетень ты встретишь,

Опрокинь его на землю,

Обломай пять перевязок,

Опрокинь там семь подпорок!

205 Встретишь реку на дороге,

Ручеёчек на тропинке,

Мостик шелковый ты сделай

Из пунцового платочка,

Перекинь через проливы,

210 Через воду перебрось ты,

Через Похъёлы потоки,

Через пену водопада!

Тапио, хозяин леса!

Мимеркки[77], его хозяйка!

215 Дед лесов седобородый,

Золотой владыка леса!

Ты, владычица лесная,

Ты, лесная мать даяний,

Старица в одежде синей

220 И в чулках с прошивкой красной!

Приходи меняться златом,

Серебром со мной меняться;

От луны — мое все злато,

Серебро мое — от солнца;

225 На войне его добыли,

Лишь с трудом достали в битве,

И лежит без пользы в сумке,

Пропадает зря в кисете.

Неразменно это злато,

230 Серебро менять мне не с кем».

Уж веселый Лемминкяйнен

Пробежал далеко лесом,

На опушке пел он песни,

В глубине трех рощ зеленых,

235 Он склонил к себе хозяйку

И хозяина лесного;

Дев лесных расположил он,

Благосклонны стали девы.

Испугали, выгоняют

240 Из лесов заросших лося,

С горки Тапио сгоняют,

По краям жилища Хийси,

К ожидающему мужу,

Чтоб он мог поймать добычу.

245 Сам веселый Лемминкяйнен

Свой аркан набросил быстро

На плечо лосенка Хийси,

На его набросив шею,

Чтоб не бился он ногами,

250 Коль ему погладишь спину.

И веселый Лемминкяйнен

Говорит слова такие:

«Властелин страны и леса,

Красота полян обросших!

255 Миэликки, ты, мать лесная,

Ты, лесная мать даяний!

Приходи, возьми ты злато,

Серебро бери скорее,

Расстели платок широкий,

260 Положи платок на землю,

Под блистающее злато,

Под сребро, что так прекрасно,

Чтоб на землю не упало,

Не рассыпалось по грязи!»

265 После в Похъёлу пошел он

И, придя, промолвил слово:

«Наконец-то лось чудесный

Пойман на поляне Хийси!

Ты отдай мне дочь, старуха,

270 Дай девицу мне в супруги!»

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Лишь тогда отдам я дочку,

Дам тебе девицу в жены,

275 Коль коня взнуздаешь Хийси,

Коль поймаешь Хийси лошадь,

Жеребца, что вечно в мыле

По краям полян у Хийси».

Взял веселый Лемминкяйнен

280 Золотистую уздечку,

Серебристый недоуздок

И пошел искать ту лошадь,

Стал следить за долгогривой

По краям полян у Хийси.

285 Быстро он идет в дорогу,

Он идет поспешно с места

На зеленые поляны,

На края святого поля;

Там коня прилежно ищет,

290 Ищет лошадь с длинной гривой;

Он заткнул узду за пояс,

На плечо он вскинул сбрую.

Ищет день, другой день ищет,

Наконец, уже на третий,

295 Он взошел на холм высокий,

Лезет на спину утеса;

Бросил взоры он к востоку,

Обратил лицо на солнце;

На песке коня увидел,

300 Долгогривого у елей:

Из волос огонь струился,

Подымался дым из гривы.

И промолвил Лемминкяйнен:

«О ты, Укко, бог великий!

305 Ты ведь правишь туч грозою,

Облаками управляешь!

Отвори ты свод небесный,

Твердь воздушную раскрой ты,

Ниспусти ты град железный,

310 Ты пошли куски железа

В гриву жеребенку Хийси,

Белолобому на спину!»

Укко, тот творец всевышний,

Тот надоблачный создатель,

315 Пополам раздернул воздух,

Разломил он свод небесный,

Иней, град железный сбросил,

Ниспустил он град железный

Покрупней главы мужчины

320 И помельче лошадиной

Жеребенку Хийси в гриву,

Белолобому на спину.

Тут веселый Лемминкяйнен

Подошел, чтоб все увидеть

325 И получше все заметить,

Сам сказал слова такие:

«Добрый конь поляны Хийси,

Ты, горы жеребчик юный!

Золотой нагнися мордой,

330 Головой, сребром блестящей,

Под уздечку золотую,

Под серебряные кольца!

Обижать тебя не буду,

Сильно гнать тебя не стану

335 По дороге недалекой,

На пути — весьма коротком,

К дому Похъёлы суровой.

Гнать не стану к злобной теще,

Бить ремнем тебя не буду,

340 Гнать хлыстом тебя не стану,

Поведу тебя на ленте,

Буду погонять шнурочком».

Рыжий жеребенок Хийси,

Запененный конь, нагнулся,

345 Золотой нагнулся мордой,

Головой, сребром блестящей,

В серебристую уздечку

Под колечки золотые.

Наконец-то Лемминкяйнен

350 Держит жеребенка Хийси;

Вздел узду ему на морду,

Надевает недоуздок,

Быстро на спину садится,

На крестец вскочил проворно.

355 Он коня кнутом ударил,

Гонит хлыстиком из ивы,

Едет быстро по дороге,

Направляется к высотам,

К тем горам на север дальний,

360 На хребет, покрытый снегом.

В Похъёлу он приезжает,

Со двора идет в покои.

Похъёлы он достигает,

Входит в дом, и так он молвит:

365 «Я взнуздал коня большого,

Хийси скакуна поймал я

На полях его зеленых,

На краю святого поля.

Я настигнул лося Хийси

370 На поляне Хийси дальней.

Ты отдай мне дочь, старуха,

Девушку отдай мне в жены!»

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

375 «Я отдам в невесты дочку,

Дам тебе в невесты деву,

Если лебедя застрелишь,

Птицу сильную убьешь ты

Туонелы в потоке черном,

380 В той святой реке, в пучине.

Но один лишь раз стреляй ты,

Подстрели одной стрелою».

Сам веселый Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

385 Хочет лебедя увидеть,

Длинношеего заметить

Туонелы в потоке черном,

В нижних Маналы пределах.

Шел он быстрыми шагами,

390 Подошел весьма поспешно

Прямо к Туонелы потоку,

К той святой речной пучине.

Лук закинут за плечами,

За спиной колчан повешен.

395 Но пастух тот в мокрой шапке,

Похъёлы старик ослепший,

Стал у Туонелы потока,

У святой речной пучины

И смотрел кругом все время,

400 Не придет ли Лемминкяйнен.

Наконец пастух однажды

Лемминкяйнена увидел,

Как тот шел все ближе, ближе,

Прямо к Туонелы потоку,

405 К той стремнине водопада,

К той святой речной пучине.

Взял он словно трость из моря,

Из волны змею приподнял,

Ею в сердце он вонзает,

410 Лемминкяйнену сквозь печень,

Через левую подмышку,

Прямо в правую лопатку.

И веселый Лемминкяйнен

Потемнел от сильной боли,

415 Говорит слова такие:

«Поступил я очень дурно,

Что спросить не догадался:

У родной моей старушки

Не спросил те два словечка

420 И не больше, как три слова,

Как мне быть и что мне делать

В эти дни ужасных бедствий?

Есть слова от язв змеиных,

От змеиного укуса.

425 Мать, ведь ты меня носила

И, трудяся, воспитала!

Ты узнать, родная, можешь,

Где теперь твой сын несчастный.

Ты приди сюда скорее,

430 Ты приди ко мне на помощь,

Чтоб избавить от несчастья,

Чтоб спасти меня от смерти,

Чтоб я юношей проснулся

И пошел, цветущий жизнью!»

435 Так пастух тот в мокрой шапке,

Похъёлы старик ослепший,

Лемминкяйнена забросил,

Сына Калевы повергнул

В воду Туонелы подземной,

440 В эту бурную пучину.

И веселый Лемминкяйнен

С шумом падает в теченье;

Там шумит он с водопадом,

С быстрой Туонелы стремниной.

445 Тотчас Туони[78] сын кровавый

Меч вонзает в Каукомъели:

Лезвием ударил острым,

Так что искры полетели;

В пять кусков пластает мужа,

450 На восемь частей разрезал;

В воду Туонелы подземной,

В реку Маналы он бросил:

«Ты лежи себе там вечно

С крепким луком и колчаном!

455 Лебедей стреляй в потоке,

Птиц речных в теченье мрачном».

Так скончался Лемминкяйнен,

Тот жених неутомимый,

Туонелы в потоке черном,

460 Маналы в глубокой речке.


Калевала

Руна пятнадцатая

Из щетки, оставленной дома Лемминкяйненом, начинает сочиться кровь; мать угадывает о погибели сына, она торопится в Похъёлу и спрашивает у хозяйки Похъёлы, куда та дела Лемминкяйнена (1–62). — Хозяйка Похъёлы признается ей, какое поручение дала Лемминкяйнену, а солнце открывает ей место, где находится погибший Лемминкяйнен (63–194). — Мать Лемминкяйнена с длинными граблями в руках отправляется к водопаду Туони, разгребает воду, пока не находит всех частей тела своего сына, соединяет эти части и при помощи заклинания и мазей возвращает Лемминкяйнена к жизни (195–554). — Придя в сознание, Лемминкяйнен рассказывает, как он был убит на реке Туони, и возвращается с матерью домой (555–650)

В доме Ахти мать-старушка

Думу думает о сыне:

«Где теперь мой Лемминкяйнен,

Где мой Кауко пропадает?

5 Не слыхать, чтоб он вернулся,

Чтоб с дороги воротился».

И не знала мать, бедняжка,

И не ведала, родная,

Где сынок ее остался,

10 Плоть и кровь ее где были:

На горе ли он сосновой,

В тихой местности пустынной,

На хребте ль морей шумящих,

В вечно пенистом теченье,

15 Иль в боях проводит время

Средь жестокого сраженья,

Весь в крови он по колени,

По колени окровавлен.

Кюлликки, жена-красотка,

20 Во все стороны смотрела

В Лемминкяйнена жилище,

Во владенье Каукомъели;

Смотрит вечером на щетку,

На нее же смотрит утром.

25 И случилося однажды,

Рано, в утреннее время,

Показалась кровь в щетине,

Каплет красная из щетки.

Кюлликки, жена-красотка,

30 Говорит слова такие:

«Сгибнул мой прекрасный Кауко,

Каукомъели мой погибнул

На тропиночке безлюдной,

На неведомой дороге:

35 Показалась кровь в щетине,

Каплет красная из щетки».

Каукомъели мать тотчас же

Смотрит пристально на щетку,

Начинает горько плакать:

40 «Горе матери несчастной,

Время горькое настало!

Вот уж милый мой сыночек,

Дитятко мое родное,

До плохого часа дожил!

45 Знать, несчастье с юным вышло,

Знать, беда случилась с Кауко:

Показалась кровь в щетине,

Каплет красная из щетки!»

Забрала подол свой в руки,

50 Захватила в руки платье,

Быстро мчится по дороге,

Изо всей стремится силы:

От шагов трясутся горы,

Возвышаются долины,

55 Опускаются высоты

И наверх всплывают глуби.

К Похъёлы домам подходит,

Расспросила там о сыне

И слова такие молвит:

60 «О ты, Похъёлы хозяйка!

Ты куда послала сына,

Лемминкяйнена младого?»

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Так ответила старушке:

65 «Ничего о том не знаю,

Где твой сын запропастился;

Жеребца ему дала я,

Огневую лошадь в сани;

Может, в проруби погиб он,

70 Иль замерз на льдистом море,

Или волку в пасть попался,

Иль попал медведю в глотку?»

Лемминкяйнена старушка

Говорит: «Ты явно лжешь мне!

75 Род наш волки не погубят,

И медведь не тронет Ахти:

Он волков кидает пальцем,

Медведей руками валит.

Если не ответишь правду —

80 Ты куда девала Ахти,

Я сломаю дверь овина,

Двери Сампо я обрушу».

Молвит Похъёлы хозяйка:

«Я досыта накормила

85 И дала ему напиться,

Угостила всем по горло;

Посадила мужа в лодку,

Чтоб спустился по порогам,

Но я все-таки не знаю,

90 Где пропал твой сын несчастный.

Может, в пене водопада,

Средь крутящейся пучины».

Лемминкяйнена старушка

Говорит: «Ты явно лжешь мне!

95 Ты скажи открыто правду,

Положи конец неправде.

Ты куда девала Ахти,

Где сейчас мой калевалец,

Иль тебя постигнет гибель,

100 Тотчас смерть тебя похитит!»

Молвит Похъёлы хозяйка:

«Ну, теперь скажу я правду:

Был он послан мной за лосем,

Чтобы гордого поймал он,

105 А потом за жеребенком,

Чтоб, взнуздав, его запряг бы,

И за лебедем позднее,

Чтоб поймал святую птицу,

Но я все-таки не знаю,

110 Может, с ним несчастье было

Или так он задержался,

Не слыхать, чтоб он вернулся

За невестою своею,

За моею милой дочкой».

115 Мать все ищет, где исчез он,

Все боится, что пропал он;

Точно волк, бежит болотом,

Как медведь, в чащобе рыщет,

По воде плывет, как выдра,

120 Барсуком бежит по полю,

Точно еж, бежит по мысу

И по берегу, как заяц,

Камни в сторону бросает

И стволы деревьев валит,

125 Хворост в сторону швыряет,

Гать мостит через болота.

Долго сгинувшего ищет,

Долго ищет — не находит,

У деревьев вопрошает

130 О своем пропавшем сыне.

И сосна ей так сказала,

Дуб ответил неохотно:

«О себе моя забота, —

О твоем ли думать сыне?

135 Выпал жребий мне жестокий,

И несчастья одолели:

Из меня ведь колья тешут,

Из меня дубинки режут,

На дрова меня изводят,

140 Рубят, валят на пожоге».

Долго сгинувшего ищет,

Долго ищет, не находит.

Ей встречается дорога;

У нее она спросила:

145 «Богом данная дорога,

Не видала ль ты сыночка,

Это яблочко златое,

Этот прутик серебристый?»

И разумно говорит ей,

150 Отвечает ей дорога:

«О себе заботы много, —

О твоем ли думать сыне?

Выпал жребий мне жестокий,

И несчастья одолели:

155 То бегут по мне собаки,

То промчатся верховые,

То ногами сильно топчут,

Прижимают каблуками».

Долго сгинувшего ищет,

160 Долго ищет, не находит.

Шел над ней по небу месяц

И она ему взмолилась:

«Богом данный месяц ясный

Не видал ли ты сыночка;

165 Это яблочко златое,

Этот прутик серебристый?»

Сотворенный богом месяц

Ей разумно отвечает:

«О себе моя забота, —

170 О твоем ли думать сыне?

Выпал жребий мне жестокий,

И несчастья одолели:

Я один блуждаю ночью

И свечу в мороз жестокий:

175 Я один зимой на страже,

А на лето пропадаю».

Долго сгинувшего ищет,

Долго ищет, не находит.

Солнце ей идет навстречу,

180 И она ему взмолилась:

«Богом созданное солнце,

Не видало ль ты сыночка,

Это яблочко златое,

Этот прутик серебристый?»

185 Солнце ведало про это,

И в ответ оно сказало:

«Твой сынок уже скончался,

Он уже погиб, несчастный,

В сумрачном потоке Туони,

190 В Маналы глубоких водах.

В водопад его столкнули

И с порога по порогу

В темные глубины Туони,

В недра Маналы спустили».

195 Лемминкяйнена старушка

Зарыдала о потере,

К кузнецу пошла, сказала:

«О кователь Ильмаринен!

Ты ковал вчера и раньше,

200 Поковать прошу сегодня!

Выкуй грабли с ручкой медной,

Зубья сделай из железа,

Чтоб они в сто сажен были

И в пять раз длиннее ручка».

205 И на просьбу Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Ручку медную кует ей,

Зубья стал ковать для грабель,

Чтоб они сто сажен были

210 И в пять раз длиннее ручка.

Лемминкяйнена старушка

Эти грабли захватила,

Быстро к Туонеле спустилась,

Так упрашивает солнце:

215 «Богом созданное солнце,

Самому творцу ты светишь!

Посвети разок сильнее,

И в другой, чтоб пар поднялся,

В третий раз как можно жарче:

220 Усыпи ты злое племя,

Маналы ослабь людей ты,

Туонелы ослабь ты царство!»

Богом созданное солнце,

Божье чадо дорогое

225 На дупло березы село,

На изгиб ольхи нагнулось,

Засветило раз сильнее,

И в другой, чтоб пар поднялся.

В третий раз как можно жарче:

230 Усыпило злое племя,

Маналу лишило силы,

Всех там юношей с мечами,

Стариков, с дубьем сидящих,

Средний возраст — копьеносцев.

235 И парит, летя оттуда,

К небу ровному взлетая

На насиженное место,

На старинное местечко.

Лемминкяйнена старушка

240 Грабли с зубьями хватает,

Загребает, ищет сына

В многошумном водопаде,

Средь бурливого потока —

Загребает, не находит.

245 Вот она цепляет глубже:

И сама вступила в воду

По подвязку стала в волны

И до пояса в теченье.

Загребает по потоку,

250 По теченью ищет сына,

А потом идет напротив —

Раз проходит и другой раз:

Ловит там рубашку сына,

Ловит с тяжкою печалью;

255 Вновь рекой она проходит:

Тащит шапку и чулочки.

Те чулки печально тащит,

Тащит шапку с болью в сердце.

Вновь она ступает глубже.

260 В глуби Маналы ступила.

По длине проводит грабли,

Поперек ведет в другой раз,

В третий наискось проводит.

Наконец, при третьем разе,

265 Сноп огромный захватила

На зубцы железных грабель.

Но не сноп она схватила:

Сам веселый Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

270 На зубцах из вод приподнят,

За ногу одну захвачен,

За один лишь малый пальчик.

Показался Лемминкяйнен,

Тот веселый калевалец,

275 На богатых медью граблях,

На волнах прозрачных моря;

Но кусков недоставало:

Головы куска с рукою

И других частей некрупных, —

280 Не хватало также жизни.

Мать-старуха стала думать

И в слезах сказала слово:

«Иль из них не выйдет мужа,

Их не хватит на героя?»

285 Ворон те слова услышал

И в ответ сказал ей слово:

«Кто исчез, не станет мужем,

Кто погиб, тот жить не будет:

Ведь сиги глаза пожрали,

290 Ведь объели плечи щуки,

Брось его в поток скорее,

В реку Туонелы обратно:

Пусть он там трескою станет,

Пусть в кита он обратится».

295 Лемминкяйнена старушка

Не бросает сына в воду,

Снова грабли опускает,

Снова медными проводит

По длине реки подземной,

300 По длине и поперечно:

Головы кусок и руку,

И спинных костей частицы,

Кости бедренной кусочки

И другие ловит части.

305 Составляет тело сына,

Лемминкяйнена младого.

Мясо к мясу прилагает,

Примеряет верно кости,

Член привязывает к члену

310 И сжимает сильно жилы.

Крепко связывает жилы,

Вяжет их концы друг с другом,

Нити жил она считает,

Приговаривает этак:

315 «Ты, красотка, жил хозяйка,

Суонетар[79], ты жил богиня,

Ты прядешь прекрасно жилы,

Пряха с стройным веретенцем,

С медным остовом у прялки,

320 С колесом ее железным!

О, приди, прошу тебя я,

Принеси, я умоляю,

Связку жил своей рукою,

Связку кож в подоле платья,

325 Чтоб связать покрепче жилы,

Их концы скрепить покрепче

На открытых страшных ранах,

Что, отверстые, зияют!

Если ж этого не хватит,

330 Есть на воздухе высоком

Дева в крытой медью лодке,

В челноке с кормою красной,

Опустись с него, девица,

С середины неба, дева!

335 Проплыви по этим жилам,

Проплыви по членам, дева,

По пустым костям поплавай

И по щелям в этих членах!

Положи на место жилы.

340 Где они лежали прежде:

Ты зашьешь большие жилы

И пробудишь в них биенье,

Перевяжешь сухожилья,

Свяжешь маленькие жилы!

345 Ты возьмёшь иглу помельче,

Нитку шелковую вденешь!

Будешь шить иголкой мягкой,

Будешь штопать оловянной,

Жил концы иголкой стянешь,

350 Ниткой шелковою свяжешь!

Если ж этого не хватит,

Сам приди, земли создатель,

Запряги коней летучих,

Бегунов своих ретивых!

355 Проезжай на пестрых санках

По костям, по этим членам,

По трепещущему мясу,

Проезжай по жилам шумно!

Привяжи к костям ты мясо,

360 Привяжи ты жилу к жиле,

Серебро клади на связки,

Золото на раны в жилах!

Там же, где распалась кожа,

Дай расти ты новой коже;

365 Где разорванные жилы,

Там ты связывай покрепче.

Где ж пропало много крови,

Там налей ты крови новой;

Где разбиты были кости,

370 Там пусть сызнова срастутся.

Где растерзанное мясо,

Там свяжи его покрепче,

Положи его на место,

Где оно лежало прежде:

375 К кости кость и мясо к мясу,

Прикрепи ты члены к членам!»

Собирает мать сыночка,

Мужа, славного героя,

Чтоб он зажил, как и прежде,

380 В том же виде, как и был он.

Вот и скреплены все жилы,

Крепко связаны концами;

Но ни звука не издал он, —

Говорить сынок не может.

385 Мать тогда слова такие

И такие речи молвит:

«Где теперь возьму я мази,

Где возьму медовых капель»

Чтобы слабого помазать,

390 Чтоб несчастного поправить,

Чтоб он мог промолвить слово,

Чтоб уста открыл для песен?

Птичка меда, божья пчелка,

Ты, лесных цветов царица!

395 Принеси пойди ты меду,

Принеси ты сот медовых

К нам из Метсолы[80] душистой,

Тапиолы благовонной,

Взяв из чашечек цветочных,

400 Из травинок ароматных,

Чтоб могла унять я боли,

Утолить страданья сына!»

Пчёлка, быстренькая птичка,

Полетела, запорхала,

405 К Метсоле спешит душистой,

К Тапиоле благовонной.

На лугах сосет цветочки,

Языком медок сварила

Из концов цветочков этих,

410 Из ста злаков, там цветущих,

И, жужжа, летит обратно,

Прилетает быстро с шумом;

Крылья, полны сладким медом,

Соты сладкие на перьях.

415 Лемминкяйнена старушка

Принимает мазь от пчелки,

Лечит мазью горемыку»,

Неудачника врачует:

Все же мазь не помогает,

420 Сын не может молвить слова.

Мать тогда у пчёлки просит:

«Пчелка, милая ты птичка!

Ты лети в другие страны, —

За девятое за море,

425 Опустись на остров в море,

На медовые поляны,

К Тури[81] в новый дом лети ты,

К Палвойнену[82] в дом без кровли!

Там медок есть благодатный,

430 Чудодейственные мази

Жилы накрепко скрепляют,

Все другие члены лечат.

Принеси мне этой мази,

Принеси мне средств целебных,

435 Чтоб беду поправить эту

И несчастье уничтожить!»

Пчелка, легкий человечек,

Вновь обратно упорхнула,

За девятым морем мчится,

440 Пол десятого промчалась.

День летит, летит другой день

Так летит она и третий,

В камышах не отдыхая,

Не садяся на листочки,

445 Мчится к острову на море,

На медовые поляны,

К водопаду огневому

И к святой речной пучине.

Там был мед уже готовый,

450 Приготовленные мази

В малых глиняных сосудах

И в котлах прекрасных этих.

Все длиною только в палец,

Шириною в кончик пальца.

455 Пчелка, быстрый человечек,

Собрала прилежно мази.

Мало времени проходит,

Протекло одно мгновенье:

Уж летит, жужжа, обратно

460 И спешит, как только может,

Семь на спинке чашек держит;

Шесть приносит чашек в лапках,

Все полны хорошей мазью

И целебным сильным средством.

465 Лемминкяйнена старушка

Мажет сына этой мазью;

Девять мазей приложила,

Восемь разных средств целебных;

Не приносят средства пользы,

470 Ничего не могут сделать.

Мать тогда слова такие

И такие речи молвит:

«Пчелка, воздуха летунья!

В третий раз уж полети ты

475 На небесные высоты,

За девятое за небо!

Там найдешь ты много меду,

Сыщешь меду сколько хочешь:

Только бог — его хозяин,

480 Только сам употребляет,

Им детей своих он мажет

От недобрых сил болезни.

Обмакни в медок ты крылья,

Перья легонькие в сладость,

485 Соты вынеси на крыльях,

Принеси на спинке меду,

Чтоб утихли эти боли,

Уничтожилось страданье!»

Пчелка, умненькая птичка,

490 Говорит слова такие:

«Как же мне туда добраться,

Я ведь слабый человечек!» —

«Полетишь отсюда славно,

Зажужжишь вверху прекрасно:

495 Выше месяца под солнцем,

Между дивных звезд небесных.

В первый день там пролетая,

Ты виски луны заденешь,

На другой день подлетишь ты

500 Под Медведицы лопатку,

А на третий вознесешься

Над спиною семизвездья.

Тут уж не долга дорога,

Путь останется не долог

505 И до божьего сиденья,

До убежища святого».

Поднялась на воздух пчелка,

Поднялась на крыльях с дерна;

Опахалом нежным машет,

510 Вверх летит на быстрых крыльях.

Над двором луны взлетает,

Край затронула у солнца

И Медведицы лопатку,

Семи звезд задела спину,

515 Полетела в погреб к богу,

К всемогущему в чуланы.

Там, готовилося средство,

Там вываривались мази,

Там в серебряных кувшинах,

520 В золотых котлах богатых

Посредине мед варился,

По бокам помягче мази;

Мед готовился на солнце,

По ночам варились мази.

525 Пчелка, воздуха летунья,

Много меду набирает,

Также сот как можно больше.

Мало времени проходит:

Уж жужжит она обратно,

530 Уж назад слетает с шумом;

Сто рожков приносит в лапках,

Тысячу сосудов разных,

Полных медом и водою,

Полных мазей чудодейных.

535 Лемминкяйнена старушка

В рот берет поспешно мази,

На язык берет отведать,

Оценить желает строго:

«Это мазь, какой ждала я;

540 Вот таинственное средство;

Им сам бог великий мажет,

Утоляет боль создатель».

Мазью сына натирает

Несчастливца ею лечит:

545 Мажет кости по расщепам,

Члены мажет по разрезам,

Мажет сверху, мажет снизу,

Мажет также в середине.

Говорит слова такие

550 И такие речи молвит:

«Пробудись от сна, сыночек,

Ты оставь свою дремоту

В этом месте бед ужасных,

В этом тяжком положенье!»

555 Сын от сна освободился,

Пробудился от дремоты.

Мог теперь сказать он слово

Языком он так промолвил:

«Долго ж спал я на свободе,

560 Продремал, ленивый, долго!

Ну, и выспался ж чудесно

Погруженный в сон глубокий».

Лемминкяйнена старушка

Говорит слова такие:

565 «Ты проспал бы много больше,

Пролежал бы ты и дольше

Здесь без матери, несчастный, —

Без меня, тебя носившей.

Но скажи, сынок мой бедный,

570 Дай из уст твоих услышать:

Кем ты в царство Маны послан,

В реку Туонелы опущен?»

Молвил юный Лемминкяйнен,

Так он матери ответил:

575 «Пастушишка в мокрой шапке,

Дед слепой страны дремотной —

В Маналу меня отправил,

В реку Туонелы столкнул он.

Из воды змею он вынул,

580 Из волны гадюку поднял

И усталого пронзил он;

Я не знал, что с раной сделать,

Как лечить укус гадюки,

Как сказать от змей заклятье».

585 Лемминкяйнена мать молвит:

«Ох ты, муж недальновидный!

Шел ты против чародеев,

Ты хотел заклясть лапландцев,

А не ведал язв змеиных,

590 Укушенья злой гадюки!

От воды змеи начало:

Родилась она в потоке

Из мозгов хороших утки,

Из мозгов приморской чайки,

595 От слюны презлой Сюэтар[83],

Что бросала слюни в воду;

Волны слюни растянули,

Осветило солнце слюни;

На воде качал их ветер.

600 Колыхало дуновенье, —

Погнало с воды на берег

И отбросило прибоем».

Вот качает мать сыночка,

Лемминкяйнена усердно,

605 Возвращает к прежней жизни,

Чтоб он стал таким, как прежде,

Чтоб он лучше стал, чем прежде,

И еще красивей стал бы.

И тогда спросила сына,

610 Что еще сыночку надо?

Отвечает Лемминкяйнен:

«Мне еще бы много надо:

Там живет мое сердечко,

Там мои хранятся думы,

615 Среди Похъёлы красоток,

У прекраснокудрой девы.

Слушать старая не хочет,

Не отдаст она мне дочки,

Если лебедя речного,

620 Если птицу не поймаю

В черном Туонелы потоке,

Из святой речной пучины».

Лемминкяйнена старушка

Говорит слова такие:

625 «Пусть плывет тот лебедь с миром,

Пусть живут в покое утки

В черном Туонелы потоке,

В той святой речной пучине!

Ты иди к родным пределам

630 Вместе с матерью печальной!

Ты судьбу благодарил бы,

Восхвалил бы лучше бога,

Что послал благую помощь,

Что вернул тебе дыханье,

635 Что из Маналы он вывел,

Что из Туонелы вернул он.

Ничего б я не достигла,

Малой доли не свершила

Без божественной подмоги,

640 Без помощника благого».

Встал веселый Лемминкяйнен,

И пошел он прямо к дому

Вместе с матерью любимой,

Вместе с нею, престарелой.

645 Но оставлю здесь я Кауко,

Лемминкяйнена младого,

Изменю теченье песни,

Обращу слова напева

Я теперь к другим предметам,

650 Поведу другой дорогой.

Руна шестнадцатая

Вяйнямёйнен посылает Сампсу Пеллервойнена за деревом для лодки, заклинаниями делает из дерева лодку, но не находит для ее окончания трех слов (1–118). — Не найдя нигде слов, он отправляется в Туони, где его задерживают (119–362). — Вяйнямёйнен благодаря своему могуществу освобождается; вернувшись, предупреждает свой народ, чтобы никто не ходил в Туони по собственному желанию, и рассказывает, как тяжело и ужасно живут там люди, бывшие при жизни злыми (363–412)

Старый, верный Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель,

Лодку вытесать задумал.

Хлопотал он сделать шлюпку

5 На мысочке, скрытом мглою,

На туманном островочке:

Только не было деревьев

И досок недоставало.

Кто же дерева достанет,

10 Кто стволы дубов доставит

Вяйнямёйнену для лодки,

Чтобы дно у лодки сделать?

Это Сампса, мальчик малый,

Пеллервойнен, сын поляны.

15 Он найдет ему деревьев,

Он стволы дубов доставит

Вяйнямёйнену для лодки,

Чтобы дно у лодки сделать.

Вот пошел он по дороге

20 На восточные поляны,

Подошел к горе, к другой он,

Подошел к горе и третьей:

Золотой топор он держит

С рукояткою из меди.

25 Тут осина повстречалась

Вышиною в три сажени.

Он хотел срубить осину,

Топором ее низринуть,

Но осина молвит слово,

30 Говорит ему поспешно:

«От меня чего ты хочешь,

Получить ты что желаешь?»

Молвит Сампса Пеллервойнен,

Отвечает он осине:

35 «Вот осина, что мне нужно,

Вот чего я здесь желаю:

Я ищу досок для лодки,

Для челна певцу деревьев».

Удивительно сказала

40 Стоветвистая осина:

«Потечет, утонет лодка,

Если будет из осины.

Пустотою ствол мой полон:

Ведь уж трижды в это лето

45 Червь протачивал мне сердце,

У корней моих ложился».

Слышит Сампса Пеллервойнен

И идет своей дорогой.

Он идет спокойным шагом

50 Прямо к северным полянам.

Встретил он сосну дорогой:

Вышиной сна в шесть сажен.

Топором сосну ударил.

Стукнул он сосну киркою,

55 Говорит слова такие:

«Будешь ли, сосна, пригодна

Вяйнямёйнену для лодки,

Будешь ли хорошим судном?»

И сосна так отвечает,

60 Громким голосом так молвит:

«Из меня челнок не выйдет,

Шестиреберная лодка.

Я испорчена давно уж:

Ведь ворона в это лето

65 Трижды каркала, лихая,

Каркала, на ветках сидя».

Слышит Сампса Пеллервойнен,

И пошел блуждать он дальше.

Он пошел спокойным шагом.

70 Вышел к области на юге:

Дуб дорогой повстречался,

Девять сажен дуб в обхвате.

Вопрошает он у дуба:

«Ты, мать-дерево, быть может,

75 Годно на постройку судна,

На помост военной лодки?»

Дуб разумно отвечает,

И в ответ он молвит слово:

«Дерева во мне довольно,

80 Чтобы, сделать киль у лодки.

Статен я, без недостатков,

Пустоты внутри не знаю:

Ведь уж трижды в это лето,

В самый жаркий промежуток,

85 В грудь ко мне сходило солнце

И сиял в вершине месяц,

На ветвях кукушка пела,

Наверху сидели птички».

Слышит Сампса Пеллервойнен

90 И топоре плеча снимает,

Ударяет он по дубу,

Лезвием он рубит острым,

Скоро дерево он сносит,

Стройный дуб на землю валит.

95 Отрубил его вершину,

Разрубает ствол древесный

И для дна полоски рубит:

Нарубил досок без счету

На челнок певцу прекрасный,

100 Вяйнямёйнену на лодку.

Старый, верный Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель,

Строит лодку заклинаньем;

Он челнок вбивает пеньем

105 Из кусков большого дуба,

Из частей его древесных.

Песню спел — и дно готово,

Спел еще — бока построил.

Третью песню спел — и сделал

110 Все уключины для весел,

У крепил концы у ребер

И сплотил их сторонами.

Были сплочены уж ребра,

Были связаны друг с другом —

115 Трех словечек не хватило,

Чтоб устроить в лодке рейки,

Чтоб на киле брус окончить.

Чтоб скорее борт приделать.

Старый, верный Вяйнямёйнен,

120 Вековечный прорицатель,

Говорит слова такие:

«Вот настали дни несчастья!

Не спустить челна на море,

Новой лодочки на водных.

125 Он подумал и размыслил,

Где найти ему три слова,

Получить те заклинанья:

Не в мозгах ли у касаток,

Не в мозгах ли лебединых,

130 Не в гусиных ли лопатках?

Он пошел искать три слова.

Лебедей убил он кучу

И гусей большое стадо,

Много ласточек убил он,

135 Но найти не может слова,

Не нашел он и полслова.

Он подумал и размыслил:

Не найдете ль сто словечек

В зобе летнего оленя

140 Иль во рту у белой белки?

Он пошел искать три слова,

Он пошел ловить заклятья;

Перебил табун оленей,

Настрелял он кучу белок,

145 Много разных слов находит,

Но помочь они не могут.

Он подумал и размыслил:

Сотню слов найду, наверно,

Я у Туонелы в жилище,

150 В царстве Маналы подземном».

Он пошел, чтоб взять три слова

В царстве, Маналы подземном.

Шел он быстрыми шагами,

Шел неделю чрез кустарник,

155 Через заросли — другую,

Можжевельником шел третью;

Остров Маналы он видит,

Туонелы он холм заметил.

Старый, верный Вяйнямёйнен

160 Громкие голосом воскликнул

Там у Туонелы потока,

Маналы у вод глубоких:

«Дочка Туони, дай мне лодку,

Дай паром мне, дочка Маны,

165 Чтобы реку перейти мне,

Чрез пролив туда добраться».

Туони дочка-невеличка,

Небольшая дева Маны,

На реке стирала платье

170 И белье там полоскала

Туонелы на черной речке,

Маналы у вод глубоких,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

175 Пригоню сюда я лодку,

Если скажешь ты причину,

По какой пришел к нам в царство,

Не похищенный болезнью,

Не убитый грозной смертью

180 И ничем не умерщвленный».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Туони сам меня доставил,

Притащил со света Мана[84]».

185 Туони дочка-невеличка,

Небольшая дева Маны,

Говорит слова такие:

«Болтуна вот я и вижу!

Если бы доставил Туони,

190 Притащил со света Мана,

Туони сам тебя принес бы,

Сам тебя тащил бы Мана.

Туони дал тебе бы шапку,

Дал бы Мана рукавицы.

195 Молви правду, Вяйнямёйнен:

В Маналу зачем пришел ты?»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Привело меня железо,

200 Сталь к вам в Туонелу толкнула».

Туони дочка-невеличка,

Небольшая дочка Маны,

Говорит слова такие:

«Болтуна узнала скоро!

205 Привело б тебя железо,

Сталь бы в Туонелу толкнула,

То текла бы кровь по платью,

Шумно б красная струилась.

Молви правду, Вяйнямёйнен,

210 Хоть теперь ее скажи мне».

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«В Маналу вода пригнала,

В Туонелу волна примчала».

215 Туони дочка-невеличка,

Небольшая дева Маны,

Говорит слова такие:

«Вот опять лгуна я слышу!

Коль вода пригнала к Мане,

220 К Туонеле волна примчала,

То текла б вода по платью,

По одежде бы струилась.

Ты скажи открыто правду:

В Маналу зачем пришел ты?»

225 Снова старец Вяйнямёйнен

Деве той солгать решился:

«Сам огонь меня доставил,

С ним я в Маналу спустился».

Туони дочка-невеличка,

230 Небольшая дева Маны,

Говорит слова такие:

«Ложь твою я вижу ясно:

Коль огонь привел бы к Мане,

Коль тебя пригнало пламя,

235 Спалены бы были кудри,

Борода бы опалилась.

О ты, старый Вяйнямёйнен;

Коль отсюда хочешь лодку,

Должен ты сказать всю правду,

240 Положить конец неправде:

В Маналу зачем пришел ты,

Не похищенный болезнью,

Не убитый грозной смертью

И ничем не умерщвленный?»

245 Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Я солгал тебе немножко,

Не сказал тебе я правды.

Ну, теперь скажу наверно.

Я заклятьем сделал лодку,

250 Я челнок построил пеньем;

Пел я день и пел другой день,

Но на третий день сломал я

Санки дивного заклятья.

Я сломал полозья пенья,

255 В Маналу сюда спустился,

Чтобы взять себе буравчик,

Починить для песен санки,

Санки заново исправить.

Ну, теперь пошли мне лодку,

260 Твой паром пришли оттуда,

Чтоб я мог туда проехать,

Чрез пролив туда добраться!»

Дочка Туонелы бранится,

Дочка Маны разозлилась:

265 «О ты, глупый, сумасшедший,

Человек с рассудком слабым!

Без причины, без болезни

К Туони ты сюда спустился.

Шел бы лучше ты обратно,

270 Шел бы в собственную землю:

Многие сюда приходят,

Но немногие уходят.

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Сомневаются пусть бабы,

275 А не муж, пусть самый слабый,

Не герой, пусть и поплоше!

Дочка Туонелы, дай лодку,

Дай паром мне, дочка Маны».

Дочка Маны едет в лодке,

280 Вяйнямёйнена седого

Чрез пролив переправляет,

Перевозит через реку,

Говорит слова такие:

«О ты, старый Вяйнямёйнен!

285 К Туони ты живой спустился,

Не умерший — в царство Маны!»

Вот и Туонелы хозяйка,

Старица жилища Маны,

Принесла, в сосуде пиво,

290 Держит кружку за две ручки»

Говорит слова такие:

«Выпей, старый Вяйнямёйнен!»

Старый, верный Вяйнямёйнен

Осмотрел пивную кружку:

295 Там внутри кричат лягушки,

По краям лежат там черви.

Молвил он слова такие:

«Не затем сюда пришел я,

Чтоб у Маны пить из кружки,

300 Пить у Туони из сосуда.

Кто пьет пиво, тот пьянеет:

Кто пьянеет, часто гибнет».

Молвит Туонелы хозяйки:

«Слушай, старый Вяйнямёйнен!

305 В Маналу зачем пришел ты,

В царство Маны, в царство мрака,

Прежде чем тебя позвал он,

Чем потребовал он, Мане?»

Молвит старый Вяйнямёйнен:

310 «Я себе там строил лодку,

Я челнок готовил новый;

Было нужно мне три слова,

Чтоб скрепить концы плотнее,

Чтоб покрыть корму у лодки.

315 Не нашел я трех словечек,

Не достал я их на свете.

Вот и в Туонелу собрался»

Вот и в Маналу пошел я,

Чтоб достать себе три слова,

320 Чтобы выучить заклятье».

Молвит Туонелы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Туони слов тебе не скажет,

Мана мощью не наделит,

325 Ты отсюда уж не можешь

никогда в теченье жизни,

В дом родной к себе вернуться,

Выйти в собственную землю».

В сон героя погружает,

330 Отдыхать кладет пришельца»

На постели мягкой Туони.

Там лежит герой в дремоте,

В сон глубокий погруженный,

Лишь не спит одежда мужа.

335 Там была одна старуха

С острой челюстью отвислой,

Пряха ниток из железа,

Отливала нить из меди:

Сто сетей она напряла,

340 Сеток тысячи связала

Как-то ночью, теплым летом,

Где-то там, в воде на камне.

В Туонеле один был старец,

У него три пальца было;

345 Из железа плел он сети,

Сети медные готовил:

Сто сетей наплел он, старый,

Сеток тысячу окончил

Той же ночью, теплым летом,

350 Там, в воде на том же камне.

Был там сын у Маны: пальцы —

Это крючья из железа;

Сто сетей он расставляет

В черном Туонелы проливе,

355 Поперек и вдоль их ставит,

Ставит наискось те сети,

Чтоб не вышел Вяйнямёйнен,

Чтоб не выскользнул друг моря

Никогда в теченье жизни

360 И пока сияет месяц

Из жилищ подземных Туони,

Из селений Маны мрачных.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

365 «Не пришла ль ко мне погибель,

Не обрушились ли беды

Здесь, в жилищах Туони черных,

В этом мрачном царстве Маны?»

Быстро облик свой меняет,

370 В новом облике явился:

Черный, он стремится в море,

Как камыш, идет в трясину.

Он ползет, как червь железный,

И скользит змеею черной

375 Через Туонелы потоки,

Через сто сетей у Маны.

Туони сын тут поднял пальцы,

Эти крючья из железа,

Вышел в утреннее время,

380 Посмотреть пошел он сети.

Там нашел форелей сотню,

Рыбок тысячу помельче,

Не нашел он только Вяйнё,

Не нашел он друга моря.

385 Старый, верный Вяйнямёйнен

Тут из Туонелы выходит,

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

«Никогда, о бог мой добрый,

390 Никому не дозволяй ты

Своевольно быть у Маны,

К Туони в царство опускаться.

Многие туда приходят,

Но немногие уходят

395 Из жилищ подземных Туони,

Из селений Маны мрачной».

Дальше так он молвил слово,

Так сказал он молодежи,

Что теперь лишь подрастает,

400 Молодому поколенью:

«Никогда, сыны земные,

Никогда в теченье жизни

Не обидьте невиновных,

Зла не делайте невинным,

405 Чтоб не видеть вам возмездья

В сумрачных жилищах Туони!

Там одним виновным место,

Там одним порочным ложе:

Под горячими камнями,

410 Под пылающим утесом

И под сотканным покровом

Из червей и змей подземных».

Руна семнадцатая

Вяйнямёйнен отправляется за словами к Антеро Випунену и будит Випунена от длительного сна под землей (1–98). — Випунен проглатывает Вяйнямёйнена, и, находясь в его чреве, Вяйнямёйнен начинает сильно его беспокоить (99–146). — Випунен пытается при помощи чисел, заклинаний и угроз отделаться от Вяйнямёйнена, но тот, в свою очередь, грозит ему не выйти до тех пор, пока не узнает от Випунена трех слов, необходимых ему для постройки лодки (147–526). — Випунен открывает Вяйнямёйнену всю свою мудрость, и тот, наконец, вырывается из его чрева, возвращается домой и заканчивает изготовление лодки (527–628)

Старый, верный Вяйнямёйнен

Не принес три нужных слова, —

В Туонеле их не добыл он

И в жилищах Маны мрачных.

5 Он своим умом раскинул,

Рассуждает сам с собою:

Где б найти три эти слова,

Где б добыть те заклинанья?

Шел пастух ему навстречу,

10 Говорит слова такие:

«Слов найти ты можешь сотню,

Песен тысячу узнаешь:

Випунен тебе их скажет,

Их найдешь в его утробе.

15 К Випунену есть дорога,

К тем местам идет тропинка.

Не из лучших та дорога,

Не совсем она из худших:

Часть пути пройти ты должен

20 По концам иголок женских;

А другую часть пройдешь ты

По концам мечей железных;

Третью часть пройти придется

По секирам заострённым».

25 Старый, верный Вяйнямёйнен

Поразмыслил о дороге,

К кузнецу пошел, к горнилу,

Говорит слова такие:

«О, кователь Ильмаринен,

30 Выкуй обувь мне из стали,

Сапоги сбей из железа

Да железную рубашку;

Сделай мне рычаг железный,

Из хорошей стали ворот,

35 Ты его из стали сделай,

Обтяни вокруг железом.

Я хочу достать три слова

И добыть себе заклятий:

Випунен их мне откроет,

40 Их в его найду утробе».

Тут кователь Ильмаринен

Говорит слова такие:

«Випунен давно уж умер,

Антеро[85] давно скончался,

45 Уж силков давно не ставит

И сетей не расставляет.

У него ты не узнаешь,

Не найдешь ни полсловечка».

Старый, верный Вяйнямёйнен

50 Все ж уходит, как задумал.

В первый день проходит быстро

По концам иголок женских,

На другой с трудом проходит

По концам мечей героев

55 И идет, качаясь, в третий

По секирам заостренным.

Випунен, старик могучий,

Заклинатель-песнопевец,

Лежа врос в сырую землю

60 И с заклятьями, и с пеньем;

На плечах росла осина,

На висках росла береза,

С бороды свисали ивы,

И ольха на подбородке,

65 Изо лба тянулись ели,

Меж зубов качались сосны.

Вот подходит Вяйнямёйнен,

Меч железный обнажает.

Из ножон, из кожи тащит,

70 С пояса его снимает;

На плечах осину рубит,

На висках березу валит,

Ольхи валит с подбородка,

В бороде он рубит ивы,

75 Он со лба сбивает ели

И с зубов срубает сосны.

Кол железный он втыкает,

Випунену в рот огромный,

В отвратительные десны,

80 Чрез скрежещущую челюсть.

Говорит слова такие:

Встань, служитель человека,

Под землей лежащий праздно,

В сон глубокий погруженный!»

85 Випунен, певец заклятий,

Оставляет сон глубокий;

Он удар жестокий чует,

Ощущает он страданье:

Кол железный прикусил он,

90 Сверху мягкое железо;

Но прогрызть не может стали,

Прокусить нутро железа.

Старый, верный Вяйнямёйнен

На губе его споткнулся,

95 Поскользнулся незаметно

И скользит ногою левой

Випунену в рот огромный,

Между скул его костлявых.

Випунен, певец заклятий,

100 Открывает рот пошире,

Угол рта он расширяет,

Проглотил с мечом героя,

Пропускает через горло

Вяйнямёйнена седого.

105 Випунен, певец заклятий,

Говорит слова такие:

«Ел я многое на свете —

Я глотал козу с овцою

И нетельную корову,

110 Кабана глотал, бывало,

Но такого я ни разу

Не отведывал кусочка!»

Молвит старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

115 «Вижу я, пришло мне горе,

Разразилося несчастье

Надо мною в склепе Калмы,

В загородке злого Хийси».

Он подумал и размыслил:

120 Как тут быть и что же делать?

У него был нож на чреслах,

Из березы рукоятка:

Из нее челнок он сделал,

Лодку выстроил искусно

125 И поплыл на этой лодке,

По кишкам гребя повсюду,

Он гребет по всем проходам

И с трудом по закоулкам.

Випунен, певец заклятий,

130 Не был этим растревожен,

И тотчас же Вяйнямёйнен

Приготовился к кованью, —

Начал он ковать железо:

Обратил рубашку в кузню,

135 Рукава мехами сделал,

Шубу сделал поддувалом,

Из штанов устроил трубы,

Из чулок отверстье печи,

Стал ковать он на колене,

140 Молотком рука служила.

Он ковал с ужасным шумом,

Колотил с ужасным стуком;

Напролет ковал он ночи,

Днем ковал, не прекращая,

145 Там, в желудке великана,

В животе у чародея.

Випунен, певец заклятий,

Говорит слова такие:

«Из каких мужей ты будешь,

150 Из числа каких героев?

Проглотил я сто героев,

Я до тысячи пожрал их,

Но не ел тебе подобных:

Мне до рта доходит уголь,

155 К языку мне жар подходит

Раскаленного железа!

Выходи оттуда, изверг,

Убегай скорей, мучитель,

Иль я к матери отправлюсь,

160 Все скажу твоей старухе!

Если матери скажу я,

Все открою ей, старухе,

Будет мать твоя печальна,

Тяжело старухе будет,

165 Что затеял сын дурное,

Очень плохо поступает.

Не могу никак понять я,

Не могу никак постигнуть:

Как ты в чреве оказался,

170 Как попал туда ты, изверг,

Чтоб кусать меня и мучить,

Пожирать и рвать ужасно.

Или ты — болезнь от бога,

Хворость, посланная вышним.

175 Или мне тебя наслали,

Причинили вред другие,

Иль пришел сюда за плату,

Поместился здесь за деньги?

Если ты — болезнь от бога,

180 Хворость, посланная вышним,

То себя творцу я вверю,

Воле вышнего отдамся:

Славных бог не оставляет,

Никогда не губит храбрых.

185 Если ж мне тебя наслали,

Причинили вред другие,

То найду твое начало,

Отыщу происхожденье.

Появилось наважденье

190 И несчастье от заклятий

Силой круга чародеев,

И певцов весьма искусных,

На седалище злых духов,

На полянах для гаданья,

195 На равнинах бога смерти,

Изнутри земли явилось.

Из жилищ мужей умерших,

Из домов людей погибших,

Из распухшей вышло почвы,

200 Из земли, повсюду взрытой,

Из кремней, крутимых ветром,

Из песков, обильных шумом,

Из долин, идущих книзу,

Из болот, лишенных моха,

205 Из волны, шумящей вечно,

На оград дубравы Хийси,

Из шести расщелин темных,

Из пяти ущелий горных,

С гор покатых, медью полных,

210 И с вершин, рудой богатых.

С многошумной серой ели

И с сосны, шумящей сильно,

Из дуплистых старых сосен,

Из гнилого леса елей,

215 Из дрянной норы лисицы,

Из лесных полян оленей,

Из скалистых нор медведей,

Из пещеры косолапых,

Похъёлы краев туманных,

220 Из большой страны лапландской,

Из дубрав, где нет побегов,

От равнин, не знавших плуга,

Да с больших полей сраженья,

Где мужи, сражаясь, бьются,

225 От травы, помятой сильно,

И от крови, что дымится,

С дальнего хребта морского,

С распростершейся равнины,

Из покрытой илом глуби,

230 Глуби тысячесаженной,

Из шипящего потока,

Из огнем кипящей бездны,

Из больших порогов Рутья,

Из стремнины водопада,

235 С половины задней неба,

С облаков далеких, тонких,

Со стези ветров весенних,

С места их отдохновенья.

Ты скажи, оттуда ль вышел,

240 Ты оттуда ли пробрался

В это сердце, что невинно,

В это чрево, что безгрешно,

Чтоб кусать и рвать нутро мне,

Пожирать, кромсать ужасно?

245 Выходи, собака Хийси,

Вылезай, собака Маны,

Выйди, чудище, из чрева,

Из моей печенки, изверг!

Ты не рви мою грудину,

250 Не тревожь мне селезенку,

Не тряси ты мой желудок,

Не повертывай ты легких,

Не просверливай пупок мой

И моих висков не трогай,

255 Ты не мучь хребта спинного,

Не раскалывай мне бедер!

Если я не муж, как должно,

Мужа я пошлю получше,

Чтоб прогнать беду оттуда,

260 Чтобы чудище извергнуть.

Жен земли я снизу кликну,

Позову полей хозяев,

Из земли мужей с мечами,

Из песков верхом героев —

265 Всех на помощь мне я кликну,

На подмогу мне, на пользу,

При моих страданьях тяжких,

При ужаснейших мученьях.

Если ж то тебе не страшно,

270 Если выйти не захочешь,

Призову я лес с мужами,

Можжевельник со слугами

И с народом лес еловый,

Озеро с детьми своими,

275 Сто героев, всех с мечами,

Тысячу мужей железных,

Чтобы дьявола извергнуть,

Раздавить болезнь лихую!

Если ж то тебе не страшно,

280 Если выйти не захочешь,

Ты, о мать воды, явися

Из волны в повязке синей,

Из потока в мягком платье,

В чистоте из тины выйди,

285 Мужу слабому защитой,

Мне, герою, исцеленьем,

Чтоб невинный пожран не был,

Чтоб живой не взят был смертью!

Если ж то тебе не страшно,

290 Если выйти не захочешь,

Дочь прекрасная творенья,

Ты, краса, златая дева,

Ты, древнейшая из женщин,

Ты, что мать была всех раньше,

295 Посмотри на эти боли,

Отврати мое несчастье,

Удали страданья эти

И мучителя извергни.

Если ж то тебе не страшно,

300 Если выйти не захочешь,

Укко, ты, что в высях неба,

Что сидишь средь туч гремящих,

Ты сойди, тебя прошу я,

Поспеши, я призываю,

305 Изгони мученье это,

Удали ты наважденье

Огненным мечом разящим

И клинком, дающим искры!

Вылезай отсюда, изверг,

310 Убегай скорей, мучитель!

Не твое жилище это,

Коль тебе нужна обитель,

Ты ищи другого места,

Обиталища подальше, —

315 Близ хозяйского жилища,

У дверей твоей хозяйки!

Но когда туда дойдешь ты,

До конца пройдешь дорогу,

К отцу-матери поближе

320 И к родительскому стаду,

Дай им знак, что ты на месте,

Укажи им, что ты прибыл,

Застучи, как треск громовый,

Заблести, как блещет пламя!

325 На дворе ударь по двери,

Опусти с окошка доску,

Проскользни во внутрь жилища,

Мчи грозой в покои дома!

Ты за щиколотку крепко,

330 Ты за икры ухвати их —

Лишь покажется хозяин,

Лишь в дверях хозяйка станет,

У него глаза ты вырви,

У нее разбей ты череп,

335 Изогни им пальцы в крючья,

Головы согни обоим!

Если ж этого все мало,

Петухом лети наружу

И на двор лети цыпленком.

340 На навоз садись ты грудью!

Лошадей гони от ясель,

Скот рогатый от корыта,

Чтоб в навоз ушли рогами

И хвостом в земле увязли.

345 Вырви им глаза из впадин,

Шеи всем перешиби ты!

Если ж ты — болезнь от ветра.

Им навеяна, надута

Вместе с воздухом весенним,

350 Послана сюда морозом,

То иди дорогой ветра,

По пути ветров весенних,

Не садяся на деревья,

На ольхе не отдыхая,

355 Прямо на гору из меди,

К ней на верх, покрытый медью,

Чтоб качал тебя там ветер,

Обвевал тебя там воздух!

Если ж ты спустился с неба,

360 С облаков далеких, тонких,

Ты взойди опять на небо,

Поднимись опять на воздух,

В облака, где много капель,

На мерцающие звезды,

365 Чтоб, как пламя, запылал ты,

Как огонь, чтоб загорелся

На большой дороге солнца,

На дворе луны округлом!

Если ж ты пришел с потоков,

370 Пригнан ты сюда водою,

Ты к воде и возвращайся,

Уходи опять в потоки,

К краю крепости укромной,

К водяной горы вершине,

375 Чтоб тебя качали волны

И потоки колыхали!

Если ж ты с поляны Калмы,

Из жилищ людей умерших,

Возвратись в места родные,

380 Опустись в обитель Калмы,

Вниз, в распухший дерн могильный

И в ископанную землю,

Где народы погрузились,

Где лежат большие толпы!

385 Если ж ты, глупец, явился

Из лесов дремучих Хийси,

Из углов еловой чащи,

Из жилищ сосновой рощи,

Прогоню тебя, чтоб жил ты

390 Средь лесов дремучих Хийси,

Средь жилищ сосновой рощи,

Средь углов еловой чащи,

До тех пор там оставайся,

Не сгниет покуда пол там,

395 Не покроет плесень стены,

Не падет на землю крыша.

Прогоню тебя, дрянного,

Вышлю чудище отсюда

В норы старого медведя,

400 В дом медведицы-старухи,

На болотистые долы,

На безгласные болота

И на зыбкие трясины,

На бурливые потоки,

405 На безрыбные озера,

В воду, где не плещет окунь.

Не найдешь и там ты места —

Прогоню тебя подальше,

В Похъёлу, страну тумана,

410 В область дальнюю лапландцев,

На поляны без побегов,

На невспаханную землю,

Где ни солнца, ни луны нет,

Нет совсем дневного света.

415 Там прожить тебе удобно,

Там летать тебе приятно:

Там висят на ветках лоси,

Благородные олени,

Чтобы голод муж насытил,

420 Утолил свое желанье.

Я гоню дрянного дальше,

Заклинаю, прогоняю

К тем порогам, что на Рутье,

На ревущую пучину,

425 Где потоки рвут деревья,

Ели с корнями срывают,

Со стволом большие сосны,

С головой зеленой ели.

Там поплавай, злой язычник,

430 В белой пене водопада,

Покрутись в волнах широких,

Поживи в потоках узких!

Если ж там не будет места,

Прогоню тебя оттуда

435 В реку Туонелы туманной,

В вечные потоки Маны,

Чтоб оттуда ты не вышел

Никогда в теченье жизни,

Коль не дам тебе свободы,

440 Коль тебя не отпущу я

За девять баранов жирных,

Все ягнят одной овечки,

За девять быков сильнейших,

Все телят одной коровы,

445 За девять коней прекрасных,

Жеребят одной кобылы.

Лошадей себе попросишь,

Для пути коней захочешь —

Лошадей в дорогу дам я,

450 Для пути коней доставлю:

Чудный конь живет у Хийси,

На горе он, красногривый,

Изрыгает пастью пламя,

У ноздрей концы пылают,

455 Все копыта — из железа,

Ноги сделаны из стали:

Может на горы он прыгать,

Может двигаться в долине,

Если сам седок искусен,

460 Если всадник полон силы.

Коль и этим недоволен,

Ты возьми у Хийси лыжи,

Из ольхи сапожки Лемпо,

Также палку злого мужа,

465 Чтоб попал в равнины Хийси,

Чтоб попал ты в рощу Лемпо,

Исчертил поляны Хийси,

Обошел всю землю Лемпо.

Встретишь там, в пути, каменья, —

470 Расколи их на две части;

По пути ты встретишь ветки —

Разломай их на кусочки;

По пути героя встретишь —

Оттолкни его в сторонку.

475 Ну же, трогайся ты, лишний,

Убегай, дрянной, отсюда,

Прежде чем здесь день начнется,

Прежде чем заря займется,

Прежде чем взойдет здесь солнце,

480 Прежде чем петух здесь крикнет!

Уходить дрянному время,

Убегать пора дрянному,

Уходить при лунном свете,

Удаляться при сиянье.

485 Если ж, злой, не убежишь ты,

Не уйдешь, собака, скоро,

То возьму орлиный коготь,

Коготь жаждущего крови;

И возьму клещи для мяса,

490 Те зубцы, что носит ястреб,

Чтоб сдавить дрянного ими,

Чтобы с извергом покончить,

Голова чтоб не шумела

И душа не волновалась.

495 Ведь бежал же страшный Лемпо,

Милый матушкин сыночек,

Оттого, что бог помог мне,

Даровал творец мне помощь.

Ты, что матери не знаешь,

500 Тварь дрянная, убежишь ли,

Без хозяина собака,

Пес, что матери не знает,

Прежде чем упустишь время,

Чем окончит путь свой месяц?»

505 Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

«Хорошо мне здесь живется,

Мне приятно здесь остаться.

Вместо хлеба ем я печень,

510 Жир мне служит для обеда,

Славно легкие варятся,

Сало — пища недурная.

Эту кузницу поглубже

Посажу я в мясо сердца,

515 Молотком сильнее буду.

Колотить в местах опасных,

Чтобы ты в теченье жизни

От меня свободен не был,

Если слов я не услышу.

520 Не узнаю заклинаний,

Если тысячу заклятий

Не запомню здесь хороших.

Не должны слова скрываться,

Не должны таиться притчи.

525 Не должны зарыться в землю

И по смерти чародеев».

Випунен, певец заклятий,

Этот старец, полный силы,

На уста выносит песни,

530 Силой грудь переполняет,

Отпер ящик песнопений —

Отворил ларец заклятий,

Чтобы спеть получше песни,

Наилучших песен выбрать:

535 О вещей начале первом,

О вещей происхожденье.

Не поют теперь их дети,

Не поют их и герои —

Времена пришли плохие

540 Недород, и хлеба мало.

Пел вещей происхожденье,

По порядку все заклятья,

Как по божьему веленью,

Всемогущему приказу,

545 Сам собой распался воздух,

Из него вода явилась,

Из воды земля возникла,

Из земли пошли растенья.

Он пропел, как создан месяц,

550 Зажжено на небе солнце,

Как столбы ветров воздвиглись,

Как возникли в небе звезды.

Випунен, певец заклятий,

Много пел с большим уменьем!

555 Не слыхали, не видали

Никогда в теченье жизни

Никого, кто пел бы лучше,

Кто б сильнее знал заклятья.

Так уста слова и гонят,

560 Так язык и гонит речи,

Как рысистый жеребенок,

Как скакун, бегущий быстро.

День за днем поет он песни,

Он поет подряд все ночи;

565 И внимает пенью солнце,

Прекращает бег свой месяц,

Неподвижны в море волны,

Стали все валы в заливе,

Не текут потоки больше,

570 Замер бурный омут Рутьи,

Стихло Вуоксы волненье,

Иордан[86] остановился.

Старый, верный Вяйнямёйнен,

Как напевы эти понял,

575 Как наслушался их вдосталь,

Как набрал хороших притчей, —

Порешил скорее выйти

У чудовища из чрева,

Изо рта у великана,

580 Из груди у чародея.

Молвил старый Вяйнямёйнен:

О ты, Випунен! Открой-ка,

Отвори свой рот пошире,

Уст твоих углы побольше,

585 Чтоб из чрева мог я выйти

И на родину вернуться!»

Випунен, певец заклятий,

Говорит слова такие:

«Пожирал я в жизни много,

590 Проглотил я много тысяч;

Никогда не ел такого,

Как ты, старый Вяйнямёйнен!

Ты, хитер, сюда забрался, —

Все же лучше, коль уйдешь ты».

595 Славный Випунен зевает,

Быстро челюсти раздвинул,

Открывает рот пошире

И углы у рта побольше.

Старый, верный Вяйнямёйнен

600 У него из чрева вышел,

Из утробы великана,

Из нутра у чародея;

Изо рта скользит поспешно,

Выскользает на поляны,

605 Словно белка золотая,

Златошерстая куница.

Он пошел дорогой дальше,

К кузнецу пришел, к горнилу.

И промолвил Ильмаринен:

610 «Что ж, узнал ли ты три слова,

Получил ли изреченья,

Чтоб края построить лодки,

Чтоб связать корму покрепче,

Чтоб борты сплотить сильнее?»

615 Старый, верный Вяйнямёйнен

Так в ответ ему промолвил:

«Ста словам я научился,

Тысячу узнал заклятий,

Вынес скрытые заклятья

620 И слова из тайной глуби».

К челноку уходит старец,

К месту, где работал мудро;

Скоро лодочку окончил,

По краям связал каемки;

625 Он корму связал покрепче

И борты сплотил сильнее:

Был готов челнок без стройки,

Лодка выросла без щепок.

Руна восемнадцатая

Вяйнямёйнен плывет на своей новой лодке к девице Похъёлы, чтобы посвататься к ней (1–40). — Сестра Ильмаринена видит его и разговаривает с ним с берега, узнает о его намерении и торопится сообщить своему брату о том, что он может потерять заслуженную им в Похъёле невесту (41–266). — Ильмаринен снаряжается и тоже спешит, верхом по побережью, в Похъёлу (267–470). — Хозяйка Похъёлы, увидя женихов, советует своей дочери выйти за Вяйнямёйнена (471–634). — Дочь, однако, обещает выйти за выковавшего Сампо Ильмаринена и отвечает отказом Вяйнямёйнену, который вошел в дом первый (635–706)

Старый, верный Вяйнямёйнен

Пораздумал и размыслил:

Привести пойти девицу,

Деву с славною косою,

5 Взять из Похъёлы суровой,

Из туманной Сариолы,

Дочку Похъёлы, красотку,

Там, на севере, невесту.

Красной краской красит лодку,

10 Синюю приделал крышку,

Нос он золотом украсил,

Серебром его отделал,

И потом, прекрасным утром,

Рано, только день начался,

15 Оттолкнул он лодку в воду,

На теченье челн дощатый,

От катков, коры лишенных,

От еловых бревен круглых.

Мачты крепкие поставил,

20 Паруса на мачту поднял,

Натянул он парус красный,

Прикрепил и парус синий;

Сам в ладью тогда он сходит,

В этот новенький кораблик,

25 Чтобы править им по морю,

Бороздить по голубому.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Ты сойди, всевышний, в лодку,

30 На корабль ты, милосердный,

В помощь слабому герою,

Мужу малому в подмогу

На пространстве вод широких,

По открытому теченью!

35 Ты качай челнок мой, ветер,

Ты гони, волна, кораблик,

Чтоб не брать мне в руки весел

И не трогать ими воду.

На хребте широком моря,

40 По открытому теченью!»

Дева Анникки[87], красотка,

Дочка сумерек и ночи,

Прежде солнышка проснулась,

Рано утром пробудилась

45 И белье уже колотит,

Платья чисто полоскает

На конце моста, на красном,

На широком переходе,

На мысочке, скрытом мглою,

50 Там, на мглистом островочке.

Вот вокруг взглянула дева,

В даль, в простор она взглянула,

Посмотрела кверху в небо,

А потом взглянула в море:

55 В высоте блестело солнце,

А внизу сверкали волны.

Взоры бросила на море,

Повернулась прямо к солнцу:

В Суомеле, при устье речки,

60 При владенье речки Вяйнё,

Что-то на море чернеет,

Что-то синее на волнах.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

65 «Что там черное на море,

Что там синее на волнах?

То, быть может, стадо уток

Иль гусей крикливых стадо?

Так лети себе скорее

70 Вверх, в небесные просторы!

Или ты — утес лососий,

Иль, быть может, рыбья стая?

Так спустись и плавай глубже,

Уходи ты в глубь потоков!

75 Или ты — подводный камень,

Или просто ветка в море?

Пусть тебя укроют волны,

Пусть вода тебя покроет!»

Но челнок плывет все дальше,

80 Едет парусный кораблик

Мимо мглистого мысочка,

Мимо острова в тумане.

Дева Анникки, красотка,

Уж кораблик увидала,

85 Видит близко челн дощатый,

Говорит слова такие:

«Ты не братнин ли кораблик,

Не челнок ли ты отцовский?

Поезжай в родную землю,

90 Поверни в страну родную,

К этой пристани стань носом,

А кормой к каткам чужбины.

Если ж ты челнок с чужбины,

То плыви отсюда дальше,

95 Носом стань к каткам чужбины,

К этой пристани кормою!»

То не с родины челнок был,

Но и не совсем с чужбины:

Подплывал то Вяйнямёйнен,

100 То челнок певца подъехал.

Очень близко подъезжает,

В разговор вступает старец,

Слово молвит, вслед — другое,

Чтоб сказать получше третье.

105 Дева Анникки, красотка,

Дочка сумерек и ночи,

Обратившись к лодке, молвит:

«Ты куда же, Вяйнямёйнен,

Ты куда, друг моря, едешь,

110 Красота страны, стремишься?»

Отвечает Вяйнямёйнен,

Молвит с лодки старец деве:

«Я ловить лососей еду,

Где икру лососи мечут,

115 В черных Туонелы потоках,

В глубине меж камышами».

Дева Анникки, красотка,

Говорит слова такие:

«Хоть не лгал бы ты так явно!

120 Разве рыба ныне мечет?

Выезжал отец мой прежде,

Часто ездил седовласый,

Чтоб ловить в потоках семгу,

Привозить домой пеструшек:

125 И лежали сети в лодке,

Невода в челне бывали,

У сетей веревок много,

По бокам шесты и сети;

На скамьях багры лежали,

130 У руля большие палки.

Ты куда же, Вяйнямёйнен,

Держишь путь, Сувантолайнен[88]?»

Молвит старый Вяйнямёйнен:

«Я гусей ловить поехал

135 Там, где пестрые играют,

Птиц ловить хочу слюнявых

На Саксонском том проливе,

По открытому теченью».

Дева Анникки, красотка,

140 Говорит слова такие:

«Знаю тех, кто правду молвит,

И лгуна всегда открою:

Выезжал отец мой прежде,

Часто ездил седовласый,

145 Чтоб гусей ловить в проливе,

Убивать там красноклювых;

Лук его бывал прилажен,

Он натягивал тетивку;

На цепи собаки были

150 И привязаны у лука;

Псы по берегу бежали,

Брехуны по острым камням.

Молви правду, Вяйнямёйнен,

Ты куда свой путь направил?»

155 Молвит старый Вяйнямёйнен:

«Ну а если я поехал

К шуму страшному сраженья,

Где мужи друг с другом бьются,

Где потоком кровь струится,

160 До колена достигает?»

Молвит Анникки девица

В оловянных украшеньях:

«Знаю, как идут на битву.

Уходил отец мой раньше

165 В тот великий шум сраженья,

Где мужи друг с другом бьются.

Сто мужей садились к веслам,

С ними тысячи стояли,

По краям висели луки,

170 По скамьям мечи висели.

Ты скажи-ка лучше правду,

Ты скажи, не прилыгая:

Ты куда, о Вяйнямёйнен,

Держишь путь, Сувантолайнен?»

175 Молвит старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

«Ты сойди на лодку, дева,

Ты войди в челнок, девица,

Вот тогда скажу я правду

180 И скажу, не прилыгая».

Отвечает тут девица

В оловянных украшеньях:

«Ветер пусть сойдет на лодку,

В твой челнок пусть сядет буря!

185 Поверну твою я лодку,

Твой челнок я опрокину,

Если правды не услышу,

Для чего ты в лодке едешь,

Не услышу правды ясно

190 И ты ложь свою не кончишь».

Молвит старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

«Ну, скажу я правду ясно.

Я солгал тебе немножко:

195 Я иду, чтоб взять девицу,

Получить младую деву —

Взять из Похъёлы суровой,

Из туманной Сариолы,

Из жилища людоедов,

200 Где героев топят в море».

Дева Анникки, красотка,

Дочка сумерек и ночи,

Услыхавши эту правду,

Эту правду без обмана,

205 Уж платков не выбивала,

Платьев больше не стирала

На широком переходе,

На краю моста, на красном;

Подхватив рукою платья,

210 Подобрав подол рукою,

Припустилася в дорогу,

Побежала к дому быстро,

К кузнецу пришла в жилище,

Подошла сама к горнилу.

215 Там работал Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Делал лавку из железа,

Серебром ее украсил;

Копоть с локоть — на макушке,

220 На плечах углей на сажень.

Подошла к дверям девица,

Говорит слова такие:

«Брат-кузнец мой, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

225 Челночок мне, братец, выкуй,

Выкуй мне получше кольца,

Выкуй две иль три сережки,

Пять иль шесть мне подпоясок,

Я за то скажу всю правду,

230 Безо лжи все расскажу я!»

Молвит мастер Ильмаринен:

«Принесешь вестей хороших —

Челночок тебе скую я,

Накую колец хороших,

235 И на грудь скую я крестик,

Головной убор прекрасный.

Принесешь дурные вести —

Поломаю украшенья

И сорву, в огонь их брошу,

240 Брошу их в мое горнило».

Дева Анникки, красотка,

Говорит слова такие:

«О кователь Ильмаринен!

Ты ведь хочешь взять девицу,

245 Ту, с которой обручился,

Хочешь взять ее в супруги!

Ты куешь без передышки,

И без отдыха стучишь ты:

Летом ты куешь подковы,

250 А зимой куешь железо,

По ночам ты строишь сани,

Днем ты также сани строишь,

Чтобы ехать за невестой,

Ехать в Похъёлу за нею.

255 Между тем туда уж едет,

Кто хитрей тебя и ловче,

И возьмет, что заслужил ты,

Увезет, что так любил ты

И на что смотрел два года.

260 Сватался три полных года.

Спешно едет Вяйнямёйнен

По волнам на синем море,

У руля из меди сидя,

На корме с златой резьбою,

265 В Похъёлу, в страну тумана,

В сумрачную Сариолу».

Ильмаринен огорчился,

Муж железа стал печален,

Молоток из рук валится,

270 И клещи из рук упали.

Молвит сильный Ильмаринен:

«Анникки, моя сестрица,

Челночок тебе скую я,

Накую колец хороших,

275 Две ли, три ль скую сережки,

Пять ли, шесть ли подпоясок,

Баню сладкую нагрей мне,

Надыми в медовой бане,

Положи потоньше плахи,

280 Нащепи помельче щепок

Да подсыпь золы немного,

Щелоку прибавь немножко,

Чтоб им голову мне вымыть,

Тело щелоком очистить

285 От углей еще осенних

И от старой зимней гари!»

Дева Анникки, красотка,

Хорошо нагрела баню.

Жжет упавшие деревья

290 И что молнией разбиты;

Набрала в реке каменьев,

Полила их — пар поднялся

От воды, в ключе добытой,

В роднике, покрытом пеной.

295 Нарвала в кусточках веток,

В роще веточек хороших,

Парит полный медом веник

На краю медовом камня,

Из мозгов и простокваши

300 Мыло мягкое готовит.

Мыло, чтоб оно смывало,

Чтобы пенилось, сверкало,

Чтоб жених все тело вымыл,

Чтобы голову очистил.

305 Сам кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Наковал, что ей хотелось,

Головной убор украсил,

Между тем как дева в бане

310 О мытье его старалась.

Положил ей в руки вещи,

А она ему сказала:

«Я уж баню истопила,

Сладкий пар уж приготовлен,

315 Уж попарила я веник,

Помахала там ветвями.

Мойся в бане этой вдосталь,

Лей воды там сколько хочешь,

Чтоб, как лен, глава белела,

320 Чтоб глаза, как снег, блестели!»

И кователь Ильмаринен

Тут пошел в той бане мыться.

Там он вдоволь накупался,

Добела все тело вытер.

325 И глаза его блестели,

И виски его горели,

Как яйцо, белела шея,

И все тело заблистало.

Вышел в горницу из бани —

330 Там его едва узнали:

Так прекрасны были щеки,

Так они румяны были.

Говорит слова такие:

«Анникки, моя сестрица,

335 Дай ты мне получше платье,

Полотняную рубашку,

Чтоб украсить лучше тело,

К сватовству мне быть готовым!»

Дева Анникки, красотка,

340 Принесла ему рубашку,

Чтоб облечь сухие члены,

Чтоб покрыть нагое тело;

Принесла штаны сестрица,

Те, что мать родная сшила,

345 Натянуть ему на бедра,

Где костей совсем не видно.

Вносит мягкие чулочки,

Что когда-то мать связала,

Чтоб покрыть у брата голень,

350 Чтоб ему закутать икры;

Башмаки дает по мерке,

Сапоги, что сам купил он,

Чтоб покрыть концы чулочков,

Что когда-то мать связала;

355 Куртку сверху голубую,

Цвета печени с изнанки,

Чтоб надеть поверх рубашки

Из льняной прекрасной ткани,

И кафтан суконный плотный,

360 С четверной кафтан подкладкой

На ту куртку голубую,

На новейшую из новых;

Шубу с тысячею петель,

С целой сотней украшений,

365 На кафтан суконный плотный,

Но сукном обшитый тонким;

Надевает ему пояс,

Золотом обильно шитый,

Что родная вышивала,

370 Бывши в девушках, соткала;

Вносит пестрые перчатки

С оторочкой золоченой,

Что готовили лапландцы

Для руки прекрасной формы;

375 На его златые кудри

Принесла большую шапку,

Что отец купил когда-то,

К сватовству еще готовясь.

Вот кователь Ильмаринен

380 Уж готов, принарядился,

В ту одежду облачился

И рабу тогда промолвил:

«Запряги мне жеребенка

В разукрашенные сани,

385 Чтоб я мог на них поехать

В Похъёлу, помчаться быстро!»

Раб ему и отвечает:

«Шесть коней у нас в конюшне,

Лошадей, овес жующих.

390 Так какую ж запрягу я?»

Отвечает Ильмаринен:

«Жеребца возьми получше,

Запряги-ка жеребенка

Мне буланого в оглобли;

395 Посади-ка шесть кукушек,

Семь из птиц голубоватых,

На дуге чтоб поместились

И в ремнях ярма звучали:

Пусть любуются девицы,

400 Пусть нарядной будет радость.

Принеси мне мех медвежий,

Чтоб на нем я мог усесться;

Принеси тюленью шкуру,

Чтоб покрыть мне ею сани!»

405 И запряг тут раб усердный,

Что работает поденно,

Жеребенка быстро в сани,

Там буланого в оглобли.

Шесть кукушек размещает,

410 Птичек семь голубоватых,

Чтоб звучать им под дугою,

Чтоб в ремнях ярма чирикать.

Он приносит мех медвежий,

Чтобы сел на нем хозяин.

415 И принес тюленью шкуру

Вместо полости на сани.

Сам кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Укко вышнему взмолился,

420 Так гремящего он просит:

«С неба снег пошли мне, Укко,

Хлопья мягкие на землю,

Чтоб по ним скользили сани,

Чтоб по снегу зашуршали!»

425 С неба снег бросает Укко,

Хлопья мягкие на землю,

Стебли трав покрыл он снегом

И покрыл верхушки ягод.

Сам кователь Ильмаринен

430 Сел потом в стальные сани,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Ты садись за вожжи, счастье,

Правь санями, бог, в дороге

435 Не порвет мне счастье вожжи,

Бог саней не поломает!»

Захватив рукою вожжи,

А другою кнутовище,

Он коня кнутом ударил,

440 Говорит слова такие:

«Ну, беги ты, белолобый,

Ты скачи, с льняною гривой».

Скачет, мчится конь дорогой,

По песчаному прибрежью,

445 Перед рощею медовой,

Меж холмов, ольхой поросших,

Едет берегом он шумно,

По песку прибрежья мчится,

И песок в глаза несется,

450 Плещет в грудь вода морская.

Гонит день, другой день гонит,

Третий день он гонит также,

Наконец, уже на третий,

Вяйнямёйнена догнал он,

455 Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«О ты, старый Вяйнямёйнен,

Сговоримся-ка с тобою,

Чтоб когда мы будем сватать

460 Эту спорную девицу,

То не брать ее насильно,

Против доброй воли в жены».

Молвит старый Вяйнямёйнен:

«Соглашаюсь я охотно:

465 Силой взять нельзя девицу,

Против воли выдать замуж,

Пусть того женою будет,

За кого пойти согласна;

И другой пусть не гневится,

470 Зла другой иметь не должен».

Едут дальше по дороге,

По своей дороге каждый,

И шумит вдоль брега лодка,

Скачет конь, земля трясется.

475 Мало времени проходит,

Протекло едва мгновенье —

Вот залаяла собака,

Пес дворовый громко лает

В Похъёле, в стране суровой,

480 В той туманной Сариоле.

Вот ворчит собака тише

И рычит гораздо реже,

На краю усевшись пашни,

По земле хвостом махая.

485 Мрачной Похъёлы хозяин

Молвит: «Дочка, посмотри-ка:

Серый пес там что-то лает,

Воет битый, вислоухий».

Отвечает дочь разумно:

490 «У меня и так есть дело:

Хлев убрать, смотреть за стадом

Да вертеть тяжелый жернов,

Чтоб муку смолоть помягче,

Пропустить муку чрез сито.

495 Трудно жерновом работать —

И на это сил-то мало!»

Тихо лает пес лохматый,

Все ворчит он на кого-то,

Снова Похъёлы хозяин

500 Говорит: «Пойди, старуха,

Серый пес все что-то лает,

Воет битый, под воротный!»

Но ему старуха молвит:

«Никакой мне нет охоты.

505 Впору мне с хозяйством сладить:

Хлопочу я об обеде,

Хлеб большой сготовить нужно,

Замесить покруче тесто.

Крупен хлеб — мелка мучица:

510 И на это сил-то мало».

Молвит Похъёлы хозяин:

«Вечно бабы суетливы,

Вечно девушки с работой:

То погреются у печки,

515 То растянутся в постели.

Ты, сынок, пойди взгляни-ка!»

Но молодчик отвечает:

«Нет мне времени смотреть там:

Наточить топор мне нужно,

520 Расколоть им пень огромный,

Дров для топки наготовить,

Наколоть поленьев тонких.

Толсты бревна, тонки плахи:

И на это сил-то мало».

525 А дворовый пес все лает,

Все ворчит собака злая,

Страшный пес рычит со злобой,

Сторож все не утихает,

На краю поляны сидя

530 И хвостом своим махая.

Молвит Похъёлы хозяин:

«Не напрасно лает серый,

Не рычит он без причины,

Не ворчал бы он на сосны».

535 Сам пошел он поразведать,

За черту двора выходит,

На последний край поляны

Позади своих посевов.

Посмотрел собаке в морду,

540 Видит: морда повернулась

На хребет холмов бурливых,

На вершины гор ольховых;

Тут всю правду он увидел,

Отчего так серый лаял,

545 Самый лучший пес на свете,

И вертел хвостом мохнатым:

Паруса у лодки красной

На заливе Лемпи веют,

Едут убранные сани

550 Перед рощею медовой.

Тут сам Похъёлы хозяин

Входит в горницу поспешно,

Быстро в доме появился,

Говорит слова такие:

555 «К нам уж прибыли чужие

По хребту морей шумящих,

И подъехали к нам сани

Подле той медовой рощи,

С парусами едет лодка

560 По волнам залива Лемпи».

Но хозяйка Сариолы

Молвит: «Как же мы узнаем,

С чем к нам прибыли чужие?

Дочка, милая малютка,

565 Положи в огонь рябину,

Подожги красу деревьев;

Если кровь польет струею, —

То идут на нас войною;

Если ж потечет водица, —

570 То останемся мы с миром».

Дева, Похъёлы красотка,

Эта скромная девица,

На огонь кладет рябину,

Подожгла красу деревьев.

575 Не течет ни кровь оттуда,

Ни водица чистой струйкой;

Видит — мед течет оттуда,

Сладкий сот там показался.

Молвит Суовакко[89] тихонько,

580 Молвит старая с постели:

«Если мед течет из древа,

Коль из сота сладкий каплет,

Это значит — будут гости,

Женихи толпой большою».

585 Вышла Похъёлы хозяйка,

Вместе с матерью и дочка,

По двору шагают быстро,

Со двора — да за калитку,

Посмотрели вдаль оттуда,

590 Повернули взоры к солнцу,

Увидали, что подходит

Близко парусный корабли

Из досок, из целой сотни,

По заливу Лемпи едет:

595 Серовата лодка снизу,

Красновата в верхней части;

У руля сидит там сильный,

Муж сидит у медных весел.

Видят — скачет жеребенок,

600 Сани красные скользят там,

Пестро убранные едут

Перед рощею медовой;

На дуге там шесть кукушек,

И поют златые птицы,

605 Птичек семь голубоватых

Там в ремнях ярма распелись;

Гордый муж сидит на санках,

И в руках он держит вожжи.

Тут хозяйка Сариолы

610 Говорит слова такие:

«Замуж хочешь ли ты выйти,

Если сватать эти едут,

Чтоб подругой стать для мужа,

Мужу курочкой любимой?

615 Тот, который едет в лодке,

В челноке стремится красном,

Мчится по заливу Лемпи,

Это — старый Вяйнямёйнен;

Он на дне везет запасы,

620 Он везет богатства в лодке.

Тот, который едет сушей,

Там скользит на санках пестрых

Подле той медовой рощи,

То — кователь Ильмаринен,

625 И с пустыми он руками,

В санках — только обещанья.

Как войдут они в покои,

Принеси ты в кружке меду,

В кружечке с двумя ушками,

630 И тому подай ты кружку,

За кого идти согласна.

Вяйнямёйнену подай ты,

Что везет именье в лодке,

В челноке везет богатства!»

635 Дочка Похъёлы, красотка,

Говорит в ответ ей слово:

«Мать, ведь ты меня носила,

Ты меня ведь возрастила!

Я не выберу богатства,

640 Ни с сокровищами мужа.

Муж мой должен быть красивым:

И лицом красив, и телом.

Никогда то не бывало,

Чтоб девицу продавали.

645 Без сокровища пойду я

К Ильмаринену младому,

Что нам выковал здесь Сампо,

Крышку пеструю украсил».

Молвит Похъёлы хозяйка:

650 «Явно глупый ты ягненок!

Ильмаринена берешь ты,

Чтоб стирать ему рубашки,

Очищать чело от пота,

Голову от черной сажи!»

655 Так ответила ей дочка,

Говорит слова такие:

«Вяйнямёйнену не буду,

Старцу слабому, охраной:

Очень трудно с ним мне будет,

660 Скучно будет с этим старым».

Скоро прибыл Вяйнямёйнен —

Он достиг до цели раньше;

Лодку красную он ставит,

Темный челн свой помещает

665 На катки, что из железа,

На катки, где много меди;

Сам отправился в покои,

Быстро входит в дом старухи

И, на пол дощатый ставит,

670 Перед дверью, у порога,

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«Хочешь, дева, быть моею,

На всю жизнь моей супругой,

675 Дни мои делить со мною,

Быть мне курочкой любимой?»

Тотчас Похъёлы девица

Быстро старцу отвечает:

«А ты выстроил мне лодку,

680 Челн большой ты мне построил

Из обломков веретенца,

Из кусков моей катушки?»

Молвит старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

685 «Лодку славную я сделал,

Сколотил я челн мой крепко,

Чтоб выдерживал он ветер,

Чтоб держался в непогоду;

Если он пойдет на волны,

690 Заскользит по глади моря,

Чтоб поднялся, как пузырь, он,

Чтоб качался, как цветочек,

В шири северных потоков,

На волнах, покрытых пеной».

695 Дочка Похъёлы, красотка,

Так ответила на это:

«Не хочу я мужа с моря,

Что всегда живет на волнах:

Ум его уносят бури,

700 По мозгам его бьют ветры.

Не могу с тобой идти я

И себя связать с тобою,

Чтобы спутницей быть в жизни,

Старцу курочкой любимой,

705 Для спанья готовить место,

Класть под голову подушку».

Руна девятнадцатая

Ильмаринен входит в дом Похъёлы — сватается к дочери Похъёлы, и ему дают опасные поручения (1–32). — Благодаря советам девицы Похъёлы он благополучно исполняет поручения, вспахивает змеиное поле, ловит медведя Туони и волка Маналы и, наконец, огромную рыбу из реки Туони (33–344). — Хозяйка Похъёлы выдает свою дочь за Ильмаринена (345–498). — Грустный возвращается Вяйнямёйнен из Похъёлы и никому не советует соперничать с молодыми в сватовстве (499–518)

Тут приходит Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Быстро в горницу вступает,

Направляется в жилище.

5 Мед был тотчас же предложен,

Сладкий сок был в кружке подан

Ильмаринену в покоях.

И кузнец промолвил слово:

«Никогда в теченье жизни

10 И пока сияет месяц,

До питья здесь не дотронусь,

Если деву не увижу,

Если замуж не готова

Та, которой ожидал я».

15 Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Ведь труда большого стоит

Та, которой ожидают.

В башмачок обует ножку

20 И другую точно так же —

И готова будет замуж

За тебя девица выйти,

Если поле змей ты вспашешь,

Если так взрыхлить сумеешь,

25 Чтоб сошник не подвигался,

Плуг нисколько не качался.

Пропахал то поле Лемпо,

Взбороздил то поле Хийси

Сошником, богатым медью,

30 Плугом с огненным железом,

Половину мой сыночек

Недопаханной оставил».

Тут кователь Ильмаринен

К деве в горницу приходит,

35 Говорит слова такие:

«Дочка сумерек и ночи!

Помнишь ли былое время,

Как сковал для вас я Сампо,

Крышку пеструю украсил?

40 Ты клялась мне страшной клятвой

Пред всезнающим владыкой,

Пред лицом его великим

Мне дала обет священный,

Что пойдешь за добрым мужем

45 Будешь спутницею в жизни,

Будешь курочкой любимой:

Мать тебя отдать не хочет,

Дочку мне не доверяет,

Если поле со змеями

50 Мною вспахано не будет».

Помогла ему невеста,

Подала совет девица:

«О кузнец ты, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

55 Выкуй ты сошник из злата.

Серебром укрась прекрасным

Им ты быстро поле вспашешь

Взрежешь поле со змеями»

Тут кователь Ильмаринен

60 Положил в горнило злата,

Серебра туда прибавил

И сошник из них сработал;

Из железа обувь сделал,

Сделал поножи из меди,

65 Их надел себе на ноги

И покрыл он ими икры;

Взял железную рубашку,

Опоясался он сталью,

Взял железные перчатки,

70 Взял он варежки из камня,

Сделал огненную лошадь;

Запрягает лошадь в упряжь —

И пошел пахать то поле,

Бороздить пошел он пашню.

75 Видит: головы вертятся,

Черепа шипят ужасно.

Говорит слова такие:

«Змеи, созданные богом!

Кто здесь поднял ваши пасти,

80 Кто вас выслал, кто устроил

Ваши головы так прямо,

Ваши шеи так высоко?

Уходите вы с дороги,

На жнивье идите, злые,

85 Ускользайте в чащу леса,

Уползайте, змеи, в травы.

Если ж вновь вы приползете,

Укко головы снесет вам,

Разобьет стальной стрелою,

90 Размозжит дождем железным».

Он прошел змеиной пашней,

Взбороздил поля ехидны,

Поднял змей своей сохою,

И гадюк он поднял плугом,

95 И сказал, придя обратно:

«Я прошел змеиной пашней,

Взбороздил поля гадючьи,

Поднял землю со змеями.

Ты отдашь ли дочь, старуха,

100 Мне доверишь ли родную?»

Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Лишь тогда отдам родную,

Лишь тогда тебе доверю,

105 Коли Туонелы медведя,

Волка Маналы седого

Ты поймаешь в царстве мертвых,

В мрачных Туонелы пределах.

Сотни взять его хотели,

110 И никто не возвратился».

Тут кователь Ильмаринен

Входит в горницу девицы,

Говорит слова такие:

«Мне еще есть порученье:

115 В Туонеле добыть медведя,

Волка Маналы седого,

Опуститься в царство мертвых,

В дебри Маналы лесные».

Помогла ему невеста,

120 Подала совет девица:

«О кузнец ты, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

Выкуй ты узду из стали,

Выкуй ты ремень железный

125 Посреди воды на камне,

В бурной пене трех потоков!

Ими Туонелы медведя,

Волка Маналы захватишь».

И кузнец тот, Ильмаринен,

130 Вековечный тот кователь,

Выковал узду из стали,

Выковал ремень железный

Посреди воды на камне,

В бурной пене трех потоков.

135 Укрощать пошел животных;

Сам сказал слова такие:

«Терхенетар[90], дочь туманов!

Ты просей туманы ситом,

Ты рассыпь туманом тени

140 Там, где ходят в роще звери,

Чтоб мой шаг им не был слышен,

Чтоб они не убежали!»

Обвязал он пасть у волка,

Он связал медведя цепью

145 В темных Туонелы полянах,

В глубине лесов дремучих

И сказал, придя обратно:

«Ты отдай мне дочь, старуха!

Взял я Туонелы медведя,

150 Волка Маналы связал я».

Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Эту уточку отдам я,

Эту птичку голубую,

155 Если щуку ты поймаешь,

Рыбу жирную захватишь

В Туонелы потоках темных

И в глубоких водах Маны, —

Не поставивши тенета,

160 Не закинув в воду невод.

Сотни там ловить ходили,

Ни один не возвратился».

Стал угрюмым Ильмаринен,

Погрузился он в унынье.

165 Входит в горницу девицы,

Говорит слова такие:

«Мне еще есть порученье,

И оно труднее прежних:

Нужно выловить мне щуку,

170 Рыбу жирную поймать мне

В темных Туонелы потоках

И в глубоких водах Маны,

Но без невода, без сети

И без всякого подспорья».

175 Помогла ему невеста,

Подала совет девица:

«О кователь Ильмаринен,

Никогда не падай духом!

Из огня ты птицу выкуй,

180 Гордого орла ты сделай!

Он тебе поймает щуку,

Рыбу жирную изловит

В черных Туонелы потоках,

В Маналы глубоких водах».

185 И кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Птицу огненную сделал,

Из огня орла сковал он,

Сделал пальцы из железа,

190 Из каленой стали когти,

Крылья из огромной лодки.

Сам взошел на эти крылья,

Сел он на спину у птицы,

На костях спины орлиной.

195 Так орла предупреждает,

Так советует он птице:

«О орел ты мой любезный!

Ты лети, куда велю я:

К черным Туонелы потокам,

200 К водам Маналы глубоким!

Ты поймай большую щуку,

Рыбу жирную достань мне!»

Полетел орел прекрасный,

Устремился что есть силы,

205 Чтобы вытащить ту щуку, —

Рыбу с страшными зубами,

В Туонелы потоках черных,

В Маналы глубоких водах.

Волн одним крылом коснулся,

210 А другим достал до неба;

Загребает дно когтями,

Клювом скалы задевает.

Вот подходит Ильмаринен,

Поискать спешит кователь

215 В Туонелы потоках черных,

А орел охраной служит.

Тут чудовище явилось,

Ильмаринена схватило;

Но орел хватает зверя,

220 Повернул его за шею, —

Погрузил его глубоко

И забил в густую тину.

Щука Туонелы всплывает,

Из воды ползет собака —

225 Щука та не из огромных,

Но не очень чтоб из малых:

С топорище язычище,

С рукоятку грабель — челюсть,

Пасть в широких три потока,

230 Шириной спина в семь лодок;

Проглотить героя хочет,

С Ильмариненом покончить.

Но орел спустился быстро —

Птица воздуха слетает;

235 Не из очень он великих

И не очень чтоб из малых:

Во сто сажен клюв длиною,

Зев отверстьем в шесть потоков,

А язык длиной в шесть копий,

240 И в пять кос длиною когти.

Устремился к страшной щуке,

К той проворной жирной рыбе,

И бросается на рыбу,

Чтоб схватить ее когтями.

245 Но огромнейшая щука,

Тот пловец проворный, жирный,

У орла зажала когти

В глубине воды прозрачной.

Поднялся орел высоко,

250 Поднялся в свободный воздух;

Тащит когти он из тины

По спине воды блестяще.

Полетел, остановился,

Попытаться снова хочет:

255 И одним ударил когтем

По плечу ужасной щуки,

Водяному псу по боку,

А другим ударил когтем

По утесу из железа,

260 По скале из твердой стали.

Отскочил от стали коготь,

От железного утеса:

Уж уходит в глуби щука,

Уж на дно воды стремится

265 Из когтей орла большого,

Из когтей огромной птицы;

На боках у ней отверстья,

На плечах большие щели.

Тут железными когтями

270 Снова бьет орел огромный,

Крылья пламенем блистают,

А из глаз он мечет искры:

Захватил когтями щуку,

Водяного пса сжимает,

275 Ту чешуйчатую рыбу;

Тащит чудище потоков

Из ужасной водной глуби

Но спине блестящей моря.

Так сумел Орел могучий

280 Наконец, при третьей схватке,

Щуку страшную осилить —

Жирного пловца доставить

Из потоков черных Туони,

Речек Маналы глубоких.

285 Стал поток неузнаваем —

Столько в нем чешуек щучьих,

Нелегко узнать и воздух —

Столько в нем орлиных перьев.

Потащил орел когтями

290 Рыбу с твердой чешуек»

На большие ветви дуба,

На сосну с густой верхушкой.

Начал пробовать он щуку:

Клювом ей разрезал брюхо,

295 Разорвал ей грудь когтями,

Отделил главу от тела.

И промолвил Ильмаринен:

«Ох, орел, плохой помощник!

Что же это за пернатый

300 И какая ж это птица,

Если щуки сам отведал,

Клювом брюхо ей разрезал,

Разорвал всю грудь у рыбы,

Отделил главу от тела!»

305 Но орел с железным когтем

Улетает в гневе дальше,

Поднялся повыше в воздух

На края широкой тучи;

Стонет небо, гнутся тучи,

310 Крыша воздуха погнулась,

Сломан лук у бога неба,

На луне рога сломались.

Вот приносит Ильмаринен

Голову той страшной щуки

315 Теще будущей в подарок,

Говорит слова такие:

«Голова пусть служит эта

Стулом в Похъёлы жилище».

А потом опять промолвил,

320 Говорит слова такие:

«Я вспахал с змеями поле,

Взбороздил страну гадючью,

В Манале связал я волка,

В Туонеле я взял медведя.

325 Вот теперь пришел со щукой,

С тем пловцом проворным, жирным,

Из потоков черных Туони,

Речек Маналы глубоких.

Что ж, отдашь ли дочку в жены,

330 Мне доверишь ли девицу?»

Молвит Похъёлы хозяйка:

«Все ж ты очень плохо сделал,

Что ей голову отрезал,

Распорол у щуки брюхо,

335 Разорвал всю грудь у рыбы,

Мяса щучьего отведал».

Тут кователь Ильмаринен

Говорит в ответ старухе:

«Не бывает без ущерба

340 И из лучших мест добыча,

Я ж из Туонелы доставил,

В Манале ее добыл я!

Ну, теперь готова ль дева,

Долгожданная невеста?»

345 Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Да, теперь готова дева,

Долгожданная невеста!

Эту уточку родную,

350 Птичку нежную, вручаю

Ильмаринену: пусть будет

Милой спутницею в жизни,

Будет дней его подругой,

Будет курочкой любимой».

355 На полу сидел ребенок,

И запел с земли мальчишка:

«Показалась у жилища,

Подлетела к дому птица,

То летит орел с востока,

360 Прилетает с неба ястреб;

Он крылом коснулся тучи,

А другим — волны коснулся,

Он хвостом потоки режет,

Головой достал до неба.

365 Он кругом прилежно смотрит,

Полетит — недвижно станет,

И летит к мужам в палаты,

И стучит огромным клювом:

Но железом крыта кровля,

370 Он попасть в жилье не может.

Он кругом прилежно смотрит,

Полетит — недвижно станет,

И летит в палаты женщин,

И стучит огромным клювом;

375 Но из меди кровля женщин:

Он попасть в жилье не может.

Он кругом прилежно смотрит,

Полетит — недвижно станет,

И летит в палаты к девам,

380 И стучит огромным клювом:

Полотняная там кровля,

К ним попасть в жилье он может.

К дымовой трубе летит он,

Опускается на крышу;

385 У окошка рвет он доску,

На окне палат садится,

На стене, зеленоперый;

Сел, стоперый, на стропилах.

Он кудрявую увидел

390 Деву с длинною косою,

Что подруг своих прекрасней,

Краше всех девиц кудрявых,

Что милее всех нарядных,

Всех украшенных цветами.

395 Уж берет орел когтями,

Уж хватает ястреб быстро

Деву ту, что всех милее,

Уточку, что всех прекрасней,

Что всех легче и нежнее,

400 Всех быстрее и белее.

Деву взял орел воздушный,

И уже царапнул коготь

Ту, что держится так прямо,

Ту, чье тело всех прекрасней;

405 Взял ее на хвост пернатый,

Хвост, покрытый нежным пухом».

Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

«Ты узнал откуда, милый,

410 Где ты, яблочко, услышал,

Что здесь выросла девица,

Чьи, как лен, прекрасны кудри?

Серебро ль сверкнуло девы,

Или золото блеснуло,

415 Иль от нас сияло солнце,

Иль светил отсюда месяц?»

С пола речь повел малютка,

Отвечал отросток юный:

«Вот счастливец, как проведал,

420 Как нашел себе дорогу

К дому славной той девицы,

Ко двору прекрасной девы:

Об отце ее узнал он,

Что корабль большой он выслал;

425 А об матери узнал он,

Что печет крутые хлебы,

Хлеб пшеничный славно месит

И гостей им угощает.

Вот как выведал счастливец,

430 Как он издали прослышал,

Что уж выросла девица,

Что девица стала выше:

Он на двор однажды вышел,

Подошел к овину близко,

435 Это было рано утром,

Только зорька занималась.

Вся в клоках крутилась сажа,

Дым густой бежал клубами

От жилища той девицы,

440 Со двора той девы стройной;

Там сама младая дева

Терла брусьями о жернов:

Пели брусья, как кукушки,

Дырья сбоку, словно утки,

445 Как сверчок, звучало сито,

Камни жемчугом звенели.

Он отправился в другой раз

И пошел по краю поля;

На лугу была девица,

450 На цветочной той поляне,

Красным красила котельчик,

Краску желтую варила.

В третий раз опять пошел он

Под окно прекрасной девы, —

455 Слышит, дева ткет прилежно,

Ровно двигается бердо:

Челночок скользит веселый,

Словно горностай по камню;

Слышит стук зубцов у берда,

460 Словно дятлы на деревьях;

Взад-вперед навой там ходит,

Словно белочка на ветках».

Молвит Похъёлы хозяйка,

Говорит слова такие:

465 «Видишь, милая девица!

Я ль тебе не говорила:

Не ходи ты петь у елей,

Ты не пой на дне долины,

Не сгибай так гордо шеи,

470 Белых рук не открывай ты,

Белой груди не кажи ты,

Стройным станом не хвалися!

Всю-то осень говорила,

Лето целое твердила,

475 Говорила и весною,

При втором посеве хлеба:

Мы такой построим домик,

Чтоб не видно было в окна,

Как работает девица,

480 У станка сидит прилежно,

Чтоб о том не знали финны,

Сваты с Суоми[91] не узнали».

На полу сидел ребенок,

Так промолвил двухнедельный:

485 «В доме можно спрятать лошадь,

Жеребца с хвостом хорошим,

Но кудрявую девицу

Ни в каком не спрячешь доме.

Хоть построй из камня замок

490 В середине самой моря

И держи ты там девицу,

Эту курочку младую, —

Не укроется девица

И не вырастет большая,

495 Чтоб жених не появился;

Сват придет, жених примчится

На конях, в высоких шлемах,

Сталью кованы копыта».

Тут-то старый Вяйнямёйнен

500 Головой поник, угрюмый,

Собрался домой в дорогу,

Говорит слова такие:

«Горе дряхлому мне мужу:

Я того и не заметил,

505 Что ведь сватать надо раньше,

В молодых летах жениться.

Только мрачный по природе

Ропщет, в юности женившись,

Что он рано обзавелся

510 И детьми и всем хозяйством».

Не позволил Вяйнямёйнен,

Запретил Сувантолайнен

Старцу свататься седому

Женихом к девице юной,

515 К ней водою плыть упрямо,

За желанной — сушей ехать,

Чтобы свататься к девице,

Если есть соперник юный.

Руна двадцатая

В Похъёле к свадьбе убивают огромного быка (1–118). — Варят пиво и готовят кушанья (119–516). — Рассылают посланцев за гостями. Один Лемминкяйнен не приглашен (517–614)

Что б теперь начать такое

И о чем бы спеть нам песни?

Пропоем теперь мы вот что,

Вот начнем какие песни:

5 О пирушке в Сариоле,

О попойке чародеев.

Долго свадьбу обряжают,

Долго все заготовляют

В Похъёле, в ее жилищах,

10 В горницах той Сариолы.

Что же там соорудили

И чего там натащили

К долгой северной пирушке,

Для питья толпе огромной,

15 Для еды прибывшим людям,

Для большого угощенья?

Бык кормился у карелов,

В Суоми жирного взрастили.

Не был малым иль великим,

20 Был теленок как теленок:

Был у тавастов хвостом он,

Головой — у речки Кеми[92].

Вышиной рога в сто сажен,

В полтораста сажен морда.

25 Ласка только лишь в неделю

Обежать могла вкруг шеи;

Только в целый день касатка

С рога к рогу пролетает

И при этом мчится быстро,

30 На пути не отдыхая;

Целый месяц нужно белке,

Чтоб с плеча к хвосту добраться:

До конца не достигает,

Прежде чем пройдет весь месяц.

35 И теленок этот резвый,

Этот бык из Суоми сильный,

Шел из Карьялы[93] с охраной,

Шел он к Похъёлы полянам.

Сто мужей рога держали,

40 Морду тысяча тянули,

Как вели быка дорогой,

В Похъёлу его тащили.

Бык идет своей дорогой,

У пролива Сариолы,

45 Ест траву у вод болотных,

Туч касается спиною.

Но мясник не находился,

Чтоб быка того зарезать,

Из сынов той Сариолы,

50 Из большой толпы народа,

Ни в растущем поколенье,

Ни среди уже старевших.

Прибыл старец из чужбины

Вироканнас[94] от карелов,

55 Говорит слова такие:

«Подожди-ка, бык несчастный,

Как приду сюда с дубиной,

Как колом тебя ударю

В самый череп твой, несчастный,

60 Так ты следующим летом

Головы не поворотишь,

Напирать не будешь мордой

На края поляны этой

При заливе Сариолы!»

65 Вот уходит Вироканнас,

Отправляется Палвойнен[95],

Чтоб того быка зарезать.

Повернул бык головою,

Глянул черными глазами —

70 Старый прыгает на сосны,

Скоро в кустики Палвойнен,

Быстро в ивы Вироканнас.

Мясника прилежно ищут,

Чтобы мог быка зарезать.

75 И в Карелии прекрасной,

В Суоми — на полях широких,

В ласковой земле у русских,

И в земле отважных шведов[96],

И в Лапландии обширной,

80 И в земле могучей Турья,

Ищут в Туонеле туманной,

В низких местностях у Маны,

Ищут долго — не находят,

Спрашивают всех — напрасно.

85 Мясника прилежно ищут,

Резника все не находят

На хребте прозрачном моря,

По волненью вод открытых.

Черный муж поднялся в море,

90 Богатырь в морских потоках.

На хребте прозрачном моря,

На пространстве вод открытых.

Не из очень он великих,

И не очень чтоб из малых,

95 Смог бы спать под малой чашей,

Поместиться б смог под ситом.

Был он стар, на вид железный,

У него кулак тяжелый,

И скала служила шлемом,

100 А утесы сапогами,

Золотой в руке был ножик,

Нож был с медной рукояткой.

Так мясник быку был найден,

Так нашелся умертвитель —

105 Зверю финскому убийца,

Чудище земли сразивший.

Увидал мясник добычу,

Он быка ударил в шею

И поставил на колени,

110 Бросил он быка на землю.

Что ж, и много получили?

Получили там немного:

Только сто ушатов мяса,

Колбасы сто сажен вышло,

115 Крови вышло на семь лодок,

Жиру вышло на шесть бочек —

Все для свадьбы в Сариоле,

Все на пир в стране тумана.

Средь покоев Сариолы

120 Был один большой, широкий,

В девять сажен он длиною,

В семь он сажен шириною:

Закричит петух на крыше,

А внизу его не слышно,

125 В глубине щенок залает —

Не слыхать его у двери.

И хозяйка Сариолы

Все там по полу ходила.

Средь покоев хлопотала,

130 Поразмыслила, подумав:

«Где же я достану пива,

Как питье я приготовлю

При устройстве этой свадьбы,

При заботах о пирушке?

135 Варки пива я не знаю,

Ни его возникновенья».

На печи сидел там старый,

И промолвил старый с печи:

«Ведь ячмень для пива служит,

140 Также хмель идет в напиток,

И вода нужна для пива,

И огонь с ужасной силой.

Хмель от Ремунен родился,

Малым он был брошен в землю.

145 Как змея, туда прополз он,

Муравьем пролез он малым

Близ ручья той Калевалы,

Около поляны Осмо.

Так подрос младой отросток,

150 Поднялся зеленый прутик,

Потянулся по деревьям,

Поспешил к вершине прямо.

А ячмень посеял старец,

Старец счастья в поле Осмо;

155 Хорошо ячмень родился,

В вышину прекрасно вырос

На конце поляны Осмо,

На полянах Калевалы.

Мало времени проходит,

160 Хмель воскликнул на деревьях,

Говорит ячмень на поле,

Калевы ручья водица:

«Так когда же мы сойдемся

И пойдем один к другому?

165 В одиночестве жить скучно,

Двум, троим жить вместе лучше»

Осмотар[97], что пиво варит,

Капо[98], что готовит брагу,

С ячменя срывает зерна,

170 С ячменя берет шесть зерен,

Семь концов берет у хмеля,

У водицы восемь кружек,

На огонь котел там ставит,

Чтоб сильнее смесь кипела.

175 Поместила это пиво

В жаркий день однажды летом

На мысочке, скрытом мглою,

На туманном островочке,

Там, на дне сосудов новых,

180 Там, в березовых ушатах.

Вот она сварила пиво.

Все же в пиве нет броженья.

Пораздумала и молвит,

Говорит слова такие:

185 «Что сюда еще подбавить,

Что прибавить к этой смеси,

Чтобы пиво забродило,

Чтоб поспело молодое?»

Вот дочь Калевы, девица,

190 Дева с ручкою прекрасной,

Та, что всюду быстро ходит,

Что всегда легко обута,

То идет по краю пола,

То пойдет по середине,

195 То одно в котел положит,

То кладет в котел другое, —

Вдруг увидела там щепку,

Поднимает щепку с пола.

Повернула эту щепку:

200 «Что из щепки может выйти

На руках прекрасных девы,

Между пальцами девицы,

Если щепку в руки Капо

Положу меж пальцев девы?»

205 Отдает ту щепку Капо

И кладет меж пальцев девы.

Вот потерла Капо руки,

Обе руки потирает

По своим обоим бедрам:

210 Белка белая явилась.

Так она сказала белке,

Так советовала дочке:

«Белка, золото в высотах,

Цвет холмов, земли веселье!

215 Побеги, куда пошлю я.

А пошлю тебя, отправлю

В Метсолу твою родную,

В дорогую Тапиолу.

Полезай там на деревья,

220 Влезь умно на ель густую,

Чтоб орел тебя не тронул,

Не схватила б птица неба;

Принеси еловых шишек,

Нежных почечек сосновых,

225 И отдай их в руки Капо,

Дай на пиво дочке Осмо!»

Белка быстро побежала,

Машет хвостиком пушистым,

Пробегает по дороге

230 Чрез широкое пространство.

Вдоль и вширь бежит лесами:

Поперек их пробегает

В Метсолу свою родную,

В дорогую Тапиолу.

235 Видит, там стоят три ели,

Там сосны четыре славных;

И на ель в низине влезла,

На ту сосну на равнине;

И орел ее не тронул,

240 Не схватила птица неба.

Набрала сосновых игол,

Набрала еловых шишек,

Прячет иглы меж когтями,

Их зяпрятывает в лапки,

245 Принесла их в руки Капо

И кладет у ней меж пальцев.

Капо их бросает в пиво,

Осмотар кладет их в брагу;

Все же пиво не бродило,

250 Не хотело подниматься.

Осмотар, что варит пиво,

Капо, что готовит брагу,

Пообдумала и мыслит:

«Что сюда еще добавить,

255 Чтобы пиво забродило,

Чтоб поспело молодое?»

Калеватар[99], та девица,

Дева с нежными руками,

Что повсюду быстро ходит,

260 Что всегда легко обута,

То пойдет по краю пола,

То пойдет по середине,

То одно в котел положит,

То кладет в котел другое, —

265 Вдруг увидела лучинку,

Подняла лучинку с пола.

Повернула ту лучинку:

«Что-то выйдет из лучинки

На руках прекрасных Капо,

270 Между пальцами девицы,

Коль лучинку в руки Капо

Положу меж пальцев девы?»

Отдает лучинку Капо

И кладет меж пальцев девы.

275 Вот потерла Капо руки,

Обе руки потирает

По своим обоим бедрам:

Вышла желтая куница.

Так она кунице молвит,

280 Так советовала дочке:

«Птичка ты, моя куница,

Ты, красотка с ценным мехом!

Побеги, куда пошлю я;

Я пошлю тебя, отправлю

285 На скалу, в медвежьи норы,

К ворчунам, в берлоги леса,

Где спасаются медведи,

Где их жизнь идет сурово.

Собери дрожжей там лапкой,

290 Почерпни ты ножкой пену,

Положи на руки Капо,

На ладони дочке Осмо!»

Побежала тут куница,

Златогрудая помчалась.

295 Пробегает по дороге,

Чрез широкое пространство,

Через реки мчится быстро,

Через них нашла дорогу

На утес, в медвежьи норы,

300 К ворчунам, в берлоги леса,

Где медведи лишь дерутся,

Где их жизнь идет сурово,

На скалах, железом полных,

На горах, обильных сталью.

305 Каплет пена с губ медведя,

Дрожжи — из свирепой пасти.

Пену лапками схватила,

Собрала когтями дрожжи,

Принесла их в руки Капо

310 И кладет на пальцы девы.

Капо их бросает в брагу,

Осмотар кладет их в пиво.

Все же пиво не бродило,

Не шипит мужей напиток.

315 Осмотар, что варит пиво,

Капо, что готовит брагу,

Пообдумала и мыслит:

«Что ж сюда еще подбавить,

Чтобы пиво забродило,

320 Чтоб поспело молодое?»

Вот дочь Калевы, девица,

Дева с нежными руками,

Что повсюду быстро ходит,

Что всегда легко обута,

325 То идет по краю пола,

То пойдет по середине,

То одно в котел положит,

То кладет в котел другое, —

На полу стручочек видит,

330 Подняла стручочек с полу.

Повернула тот стручочек:

«Что отсюда может выйти

На руках прекрасных Капо,

Между пальцами девицы,

335 Коль стручок я в руки Капо

Положу меж пальцев девы?»

Отдает стручочек Капо

И кладет меж пальцев девы.

Вот потерла руки Капо,

340 Обе руки потирает

По своим обоим бедрам:

И оттуда вышла пчелка.

Так она сказала пчелке,

Так советовала птичке:

345 «Пчелка, быстренькая птичка,

Луговых цветов царица!

Полети, куда пошлю я;

Я пошлю тебя, отправлю

К островам на море синем,

350 На утесы средь потоков.

Там девица почивает,

У нее свалился пояс,

Сбоку много трав медовых,

Злаки сладкие в подоле.

355 Принеси на крыльях сотов,

На свою возьми покрышку

Из верхов прекрасных злаков,

Из златых цветочных чашек,

Положи на руки Капо,

360 На ладони дочке Осмо!»

Пчелка, быстренькая птичка,

Уж летит и поспешает,

Пролетает всю дорогу,

Сокращает путь далекий,

365 Мчится морем, вдоль второго,

Пролетает третье море,

К островам на море синем,

На утесы средь потоков.

Видит: дева тихо дремлет

370 В оловянных украшеньях,

На лужайке безыменной,

На краю полей медовых;

На бедре трава златая,

Из сребра трава на чреслах.

375 Пчелка медом мажет крылья,

Погружает перья в сладость

На верху прекрасных злаков,

В золотых цветочных чашках

И приносит в руки Капо

380 И кладет меж пальцев девы.

Капо мед бросает в брагу,

Осмотар кидает в пиво:

Наконец-то пиво бродит,

Молодой напиток всходит

385 Там, на новом дне сосуда,

Там, в березовом ушате.

Пиво пенится до ручек,

Через край оно стекает,

Убежать на землю хочет

390 И утечь стремится на пол.

Мало времени проходит,

Протекло едва мгновенье,

Вот бегут к питью герои,

Раньше прочих Лемминкяйнен

395 Опьянел Каукомъели,

Весельчак напился пьяным

Этим пивом дочки Осмо,

Брагой девы Калевалы.

Осмотар, что варит пиво,

400 Капо, что готовит брагу,

Говорит слова такие:

«Горе мне с моею жизнью!

Ведь я дурно поместила,

Не как надо, это пиво,

405 И течет оно из кадки

И на землю вытекает».

Дрозд на дереве высоком

Распевает краснохвостый:

«Не дурной напиток пиво,

410 А напиток превосходный:

Надо бочки им наполнить,

Отнести его на погреб,

Поместить в дубовых бочках,

Что кругом обиты медью».

415 Вот как пиво появилось,

Пиво Калевы хмельное,

Оттого и имя славно,

Хорошо прозванье пива,

Что оно возникло дивно,

420 Что мужам оно приятно,

Что на смех наводит женщин,

А мужам дает веселье,

Храбрым радость доставляет,

А глупцов на драку гонит.

425 Тут хозяйка Сариолы,

Услыхав начало пива,

Собрала воды в кадушку,

Налила до половины,

Ячменя туда наклала,

430 Хмелевых головок много,

Начала готовить пиво

И кругом мешает воду,

Там, на новом дне сосуда,

Средь березовой кадушки.

435 Целый месяц греют камни,

Кипятят все лето воду,

На дрова деревья рубят,

Из колодцев воду носят;

И леса все поредели,

440 В родниках вода иссякла:

В пиво все употребили,

Положили все для браги

На богатую пирушку,

На веселье в Сариоле.

445 Дым на острове поднялся,

Запылал огонь на мысе;

Дым густым выходит клубом,

Он густой поднялся тучей,

Там, где был огонь ужасный,

450 Там, где пламя распростерлось,

Дым пол-Похъёлы наполнил,

Всю Карелию окутал.

Весь народ на небо смотрит,

Боязливо смотрит в выси:

455 «Дым откуда мог подняться,

Протянуться мог до неба?

На войне бывает больше,

Пастухи сжигают меньше».

Лемминкяйнена старушка

460 К роднику выходит утром

Зачерпнуть себе водицы,

Увидала тучу дыма

Там, над Похъёлой туманной,

Говорит слова такие:

465 «Это — дым войны, конечно,

От огня вражды ужасной».

Ахти, тот Островитянин,

Молодец тот, Лемминкяйнен,

Посмотрел кругом по небу,

470 Поразмысливши, подумал:

«Я хотел бы видеть ясно,

Там поблизости разведать,

Где берет тот дым начало,

Где на воздух дым выходит?

475 Это — дым войны, быть может,

От огня вражды ужасной».

Кауко вдаль глядит прилежно

На места густого дыма;

Это не был дым сраженья,

480 От огня вражды ужасной.

Это был огонь от пива,

Пламя было там от браги

У пролива Сариолы,

Близ утеса при заливе.

485 Кауко смотрит вдаль прилежно…

Покосился молча глазом,

А потом другим косится,

Искривил немного рот он,

Наконец, сказал он слово,

490 Так через пролив промолвил:

«Теща Похъёлы родная,

Ты, разумная хозяйка!

Ты вари получше пиво,

Чтобы брага пригодилась,

495 Как питье толпе великой,

Лемминкяйнену всех больше,

На моей на свадьбе пышной

С милой дочерью твоею».

Уж готово было пиво,

500 Уж поспел мужей напиток,

Пиво красное убрали,

Отнесли младую брагу,

Чтоб в земле започивало,

В крепком погребе из камня,

505 В бочках, сделанных из дуба,

Там, за втулками из меди.

И хозяйка Сариолы

Стала кушанье готовить:

Все котлы заклокотали,

510 Сковородки зашипели.

Испекла большие хлебы,

Много толокна сварила,

Чтоб кормить народ хороший,

Напитать толпу большую

515 В Похъёле на пышной свадьбе,

На попойке в Сариоле.

Испекла большие хлебы,

Много толокна сварила.

Мало времени проходит,

520 Протекло едва мгновенье —

Зашумело пиво в бочке,

Молвит в погребе младое:

«Ведь могли б меня уж выпить,

Брагу выхлебать могли бы,

525 Чтоб меня прославить с честью

И воспеть бы по заслугам!»

Вот певца повсюду ищут,

Чтоб он был певец искусный,

Восхвалять бы мог прилично,

530 Мог бы спеть прекрасно песни.

Принесли для пенья семгу,

Щуку, чтоб прекрасно пела,

Но не дело семги — пенье,

Щука тоже петь не может:

535 Семга — с жабрами косыми,

Щука — с редкими зубами.

Вот певца повсюду ищут,

Чтоб он был певец искусный,

Чтобы петь он мог прилично,

540 Пел бы звучные он песни.

Приведен для пенья мальчик

Как певец он был отыскан.

Не мальчишки дело — пенье,

Не слюнявого ребенка:

545 Языки ребят — кривые,

Языки с согнутым корнем.

И вспылило пиво в бочке,

Сыплет страшные проклятья

В бочках, сделанных из дуба,

550 Там, за втулками из меди:

«Коль певец не будет найден,

Чтоб он был певец искусный,

Чтобы петь он мог прилично,

Пел бы звучные он песни, —

555 То все обручи побью я,

Проломлю я дно у бочки!»

И хозяйка приказала

Приглашать на свадьбу всюду,

Шлет послов, чтоб всех просили,

560 Говорит слова такие:

«О ты, милая малютка,

Ты, раба моя, служанка!

Созови людей к пирушке,

Созови мужей толпами,

565 Всяких бедных, всяких нищих,

Всех слепых и всех несчастных

Всех хромых и всех калечных.

Ты слепых доставь на лодках,

На конях — всех хромоногих,

570 А калек вези на санках.

Похъёлы народ зови ты,

Калевы сынов на свадьбу,

Вяйнямёйнена седого, —

Пусть поет он здесь искусно

575 Не зови лишь Каукомъели,

Не ходи на остров к Ахти!»

Так ей девочка сказала,

Говорит слова такие:

«Отчего ж не Каукомъели,

580 Отчего не звать мне Ахти?»

Но хозяйка Сариолы

Говорит в ответ ей слово:

«Оттого не Каукомъели,

Не зови сюда ты Ахти,

585 Что всегда он склонен к спору.

Он горячий забияка,

Он возбудит злость на свадьбе,

Бед наделает на пире,

Осмеет девиц невинных

590 В славных праздничных одеждах».

Отвечает ей девчонка,

Говорит слова такие:

«Как узнать мне Каукомъели,

Чтоб не звать его на свадьбу?

595 Я не знаю дома Ахти,

Где жилище Каукомъели».

Тут хозяйка Сариолы

Говорит слова такие:

«Ты легко узнаешь Ахти

600 И жилье его узнаешь:

Там на острове живет он,

У воды живет веселой,

У широкого залива,

На изгибе мыса Кауко».

605 Звать гостей пошла девчонка,

Та с поденною оплатой.

По шести она дорогам,

По восьми путям проходит,

Похъёлы народ сзывает,

610 Всех людей из Калевалы,

Всех крестьян наибеднейших,

Казаков в кафтанах узких,

Только Ахти молодого

Обошла без приглашенья.

Руна двадцать первая

1. Прием жениха и его спутников в Похъёле (1–226). — Гостей вдоволь угощают кушаньями и напитками (227–252). — Вяйнямёйнен поет и благодарит хозяев (253 438)

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Старая из Сариолы,

Не сидит под кровлей дома,

Спешной занята работой.

5 Слышит хлопанье с болота,

Шум по берегу от санок.

Взор направила на запад,

Повернула взор на солнце,

Поглядевши, размышляет:

10 «Что за люди мчатся в санках

Там по берегу? О горе!

Неужели это — войско?»

Вот подходит к месту ближе,

Рассмотреть поближе хочет.

15 То совсем не войско было —

Юношей толпа большая,

Зять меж ними находился,

Посреди людей хороших.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

20 Старая из Сариолы,

Только зятя увидала,

Говорит слова такие:

«А я думала, что буря

Валит множество деревьев,

25 Что бушует берег моря,

Что шумит песок прибрежный.

Подошла я к месту ближе,

Рассмотреть, что там, хотела;

То не буря там шумела,

30 Не деревья вниз валились,

То не море билось в берег,

Не шумел песок прибрежный, —

Это зять с людьми на санках,

Сотни две мужей хороших.

35 Как я зятя угадаю,

Как в толпе мужей узнаю!

Он в толпе всегда заметен,

Как черемуха в лесочке,

Словно дуб в зеленой роще,

40 Словно месяц в звездном небе.

Конь у зятя черной масти,

Словно жадный волк, горяч он,

Словно ворон на добыче,

Словно жаворонок реет;

45 Шесть златых щебечут птичек

На дуге его согнутой,

Голубых семь птичек вместе

Верещат в ремнях запряжки».

Шум на улице поднялся,

50 Треск оглобель по дороге:

Зять на двор въезжает быстро,

И толпа стремится к дому.

Зять стоит средь провожатых,

Посреди людей хороших,

55 Стал, вперед не выдвигаясь

И назад не подаваясь.

«Эй вы, дети и герои,

Эй, высокие, спешите,

Вы супонь скорей берите

60 И ремни освободите,

Опустите вы оглобли

И скорей встречайте зятя!»

Быстро конь бежит у зятя,

Сани пестрые промчал он

65 По двору большому тестя.

Молвит Похъёлы хозяйка:

«О ты, раб, поденно взятый,

Лучший молодец в деревне!

Ты прими коня у зятя,

70 Белолобого избавь ты

От шлеи, богатой медью,

Светлым оловом покрытой,

От ремней цены высокой,

От дуги его из ветел!

75 Отведи ты лошадь зятя,

Отведи ты осторожно

На ремнях, сребром богатых,

И на поводе из шелку,

Отведи на мягкий выгон,

80 На равнины, на поляны,

На поля снегов бесшумных,

В ту страну с молочным цветом!

Напои ты лошадь зятя,

Где в источнике ближайшем

85 Влага весело струится

И бежит, как простокваша,

У златых корней сосновых,

У корней тенистой ели!

Накорми там лошадь зятя

90 Из станка златого резкой

И из медного корыта

Ячменя зерном отборным,

Яровой свари пшеницы,

Яровой корми ты рожью!

95 Отведи ты лошадь зятя,

Отведи ты к яслям лучшим,

На возвышенное место,

К загородке самой задней!

Привяжи ты лошадь зятя

100 К золотым и крепким кольцам

И к крюкам, что из железа,

И к столбу, что из березы!

Пододвинь к коню ты зятя

Первое — совсем корыто,

105 А второе — с свежим сеном,

Третье дай ему с мякиной!

И почисть ты лошадь зятя

Щеткой из моржовой кости,

Чтобы волосы не лезли,

110 Чтобы хвост испорчен не был!

И покрой ты лошадь зятя

Серебристым покрывалом,

Златотканою попоной,

Сукнами с отделкой медной!

115 Вы же, мальчики-цыплята,

Зятя в горницу ведите

С непокрытой головою

И с руками без перчаток!

Посмотреть бы я хотела,

120 Не пройдет ли зять в покои,

Там дверей не поснимавши,

Косяков не отодвинув,

Притолоки не поднявши,

Не понизивши порога,

125 Не сломав углов меж стенок

И не сдвинув с места балок!

Не пройдет мой зять в покои,

Золотой в жилье не вступит,

Там дверей не поснимавши,

130 Косяков не отодвинув,

Притолоки не поднявши,

Не понизивши порога,

Не сломав углов меж стенок

И не сдвинув с места балок:

135 Всех на голову длиннее,

На длину ушей он выше.

Перекладины подняли,

Чтоб он шапкой не цеплялся;

Опустили вниз порожек,

140 Чтоб каблук не надломил он,

Косяки раздали шире,

Сняли вовсе дверь входную,

Только стал он приближаться,

Подошел поближе, храбрый!

145 Слава богу, наконец-то

Зять вошел уже в покои!

Я бы в горницу взглянула,

Осмотрела б быстрым взором,

Может, там столы не мыты,

150 Может, лавки не протерты;

Не отмыты половицы,

Доски вытерты не чисто!

Я взглянула прямо в избу:

Не могу совсем узнать я,

155 Из каких она деревьев,

Из каких деревьев крыша

И откуда взяты стены,

Как собрали половицы.

Все края ежовой кости,

160 Все низы оленьей кости,

Двери — кости росомахи,

Косячки — ягнячьей кости.

Все из яблони стропила

С свилеватыми столбами,

165 Вижу лилии у печки,

Папоротник там у крыши.

Все скамейки из железа,

Пол из планочек немецких,

Все столы блестят от злата,

170 Пол покрыт ковром из шелку.

Печка сделана из меди,

Весь очаг — из твердых камней,

Печка — из камней подводных,

Стены — Калевы деревьев».

175 Вот жених в покои входит,

Поспешает он в жилище,

Говорит слова такие:

«Укко! ты пошли здоровья

Под прославленную кровлю,

180 В это славное жилище!»

Молвит Похъёлы хозяйка:

«Будь и ты здоров, явившись

В эту малую избушку,

В эту низкую постройку,

185 К нам в еловое жилище,

В наше гнездышко из сосен!

Эй ты, девочка-служанка,

Ты, наймычка из деревни!

Принеси огня в бересте,

190 На конце сосновой щепки,

Чтоб я зятя посмотрела,

Жениху в глаза взглянула:

Сини те глаза иль кари,

Или белы, как льняные!»

195 Принесла огня девчонка,

Та наймычка из деревни,

На бересте принесла ей,

На конце сосновой щепки.

«Нет! шумит, трещит береста.

200 Дым пошел смолистый, черный,

Задымил глаза он зятю,

Цвет лица он сделал черным.

Принеси огня на свечке,

На свече из воску, белой!»

205 Принесла огня девчонка,

Та наймычка из деревни,

Принесла на длинной свечке,

На свече из воску, белой.

Заблестел дымок от воску,

210 Засиял огонь от свечки,

Осветил он очи зятя,

Заблестели зятя щеки.

«Я узнала очи зятя:

И не кари, и не сини,

215 И не белы, как льняные;

Белы, как морская пена,

Кари, как трава морская,

Милы, как цветок прекрасный!

Ну вы, мальчики-цыплята!

220 Моего ведите зятя

На высокое сиденье,

На возвышенное место,

К голубой стене спиною,

Головой же поверните

225 На гостей, на красный столик,

Грудью к шуму всех сидящих!»

И хозяйка угощает,

И поит гостей, и кормит;

Кормит их прекрасным маслом,

230 Кормит мягкими комками;

Всех гостей кормила званых,

Больше ж всех кормила зятя.

Уж и семгу разложили

Возле жареной свинины;

235 Так полна была посуда,

Что края едва держали,

Всем гостям на угощенье,

А для зятя — прежде прочих.

Молвит Похъёлы хозяйка:

240 «Ой ты, девочка-малютка!

Принеси-ка пива в кружках,

В кружках, что с двумя ушками,

Всем гостям на угощенье,

А для зятя — прежде прочих!»

245 Принесла девчонка кружку,

Та служанка нанятая,

Чтоб кругом ходила кружка,

С пивом спелым чтоб гуляла,

Чтобы хмель с бород струился,

250 Пена белая стекала

У гостей, на свадьбу званных,

А у зятя — прежде прочих.

Что ж тогда случилось с пивом,

Что вспененное сказало,

255 Как к певцу оно попало,

Знаменитому досталось?

Старый, верный Вяйнямёйнен

Охранитель всех напевов, —

Знаменит искусством пенья,

260 Всех сильнее в заклинаньях.

Взял он пиво прежде прочих,

Говорит слова такие:

«Пиво, доблестный напиток!

Да не пьют тебя в молчанье!

265 Дай мужам охоту к песне,

Золотым устам — к напеву!»

Удивляется хозяин,

А хозяйка слово молвит:

«Что-то песни поувяли,

270 Языки перетупились,

Дурно ль пиво я сварила,

Налила ль питья плохого,

Что певцы не запевают,

Не похвалятся напевом,

275 Не зальются, золотые,

И кукушка не ликует?

Кто ж начать здесь должен песни,

Голос чей раздаться должен,

В Похъёле на славном пире,

280 В Сариоле на пирушке?

Не поет ведь здесь скамейка

Без людей, на ней сидящих,

Не звучит здесь пол в покоях

Без людей, по нем ходящих;

285 Здесь окно не веселится

Без хозяев у окошка,

Не шумит здесь стол краями

Без людей, за ним сидящих,

Не гудит окно для дыма

290 Без людей, внутри живущих».

На полу сидел ребенок,

На печной скамье малютка.

И сказал тот мальчик с полу,

С той печной скамьи ребенок:

295 «Я вот мал и юн годами,

Я и слаб, и тонок телом,

Но пусть будет по желанью,

Не поют ведь те, кто толще,

Мужи сильные примолкли,

300 Не хотят здесь веселиться,

Я спою, худой мальчишка,

Я спою, ребенок тощий;

Хоть мое и худо тело

И совсем без жира бедра,

305 Чтобы вечер был веселым,

Был прославлен день прекрасный».

На печи старик лежал там,

Говорит слова такие:

«Не должны петь песен дети,

310 Лопотать пустые вещи:

Много лжи в ребячьих песнях.

В песнях девушек нет смысла!

Пусть споет премудрый песню,

Тот, чье место на скамейке!»

315 Старый, верный Вяйнямёйнен

Тут такое молвил слово:

«Есть ли кто из молодежи,

Есть ли кто в честном народе,

Кто б сложил с рукою руку,

320 Положил бы их друг к дружке

И потом бы начал пенье,

Пенье радостное поднял,

Чтобы день наш был веселым,

Чтобы вечер был прославлен?»

325 Говорит старик на печке:

«С давних лет здесь не слыхали,

Не слыхали, не видали

Никогда, ни разу прежде

Певуна меня сильнее,

330 Заклинателя мудрее

С детства, как познал я лепет,

Как ребенком пел я часто

У широкого залива,

На полях шумел, бывало,

335 Как взывал в лесу сосновом,

Распевал я в рощах темных, —

Силен, славен был мой голос

И напевы превосходны;

И текли они, как реки,

340 Как поток воды, шумели,

И скользили, словно лыжи,

Словно парусный кораблик;

Тяжело теперь промолвить,

Тяжелей еще услышать,

345 Что надорван сильный голос,

Что поник мой голос милый:

На реку уж не похож он,

На поток он не походит,

Он как грабля между пнями,

350 Как сосна на снежном поле,

На земле песчаной сани,

На сухих каменьях лодка».

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

355 «Коль не явится другой кто,

Чтобы петь со мною вместе,

В одиночку петь я стану,

И один спою я песни;

Был певцом уж так и создан —

360 Песнопевцем от рожденья,

Не спрошу я у другого

Ни пути, ни цели песен».

Старый, верный Вяйнямёйнен,

Пенья вечная опора,

365 Начал радостное дело,

Исполненье песнопенья,

Зазвучала песнь веселья,

Слово мощно загремело.

Начал старый Вяйнямёйнен,

370 Людям дал услышать мудрость:

Знал он много слов хороших,

Ведал много дивных песен,

Больше, чем у скал каменьев,

Чем цветов в воде цветущей.

375 И запел тут Вяйнямёйнен,

Пел он вечеру на радость,

Чтобы женщины смеялись,

Чтоб мужчины веселились,

Чтобы слушали, дивились

380 Вяйнямёйнена напевам,

И дивились те, кто слушал,

Слух ничем не отвлекая.

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Он сказал, окончив пенье:

385 «Я совсем не знаменитый,

Ни певец, ни заклинатель,

Не могу пропеть я много,

И мое уменье слабо.

О, когда б запел создатель,

390 Слово с уст своих сказал нам!

Мощно песни он пропел бы,

Произнес бы заклинанья.

Море в мед он обратил бы,

А песок — в горох красивый,

395 Хрящ морской — в хороший солод,

Солью стали б камни моря,

Хлебородной почвой — рощи,

Темный лес — пшеничным полем,

Горы стали б пирогами,

400 Стали б яйцами каменья.

Он и пел, и заклинал бы,

Говорил слова заклятья,

Он на двор напел бы стадо,

Мог бы в хлев коров наделать,

405 В стойла много пестролобых,

В поле множество молочных,

Сотни с выменем обильным,

Целых тысячи рогатых.

Он бы пел и заклинал бы,

410 Он бы пел, и рысий мех бы

Для хозяина он создал,

На кафтан сукно хозяйке,

Башмачки на ноги дочке,

Сыну — красную рубашку.

415 О ты, Укко, бог верховный,

Сделай, праведный создатель,

Чтоб всегда тут сладко жили,

Чтобы так довольны были,

Как теперь на угощенье,

420 На пирушке Сариолы.

Пусть течет рекою пиво,

Пусть медовое польется

В этом Похъёлы жилище,

По строеньям Сариолы.

425 Чтобы днем здесь распевали,

Вечерами мирно пели,

Жив пока в дому хозяин

И пока жива хозяйка.

Укко, дай им воздаянье,

430 Пусть найдут они награду —

У стола найдет хозяин,

А хозяюшка в амбаре,

Сыновья найдут в тенетах,

За станками сидя, дочки;

435 И на будущее лето

Пусть никто не пожалеет,

Что он был на этом пире,

Что сидел здесь на пирушке!»

Руна двадцать вторая

Невесту собирают к отъезду и поют ей о прошлом и о том, что ее ждет в будущем (1–124). — Невеста озабочена (125–184). — Невесту доводят до слез (185–382). — Невеста плачет (383–448). — Невесту утешают (449–522)

Как отпраздновали свадьбу,

Вдоволь как попировали

На пирушке Сариолы,

На пиру в земле суровой,

5 Зятю молвила хозяйка,

Ильмаринену сказала:

«Что сидишь, высокородный,

Что не спишь, краса отчизны?

Иль сидишь отцу утехой,

10 Иль для матери отрадой,

Иль для блеска здесь в покоях,

Для красы гостей на свадьбе?

Не сидишь отцу утехой,

Ни для матери отрадой,

15 Ни для блеска здесь в покоях,

Для красы гостей на свадьбе.

А сидишь утехой девы

И отрадой для девицы,

Ради девушки любимой,

20 Ради той прекраснокудрой!

Женишок, мой милый братец,

Ждал неделю — жди еще ты, —

Не готова дорогая,

Не снаряжена подруга:

25 Половина кос плетеных,

Половина неплетеных.

Женишок, мой милый братец,

Ждал неделю — жди еще ты, —

Не готова дорогая,

30 Не снаряжена подруга:

Лишь один рукав надетый,

А другой пока пустует.

Женишок, мой милый братец,

Ждал неделю — жди еще ты, —

35 Не готова дорогая,

Не снаряжена подруга:

Лишь одна нога обута,

А другая не обута.

Женишок, мой милый братец,

40 Ждал неделю — жди еще ты, —

Не готова дорогая,

Не снаряжена подруга:

Лишь одна рука в перчатке,

А другая не покрыта.

45 Женишок, мой милый братец,

Ждал неделю — не устал ты:

Уж готова дорогая,

Наша уточка одета.

Выйди, проданная дева,

50 Следуй, купленная птичка!

То, что тут тебя связало,

То тебя и разлучает.

Вот он, кто тебя увозит,

За тобою выйдет в двери;

55 Уж кусает конь поводья,

Ожидают сани деву.

Ты была на деньги падка,

Отдала ты скоро руку,

Приняла подарок быстро,

60 Ты кольцо надела скоро.

Полюби же эти сани

И войди туда скорее,

Проезжай деревней быстро,

Уезжать спеши скорее!

65 Мало, юная девица,

Мало в сторону смотрела,

Мало кверху ты глядела;

Ты о сделке пожалеешь,

Много слез прольешь ты в жизни,

70 Много лет рыдать ты будешь,

Что отцовский дом бросаешь,

Что от матери любимой

И от родины уходишь,

Из жилища дорогого.

75 Жить тебе прекрасно было,

Жить в родном отцовском доме!

Ты росла, как цветик нежный,

Точно ягодка на поле;

К маслу шла ты из постели,

80 К молоку ты шла проснувшись,

С ложа шла ты на пшеницу,

К маслу свежему — с простынки;

Если ты не ела масла,

Ты брала тогда свинину.

85 Никогда забот не знала,

Дум больших ты не имела,

Отдала заботу соснам,

Отдала растеньям думы,

Всю печаль болотным соснам

90 На березе на песочке.

Как листочек, ты порхала,

Мчалась бабочкой веселой,

Точно ягодка родная,

Земляничка на поляне.

95 Вот ты из дому уходишь,

В дом другой идешь отсюда,

К матери другой уходишь,

Из родной семьи — в чужую.

Там совсем иначе будет,

100 Все в другом иначе доме:

Там рожки звучат иначе,

Там скрипят иначе двери,

Там не так калитки ходят,

Петли там визжат иначе.

105 Там дверей найти не сможешь,

Не отворишь там калитку,

Как их дочери умеют;

Развести огонь не сможешь,

Не истопишь там ты печки,

110 Как хотят там их мужчины.

Знала ль это ты девица?

А ты думала, младая,

Провести там только ночку

Да домой назад вернуться?

115 Не на ночку ты уходишь,

Не на ночку и не на две —

Ты надолго ведь уходишь,

Да, на месяцы, на годы,

На всю жизнь отца оставишь,

120 Мать, пока она на свете.

Значит, двор наш станет больше

И порог повыше станет,

Если ты когда вернешься,

Вновь придешь в места родные».

125 Дева бедная вздохнула,

Тяжело она дышала;

У нее печаль на сердце,

На глазах стоит водица.

И сказала дева слово:

130 «Так я думала, гадала,

Так я знала, говорила

В годы юности цветущей:

Много ль значишь ты, девица,

Под родительской охраной,

135 Посреди полей отцовских,

В доме матери-старушки!

Ты тогда важнее станешь,

Как пойдешь, девица, к мужу,

На порог ногой ты ступишь,

140 А другой ногою в сани;

Будешь на голову выше,

Будешь на ухо длиннее!

Вот чего ждала я в жизни

И желала, подрастая,

145 Точно славного годочка,

Точно лета приближенья.

И исполнились надежды,

Уж приблизился мой выезд,

На порог нога ступила,

150 А другая — уж на сани.

Все ж не в силах я постигнуть,

Что мой ум так изменило:

Я не с радостью на сердце

Ухожу, не с ликованьем

155 Из жилища дорогого,

Где девицей проживала,

Со двора, где подрастала,

Из отеческого дома;

Ухожу я с горькой думой,

160 Ухожу полна заботой,

Точно к осени в объятья,

Как на тонкий лед весенний:

Нет следов на льду весеннем,

Ни следочка нет на скользком.

165 Как легки у прочих думы,

У других невест их мысли!

Нет такой у них заботы,

Нет такой тоски на сердце,

Как, бедняжка, я имею,

170 Как в заботах я страдаю!

А на сердце точно камень,

Сердце — точно уголь черный.

Ведь не то ль у лучших думы,

Ведь не то ль блаженных мысли,

175 Что денной рассвет весенний,

Что весенним утром солнце?

У меня, у бедной, думы,

У меня, печальной, мысли,

Точно ровный берег моря,

180 Точно край у темной ночи,

Точно тьма осенней ночи;

Очень мрачен день зимою,

А мои мрачнее думы

И темней осенней ночи».

185 Работящая старушка,

Что всегда жила при доме,

Говорит слова такие:

«Ну, вот видишь ты, девица,

Помнишь, что я говорила,

190 Сотни раз тебе твердила:

Женихом ты не любуйся,

Не гляди в уста мужчине

И глазам его не верь ты.

Не смотри ты, крепки ль ноги!

195 Пусть уста его приятны,

Пусть глаза его красивы —

Да в устах уселся Лемпо,

Смерть сидит на подбородке».

Я советовала деве,

200 Я племяннице сказала:

«Женихи придут к девице,

Женихи придут и сваты;

Женихам ответь, невеста,

От себя ты им промолви,

205 Им скажи слова такие

И такие молви речи:

«Никогда мне не придется,

Не придется мне, как видно,

Уходить отсель невесткой;

210 Взять меня в рабы не могут,

Девушка, как я, не будет,

Жить рабыней не захочет,

Никогда не согласится

Жить все время в подчиненье:

215 Если кто мне слово скажет,

Я тому и два отвечу;

Кто мне волосы лишь тронет,

Лишь кудрей моих коснется,

В волоса тому вцеплюсь я,

220 Растреплю я их с позором».

Ты на это не смотрела,

Слов моих ты не слыхала,

Ты сама в огонь уходишь,

В жидкую смолу с охотой,

225 Ты спешишь к лисице в сани,

Чтоб попасть к медведю в лапы.

Увезут тебя те сани,

Унесет медведь далеко,

Вечною рабою свекра,

230 В рабство вечное свекрови.

Ты идешь из дома в школу,

От отца идешь на муку;

Тяжело идти в ту школу,

Там мучительно бедняжке:

235 Там уж куплены поводья,

Кандалы уже готовы.

Не кому-либо другому,

А тебе одной, несчастной.

Скоро ты узнаешь грубость.

240 Плохо проданной придется:

Из костей уста у свекра,

Каменный язык свекрови,

Речи деверя морозны,

Горд затылок у золовки.

245 Слушай речь мою, девица,

Слушай речь мою и слово.

Ты была в дому цветочек,

На дворе отцовском радость,

Мать звала тебя ведь солнцем,

250 Ясным месяцем отец звал,

Блеском вод тебя звал братец,

Голубым платком — сестрица.

Вот в чужой ты дом уходишь,

Там и мать тебе чужая,

255 Не такая, как родная:

Это мать ведь иноземка,

Редко даст наказ хороший,

Редко даст наказ получше.

Будешь дрянью слыть у свекра,

260 Рванью будешь у свекрови,

Назовет порогом деверь

И страшилищем золовка.

Ты тогда была б хорошей

И тебя бы оценили,

265 Если б ты как пар всходила,

Точно дым бы поднималась,

Точно листик запорхала,

Точно искорка спешила.

Не летаешь ты как птичка,

270 Не порхаешь точно листик,

Не спешишь ты точно искра,

Точно дым ты не восходишь.

Дева, милая сестрица!

Вот теперь ты променяла

275 Своего отца родного

На чужого свекра злого,

Променяла мать родную

На свекровь свою, злодейку,

Милых братьев вдруг сменила

280 Ты на деверьев жестоких,

Ты сестер сменила кротких

На насмешливых золовок,

Полотняные постели

На очаг, покрытый сажей,

285 Эту чистую водицу

На густую грязь и плесень,

Берега с песочком чистым

На болота с черной грязью,

Рощи милые сменила

290 На пустынные пространства,

Холмик ягодный сменила

Ты на пожниво сухое.

Иль ты думала, девица,

Иль ты, курочка, мечтала,

295 Что заботы и работы

Знать не будешь с этой ночи,

Как тебя ко сну отправят,

На покой тебя проводят?

Не ко сну тебя отводят,

300 Не покоем наслаждаться:

Ждать должна ты беспокойства,

От забот ударов тяжких;

Будут частые печали;

Тосковать всегда ты будешь.

305 Как платка ты не носила,

Ты не знала и печали;

Не имела покрывала,

Не имела и заботы;

И печали и заботы

310 Головной платок приносит.

Лен приносит только горе,

Он приносит только скорби.

Что такое дева в доме!

Дева то в отцовском доме,

315 Что король, живущий в замке,

Лишь меча ей не хватает!

Все иначе у невестки!

И живет она при муже,

Словно пленник на чужбине —

320 Только стражей не хватает!

Поработала невестка,

Сильно плечи утомились,

И промокла вся от пота,

Пот по лбу струится пеной:

325 Настает покоя время —

Тут в огонь ее погонят,

В пламя страшное отправят,

Прямо в пекло посылают.

Взять тогда должна бедняжка,

330 Взять ума у быстрой семги,

А язык искать ершиный

И у окуня взять мысли,

Рот и брюхо у плотицы,

Мудрость взять у черной утки.

335 Не могла сама понять я,

Мать мне тоже не сказала,

Ни ее все девять дочек,

У родителей хранимых,

Где родился тот обжора,

340 Где грызун тот проживает:

Жрет он мясо, кости гложет,

Волосы по ветру сыплет,

Их по ветру распускает,

Их дарит ветрам весенним.

345 Плачь, девица молодая,

Плачешь ты, так плачь сильнее!

Ты облей слезами руки,

Горьких слез налей пригоршни,

На дворе налей ты капли,

350 В доме пол залей прудами,

Плачь, пока зальешь покои,

Чтоб текло сквозь доски пола!

Плачешь ты еще не много,

Так заплачешь, как вернешься,

355 Как придешь ты в дом отцовский,

Старика отца увидишь

Мертвого средь дыма бани,

А в руках холодных веник.

Плачь, девица молодая,

360 Плачешь ты, так плачь сильнее!

Плачешь ты еще не много,

Так заплачешь, как вернешься,

В материнский дом придешь ты

И увидишь мать-старушку

365 Под навесом без дыханья,

А в руках соломы связку.

Плачь, девица молодая,

Плачешь ты, так плачь сильнее!

Плачешь ты еще не много,

370 Так заплачешь, как вернешься,

В этот дом когда придешь ты,

Брата милого увидишь

Там на улице упавшим,

Прислонившимся у дома.

375 Плачь, девица молодая,

Плачешь ты, так плачь сильнее!

Плачешь ты еще не много,

Так заплачешь, как вернешься,

В этот дом когда придешь ты

380 И сестриц увидишь нежных,

Как лежат среди дороги

И вальки в руках сжимают».

Тяжело вздохнула дева,

Часто дева задышала,

385 Начала тут горько плакать,

Проливать обильно слезы.

Облила слезами руки,

Налила полны пригоршни,

Оросила двор отцовский,

390 Залила полы прудами;

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

«О вы, милые сестрицы,

Вы, мои подруги жизни!

395 Вы со мной играли вместе,

Вы услышьте, что скажу вам!

Не могу никак постигнуть:

Отчего так угнетает,

Так гнетет меня кручина.

400 Отчего печаль терзает,

Отчего тоска так мучит,

Отчего забота вяжет.

Так ли думала, гадала —

Я ждала иного в жизни.

405 Я хотела быть кукушкой,

По холмам хотела кликать

В эти дни мои младые,

Как достигла лет цветущих,

Не иду теперь кукушкой,

410 Чтобы кликать по холмочкам:

Точно уточка я стала,

Как она в волнах далеких

Поплывет в воде холодной,

В ледяной воде продрогнет.

415 Мать, отец, мои родные!

Ты, старушечка седая!

Вы куда меня ведете,

Отправляете бедняжку,

Что я слезы проливаю,

420 Что я мучаюсь печалью,

Что забот имею столько,

Что терплю такое горе!

Матушка моя, бедняжка,

Что меня в себе носила,

425 Что меня кормила грудью,

Молоком меня вспоила, —

Иль качала ты колоду,

Или камешек купала,

А не дочку ты купала,

430 Не качала дорогую

Для заботы беспрестанной

И для горести сердечной?

Может, кто-нибудь мне скажет,

Может, кто-нибудь помыслит:

435 Нет тебе, девице глупой,

Ни заботы, ни печали!

Люди добрые, молчите,

Милые, не говорите:

У меня забот ведь больше,

440 Чем каменьев в водопаде,

Чем на топком месте ветел,

Вереску в лесу сосновом.

Не могла 6 везти их лошадь,

Не могла бы дотащить их,

445 Чтоб дуга не покачнулась

И хомут не затрещал бы;

Это все — мои заботы,

Все — моя печаль-кручина».

На полу сидел ребенок,

450 У печи запел малютка:

«Отчего, девица, плачешь,

Отчего твои заботы?

Ты коням оставь заботы,

Меринам кручину черным,

455 Горе — им, железномордым,

Им — печаль, большеголовым.

Головы у них покрепче,

И у них покрепче кости,

Больше носит сгиб их шеи,

460 И у них сильнее тело.

И зачем тебе так плакать,

И к чему тебе томиться?

Не ведут тебя в болото,

Ни на побережье речки:

465 От равнины плодоносной

Ты идешь к полям богатым;

Из жилищ, где много пива,

В дом идешь, где пива больше.

Девушка, взгляни направо,

470 Глянь на правую сторонку:

Муж стоит, твоя охрана;

Светел он с тобою рядом;

Муж хорош, и конь прекрасен,

Упряжь сделана с искусством;

475 Резво рябчики порхают,

На изгиб дуги взлетают,

И дрозды там веселятся

И поют в ремнях на сбруе,

Золотые шесть кукушек

480 На хомут коня взлетают,

Семь прекрасных синих птичек

Впереди саней распелись.

Будь, девица, без заботы,

Дочка матери, не плачься:

485 Не идешь для жизни худшей,

А идешь для лучшей жизни

Рядом с этим земледельцем,

К пахарю под кров уходишь,

Ты к устам его стремишься,

490 Прямо в руки рыболову,

Что смывает пот охоты

В бане у ловца медведя,

Из мужей твой — самый лучший,

Ты взяла себе героя:

495 Лук его всегда при деле,

На гвозде колчан не виснет,

Не лежат собаки дома

И не дремлют на подстилках.

Вот уж трижды в эту весну,

500 В самый ранний час рассвета,

При огне он поднимался,

Пробуждался он меж сучьев;

У него уж трижды в весну

Росы падали на очи,

505 Ветки щеткою служили,

Гребешком служили сучья.

У него стада большие,

И они все возрастают;

Наш жених имеет много

510 Стад, что по лесу гуляют,

Пробегают по вершинам;

Сходят в низменность долины

Сотни тех, что носят вымя,

Сходит тысяча рогатых;

515 На полях там много хлеба,

В долах множество запасов,

По лесам ольховым — пашни,

По ручьям — ячмень богатый,

Там овес промеж утесов,

520 По прибрежьям рек — пшеница,

Деньги там в огромных грудах,

Там монеты — мелкий щебень».

Руна двадцать третья

Невесту учат и дают советы, как она должна жить замужем (1–478). — Старая нищенка рассказывает о своей жизни, как она была девушкой, как была замужем и как ушла от мужа(479–850)

Нужны девушке советы,

Поучить невесту нужно,

Кто же девицу наставит,

Кто учить невесту будет?

5 Осмотар, красотка дева,

Калевы красотка-дочка,

Вразумляет ту девицу,

Ту сиротку поучает,

Как же быть ей там желанной,

10 Как прожить бы с похвалою,

Быть желанной в доме мужа,

Быть хвалимой у свекрови.

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

15 «Ты, невеста, ты, сестрица,

Молодой отросток нежный!

Ты послушай, что скажу я,

Повторять тебе я буду!

Ты, цветок, идешь отсюда,

20 Вдаль ты, ягодка, уходить,

Ты уйдешь, платочек пестрый,

Выйдешь, бархата ворсинка,

Из прославленного дома,

Из прекрасного жилища;

25 В дом чужой войдешь, девица,

Вступишь в чуждое хозяйство.

Все в чужом дому иначе,

Все иначе в том хозяйстве:

Как пройдешь, подумай прежде,

30 Пред работой поразмысли,

А не как в родных полянах,

Как у матери на поле,

Пенье было там в долинах,

Там веселье на лужайках.

35 Этот дом ты покидаешь,

Забери с собой, что хочешь,

Но оставь три вещи дома:

Сны, что ты на дню видала,

Речи матери любезной

40 И кадушку с свежим маслом!

Забери с собой, что хочешь,

Но оставь мешок со снами

Здешним девушкам при доме,

На краю широкой печки!

45 Пенье брось на край скамейки,

К окнам — радостные песни,

Брось девичество метелке,

Шум — к оборкам одеяла,

Шалость брось к печной скамейке,

50 Лень свою ты выкинь на пол!

Иль отдай подруге детства,

Брось в подол своей подружке,

Пусть несет ее в кустарник,

В рощу пусть ее забросит!

55 Нравам новым научайся,

Позабудь былые нравы:

Ты забудь отцову ласку,

Чтоб тебя ласкал там свекор;

Ты поклоны делай ниже,

60 Расточай слова получше!

Нравам новым научайся,

Позабудь былые нравы:

Ласку матери забудь ты,

Чтоб свекровь тебя ласкала;

65 Ты поклоны делай ниже,

Расточай слова получше!

Нравам новым научайся,

Позабудь былые нравы:

Позабудь ты ласку брата,

70 Чтоб тебя ласкал там деверь;

Ты поклоны делай ниже,

Расточай слова получше!

Нравам новым научайся,

Позабудь былые нравы:

75 Ласку сестрину забудь ты,

Чтоб золовка там ласкала;

Ты поклоны делай ниже,

Расточай слова получше!

В продолженье целой жизни

80 И пока сияет месяц,

Ты нечистых нравов бойся,

Чистоту свою храни ты!

Добродетель в доме ценят,

В добром доме чистых нравов.

85 Муж пытает нрав супруги,

Лучших в ней достоинств ищет;

Важны знанья по хозяйству,

Если нет порядка в доме;

Там нуждаются в усердье,

90 Где к нему сам муж негоден.

Пусть старик хоть волком будет,

Пусть медведицей старуха,

Хоть змеею деверь будет,

Хоть занозою золовка —

95 Отдавай им честь такую ж,

Даже кланяйся пониже,

Чем ты кланялась родимой,

Чем ты в горнице отцовской

Пред отцом родным склонялась,

100 Почитала мать родную!

Припасти должна ты будешь

Мудрый ум и быстрый разум;

Там должна ты постоянно

Быть во всем благоразумной,

105 Зоркий глаз иметь под вечер,

Без огня работу видеть.

Острый слух иметь под утро,

Петушиный крик услышать!

Прокричал петух один раз,

110 Не кричал еще в другой раз —

А должна вставать молодка,

Старики пусть спят покойно.

Коль петух кричать не будет,

Не зовет хозяев птица,

115 Петухом пусть служит месяц,

По Медведице знай время!

Часто будешь выходить ты,

Чтоб смотреть на месяц ясный,

По Медведице знать время,

120 Принимать от звезд советы!

Коль Медведица так прямо

Головою к югу станет,

А хвостом своим на север —

Значит, время подниматься

125 С ложа мужа молодого,

Из объятий новой жизни

И искать огня средь пепла,

Искру малую в коробке

И раздуть огонь в поленьях,

130 Но чтоб он не шел далеко.

Коль огня не будет в пепле,

Не найдешь в коробке искры,

Растолкай тогда ты мужа,

Разбуди тогда красавца:

135 «Дай огня, супруг мой милый,

Дай мне, ягодка, хоть искру!»

Как кусок кремня получишь,

Вместе с ним немного труту —

Выбивай огонь поспешно,

140 Ты воткни в скобу лучинку

И пойди дорогой к хлеву,

Чтобы там кормить скотину!

Замычит свекрови телка

И заржет там лошадь свекра,

145 Ждет там деверя корова,

И теленок ждет золовки,

Чтоб скорее дали сена,

Чтобы клевер был наложен.

Ты пройди в загон, нагнувшись,

150 Наклонясь, во двор к скотине,

Накорми коров с любовью,

А стада овец с уменьем!

Брось соломы ты коровам,

Ты подай телятам пойла,

155 Нежных стеблей жеребятам,

Сена мягкого ягнятам!

На свиней не натыкайся,

Не толкай ты поросенка,

А поставь кормушку свиньям,

160 Дай корыто поросятам!

Отдыхать не вздумай в хлеве,

Не засни ты там в загоне!

Ты прошла загоном скотным

И скотину осмотрела —

165 Так спеши скорей оттуда,

Мчись скорей метелью к дому!

Там заплакал уж ребенок,

Уж кричит он на постели,

Говорить не может, бедный,

170 Он не скажет, бессловесный,

Есть ли хочет он, озяб ли,

Иль еще что приключилось,

Как остался без родимой,

Речи матери не слышал.

175 Ты когда войдешь в покои, —

Ты войдешь сама-четверта:

На руке ведро с водою,

А под мышкой свежий веник,

А во рту твоем лучинка —

180 Вот и выйдет вас четыре!

Подмети ты доски пола,

С пола сор смети почище;

Воду выльешь — вылей на пол,

Не на голову ребенка!

185 На полу дитя увидишь,

Пусть оно дитя золовки:

Посади его на лавку,

Вытри глазки, гладь головку,

Дай кусочек хлебца в руки,

190 Да намажь на хлебец масла!

Не найдешь ты в доме хлебца,

Дай ему хоть щепку в руки!

Ты столы захочешь вымыть

Попоздней, в конце недели —

195 Мой и сверху, мой и сбоку,

Не забудь и ножки вымыть!

Ты облей скамьи водою,

Обмети, как нужно, стены,

По порядку все скамейки

200 И в длину все стены дома!

Что на стол насело пыли,

Что насело по окошкам,

Ты смети крылом прилежно,

Вытри тряпочкой с водою,

205 Чтобы пыль не разошлася,

К потолку б не поднялася!

С потолка смети ты сажу,

Печку также ты почисти,

И почисти столб у печки,

210 Также о шестке подумай,

На жилье чтоб дом похож был,

Чтоб сочли его жилищем.

Слушай, дева, что скажу я,

Что скажу и что промолвлю!

215 Не ходи без сарафана,

Не броди ты без сорочки,

Не ходи и без платочка,

Не ходи без башмаков ты!

Неприятно это мужу,

220 Заворчит тогда твой милый!

Охраняй с большим стараньем

На дворе своем рябины!

Хороши они, рябины,

Хороши у них и ветки,

225 Хороша на ветках зелень,

А плоды еще получше,

Через них узнает дева,

Беззащитная узнает,

Как живет она — по вкусу ль,

230 По желанию ль супруга.

Ты, как мышь, ушами слушай,

Ты, как заяц, бегай быстро!

Наклоняй затылок юный,

Молодой сгибайся шеей,

235 Как растущий можжевельник,

Как черемухи верхушка!

Будь внимательна повсюду

И всегда остерегайся,

Чтоб нигде ты не упала,

240 Не свалилась бы у печки,

Не запуталась бы в платье,

На постель бы не наткнулась!

Вот вернется с пашни деверь,

А золовка — из овина,

245 Подойдет супруг с работы,

От сохи придет твой милый:

Принеси с водою ковшик,

Принеси и полотенце,

Наклонись к земле пониже,

250 Молви ласковое слово!

А свекровь в избу вернется,

Принесет с мукою короб:

Ты беги на двор, навстречу,

Поклонись еще пониже

255 И возьми из рук старухи,

Отнеси муку в покои!

Если ж ты сама не знаешь

И сама не понимаешь,

За какое дело взяться

260 И какую взять работу,

То спроси ты у старухи:

«Ах, свекровушка родная!

Мне за что теперь приняться

И какую взять работу?»

265 И свекровь тебе ответит,

Так тебе старуха скажет:

«Вот за что тебе приняться

И какую взять работу:

Ты толки, мели прилежно,

270 Приведи в движенье жернов, —

Принеси водицы свежей,

Замеси покруче тесто,

Принеси поленьев в печку,

Чтобы печка понагрелась.

275 Испеки потом ты хлебы,

Испеки пирог потолще,

Для еды посуду вымой,

Для питья сосуды вытри».

Услыхавши от свекрови,

280 От старухи про работу,

Ты возьми зерно с каменьев

И в чулан молоть отправься!

И когда туда войдешь ты,

Чтоб молоть одной в чулане,

285 Ты не пой, не веселися,

Во всю глотку не кричи там:

Пусть поет у камня ручка,

Пусть шумят у камня дыры!

Не пыхти при этом сильно,

290 Не вздыхай, пока ты мелешь,

Чтобы свекор не помыслил

И свекровь не стала думать,

Что ты стонешь от досады,

Что вздыхаешь ты от злости!

295 Ты потом муку просеешь,

Принесешь домой на крышке

И пеки там хлеб с весельем,

Замеси с большой заботой,

Чтоб сухой муки комочков

300 В этом тесте не осталось!

Коль ушат стоит где косо,

На плечо ушат возьми ты

И возьми черпалку в руки,

Почерпни воды черпалкой,

305 Понеси ушат красиво,

Принеси на коромысле!

Ты беги назад, как ветер,

Как весною дуновенье,

У воды не засидися,

310 У ключа не задержися,

Чтобы свекор не помыслил

И свекровь не стала думать,

Что на личико ты смотришь

И любуешься собою,

315 Своей свежестью в водице,

Красотой своей в колодце!

К дровяной пойдешь ты куче,

Чтобы там набрать поленьев, —

Ты бери, не выбирая,

320 И осиною не брезгай!

Захвати поленья тихо,

Не наделай много шуму,

Чтобы свекор не помыслил

И свекровь не стала думать,

325 Что бросаешь ты со злости,

Что шумишь ты от досады!

И когда в амбар пойдешь ты,

Принеси муки оттуда,

Ты не отдыхай в амбаре,

330 Не пробудь в дороге долго,

Чтобы свекор не помыслил

И свекровь не стала думать,

Что мукой ты оделяешь

И даришь в деревне женщин.

335 Как пойдешь ты мыть посуду,

Мой не как-нибудь, а чисто,

Вымой ручки у горшочков,

Вымой краешки у чашек!

Моешь чашки — мой их сбоку,

340 Моешь ложки — мой их ручки!

Береги ты эти ложки,

Стереги горшочки эти,

Чтоб собака не стащила,

Кошка их не унесла бы,

345 Птица не расколотила

И не взяли б с места дети!

Ведь детей в деревне много,

Много маленьких головок,

Что возьмут твои горшочки,

350 Унесут с собою ложки.

Подойдет помыться время,

Воду, веник притащи ты,

Веник выпарь в кипяточке,

Как не будет в бане дыма;

355 Долго там не оставайся,

Не засиживайся в бане,

Чтобы свекор не помыслил

И свекровь не стала думать,

Что ты в бане разлеглася,

360 Развалилася на полке!

И как в горницу вернешься,

Пригласи ты свекра в баню:

«Ах ты, свекор мой любезный!

Уж вода готова в бане,

365 Уж и веники готовы,

Чисто выметены полки;

Ты пойди, попарься вдоволь,

Обливайся, сколько хочешь!

Я сама прибавлю жару,

370 Там под полками я стану!»

А как прясть настанет время,

Время для тканья настанет —

Не ищи в деревне пальцев,

За ручьем себе искусства,

375 По дворам себе советов,

У чужих себе ты берда!

А сама пряди ты нитки,

Пряжу собственной рукою,

Шерсть закручивай слабее,

380 А льняные нитки круче!

Их мотай в клубок покрепче,

Намотай их на воробы,

А с вороб навей на вьюшки,

На навой навей основу!

385 Ударяй покрепче бердом,

Ты станком скорее двигай,

На кафтан натки ты сукон,

Шерстяных наделай платьев

Из одних охлопков шерсти

390 От ягнят прозимовавших,

Из волос овечки летней,

Из бараньей мягкой шерсти!

Ты послушай хорошенько,

Слушай, что тебе скажу я!

395 Ты вари ячмень для пива,

Сладкий солод для напитка,

Ты бери ячмень хороший,

Но сожги лишь полполена!

Солод сладкий ты попробуй,

400 Сок ячменный ты отведай,

Не мешай тот солод сечкой

И лопаткой не ворочай:

Ты мешай его руками,

Поворачивай ладонью!

405 И ходи почаще в баню,

Чтоб затвора не испортить,

Чтобы кошка там не села,

Кот на солоде не спал бы.

Волка ты не опасайся,

410 Зверя дикого лесного,

В час, когда идешь ты в баню,

Если даже будет полночь!

Коли кто придет к вам в гости,

Будь приветлива ты с гостем!

415 Дом хороший запасает

Много разного для гостя,

Мяса лишние кусочки,

Пирожков хороших много.

Пригласи садиться гостя,

420 Говори с ним дружелюбно:

Угощай его словами,

Стол покуда не поспеет!

А пойдет назад из дома

И совсем уже простится,

425 Провожать нейди ты гостя,

Дальше двери не ходи с ним,

Чтоб твой муж не рассердился,

Не разгневался б любезный!

Коль придет тебе желанье

430 Как-нибудь пойти в деревню,

Не ходи без позволенья,

Не спросясь нейди ты в гости!

И пока в деревне будешь,

Речи умные веди ты;

435 И свой дом там не кори ты,

Не брани своей свекрови!

Там тебя невестки спросят

Или женщины другие:

Что, свекровь дает ли масла,

440 Как давала мать родная?

Ты не смей сказать так прямо:

«Нет! мне масла не бывает».

А скажи, что постоянно

Ложку масла получаешь,

445 Хоть бы ела раз лишь летом

Из запасов прошлогодних!

Слушай дальше хорошенько,

Что еще тебе скажу я!

Ты вот из дому уходишь,

450 Ты идешь в семью чужую,

Мать родную не забудь ты,

Огорчать ее не вздумай!

Жизнь она тебе дала ведь,

И твои вскормила груди

455 Мать ведь собственною грудью

И своим прекрасным телом;

Редко мать спала ночами,

О еде порой забывши,

Дитятко свое качая

460 И свою малютку нянча.

Кто родную мать забудет,

Огорчит ее, голубку, —

Не добром сойдет он к Мане,

В Туонелу не с миром снидет.

465 Воздадут за то у Маны,

Страшно в Туонеле отплатят,

Коль родную мать забыла

И при жизни огорчила;

Дочки Туонелы там скажут,

470 Девы Маналы промолвят:

«Как забыла ты родную,

Огорчила мать при жизни?

Тяжело ведь мать трудилась,

Тяжесть страшную носила,

475 В час, когда лежала в бане,

На соломе распростершись,

Бытие тебе давала,

Там тебя на свет рожала!»

На полу сидит старуха,

480 Нищенка сидит в лохмотьях,

На деревне все пороги,

Всех людей дороги знает.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

485 «Пел петух своей супруге,

Пел цыпленочек над нею,

Ворон тоже спеть сумеет,

Закачается весною.

Мне бы песни петь пристало,

490 А они б уж промолчали:

Ведь они в прекрасном доме

И на лоне у любимых;

Я ж без золота, без дома,

Без любви живу все время.

495 Ты, сестра, меня послушай!

К мужу в дом теперь идешь ты,

Мужа прихотям не следуй,

Мне, несчастной, уподобясь,

Угождавшей нраву мужа,

500 Сердцу гордого супруга!

Распускалась я цветочком,

Вереском в лесу сосновом,

Кверху шла, как юный прутик,

Вышла стройною девицей,

505 Ягодкой меня все звали,

Золотко меня прозвали,

Уточкой была отцовской,

Милым матери гусенком,

Водяною птичкой брата,

510 Зябликом была сестрицы,

Как цветок я шла дорогой,

Как малина шла по пашне,

Я по берегу шумела,

В полевых цветах качалась;

515 Распевала по долинам,

На холмах кукушкой пела,

По лесочкам я играла,

Веселилась в каждой роще.

Нюх лису в капкан торопит,

520 Язычок хорька приводит.

В мужний дом мечта сманила,

Завела к чужим девицу.

Так уж создана девица, —

Так уж вынянчена дочка, —

525 Быть ей женушкой при муже

И рабыней у свекрови.

Шла, малинка, на чужбину,

Шла к воде чужой я, вишня,

Шла, брусника, чтоб глумились,

530 Земляничка, на погибель.

Будто дуб хватал дорогой,

Будто ветвь березы била,

Будто схватывали ольхи,

Будто каждый сук кусался.

535 Я женой вошла в жилище,

Подвели меня к свекрови.

Как туда я отправлялась,

Мне твердили, будто в доме

Шесть покоев, все из ели,

540 Вдвое будто бы чуланов,

По краям лесов амбары,

С краю выгона цветочки,

У ручья ячмень прекрасный,

По полям овсы густые —

545 Обмолоченного груды,

Немолоченного кучи,

Сотня денег уж добытых,

Сотня денег предстоящих.

И по глупости пошла я,

550 Отдала я глупо руку:

Дом там на шести подпорках,

На семи стоит тычинках,

Там безжалостны поляны,

Неприветливы там рощи,

555 Грусть во всех лесах царит там,

Злоба там в лесах повсюду,

В закромах запас негодный,

А другие вовсе пусты, —

Сотня слов, уже слетевших,

560 Сотня слов, мне предстоящих.

Я о том не горевала,

Жить и так хотела с честью.

Я ждала себе почета,

Я добра себе искала.

565 Привели меня в покои,

Начала искать я щепок,

Лбом я стукнулась о двери,

О косяк там головою:

При дверях глаза чужие,

570 Очи мрачные у стенок,

С пола там косые взгляды,

Издали и вовсе злые;

Изо рта огонь там пышет,

С языка идут пожары,

575 Изо рта у злого свекра,

С языка его без ласки.

И о том не горевала,

Как-нибудь прожить хотела,

Быть там в милости всегдашней

580 И держать себя смиренно;

Я как заяц там скакала,

Горностаем устремлялась,

На покой ложилась поздно,

Ранним-рано я вставала.

585 Чести все-таки не знала,

Не нашла я снисхожденья —

Хоть бы горы я катала,

Пополам рубила б скалы.

Я с трудом муку молола,

590 Зерна грубые с терпеньем,

Чтоб свекровь их поедала,

Горлом огненным глотала,

На конце стола усевшись,

Из посуды золоченой.

595 Я сама, невесткой, съела

Вдосталь с камушками хлеба,

Мне столом служила печка,

Ложкой мне была черпалка.

Я, невестушкой, в том доме

600 Часто, неженка, носила

Свежий мох с болотной почвы,

Хлеб себе пекла из моха,

Из ключа носила воду,

Из ковша ее хлебала,

605 Ела рыбок я, бедняжка,

Там я корюшек съедала,

Нагибаясь прямо к сети,

В зыбкой лодочке качаясь:

Рыб ведь я не получала

610 Из руки своей свекрови,

Ни один денек не выпал,

Чтоб такое приключилось.

Летом жала я колосья,

А зимой навоз таскала,

615 Как поденщица какая,

Как рабыня нанятая.

Постоянно в этом доме

У свекрови мне давали

Цеп как можно подлиннее,

620 Тяжелей других трепало,

Вилы самые большие

И валек побольше прочих.

Никогда никто не думал,

Что слаба я, что устану, —

625 Устают герои даже,

Жеребцы, и те слабеют.

Так я, бедная девица,

Исполняла все работы

И в своем поту купалась.

630 А когда пойду на отдых —

Время печь топить настало,

Попадаю прямо в пекло.

За веселость поносили,

Языки бранили злые,

635 Добрый нрав мой осуждали,

Незапятнанное имя;

Так дождем слова и лили

Мне на голову, бедняжке,

Словно искрами метали,

640 Сыпали железным градом.

Я в отчаянье не впала,

Прожила бы я и дольше —

Помогать свекрови злобной,

Жить у огненного горла;

645 Вот что дух мой погубило,

Принесло большое горе —

В волка муж мой обратился,

Принял вид совсем медведя,

От меня он отвернулся,

650 Так и ел он и работал.

Тут-то я уж стала плакать,

Размышляла я в амбаре.

Вспоминала дни былые,

Как получше мне жилося

655 На дворе большом отцовском,

В доме матери прекрасном.

Тут уж я заговорила

И промолвила словечко:

«Воспитала мать родная

660 Дочку-яблоньку прекрасно,

Возрастить ее сумела —

Посадить же не сумела:

Деревцо ведь посадила

В нелюбезное местечко,

665 В невозделанную землю,

У корней березы жестких —

Пусть всю жизнь оно там плачет,

Пусть все месяцы горюет.

Я годилась бы, конечно,

670 На местечко и получше,

На дворы и подлиннее,

На полы пошире этих,

Чтоб иметь получше мужа

И товарища покрепче.

675 Я напала здесь на лапоть,

Весь изодранный в лохмотья:

У него воронье тело,

Нос от ворона большого,

Рот от яростного волка,

680 Все другое от медведя.

Если б мне такой был нужен,

Я пошла б тогда на горку;

Я взяла б с дороги елку,

Ствол ольховый из лесочка,

685 Сделала б лицо из дерна,

Бороду его из клочьев,

Голову его из глины,

А глаза его из угля,

Из коры березы уши,

690 Из ветвей ветелки ноги».

Я такую песню пела,

Сокрушенная, вздыхала;

То услышал мой любезный,

За стеной он находился!

695 Тотчас вышел он оттуда

И прошел в овин чрез двери,

Я узнала по походке,

По шагам его узнала:

Не от ветра, а от злости

700 Волосы его вздымались;

Он ужасно скалил зубы,

Страшно он вертел глазами,

А в руках держал он ясень,

Он держал в руках дубину,

705 Надо мной дубину поднял,

Сильно в голову ударил.

Наступил затем и вечер!

Стал ко сну он собираться,

Взял он в руки хворостину,

710 Взял с гвоздя ременный кнутик,

Взял не для кого другого,

Для меня, жены несчастной.

Вот и я пошла на отдых,

Наконец заснуть хотела,

715 И легла я рядом с мужем;

Положил меня он сбоку,

Стал толкать он кулаками,

Злобно бить меня руками,

Колотить кнутом ременным,

720 Ручкою моржовой кости.

Отскочила я от мужа,

От холодной той постели.

На меня напал он сзади,

Гнал меня супруг до двери!

725 В волосы рукой вцепился,

Волосы мои повырвал,

Бросил злобно их по ветру,

Их по воздуху рассыпал…

У кого ж искать совета,

730 И кого же звать на помощь?

Дали обувь мне из стали,

Дали мне ремни из меди,

И ждала я за стеною,

Поджидала на дворе я,

735 Чтоб он кончил бесноваться

И хоть несколько утих бы.

Но утихнуть он не хочет,

Бесноваться не кончает!

Наконец, я стала мерзнуть,

740 Там заброшенною сидя,

У стены там оставаясь,

За дверями дома мужа.

Я гадала, размышляла:

Ведь не вечно же терпеть мне,

745 Этот гнев сносить безмолвно,

Выносить от всех презренье,

Здесь, в жилище злого Лемпо,

Здесь, в гнезде дрянного черта.

Я простилась с милым домом,

750 С тем возлюбленным жилищем,

Начала тогда бродить я

По полям и по болотам,

Чрез обширные потоки,

До пределов поля брата.

755 Если были там сухие,

Сосны пышные шумели.

Там закаркали вороны,

Затрещали все сороки:

«Не твои теперь места здесь,

760 И родителей уж нету!»

Тем речам я не внимаю,

Ко двору иду я брата.

И сказала мне калитка,

Все поля заговорили:

765 «Ты на родину вернулась,

Что ж ты хочешь здесь услышать?

Уж давно отец твой умер,

Мать твоя давно скончалась;

Стал чужим тебе твой братец

770 И жена его — чужая».

Я и этому не внемлю,

Прохожу в покои прямо,

Я взялась за ручку двери —

Холодна в руках та ручка.

775 Я вошла туда в покои

И в дверях остановилась.

Так горда была хозяйка,

Что здороваться не стала

И руки не подала мне;

780 Я была горда не меньше:

С ней здороваться не стала

И руки не подала ей.

Протянула руку к печке —

Холодна мне показалась;

785 Повернула руки к углям —

Все без жару были угли.

На скамье лежал мой братец,

Протянувшийся у печки:

На плечах — на сажень сажи

790 И на пядь на прочих членах,

Голова в золе на локоть

И на четверть в черной грязи.

Как чужой сказал мне братец,

Расспросил он словно гостью:

795 «Ты из-за моря откуда?»

Я ответила на это:

«Иль сестру не узнаешь ты,

Дочку матери родимой?

Мать одна нас породила,

800 Мы — единой птички дети,

Мы — птенцы одной гусыни,

Из гнезда одной пеструшки!»

Брат заплакал, услыхавши,

Потекла из глаз водица…

805 И сказал супруге братец,

Прошептал своей любезной:

«Принеси поесть сестрице!»

Но жена взглянула косо,

Принесла мне щей из дому, —

810 Жир в них съеден был собакой,

Пес слизал всю соль с капусты,

Черный досыта наелся.

И сказал супруге братец,

Прошептал своей любезной:

815 «Принеси-ка пива гостье!»

Но жена взглянула косо

И воды приносит гостье,

Принесла воды негодной:

Чем глаза себе промыла,

820 Руки вымыла невестка.

Я тогда ушла от брата,

Из родного вышла дома

И пошла блуждать повсюду,

Начала ходить, бедняжка,

825 Там по берегу морскому,

И печально подходила

Я к дверям, мне незнакомым,

К вовсе чуждым мне калиткам,

Повлекла детей с собою,

830 По деревне их, бедняжек…

Есть, немало есть на свете,

Даже многие найдутся,

Кто злым голосом мне крикнет,

Скажет колкое мне слово;

835 Мало, очень мало в мире,

Кто бы доброе мне сделал,

Слово ласковое молвил,

Кто б отвел меня на печку,

Если дождь меня намочит

840 Или с холоду приду я

В платье, инеем одетом,

В шубе, сверху льдом покрытой.

Никогда в девичьи годы,

Никогда не помышляла,

845 Хоть бы сотни говорили,

Хоть бы тысячи твердили,

Что меня беда постигнет,

Что такое горе будет,

Как то горе, что мне было,

850 Та беда, что мне досталась».

Руна двадцать четвёртая

Жениху читают наставления, как он должен обходиться с невестой, и ему велят не обращаться с нею плохо (1–264). — Один нищий старец рассказывает, как он в свое время образумил свою жену (265–296). — Невеста со слезами на глазах думает о том, что теперь она должна навсегда покинуть свой любимый родной дом, и прощается со всеми (297–462). — Ильмаринен сажает невесту в сани, отправляется в путь и приезжает домой на третий день вечером (463–528)

Уж девицу научили,

Уж невесту вразумили;

Так еще скажу я братцу,

Жениху я так промолвлю:

5 «Женишок, мой милый братец,

Ты из братьев самый лучший,

Из детей ты всех милее,

Из сынов ты всех приятней!

Ты послушай, что скажу я,

10 Что скажу и что промолвлю

Я об этой коноплянке,

О цыпленке, что поймал ты!

Славь, жених, судьбу благую

И хвали, что получил ты.

15 Хвалишь ты — хвали сильнее,

Ведь добро тебе досталось,

Даровал добро создатель,

Дал добро он, благосклонный!

И отца благодари ты,

20 Благодарен будь родимой,

Что прекрасную невесту,

Эту деву воспитали!

Чистая с тобой девица,

Ясная с тобой в союзе,

25 Белая в твоем владенье,

Статную ты охраняешь,

Сильную у сердца держишь,

Крепкая с тобою рядом.

Молотить она умеет

30 И прекрасно косит сено.

Дева в стирке так искусна,

И полотна белит ловко,

И прядет отлично нитки,

И ловка, чтоб выткать платье.

35 У нее так звучно бердо,

Как на холмике кукушка,

Челночок скользит у девы,

Как по ветке горностайка,

У нее в руках катушка,

40 Как в зубах у белки шишка;

Не заснет деревня крепко,

И не спит весь округ замка —

Так стучит девица бердом,

Так шумит челнок у девы.

45 Женишок, молодчик милый,

Ты, мужей прекрасный отпрыск!

Скуй ты косу поострее,

Укрепи на твердой ручке,

У калитки ручку вырежь

50 И на пне отбей ты косу;

Как взойдет на небо солнце,

Проводи на луг девицу

И следи за шумом сена,

Как трава шуршит сухая,

55 Под косой визжит осока,

Как шипит щавель зеленый,

Как кусточки исчезают,

Как ломаются отростки!

На другой день дай девице

60 Челночок хороший ткацкий,

Дай ей ниченки, дай бердо,

Дай ей ткальные набилки,

Дай получше ей подножку,

Весь прибор хороший ткацкий.

65 Посади к станку девицу

И подай девице бердо;

Зазвучит оно у девы,

Застучит станок, заходит,

Стук пойдет по всей деревне,

70 Даже дальше шум от берда.

Это старые заметят,

Спросят женщины в деревне:

«Кто такой там ткет за станом?»

Должен будешь ты ответить:

75 «Это ткет моя златая,

Звякает мое сердечко.

Распустить ей, что ли, ткани?

Снять ли ей основу с берда?»

Распускать не нужно ткани

80 И снимать основу с берда.

Так ведь ткать лишь дочка Солнца,

Дочка Месяца способна,

Дочь Медведицы на небе,

Так лишь дочки звезд умеют.

85 Женишок, молодчик милый,

Ты, мужей прекрасный отпрыск!

Ты отправишься в дорогу,

Ты от этих мест поедешь

Дальше с милою девицей,

90 С этой курочкою дивной.

Зяблика возить не вздумай,

Эту нашу коноплянку,

Не вози ее по ямам

И не стукни о заборы,

95 Там на пни чтоб не упала,

Не свалилась бы на камни.

Никогда в отцовском доме,

На дворе ее родимой

Не возили ее к ямам,

100 Никогда к углам заборов,

Чтоб на пни там не упала,

Не свалилась бы на камни.

Женишок, молодчик милый,

Ты, мужей прекрасный отпрыск!

105 Не води свою девицу,

Не води ты драгоценность

По углам сидеть по темным,

Чтоб она в углах копалась!

Ведь она в отцовском доме

110 И в покоях материнских

Никогда углов не знала

И в углах там не копалась,

А сидела у окошка,

На досках стояла средних,

115 Утром матушке на радость,

Вечером — отцу родному.

Никогда, супруг ты бедный,

Не води свою ты птичку

К ступке с жесткою травою,

120 Чтоб кору она толкла там,

Хлеб пекла бы из соломы,

Замесив с корой сосновой.

Никогда в отцовском доме,

На дворе своей родимой

125 Не ходила дева к ступке,

Чтоб толочь кору сухую,

Печь тут хлебы из соломы

И месить с корой сосновой.

Эту курочку веди ты

130 На поля с богатой жатвой,

Пусть насыплет ржи в амбаре,

Пусть берет ячмень хороший,

Чтоб месить большие хлебы,

Чтоб сварить получше пиво,

135 Чтобы хлеб испечь пшеничный,

Чтобы взбить получше тесто!

Женишок, мой милый братец!

Эта курочка златая,

Этот милый наш гусенок,

140 У тебя чтоб слез не знала!

Коль придет дурной часочек,

Коль девица заскучает,

Запряги гнедого в сани,

Лошадь белую в запряжку,

145 Привези к отцу девицу,

К милой матери в покои!

С этой курочкой не смей ты,

С этой нашей коноплянкой,

Как с рабыней обращаться,

150 Как с поденщицей наемной,

Не пускать ее на погреб,

На замке держать амбары.

Никогда в отцовском доме,

На дворе ее родимой

155 С нею так не обращались,

Как с рабынею-служанкой;

Для нее открыт был погреб

И амбар не запирался,

Белый хлеб она держала

160 И за яйцами смотрела,

За молочною посудой,

За посудою для пива,

На ночь погреб запирала,

А наутро отпирала.

165 Женишок, молодчик милый,

Ты, мужей прекрасный отпрыск!

Если будешь ласков с девой,

Будешь ласково и принят:

Коль ты к тестю в дом приедешь,

170 Коль приедешь в гости к теще,

Хорошо тебя покормят,

И накормят, и напоят,

Отпрягут твою лошадку,

Отведут ее в конюшню,

175 Там покормят и попоят,

Принесут овса в кормушке.

Не позорь девицу эту,

Эту нашу коноплянку,

Будто род ее незнатен

180 И родня не так обширна!

Знатен род у этой девы,

И родня весьма обширна:

Коль бобов осьмину сеять,

По бобу получит каждый;

185 Если льна осьмину сеять,

Выйдет каждому по нитке.

Ты не вздумай, муж несчастный,

Поступить с девицей дурно,

Поучить ременной плеткой,

190 Как рабу кнутом ударить

И хлыстом заставить охать,

По овинам горько плакать!

Ведь ее в отцовском доме

Никогда никто не вздумал

195 Поучить ременной плеткой,

Как рабу кнутом ударить

И хлыстом заставить охать,

По овинам горько плакать.

Перед нею стань стеною,

200 Стань пред ней, как столб у двери,

Чтоб свекровь ее не била,

Чтобы свекор не бранился,

Чтобы гости не сердили,

Чтоб соседи не бранили.

205 Коль к тебе пристанут люди,

Чтоб ты сам ее ударил,

Никогда не бей ты нежной,

Не наказывай любезной:

Ты три года дожидался,

210 Сватал деву непрерывно!

Ты учи, супруг, девицу,

Это яблочко златое,

Ты советуй ей в постели

И учи ее за дверью;

215 Делай так в теченье года.

Год учи ее словами,

А другой учи глазами,

Третий топай ты ногою!

Если слушаться не будет,

220 Если все ей горя мало,

Ты сорви тогда тростинку,

Собери хвощу в поляне,

Поучи хвощом девицу.

На четвертый год все так же

225 Ты стращай ее тростинкой,

Злаком с крепкими концами,

Не секи ее ремнями

И не бей еще ты розгой!

Если слушаться не будет,

230 Если все ей горя мало,

Принеси из лесу розгу,

Взяв березку из долины,

Принеси ее под шубой,

Чтоб соседи и не знали;

235 Покажи ее супруге,

Пристыди ее, не бивши!

Если ж слушаться не будет,

Если все ей горя мало,

Поучи ее ты розгой,

240 Свежей веткою березы

Где-нибудь в углу, в покоях,

За промшенною стеною.

Не секи ее средь луга

Или где-нибудь на поле:

245 Не дошел бы шум в деревню,

Не дошел бы крик к соседям,

До других домов рыданье,

Суматоха та до лесу!

По плечам лишь бить ты должен,

250 Умягчать пониже спину;

Никогда не бей по глазу

И ушей ты не касайся.

На висках коль шишки вскочат,

Пятна синие под глазом,

255 То начнет свекровь расспросы,

И заметит свекор это,

На деревне все увидят,

Станут женщины смеяться:

«На войне была, должно быть,

260 Где-нибудь была в сраженье.

Иль уж волк не изодрал ли?

Иль медведь где не помял ли?

Видно, волком-то супруг был,

Муженек, знать, был медведем?»

265 Там лежал на печке старец,

Наверху лежал там нищий,

И сказал оттуда старый,

Так промолвил сверху нищий:

«Никогда, супруг несчастный,

270 Не гляди на нрав супруги,

На язык супруги гладкий,

Вот как я, несчастный малый!

Покупал я хлеб и мясо,

Покупал я масло, пиво,

275 Покупал я рыбы всякой,

Разной снеди и припасов;

Пиво брал я в странах здешних,

А пшеницу из далеких.

Но и этого все мало,

280 Не пошло ей впрок и это.

Вот вошла жена в покои,

В волосы мои вцепилась

С искаженными чертами

И вертит глазами страшно;

285 Все вздыхала и стонала,

Говорила лишь со злобой,

Обзывала дровосеком

Да бранилася болваном.

Вот другой исход нашел я;

290 Я пошел другой дорогой:

Взял я ветку от березы —

Назвала супруга птичкой,

Можжевеловый взял прутик —

Говорит: «Ты — золотой мой!»

295 Высек ивовою розгой —

Женка бросилась на шею».

Тяжко девушка вздохнула,

Прослезилась, застонала,

Стала дева горько плакать,

300 Говорит слова такие:

«Да, близка другим разлука,

У дверей уж их прощанье,

А моя разлука ближе,

А прощанье вовсе близко;

305 Тяжела моя разлука,

Нелегко мое прощанье

С этой славною деревней,

С этим двориком прекрасным,

Где я выросла, красотка,

310 Где я выше становилась,

Как росла еще ребенком,

В годы детства возрастала.

Ведь не думала я раньше,

Никогда не помышляла,

315 Не мечтала о разлуке,

Не гадала о прощанье,

О прощанье с этим домом

И с горой высокой этой.

Вот теперь в разлуку верю,

320 Вижу, уходить пора мне:

Пьют уже прощальный ковшик,

Нет прощального уж пива,

Вот уж сани расписные

Передком глядят наружу,

325 Боком смотрят на конюшню,

К хлеву спинкой повернулись.

Чем воздам я при разлуке,

Чем, бедняжка, при прощанье,

Чем за молоко родимой,

330 За добро отцу родному,

За любовь родному братцу

И за ласковость сестрице?

Уж и батюшке родному

За всю жизнь мою спасибо,

335 За еду, что я поела,

За отборные кусочки.

Уж и матушке спасибо,

Что меня, дитя, качала,

Что малюточку носила,

340 Что меня кормила грудью.

И тебе спасибо, братец,

И тебе, моя сестрица!

И спасибо всем в семействе,

Всем друзьям годов прошедших,

345 С кем жила я неразлучно,

С кем росла я, молодая.

Не горюй ты, мой родимый,

Также матушка родная.

Не горюй, мой род высокий,

350 Вы, почтенные родные,

Не горюйте, не заботьтесь,

Обо мне вы не печальтесь,

Что иду в страну иную,

А куда, сама не знаю!

355 Ведь блистает солнце божье,

И сияет божий месяц,

И сверкают неба звезды,

И Медведица на небе,

Ведь везде они, повсюду,

360 Где бы я ни оказалась,

Не в одном дворе отцовском,

Где жила я, молодая.

Я теперь должна расстаться

С золотым родным жилищем,

365 С этой комнатой отцовской,

С этим погребом родимой

И с болотами, с полями;

Оставляю дерн зеленый,

Эти светлые потоки

370 И песчаный этот берег;

Пусть купаются тут жены,

Пусть тут плещутся подпаски.

Оставляю здесь болото,

Поле — пахарю с сохою,

375 Лес — для ищущих покоя,

Для гуляющих — лужайки,

Для шагающих — заборы,

Для бродящих — луговины,

Для бегущих — двор широкий,

380 Для стоящих — эти стены,

Для опрятных — пол дощатый,

Для метущих — доски пола,

Для оленей — их поляны,

Чащи вольные — для рысей,

385 Для гусей — луга большие

И кустарники — для птичек.

Ухожу теперь отсюда,

Удаляюсь я к иному,

В руки ноченьки осенней

390 Да на скользкий лед весенний,

Где шагов не остается,

Где на глади след не виден,

На коре следы от платья,

На снегу следы подола.

395 Если я назад вернуся,

Возвращусь в места родные, —

Не услышит мать мой голос,

Ни отец мое рыданье,

Как начну я причитанья,

400 Над главами их заплачу,

Уж взойдет младая травка,

Подрастет уж можжевельник

Там у матери над телом,

У отца над головою.

405 Если я назад вернуся,

Вновь на улицы большие,

Уж никто меня не встретит,

Кроме двух моих подружек,

Кроме связок у забора,

410 Кроме кольев в заднем поле.

Я, дитя, их завязала,

Я, девица, их воткнула.

Да узнает лишь корова;

Как была она теленком,

415 Я ей есть и пить давала,

И теперь она мычит здесь,

На навозных этих кучах,

На полях зимы холодной —

Вот она еще признает,

420 Что из этого я дома.

Да отца конек-любимчик,

Что я досыта кормила,

Как была еще девчонкой,

Конь, что ржет здесь постоянно,

425 На дворе, на сорных кучах,

На полях зимы холодной —

Он еще меня признает,

Что из этого я дома,

Да у братца вот собачка,

430 Что ребенком я кормила,

Вывши девочкой, учила,

Что здесь лает беспрестанно,

На дворе, на сорных кучах,

На полях зимы холодной —

435 Вот она меня признает,

Что из этого я дома.

А другие не признают,

Как вернусь в места родные.

Все, как прежде, будут броды,

440 Все такое же жилище,

На своих местах заливы,

Тони рыбные на месте.

Ты прощай, мое жилище,

Ты, с своей дощатой крышей, —

445 Любо было бы вернуться,

Хорошо бы возвратиться!

Вы прощайте, наши сени,

Вы, с своим дощатым полом, —

Любо было бы вернуться,

450 Хорошо бы возвратиться!

Ты прощай, мой двор широкий,

Двор, рябиною поросший, —

Любо было бы вернуться,

Хорошо бы возвратиться!

455 Всем поклоны на прощанье:

Лесу, ягодам, землице,

Вам, всем пастбищам с цветами,

Вам, всем травам и полянам,

Вам, озерам с островами,

460 Вам, глубокие проливы,

Вам, холмы и рощи сосен,

Вам, овраги и березы!»

Тут кователь Ильмаринен

Посадил девицу в сани

465 И коня кнутом ударил,

Говорит слова такие:

«Вы прощайте, берег моря,

Берег моря, край поляны,

Вы, все сосны на пригорке,

470 По дубравам все деревья,

Ты, черемуха у дома,

Можжевельник у потока,

Вы, все ягодки на поле,

Стебли ягодок и травок

475 И кусточки, корни елей,

Листья ольх, кора березы!»

Уезжает Ильмаринен

Со двора из Сариолы.

Дети петь там продолжали.

480 Так они запели песни:

«Птица черная летела,

Через лес сюда спешила,