Авторское примечание

В действительности деревни Медмелтон нет ни в Девоне, ни в каком-либо другом районе Англии, из чего следует, что и люди, изображенные на этих страницах, тоже на самом деле не существуют.

Глава 1

Все лето сенсационные заголовки в прессе о трупе мужчины, обнаруженном в Медмелтоне, привлекали сюда бесчисленных, хотя и нежеланных гостей. Следуя черно-белому знаку на двухполосном шоссе между Эксетером и Плимутом, они двигались почти три мили по узкой проселочной дороге в долине, с мрачной настойчивостью издавая сигналы, тащились через церковный двор, фотографировались на том месте, где было обнаружено тело, и покупали напитки в «Вороне», возбужденно озираясь, будто кто-то из завсегдатаев бара мог оказаться убийцей. Но уезжали разочарованными, и никто не возвращался вновь. Деревенские жители возмущались этими наездами, а попытки любопытствующих найти коттедж, который снимал убитый, сталкивались с притворным неведением, настойчивые расспросы вызывали враждебность, переходящую нередко в грубый отпор. Поскольку никто не был арестован, ажиотаж постепенно утих, поток любопытных иссяк, и Медмелтон вернулся к привычному, не нарушаемому веками образу жизни и одиночеству среди фермерских полей, развесистых деревьев и низких, плотно обступающих его гор. Другие деревни в Девоне, наоборот, стремились привлечь, туристов своими историческими церквами, магазинами подарков и чайными; Медмелтон же желал одного — вернуться к своей безвестности. И когда Огастас Мальтрейверс, более чем через год после совершенного убийства, сделал в последний день сентября поворот, повинуясь дорожному знаку, он был первым за несколько последних недель чужаком, проехавшим по здешней проселочной дороге.

Зажатая с обеих сторон живой изгородью густого боярышника вдвое выше машины, дорога была узкой, по ней мог проехать только один автомобиль, и в одном месте Мальтрейверсу пришлось свернуть на обочину, чтобы пропустить трактор. Он помахал рукой трактористу, но вместо ответа наткнулся на взгляд, в котором сквозили не то удивление, не то подозрительность. Дорога раздваивалась, петляла и поднималась вверх, проходя под низко нависшими проводами, объединяющими электрические столбы в застывшую процессию. Потом дорога снова пошла вниз, и в поле зрения появился, словно чаша в долине, Медмелтон. Мальтрейверс остановился около старенького коттеджа и вышел из машины, чтобы осмотреться. Самым большим зданием тут была церковь, квадратная саксонская башня, утопающая в чаще толстых тисов и высоких медных буков; прямо внизу дорога пересекала Ней, сверкающую неглубокую речушку, небольшой приток Тейны. Далее дорога, заметил гость, опять поднималась вверх между вспаханными темно-красными полями и исчезала где-то в направлении к морю. Около церкви, сразу за речкой, старые коттеджи огораживали открытый зеленый луг, на котором более новые постройки образовали нечто вроде приметного пятна, расходящегося дальше, в поля. Единственным признаком жизни в это дневное время было пасущееся на краю долины стадо. Под янтарными лучами осеннего солнца казалось, что местечко, подобное этому, не может быть растревожено чем-то более драматичным, чем склока в женском учебном заведении или соревнование по метанию дротиков с командой из соседней деревни. Но, даже не говоря об убийстве, в письме Стефана Харта содержались какие-то странные намеки на нечто зловещее, а Мальтрейверса, уравновешенного, умудренного жизнью лондонца, нельзя было заподозрить в избытке воображения. Харт спрашивал, сможет ли он принять приглашение погостить у них с Вероникой и разобраться своим трезвым умом в деле, которое в лучшем случае может оказаться смешным, а в худшем — страшным. Мальтрейверс щурил глаза в солнечных лучах цвета патоки, пытаясь разглядеть место, куда ему следовало направиться.

— Добрый день.

Из-за густой стены сада, расположенного перед коттеджем, неожиданно вышла женщина лет пятидесяти, в рабочих брюках и рубашке из грубой бумажной ткани. Очевидно, изящная в юности, теперь она обрела зрелые, но все еще пропорциональные формы. Удлиненное овальное лицо шлемом обрамляли пепельно-светлые волосы.

— Здравствуйте, — сказал он, — простите, я не заметил вас.

— Я была за стеной. — Рукой с зажатой в ней садовой лопаткой женщина указала вниз. — Выпалывала сорняки. Я слышала, как остановилась машина, и подумала, что вы можете зайти сюда.

— Нет, я просто наслаждался пейзажем. Приехал навестить друзей. Не скажете ли вы, как найти коттедж «Сумерки»? Знаю только, что он около церкви.

— Коттедж Стефана и Вероники? — Женщина прошла к деревянным воротам, открыла их и, встав за спиной Мальтрейверса, снова показала лопаткой: — Пересеките ручей, а потом сразу же поворачивайте направо. Отсюда не видно. «Сумерки» — последний дом на этом пути.

— Спасибо. — Теперь, стоя близко к ней, он мог разглядеть ее глаза: один был карий, другой — зеленый. — Ясно, что тот, кто родился в Медмелтоне, должен это знать.

— А я разве родилась в Медмелтоне?

— Во всяком случае, кто-то из вашей семьи… «Молодой человек, если ты мудр, остерегайся девицы с медмелтонскими глазами».

— Понимаю. — Ее глаза сверкнули любопытством и удовольствием. — Гость усваивает уроки истории… или это Стефан и Вероника рассказали вам?

— Да, рассказали они, — подтвердил Мальтрейверс. — Хотя не думаю, что вы такой уж яркий пример.

— Я — нет. У меня нет почти ничего общего с этой легендой. В деревне вы увидите нечто гораздо более драматичное. Вы долго пробудете здесь?

— Всего несколько дней. — Он протянул ей руку: — Гас Мальтрейверс.

— Сэлли Бейкер. — Она стянула запачканную землей брезентовую садовую перчатку, ее рукопожатие было почти мужским. — Я должна предупредить, что вас встретят здесь как чужака. Не так уж много лондонцев приезжает в Медмелтон.

— А я разве из Лондона?

Она кивнула на заднее стекло его машины с наклейкой торгового агента: «Кто-то же купил там машину».

Мальтрейверс рассмеялся и слегка поклонился ей в знак уважения:

— Туше. Неужели все медмелтонские девицы такие находчивые?

— Вам предстоит узнать это, не так ли? — Сэлли Бейкер опять натянула перчатку. — В любом случае желаю вам хорошо провести время. Возможно, мы еще встретимся. — Она улыбнулась ему и отправилась снова в сад.

Мальтрейверс попрощался и снова забрался в машину. Спускаясь с горы, он лениво размышлял о только что состоявшемся разговоре. Медмелтонские глаза (карий был обычно справа) появились еще в 1608 году, когда Джон Гэррет была осуждена судом присяжных в Эксетере за то, что соблазнила мужа другой женщины. Ее приговорили к мучительной порке на телеге, которую должны были провезти по всей деревне. Никто больше ничего о ней не слышал, но эти глаза, с которыми рождались от случая к случаю девочки в разных семьях, не связанных родством, стали отныне ассоциироваться с типом девиц, заставлявших изрядно нервничать родителей молодых людей. Тот факт, что большинство обладательниц таких глаз вели безупречную жизнь, а в XIX веке одна из них стала храброй и безгрешной миссионеркой в Африке, совершенно не улучшил их репутации. Наука давала пространные объяснения этому феномену, утверждая, что, очевидно, это последствия брачных союзов между близкими родственниками в прошлых поколениях. Но так или иначе, это явление стало фактом. У Вероники Харт такие же разные глаза, как и у ее дочери Мишель, — необычная, но привлекательная черта.

Мальтрейверс подъехал к церкви Святого Леонарда и остановился. На дорогу времени ушло меньше, чем он предполагал, его ждали только через час. Поскольку из письма Стефана следовало, что именно церковь была предметом его волнений, Мальтрейверс решил выйти из машины и осмотреться. Он открыл задвижку на одной из створок двойных, крытых потемневшей от непогоды дранкой кладбищенских ворот и прошел под их кровлей. Дорожка вела между надгробиями прямо к порталу двери, выходящей на запад. Перед ней рос сладкий каштан, извилины коры причудливо обвивали его толстый ствол. Около, на траве, лежала небольшая проржавевшая железная полоска, на которой было отлито: «Древо Лазаря». Это дерево и стало источником возникновения весьма сомнительной легенды, в которой некий молодой человек обещал девушке жениться на ней, если дерево зацветет в день Святого Леонарда. Поскольку этот церковный праздник приходился на 6 ноября, кавалер и не помышлял о свадьбе. Но как это неизбежно случается в подобного рода историях, в означенное утро в положенное время дерево было в полном цвету, а под ним стояла девица, готовая к свадьбе и, наверное, превосходно выглядевшая в своем подвенечном наряде. То самое первое дерево, конечно, давно погибло, на его месте выросло другое, а потом и следующие… И все они поддерживали бытование странной легенды.

Но не эта милая чепуха вызывала теперь интерес Мальтрейверса: более года назад Патрик Гэбриель был найден под Древом Лазаря, и не пьяным, как могли бы ожидать те, кто его знал, а погибшим от зверского удара ножом, перерезавшим ему горло. Хотя у них с Мальтрейверсом и был общий издатель, он плохо знал Гэбриеля и не любил его, высокомерного, тщеславного, вызывающе грубого. Только неоспоримый талант этого человека заставлял относиться к нему терпимо. Гэбриель принадлежал к небольшому числу поэтов, которые были достаточно удачливы, чтобы жить на доходы от своего ремесла. Он приехал в Медмелтон дорабатывать большую поэму, вызывавшую восторженные ожидания в кругу писателей и критиков, прознавших о ее замысле. Непонятно, почему Гэбриель выбрал именно эту деревню, за исключением, пожалуй, тех обстоятельств, что она была тихой и находилась вдалеке от дискомфорта жизни, который создавала ему репутация в Лондоне. До гибели поэта никто и не знал, что он поселился в Медмелтоне. Потом кто-то убил его без какого-либо видимого мотива. Это стало тайной, сенсацией, литературной трагедией, усугубившейся тем, что в арендованном коттедже не нашлось ни единой строчки из написанного здесь, в Медмелтоне, для посмертной публикации. В полицейских досье дело осело как нераскрытое убийство, оно же послужило поводом для самых разнообразных домыслов в газетных статьях, бесконечных сплетен, нередко клеветнических. Наконец новость вовсе устарела и почти забылась…

Мальтрейверс двинулся к церкви. Внутри находились каменные сиденья, спускающиеся вниз от широкой, покрытой пестрыми изразцами приступки, и тут же прикрепленная к стене деревянная доска. На ней объявления, указывающие время службы, имя и адрес церковного служителя, рассказывающие о деревенских новостях и рекламирующие работу Общества детей англиканской церкви. Мальтрейверс не смог продолжать свое обследование, потому что дверь церкви была заперта. Он вернулся к машине, размышляя о том, что телевизионные антенны и спутниковые отражатели ничего не изменили в облике череды коттеджей на дальней стороне зеленой долины. Когда он пересекал ручей, от колес его машины расходились небольшие волны. Сразу увидев нужный поворот, он проехал еще немного вдоль стены, окружавшей церковный двор, пока не достиг коттеджа «Сумерки», спрятавшегося за десятифутовой изгородью бирючины. Достав из багажника свой чемодан, Мальтрейверс открыл ворота и прошел в сад. Перед открытой дверью главного входа в выцветшем от солнца шезлонге лежала девочка-подросток, из транзистора рядом лилась поп-музыка. Погода стояла достаточно теплая, и девочка была в шортах. Она закинула одну на другую свои стройные ноги. Под алой рубашкой без рукавов беспокойно, в такт ее сонному дыханию волнующе поднимались и опускались вполне зрелые груди. Жесткие черные волосы коротко подстрижены, по-юношески худое лицо спряталось под огромными солнечными очками, надетыми скорее ради эффекта, нежели по необходимости.

— Привет, Мишель, — остановился около нее Мальтрейверс.

— Ммм? — Голос девочки звучал раздраженно. — Что это?

— Не что, а кто. Прислушайся к моему голосу.

Не поднимая головы, она повернулась к нему, сдвинув рукой очки на лоб.

— О, привет! Они где-то там, в доме. — Очки снова равнодушно были надвинуты на глаза, и Мишель перестала на него обращать внимание. Он отправился дальше, надеясь найти более теплый прием.

Коттедж «Сумерки» строили для фермерской семьи надежно и практично. А было это в 1870 году. Тогда дом состоял всего лишь из одной большой, на все случаи жизни, комнаты в нижнем этаже, позади которой приютилась буфетная и две спальни, да в саду всегда возвышалась куча навоза. Спустя столетие, после того как сюда были вложены немалые деньги, викторианские арендаторы смогли бы из прошлого, пожалуй, найти здесь только стены и трубу, сохраненную, впрочем, лишь в чисто декоративных целях. Разные части дома разъединялись, сокращались, изменялись и увеличивались, к ним пристраивались новые, а иногда, наоборот, разрушались старые. Буфетная поочередно служила то кладовой, то подсобкой, ее примитивные удобства компенсировались новинкой — окном с цветным стеклом на задней стене, общей с кухней. Коттедж разросся и в стороны, и вперед, чтобы дать место второй комнате, третьей и четвертой, спальням и ванной наверху. На месте постоянной когда-то зловонной кучи навоза теперь стоял сарай для инструментов. Перемена вкусов привела к тому, что у очага из графита, который был установлен еще в прошлом веке, появились «наследники». Среди них — сначала вариант с трубой в стиле смежных коттеджей 1903 года, тоже благополучно ушедших в прошлое, эдакий претенциозный каменный монстр пятидесятых годов, потом им на смену пришел современный камин, выложенный кирпичами, на котором теперь красовался кованый медный сосуд с охапкой сухих цветов. Тепло шло от батарей, безобразных с точки зрения архитектуры, но достаточно тонких, чтобы не бросаться в глаза. Передняя дверь и сейчас вела в комнату, которая прежде была единственной на первом этаже. Стены ее были выкрашены нежно-зеленой краской, паркетный пол — красного дерева. Среди вещей современными были только телевизор и проигрыватель; столовый гарнитур, диван, разностильные стулья, горка и книжный шкаф приобретены в антикварных магазинах и на домашних аукционах не позднее чем в конце века.

Мальтрейверс остановился напротив двери в кухню и отсюда увидел Веронику возле раковины под окном, глядевшим в сад позади дома. Ее волосы, такие же темные, как и у дочери, свободно ниспадали почти до талии, и яркие цветы ее индийского ситцевого платья были наполовину скрыты их угольно-черным блестящим водопадом. Мальтрейверс едва ли произвел какой-нибудь шум, но она, казалось, мгновенно почувствовала, что рядом кто-то появился, и даже поняла кто.

— Здравствуй, Гас! — Она не двинулась с места, не обернулась. — Хорошо доехал?

— Прекрасно. У меня даже было время остановиться и осмотреть окрестности.

Он поставил свой чемодан, и, когда уже прошел через гостиную, она наконец повернулась. Ее лицо, с высоким лбом и длинным носом, на первый взгляд могло показаться простоватым, но тотчас его особая, чуть суровая красота поражала, усиливаясь, — наверное, благодаря таким странным глазам.

Когда они расцеловались — она лишь слегка должна была приподняться, чтобы дотянуться до него, хотя в нем было шесть футов роста, — он снова почувствовал ту ее особенность, которая поразили его при первой встрече. Вероника обладала чрезвычайно развитым умением контролировать себя. Она никогда не выражала своих эмоций, и он понимал, что постичь ее как личность почти невозможно. Она не была недружелюбной, но в любом разговоре с ней всегда было ясно, что она делает не более одного шага, выбираясь из вежливости, из своей скорлупы. Мальтрейверс был убежден, что, если бы Стефан и Мишель неожиданно, не приведи Бог, умерли, она бы не терзалась одиночеством, поскольку и так была всегда одна, наедине с собой, за непроницаемыми барьерами. Возможно, это как-то связано с ее детством, но казалось, она целиком спряталась за ними после рождения дочери. Даже сейчас никто не знал, кто был отцом Мишель.

— А где Стефан? — поинтересовался Мальтрейверс.

— На чердаке. Почему бы тебе не подняться? Вещи можешь оставить в своей комнате. Последняя дверь на лестничной площадке. Я приготовлю чай.

Такая сдержанная встреча была для нее обычной. Кроме кратких расспросов о том, как он доехал, никакой пустой болтовни для обычного установления контакта. Вероника не начинала разговора сама, она только отвечала, ее манера общения, как и поступки, была основательной и деловой.

Комната, отведенная ему, находилась в конце коридора, из ее окна виднелась непрерывная цепь гор, возвышающихся в том же направлении, куда шло главное шоссе. Он отложил распаковку чемодана на потом и вернулся на площадку, откуда алюминиевая приставная лестница вела наверх, к чердаку, через люк в потолке.

— Разрешите войти на борт! — крикнул он, начав взбираться по ступенькам. Вскоре его голова появилась в проеме. Чердачный пол был освещен теперь длинными неоновыми лампами, установленными на балках крыши. Сидящий за столом Стефан Харт корпел над кипой тетрадей. Трудно было сразу сказать, почему именно он походил на школьного учителя, но это было так. Высокий, неуклюжий в своих джинсах-варенках и вельветовой рубашке, он до сих пор сохранял облик студента-радикала; это впечатление усиливалось за счет коротко остриженной бороды, которая была темнее его теперь немодных, длинных рыжеватых волос. Он повернулся к Мальтрейверсу — его глаза за очками в золотой оправе были настороженными.

— Привет, Гас. Добро пожаловать в нашу глушь.

— И очень милую глушь, — заметил Мальтрейверс, сходя на пол с лестницы. Люди фотографируют такие места и мечтают жить здесь.

— Не забудь о балках, — предостерег Стефан, когда Мальтрейверс выпрямился. — Стой посередине — и все будет в порядке.

Впервые они встретились на собрании воскресного литературного кружка, куда Мальтрейверса пригласили в последнюю минуту, чтобы он заменил заболевшего гораздо более удачливого писателя с телевидения. Однажды вечером в баре они затеяли дискуссию о творчестве сестер Бронте. Мальтрейверс выдвинул предположение, что оно не столько гениально, сколько скорее представляет собой образчик дурной преемственности, и обратился к примерам из Гарди, Диккенса и Соммерсета Моэма, доказывая, что необычное детство нередко способствовало появлению самых талантливых писателей. После нескольких кружек пива Мальтрейверс провозгласил, что Хэмпшир — самый великий район Англии, потому что он породил и Джейн Остен, и крикет, после чего разговор зашел о Соберсе, Коудри и Ботэме. О классической подаче мяча они говорили больше, чем о классической литературе, и их дружба состоялась… В то время Стефан был преподавателем английского в Хорнси, расположенном достаточно близко от квартиры Мальтрейверса в Хайбери, чтобы они могли регулярно встречаться и проводить полдень у «Лорда» или «Овала»[«О в а л» — площадка для игры в крикет в Лондоне.]. Однажды вечером Мальтрейверс и его подруга Тэсс Дейви пригласили его пойти с ними на благотворительный концерт в «Королевский театр» на Друри-Лейн, и Стефан спросил, может ли он взять с собой девушку, с которой познакомился в отпуске. Это и была Вероника Дин, и Тэсс сказала потом Мальтрейверсу, будто уже в тот вечер была убеждена, что Вероника и Стефан поженятся. Меньше чем через шесть месяцев они так и сделали. Стефан нашел работу — понятное дело, в Эксетере — и переехал в дом к Веронике в Медмелтоне. Мальтрейверс не видел их со дня свадьбы, кроме пары раз, когда Стефан приезжал в Лондон.

— Вероника готовит чай, так что нам надо спускаться, — сказал Мальтрейверс, когда они пожали друг другу руки. — Входя сюда, я встретил Мишель. Сколько ей теперь?

— Пятнадцать, которые сойдут за все двадцать пять, — язвительно ответил Стефан. — Когда она отправляется на дискотеку в Эксетер, она будто из тюрьмы бежит.

— Могу себе представить. Один мой приятель сказал однажды: «Ты становишься старым, когда понимаешь, что ты слишком стар, чтобы стать отцом девицы, о которой мечтаешь». Жестоко, но точно. Что Вероника думает об этом?

— Это все еще запретная область, — признался Стефан. — Я научился даже не пробовать вторгаться туда. Между женщинами существует особая связь, и никому другому это взаимопонимание недоступно.

— Может быть, женщины с медмелтонскими глазами — как мидвичские кукушки? Они-то понимают друг друга, — сказал Мальтрейверс полушутя-полусерьезно. Тайная и непонятная связь между женой Стефана и его приемной дочерью долгое время тревожила его…

— Иногда и я так думаю. Ты заметил, какие глаза у Мишель? Они необычны для этих мест. У нее зеленый глаз справа.

— А что, это существенно?

— Это как бы зеркальное отражение уже привычного варианта и встречается довольно редко. Старухи уверяют, что у такой женщины все наоборот: добро — это зло, ад — это небеса, дьявол — это Бог и все они также должны быть левшами.

— А Мишель?

— Она одинаково хорошо владеет обеими руками, — поморщился Стефан. — Получается почти то же самое.

— Кто бы ни преподавал биологию в твоей школе, он должен легко объяснить это. Все, что я могу припомнить из закона Менделя, это то, что он начинается с любовных игр, шашней у гороха, но ведь у меня голубые глаза и я правша. А тут нет большой тайны.

— Я все это знаю, но прими во внимание медмелтонские предрассудки. Это, конечно, сказки, но многие люди верят в них.

Мальтрейверс пренебрежительно пожал плечами.

— Не знаю, сколько тут в округе старух, которые по традиции все еще варят суп из глаза тритона и крыла летучей мыши, но я видел здесь спутниковый локатор, так что, похоже, конец двадцатого века добрался и до Медмелтона.

— Поверь мне, Гас, иногда я сомневаюсь в этом.

Вопреки всему и совсем немного времени спустя и у Мальтрейверса появятся подобные сомнения.

Глава 2

— Ты слышал когда-нибудь прежде, бывая в Девоне, о Ральфе-Сказочнике? — спросил Стефан, когда они пили чай на кухне, сидя за сосновым обеденным столом. Вероника готовила запеканку в пиве; она почти не участвовала в разговоре с того момента, как они спустились вниз, а Мишель все еще оставалась в саду, пытаясь в условиях английской осени удержать загар, приобретенный на летних каникулах в Греции.

— Никогда не слышал о нем, — ответил Мальтрейверс. — Кто это?

— Он жил давно, — уточнил Стефан. — Этакий деревенский дурачок или гений, — все зависит от точки зрения. Родился в Медмелтоне примерно в тысяча семьсот двадцатом году и никогда не выезжал отсюда. Ты видел трещины на северной стене церкви, когда поднимался наверх?

— Нет, не заметил.

— Они находятся на высоте примерно двадцати футов над землей, и теперь стало известно, что это результат какого-то геологического сдвига в породе. Но, по мнению Ральфа, все это работа Медмелтонского Кота.

— Медмелтонского Кота? — повторил Мальтрейверс.

— Именно. Выгляни из окна своей спальни — в миле или около этого внизу, в долине, увидишь маленькую горку. Пусти в ход свое воображение, и убедишься, что она похожа на кота, свернувшегося во сне. В полночь в сочельник, как следует из сказки Ральфа, кот просыпается, приходит в деревню и царапает когтями церковную стену.

— Ему не оставляли блюдечка с молоком?

— Нет, не оставляли. Но зато он поедал всех девственниц — ты ведь знаешь, во всех таких историях есть фрейдистская основа, — которые находились вне дома.

— У драконов был подобный вкус, — заметил Мальтрейверс. — Думаю, любая сообразительная девушка должна была бы поспешить с изменением своего состояния, чтобы не попасть в меню кота. Должно было распространиться мнение, что такой удел значительно лучше смерти. Что еще придумал Ральф?

— Догадайся сам! Замки из тумана, которые появляются раз в год, бесчисленные привидения, какой-то рыцарь короля Артура, забредающий сюда из Корнуэлла, летающие великаны, двуглавые единороги, сонм ведьм, а вон та группа камней бронзовой эпохи — это семь девушек, мгновенно превращенных в камни за то, что посмели танцевать в воскресенье… Все эти истории были собраны и изданы. У нас где-то есть экземпляр этой книжки. Постараюсь найти для тебя.

— Я буду читать это на ночь, — засмеялся Мальтрейверс. — И, возможно, найду там идеи, которые захочу позаимствовать.

Вероника поставила наконец запеканку в духовку. Это занятие захватило ее целиком, но сейчас она готова была подключиться к разговору.

— Когда приезжает Тэсс? — спросила она.

— Через два-три дня, — ответил Мальтрейверс. — Зависит от того, как долго она будет связана в Бристоле со звукозаписью для отдела естественной истории Би-би-си. Платят ей не очень много, но все же это лучше, чем безделье. Хорошие актрисы не так уж часто встречаются.

— Мы видели ее в телевизионной инсценировке «Сельская жена», — добавила Вероника. — Она была изумительна.

— Когда же наконец ей повезет? — риторически заметил Стефан.

— Не угадаешь, — ответил Мальтрейверс. — Это может случиться, а может, и нет. Но Тэсс это не беспокоит. Ей предлагают достаточно много работы, чтобы она могла выбирать роли, которые ей понравятся. И это делает ее чертовски счастливой в сравнении с остальными. Едва она приехала…

Его прервала женщина, влетевшая в дверь кухни из сада позади дома. Она была маленькая и стройная, с лицом, которое можно назвать хорошеньким, если бы оно не было такого неистово красного цвета; каштановые волосы, казалось, не знали расчески с тех самых пор, как она проснулась утром.

— Вероника! Ужас! — Она была возбуждена, как испуганная птичка. Кризис, похоже, имел масштабы землетрясения. — У тебя найдется немного красного вина?

— Да, Урсула, успокойся. — Когда Вероника открывала дверцу буфета, в ее размеренном голосе еще слышались возбужденные нотки, вызванные, очевидно, привычным появлением женщины. — Сколько тебе нужно?

— Только чтобы сделать петуха в вине. Я могла бы поклясться, что у меня есть немного, но когда посмотрела…

— Вот. — Вероника протянула ей полбутылки. — Теперь у тебя есть все?

— Думаю, да. Я уже наполовину приготовила, когда поняла… Спасибо. Ты опять спасла мне жизнь… — Она заметила Мальтрейверса и смущенно замолчала. — О, простите, я не сообразила, что прерываю вас.

— Я говорила тебе, что у нас гости, — сказала Вероника. — Это Гас, друг Стефана, из Лондона. Гас, это Урсула, моя золовка.

— Здравствуйте. — Мальтрейверс встал и протянул руку. Урсула подала свою, все еще держа в ней бутылку, но потом как-то сразу справилась с волнением.

— Здравствуйте. Приятно познакомиться. Сколько вы… — Она отдернула руку, как от раскаленного железа. — О Господи! Я же все оставила на столе в кухне! Кошка съест! Мне нужно бежать! Спасибо, Вероника!

Она исчезла так же, как и появилась, — похожая на вихрь, стиснув в руке бутылку вина, будто боясь уронить ее. Совершенно не выведенная из своего привычного состояния этим визитом, Вероника принялась свертывать чайное полотенце, будто ничего и не произошло.

— Надеюсь, кошка что-нибудь да оставила, — заметил Харт. — Она наша ближайшая соседка. А кошки-то, возможно, и нет в доме. Урсула живет в постоянном кризисе. Всегда ждет чего-то плохого — обычно так и случается. Мы привыкли к этому. Есть объяснение, почему у нее нет вина. Все алкогольные напитки в ее доме имеют тенденцию исчезать…

— Гаса не интересуют семейные сплетни, — спокойно заметила Вероника.

Мальтрейверс увидел, что она предостерегающе взглянула на мужа, как бы закрывая эту тему. Да, Урсула пила, и Вероника могла бы расценивать это как человеческую слабость. Но люди с такой внутренней силой и усмиренными эмоциями, как у нее, часто бывают не в состоянии понять — или простить — любого рода неспособность управлять своей жизнью. Для нее это была глупость, о которой не стоило и думать. Мальтрейверс понял это и дипломатично сменил тему разговора.

— А не прогуляться ли нам? — сказал он Стефану. — Как насчет экскурсии по деревне за пятьдесят пенсов?

— Конечно. — Стефан допил чай. — Ужин будет около семи.

— Спасибо, — ответил Гас. — Ну, до встречи, — кивнул он Веронике.

Закончив работу на кухне, она вышла из комнаты и поднялась наверх, чтобы приняться за следующее дело, стоящее в списке на этот день, — распорядок ее жизни был организованным. Мальтрейверс и Стефан вышли из дома через парадную дверь. Мишель не обратила на них внимания, не шевельнулась, когда они проходили мимо.

— Не думаю, что ты будешь благодарен мне за свой приезд, — промолвил Стефан, едва они вышли за церковную стену. — Но здесь стало тяжко, и я почувствовал, что мне нужна чья-то помощь.

Разговор начался внезапно, и Мальтрейверс понял, что, какая бы причина ни побудила Стефана пригласить его, она и в самом деле была серьезной, как он заключил из его письма. Когда-то председатель студенческого союза в «кирпичном»[То есть во второразрядном.] университете, член левого крыла лейбористской партии, энергичный учредитель фонда помощи фронту, Стефан Харт являл собой классический пример радикала, бунтарский пыл юности которого впоследствии сгорел дотла. С точки зрения правоверных, он продался, но другие сказали бы, что он просто повзрослел, и не более того. Он утратил свою горячность, стал более уравновешенным: теперь его не могли тревожить вещи, которые на первый взгляд казались Мальтрейверсу чуть ли не озорством.

— Как долго это продолжается? — спросил он.

— Началось в мае, хотя вначале я не обратил внимания. — Стефан мрачно улыбнулся. — Тогда это показалось безобидным. Я не мог рассказать в письме обо всех деталях, так что посвящу тебя во все с самого начала.

Они достигли дороги, идущей через Медмелтон, и Стефан повел его по узкой пешеходной тропинке над речкой, к кладбищу Святого Леонарда.

— Ты ведь знаешь о Древе Лазаря, под которым было найдено тело Патрика Гэбриля, не так ли? — спросил он, когда они оказались на церковном дворе.

— Да, действительно, я даже остановился посмотреть на него, когда ехал сюда.

— Ну так это там и случилось. — Они дошли до сладкого каштана, и Стефан присел, показывая на расщелину, из которой рос ствол. — Бернард Квэкс, наш пастор, нашел здесь дешевую пластиковую куклу. Такую можно купить в любом магазине. Странным в ней оказалось то, что на ее лице были нарисованы усы.

— Может быть, игрушку потерял ребенок? — предположил Мальтрейверс. — Многие дети имеют наборы красок и разрисовывают все подряд.

— Возможно, — согласился Стефан, выпрямившись. — Но кукла оказалась совершенно новой. На ней сохранился даже ярлык с ценой.

— Что сделал твой пастор, когда нашел ее?

— Упомянул об этом в случайных разговорах с людьми и забыл.

— Он сохранил куклу?

— Да, и теперь это часть целой коллекции. Прядь волос, старый флакон из-под духов, в котором находится нечто, напоминающее высохшую кровь, пучок диких цветов — все это регулярно появлялось на том же месте.

— Ты уверен, что в пузырьке была кровь? — спросил Мальтрейверс.

— Нет, не совсем. Хотя я мог бы взять это в школу, чтобы кто-нибудь из учителей проверил.

— Конечно, лучше проверить. Это может оказаться чем угодно… Но даже если это кровь, все-таки это может быть не более чем детская игра, ведь так? Местные дети — любители заниматься тем, что они называют колдовством. Это происходит оттого, что они в нежном возрасте, когда наиболее впечатлительны, начитались Стивена Кинга. Это пройдет.

— Я знаю, что так и будет, — согласился Стефан. — Но это тянется уже четыре месяца. Дети обычно не отличаются подобным постоянством. Они занимаются этой гадостью какое-то время, а потом теряют интерес.

— Есть ли тут какая-то закономерность? Ну, например, это происходит всегда в один и тот же день каждый месяц?

Стефан покачал головой.

— Нет, кажется, это случается ночью, потому что в последний раз Бернард вышел поздно и проходил мимо дерева около полуночи. Он уверен, что тогда там ничего не было, но наутро появились цветы.

— Это могло произойти и не ночью, — подчеркнул Мальтрейверс. — Если иметь в виду каких-то детей, живущих неподалеку, они могли проскользнуть туда ранним утром. — Он внимательно посмотрел на Стефана. — Мне нужно получить от тебя побольше информации. Ты ведь вызвал меня в Медмелтон не для того, чтобы поговорить о глупых играх на церковном дворе. Скажи, что тебя беспокоит больше всего?

Несколько мгновений Стефан смотрел на тайник у подножия дерева.

— Боюсь, что Мишель замешана в этом.

— А что заставляет тебя так думать?

— Я видел ее здесь, на церковном дворе, пару раз по вечерам. Летом. Она ничего особенного не делала, но это ведь не такое место, куда она обычно ходит. Обычно Мишель болтается по округе с другими детьми или заходит к кому-нибудь послушать записи. И уже давно прекратила всякие отношения с церковью.

— Ты пробовал поговорить с ней об этом?

— Пустая трата времени! Она вообще не стала разговаривать со мной.

— А как Вероника? — поинтересовался Мальтрейверс. — Она обеспокоена?

— Нет. Я просил ее поговорить с Мишель, но она сказала, что тут ничего серьезного.

— Возможно, она права.

— А может быть, и нет. Я знаю, ты думаешь, я непоследователен, и я сам надеюсь, что смогу убедиться в этом. Но… не знаю. Медмелтон загадочен. Эта деревня словно сошла с почтовой открытки, но в ней полным-полно тайн. — Стефан обвел рукой могильные памятники, окружавшие их. — Тут покоятся люди, похороненные еще во времена Тюдоров, и те же фамилии сегодня можно отыскать в телефонном справочнике. Здесь не было до тридцатых годов водопровода, и только после второй мировой войны приезжие из Эксетера начали его устанавливать. Это место будто на веки вечные выпало из потока времени.

— О, прекрати, — запротестовал Мальтрейверс. — Таких деревень сотни. Я знаю места в Норфолке, которые едва ли изменились со времен кадастровой книги[Земельная опись Англии, произведенная Вильгельмом Завоевателем, — 1086 год.]. Но они не отказались от двадцатого века. Не пытайся доказать мне, что в Медмелтоне не смотрят «Соседей» и ничего не знают о Мадонне или Газзе. Неужели пребывание в деревне так дурно повлияло на твой ум?

— Вовсе нет, — решительно ответил Стефан. — Но суеверия долгое время тут правили бал, и еще живы люди, которые помнят Медмелтон, каким он был давно. Мы с тобой спорили по поводу древней магии, и ты не отвергал ее существования.

— Нет, не отвергал, — согласился Мальтрейверс. — Но все это выглядит словно детская игра, не более. Детям, которые покупают пластинки с поп-музыкой и модную одежду, наверное, очень скучно жить в косном Медмелтоне, и они сами организуют себе нечто волнующее. Прости, Стефан, но ты нелогичен.

— Однако ты-то все-таки приехал, когда я написал тебе!

— В твоем письме не было деталей, и я подумал, что случилось нечто неординарное.

— А сейчас ты не думаешь, что это так. — В голосе Стефана слышалось разочарование.

— Честно говоря, нет. — Мальтрейверс жестом остановил Стефана, который хотел было продолжить: — Подожди минутку. Я говорю то же, что сказал бы и ты, но в те времена, когда жил в Лондоне. Так что или ты сходишь с ума, или…

— Или «нечто неординарное» — это попросту сумасшествие? — промолвил Стефан.

— Это «нечто» действительно странно. Но объяснимо и без всяких ночных трюков. В любом случае чего ты ждешь от меня-то? Если ты сам не сумел добраться до сути, что бы это ни было, то почему надеешься, что я могу сделать это?

Стефан вздрогнул, словно признал свое поражение.

— Не знаю. Может быть, именно потому, что ты далек от Медмелтона. Невероятно, но после того, как мы приехали сюда, я стал… втягиваться. Милая деревня, и так чудесно было жить за городом. И я с ума сходил по Веронике. Знаешь, в ней самой есть что-то мистическое, очень затаенное, загадочное. Я стремился попробовать уловить, что же это такое, и позволил себе пропитаться атмосферой здешних мест, чтобы лучше понять ее. И стал… — Он помолчал. — Господи, все написано у тебя на лице! Ты считаешь, деревенский идиот заманил тебя на этот церковный двор…

— Я нахожусь на этом церковном дворе с умным человеком, который не болтает глупостей, — прервал его Мальтрейверс. — Ты прав: во всем этом не много смысла, но когда я видел тебя в последний раз в начале этого года, ты был все еще разумен и абсолютно нормален. Сейчас, знаешь, ты просто… вне логики и обеспокоен настолько, что спрашиваешь, смогу ли я тебе помочь. Не уверен, что смогу, но думаю, должен попробовать.

— Спасибо, Гас. — Стефан, казалось, успокоился. — С тех пор как ты согласился приехать, я все пытался разработать план, как бы рассказать тебе об этом так, чтобы ты сразу не вызвал санитаров. Я чувствую себя, как та женшина в «Вечеринке с коктейлями», просившая доктора признать ее сумасшедшей, поскольку в противном случае получается, что весь мир сошел с ума, а она не могла этого вынести.

— Не думаю, что ты сумасшедший, — заверил его Мальтрейверс. — А мир — может быть: любой, кто знаком с историей, знает это. И Медмелтон, возможно, участвует в этом безумии. — Он взглянул на траву под Древом Лазаря. — А как насчет того, что у Патрика Гэбриеля были усы и его тело найдено здесь?

— Именно это и вызывает беспокойство.

Мальтрейверс вытащил сигареты и предложил Стефану, который отрицательно покачал головой. …..

— Прости, забыл, что ты бросил. Избавь меня от своих нотаций. — Он задумчиво закурил. — У кого-нибудь есть хоть какая-то догадка о том, кто убил Гэбриеля? Или почему?

— Нет, — ответил Стефан. — Известно только, что почти наверняка это сделал кто-то из местных. Медмелтон не привлекает гостей даже в разгар лета, и почти невозможно, чтобы приезжий остался незамеченным. Я был одним из тех, кого полиция допрашивала, только по той причине, что несколько раз болтал с ним в баре «Ворон». Насколько я могу судить, там не было и намека на какой-то мотив, а улик очень мало.

— Но теперь, когда на том месте, где было найдено тело, происходят странные вещи… что же об этом теперь думает полиция?

— Ничего не говорят! Бернард настаивал, что в этом нет необходимости. Конечно, он не хотел, чтобы церковь стала центром нового скандала.

— Господи помилуй! — запротестовал Мальтрейверс. — Ты же имеешь дело с нераскрытым убийством. И полиция вряд ли будет довольна, когда обнаружит, что здесь происходило нечто, возможно, связанное с самим пастором, как бы неправдоподобно это ни выглядело, и что это намеренно от полиции скрывали. К черту чувства твоего пастора! Но почему ты сам не пошел к ним?

Стефан будто защищался:

— Потому что я волновался за Мишель, Гас. Я должен узнать, как далеко она зашла, если она впуталась в это дело, прежде, чем что-то предпринимать.

— Это роскошь, которую ты не можешь себе позволить, и ты… — Мальтрейверс взглянул на него с неожиданной догадкой: — Постой! Ты думаешь, что она замешана в убийстве?

— Я стараюсь так не думать, — ровным голосом ответил. Стефан. — Но я подозреваю, что она, возможно, имеет какое-то отношение ко всем этим вещам под деревом и… вот в чем проблема, Гас. Я не знаю, что делать.

— Стефан, если Мишель играет в эти странные игры и если они даже отдаленно не связаны со смертью Гэбриеля, тогда… — Мальтрейверс покачал головой. — Это не может остаться тайной в вашей деревне хотя бы только потому, что тебе эта тайна не нравится.

— Тот, кто убил Гэбриеля, не найден, — подчеркнул Стефан. — Убежден, что у некоторых людей могли возникнуть подозрения, но они не сказали о них полиции. Такое уж это место.

— Но если кто-то знает нечто, что помогло бы раскрыть убийство, они обязаны рассказать полиции. Ты понимаешь… — Мальтрейверс, расстроенный, прервал себя: — Господи спаси, почему я должен объяснять тебе все это?

— Тебе не нужно объяснять мне это, Гас, — ответил Стефан. — Я и сам знаю. Мне только нужно, чтобы ты помог мне.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Нарушил молчание Мальтрейверс:

— Я бы хотел, чтобы ты угостил меня, Стефан. Мне вдруг так захотелось стаканчик! И кажется, нам еще о многом нужно переговорить.

В тот момент, когда они покидали церковный двор, Мишель вылезла из шезлонга, потому что последний луч полуденного солнца отодвинулся от нее. Она лениво выпрямилась, взглянула на церковь Святого Леонарда сквозь проем ворот, прерывающих высокую ограду сада, и увидела, как Мальтрейверс и Стефан проходили через крытый вход на кладбище. Ее медмелтонские глаза, суровые и подозрительные, загорелись, как у ящерицы.

Глава 3

Природа не была доброй к Милдред Томпсон. В младенческом возрасте окружающие отмечали ее живость и веселость, но дипломатично избегали каких-либо высказываний по поводу ее внешности. Она росла среди людей, которые и не знали значения слова «подросток», но даже самые добрые из них вынуждены были признать, что она не похожа на других. Менее милосердные грубо называли ее безобразной. Обеспокоенная своей внешностью, она стала сердиться на других девчонок: любая из них выглядела в ее присутствии хорошенькой. Во время второй мировой войны единственный раз в своей жизни она жила вдали от Медмелтона, работая помощницей маркитанта на плимутской верфи, где сексуально озабоченных моряков было больше, чем доступных и согласных на все женщин. Быстро распространилась молва: если другие терпели неудачу, то всегда это происходило по вине слишком податливой Милдред. Вместе с наступившим миром закончилась и работа, а вместе с ее потерей время удовольствий и удовлетворенности. В 1946 году она вернулась в универсальный магазин родителей и больше не выезжала из Медмелтона дальше чем в Эксетер и время от времени — в Плимут. После смерти родителей Милдред стала такой же неотъемлемой частью Медмелтона, как и мемориальный зал любого музея — некрасивый, но необходимый и считающийся чем-то само собой разумеющимся.

Однако после Плимута в ее жизни появился горький привкус. Если между девятнадцатью и двадцатью четырьмя Милдред Томпсон наслаждалась вниманием мужчин, то едва ли ее ждало что-нибудь подобное снова. Ее сверстницы флиртовали, назначали свидания, за ними «бегали». Милдред же нарезала в это время ветчину. Потом сверстницы выходили замуж, а Милдред бросала конфетти на новобрачных и один раз заснула в слезах, после того как поймала букет невесты. Потом они производили на свет дочерей, а Милдред продавала им сладости. Потом уже дочери выходили замуж, но Милдред уже не приглашали на их свадьбы. Потом у дочерей появлялись свои дочери, и все они были хорошенькие. Воспоминания о мимолетных радостях юности окрасились горечью и незаметно сменились разочарованием и обидой. Неудовлетворенные эмоции обращались внутрь и пожирали, сжигали ее.

Потом она начала замечать неудовлетворенность слоняющихся по деревне подростков, которым наскучило однообразное существование и которые были убеждены, что если бы только они могли сбежать в Бристоль, или Лондон, или куда бы то ни было еще, то жизнь стала бы волнующей и интересной. В Медмелтоне им совершенно нечего было делать до тех пор пока Милдред не предложила им нечто запретное, скрываемое, как увлекательная тайна. Лишь немногим тщательно отобранным позволялось приобщиться к ней. И среди этих немногих на особом положении была Мишель Дин. Она была внучкой женщины, много лет назад с бессознательной детской жестокостью обидевшей Милдред, она была дочерью неизвестного отца, ее медмелтонские глаза, расположенные не как у всех, были дерзкими и бунтарскими, и она умела хранить тайны.

— Какая необычная внешность у этой женщины, — заметил Мальтрейверс, когда они со Стефаном вышли из медмелтонского универмага, куда заходили, чтобы купить сигарет.

— Ты имеешь в виду Милдред?

— Эту женщину в магазине. Не выношу злословия, но никогда прежде не видел ничего подобного. Когда она разговаривает, лицо ее подвижно, а губы остаются без движения.

Стефан рассмеялся:

— Извини, мы привыкли к внешности Милдред, но поначалу она отталкивает. А ведь она хорошая.

— Замужем? — спросил Мальтрейверс, когда они пересекли луг и направились к «Ворону».

— Нет, — ответил Стефан. — Хотя все думают, что у нее изрядное состояние. Она унаследовала магазин родителей, а это золотое дно. Вполне можно представить, что кто-то мог бы и не обратить внимания на ее внешность, чтобы завладеть деньгами.

— Возможно, она сама не хотела этого, — заметил Мальтрейверс. — Но когда природа так несправедлива к человеку, он должен искать какую-то компенсацию. Какую нашла эта женщина?

— Подозреваю, она классический образец сплетницы, — сказал Стефан. — Магазин — это центр деревни, поэтому Милдред знает всех. Иногда она бывает угрюмой, но кто укорит ее за это?

Они подошли к пивной, и Мальтрейверс проследовал за Стефаном в бар, где стояли кресла. В «Вороне» веками ничего не менялось, пока он не пал жертвой объединенной программы по модернизации пивных. Широкие дубовые половицы, которые посыпались некогда опилками, были отчищены и покрыты обычным ковром. Грубая поверхность гранитных стен заштукатурена. Потемневшие от времени балки, возбуждающие воображение, выскоблены и покрашены. Простая деревянная стойка, за которой можно было представить себе героев Гарди, пьющих грубый сидр, заменена на банальный полированный бар с медными приспособлениями и табуретами с подушечками, какие можно встретить в тысячах других пивных. В общем облике помещения появилось нечто кощунственное, порожденное той ментальностью, которая способна была бы поместить пластиковую пальму в доме Анны Хазеуей. Мальтрейверс посмотрел на ярлыки, прикрепленные к выстроившимся в ряд подделкам под ручки насосов. Все они предлагали те сорта пива, от которых в Лондоне он отказался бы, и он заказал стакан вина. Спокойная мелодия, воспроизводимая группой скучающих музыкантов, проникала и в эту безликую комнату.

— О, как новый мир отважен! — простонал Мальтрейверс, когда они уселись. — Нет ли здесь случайно игрального аппарата «космический захватчик»?

— Ничего такого здесь не водится, — ответил ему Стефан. — Они пытались поставить, но большинство здесь все еще играют в домино и в крибидж.

— Значит, все-таки есть надежда… Впрочем, вернемся к Патрику Гэбриелю. Ты всерьез думаешь, что Мишель замешана в его убийстве?

— Думаю, что она может иметь какое-то отношение к чепухе, которая происходит под Древом Лазаря, а это, в свою очередь, может, быть связано с Гэбриелем, — ответил Стефан. — Знаю, что это несколько странно, но не думаю, что я так уж нелогичен.

— Хорошо. — Мальтрейверс вдруг обнаружил, что его вино оказалось лучше, чем он ожидал. — Давай начнем с Гэбриеля. Мишель имела с ним дело, пока он был здесь? Между прочим, где он жил?

— Он снимал коттедж, принадлежащий каким-то его друзьям из Лондона, за церковью, следующий после дома пастора, — объяснил Стефан. — Я не знаю, общалась ли с ним Мишель, но это возможно. Он часто слонялся по деревне и был готов разговаривать с кем угодно.

Безобразная мысль пронеслась в сознании Мальтрейверса. Мишель должно было быть около четырнадцати лет, когда Патрик Гэбриель жил в Медмелтоне… Но он не высказал эту мысль вслух.

— Она интересуется поэзией? — спросил он.

— Определенными поэтами — да, и ей нравится то, что писал Гэбриель.

— В таком случае, они должны были легко сойтись. Гэбриель думал, что все должны пасть ниц перед ним и боготворить его гениальность. — Мальтрейверсу не понравилось, что та же неприятная мысль посетила его снова. — Но даже в этом случае совсем разные вещи — их разговоры и то, что она может что-то знать о его смерти.

— Конечно, это так, — признал Стефан. — Ничего не известно о смерти Гэбриеля, поэтому предположить можно все. Большинство из нас заинтригованы так же, как и полиция. Не было никакой очевидной причины, из-за которой кто-либо мог убить его, и поползли всякие слухи. Это стало своего рода спортом — придумать еще одну версию, более невероятную, чем предыдущая. Если верить слухам, то чуть ли не каждый в Медмелтоне мог сделать это. Самая нелепая, из тех, что я слышал, — то, что в этом замешан пастор.

Мальтрейверс, казалось, развеселился:

— И какие же были для этого основания?

— Сейчас уже не помню. — Стефан подался вперед, к столу. — В любом случае это была чепуха, и большинство других версий не лучше. Но все предполагали, что Патрик Гэбриель убит кем-то из нашей деревни. И пока я не выясню, кто это был и почему сделал это, я не могу знать, кто еще замешан. Включая в данный момент и Мишель. Мне не нравится это, Гас, но я не могу не реагировать.

Несколько мгновений Мальтрейверс хранил молчание, с отсутствующим видом ковыряя край наклейки на бутылке ногтем большого пальца. Стефан явно нуждался в поддержке, но для этого нужно было прежде всего как можно больше информации.

— Посвяти меня во все детали убийства, — сказал он наконец. — Я позабыл большую их часть.

— Все равно их недостаточно, — ответил Стефан. — Ясно, что Гэбриеля убили под Древом Лазаря — не было никаких признаков, что тело притащили откуда-то. Полиция прочесала церковный двор, но не обнаружила никаких следов. Это произошло в разгар засухи, и земля была тверда как камень. Они так и не нашли орудие убийства…

— Подожди минутку, — прервал его Мальтрейверс. — Помнится, я читал, что тело было найдено утром, но когда же в действительности он был убит?

— По словам полиции, между двенадцатью и часом ночи.

— Что же он делал на церковном дворе в такое время?… И кто знал, что он там?

Стефан пожал плечами.

— Присоединяйся к нашей игре в догадки. Он пил здесь как раз до начала двенадцатого, потом наверняка вернулся домой, потому что звонил кому-то в Лондон около одиннадцати тридцати. Все это стало известно из газет позже.

— Важен ли этот телефонный звонок?

— Не очень, насколько мне известно. Думаю, что он звонил своему агенту. Забавное время для звонка.

— Для него это обычно, — сказал Мальтрейверс. — Он жил по своим часам и считал, что все остальные должны к этому приспосабливаться. Обнаружила ли полиция что-нибудь в его коттедже?

— Самое важное — что там не оказалось его стихов. Они нашли несколько разных отпечатков пальцев и захотели узнать, кому они принадлежат: В конце концов собрались снимать отпечатки у всего Медмелтона, это было бы несложно сделать в таком маленьком местечке, но встретили слишком большое сопротивление.

— Ты хочешь сказать — люди отказались?

— Полиция не имеет права насильно брать отпечатки пальцев, — подчеркнул Стефан. — По этому поводу здесь шли бесконечные споры, и многие не захотели иметь дело с полицией: невыносимо было быть под подозрением.

— Но их же не подозревали, — возразил Мальтрейверс. Это просто метод исключения.

— Ты это понимаешь, и я тоже. Но не они.

— И многие не захотели помочь полиции?

Стефан пожал плечами.

— Не знаю точно, но многие. И стали хвастаться, что отделались от полиции.

— Я полагаю, ты сотрудничал?

— Да, а Вероника — нет. Она сказала, что это не имеет к ней никакого отношения. Мишель она тоже запретила. Это было так, как будто… — Стефан колебался, — как будто ей было безразлично, кто убил Гэбриеля, или она считала, что посторонние не должны вмешиваться…

— Расследование убийства вряд ли можно считать вмешательством, — заметил Мальтрейверс.

— Не все думают так в Медмелтоне. — Стефан покончил со своим пивом. — Я, пожалуй, закажу еще полпорции. Повторим? У нас еще есть время.

— Спасибо.

Пивная постепенно заполнялась, и Мальтрейверс наблюдал, как Стефан приветствует вновь прибывших. Здесь между людьми, живущими в маленьком замкнутом мирке, царил дух устойчивого товарищества. Отрывистые реплики были непонятны постороннему. В этом не было ничего особенно примечательного: даже в самых густонаселенных районах Лондона в каждой пивной свой крут завсегдатаев, объединенных принадлежностью к конкретному району. Но в Медмелтоне это было связано с глубокой, ревниво охраняемой, вплоть до презрения к людям со стороны, независимостью. Отказавшись сотрудничать с полицией, потому поступили так, что знали нечто, что, как они считали, не должно выйти за пределы Медмелтона. Обида ли это на чужаков, доведенная до крайности? А потому исполнение просьбы Стефана — попытаться выяснить что-то — может встретить серьезные препятствия… Погруженный в свои мысли, Мальтрейверс не заметил, как кто-то еще вошел в пивную и задержался у их столика.

— Здравствуйте еще раз.

На какое-то мгновение имя выскочило у него из головы, но потом он вспомнил:

— Здравствуйте, Сэлли Бейкер. Ваши разъяснения были точны. Спасибо.

— Найти нетрудно… могу я угостить вас напитком «Добро пожаловать в Медмелтон»?

— Спасибо, но Стефан уже заказал. Хотите присоединиться к нам?

— Я жду кое-кого. В другой раз.

Она прошла через бар, где ее приветствовали несколько других клиентов, в том числе и Стефан, которого уже обслужили. Мальтрейверс отметил про себя, что Сэлли Бейкер снова продемонстрировала, что не относится к чужакам враждебно.

— Это та самая женщина, которая показала мне дорогу, когда я к вам ехал, — пояснил он, когда Стефан присоединился к нему. — Мы встретились около ее коттеджа. Она кажется более дружелюбной по сравнению с другими.

— Сэлли испорчена внешним миром, — ответил Стефан. — Родилась она здесь, но ее муж был какой-то большой шишкой в министерстве иностранных дел, и они стали разъезжать по свету. Она вернулась около пяти лет назад после его смерти и снова обосновалась здесь — она член приходского совета и очень активно занимается церковными делами, но знает точно, что выезд за пределы Эксетера не означает падения в пропасть.

Мальтрейверс усмехнулся:

— Какая искушенность! И все-таки вернемся к Гэбриелю. Он прожил здесь около месяца, прежде чем его убили, не так ли? За это время у него должны были установиться какие-то связи с людьми. Не произошло ли чего-то особенного, что было бы… я не знаю… подозрительным?

— Мне об этом неизвестно. Он покупал все необходимое в универмаге и приходил сюда, в бар, почти каждый вечер. Люди сначала держали некоторую дистанцию, но, обнаружив, что он любит выпить, смягчились.

— Однако с ним не очень-то просто было поладить, — заметил Мальтрейверс. — Скажу иначе. Он был отвратительным дерьмом, даже в хорошем настроении. Не могу представить, чтобы он, прижившись здесь, не затеял с кем-нибудь ссору.

— Может, такое и случалось, но я никогда не слышал об этом. Сам я поболтал с ним раза два — он был в порядке. Я читал его стихи и интересовался, над чем он работает.

— Ну, постольку поскольку ты льстил ему, то и был для него хорош. Он ведь считал себя гением и, по чести сказать, возможно, был им, поэтому всегда любил поговорить о самом себе. Он что-нибудь рассказывал о поэме, которую писал?

— Не слишком подробно, но говорил, что она о любви. Языческой, романтической, запретной, божественной — какой угодно. Поэма должна была развить тему сборника «Ярость страсти». Ты читал его?

— Конечно. В нем собраны лучшие его произведения, — Мальтрейверс нахмурился, — и я удивляюсь, откуда он взял все это?

— Если ближе к делу, почему кто-то украл поэму? Он рассказывал, что у него целая серия блокнотов. Один — для идей, другой — для первых набросков, еще один — для вторых набросков и последний блокнот для окончательной редакции. В его коттедже не обнаружили ни одного. Это странно.

— Если только кто-то не намеревается позже попробовать выдать его стихи за свои. — Мальтрейверс отбросил это предположение так же быстро, как и выдвинул его: — Но это бессмысленно. Стиль Гэбриеля так же легко отличим, как скачущая ритмика Хопкинса. Любой узнает его.

— Тогда почему же блокноты были похищены? Можно сделать вывод, что эта кража была связана с его смертью. И где они сейчас?

Вариация на песню «Только так, как ты выглядишь сегодня вечером», исполнявшаяся с лиризмом грегорианских песнопений лилась из громкоговорителя над головой Мальтрейверса.

Стефан старался не думать о некоторых непредвиденных вещах, потому что ему не очень-то нравилось, куда эти размышления могли его завести. Но он мысленно просил непонятно кого, чтобы у него достало сил смело встретить их лицом к лицу.

— Ты уже обыскал комнату Мишель? — спросил Мальтрейверс спокойно.

— Нет. — Стефан отвернулся. — Но я должен это сделать, разве нет?

— Да, и ты знаешь это. Но я не могу понять, почему ты не сделал это до сих пор. Неужели так боишься что-то найти?

— Признаюсь, эта затея страшит меня, — вздохнул Стефан. — Вероника знать ничего не желает, все остальные тоже стараются забыть о случившемся, а я не могу взвалить все на себя. Послушай, Гас, ты только скажи мне, что я должен это сделать, и, может быть, я…

— Нет, — прервал Мальтрейверс. — Если ты сам не сумел себя убедить, как я смогу? У меня есть другое предложение: я стану задавать разным людям вопросы в качестве чрезмерно любознательного туриста, и посмотрим, что мне удастся раскопать. Результатов не обещаю — здесь не принято разговаривать с приезжими, ну, в худшем случае люди прикажут мне убираться отсюда. Если, конечно, на писателей в Медмелтоне охотничий сезон не открыт постоянно.

Внезапно Мальтрейверс снова почувствовал присутствие Сэлли Бейкер. Сидя в отдалении на табурете перед стойкой и не обращая внимания на собеседника, она смотрела прямо на него. А поймав на мгновение его взгляд, отвернулась.

Закончив накрывать стол для обеда, одернув скатерть, слегка передвинув серебряный кувшин, Вероника почувствовала, что в ней опять возрастает тревога. Стефан так и не объяснил толком, почему столь страстно он возжелал, чтобы Мальтрейверс приехал к ним. Среди его друзей она больше всех любила Гаса и Тэсс за то, что они принимали ее такой, какая она есть, за их постоянное уважение к установленным ею границам близости. Но она видела, что интересна Гасу: сидевший в нем писатель выискивал в ней черты, которые могли бы объяснить, раскрыть ее личность. А когда, получив письмо, он позвонил, Стефан почти настаивал на его приезде. Сначала Гас отказывался, и его приезд был отсрочен, поскольку совпал с работой Тэсс в Бристоле: это случилось как раз тогда, когда они туда переехали. Но сейчас было не время приглашать посторонних в Медмелтон — сейчас, когда многое всплыло на поверхность из того, что так долго хранилось подспудно.

Наверху, в своей комнате, Мишель сидела задумавшись, крепко зажав в ладони ключ от шкафа. Поиски разных укромных местечек стали частью ее тайны. Сначала она вырезала дыру в толще страниц старой книги, потом засунула ключ под матрас своей кровати, потом перепрятала в носок туфли. Для таких предосторожностей не было оснований. Даже если бы ее мать или Стефан узнали, что шкаф около ее белой кровати всегда заперт на замок, они решили бы, что в нем хранится что-то интимное. А они оба уважали ее секреты. И все же ей следует быть осторожной. Сейчас ключ можно положить в карман сарафана, выстиранного и спрятанного до следующего лета. Опустив его в карман, она вспомнила, как позволила умелым оливковым пальцам Ники стянуть со своих плеч бретельки сарафана в номере отеля в тот полдень в Наксосе. Ничего не произошло, потому что им помешали. Стив хотел жаловаться управляющему отеля, но мать велела ему забыть об этом. А потом Ники ушел, с безразличием ленивого греческого сатира, удовлетворенного и пресыщенного бесконечным запасом жаждущих девиц. Весь остаток каникул Мишель наблюдала за ним: Клэр из Лиона, Кэрол откуда-то из центральных графств, Лиз из Копенгагена — их лица вспыхивали от жгучего стыда, выдавая их, при встрече с Ники. Он использовал их также, как использовал недавно и ее, и это вызывало ненависть, потому что превращало ее в такую же дурочку, как и остальных. Вернувшись в Медмелтон, она изливала свою ненависть Милдред, единственному человеку, которая действительно понимала, что Мишель Дин отличается от других.

Глава 4

Урсула Дин вздрогнула, услышав, что муж вернулся домой. Было двадцать минут седьмого, при выезде из Эксетера он, должно быть, задержался из-за интенсивного движения транспорта. Когда хлопнула дверца машины, она поднялась, ее глаза беспокойно обежали гостиную. Аккуратно сложенная «Дейли ньюс» лежала на столе рядом с его стулом, приготовленная для чтения. Столовое серебро, по поводу которого он сделал ей этим утром замечание, сейчас сверкало. Свежие хризантемы в китайской вазе на подоконнике. Нервничая от ощущения, что она о чем-то забыла, Урсула пошла на кухню, достала из холодильника банку пива и стала переливать его в стакан. Ее рука дрожала, и она виновато промокнула несколько капель, упавших на кафельный пол, мягкой тряпочкой. Покончив с этим, она испытала еще один приступ паники: выбросить банку сейчас же или оставить до тех пор, пока она не поместит его стакан рядом с газетой? Каждый день приносил с собой мгновения острого чувства неуверенности, когда обычные домашние дела принимали поистине масштабы бедствия. Где-то в глубине души она понимала, что это смешно. И все-таки стояла сейчас посреди комнаты, беспомощно уставившись на свои руки, не в состоянии решиться на что-то. Когда Эван прошел на кухню, она вздрогнула, и стакан в руке задрожал. Муж осуждающе взглянул на свежую россыпь брызг на кафеле и не говоря ни слова большими шагами прошествовал мимо нее. Она услышала, как он поднимается наверх. Урсула вернулась в гостиную, поставила стакан на стол и ждала, когда он переоденется.

Свадебная фотография в новенькой полированной рамке, стоявшая на одной из сосновых полок, встроенных в стену, будто насмехалась над ней. Счастье, запечатленное на снимке, утрачено, и сейчас почти невозможно было в него поверить. Эван, самый привлекательный молодой человек в Медмелтоне, с глянцевыми черными волосами и тонкими, как у Галахада, чертами лица, вместе со своими друзьями-сверстниками добивался благосклонности стройной, живой Урсулы. Когда состоялась помолвка, ее мать заметила, что в деревне многие сердца теперь останутся разбитыми. Но за пятнадцать лет восторги потускнели, страсть утеряла былой пыл и вместо горячих углей остался лишь пепел. Их общая боль от того, что она не могла иметь детей, превратилась у нее в чувство неполноценности и неполноты существования, у него — в обиду. И он отвернулся от нее. Она была поначалу уверена, что всего себя он тратит на устройство магазина моделей. Теперь была убеждена, что появилась другая женщина в Эксетере. Одинокая и несчастная мать Эвана никогда не работала, он не позволил бы и своей жене этого, и Урсула стала попивать. Ей было тридцать семь, и в свои самые плохие дни она ощущала себя пожилой женщиной. Разве мог кто-нибудь подумать, что ей суждено такое? Ему было сорок. Его тело по-прежнему оставалось крепким и худощавым, и на площадке для игры в мяч он побеждал мужчин вдвое моложе себя. В редких случаях, когда они выходили куда-нибудь вместе, лица знакомых женщин загорались интересом, они слегка подталкивали локтем своих подруг, игриво кивая в его сторону. Правда, он никогда не отвечал им. Как и Вероника, он умел контролировать себя; в этом они были похожи, брат и сестра, — в равной степени обладали непробиваемым, невозмутимым самообладанием.

— На ужин у нас петух в вине, — вырвалось у нее в тот самый момент, когда он вернулся в гостиную. Это была не просто обыденная информация, а жажда получить долгожданное одобрение: посмотри, мол, я хорошая жена, я поглощена своим домом и забочусь о муже. Усевшись за стол и открыв газету, он равнодушно кивнул ей — это была своего рода награда за труды.

— Много работы в магазине? Видишь, я интересуюсь твоими делами. Ты не разрешаешь мне работать там, но я хочу участвовать в твоей жизни…

— Да, весьма, — последовал слишком лаконичный ответ.

— Ты приехал позже, чем обычно. Что, задержал транспорт? Я забочусь о твоем благополучии. Пожалуйста, пойми это.

— Интенсивнее, чем обычно. — Он развернул газету на статье, привлекшей его внимание, и взял стакан с пивом. Он не глядел на нее.

— Я… я почистила серебро. Обрати на меня внимание. Я… твоя жена.

— Хорошо. — Равнодушный ответ прозвучал так, будто его одобрение относилось больше к газете, которую он читал, нежели к тому, что было ею сделано.

Расстроенная его безразличием, Урсула вернулась на кухню и принялась накрывать на стол. Она делает все, что в ее силах. Она не хочет, чтобы ее презирали. Она старается не пить. Хочет, чтобы ценили. Не желает возненавидеть своего мужа. Хочет, чтобы он поговорил с ней, выслушал ее. Чтобы он любил ее, потому что она думает, будто все еще любит его. И не знает, как долго сможет жить с постоянным чувством вины за то, на что толкнуло ее отчаяние.

— Я должен позвонить Тэсс, чтобы сообщить, что доехал целым и невредимым, — сказал Мальтрейверс.

— Телефон в передней, — сообщил Стефан.

— Не нужно. У меня есть свой, портативный, в машине.

— Портативный? — насмешливо переспросил Стефан. — Хранишь его вместе с филофаксом, так ведь? Никогда не думал, что ты станешь элитным высокооплачиваемым специалистом.

— Они все уже вымерли, хотя были сообщения, что их останки выкопали на площади Слоан, — засмеялся Мальтрейверс. — И нет никакого филофакса. Не желаю делить свою жизнь на пятнадцатиминутные отрезки, рассчитывая, что в один из них я стану знаменитым. Этот телефон я выиграл в лотерею. Только через три недели понял, как эта проклятая штуковина работает. Я вернусь через минуту.

Он звонил не садясь в машину, прислонившись к ней и глядя на церковь Святого Леонарда.

— Как развлекаешься? — спросил он жену.

— Развлекаюсь? — осторожно переспросила она. — Это не совсем точное слово. Я теперь невероятно хорошо осведомлена о жизненном цикле педикулус гуманус, для тебя поясню — вошь человеческая, и просто помешалась на чистоте. Завтра будет секс у черепах.

— Неужели земля вращается ради них?

— Да, но очень медленно. Как Стефан и Вероника?

— Прекрасно, за исключением того, что Стефан беспокоится за свою приемную дочь. Произошли некоторые странные веши.

— Серьезно странные?

— Возможно. — Мальтрейверс заметил трещины на церковной стене, о которых ему говорили. — Беда в том, что в Медмелтоне предрассудков больше, чем он может вместить. Здесь даже хозяйка местного магазина похожа на ведьму.

— Она не виновата, что у нее такая внешность.

— Правильно. Но дело в том, что все происходящее касается Стефана.

— Думаешь, что сможешь ему помочь?

— Я бы хотел, но не знаю как.

— Ну ладно. Я скоро приеду, и ты расскажешь мне обо всем подробно. Смотри не превратись в лягушку за это время. Послушай, мне надо бежать. Я собираюсь пообедать кое с кем из постановочной группы. Скучаю по тебе.

— Я тоже скучаю по вас, леди. Будь осторожна.

Она положила трубку, и Мальтрейверс медленно стал задвигать антенну. После пары неожиданно тревожных часов, проведенных в Медмелтоне, трезвый голос Тэсс звучал контрастом ко всему окружающему его здесь. Объяснения случившемуся могли быть самыми неожиданными и даже невероятными, но они не имели ничего общего ни со сверхъестественными явлениями, ни с нераскрытым убийством. Стефан просто неправильно рассуждает. Если Мишель и ответственна за то, что кладет под Древо Лазаря свой странный набор предметов — а тому пока нет никаких доказательств, — то отсюда не следует автоматически, что это как-то связано со смертью Патрика Гэбриеля. Она могла это делать, ну, потому… ладно, в Медмелтоне все возможно. По словам Стефана, здесь полно злобного колдовства, так что… Мальтрейверс с досадой задвинул внутрь последний дюйм антенны. Держа в руке один из образцов современной техники, он начал рассуждать, как средневековой крестьянин. Медмелтон можно найти на карте, он подчиняется местному государственному управлению, какие-то члены парламента собирают здесь голоса избирателей, крыша здешней церкви, возможно, нуждается в починке, и тут полно людей, у которых есть превышение кредита в банке, но которые собирают мыльные обертки и проводят отпуск в Коста-дель-Соль. А теперь вот кто-то забавляется этими странными играми и… Он напряг зрение, уловив какое-то движение на церковном дворе. Рядом с Древом Лазаря спиной к нему стояла Мишель. Бросив телефон через окно машины на сиденье, он прошел по узкой тропинке и перепрыгнул через низкую стену. Девочка не шевельнулась, пока он молча приближался к ней по траве между надгробиями.

— Привет!

Мишель стремительно обернулась, и ее взгляд поразил его. Она даже не была испугана тем, что ее потревожили, — на ее лице была ярость животного, попавшегося в ловушку. Это выражение мгновенно исчезло, и она стала приглаживать пальцами свои подстриженные волосы, будто этот жест был ей сейчас необходим.

— О, это вы. Я и не знала, что здесь кто-то есть.

— Что ты здесь делаешь?

— Думаю о своих делах. — Она отошла от дерева и поддала ногой камешек, который отскочил от могильного камня, источенного непогодой. — Что плохого, что я здесь?

— Конечно, ничего, — ответил Мальтрейверс. — Ты интересуешься церковным двором?

— Нет. — Отрицание было очень резким, и, прежде чем он успел заговорить снова, она испытующе взглянула на него: — Вы живете в Лондоне, так ведь? Где именно?

— В Нейбери. Ты слышала об этом районе?

— Это там, где «Арсенал» играет в футбол или что-то в этом роде?

— Да, недалеко. Ты болеешь за них?

Девочка пожала плечами.

— Приятель в школе болеет. Я этим не интересуюсь… Это где-то недалеко от Блэкхеса?

— Нет. На другой стороне реки. Почему ты спрашиваешь?

— Так просто. И как живется в Лондоне?

— Прекрасно, если ты любишь большие города. А как живется в Медмелтоне?

— Как в могиле, — она поддала ногой еще один камешек, на этот раз чтобы ее заявление прозвучало более весомо. — Мне бы только выбраться отсюда. Я хочу уехать в Лондон.

— Возможно, так и случится однажды. Когда ты станешь старше и…

— Хоть вы-то не начинайте, — прервала она. — Это все говорят. А я уже сейчас достаточно взрослая.

Мальтрейверс удивил ее тем, что согласился:

— Да, я тоже склонен так думать. Но есть всякие скучные законы о несовершеннолетних. Если ты убежишь, тебя притащат обратно. Дерьмо, верно?

— Хуже. — В ее голосе слышались отзвуки гнева, который он видел на ее лице несколько мгновений назад. — Обед готов?

— Думаю, да.

— Тогда я лучше пойду обратно.

Она повернулась и побежала к коттеджу «Сумерки», не дожидаясь его. Мальтрейверс наблюдал, как она с подростковой неуклюжестью перепрыгнула через стену и исчезла за оградой. Ее разочарование от жизни в Медмелтоне было очень сильным, и большинство ее сверстников в деревне, очевидно, разделяли его. Так что интерес к Лондону был вполне естественным. Но Мишель упомянула о Блэкхесе, где жил Патрик Гэбриель. Стефан говорит, что видел, как они разговаривали друг с другом, и Гэбриель мог подтвердить это… Но вовсе не обязательно, чтобы это что-то значило. За исключением одного: более чем через год после его смерти она это помнила. И Мальтрейверса снова посетила та неприятная мысль, которая впервые пришла к нему в «Вороне».

— Спасибо. — Мальтрейверс взял высокую оловянную пивную кружку, которую Стефан наполнил для него. — Расскажи мне еще о Сэлли Бейкер. Она вышла замуж вторично?

— Нет.

— Почему же? Она привлекательная женщина.

— И денег у нее хватает. Вдобавок ко всему, что оставил ей муж, у нее как вдовы пенсия от министерства иностранных дел. Но она вполне счастлива, живя одна. Работает неполный день в библиотеке в Эксетере и все еще иногда путешествует. У нее замужняя дочь в Шотландии, и она часто ее навещает. Мы пригласим ее выпить, пока ты здесь.

— Буду рад увидеть ее снова. — Взглянув на Веронику, Мальтрейверс указал на свою тарелку: — Очень вкусно. Какой-то старинный девонский рецепт?

— Нет. Это из кулинарной книги.

— Еще одно разочарование, — мрачно пошутил он. — Моим друзьям из Озерного края подали пудинг по-нанкаширски, рецепт которого был заимствован из одной книги, написанной целиком по-французски… В такой ситуации английскими останутся только рыба и чипсы. Да и то их уже больше не заворачивают в газету. А я еще помню, когда жил в Ворчестере, то видел, как кто-то ел чипсы из магазина, где я работал до кровавого пота. Я очень расстроился из-за этого.

Он увел разговор в сторону от Сэлли Бейкер, но решил про себя, что обязательно поговорит с ней снова. Ее связь с церковью Святого Леонарда означала, что она должна быть в курсе происходящего, а знание деревни могло бы пролить свет на какие-то уголки, которые казались наиболее темными.

Когда с едой было покончено, Мишель ушла, и оставшуюся часть вечера они болтали, немного пили и вполглаза смотрели телевизор. Мишель вернулась около десяти, туманно объяснив, где была и что делала. Вероника казалась безразличной. А осторожные расспросы Стефана перед тем, как она пошла спать, были отвергнуты или проигнорированы. Они разговаривая втроем коротали время внизу, и было уже около полуночи, когда Мальтрейверс выключил свой ночник. По сравнению с привычным шумом транспорта, который в Лондоне сквозь сон он слышал ночами, не обращая на него внимания, Медмелтон был полон глухой деревенской тишины. Кровать, к досаде Мальтрейверса, была на два дюйма короче длины его тела в шесть футов. И он лежал без сна по причине этого неудобства, пока не услышал, что где-то снаружи тишина нарушилась слабым тонким писком, показавшимся ему тревожным звуком. Может, совершалась ужасная казнь каких-то маленьких тварей?.. И дом скрипел… и пиво распирало его.

Когда он шел в ванную, его босые ноги бесшумно ступали по ковру лестничной площадки. Полоска света пробивалась из-под двери спальни Мишель, и, проходя мимо, он услышал, что она разговаривает. Может быть, у нее телефон в комнате и она поздно ночью болтает с кем-то? Нет, судя по всему, это было не похоже на разговор с его естественными паузами, в нем присутствовало нечто ритмическое и неспешное, будто она произносила мантру[М а н т р а — заклинание-молитва в индийской религиозной традиции.]. Он прижался ухом к двери, напряженно вслушиваясь. Голос Мишель звучал то громче, то тише — и тогда слышны были только отдельные фразы из того, что она говорила.

— … Нас претерпеть вечный суд… слух милосердный… справедливо изощренные грехи… ради стремления к этому мы можем. — Ее голос стал снова тихим. Мальтрейверс прижался к двери еще плотнее. И наконец: — …родился этот человек.

Больше его ухо ничего не уловило, а минуту спустя свет в комнате Мишель погас. Мальтрейверс осторожно вернулся к себе. С туалетом можно подождать, пока он не убедится, что она заснула и никто его не услышит. Включив у себя свет, он достал свой дневник и записал то, что сумел уловить, потом подчеркнул слова «вечный», «милостивый» и «справедливо изощренные». Для каждодневного словаря Мишель это были слишком устаревшие слова, она, очевидно, что-то цитировала, чувствовался аромат поэзии приблизительно XVI века, но если считать, что она заучивала домашнее задание, то ритм был неправильный.

Мальтрейверс имел весьма смутное представление о прозе того периода, кроме Библии короля Джеймса и книги о литургии Крэнмера, которые читал больше ради выразительного языка, нежели ради самой теологии. Было ли это что-то оттуда, он не знал, да и трудно предположить, что Мишель стала бы читать нечто подобное на ночь да еще вслух. Стефан должен бы знать, что его дочь сейчас изучает на уроках литературы или английского, и это может дать ключ к разгадке. Но Мальтрейверс вспомнил ее интонацию: неторопливую, методичную и… мрачную? Или это просто показалось ему после загадочных ночных шумов?

Мишель тоже все еще не спала, не задернутые занавесками окна пропускали свет последней сентябрьской луны. Она чувствовала себя так же, как всегда, когда вела себя совсем по-детски. Она была раздражена тем, что, все понимая, продолжает нелепые игры, но временное возбуждение помогает забыть об их глупой сущности. Почему она продолжала играть в них? Не потому, что не должна была этого делать. Того, что делать не полагалось, было бесконечно много. Она помнила даже случай, когда солгала в первый раз, будучи еще маленькой девочкой. Это была не такая уж серьезная ложь, но, произнеся ее, она уверилась, что можно пренебречь инстинктивным стремлением всегда говорить бабушке правду. Другие дети уже и не могут вспомнить такой момент в своей жизни, как не могут вспомнить и свои первые шаги. А Мишель помнила, и это было существенно, потому что она обнаружила в себе нечто особое и загадочное. Ее медмелтонские глаза недаром были расположены «наоборот», с ней были связаны вещи, о которых никто в целом мире не имел понятия, она была особенная, не как все. Поэтому эти игры, возможно, и не такие уж детские, может быть, она единственная, кто обладает способностью играть в них. И это волновало.

Глава 5

В понедельник утром школьная форма — серая плиссированная юбка, закрывающая колени, простая голубая блузка, белые гольфы и черные туфли на низком каблуке — заставила Мишель почувствовать себя угрюмым заключенным в тюремной одежде. Ее разговор с родителями свелся к нескольким односложным словам, но негодование было просто осязаемым. Она проследовала за Стефаном к машине, как животное, временно приученное к послушанию, но способное снова вдруг стать диким. Ее мать и приемный отец воспринимали ее поведение как само собой разумеющееся, не обращая внимания на ее протест по поводу обычного перечня содержимого школьного портфеля, денег на обед и личных мелочей. А когда Мальтрейверс попрощался с ней, она не удостоила его даже ворчливым подобием какого-нибудь ответа.

— Как у нее дела в школе? — спросил Мальтрейверс, оставшись вдвоем с Вероникой.

— Достаточно хорошо, когда она старается. Дело в том, что надо постоянно следить за ней. В ее возрасте я была такой же.

Мальтрейверс подумал, как мало он знает о прошлом Вероники. Она закончила политехнический, включающий разнообразные дисциплины, курс социологии, и потом сразу начала работать в местном государственном управлении социальной службы. Ей было двадцать два, когда родилась Мишель, затем она жила с родителями, которые, очевидно, помогали ей. Если и существовала какая-то финансовая помощь от отца Мишель, то ее, скорее всего, никогда не принимали. Когда Стефан встретил Веронику, она только что начала свою работу — при неполном рабочем дне — над проектом юношеского общества в Эксетере. Она не рассказывала о том, что пережила, о людях, которые ее окружали, о том, что она делала, являя собой образ такой же упрощенный, какой рисуется в представлении после прочтения деловой визитной карточки. Мальтрейверс знал людей подобного рода, и они чаще всего оказывались в действительности такими же банальными, какими и казались. Но в случае с Вероникой возникало ощущение, что за сдержанной маской скрывалось ее истинное лицо со следами нелегкого жизненного опыта, страстей и обид. Ее сдержанность порой создавала неудобства и всегда была бескомпромиссной. Осторожные попытки исследования ее души наталкивались на уклончивость, а более сильные — на воздвигнутые преграды. Это было качество, которое Вероника целиком передала своей дочери.

— Когда ты отправляешься на работу? — спросил ее Мальтрейверс.

— Я сажусь в автобус около «Ворона» в девять часов. Что ты собираешься делать днем?

Он посмотрел в окно кухни. Начало октября было мягким и солнечным.

— Похожу вокруг Медмелтона. Прикинусь туристом. А попозже, может быть, проедусь до Бакфэстского аббатства.

— Во время ленча попробуй вина из большого кувшина, — предложила Вероника. — Мне пора.

Когда она ушла, Мальтрейверс закончил читать газету, уселся в гостиной, размышляя над происходящим. Предметы, оставляемые под деревом в церковном дворе, давали повод для любых объяснений, и тут воображение могло разыграться как угодно. То, что Сэлли Бейкер знала Медмелтон, делало ее все-таки наиболее подходящим и, пожалуй, единственным человеком, с которым он мог откровенно поговорить обо всем этом. Он взял свой дневник и перечитал услышанные им ночью слова Мишель: «…родился этот человек». Реальный ли это человек? Может, это из какого-нибудь древнего катехизиса о том, как приворожить возлюбленного? Или это романтическая деревенская наука, советующая девушкам тщательно очистить яблоко, потом выбросить цельную кожуру через плечо на книгу или газету так, чтобы она упала на первую букву имени суженного? Таких предрассудков бесчисленное множество. Но слова типа «вечный судия» звучали как мрачная мольба к госпоже Справедливости, а в любом случае такая попытка была совершенно не в характере Мишель. Он вспомнил фразу из Сэки: «Дети с характером гиацинтовского типа по мере взросления не мыслят лучше, они просто больше узнают». Он подозревал, что Мишель уже сейчас знала больше, чем должна была знать в ее возрасте, но с самоуверенностью юности убедила себя, что может это вынести.

Его мысль прервал звонок в дверь, и Мальтрейверс впустил высокого, довольно небрежно одетого священника. Синий флотский костюм, нуждавшийся в утюге, был надет поверх шоколадно-коричневого свитера с грязным высоким и жестким воротником[Особый вид воротника священнослужителей.]. Самыми аккуратными были его черные волосы, смазанные брильянтином и подстриженные очень коротко, без всякой претензии на стиль.

Седые пряди над ушами походили на комочки пепла среди частично сгоревшего угля. У него было лицо преждевременно постаревшего юноши, сочетавшее невинность и доброжелательность с разочарованием в жизни. Правильные черты лица были бы привлекательны, если бы они не были несколько великоваты. Плотно сжатые губы раздвинулись, изображая улыбку, но получилась только снисходительная усмешка.

— А, вы, должно быть… — он помедлил на мгновение, — Гас… Мальтрейверс, так? Стефан упоминал при мне ваше имя.

— Да. А вы, наверное, Бернард Квэкс, пастор этого прихода. Стефан говорил мне о вас. Доброе утро.

— Доброе утро… Я упустил Веронику?

— Боюсь, что да. Она уехала на работу около четверти часа назад.

— О, я забыл, что она уходит по понедельникам. Не могли бы вы попросить ее позвонить мне, когда она вернется?

— Конечно, я оставлю ей записку на тот случай, если меня не будет.

— Очень мило с вашей стороны. — Квэкс совершенно явственно почувствовал, что не может прямо сейчас закончить разговор. — Я полагаю, вы пробудете здесь несколько дней?

— Да, я наконец нашел время, чтобы принять приглашение. Предполагаю открыть для себя Медмелтон.

— Надеюсь, вы не будете разочарованы. — Квэкс пренебрежительно улыбнулся. — Он очень привлекателен, но ничем не замечателен. Церковь здесь единственное интересное здание, но во всем Девоне есть дюжина точно таких же.

— Но не везде жертву убийства находят в церковном дворе.

Это замечание было сделано небрежно, но оно возымело на Квэкса мгновенное действие, будто Мальтрейверс сказал непристойность на собрании Союза матерей.

— Это было давно и уже прошло. — Голос Квэкса звучал одновременно и настороженно, и обиженно. — Это был очень… неловкий случай, и мы не любим говорить о нем.

Мальтрейверс отметил про себя эпитет, который предпочел употребить пастор. Не трагичный, не дурной, не загадочный, а неловкий, будто Патрик Гэбриель сделал что-то неприличное, необдуманно дав убить себя в деревне и принеся Медмелтону дурную славу.

— Едва ли дело закончилось, — вежливо заметил Мальтрейверс. — Все еще не найден человек, который совершил это.

Тень обиды на то, что ему противоречат, промелькнувшая было на лице Квэкса, мгновенно сменилась покровительственной набожной улыбкой.

— Бог знает истину, мистер Мальтрейверс. От него ничего не скроется.

Почтение, с которым было произнесено слово «Бог», было столь же хорошо различимо, как и обвиняющая интонация, и Мальтрейверс сразу понял, что здесь не существует предмета для спора.

— И все-таки это интересно, — добавил он. — Как бы то ни было, я рад познакомиться с вами и заверяю вас, что Веронике будет в точности передано ваше сообщение.

— Очень мило с вашей стороны. — Голос Квэкса снова обрел благожелательность, но Мальтрейверс почувствовал, что теперь-то точно у его собеседника возникли подозрения по поводу нового приезжего из Лондона. — Желаю хорошо провести время. До свидания.

Когда пастор повернулся и несколько поспешно пошел прочь, Мальтрейверс вспомнил рассказ Стефана о его отношении к вещам, обнаруженным под Древом Лазаря: полицию вмешивать не нужно, говорил Квэкс, потому что Медмелтон и так достаточно растревожен, чтобы снова возбуждать расследование об убийстве… Где-то в деревне — и, возможно, это кто-то из прихожан Квэкса — живет убийца, думал Мальтрейверс, но Квэкс тщательно скрывает сведения, которые могли бы помочь дознанию. Почему? Для блага прихода или потому, что ему что-то известно? Возможно, это связано с его безоговорочной верой в Бога? Мальтрейверс заметил про себя, что нужно спросить Стефана, был ли Квэкс среди тех, кто отказался разрешить полиции снять отпечатки пальцев. Если да… Нет-нет, пока никаких выводов, только иметь это в виду.

Он нацарапал записку для Вероники, вышел из коттеджа и побрел мимо церкви через луг. Визит к Сэлли Бейкер мог бы стать хорошей прогулкой, но ему не удалось ее совершить. Когда он проходил мимо медмелтонского универмага, она вышла из дверей.

— Здравствуйте, — сказал он. — Это почти счастливая случайность.

— Вот как? — спросила она.

— Встреча с вами. Я как раз шел к вашему дому, узнать, там ли вы?

— Почему?

— Потому что, кроме Стефана и Вероники, вы единственный человек, кого я знаю здесь, и мне нужна небольшая помощь.

Она вопросительно взглянула на него, перекладывая плетеную корзинку с покупками из левой руки в правую.

— Вы только вчера приехали, и вам уже нужна какая-то помощь? Вы показались мне более… крепким.

— Я такой и есть, когда знаю, с чем имею дело.

— Понимаю… Ну, во всяком случае, я могу подвезти вас. Моя машина стоит как раз через дорогу.

— Давайте! — Он протянул руку к корзинке. — Я понесу.

— Это как-то связано с Мишель? — спросила она, когда они уже шли к машине.

Мальтрейверс взглянул на нее с удивлением: Сэлли Бейкер была проницательной и прямой.

— Как вы догадались?

— Весьма тонкая догадка, — усмехнулась она. — Я смотрела на вас и Стефана в «Вороне» прошлым вечером. Вместо того чтобы представиться всем в баре, вы сидели уединившись и, очевидно, обсуждали что-то серьезное. Я не ожидала от вас такого поведения, учитывая, что вы приехали всего пару часов назад.

Мальтрейверс одобрительно кивнул.

— Вы почти ничего не упустили. Но почему, по-вашему, наш разговор со Стефаном имел отношение к Мишель?

— Но это ведь так? — переспросила она.

— Да, — вынужден был признаться он.

— Ну, тогда, — она вытащила из кармана своего жакета ключи от машины, — расскажите мне все.

Через несколько минут они подъехали к ее дому, и Мальтрейверс тем временем заканчивал свое повествование, пока она на кухне раскладывала продукты.

— Я не понимаю, почему я рассказываю это вам, — признался он. — Если подойти к этому рационально, я бы сказал, что вы знаете эту деревню так же хорошо, как и любой другой, хотя не так замкнуты, как большинство здешних. Но боюсь, что это звучит не очень убедительно, может быть, мой ум горожанина не в состоянии справиться с деревенскими делами.

— Может быть. — Ее согласие с ним прозвучало двусмысленно. — Но я очень благодарна вам за ваш рассказ. Пойдемте в другую комнату, я тоже поведаю вам кое-что.

Гостиная Сэлли Бейкер оказалась неожиданно экзотичной: с африканскими племенными масками, индийской бронзой, резными фигурками из слоновой кости и вышитыми японскими картинами, изображающими природу и животных. В углу китайский экран из гобелена, на буфете возвышалась шкатулка из эбенового дерева, ее крышка была выложена завитками золотых листьев и лакированных цветов.

— Стефан упоминал, что ваш муж был на дипломатической службе, — заметил Мальтрейверс. — Я вижу, вы собирали сувениры.

— Не все по собственному вкусу, — сухо ответила она. — Иногда невозможно было не принять подарки, но я была ужасно рада, когда мы смогли избавиться от высушенной головы из Найроби. Говорили, что это огромная честь — получить ее, но она всегда смотрела на меня слишком укоризненно. Однако давайте поговорим о дедах и предрассудках более близких нам.

Она уселась в типично английское кресло с высокой спинкой и помолчала минуту.

— Я, конечно, знаю об этих вещах под Древом Лазаря, но… в общем, прежде всего вам нужно знать кое-какие факты из местной истории. Очень давно здесь жил человек по имени Ральф-Сказочник, который…

— Я слышал о нем, — прервал ее Мальтрейверс. — Медмелтонский Кот и Бог знает, что к чему. Стефан достал где-то экземпляр книги его историй.

— Какого издания? — Вопрос был неожиданно резким.

— Я не знаю. А разве их несколько?

— Да, и я бьюсь об заклад, что это издание 1913 года. Оно самое распространенное.

— Это имеет значение?

— И очень даже. — Она повернулась в своем кресле, потянулась к открытому книжному шкафу, встроенному в стену, и вытащила оттуда книгу в выцветшем пурпурном кожаном переплете.

— Ральф был и в самом деле хорошим сказочником, но необразованным, и все его истории потерялись бы или перепутались в пересказах. Пастор же вовремя их записал, а в 1890 году один из его преемников опубликовал в Эксетере. — Она подержала книгу в руках. — Это редкий экземпляр, и я не знаю, существуют ли другие.

— Насколько он отличается от издания 1913 года?

— Он самый полный. В нем содержится все, что записал первый пастор, включая незаконченные сказки и ряд высказываний Ральфа, ни одно из которых не достойно запоминания. Второе издание было отредактировано. Высказывания Ральфа и полдюжины сказок были изъяты, включая… — Она перелистала несколько страниц, нашла нужную и протянула ему книгу. — Вот эту. Она довольно короткая. Я приготовлю кофе, пока вы будете читать.

Сэлли Бейкер вышла из комнаты, и Мальтрейверс, начав читать, услышал, как она отворяла дверцы буфета.

«МЭРИ ИЗ МЕДМЕЛТОНА И ЕЕ ДОГОВОР С ДРЕВОМ ЛАЗАРЯ

Жила в царствование королевы Елизаветы в Медмелтоне девица по имени Мэри Твелфтриз, и была она красива и мила и любима всеми жителями деревни. Но непостоянна и насмешлива со своими поклонниками, то позволяя думать одному, что он одержал над ней победу, то одаривая своим вниманием другого, а потом третьего и четвертого. И в этом находила она удовольствие и тешила свое самолюбие, принимая всевозможные подарки и знаки любви, но никому не отдавая взамен своего сердца или привязанности.

Но в противоположность бесконечной Благодати Небесной все земное счастье есть не что иное, как суета, если оно добыто достойными способами, и порождение Дьявола, если получено благодаря себялюбию или гордыне. И вот Мэри обнаружила, что наскучила молодым людям и они обратили свое внимание на других девиц, менее красивых, но более добрых по своей натуре. И потом тщетно она выставляла себя напоказ и давала обещания, которые, как было известно, всегда оказывались обманом, пока в конце концов не достигла она возраста двадцати лет, все еще оставаясь незамужней. Примерно в то же время приехал в Медмелтон человек из Корниша и нанялся в услужение к фермеру. Был он еще не женат, что весьма удивительно, ибо он был хорошо сложен и привлекателен. Познакомившись с этим человеком — его звали Артур из Редруса, по имени местечка, откуда он приехал, — решила Мэри, что он ей подходит, и поклялась поспешить действовать, пока другие не рассказали ему о прежнем ее поведении. И она стала проявлять знаки внимания к нему, что прежде вовсе было не в ее характере, — делала все, чтобы мужчине было приятно. И таким способом она преуспела в своих ухаживаниях, одержала победу, и на Пасху они были помолвлены.

Но так как Всемогущему Богу иногда доставляет удовольствие осуществлять наказание за грехи еще при жизни человека, чем позволять ему дожидаться адских мучений, которые впереди у всех грешников, потому и не допустил Он, чтобы Мэри полюбили, ибо сама она жестоко отказывала в любви другим. И случилось так, что Артура поразил быстрый и ужасный недуг и он умер через три дня. Горько рыдая, сидела Мэри около его тела, и его смерть свидетельствовала о крахе ее собственных надежд. И пребывала она в таком плачевном состоянии несколько недель, а затем отправилась к некой женщине из Эксмура, искушенной в черной магии. Женщина эта присоветовала ей заключить договор с Древом Лазаря. Оно совсем было захирело, но разрослось вдруг без удержу возле церкви Святого Леонарда, и женщина уверяла, что счастье, которое пришло к девице, нашедшей себе мужа, также посетит и ее. Поскольку, сказала ведьма, дерево вернулось к жизни, подобно мертвому брату Марии и Марфы в Писании, так и Артур тоже сможет вернуться к ней».

Следующий, невероятно длинный, параграф уводил в сторону от этой истории, приправляя ее нравоучениями об опасных и мучительных последствиях отрицания Бога и занятий колдовством. Мальтрейверс понял, что он читает историю Ральфа-Сказочника с добавлениями наставлений пастора, и пропустил эти торжественные фразы, чтобы снова обратиться к самой легенде.

«Удовлетворенная словами этой женщины — и не зная, что они лживы, — Мэри вернулась в Медмелтон, чтобы свершить те заклинания и магические действия, которые она ей присоветовала. Тайно ночью преклонила она колени пред Древом Лазаря, как другие преклоняли пред Распятием на Голгофе, и извратила поклонение нашему Благословенному Спасителю, давая греховные и дурные обеты, чтобы дерево вернуло ей любимого. Подвергая свою бессмертную душу ужасной опасности, стала она совершать странные и противоестественные поступки, положив под дерево в виде жертвоприношения несколько предметов, как и было ей велено. Сначала она положила фигурку из глины, изображавшую умершего, затем — прядь волос, срезанную с его головы, потом — чашу со своей кровью, потом свое обручальное кольцо, затем букет белых лилий, мальв и вероники, каждый раз вознося моления по дьявольскому замыслу. Совершив все это, она еще больше согрешила, вырвав из Книги Святого Писания параграфы, написанные апостолом Лукой, в которых рассказывалось о чудесном исцелении Лазаря Господом нашим Иисусом Христом, и тоже положила их под дерево. Потом вернулась она к себе домой и стала ждать, ибо ведьма сказала ей, что Артур восстанет и придет к ней, когда она сделает все это. Три дня и три ночи не ела она мяса, не пила воды и не спала, пока на третью ночь, около полуночи, не раздался громкий стук в дверь ее дома.

Полная радости — ибо ее стремление к счастью победило осознание греховности того, что она делала, — она вскочила и открыла дверь, но тут же отпрянула назад, дрожа от страха, ибо перед ней стоял Артур из Редруса, завернувшийся в могильный саван и со следами своей ужасной болезни.

— Мэри! Мэри! — вскричал он громко и в великом гневе. — Почему ты содеяла это? Ведь ныне по твоей вине взят я с небес и возвращен на землю, не будучи ни смертным человеком, ни ангелом, каковым я уже являлся.

Затем отвернулся от нее и полетел, словно дух, в воды Нея, где превратился в большой, похожий на человека камень, который так и стоит в реке около луга Тома Блэкуэлла. И увидев, что произошло, Мэри бросилась за ним вслед, прижалась к камню, подобно невесте, обнимающей своего жениха, рыдая так, что голос ее походил на волчий вой и был слышен на двадцать миль вокруг. И разлились воды Нея, и сила потока сбросила ее с камня, так же как она вырвала Артура из лона Божьего. И ее тело несло дальше и дальше к морю, где, говорят, ее жалобные крики до сих пор слышны каждый год в ночь ее гибели, когда дует ветер.

И потому те, кто слушает этот рассказ, должны остерегаться и отвращать свои мысли от зла, оставаясь верным Богу».

Мальтрейверс закончил чтение на том месте, где пастор добавил от себя несколько заключительных предупреждений. Сэлли Бейкер вернулась с кофе.

— Не правда ли, есть в этом что-то знакомое? — спросила она.

— Конечно, но… — Его губы недоверчиво изогнулись. — Предположим, это только сказка для устрашения детей с небольшой примесью бесплатной проповеди. В атмосфере семнадцатого или какого-нибудь другого века это могло бы, понимаю, вызвать у иных дрожь. Но сейчас единственная ценность этой истории — в ее новизне.

— Для большинства — да, — согласилась Сэлли, — для взрослых людей. Но насколько разумно вы сами мыслили в пятнадцать лет?

— Я не интересовался волшебными сказками, — твердо заверил он.

— Значит, если они не интересовали вас, то и других тоже не должны интересовать? Есть, знаете, взрослые, которые верят в реальность того, что видят в «мыльных операх».

— Но не до такой степени, чтобы, взяв их за образец, строить свою жизнь, — возразил он. — К тому же Мишель слишком уравновешенна

— Мишель Дин — ребенок, с которым следует быть очень осторожным, — сказала Сэлли Бейкер. — Вы почти не знакомы с ней, а я ее знаю. Она скрытна — это, конечно, идет от Вероники, она неискренна, и я бы не поручилась за нее.

Мальтрейверс взял чашку и отхлебнул кофе. Решившись поговорить с Сэлли Бейкер, поскольку она умна, он не мог просто взять и отвергнуть то, что она говорила, как нечто несерьезное.

— Хорошо, —  согласился он. — Кто-то оставил эти вещи под Древом Лазаря, и у меня нет никакого иного объяснения тому, о чем вы говорите. Прежде всего — это Мишель?

Сэлли Бейкер была удивлена этим вопросом:

— А разве это не логичный вывод? Стефан говорит, что она слоняется вокруг церковного двора, да вы и сами встретили ее там. Но кто надоумил ее? Почему?

Мальтрейверс показал книгу.

— У кого еще есть подобное издание?

— Я знаю только трех обладателей таких экземпляров. Один принадлежит Бернарду Квэксу, другой — справочному отделу эксетерской библиотеки и третий — пожилым супругам, живущим в дальнем конце деревни. Они почти затворники. Но ведь могут, конечно, существовать и другие.

— Мишель могла прочитать библиотечный экземпляр, — заметил Мальтрейверс.

— Возможно, но она не относится к тем людям, которые пользуются справочным отделом. И даже если она и прибегла к его услугам, то почему, скажите, выбрала именно эту книгу?

— Кто-то мог подсказать ей… Тот, кто привлек ее внимание к этой книге, очевидно, руководит поступками Мишель. Итак, кто же это и почему Мишель послушалась его или ее? Оставим в стороне глупость подобной игры, которой она занималась, но кого она пыталась воскресить из мертвых? Может, у нее был какой-нибудь дружок, который упал с мопеда и разбился, или что-нибудь еще в этом роде?

— Нет, насколько я знаю. Здесь вокруг, кажется, полно мальчиков, но со сверстниками ей скучно. Это довольно типично. Я часто думала, что учителя-мужчины в ее школе должны быть очень осторожны, если не хотят остаться в дураках.

— Значит, это мог быть человек постарше! — предположил Мальтрейверс. — Но знаете, если что-то происходит в школе, Стефан, скорее всего, знает об этом.

— А как насчет Патрика Гэбриеля? — резко спросила Сэлли Бейкер. — Или вы не хотите касаться этого?

Мальтрейверс поразился тому, сколько усилий он приложил, чтобы изгнать эту мысль из собственного сознания, ибо она казалась ему отвратительной. Но было известно, что в сексуальных влечениях Гэбриеля нередко преобладала пагубная склонность к молодым телам. Его откровенность делала это еще более бесстыдным. Доступность на все согласных, цинично-страстных, язвительных девушек с лондонских улиц не извиняла его поведения, но такие многоопытные девицы шли к нему все понимая, с открытыми глазами и могли постоять за себя. Деревенская девочка-подросток оказывалась в подобной ситуации безнадежно уязвимой. Терзаемая мечтами о жизни в городе, очарованная славой Гэбриеля, наивная и вместе с тем убежденная в своей опытности, Мишель должна была с восторгом ринуться навстречу Гэбриелю. И он мог походя использовать ее, цинично отнесясь к совершенному греху, не признавая вреда, наносимого им.

— Ей, должно быть, было около четырнадцати, когда Гэбриель появился здесь, — сказал Мальтрейверс.

— Омерзительно, не правда ли? — Сэлли Бейкер наклонилась вперед в своем кресле. — Не знаю ничего конкретного, но я несколько раз встречала Гэбриеля в «Вороне», и совершенно очевидно, что он был развратник. Мишель слоняется вечерами по деревне, и я не один раз видела, как они разговаривали. Не могу допустить, что они все время говорили только о поэзии. Стефан сказал, что она расстроилась, когда он умер… и теперь, я думаю, кто-то пытается вызывать дух умершего. Мне это не нравится, но все сходится.

Фантастично, но, очевидно, так оно все и было, однако Мальтрейверсу хотелось разрушить эти доводы:

— Я не в состоянии представить, чтобы Мишель верила в Ральфа-Сказочника. В любом случае это только догадка. Да и кроме того, нет доказательств, что это она кладет веши…

У Сэлли Бейкер поднялись брови.

— О нет, есть. Вы сами дали их мне.

— Я? Каким образом? — удивился он.

Выражение лица Мальтрейверса вызвало у нее странное удовлетворение.

— Ах вы бедный невинный горожанин! Вы действительно не можете понять, что к чему, не так ли?

— Понять что?

Она вздохнула, как учитель, теряющий терпение с туго соображающим учеником.

— Повторите еще раз, что вы слышали, когда Мишель разговаривала ночью.

Все еще удивленный, Мальтрейверс вытащил свой блокнот.

— Я услышал только отдельные фразы… Вот последняя часть… — Он проверил написанное. — Вы имеете в виду «родился этот человек»?

— Именно. Один из древнейших приемов колдовства — произнесение молитвы Господу наоборот. Это самое большое кощунство! Подумайте об этом.

— Значит, это «Человек, который родился…» — Мальтрейверс поколебался мгновение, потом до него дошло: — «…от женщины, имеет жизнь короткую и полную горя». — Опять взглянув на Сэлли Бейкер, он внезапно почувствовал, что холодеет. — Так это же из заупокойной службы. Здесь нет ничего общего с тем, что пыталась сделать Мэри Твелфтриз в истории Ральфа, но Мишель могла добавить что-нибудь сама или ей подсказали.

— Когда вы слышали, что она произнесла эти слова?

— Я не уверен… ах да. Когда я выключал свет, то заметил, что была почти половина первого.

— Тело Патрика Гэбриеля было найдено в половине седьмого утра, и полиция установила, что он был мертв уже около шести часов. — На ее лице сквозило пренебрежение, она ждала дальнейших возражений. — Эти вещи под дерево положила Мишель Дин. И не пытайтесь переубедить меня.

Мальтрейверс снова взглянул в свои записи, совершенно для него непонятные, пока Сэлли Бейкер не объяснила их. Проходя утром мимо двери комнаты Мишель, он заглянул туда. Рекламные плакаты «Новых детей на площади» и Джорджа Мишеля, разбросанная на полу одежда, куча книжек и цветных карандашей на столе, даже мягкие игрушки на неубранной постели — остатки ее детства. Неужели все эти обычные для современного подростка вещи стали немыми свидетелями увлечения ее древними и мрачными суевериями?

— Спаси Господи, она же просто играет. — Он посмотрел на Сэлли Бейкер, как бы ища ее поддержки. — Разве нет?

— Конечно да, — согласилась она. — Но это опасные игры, и теперь у нас есть причина считать, что они каким-то образом связаны с убийством.

— Так что же делать?

— Вот об этом нам и следует подумать. — Сэлли Бейкер улыбнулась. — Откровенно говоря, я ужасно рада, что вы заглянули ко мне. Меня тоже смущало все это, но ведь Патрик Гэбриель почти наверняка был убит кем-то из местных, и никто не знает, кем и почему. А с кем я могла доверительно поговорить о своих подозрениях по поводу случившегося? И как я после этого могла быть уверена в собственной безопасности?

— Наверное, найдутся в деревне люди, которых можно исключить из числа подозреваемых, — уверенно возразил ей Мальтрейверс. — Некоторые из них должны иметь алиби.

— Не так уж их много, если вникнуть поглубже. Очень немногие были в отъезде, а тем, кто оставался здесь и спал в постели, с женой или мужем, легко утверждать, что поздней ночью они были дома, и трудно доказать обратное. Суть в том, что я не могла быть полностью уверена, что любой, с кем бы я ни поговорила не знает что-то о смерти Патрика Гэбриеля. Расспросы могли стать опасными.

— А как насчет Стефана и Вероники? — начал было Мальтрейверс, но тотчас заколебался: — Я чуть было не сказал, что вы обязаны были поговорить с ними, хотя, если вы действительно боялись, что любой ваш собеседник мог оказаться убийцей, тогда их тоже следует исключить.

— Боюсь, что так, — ответила она. — И это часть проблемы. Извините, ужасно говорить такое о ваших друзьях, но…

— Не извиняйтесь, — прервал ее Мальтрейверс. — Я не хочу заставлять себя поверить в такое, но благодарен вам за честность. В любом случае главное — это то, что обстоятельства вынудили вас не говорить им о ваших подозрениях по поводу Мишель.

— Помимо сверхосторожности у меня не было иной причины. — Она расстроенно махнула рукой. — Ну хорошо, я думала, что Мишель может быть замешана в этом, но только сейчас вы дали мне какие-то доказательства. Вы должны помнить, что после убийства никто в Медмелтоне не знал, как объяснить это. Мы старались убедить себя, что убийцей был кто-то из приезжих, но в действительности никто в это не верил. Мы всех подозревали и сами находились под подозрением. Мне не хотелось бы так думать о людях, которых я знаю много лет, но жизнь, связанная с дипломатической службой, научила меня быть очень осторожной. Я держу свои мысли при себе.

— Включая мысль о том, кто может быть убийцей?

— Нет, — возразила она. — Потому что я представления не имею об этом. О, я слышала массу сплетен, но почти все они основаны на сведении старых счетов. У кого-то с кем-то были недоразумения, и люди с извращенным наслаждением намекали, что полиции следует кое к чему присмотреться. Конечно, никто из них никогда не отправился бы с этим в полицию, виной всему была просто злоба. Так или иначе, гораздо спокойнее было убедить себя, что у меня чрезмерно развитое воображение. Безобидные детские игры под Древом Лазаря — куда более удобное объяснение. К сожалению, я не могу заставить себя поверить в это и сейчас.

Она допила свой кофе.

— Итак, добро пожаловать в Медмелтон, где у женщин странные глаза, где люди защищают убийц от полиции и где до сих пор занимаются колдовством. Лондон по сравнению со всем этим должен казаться вам совершенно безопасным.

Глава 6

Бернард Квэкс страдал. Он провел настолько счастливое детство, что никогда не хотел, чтобы оно кончилось. До самой смерти родителей, когда ему пошел уже пятый десяток, он продолжал называть их папочкой и мамочкой, страшась подумать о том времени, когда навсегда перестанет произносить эти слова, лишится их тепла и защиты. Отпуска, проводимые всей семьей в западной части страны, доставляли особое блаженство: возбуждение от того, что они уезжали из Сассекса, успокоительная привычность дома, который они снимали каждый год, устойчивость существования тамошних жителей, каждый раз заново открываемые знакомые пейзажи. Когда восемь лет спустя после посвящения в сан ему предложили жить в Медмелтоне, он не колеблясь согласился, сочтя это знаком того, что сама жизнь уготовила ему это место, дабы принять его и защитить от перемен. Многие годы ничто не нарушало этой уверенности, жители деревни признали его, и он стал одним из них. Бессознательно, не думая об этом, он нарушил обеты, данные Богу, предавшись мирской суете, наслаждался изысканным завтраком с кофе по утрам и посещением вечерами «Ворона». Среди любимых девонских гор он завоевал не только прочное положение, уважение, но, как он нередко уверял себя, и любовь. Требовательная вера стала банальной, утраченная идея призвания сменилась добродушной щепетильностью. Прихожане были послушны и нетребовательны, церковно-приходский совет — уступчив, епископ — на безопасном расстоянии, а Господь Бог стал кем-то вроде владельца поместья, милостивого земного владыки в счастливом и уютном мире пастора Квэкса.

Единственной бедой стала смерть Селлии, и всего после семи лет супружества. С потерей ребенка жизнь утратила всякий смысл, в котором она отчаянно нуждалась и который не могла найти, будучи его женой. Квэкс недоумевал, почему жена не разделяет удовлетворенности их бытием. Она говорила такие ужасные вещи о людях из его прихода, негодовала по поводу своих обязанностей жены пастора, ненавидела общественные мероприятия и церковные праздники, повторяющиеся регулярно и неизбежно, как последовательная смена времен года. Чем больше пастор вживался в эту размеренность, тем сильнее росла ее раздражительность, до тех пор пока каждый день не стал приносить с собой новый кризис. Снова и снова он пытался убедить ее, насколько значительно то, чем они обладают. Но это, оказывается, было важным только для него. О раздельной жизни нечего было думать, так же как и о разводе. Когда она предложила ему развод, он вместо того, чтобы попытаться осмыслить сказанное ею, ссылался на супружеские обеты, цитируя законы англиканской церкви. И не потому, что был не в состоянии понять, а потому, что на самом-то деле не хотел расставаться с ней. И однажды в полдень, вернувшись после крестин домой, он нашел ее недвижимой рядом с пустой бутылочкой из-под пилюль, но, прежде чем вызвать полицию, уничтожил ее предсмертное письмо. Это была не та правда, которой можно было взглянуть в лицо, и позже он до такой степени ее переосмыслил, что и в самом деле уверовал в вердикт о внезапной и случайной смерти. Если бы он допустил мысль о том, что Селлией двигало желание покончить с собой, это означало, что в его жизни не все хорошо и праведно. А это угрожало безопасности маленького мальчика, бегущего по праздничным лугам и смеющегося от счастья. Поэтому он лгал, убеждая себя, что не лжет, и был защищен теплой симпатией прихожан, ни о чем не подозревающих. Селлия умерла, но Медмелтон продолжал быть ему убежищем.

Потом в безмятежный мир пастора вторглось зло. Патрик Гэбриель принес с собой разврат, нарушения порядка, потрясения основ, в которых так нуждался Квэкс. Какое-то время он чувствовал себя в осаде, сражающимся с врагом, проникшим в его неприступную крепость. Сначала он полагал, что Гэбриель не пробудет у них долго и не нанесет большого вреда; но Патрик задержался, и Квэкс стал рассматривать его как зловредный вирус, который следует уничтожить до того, как инфекция распространится, не оставив надежды на выздоровление. И вирус был уничтожен, почти в буквальном смысле, — вырезан с помощью болезненной, кровавой, но необходимой операции. Ужас от жестокого убийства бы ослаблен в пасторе чувством очищения от нечисти. Полицейское расследование осталось в прошлом, раны начали заживать, и он вернулся к обычному порядку жизни. Нежелание жителей деревни помогать полиции Квэкс посчитал за признание того, что они тоже ценили святость драгоценного маленького мирка Медмелтона. Сокрытие убийцы было способом уменьшить урон и восстановить успокоительный порядок проповедей, а значит, безопасности и добра. Но он начал избегать Древа Лазаря, выбирая путь более длинный по церковному двору, чтобы добраться до своего дома. Приветствуя прихожан в западном портале церкви после воскресной службы, он старался не смотреть на сладкий каштан, стоявший менее чем в тридцати футах от него, в молчаливом далеке от жизни, построенной и Квэксом, и другими прихожанами на обмане.

Позже как некая злобная сила природы это дерево стало центром воскресшего зла, и безмолвный, не подвергающийся сомнению порядок, связывающий воедино церковную и мирскую жизнь, опять оказался под угорозой. Квэкс сожалел, что когда-то кому-то рассказал о вещах, найденных им на церковном дворе, слишком поздно осознав, что и они были столь же порочны, как и изуродованное тело Гэбриеля. Но он сумел внушить людям, что предметы эти безвредны и не надо проявлять к ним особый интерес. Большинство согласилось с ним, потому что тоже не хотело никакого нарушения устоявшегося течения жизни. Во всяком случае, те, у кого и появились какие-то сомнения, ничего не предпринимали. Квэкс, конечно, понимал, что слабая оборона может быть разрушена… А теперь приехал сюда еще один чужак, не испытывающий любви к Медмелтону… и знавший Патрика Гэбриеля. Его беседа с Мальтрейверсом оказалась очень короткой, но, возможно, вопрос об убийстве был поднят из-за мимолетного любопытства, а может быть, и по более настораживающим причинам. Но что может сделать этот человек? Да ничего. Он поговорит с людьми, и едва ли они что-нибудь скажут. Через несколько дней он уедет, поняв, что это не его ума дело. А Бернард Квэкс будет по-прежнему охранять безопасность Медмелтона, оправдывая смысл собственного существования. И когда он идет по деревне, раздавая объявления о дешевой распродаже на благотворительном базаре, его мимолетные встречи с людьми каждый день напоминают им о том, что милостивый Бог доверил деревню его, пастора, попечению.

— Доброе утро, миссис Такер. Семья в порядке? Великолепно… О, Джон, рад застать тебя дома. Котел опять капризничает. Не мог бы ты взглянуть на него? Спасибо… А почему ты не в школе, Вильям? Болит горло? Разве это оправдание! Уверен, что ты в состоянии петь в хоре… Мисс Грег, как вы добры, что прислали мне пирог! Невероятно вкусно! У вашей сестры все хорошо? Прекрасно… Дороти, я собирался сказать в воскресенье, как изумительно выглядят цветы. Передай Дэвиду, что я хочу узнать о тайнах его сада… Доброе утро, бригадир. Так и не решили кроссворд в «Таймс»? Это ужасно!..

Как осмелился Патрик Гэбриель посягнуть на эту святость?! Пусть и поэт, но в жизни он был крикливым и грубым чужаком, пагубно влиявшим на людей. Его всегда широко открытый кошелек создал ему популярность в «Вороне», но Квэкс находил отвратительным, когда Гэбриель даже в присутствии женщин рассказывал непристойные истории о своей интимной жизни в Лондоне. А однажды он назвал Квэкса лицемером, который молится сомнительному и несообразному Богу. Его пьяная речь была невнятна, но нападки становились все более яростными, и пастора ужаснуло, что никто не пытался Патрика остановить. Он даже почувствовал, что в некоторых вопросах кое-кто с ним молчаливо соглашается. Поэтому смерть Гэбриеля была… нет, грешно называть ее Божественным наказанием… Она просто случилась… кстати, ибо зло исчезло. Но не впитался ли в землю Медмелтона его яд, пролившийся под Древо Лазаря? Возвращаясь в свой пасторский дом. Квэкс, как всегда, старательно обошел дерево с исходящим от него словно караулившим ужасом.

Мальтрейверс возвращался от Сэлли Бейкер пешком. В октябре начался закат осени, пронизанный солнечным светом, больше подходящим для мая, разливом золотых красок поверх коричневой, пурпурной и огненно-оранжевой листвы. На полпути с горы он остановился полюбоваться окружающим пейзажем, который вполне мог служить натурой для фотографий календаря с изображением окрестностей Девона. Сбежав из Лондона, он должен был бы в полной мере наслаждаться всеми этими красотами, а не впутываться в историю с неизвестным убийцей и девочкой. Девочкой, играющей в бессмысленные игры, считающей их магией, в то время как она, очевидно, достаточно умна, чтобы самой разобраться во всей этой истории. Чем в действительности занималась Мишель? Кто бы ею ни руководил, возможно, человек этот контролировал ее действия меньше, чем воображал себе. Если бы можно было найти его — или ее… но, очевидно, во всех случаях это должен быть некто, имеющий доступ к первому изданию Ральфа-Сказочника. Любой мог прочесть этот экземпляр в эксетерской библиотеке, и проследить за этим никто не в состоянии, за исключением супругов-затворников… или пастора. Для члена церковно-приходского совета Сэлли Бейкер обнаружила удивительную непоследовательность, когда Мальтрейверс упомянул о пасторе, смягчив скрытый смысл своей фразы предположением, что тот мог одолжить кому-нибудь свой экземпляр.

— Возможно, — согласилась она. — Но… как бы это сказать? Бернард иногда вызывает легкую гадливость. В нем столько доброты, что начинаешь смотреть на него с подозрением.

— Духовным лицам и положено быть добрыми, — заметил Мальтрейверс.

— Конечно, но когда из-за этого чувствуешь себя неловко… — Она неуверенно пожала плечами. — Это трудно объяснить, но иногда я ему не доверяю.

Она не могла — или не хотела — уточнять, но предложила, чтобы он продолжил разговор с Квэксом и пришел к своим собственным выводам. Это была весьма нелепая, с его точки зрения, стартовая площадка, но другой не оказалось. Мальтрейверсу не хотелось еще раз разговаривать со Стефаном, пока у него самого не появится чего-либо существенного для обсуждения. Стефан был слишком связан со всей этой ситуацией, чтобы сохранять объективность.

Домик пастора, прямо позади церкви Святого Леонарда, со своими собственными воротами, выходящими на церковный двор, сохранял изящество архитектурных форм конца викторианской эпохи, несколько, правда, упрошенных под влиянием обстоятельств. Сетчатые занавески нуждались в стирке, а медная ступенька перед парадным входом была давно не чищена, вся в темно-коричневых пятнах, переходящих в черноту. Дом в целом вызывал смутное желание вытереть с него пыль. Покоробившаяся от дождя почтовая карточка, пришпиленная под звонком, уведомляла, что тот не работает, поэтому пришлось воспользоваться дверным молотком. Откуда-то изнутри прокричал голос: «Открыто!», и Мальтрейверс толкнул дверь, переступив через порог. Пока он стоял в нерешительности в прихожей, Квэкс опять выкрикнул: «Я в кабинете!»

Голос доносился из комнаты, двери которой выходили на середину прихожей; Мальтрейверс направился туда и остановился у входа. Квэкс сидел спиной ко входу, за столом, в нише окна-«фонаря» и что-то писал.

— Еще минутку, дорогая, — сказал он не оглядываясь. — Я должен только закончить список тех, кто помогал с прилавками, иначе я забуду, кто что делал. Потом я приду к тебе. Ты раньше, чем я…

— Здравствуйте еще раз. — Мальтрейверс почувствовал, что обязан сказать хоть что-нибудь, чтобы прервать возникшую неловкость. Квэкс обернулся, пораженный.

— Извините, что я вошел таким образом, но вы сказали, что дверь открыта…

— Да, конечно, я… — Пастор был похож на ребенка, пойманного за руку на краже и спешно придумывающего оправдание. — Я был за много миль отсюда. Едва ли понимал, что говорил. Извините.

— Это мне следует извиниться. Я должен был назваться. Простите, что прервал вас.

— Не важно! — Квэкс непонятно почему отвернулся, закрыл блокнот, в котором писал, поднялся из-за стола: — Чем могу помочь вам?

— Я хочу попросить вас об одной услуге, — начал Мальтрейверс. — Стефан рассказал мне вчера вечером о Ральфе-Сказочнике, и я хотел бы почитать эту книжку. Знаю, что у вас есть экземпляр его произведений, и хотел спросить, не будете ли вы так любезны дать мне его.

— Ральф-Сказочник? — В голосе Квэкса прозвучало удивление. — Разве у Стефана нет экземпляра?

— Он не смог найти его… Да и все равно у него, оказывается, более позднее издание, насколько я понимаю, неполное. А у вас первое издание, не так ли?

— Да, я думаю, так… Но я тоже точно не знаю, где эта книжка. Прошли годы с тех пор, как я ее читал когда-то. Посмотрим, смогу ли я ее отыскать.

— Спасибо! Но ни в коем случае не причиняйте себе никаких лишних хлопот. Я всегда могу поехать в Эксетер и взглянуть на этот экземпляр в библиотеке.

Квэкс подозрительно посмотрел на гостя:

— А почему вы так заинтересовались этим? Никто ведь никогда не относился к Ральфу как к местному гению.

— Я и не жду от книжки многого, — ответил Мальтрейверс. — Но английская литература, даже второсортная, — своего рода моя страсть.

— Подобная книга не может быть расценена как литература какого бы то ни было уровня. — Теперь Квэкс говорил презрительно. — Если вы хотите почитать что-нибудь об этом районе Девона, я порекомендовал бы вам…

— Это звучит так, будто вы хотите отговорить меня, — прервал его Мальтрейверс. — Неужели книжка и в самом деле так плоха?

— Она… она примитивна. Полагаю, что истории эти имеют некоторую ценность из-за своей необычности, но больше не обладают никакими достоинствами. Поверьте!

Мальтрейверс недоумевал, его подозрения возрастали с каждой минутой, и, может быть, поэтому ему показалось, что Квэкс слишком старался, чтобы ему поверили.

— И все же мне хотелось бы прочитать их… если вы сумеете найти экземпляр, — вежливо настаивал он. — Судя по тому, что мне говорили, Ральф, кажется, обладал живым воображением.

— Иногда даже слишком живым. Я часто раздумывал над тем, какое влияние он оказывал на людей, которым рассказывал свои истории. Он играл на их суеверных чувствах.

— Ну, не думаю, что они сильно подействуют на меня, как и на жителей Медмелтона… в наши-то дни. — Точно рассчитанное замечание попало в цель.

— Люди, живущие в деревне, имеют такой же тонкий ум, как и все другие, мистер Мальтрейверс, — холодно заметил Квэкс. — Их обижает, когда к ним относятся свысока.

— Я и в мыслях не имел быть высокомерным, — спокойно ответил Мальтрейверс. — Извините, если это прозвучало именно так. Как бы то ни было, если вы найдете книгу, я…

— Как я уже сказал вам, я представления не имею, где она может быть. — Это уже начинало походить на легкую перепалку между любезным пастором и его гостем. — И тем не менее, если книжка попадется мне на глаза, я передам ее вам.

Пока они разговаривали, Квэкс незаметно продвигался от стола к двери, и Мальтрейверс вынужден был делать то же самое, оказавшись в конце концов не более чем в двух шагах от выхода. Он понимал: косвенным образом, но его просили уйти, и он уже решил, что лучше всего так и поступить, как вдруг услышал, как открылась парадная дверь.

— Бернард! Это я! Где…

Квэкс метнул взгляд на спину Мальтрейверса и тут же прервал этот возбужденный, счастливый возглас:

— У меня в кабинете посетитель.

— О!

Мальтрейверс подумал, как же много может вместить один неосторожно вырвавшийся звук: удивление, предостережение, понимание, опасность… Он обернулся и заглянул в прихожую.

— Здравствуйте еще раз. Надеюсь, ваш петух в вине был выключен вовремя?

— Что? О… Да! Спасибо! — Урсула Дин так же быстро откорректировала свое поведение, как это сделал и Квэкс несколькими минутами раньше. — Он был просто великолепен. Я… и не знала, что здесь кто-то есть.

— Миссис Дин приходит только для того, чтобы помочь рассортировать вещи для благотворительной распродажи, — вставил Квэкс.

— Я уверен, это требует большой организационной работы, — заметил Мальтрейверс. — Мне следует предоставить вам возможность продолжить ее. Извините, что прервал ваше занятие.

Он пошел к парадной двери, Урсула Дин, нервно улыбнувшись, отступила к стене, пропуская его. Она наклонила голову, когда он проходил мимо, но он уже заметил и тщательно наложенный макияж, и туфли на высоких каблуках, и хорошего покроя льняной костюм. Она была слишком хорошо одета для разговора о том, кто должен стоять за прилавком с антикварными безделушками, и еще меньше походила на женщину, которая в его присутствии паниковала прошлым вечером из-за обеда для своего мужа.

— Еще увидимся, — проговорил он и, проходя через все еще открытую дверь, услышал в ответ:

— Да. Конечно… До свидания…

Мальтрейверс не прошел и пяти шагов, как дверь за ним захлопнулась, и каким-то образом он понял, что это Квэкс закрыл ее. Выйдя из ворот пасторского дома напротив задней стены церкви Святого Леонарда, он обошел его кругом, направляясь к западному входу. Земля под зубчатой кроной умирающих листьев Древа Лазаря была вся в осыпавшихся сладких каштанах: округлые плоды отсвечивали коричневым через трещины в бледно-зеленой кожуре с мягкими шипами. Он поднял один, снял кожуру и сжал в пальцах слегка маслянистую поверхность плода. Возможно, здесь ничего не происходило, как, возможно, и то, что в Индианополисе летом не бывает дождей. Поскольку оказалось, что ни Квэкс, ни Урсула Дин не обладали искусством умело обманывать, рано или поздно они выдадут себя сами. Но личная жизнь людей его не касалась, и он не видел здесь какой-либо связи с другими событиями, происходившими в Медмелтоне. Более интересным было очевидное желание Квэкса отговорить его читать Ральфа-Сказочника — желание достаточно сильное, чтобы победить тревогу из-за того, что Урсула Дин могла прийти к нему в любую минуту. Мальтрейверс размышлял теперь о том, действительно ли прошли годы с тех пор, как пастор читал эти рассказы.

Ладони Урсулы Дин были влажны, ее охватила паника, проявившаяся в частом неглубоком дыхании и тревожном сердцебиении. Она почувствовала дурноту, рухнув на стул в передней. Когда Квэкс, закрыв дверь, вернулся, она молча взглянула на него, ища поддержки.

— Стефан рассказал ему об историях Ральфа-Сказочника, но не смог найти свой экземпляр, и он попросил на время мой, — сказал Квэкс. — Вот и все.

— Но он видел меня здесь! — запротестовала она. — Что он подумает?

— Ничего. Ты слышала, что я сказал о благотворительном базаре?

— Но поверил ли он этому?

— А почему бы и нет? — Квэкс взял обе ее руки в свои. — Ты дрожишь, дорогая. Перестань, все в порядке.

— Я испугалась.

Он поднял ее на ноги и обнял, умеряя ее дрожь.

— Это никого не касается, кроме нас. Я уже говорил тебе об этом.

Урсула прижалась к нему. Минуты восторга были коротки, а часы раскаяния — бесконечны. Воспоминания о том, как Бернард много лет назад в серебряно-золотой епитрахили, подняв руку, благословил ее на брак с Эваном, снова и снова возвращали в прошлое и обвиняли ее. В историях, которые она слышала от других или читала в книгах, отношения, подобные тем, какие сложились у нее с Бернардом, случайно начинались и заканчивались, но никогда в этих историях не говорилось ни слова о том чувстве смущения и вины, которое испытывала она. Возлюбленный Господь! Что бы сказала ее мать, если бы когда-нибудь узнала об этом?! Это были отношения мужчины и женщины, которые еще оставались детьми, охваченными волнующим трепетом запретной взрослой игры, но и постоянно испуганными ею.

А у Бернарда Квэкса появилась теперь ко всему этому и дополнительная забота. Мальтрейверс заговорил об убийстве Гэбриеля, когда они в первый раз встретились этим утром, возможно, мимоходом, но… но теперь он намеренно искал экземпляр первого издания Ральфа-Сказочника. Знал ли он уже что-то? И если да, то что? С кем еще в деревне мог разговаривать этот неожиданно обеспокоивший пастора гость? Неужели вирус вернулся, приняв иное обличье?

Мальтрейверсу пришлось подождать, прежде чем его обслужат в медмелтонском универмаге, куда он зашел купить цветы для Вероники. Впереди него стояло несколько человек, и расчет с каждым включал также неторопливый обмен последними новостями и сплетнями. Каждый дюйм пространства в крошечном магазинчике был забит товарами, уложенными в стопки, сваленными в кучи и расставленными по полкам в хаотическом беспорядке. Пучки сухих трав и гирлянды чеснока свисали с потолка среди мягких игрушек в целлофановых пакетах; консервированные фрукты стояли рядом с пачками стирального порошка; кремы для бритья и микстуры от кашля делили небольшое пространство с рассортированными коробками для винтов и прокладок. Проход, сложный, как лабиринт, вился вдоль границы, образуемой серебристыми стальными лопатами, бочонком с сухим горохом, кулями с бездымным топливом, башней из желтых пластиковых корзин, сложенных шезлонгов и зеленых свернутых шлангов в футлярах.

Рядом с комнатой-морозильником стояли деревянные ящики с овощами, плохо очищенными от коричнево-ржавой земли. Место на прилавке, предназначенное для расчета с покупателями, менее квадратного ярда площади, было плотно огорожено витринами со сладостями, расческами, колготками, семенами, пакетиками с быстро варящимися супами, иголками и хрустящим картофелем. Тут можно было купить духи, пиво, вино, консервированный суп из омаров, швабры, электрические шнуры, растопку, замороженную китайскую еду, свечи, марки, детскую одежду, местную газету или романтическую литературу в мягкой обложке. Универмаг являл собой одновременно отделение почты, супермаркет, магазин скобяных изделий, магазин одежды, газетный киоск и аптеку, втиснутые в одно помещение. И еще отдел «Сделай сам». И булочную, и прилавок с продажей спиртных напитков навынос. И цветочную лавку… Мальтрейверс подумал: попроси он дрессированного слона, ему предложили бы на выбор и индийского и африканского.

Милдред Томпсон была здесь явно в своей стихии — в центре деревенской жизни. С расплывшимся телом в широком фартуке модели Пейсли, седыми волосами, жесткими, как стальная проволока, она без конца болтала, пока резала и заворачивала мороженое мясо, скручивала углы бумажных пакетов или шла к полкам и брала с них товар, не глядя, где что лежит. Она почти не прекращала разговаривать, но, выполнив любой заказ, каким бы он ни был сложным, она знала цену каждому до пенни. Когда подошла очередь Мальтрейверса, она взяла у него два пучка гвоздик, лилий, звездчатых хризантем и гипсофалий, как фокусник, извлекла из-под прилавка большой лист бумаги и завернула цветы.

— Семь фунтов, — сказала она, возвращая ему букет. — Вы заходили сюда вчера вечером со Стефаном Хартом, не так ли?

— Совершенно верно. Я остановился у них с Вероникой на несколько дней.

Когда ящичек старой деревянной кассы выдвинулся вперед, тренькнул звонок; десятифунтовая банкнота одним махом была зажата металлической пружинкой-скрепкой и сдача в три фунта извлечена почти одновременно.

— Вы бывали прежде в Медмелтоне? — поинтересовалась она у гостя.

— Нет. — Мальтрейверс понял, что даже приезжих оделяли порцией разговора, и от него ждали, чтобы и он внес свой вклад. — Красивая у вас деревня. Вы постоянно живете здесь, ведь так?

— За исключением войны, когда я была в Плимуте.

— Это, должно быть, показалось вам разительным контрастом — жить под бомбежкой, — заметил он. — Здесь же, в Медмелтоне, ничего такого… драматического не происходит.

— О, вы бы удивились, узнав, как много здесь происходит… У нас однажды даже произошло убийство. — Ее темно-карие глаза стали более жесткими в ожидании ответной реакции.

— Знаю. Кстати, я был знаком с ним. С Патриком Гэбриелем.

Она казалась разочарованной, так как не произвела своим сообщением никакой сенсации.

— Это был ваш друг, да?

— Не то чтобы друг, но я встречался с ним несколько раз.

— И поэтому вы здесь? Из-за него?

Добывать информацию, чтобы пополнить ею свою обширную коллекцию, а также передать ее другим было для Милдред процессом инстинктивным. И Мальтрейверс мгновенно принял решение:

— В некотором роде да. Если быть совершенно честным, мне он не нравился, но это не означает, что я принимаю правило, по которому любой может убить его. — Он отметил, что клиенты, ожидающие очереди, пока их обслужат, внезапно перестали разговаривать. — Судя по тому, что я узнал, убийцей, скорее всего, был кто-то из живущих в Медмелтоне.

Слова «я узнал» произвели мгновенный эффект, и Мальтрейверс ощутил, как у людей позади него навострились уши, так же отчетливо, как увидел, что на лице Милдред Томпсон вдруг появилось выражение подозрительности.

— Полиция никого не нашла, — сказала она осторожно.

— Возможно, они искали не там, где нужно. — Мальтрейверс обезоруживающе улыбнулся. — Во всяком случае, спасибо за цветы. До свидания.

Обернувшись, он увидел четыре взволнованных лица, и атмосфера в универмаге, когда он выходил, сгустилась от повисших в воздухе вопросов. Он намеренно задержался у выхода, заставив присутствующих нетерпеливо подождать, прежде чем все они позволят себе разразиться ничем не сдерживаемыми репликами. Едва ли, подумал Мальтрейверс, оповещение об этом событии по громкоговорителю, находящемуся посредине деревенского луга, было бы более результативным. Фактически вскоре каждый узнает, что приезжий из Лондона остановился в коттедже «Сумерки» и занимается расследованием убийства Гэбриеля — делом в высшей степени касающимся исключительно Медмелтона.

Глава 7

Девять миниатюрных призов, выигранных в Медмелтоне и на районной садоводческой выставке, стояли в ряд на каминной доске у Александра Керра. По числу их было на один меньше, чем лет, которые он, выйдя на пенсию, провел в деревне: первые двенадцать месяцев были посвящены тому, чтобы приготовить почву для безупречного репчатого лука, лука-порея, которому могли бы традиционно поклоняться жители Уэлса[Л у к - п о р е й — эмблема Уэлса.], и такой капусты, варить которую казалось истинным кощунством. Как это было достигнуто, оставалось загадкой, впрочем, как и многое другое, связанное с личностью Керра. Ведь открывать секреты выращивания овощей — все равно что допустить кого бы то ни было к секретным документам.

Сэлли Бейкер впервые встретила манерного, педантичного, среднего уровня культуры атташе в британском посольстве в Будапеште и была одной из менее чем двадцати человек в мире, осведомленных о его работе хотя бы частично. Никто не знал о нем всего. Его орден кавалера Британской империи второй степени был вынужденно заниженным знаком официального признания человека, чьи тонкие манипуляции тайными связями почти наверняка продлили на год жизнь Джона Кеннеди, когда он в 1962 году стоял и смотрел через Берлинскую стену на Бранденбургские ворота. А однажды Керр сыграл решающую роль в предотвращении перехода советских танков через Рейн. Даже сейчас, когда опасная эпоха холодной войны, которую довелось пережить, осталась позади, время от времени он отправлялся по приглашению в Лондон, чтобы высказать свое мнение в подвале министерства обороны, неофициально именуемом «Театром лекций мастеров прошлого». Но такие приглашения приходили все реже, и Керр превратился в безвестного гражданского служащего на пенсии, обладателя наград за выращивание призовых овощей, подрабатывающего преподаванием на полставки в Эксетерском университете, на отделении романо-британской истории. Было бы неосторожностью, а в действительности это просто запрещено, если бы он вел занятия на любом из семи европейских языков, которыми свободно владел.

В понедельник утром, когда он переводил «Илиаду» с греческого на польский — это героическое произведение, которое должно было выйти большим тиражом под псевдонимом Питер Квикс, — в дверь позвонили. Прежде чем он пошел открывать, аккуратно разложенные бумаги и словари исчезли в яшике стола, а вместо них был извлечен частично разгаданный кроссворд из «Дейли телеграф»: скрывать то, что он делал на самом деле, стало частью его натуры.

— Сэлли! Если бы я знал, что это вы, я бы не беспокоился.

— О чем?

— О том, чтобы замести следы. Входите и рассказывайте! В чем проблема?

— А почему это должна быть непременно проблема?

— Не будьте такой непонятливой, это на вас не похоже. — Керр отвечал, ведя ее в гостиную. — Сейчас утро понедельника. Вы обычно отправляетесь в универмаг, а автоматическая стиральная машина в это время делает свое дело, и сегодня достаточно хороший день, чтобы развесить белье на улице. Но из моего окна виден ваш сад, а веревка пуста. Как и всякий, кто был на дипломатической службе, вы — существо организованное. Но сегодня случилось что-то настолько срочное, что заставило вас нарушить заведенный порядок. Так что вы заглянули ко мне не для пустой болтовни…

Она засмеялась:

— О, Алекс, какого артиста потерял мир в вашем лице!

— Если вы собираетесь цитировать, делайте это правильно, — сказал он назидательно. — «Этот артист не мертв, он спит — и оба его глаза открыты».

— Тогда вы можете сказать мне, что они видят?

В ответ на ее тон тонкие губы Керра недовольно и задумчиво сжались.

— В вашем голосе звучит… серьезность. Припоминаю, так же было, когда вы первая сказали мне о ваших подозрениях по поводу Бриджена в пражском отделе виз. Каким же отвратительным делом это обернулось! Оно стоило жизни двум женщинам.

— Я стараюсь забыть об этом, — тихо сказала Сэлли Бейкер. — Одну из них я знала.

— Тогда-то я и выяснил, с какой твердостью вы бросили якорь в наших водах. — Керр успокаивающе улыбнулся. — О, дорогая! Неужели это все еще так живо? Простите, что напомнил. Так или иначе, что бы ни было сейчас, это уже не может быть, думаю, столь болезненным для вас.

Он подвел ее к креслу с прямой спинкой, одиноко стоящему посреди комнаты, сел напротив нее, сложив руки. Позади в окно лился солнечный свет. При утреннем свете его жесткие серые глаза прятались в паутине морщинок — след годами плетенных хитростей, интриг и нервного напряжения. Они покрывали его лицо, как маска боли. Вот и теперь безобидный пенсионер-садовод автоматически вошел в роль ведущего допрос.

— Рассказывайте, — предложил он. — С самого начала.

— Это не комната четыреста девять для допросов, — напомнила она ему. — Не возвращайтесь, Алекс, к старым привычкам. Вы не должны этого делать.

— Простите, — извинился он. — Но вы одна из тех немногих людей, с кем я могу быть самим собой.

— Господи, и какой же вы на самом деле? — Она улыбнулась, прежде чем продолжить. — Я могу начать с сегодняшнего утра, потому что именно теперь все вышло на поверхность. У Стефана Харта гостит друг. Его зовут Огастас Мальтрейверс.

— Писатель? — осведомился Керр.

Сэлли Бейкер удивилась:

— Разве? Я не знала!

— Я не верю, что существуют два человека с таким именем. Его второй роман вышел около года назад, он написал также несколько пьес. Ничего такого, что могло бы обеспокоить Айрис Мердок или Тома Стоппарда, но он лучше, чем многие другие.

— Тогда, должно быть, это он. Он не говорил, чем занимается, — мы были слишком заняты разговором о других вещах. Во всяком случае, сейчас я начну сначала.

Керр слушал ее двадцать минут. Сэлли Бейкер знала, хотя могла и не видеть этого, что время от времени его глаза вспыхивали, когда он в уме выделял ключевые моменты ее повествования, которое его мозг одновременно и воспринимал и записывал. Когда она закончила, он мог бы слово в слово повторить все, что только что услышал, включая и ее предположения, которые в их общем прошлом так часто имели решающее значение.

— Больше нет ничего значительного или непосредственно относящегося к делу. — Сделав такое заключение, она улыбнулась. — Теперь я опять в комнате четыреста девять.

— И точны, как всегда, — заметил он. — Рекомендуется ли предпринять какие-то действия?

— Разумеется, хотя и не вам. Но я хотела бы услышать ваши соображения. Прежде всего скажите — вы проявили какой-то интерес к смерти Патрика Гэбриеля?

— Естественно, я сообщил о ней, — ответил он. — В моем положении нельзя не обращать внимания на нераскрытые убийства, которые происходят близко от моего бивака. Из Лондона сюда прислали человека, чтобы поговорить с полицией, но ничего не было обнаружено. Смерть Гэбриеля была тайной не более чем местных масштабов. Я получил очень разумный рапорт, — думаю, кто-то хотел успокоить старика: никаких особо подозреваемых, достаточное их число отсеялось после операции по снятию отпечатков, которую удалось провести.

— А вы позволили снять свои?

— Конечно. Я законопослушный гражданин, и мне не хотелось привлекать к себе внимание деревенских полисменов. Тем более что через два часа их изъяли из досье уголовного розыска Эксетера.

— Итак, это убийство привлекло ваше внимание. Есть ли у вас какие-нибудь идеи на этот счет?

Керр пожал плечами.

— Постольку поскольку я думаю об этом, я почувствовал, что полиция чересчур занята мотивами убийства, а не мотивами кражи. Люди убивают по самым разным причинам, убийца мог быть просто пьян, хотя полагаю, что на это не похоже. Вот похищение блокнотов со стихами Гэбриеля — это гораздо более таинственно.

— Но оба преступления должны быть связаны, — возразила Сэлли Бейкер.

— Конечно, — согласился Керр. — Однако они поставили телегу впереди лошади: объясни убийство — и будет понятна кража. Я бы подошел к этому с другой стороны.

— Вы довели это до их сведения?

— Не прямо, но когда Лондон дал отбой, я предложил представить это как их инициативу. Я бы не хотел, чтобы такого рода идея исходила от меня: слишком высок уровень моей конспирации. Не знаю, побеспокоился ли об этом Лондон.

— А как насчет того, что происходит сейчас? На церковном дворе?

— Это все догадки и версии. — Керр с облегчением заговорил на своем профессиональном языке: — Это всего лишь умозрительная информация, требующая подтверждения из других источников. Следует отметить совпадения с историей Ральфа-Сказочника, но есть слишком много альтернативных возможностей, чтобы делать окончательные выводы. На этой стадии не может быть уверенной увязки с основным событием. Никаких действий, пока…

— Ну, я уже предприняла кое-что, — прервала его Сэлли Бейкер. — Или, по крайней мере, я предложила, чтобы это сделал Гас Мальтрейверс.

— Тогда ждите. Даже совершенно неопытные сотрудники могут отыскать исходные факты. Это не безусловно, но случается.

— О, достаточно, Алекс! — Она сердито взглянула на него. — Здесь Медмелтон, а не «коридор» через Ригу для засылки агентов. И вы уже много лет на пенсии.

Он рассмеялся:

— Вы слишком нервничаете. Я говорю себе, что все это кончено, но для меня, старика, моя «легенда» становится наградой. Вы приходите сюда с вашей тайной, и я накидываю на себя шутовской наряд, потому что мне все еще недостает его. Вы прощаете мне это?

— Конечно, и я вас понимаю. Если я или Гас узнаем что-нибудь новенькое, могу ли я поговорить с вами еще раз? Ваши соображения могут помочь.

— Естественно. Приводите сюда вашего мистера Мальтрейверса. Скажите ему, что я энтузиаст и хотел бы встретиться с ним. Правда — самая лучшая «легенда». По меньшей мере я смогу оценить его по достоинству.

— Мы должны быть осторожны.

— Едва ли он из ЦРУ, — подчеркнул Керр. — Я скорректирую свое поведение, и он воспримет меня только как вышедшего на пенсию работника почтовой службы Ее Величества. Если у меня будут какие-то предложения, я изложу их в порядке болтовни и соответствующим тоном неуверенности. Вы можете обращаться со мной, как с любимым обломком прошлого, а мистер Мальтрейверс, уверен, окажется не самым проницательным. — Он помедлил минуту. — И последнее, прежде чем вы вернетесь к стирке. Почему вы этим интересуетесь? У вас было что-нибудь общее с Патриком Гэбриелем?

— Ничего подобного, — горячо возразила она. — Я встречала его… три раза, самое большее — четыре. Я беспокоюсь о Мишель Дин. Помните: я вернулась домой и это моя деревня… Возможно, с возрастом становишься сентиментальной.

— Да. — В голосе Керра звучало сожаление. — Это не те эмоции, которыми я могу позволить себе наслаждаться.

Мальтрейверс все же недооценил быстроты и эффективности тайной системы общения в Медмелтоне, хотя и мог предвидеть ее способность к построению гипотез византийской сложности на основании простых слов «я узнал». Около двенадцати часов дня тридцать клиентов Милдред Томпсон получили основную информацию, усиленную понимающими взглядами и невысказанными намеками, и поспешно удалились, ухватившись за эти новости, как за эстафету, которую должно передать дальше, и как можно быстрее.

— Он из полиции, конечно. Его прислали из Лондона… Он напрямик спросил Милдред, знает ли она что-нибудь. Она, конечно, ничего не сказала, но… Он уехал через десять минут. Харри говорит, что спецотдел использует такие машины… Он был в «Вороне» вчера вечером со Стефаном Хартом. Они разговаривали наедине. Так что же знает Стефан Харт? Приехал вчера, и Пэгги Трэвис видела это из своего коттеджа напротив церкви: он зашел на церковный двор и какое-то время стоял у Древа Лазаря. Она думает, что фотографировал… Он высокий, худой, глаза светло-голубые. Твидовый спортивный пиджак от Харриса, широкие кавалерийские брюки из саржи. Замшевые ботинки. Около сорока. С проседью. О нет, он не из тех крутых парней. Зато умный. Очень вежливый. В чем-то привлекательный… Стефани стояла позади него в универмаге. Она считает, что он выуживал информацию… Когда он зашел в пивную, Сэлли Бейкер разговаривала с ним. Ясно, что они знают друг друга. Может, встречались в Лондоне. Это тебя удивит, а ты знаешь, что ее муж, конечно, был… Этим утром он опять пошел на церковный двор. Пэгги говорит, что побродил за церковью и через несколько минут вернулся. Должно быть, осматривал коттедж, который снимал Патрик Гэбриель. Сейчас он пустует. Наверное, пошел за ордером на обыск… Джим Хендерсон в «Вороне» говорит, что он присматривался к людям в баре. Ни к кому в особенности, но вы-то знаете, кто там всегда сидит в это время вечером, правда? И Джим уверяет, что видел его в Эксетере около недели назад… Слушайте, когда он только что приехал и был на церковном дворе, Джой Дрэббл прошла мимо его машины и заглянула внутрь. Так же, как вы это делаете. Там на сиденье был портативный телефон. И военно-топографическая карта. И портфель с кодовым замком. Это выглядело очень официально. А на заднем сиденье — пара тяжелых ботинок для прогулок. Больше она ничего не заметила. Она только бросила туда взгляд.

К полудню, когда Мальтрейверс вернулся, обсуждаемое событие вызвало такую суету и возбужденное любопытство, как если бы прилетел НЛО. Преисполненная сознанием своей ответственности и ключевой роли в происходящем, Пэгги Трэвис, удобно устроившись, сидела два часа около окна своей гостиной, рядом с телефоном. Она начала набирать номер, как только его машина повернула около церкви.

— Я думаю, что с ним кто-то есть. Сидит сзади. Пардон? О, наверняка это еще один мужчина. Но он проехал так быстро, что я не смогла рассмотреть как следует. Понаблюдаю, когда они снова поедут. А Мэг Уильямс сказала мне, что Тед говорит, будто он определенно свернул налево с главной дороги этим утром. Он видел его со своего трактора. Так что он мог ехать в Плимут. Я слыхала однажды, что военно-морская разведка имеет там секретную базу. Вы думаете…

Взяв с собой путеводитель по Бакфэстскому аббатству (очевидно, чтобы более точно определить место встречи по меньшей мере с главой спецотряда), Мальтрейверс вошел в пустой коттедж «Сумерки» и прошел на кухню, чтобы налить себе чашку чая. В ожидании, пока закипит чайник в форме кувшинчика, он взглянул на домашнюю доску для заметок из пробкового дерева, прикрепленную к стенке над разделочным столом. Здесь обычное их содержание соседствовало с особыми указаниями по ведению домашнего хозяйства: расписание домашней работы Мишель, картинки с изображением тигра и надписью: «Иди вперед и покорми меня»; старая вырезка из газетных сообщений о событиях в Эксетере по поводу концерта Бурнемутского симфонического оркестра, подчеркнутая шариковой ручкой; рецепты, написанные неразборчивым рочерком Вероники; скрепки для бумаг в пластиковом конверте с наклейкой, на которой можно было прочитать: «Я живу здесь — положи меня обратно»; талончики из магазина и меню китайского ресторана «навынос», рецепт удаления сальных пятен с одежды, вырезанный из журнала; карикатурное изображение супружеской пары средних лет, где мужчина говорит: «Помнишь время, когда во мне была искра Божья, а у тебя была квартира?»; фотография, снятая на каком-то официальном обеде, где был запечатлен смущенный Стефан во взятом напрокат вечернем костюме и Вероника, оказавшаяся не в фокусе.

И еще одна фотография (пар вырвался из чайника, и он, налив кипяток в кружку, вернулся к буфету). — Мишель, сидящая на полу в своей комнате со скрещенными ногами, глядя вверх и скорчив гримасу в ответ на неожиданное появление камеры; открытый шкаф около кровати позади нее… Мальтрейверс снял фотографию и встал под кухонную лампу. Ее плечо закрывало нижнюю часть шкафа, но верхняя полка была приоткрыта; пластиковая кукла виднелась очень ясно, так же как и маленькая черная книжка и что-то похожее на… Он поднес изображение к глазам, прищурился, но больше ничего не смог рассмотреть. Он услышал, как в гостиной часы пробили четыре. Стефан и Мишель должны быть дома через пятнадцать минут. Вероника вернется не раньше пяти. Он повесил фотографию обратно и пошел наверх. Шкаф около кровати Мишель был заперт, и безнадежно было искать ключ в комнате, которая выглядела так, будто там потрудилось звено бомбардировщиков. Он вернулся на кухню и вытащил пакетик чая, после чего опять снял фотографию и перевернул ее. На обратной стороне было написано: «Сфотографировано Стефаном Хартом, горе-фотографом: Мишель занимается буддизмом и строит гримасы, чтобы доказать, что сегодня ей действительно пятнадцать лет». Доказательство того, что Мишель имела отношение к вещам, найденным на церковном дворе, было у Стефана перед глазами на протяжении многих месяцев.

Глава 8

Гилберт Флайт был взволнован, вернувшись домой в понедельник вечером: часть того распорядка, в который педантично была заключена его жизнь, нарушилась. Обычно он уезжал из банка (по давнишней договоренности с мистером Худом) в пять часов двадцать одну минуту, как раз перед часом пик, и возвращался в Медмелтон без одиннадцати шесть, имея в запасе время, чтобы переодеться, налить средней крепости шерри и выпить его, выкуривая десятую из своих четырнадцати сигарет в день и смотря при этом первые вечерние новости. Обед с матерью и Дорин начинался в шесть тридцать и заканчивался через двадцать минут, а в семь часов — не более чем плюс-минус минута — он отправлялся на прогулку с собакой, останавливался выпить две кружки пива в «Вороне» и возвращался домой к восьми, чтобы поработать над своей «Жизнью Нельсона», которую он начал в 1986 году. Были написаны шестьдесят тысяч слов, но его герой еще не поступил на службу во флот. Какао должно было быть приготовлено, когда он сходил вниз посмотреть «Новости в десять». В это время мать шла спать, а они с Дорин следовали ее примеру без пятнадцати одиннадцать. Потом он читал, обычно триллер, а иногда перечитывал роман К. С. Форестера Хорнблоу и выключал свет в четверть двенадцатого. Каждый день будильник звонил в семь часов семнадцать минут. Гилберт Флайт надевал костюм, подходящий для того или иного дня недели (в понедельник — оливково-зеленый, во вторник — темно-синий, в среду — в мелкую клеточку, в четверг — в елочку, в пятницу — шо-коладно-коричневый), слушал по «Радио-4» новости за завтраком (корнфлекс из Истера в конце сентября и овсяную кашу — всю остальную часть года), выгуливал собаку по неизменному маршруту и отправлялся на работу в восемь часов пятьдесят одну минуту, приезжая в банк ровно на девять минут раньше, чтобы компенсировать время, которое он не дорабатывал вечером. Так было все пятнадцать лет, пока он был заместителем управляющего, и так должно было быть всегда.

Но в понедельник грузовой фургончик, перегородивший боковую улицу, которая была частью тщательно продуманного Флайтом маршрута, задержал его на роковые две минуты и сорок три секунды — он заметил время. Потом он очутился в ловушке позади транспортировочной машины, и это означало, что к обычным трем минутам, которые занимал у него проезд от супермаркета до благотворительного магазина, добавляется еще полторы, а это, в свою очередь, свидетельствовало, что окружная дорога оказалась забитой транспортом, пока он до нее добирался, и еще пятьдесят семь секунд у него заняла попытка вырваться оттуда. После этого все было безнадежно. Из ворот завода, когда он доехал туда, лился поток машин, и два автобуса дополняли этот затор. Было почти шесть часов, когда он добрался до поворота на Медмелтон, и, конечно, на проселочной дороге оказался трактор Теда. Флайт вернулся домой в одиннадцать минут седьмого, и вся его жизнь лежала в руинах. Когда он поставил машину под навес, в окне кухни показалось напряженно-тревожное лицо Дорин. Последние двадцать две минуты она была убеждена, что он, должно быть, уже мертв. Несмотря на волнение, ей показалось, что эта перспектива принесла чувство невероятного облегчения.

— У тебя все в порядке? — спросила она, когда он вошел. Несмотря на прохладу октябрьского вечера, его лысая голова и лицо, похожее на полную луну, нарисованную ребенком, лоснились от пота, как лакированные, крошечные усы, выровненное с точностью до миллиметра, подергивались. — Что случилось?

Он рассказал ей обо всем: о названии компании, владеющей фургоном для доставок, о его конструкции и цвете, подробно описал водителя, сказал о том, из какого города приехала транспортировочная машина, сколько в точности он насчитал автомобилей, прежде чем смог попасть на окружную дорогу, назвал номера обоих автобусов и сказал, сколько времени ехал за трактором, пока не добрался до обочины. В жизни Гилберта Флайта это было не просто досадным неудобством — это было бедствием. Вечер теперь пропал. Для шерри не оставалось времени, он пропустил новости, и было шесть тридцать девять, когда они уселись есть. Его мать заставила себя подождать, пока они приступили к еде, а потом начала разговор:

— Я была в универмаге сегодня днем, и ты никогда не догадаешься, что рассказала Милдред.

Вслед за вопросом, на который невозможно было дать ответ, последовало молчание, приглашающее их обоих сыграть свою роль в разговоре. Приведенный в смятение развалом своей жизни в этот день, а также неудовлетворительным качеством бифштекса и грибного пирога, Гилберт Флайт ничего не ответил, предоставляя Дорин сделать это.

— И что же, мама?

— Мужчина. — Вера Флайт, вложив в это заявление особый смысл, многозначительно замолчала, ее старческое кроличье лицо призывно дрожало.

— Какой мужчина? — послушно спросила Дорин.

— Из Лондона.

— Из Лондона? — Дорин была должным образом поражена. — Кто он?

— Никто не знает. — Она посмотрела, говоря это, прямо через стол на своего сына, раздраженная, что не смогла побудить его ответной реакции.

— Что он здесь делает? — Подобные разговоры теперь шли постоянно, и Дорин послушно играла по правилам. Свекровь взглянула на Гилберта, словно бросая вызов его равнодушию. — Задает вопросы.

— Вопросы о чем, мама? — Дорин была уверена, что такие новости тщательно хранились в тайне до момента возвращения мужа домой, — так случалось всегда.

Вера Флайт помедлила минуту, которая ей потребовалась, чтобы снова набить рот едой и тщательно прожевать ее, прежде чем выдать первый лакомый кусочек истинной драмы:

— Об убийстве. Поэта.

— Об убийстве? — неожиданно переспросил Гилберт Флайт. — Кто он?

— Ну, после того как он зашел в универмаг, Милдред говорила…

У нее ушло более чем десять минут времени на то, чтобы перечислить полный набор возможных вариантов с добавлением своих собственных замечаний, и Дорин заметила, что Гилберт, слушая ее, перестал есть. Если бы он неожиданно разделся догола и начал танцевать на столе, это не было бы столь невероятным.

— Поэтому я считаю, что он или частный детектив, или был послан правительством. Думаю, что кто-то где-то знает кое-что и он здесь, чтобы провести расследование. Люди отнеслись бы к нему с подозрением, были бы настороже, если бы прислали полицейского в форме, так что он притворяется, будто приехал в гости к Стефану и Веронике Харт. — Повторив некоторые подробности три или четыре раза, даже Вера Флайт, истощив запас информации, уже не могла затягивать разговор дальше.

— Представляю, — произнесла машинально Дорин, чтобы воздать должное уважение рассказу свекрови, но смотрела при этом на мужа. — С тобой все в порядке, Гилберт? Не хочешь ли принять одну из своих пилюль?

— Что? — Флайт вздрогнул. — Нет. Конечно нет. С чего бы?

— Ты выглядишь не очень-то хорошо. Ты уверен, что…

Он прервал ее градом коротких предложений, выпалив их залпом:

— Это все поездка. Очень удручающая. Я в порядке. Ничего не случилось. И почему должно случиться? Кроме того, обед запоздал. Посмотри на время. Уже начало восьмого. — Он встал, так и не закончив с едой. — Где Бобби? Он хочет погулять. Бобби? Бобби? Сюда, мальчик. Хорошая собака. Ну, пошли!

Короткий толстенький хвостик завилял, и курчавый терьер привычно кинулся к задней двери, где висел на крючке поводок. Флайт пристегнул его к ошейнику и вышел.

— Гилберт не съел свой пудинг! — Вера Флайт заботилась не о благополучии сына. — Это ведь пудинг, не так ли? По понедельникам у нас…

— Да, мама. Правильно, я принесу его вам. — Дорин видела в окно гостиной (даже в самые темные вечера занавески никогда не задергивались, пока они не заканчивали есть), как ее муж открыл садовые ворота и нырнул в темноту.

— Хорошо. — Свекровь расслабилась. — Тартинки из патоки по понедельникам. Я люблю тартинки из патоки. Пожалуйста, с капелькой сметаны сегодня.

— Сметана, — отсутствующе повторила Дорин, выйдя из-за стола. — С тартинками из патоки. Я только достану их.

В конце концов, на кухне все было нормально: тартинка из патоки лежала, разрезанная, на трех тарелках, кадочка со сметаной находилась в положенном месте в холодильнике. Но Дорин дрожала, разливая ее, не в силах осознать события этого вечера, сбивающие ее с толку. Опоздание домой, полное нарушение порядка, незаконченная еда, поведение Гилберта — упорядоченное, скучное, но ох какое надежное, — близкое к состоянию хаоса. И он выглядел потрясенным, когда мама заговорила об этом чужаке, приехавшем в деревню. Об этом человеке, интересующемся убийством, о котором все уже давно забыли. Сметана перелилась через край мелкой тарелки — еще одно проявление пугающей неразберихи.

Когда Мальтрейверс и Стефан вошли в «Ворон», там не то чтобы воцарилось мгновенное молчание, но было заметно, что по бару прошла волна настороженного внимания. Разговоры прервались, потом возобновились, но уже более тихо, и несколько пар глаз внимательно разглядывали обоих мужчин, пока они заказывали выпивку. Стефан, казалось, не сразу заметил эту атмосферу. Мальтрейверс же предчувствовал, что так будет. Он ничего не сказал Стефану ни о разговоре с Сэлли Бейкер, ни о своих провоцирующих замечаниях в медмелтонском универмаге, справедливо рассудив, что слухи об этом будут тщательно храниться в тайне от обитателей коттеджа «Сумерки».

— Где сегодня Гилберт? — спросил Стефан, когда хозяин пивной, Джим Хендерсон, обслуживал их.

— Его еще нет. — Хендерсон взглянул на висящие на стене в стеклянном футляре часы с маятником. Было девятнадцать минут восьмого. — Странно.

— Невероятно, — поправил его Стефан. — Что случилось?

Хендерсон пожал плечами.

— Не знаю. Извините.

— Кто такой Гилберт? — спросил Мальтрейверс, когда хозяин отошел от них.

— Что? — Стефан в изумлении смотрел на Хендерсона. — О, Гилберт Флайт! Он всегда приходит сюда в десять минут восьмого, тютелька в тютельку!

— Всегда?

— Ни разу не пропустил. — Стефан нахмурился. — Но Джим, кажется, не озабочен этим.

— А должен бы?

— Должен, но… — Стефан покачал головой, прежде чем объяснить. — Гилберт — психоневротик с навязчивыми идеями. Классический случай. Он запирает на засов дверь, прежде чем пойти спать, чистит зубы, спрашивая себя, запер ли он дверь, опускается вниз и проверяет, читает в кровати, опять беспокоится насчет двери и спускается вниз. И так может продолжаться полночи. Его жизнь отрегулирована до мельчайших деталей. Он входит в эту дверь десять минут восьмого, выпивает две пинты из своей личной кружки и уходит без шести восемь. По нему можно сверять часы.

— Из-за чего же он мог опоздать сегодня? — спросил Мальтрейверс.

— Из-за светопреставления. — Стефан взглянул на Хендерсона, теперь разговаривающего с другими клиентами за стойкой, потом оглядел остальную часть бара и повысил голос: — Куда же подевался Гилберт?

Несколько человек посмотрели в его сторону, потом кто-то сказал:

— Он опоздал, — и все снова отвернулись, занявшись делом.

— Никто не кажется слишком обеспокоенным, — спокойно заметил Мальтрейверс. — Так кто же все-таки здесь неврастеник?

— Только не я, — твердо ответил Стефан. — Полагаю, они все тут ни о чем другом и говорить не в состоянии.

Мельком оглядев бар, Мальтрейверс заметил, что головы посетителей за стойкой сблизились, как у революционеров, замышляющих заговор, разговор не был слышен, ибо спины их представляли сплошной замкнутый круг. Мальтрейверс мог только догадываться, насколько в Медмелтоне преувеличивали значимость его присутствия; во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы все только и думали что о его появлении здесь. Пока он размышлял, как воспользоваться ситуацией, Хендерсон взял на себя функцию негласно избранного делегата. Он слегка, чуть не по-конспираторски кивнул человеку, с которым разговаривал наклонившись к стойке, выпрямился и вернулся назад, маскируя свой маневр тем, что снял бело-голубую клетчатую скатерть и принялся протирать стаканы, снимая их с полки, около которой стоял Мальтрейверс.

— Я слыхал, вы из Лондона? — нерешительно произнес он.

— Совершенно верно. — Мальтрейверс слегка толкнул ногой Стефана, намекая, что хочет, чтобы тот помолчал.

— По делу?

— Можно сказать и так. — Теперь в баре стало совсем тихо.

— И какого рода это дело?

— Личное. — Мальтрейверс провел целый день, репетируя реплики, предназначенные для возможных разговоров, чтобы спрашивающий получил исчерпывающий ответ на любой свой вопрос.

— Личное? — засомневался Хендерсон. — В Медмелтоне… Вы бывали здесь прежде?

— Нет. — Мальтрейверс улыбнулся. — Прелестная деревня.

— Мне кажется, я видел вас в Эксетере на прошлой неделе. — Хендерсон поднес стакан к свету, потом, обернувшись, пытливо взглянул на Мальтрейверса. Но тот и глазом не моргнул:

— Не меня. Я был еще в Лондоне.

— Значит, у вас появился двойник. — Теперь в голосе Хендерсона звучал явный вызов, позволяющий дать ему достойный ответ.

— Должно быть. — Поскольку Мальтрейверс отказывался быть втянутым в спор, молчаливые слушатели, чувствовалось, хотели, чтобы Хендерсон продолжал.

— Имеет какое-то отношение к деревне? Ваше дело?

— Возможно, связь есть. Увидим.

Предложенная информация не содержала никакого вызова, была минимальной, не затрагивала ничего конкретно и показывала, что Мальтрейверса невозможно вывести из себя. Хендерсон, казалось, не был уверен, что выжмет что-то из этого гостя, и оставил свои попытки.

— Что ж, если вы хотите что-то узнать о Медмелтоне, имейте в виду: я мало что пропускаю мимо ушей.

— Спасибо. Я буду иметь в виду… Могу я угостить вас?

— Я уже выпил стаканчик. Благодарю.

Атмосфера разочарования откружала хозяина, когда он ретировался в другой конец бара, и там вот-вот готово было воцариться неловкое молчание, если бы в эту самую минуту не вошел Гилберт Флайт. Люди, которые несколько минут назад не интересовались причиной его отсутствия, теперь, вскакивая со своих мест, задавали ему массу взволнованных вопросов.

— Что все это значит? — только и пробормотал Стефан.

— Поясню позже, — прошептал в ответ Мальтрейверс. — Во всяком случае, теперь, когда лед тронулся, представь меня.

Прием, оказанный ему, был явно враждебным. Некоторые неохотно проворчали приветствие и в лучшем случае отвечали не более чем самыми обычными репликами, похожими на те, что отпускают на допросе в полиции. Хорошенько запомнив имена и ту скромную информацию, которую удалось заполучить здесь, Мальтрейверс сохранял дружелюбие безобидного гостя, ведущего интеллигентную, легкую беседу и никоим образом не показывающего, что на него нападают. Гилберт Флайт был единственным, кто проявил некое подобие теплоты к гостю, когда они со Стефаном подошли к нему.

— Гилберт, я хотел бы познакомить тебя с Гасом Мальтрейверсом, моим другом из Лондона. — При обычных обстоятельствах Стефан пропустил бы Флайта: любое столкновение с ним неизбежно приводило к утомительным разговорам, от которых цепенел ум, но сопротивление всех остальных не оставляло ему иного выбора.

— Гилберт — помощник управляющего банком в Эксетере. Живет в доме совсем рядом, на краю луга.

— Здравствуйте. — Мальтрейверс надеялся, что вполне натурально изобразил на лице улыбку. — Я узнал, что вы неожиданно опоздали сюда этим вечером.

— Что? — Флайт, казалось, перебирал в уме бесконечный ряд угроз, скрывающихся за этим замечанием. — О да! Меня задержали. Такая досада. — Он обернулся к собаке: — Стоять, Бобби. — Терьер, замерший в стойке, как скала, возле табурета своего хозяина, был в явном замешательстве.

— Я приметил ваш дом, еще когда только приехал, — заметил Мальтрейверс. — На расстоянии он выглядел очень привлекательно. Это восемнадцатый век?

— Он древнее. Девяностые годы семнадцатого. — Флайт тремя торопливыми глотками допил оставшуюся часть своей пинты, забрызгавшись при этом. — Во всяком случае, приятно было с вами познакомиться, ми…стер… мистер… Мэллори, но мне нужно идти. Пошли, Бобби!

Впервые Гилберт Флайт ушел из «Ворона» на восемь минут раньше обычного. Пораженный уже тем, что Мальтрейверс не подвергся бесконечному рассказу Флайта о его путешествии домой или о подробной истории его дома, Стефан Харт ждал, что окружающие по этому поводу поднимут суматоху, станут недоумевать, но, как ни странно, ничего такого не последовало. Опять разбившись на отдельные группки, завсегдатаи «Ворона», казалось, ничего и не заметили.

— Нам нужно возвращаться, — сказал Мальтрейверс. — Обед скоро будет готов.

— Прости? — Стефан глядел на него с бессмысленным выражением. — Ах да, конечно.

Мальтрейверс допил остатки вина и поставил стакан, кивнув какому-то человеку, случайно посмотревшему в его сторону.

— До свидания, — сказал он достаточно громко для того, чтобы любой в баре услышал его. — Возможно, увидимся завтра.

Стефан сдерживал себя, пока они не отошли ярдов на двадцать от пивной:

— Какого черта? Что происходит? Что ты натворил?

— Очень мало, но достаточно открыто, — ответил Мальтрейверс. — Я походя сделал этим утром несколько сообщений Милдред Томпсон, а Медмелтон довершил все остальное.

— Какого рода сообщения?

— Достаточные для того, чтобы предположить, что мой интерес к смерти Патрика Гэбриеля носит не совсем случайный характер. Я предполагал, что молва об этом распространится быстро… А сейчас убедился, что я, похоже, не очень-то желанный гость в вашем стане. — Мальтрейверс оглянулся на «Ворона». — Признаюсь, пока мы были там, мне хотелось превратиться в муху на стене.

— М-м… а чего ты надеешься добиться?

Мальтрейверс пожал плечами:

— Может, вспугнуть кого-нибудь. Правда, никто не собирается разговаривать со мной добровольно, так что нужно устроить бурю в этой заводи. У меня в запасе набор реплик на все случаи жизни. И первый конкретный результат их использования — тот факт, что один Гилберт Флайт странным образом пренебрег таким приятным собеседником, как я.

— Ты не представляешь, насколько это было невероятно, — продолжал удивляться Стефан. — Во-первых, он опоздал. Ну ладно, его задержали, но он не рассказал тебе историю своей жизни и рано ушел — это все равно, что солнце у нас в Медмелтоне взошло бы на западе.

— И все потому, что ты представил его мне?

— Я не могу придумать иной причины.

— Неплохое начало, — удовлетворенно заметил Мальтрейверс. — Расскажи о нем побольше. Но не дома. Пусть это останется между нами.

Во взгляде Стефана неожиданно вспыхнула тревога.

— Ты имеешь в виду, что не хочешь говорить об этом при Веронике?

— Да, не сейчас. Не пойми меня неверно: я ни в чем ее не подозреваю. Но она очень сильно связана с Медмелтоном и, возможно, окажется… недостаточно беспристрастной.

— Ты имеешь в виду из-за Мишель?

— Ты это сказал, а не я, — ответил Мальтрейверс спокойно. — Ты просил меня попытаться помочь, и я воспринял это так, что ты даешь мне полную свободу действий.

— Ты скрываешь что-нибудь от меня? — забеспокоился Стефан.

— Честно говоря, да, — признался Мальтрейверс. — Поскольку пока это не более чем эксцентричная гипотеза, не хочу беспокоить тебя понапрасну. Доверься мне. Если появится что-то, о чем тебе следует знать, я скажу.

Стефан недоверчиво посмотрел на него, но вынужден был согласиться.

— Хорошо. Но не держи меня слишком долго в неведении. Чересчур много людей поступают так.

— Когда придет время, ты обо всем узнаешь подробно, — обещал Мальтрейверс. — А теперь давай прокрутим историю о Гилберте Флайте, неврастенике вашего прихода.

— Тут особенно не о чем рассказывать. Родился он не в Медмелтоне, но прожил здесь больше двадцати лет. Женат, детей нет, мать живет с ними. Он может иногда до смерти наскучить, но, с другой стороны, он безопасен. — Стефан помедлил. — Вряд ли можно что-то еще сказать о нем. Что еще? Церковный староста, секретарь крикетной команды нашей деревни… Ах да, пишет бесконечную биографию Нельсона.

— Жизнь, как у Торо, полная тихого отчаяния? — предположил Мальтрейверс.

— Да нет, не похоже. Он великолепно выдерживает соревнование в своем маленьком мирке. Как и многие другие. — Стефан пожал плечами. — Но под этой маской могут скрываться какие-то другие склонности. Тихие воды глубоки.

— Тихие воды застаиваются, — поправил Мальтрейверс. — И в них плодятся омерзительные твари. То, что ваш мистер Флайт вел себя совершенно необычно, едва встретился со мной…

— Так же, как и другие, — подчеркнул Стефан. — Медмелтон, возможно, ведет обособленную жизнь, но если кому-нибудь из местных случается зайти в «Ворон» со своим гостем, люди держат себя всегда достаточно дружелюбно. А с тобой они вели себя так, будто ты можешь заразить их чумой.

— Что ж, я зазвонил в колокол, предупреждая о проказе. — Мальтрейверс взглянул через безлюдный луг на пивную, окна которой светились в темноте малиновым светом. — Теперь я должен попробовать позвонить еще раз — уже чуточку громче.

Пока они шли, Гилберт Флайт, заметив их из своего рабочего кабинета на втором этаже, инстинктивно погасил свет на столе, как будто тьма могла защитить его. Он видел, как они прошли под уличным фонарем, освещающим ручей, и Мальтрейверс сделал какой-то жест рукой, а Стефан шел опустив голову. На расстоянии почти в сто ярдов от луга один мгновенный взгляд не давал возможности что-либо понять, но когда человеческие фигуры растворились в темноте и Флайт опять включил свет, его пальцы оставили на выключателе влажный след. Потом он долго смотрел на двор церкви Святого Леонарда, смутные очертания Древа Лазаря, а чувство вины и страха перед разоблачением, с которым он жил вот уже несколько месяцев, вернулось и охватило его с новой силой.

Глава 9

После бурной жизни медмелтонского универмага с постоянно меняющимся ассортиментом товаров и непрерывным потоком людей гостиная была для Милдред Томпсон единственным спокойным уголком, оставшимся от детства и жизни ее родителей. Тут стоял массивный столовый гарнитур из дуба и буфет с желтоватой льняной дорожкой, в центре которого — часы красного дерева с круглым деревянным корпусом и металлическими обручами, с подставками под стеклянным колпаком, где расположились фигурки, изображающие смерть. Продавленный диван был пропитан пылью, эксминстерский гобелен так износился, будто и в самом деле принадлежал эпохе средневековья, доска над камином из графита еще сохраняла рисунки древнего орнамента, пара китайских собак, мальчик, вечно держащий вишни около рта, похожего на розовый бутон, бронзовый бюст сурового Гладстона и коронационный кубок Георга Шестого.

Под декоративными тарелками и потускневшими картинками времен Империи (смерть Гордона и охота на тигров в Индии) обои, наклеенные еще ее отцом тридцать лет назад, сохраняли, как ни странно, кремовый цвет. Те места, которые были на свету, потемнели и стали грязно-горчичными. Такая же старая и ветхая, как комната и обстановка, Милдред смотрела телевизор и вдруг услышала, что щелкнул запор черного входа на кухне. Эта дверь никогда не запиралась, пока хозяйка не уходила спать.

— Это ты, Мишель?

Нажав на кнопку пульта дистанционного управления (телевизор — одна из немногих современных вещей в доме), она убрала с экрана кадр, запечатлевший развращенную Америку, и экран будто мгновенно ослеп. Когда девочка появилась в дверях, Милдред повернулась и взглянула на нее поверх горбатой спинки дивана:

— Я рада, что ты пришла. Мне нужно поговорить с тобой.

Мишель слегка покачивалась, сидя на деревянном стуле на разноцветной подушечке, вышитой еще матерью Милдред и превратившейся в тряпку после бесчисленных стирок: первоначально яркие краски постепенно образовали со временем грязноватый розово-желтый цвет. Комната не могла не угнетать Мишель атмосферой запущенности и затхлости, явными признаками упадка. Но и вид самой Милдред вызывал дрожь, словно в фильме ужасов.

— Кто это гостит у вас?

— Что? — Неожиданный вопрос застиг девочку врасплох. — Ты имеешь в виду Гаса? Он друг Стефана. А что?

— Он заходил в магазин сегодня утром.

— И что же?

— Сказал, что расследует убийство.

Девочка, казалось, испугалась:

— Глупость! Это не имеет к нему никакого отношения.

— Он так сказал. Он разговаривал с тобой?

— Немножко. — Мишель, отвернувшись, смотрела на бездымные язычки пламени, извивающиеся на решетке камина, как тени танцоров, исполняющих какой-то дикий танец. — Он хороший человек.

— О чем вы говорили?

— Так… О Лондоне — он живет там.

— Он упоминал о Патрике?

— Нет! — Девочка обернулась. У Милдред было лицо как у жабы: немигающие глаза, отвисший двойной подбородок, который растягивался, когда она тянула голову вперед. Мишель почувствовала, что защищается, и рассердилась. Она ведь не собственность Милдред, да и никого другого, и если ей хочется с кем-то о чем-нибудь поговорить, то это ее личное дело. — Что он имел в виду, говоря о расследовании убийства? Он не полицейский. Я ручаюсь за это. Он писатель. Стефан знает его много лет, и мама тоже.

— Он не сказал, почему занимается расследованием. Только сказал, что занимается им.

Мишель вдруг вспомнила, что видела Стефана и Мальтрейверса рядом с Древом Лазаря почти сразу же после его приезда, там же, где позже он разговаривал с ней. Наблюдал ли он за ней? Она постаралась припомнить, что он говорил. Он спросил тогда, что она делает на церковном дворе, но совсем не настойчиво. Они поговорили о Лондоне и о том, как ей хочется поехать туда… И она упомянула о Блэкхесе. Учитывая то, о чем она думала тогда, это было почти неизбежно. Если бы он действительно занимался расследованием, то, конечно, использовал бы этот предлог, чтобы сказать что-нибудь о Патрике. Но не сделал этого. Что же он сказал?.. Что?.. Она не обратила на это внимания, считая не важным, а теперь забыла.

— Ты ничего ему не сказала, правда? — спросила Мишель.

— Конечно нет. — Милдред посмотрела на нее с состраданием. — Я только хотела предупредить, чтобы ты была с ним осторожна.

— Едва ли он вообще меня заметил. — Мишель могла убедить себя, что это правда: один случайный разговор ровно ничего не значил. — Не беспокойся. Он здесь всего на несколько дней.

Она прекратила разговор о Мальтрейверсе. В ее жизни это был всего лишь еще один ненужный ей взрослый, представляющий интерес постольку, поскольку жил в Лондоне, а в конечном итоге такой же зануда, как и все остальные.

— Я хочу поговорить с тобой о том, что мне делать дальше. Все остальное я делала, как ты сказала.

Улыбаясь, Милдред Томпсон показала свои кривые зубы и воспаленные десны. Теперь это была послушная Мишель Дин, удовлетворяющая свою потребность быть желанной для другого человека, признающего ее уникальность.

— Ты уже почти закончила, — сказала она. — Давай мы будем вопрошать стакан. Выкладывай все веши.

Мишель вынула из ящика буфета колоду карт, уголки которых загнулись от частого употребления. Карты были необычные: на них были все буквы алфавита, цифры — от нуля до девятки, а на двух — слова «Да» и «Нет». На их потрескавшихся от времени рубашках был нарисован хрустальный шар, наполненный дымом, обвивавшим призрачное, несколько угрожающего вида лицо. Она разложила карты на полированном столе ровным кругом, карты с «Да» и «Нет» лежали напротив друг друга, потом поставила в центр бокал для вина вверх дном. Милдред осторожно переместила свое дряблое тело с дивана, и они сели около стола, держа указательные пальцы правой руки на донышке бокала.

— Подожди, — предупредила Милдред, увидев блеск ожидания в медмелтонских глазах Мишель. Наступила тишина, нарушаемая только звуками падающих угольков в камине и тиканьем часов на буфете. Глаза Мишель не отрывались от стакана, ожидание становилось все напряженнее.

— Есть кто-нибудь здесь? — Голос у Милдред Томпсон был очень низким. В течение нескольких секунд ничего не происходило, потом стакан заскользил к карте со словом «Да». Мишель специально положила эту карту перед Милдред, на дальний конец стола. Она не подталкивала стакан, а палец Милдред Томпсон едва касался его.

— Кто ты?

Стакан вернулся в центр и замер на мгновение, потом начал переходить от одной буквы к другой.

— П…а…т…р…и…

— Это Патрик? — прервала Милдред. Стакан отклонился в сторону «Да».

— Ты нашел цветы?

— К…а…к…и…е   ц…в…е…т…ы?

— Под деревом.

Движение стакана к «Да» выражало колебание, как будто дух был смущен.

— Они предназначались для тебя.

— П…о…ч…е…м…у?

— Как будто не знаешь.

Карта с «Нет» находилась прямо перед Мишель, и она дернулась всем телом, когда стакан так быстро скользнул к ней, что слегка сбил карту с линии круга.

— Да, ты знаешь, — успокоительно прошептала Милдред.

Вернувшись обратно в центр, стакан стал двигаться, делая маленькие круги, потом остановился. Милдред очень глубоко вдохнула и выдохнула.

— Поговори с ним ты, — шепнула она.

Мишель пришлось сглотнуть слюну, чтобы прочистить горло, прежде чем она смогла заговорить:

— У тебя все в порядке?

Полминуты ничего не происходило, потом стакан неожиданно рванулся и сделал круг по столу.

— П…о…м…о…г…и…

Мишель побледнела, когда стакан вернулся в центр и тут же повторил это слово.

— Все хорошо, все хорошо, — поспешно заверила ее Милдред. — Пусть он минутку отдохнет.

Девочка слышала, как бьется ее сердце, пока они молча ждали. Когда ей показалось, что стакан попытался сдвинуться, она почти ощутила исходящее от него волнение, даже мольбу.

— Успокойся, — мягко повторила Милдред. — Как зовут эту девушку?

Когда это произошло впервые, у Мишель мороз по коже побежал, и даже сейчас она испытала чувство удивления и ужаса, видя, как ее имя послушно сложилось, буква за буквой.

— И она твой друг, не так ли? — прибавила Милдред. Движение стакана к карте «Да» показалось им очень медленным. — И я тоже твой друг.

Мишель слегка вскрикнула, когда стакан выпрыгнул из-под их пальцев, шлепнулся обратно в центр стола и яростно завибрировал. Потом он заскользил по полированному дереву сначала к «Нет», а потом к «Да», затем быстро вернулся в центр, откуда стал стремительно двигаться из стороны в сторону, после чего начал отмечать бессмысленный набор букв:

— Х…у…л…л…а…т…р…о…н…о…у…в…г…а…б…р…

Девочка попыталась отдернуть пальцы, но они, казалось, прилипли к стеклу. Она с отчаянием взглянула на старуху, лицо которой исказилось, похоже, страхом или гневом.

— Что происходит? — закричала Мишель. — Прекрати! Прекрати! — Она не знала, обращалась ли она к стакану или к Милдред. Стакан все еще яростно бил по картам, толкая их дальше и дальше к краю стола, пока одна из них, подпрыгнув, не слетела на колени к девочке. Палец одной ее руки был все еще захвачен стаканом, а другой она с неистовым отвращением сбросила карту с колен, будто это был паук. Когда она завизжала, стакан стремительно отскочил, словно кто-то бросил его, пролетел через комнату и разбился о стену. Тело Милдред Томпсон содрогнулось, а воцарившаяся тишина напоминала обманчивое затишье после удара грома.

— Ох… ох… — всхлипывала Мишель, пытаясь заговорить. — Что случилось?

Милдред подняла руку, показывая, что она еще приходит в себя, несколько мгновений спустя кивнула, будто объяснила что-то себе самой.

— Этот человек. Этот гость.

— Что ты имеешь в виду?

— Он посторонний, и он вмешивается. Идут очень плохие вибрации.

— Но… но что он сделал?

— Мы не знаем. В том-то и проблема. — Она внимательно взглянула на девочку. — Ты знаешь, что его видели на церковном дворе? Мне нужно было сообразить, что у духа это вызовет беспокойство. Ты видела его там?

От страха Мишель призналась Милдред, не подумав:

— Я разговаривала с ним там.

— Ах вот оно что! Почему же ты не сказала мне об этом, прежде чем мы начали? — Милдред вдруг перешла к обвинениям: — Ты позволила себе о чем-то проговориться?

— Конечно нет. Я же не дурочка.

— Ты должна быть осторожной. Мне приходится говорить тебе это снова и снова. Он здесь всего на несколько дней, не так ли? Как можно меньше общайся с ним. Когда он уедет, все опять будет хорошо.

Мишель посмотрела на разбросанные по столу карты, эти безмолвные напоминания об ее отчаянном смятении. За всю свою жизнь она ни разу не была так напугана, как в эти бесконечные секунды безумной ярости духа. Комната, пронизанная атмосферой старости, теперь таила в себе еще и холод зла, игра стала отвратительной, и сообразительная девушка превратилась в маленькую перепуганную девочку. Только мысль о доме давала ей надежду на убежище.

— Мне надо идти. Я сказала, что вернусь к десяти.

Милдред Томпсон не шевельнулась, когда девочка вышла. Она слышала, как захлопнулась дверь кухни, ведущая на улицу, потом собрала карты своими похожими на изогнутые когти пальцами и сложила их в колоду. Теперь, если она хочет удержать столь ценную для нее власть над Мишель Дин, ей нужно быть осторожной. Милдред была уверена, что не все понимает в происходящем.

Следуя своей неизменной привычке, Гилберт Флайт привел в порядок записи и справочники, прежде чем вставить диск в компьютер и вызвать в памяти главу двадцатую: «Запах моря». Но наведенный порядок и четкая систематизация не принесли ему успокоения. Не в состоянии мыслить логично, он мог только нервничать, рисуя в своем воображении самые страшные картины, каждая из которых казалась реальной. Сумасбродная фантазия раздувала мельчайшие детали, и паника нарастала, как волны во время прилива. Прежде всего этот человек… как, черт возьми, его звали? Он спросил о доме. Что он подозревает? Что знает? Шпионил ли он, задавая эти вопросы? Кто его послал? Каждая версия, выдвинутая матерью за обедом, казалась приемлемой, пока Мальтрейверс не превратился в представителя власти. А Гилберт Флайт относился к таким людям с чрезмерно пугливым уважением.

Он старался заставить себя успокоиться. Никогда не возникало и намека на предположение, что кто-то его подозревает. Впервые попытавшись найти в себе смелость не повиноваться полиции, он был все-таки вынужден позволить им взять отпечатки его пальцев, и ничего не случилось, а это означало, что они были удовлетворены. Но так ли это? Может быть, собрав все улики вместе, они стали искать остальные? В течение лета в Медмелтоне бывали приезжие, но не много, и на них, как на туристов, не обращали внимания, но едва ли они все были туристами. Один мужчина фотографировал на церковном дворе… и на крикетном матче, когда Флайт подсчитывал очки. Не фотографировал ли он его, выдав это за моментальный снимок, какие делают во время отпуска, в то время как в действительности снимок предназначался для полицейского дела? Как новые вспышки огня лесного пожара, новые тревоги воспламеняли его ум. Давно ли находится здесь этот человек? Говорил ли он уже с Дорин (но она проболталась бы), зондируя ее с тонким искусством, вытягивая все новые обрывки информации? Встречался ли он с матерью во время ее прогулок по деревне? Она еще хуже Дорин, потому что обожает рассказывать совершенно незнакомым людям всю историю их семьи. Может быть, у него был спрятан магнитофон, на котором теперь записаны неосторожные замечания, и они будут анализироваться наряду с тем, что уже знает полиция, для безжалостного построения судебного дела. И сегодня вечером в «Вороне» этот человек притворялся, что у него нет никаких специальных намерений (конечно, их этому обучали), когда начал свое наступление. Мизинец правой руки Гилберта Флайта судорожно подергивался, а когда в дверь его кабинета робко постучали, он подскочил как ужаленный.

— Кто это? — Голос его звучал панически.

— Гилберт? У тебя все в порядке? — В интонациях Дорин, доносившихся через дверь, проскальзывало смущение. Но она позволила бы себе открыть дверь только в случае, если бы дом был охвачен пожаром. — «Новости в десять» уже начались.

— Нет… я занят… я скоро спущусь.

Годами приученная не входить в кабинет, когда муж работает по вечерам, Дорин издала нервный хныкающий звук и пошла вниз. Какао Гилберта и два шоколадных печенья, способствующих пищеварению, лежали на столе, рядом с его стулом. Диктор только что закончил перечислять заголовки и начал рассказывать о главных событиях. Все в комнате оставалось неизменным. Сидя на коврике перед камином, Бобби смотрел на нее, безмолвно вопрошая, где хозяин. Ища успокоения, Дорин цеплялась за свой привычный распорядок, обхватив руками приятно теплую кружку с какао и уставясь на экран. Но даже если бы объявили о покушении на всю королевскую семью, она, увы, не заметила бы этого.

Знакомые с самого детства, проведенного в деревне, ночи, наполненные темнотой и ничем не нарушаемой тишиной, совершенно не пугали Мишель Дин. Но когда она вышла от Милдред Томпсон, все привычное почему-то таило в себе опасность. На лугу, который ей пришлось пересечь, укрылись, припав к земле, невидимые гоблины, а церковь Святого Леонарда, вся в тенях от облаков, закрывавших лунный свет, поджидала ее, как голодный зверь, чье логово она должна была миновать. От паники слезы туманили ее глаза, один страх сменялся другим, чем ближе она подходила к церкви, тем выше и страшнее та становилась. Мишель преодолела настойчивый, истерический порыв оглянуться на Древо Лазаря, когда неслась по тропинке вдоль церковной ограды. Она закричала, споткнувшись о корень, и рванулась туда, где высокие кроны деревьев у коттеджа «Сумерки» сулили ей спасение. Она влетела в парадную дверь, как будто дьяволы наступали ей на пятки.

— Какого черта, что случилось? — воскликнул тревожно Стефан, когда она, ворвавшись в дом, с грохотом захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, тяжело дыша. Стефан сидел возле камина на стуле с изогнутой спинкой. Мальтрейверс с дядей Эваном — в шезлонгах напротив него. Все смотрели на нее. Матери не было в комнате. Ей стало больно глотать, а удары сердца отдавались в голове.

— Я… я бежала, — задыхаясь, сказала она. — Я опаздывала.

— Только на пять минут, — сказал Стефан. — Мы еще не волновались.

— Где мама?

— Она только что легла. У нее разболелась голова… У тебя все в порядке? Ты выглядишь так, как будто…

— Конечно, все в порядке. — К Мишель, находившейся теперь в безопасности, стала возвращаться ее самоуверенность. Это было еще детством — разрешить взрослым узнать, что ты чем-то напугана. — Привет, дядя Эван. Как тетя Урсула?

— Прекрасно. — Эван Дин прервал обычные расспросы. — Где ты была?

— Я только прогулялась. Повидать Энн и Франса… Можно, я это доем? — Она подошла к подсобному столику рядом с Мальтрейверсом, на котором стояло блюдо с остатками фаршированных оливок. Теперь она достаточно хорошо владела собой, чтобы сообразить, что лучший способ избежать вопросов — это вести себя нормально.

— Бери их себе, — сказал Мальтрейверс. Ее дядя и приемный отец, казалось, успокоились, уверенные, что ничего серьезного не произошло, но он продолжал внимательно разглядывать девочку. В дверь она ворвалась, как напуганный ребенок, фальшивая маска взрослой смелости разлетелась на кусочки. Вчера вечером она вернулась домой почти на час позже и, отвечая на их замечания и заботливость, была строптива и раздражена.

— Кто такие Энн и Франс? — спросил он, когда Мишель взяла оливку.

— Что? — Такой вежливый вопрос не должен был бы вызвать страх, промелькнувший на ее лице. — Просто девочки из школы. Я часто хожу повидаться с ними. Они близнецы… мы в одном классе. Помогаем друг другу с домашними заданиями… они ставят пластинки и все такое… Мы разговариваем… мы не делаем никаких глупостей, как… ну, как что-нибудь.

Она ненавидела себя за то, что не могла остановиться и все продолжала давать объяснения, в которых не было необходимости. Неожиданно она заметила, какие у Мальтрейверса голубые глаза, совсем как у Патрика, только без металлического блеска. Она опять сглотнула и поперхнулась наполовину прожеванной оливкой.

— Я возьму воды, — задыхаясь, сказала она и побежала на кухню. Мальтрейверс смотрел ей в спину, пока Мишель стояла у безупречно чистой стальной раковины, и заметил, что судорога волнения все еще сотрясала ее плечи. Они со Стефаном обменялись озабоченными взглядами, потом Мальтрейверс возобновил прерванный разговор с Дином. Ему казалось, что лучше всего отвлечь как можно естественнее внимание от бегства Мишель в спальню, которое, он был уверен, скоро произойдет.

— Достаточно ли в Эксетере развита коммерция, чтобы снабжать специализированный магазин моделей? — спросил он. — Или вы также делаете заказы по почте?

Дин принялся объяснять ему разницу между серьезными коллекционерами и случайными покупателями, но Мальтрейверс видел, что его глаза были прикованы к двери кухни, и замолчал, когда Мишель вернулась.

— Тебе получше? — спросил он.

— Прекрасно. Я иду спать. Доброй ночи. — Ее нервическая словоохотливость во время разговора с Мальтрейверсом сменилась прежней неразговорчивостью. Когда она покинула комнату, Дин, казалось, позабыл, о чем они говорили.

— Какие же модели самые популярные? — подсказал ему Мальтрейверс.

— Простите? О, это идет кругами. После войны в Мексиканском заливе все хотели «Торнадо» или «Тайного бомбардировщика». Некоторые даже спрашивали, есть ли у нас ракеты «Скад». Истинные коллекционеры более постоянны.

Мишель исчезла наверху, и Дин повернулся к Мэлтрэверсу:

— Вам это интересно?

Мальтрейверс рассмеялся:

— Едва ли. Я безнадежен в таких вещах. Когда был ребенком, пытался собрать модель огнемета из конструктора, но в результате он был столь же аэродинамичен, как Британский музей.

Стефан начал рассказывать своему шурину, как однажды он обнаружил беспомощного Мальтрейверса в окружении останков тостера, который тот с самого начала неправильно подключил в сеть, и предохранитель в штепселе взорвался. И еще об одном случае, когда… Мальтрейверс, не входя в продолжительные объяснения по поводу своей непрактичности, почувствовал, что ему удалось каким-то образом отвлечь внимание Дина, который через несколько минут взглянул на часы и сказал, что должен идти. Стефан и Мальтрейверс молчали, пока не услышали, как за ним закрылась кухонная дверь, выходящая в сад позади дома.

— Ну? — наконец коротко спросил Стефан.

— Я думаю, прежде всего нужно выяснить насчет этих Энн и Франс, — ответил Мальтрейверс. — Косвенно, конечно. Ты увидишь их завтра в школе?

— Да, они у меня в группе четвертого года обучения.

— Ты уверен, что она была сегодня с ними?

— Честно говоря, нет. И то, что она сказала, — ложь, которую легко проверить; это результат или глупости, или страха. Но она не глупа. Вопрос в том, где она была. И что делала. Бог ее знает. — Стефан вздохнул, как бы сбрасывая с себя оковы беспокойства. — Что, черт возьми, происходит, Гас? Ты сказал, что знаешь что-то.

Мальтрейверс зажег сигарету.

— Я ничего не знаю. И уже сказал тебе, что это всего лишь эксцентрическая гипотеза.

— Чья? О ком ты говоришь? — Стефан уставился на него. — Я просил тебя помочь, а не разводить здесь еще больше этих проклятых тайн!

— Хорошо, — согласился Мальтрейверс. — Но это нечестно, мне жаль, что я взваливаю это на тебя. Я скажу тебе, если ты обещаешь, что не передашь ничего ни Веронике, ни кому-либо другому на данном этапе и не пойдешь в атаку, словно Седьмой кавалерийский полк, как бы тебе этого ни хотелось. Ты в опасном положении, потому что можешь проявлять слишком много эмоций. Во всяком случае, сейчас я расскажу тебе о моем разговоре с Сэлли Бейкер.

— С Сэлли Бейкер?

— Именно. Проницательная леди. — Мальтрейверс взглянул в сторону кухни, откуда ушел Дин. Единственное, о чем он не собирался упоминать, — это о своих подозрениях насчет Урсулы и Бернарда Квэкса: в Медмелтоне и без того было достаточно грязных сплетен, чтобы он добавлял к ним еще и свою.

Глава 10

— Тэсс Дэви рядом? Хорошо, я подожду. Спасибо.

Мальтрейверс стоял возле окна гостиной со своим портативным телефоном, глядя на церковь Святого Леонарда, поднимающуюся за высокими верхушками деревьев коттеджа «Сумерки». Прошлым вечером Стефан казался очень спокойным, приняв настойчивые заверения Мальтрейверса, что идея о связи Мишель со зловещими ритуалами на церковном дворе оставалась все еще только версией и на этом этапе не было ничего конкретного. Он позвонил родителям сестер-близнецов, к которым заходила накануне Мишель, но девочка говорила об этом так неискренне, будто что-то утаивала. Родители подтвердили, что Мишель была с их дочерьми, но ушла около половины десятого. А идти ей от них до дома было меньше пяти минут. Так что оставалось неясным, где она была еще полчаса. Да к тому же Мишель была одета не так, чтобы разгуливать октябрьским вечером по церковному двору. Значит, она заходила еще к кому-то? Стефан собирался при случае проверить это еще у одной девочки из деревни, но Мальтрейверс нисколько не сомневался, что Мишель там не было. Хотя она говорила правду, но рассказ о том, где же она в действительности провела часть вечера, служил лишь ширмой, скрывающей то, чем она занималась еще. Именно это «еще» и заставило ее в страхе бежать домой сломя голову. Стефан был обеспокоен не на шутку, но согласился перепоручить разведать это дело Мальтрейверсу, пока не выяснится что-то более определенное — если вообще выяснится когда-нибудь. Натолкнувшись на стену молчания, Мальтрейверс не мог придумать ничего иного, как снова начать мутить воды Медмелтона.

— Привет, дорогой. Как ты? — Голос из Би-би-си звучал очень спокойно.

— Знаешь, меня преследуют упыри, привидения, длинноногие твари и существа, которые бегают в ночи.

— Что? Нет, ты не мог так рано нализаться!..

— Это защитный юмор, — успокоил он ее. — У тебя есть несколько минут?

— Столько, сколько ты захочешь. Они тут пытаются устранить путаницу в корректуре. Что случилось?

— Я хочу рассказать тебе кое-какие сказочки о древнем колдовстве в самом глухом местечке Девона и о том, как я решительно стал персона нон грата в Медмелтоне. Если у них на лугу все еще есть колодки, то навещать меня нужно будет там.

— Ты говоришь, как параноик, но боюсь, что только через пару дней я смогу приехать и остановить их, чтобы они не бросали в тебя чем попало.

— Я не параноик, и они действительно почти добрались до меня.

— О, прекрати! — возмутилась Тэсс. — Я не хочу так начинать утро. Ты бредишь наяву?

Мальтрейверс отошел от окна и растянулся в шезлонге.

— Я начну рассказывать, а вопросы ты можешь задать потом.

Двадцать минут он объяснял ей уже известные факты, обсуждал с нею сумасбродные гипотезы, свои и чужие, делился размышлениями, после чего Тэсс разразилась градом вопросов. Большую часть из них он уже не раз задавал себе сам, но не находил ответов. Один из них выскочил совершенно неожиданно, словно луч света.

— Кто отец Мишель? — спросила Тэсс.

— А что? — проворчал он, еще не поняв всей глубины.

— Потому что если ты прав, Гас, подозревая, что Патрик Гэбриель пренебрег несовершеннолетием Мишель, и если ее отец узнал об этом… ну, ты сам додумаешь. Из Медмелтона ли он?.. Живет ли там до сих пор? Ты спрашивал об этом Стефана?

— Он не знает. Вероника всегда отказывалась говорить об этом. С кем бы то ни было. Но… день рождения Мишель где-то в мае, так что если Вероника была здесь… март, апрель, май… где-то в августе предшествующего года, тогда это может означать, что отец Мишель из Медмелтона. — Мальтрейверс разочарованно проворчал: — А как я узнаю это?

— Если ее родители все еще живут поблизости, спроси у ее матери, — посоветовала Тэсс. — Она оказалась бы очень странной женщиной, если бы не вычисляла сроки и не попыталась в свое время угадать, кто он. Ты встречался с ними?

— Нет, но Стефан говорил мне, где они живут. Он предложил, правда нерешительно, зайти к ним.

— Поймай его на слове, возможно, он уже обсуждал с матерью Вероники это каким-то образом. Вот все, что я могу придумать, Гас, но стоит попробовать.

— Безусловно, — согласился Мальтрейверс. — Хорошая мысль, женщина — летучая мышь. Но все еще остается невыясненным вопрос, что же, черт возьми, происходит с Мишель и с этим проклятым Древом Лазаря?

— Это действительно странно, — согласилась Тэсс. — В самом деле, не может же ребенок верить в заклинания умерших!

— Во что-то она верит, и кто-то ее направляет. Конечно, это не может быть ее отец, кто бы он ни был. Что…

— Постой, — прервала его Тэсс. Ты говоришь, Вероника никому не говорила, кто он? Даже Мишель?

— Нет, насколько я знаю.

— Хорошо, но когда ей будет восемнадцать, она будет иметь юридическое право узнать правду, для себя, конечно.

— Это может оказаться трудным делом, — сказал Мальтрейверс. — Однажды Стефан сказал мне, что в свидетельстве о рождении Мишель не указано имени ее отца. Вероника отказалась назвать его, и все уговоры были напрасны.

— Но Вероника должна понимать, что Мишель имеет право его знать, — возразила Тэсс. — Рано или поздно она обязана будет открыть дочери эту тайну. Кстати, а почему Патрик Гэбриель выбрал именно Медмелтон, чтобы уединиться? И как насчет того, что он бывал в деревне и прежде?.. Может быть… пятнадцать лет назад? То, о чем я думаю, — безумие… или я соображаю слишком быстро для тебя?

— Не говори так покровительственно… Но мне просто не приходило это в голову, — признался Мальтрейверс. — Хотя здесь есть масса неувязок. В Медмелтоне помнят, наверное, всех чужаков, бывающих тут, и я не знаю никого, кто мог предположить, что Гэбриель бывал здесь раньше. Ну, пусть даже он — отец Мишель, почему Вероника не назвала его?

— Ты знаешь, какая она, — заметила Тэсс. — Может хранить тайны по каким-то своим личным соображениям. Как бы то ни было, он возвращается, встречает Мишель… и, возможно, кровосмешение… и этого он еще не пробовал. Судя по твоим рассказам о Патрике Гэбриеле, он вполне мог на это пойти.

— Если допустить прежде всего, что он знал о Мишель… Но чем больше об этом думаешь, тем более это кажется абсурдным. До того, как я позвонил тебе, путаницы и так хватало.

Тэсс, почувствовал он, колебалась.

— Та женщина, — после паузы сказала Тэсс, — с которой ты разговаривал, сообщила тебе, что лишь у нескольких человек есть первое издание этого Ральфа-Сказочника… Как, кстати, ее имя?

— Сэлли Бейкер… Помимо эксетерской библиотеки, известно, что книга была только у Квэкса, пастора, и у еще одной супружеской пары, живущей очень уединенно.

— А не думаешь ли ты, что эта голубиная чистота пастора… Кстати, как давно он живет в Медмелтоне?

— Около двадцати лет… — Мальтрейверс вдруг уловил смысл вопроса Тэсс. — Теперь ты уже думаешь, что это он отец Мишель? Минуту назад им был Гэбриель. Господи помилуй!..

— Ну, это просто еще один вариант, Гас. Ты же предполагаешь, что у него теперь связь с замужней женщиной? — Она хихикнула. — Может, он считает, что соблазнять прихожанок — это одна из привилегий священника?

— Ты относишься к церкви еще хуже, чем я.

— Когда священник делает тебе в твои шестнадцать лет гнусное предложение самым милым из всех возможных способов, это придает определенную окраску суждениям, — мрачно ответила Тэсс.

— Никогда не знал об этом, Тэсс!

— Ну, было… И у твоего мистера Квэкса есть эта книга тоже, правда? А это мысль.

Мальтрейверс опять посмотрел в окно. Все сходилось к церкви Святого Леонарда. Древо Лазаря, где было найдено тело Гэбриеля и где позже Квэкс обнаружил странные приношения. Церковный двор, где Мишель проводила время в одиночестве…

— Но… — снова заговорил он неуверенно. — Нет, не обращай внимания на эти возражения. Ты права. Его преподобие Квэкс определенно вписывается в эту картину, и, держу пари, больше, чем Гэбриель. И стоит мне подумать об этом, как хочется опять забить в деревенский тамтам.

— Что ты теперь собираешься предпринять, Гас?

— Что-то, что должно дать результаты, хотя Бог знает, какими они будут. У тебя еще есть время немного поговорить? Ну, хорошо. Теперь моя очередь высказывать бредовые идеи.

Сэлли Бейкер пришла вскоре после того, как он закончил разговор с женой.

— Я подумала, вы один, — сказала она, входя в гостиную.

— Да, никто еще не вернулся, — подтвердил он ее догадку. — Я уж сам собирался было зайти повидать вас. В самом деле… Но что вас привело сюда?

— Вы понимаете, что в деревне только и разговоров что о вас?

Мальтрейверс ухмыльнулся:

— У меня сложилось примерно такое же впечатление вчера вечером в «Вороне». Я возбудил любопытство, а меня ведь не назовешь «Мистер популярность».

— Вы и половины еще не знаете! Не хотите ли узнать полный список людей, которых вы собираетесь арестовать?

— Арестовать? За кого, черт побери, они меня принимают?

— Вы… я постараюсь припомнить все… из Скотленд-Ярда, из спецотдела С-15 или М-16 — никто не знает в точности, какой из них отвечает за внутреннюю безопасность, — или из Интерпола. Не думаю, что вы создали Специальное секретное агентство, но, может быть, я пропустила это предположение.

— И все это лишь из-за того, что я намекнул кое о чем Милдред Томпсон? — Мальтрейверс был заинтригован. — Здесь все слишком чувствительны! И кого же, по их мнению, я собираюсь схватить за шиворот?

— О большинстве вы и не слыхали, но я была в «Вороне» вскоре после вашего со Стефаном ухода, и пронесся слух, что вы проявили особый интерес к Гилберту Флайту. Вы помните, что разговаривали с ним вчера?

— Очень отчетливо! Но он убежал почти сразу же после знакомства со мной. Было очевидно, что его поведение необычно, но я им особенно и не интересовался. А прежде вообще не слышал о нем никогда.

— Ну, его имя — лишь одно из немногих. — Сэлли Бейкер взглянула на Мальтрейверса. — Вы уже обнаружили что-нибудь существенное или только хорохоритесь?

— Пока что я слеп, как летучая мышь, — признался Мальтрейверс, но потом заколебался: — Кроме… я начну с Бернарда Квэкса. Думаю, я уже кое-что тут обнаружил и… Правда, не совсем уверен, но… вы не упадете замертво от шока, если я предположу, что у него есть любовная связь?

— Правда? — В медмелтонских глазах Сэлли вспыхнул интерес. — И с кем же?

— С золовкой Вероники. Я не говорил об этом Стефану.

— Урсула? Ну и ну! — Сэлли Бейкер восхищенно кивнула. — Вы наверняка что-нибудь здесь раскопаете. Я ни от кого не слышала даже намека на это. Вы и в самом деле уверены?

— Больше чем на девяносто девять процентов. Хотя не думаю, что это продолжается слишком давно, — скрытность не самая сильная черта обоих. Но вы, кажется, не особенно удивлены?

— Честно говоря, нет. Эван Дин холоден, как благотворительное общество, их брак с Урсулой давно казался мне фальшивым. Что касается Бернарда… ну, душа стремится к чему-то… и так далее.

По последнему замечанию, высказанному Сэлли Бейкер, чувствовалось, что она принимает все как должное, и Мальтрейверс попробовал зайти с другой стороны.

— Вы не предполагаете, что Урсула не первая, с кем у него была связь?

Сэлли Бейкер удивилась категоричности вопроса.

— Не хочу внушить вам мысль, что Квэкс — деревенский Казанова. И полагаю, что в душе он корит себя за это. Но… — Она пожала плечами. — Бернард овдовел, когда ему пошел пятый десяток, и он пастор, а не монах. Воротники клириков не производят того же эффекта, что бром, положенный в чай.

— А как вы думаете, может ли он… как бы это сказать… оказывать определенное влияние в пределах одного какого-то небольшого круга, ну, скажем, семейного?.. — Мальтрейверс подбирал слова, чтобы вопрос не выглядел бестактным.

— Вы имеете в виду… — Она неуверенно покачала головой. — Извините, но сформулируйте вашу мысль более конкретно.

— Я имею в виду… не было ли у него связи с Вероникой?

— И Мишель не его ли… — подхватила она на лету, поняв. — Нет, я так не думаю. Жена Бернарда умерла лет десять назад. Не могу поверить, что он обманывал ее тогда… Или сейчас моя очередь проявлять наивность?

— Не наивность, — поправил ее Мальтрейверс, — а всего лишь милосердие. У меня нет и тени доказательства, но, поскольку Мишель определенно получила свои медмелтонские глаза от матери, это значит, что ее черные как ночь волосы могли быть унаследованы от обоих родителей. У Бернарда волосы черные — все это может объяснить, почему Вероника упорно отказывалась назвать его имя. Кстати, кто еще это мог быть? Есть какие-то идеи?

— Только догадки. Когда родилась Мишель, меня здесь не было, но, когда я вернулась, об этом в деревне все еще шептались. Я слышала имена самых разных людей, но, возможно, все это выдумки и истинный виновник никому не известен.

— А что думает мать Вероники? — спросил Мальтрейверс. — Я только что говорил об этом с Тэсс — это моя жена, она будет здесь через пару дней. Тэсс настаивает на том, что бабушка должна была бы давным-давно попытаться разузнать это. Вы с ней знакомы?

— Да, я знаю Кэтлин уже много лет, и она не раз говорила со мной на эту тему, — подтвердила Сэлли. — Это тревожит ее до сих пор. Она классический образец живущей в деревне институтки, которая никогда не употребляет более сильных выражений, чем… «проклятье» и тут же извиняется, что так выругалась. То, что у Вероники незаконнорожденный ребенок, было для нее тем ужаснее, что неизвестен отец, который должен бы жениться на ее дочери.

— И кто же это, по ее мнению?

— Она убеждена, что это парень по имени Дерек Вильямс, который уехал отсюда много лет назад. Он был одним из молодежной компании, дружившей с Вероникой и Эваном. Все они выросли вместе, вместе ходили в воскресную школу, в церковный клуб, двое из них поступили в один университет. И у Кэтлин нет доказательств, что Дерек был для Вероники чем-то большим, чем просто членом их клана, но она почему-то остановила свой «выбор» на нем.

— А почему это должен быть обязательно кто-то из местных? — удивился Мальтрейверс. — Разве Вероника не уезжала учиться в колледж? Возможно, там она кого-то встретила.

— О, Кэтлин думала и об этом, — сказала Сэлли. — Мишель была зачата где-то в августе, а Вероника вернулась к этому времени из университета домой и жила со своими родителями с середины июля и весь август. Это должно было случиться, когда она была еще здесь.

— Но она же не все время была в Медмелтоне, — возразил Мальтрейверс. — Она могла выезжать в Эксетер или Плимут… или еще куда-то. Неужели ни одной ночи она не провела вне дома? Возможно, у нее был какой-то дружок, о котором она не рассказывала, — это ведь так естественно для нее.

— Кэтлин настаивала на том, чтобы все ночи она проводила под их крышей, — сказала Сэлли. — И в любом случае, если ее случайно соблазнил какой-нибудь дружок или даже у нее была связь с женатым человеком, почему она не назвала его? Даже если она, в конце концов, не хотела выходить замуж, то могла хоть заставить своего соблазнителя выплачивать денежную помощь.

Губы Мальтрейверса растянулись в циничной ухмылке:

— А не потому ли она не сдалала так, что это было слишком сложно? Не просто женатый человек, а уважаемый и достойный уважения… пастор этого прихода.

Сэлли неожиданно расстроилась:

— Ну ладно, Гас, говорите прямо, на что вы намекаете. Не думаю, что могу разделить вашу точку зрения, — недовольно проговорила она.

— Суть моей гипотезы состоит в том, что Бернард — отец Мишель. Патрик Гэбриель соблазнил ее, когда она еще не достигла совершеннолетия. Бернард узнал об этом и убил его, — спокойно ответил Мальтрейверс.

Сэлли стояла спиной к окну, потом повернулась и взглянула на церковь Святого Леонарда.

— Бернард, соблазняющий подростка? Впрочем нет, Веронике в то время должно было быть около двадцати одного года… А теперь он еще и убийца? Мне нужно несколько минут, чтобы переварить это.

— Это, может быть, и не понадобится, — сказал Мальтрейверс. — Я ничем не могу доказать ни одного своего предположения. Так или иначе, моя жена Тэсс пришла к другому выводу, еще более абсурдному, а это происходит, лишь в тех случаях, когда в руках нет никаких фактов, с которыми можно работать. Судите сами.

Когда Сэлли услышала гипотезу о тайной связи Вероники с Патриком Гэбриелем, сосредоточенность на ее лице уступила место облегчению.

— Это невозможно! — констатировала она твердо, не дав ему закончить. — Господи помилуй, вы же знали его! Он же был скромен, как лиса в курятнике. И невозможно, чтобы он, бывая в Медмелтоне, оставался неузнанным.

— Ну, не в Медмелтоне, — предположил Мальтрейверс. — Может быть, в Эксетере или где-нибудь еще, достаточно близко отсюда, чтобы Вероника могла встречаться с ним. И если вы собираетесь возразить, что у нее не было причины скрывать его имя, давайте предположим, что, встретив ее случайно в пивной или еще где-нибудь, он мог назвать себя как угодно, скоропалительно соблазнить ее и уехать.

Сэлли покачала головой:

— Вероника никогда не прыгнула бы в постель к совершенно незнакомому человеку. Я еще могла бы продолжать, конечно абстрактно, разрабатывать версию насчет Бернарда, но идея насчет Гэбриеля кажется мне просто невероятной.

— Как и многое другое, — заметил Мальтрейверс. — Когда Стефан попросил меня приехать сюда, я и представить не мог, что влезу в такие неприятности. У меня тяжелое предчувствие, что здесь прольется немало слез, если только я не решу, что это не мое дело и не уеду отсюда к чертовой матери.

— Но вы так не сделаете! Вы же обещали помочь Стефану, и даже если сейчас уедете, это дело так просто не кончится. Он сам возьмется за него. — Сэлли ободряюще улыбнулась. — Но все же лучше, если бы этим занялся человек не местный. Вы не станете страдать, когда тайное станет явным, во всяком случае, не слишком будете переживать.

— Слабое утешение, — заметил он. — Но, я надеюсь, вы правы, и сейчас вы — мой единственный здесь союзник. Стефан слишком близко принимает это к сердцу, чтобы помогать мне.

— Вполне справедливо, — согласилась она. — Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Чтобы вы лгали, — мрачно улыбнулся Мальтрейверс. — И это должно быть нетрудно для женщины, у которой муж был на дипломатической службе.

У нее вытянулось лицо.

— Цинично, но так. И есть еще кое-кто, кто сумеет нам помочь. Скажем, Александр Керр. Я познакомилась с ним через мужа, они были когда-то в одном клубе. Он прежний управляющий с почты, но сейчас ушел на пенсию и живет как раз под горкой, рядом со мной. Это человек, который умеет разгадывать трудные кроссворды и любит сочинять самые невероятные головоломки. Конечно, он тоже не здешний.

— Как вы думаете, чем он сможет помочь?

— Полагаю, если вы похвастаетесь своими идеями, он, возможно, подскажет что-нибудь дельное.

Мальтрейверс пожал плечами.

— Если вы считаете, что он стоит того…

— Я уверена в этом. Послушайте, он должен быть сейчас дома. Почему бы нам не пойти к нему и не поговорить?

— Прекрасно. Полагаю, ему можно доверять?

— Вполне!

«Гас Мальтрейверс… я только что доказала, что могу гладко врать, но вы никогда не узнаете об этом», — удовлетворенно подумала про себя Сэлли Бейкер, идя впереди него и показывая дорогу к дому Керра.

Стоя около стола одного из клерков, Гилберт Флайт вздрогнул, услышав голос человека, который разговаривал за стойкой с его помощником. Целых полчаса безумное беспокойство не отпускало его, и потребовалось сделать над собой громадное усилие, чтобы сосредоточиться в это утро на работе. Сейчас знакомый медмелтонский голос заставил его отвлечься, волнение нахлынуло с новой силой, и Флайт подскочил, будто его ударили.

— Доброе утро, Гилберт. — Ожидая, пока выручка его магазина будет проверена и отложена на депозит, Эван Дин кивнул ему из-за стеклянной перегородки. Это было обычным делом, но Флайт немедленно сделал безумные выводы. Эван Дин был шурином Стефана Харта, так что этот человек… как его звали?.. Мэллори, Мэлком, Мэл-и — что-то-там-такое… использовал его как шпиона. Боже мой, как они умны! Что Эван высматривал? Будь осторожен, Гилберт… Может быть, они снабдили его одним из своих миниатюрных магнитофонов?..

— Доброе утро.

В этой фразе он не почувствовал угрозы… но мог ли он сказать что-нибудь еще? Что стояло за их молчанием? Что он обычно говорил? Что-то о погоде? Спрашивал, как идут дела? Не упоминай, Гилберт, о семье!.. Это как раз то, чего они хотят, искусный следователь сможет что-нибудь вытянуть из него. «Почему вы проявляли такой интерес к семье мистера Дина? К одному из ее членов? К его жене… или, может, к племяннице? Вы ведь знаете его племянницу, правда? Мишель. Насколько хорошо вы ее знаете? Немного странно, не правда ли: человек вашего возраста знаком с подростком? Я думаю, вы не все нам сказали, ведь так?..» Пока эти кошмары вихрем проносились в воображении Флайта, бесстрастное лицо Дина за стеклом исчезло.

— С вами все в порядке, мистер Флайт?

— Что?

Напуганный вопросом своего помощника, Флайт был уверен, что едва ли не выкрикнул это «что».

— Вы неважно выглядите. Не хотите ли присесть?

— Нет. Конечно нет! Я в полном порядке, — Он нервно взмахнул рукой, в которой держал отчет. — Я разберусь с этим.

Десять ярдов до его кабинета, сулившего на время укрытие, нужно было пройти через огонь сверлящих глаз, прислонившись спиной к закрытой двери. Он дрожал. Бежать было некуда. Они следовали за ним повсюду. Сколько их было здесь? Тех, кто, прячась в автофургонах, делали фотографии или сидели, прикрывшись газетой, за соседним столиком в кафе, где он неизменно ел свой ленч, — неумолимые, терпеливые профессионалы? Если они завербовали Эвана Дина, то кому еще из своих знакомых он может доверять? Что произошло в Медмелтоне, пока он был в Эксетере? Может, они выдали ордер на обыск коттеджа? Гилберту Флайту пришлось ухватиться за ручку шкафчика с картотекой и до боли сжать пальцами холодный металл, чтобы не упасть в обморок. Они разговаривали с Дорин… и с мамой, которые могут выдать его. Не намеренно, конечно, а потому что испугаются или запутаются. Этого не должно произойти здесь, только не в банке!.. Ни перед служащими и мистером Худом. И чтобы клиенты не глазели на него. Позволят ли они ему закрыть лицо, когда поведут к машине? Это не будет иметь значения. Все в Эксетере узнают. Клуб «Ротари»[«Р о т а р и» — клуб бизнесменов.], члены благотворительного комитета в мэрии и банковского фонда по субсидиям. Нет, лучше не здесь встретиться с этим лицом к лицу! Вот что… Нужно сделать такие признания, чтобы удовлетворить их, бросить им какой-то кусок. А в обмен попросить оставить ему свободу. Никакой огласки, о, пожалуйста, никакой огласки. Он тихо уйдет на пенсию раньше срока, по состоянию здоровья, а потом уедет куда-нибудь. Они, конечно же, не посадят его в тюрьму? Прекрасный адвокат (он знал Томаса Уолтерса много лет) сумеет привести убедительные доводы, найти смягчающие обстоятельства. Доктор Беннет подтвердит, что он лечился. И еще, что у него раньше было хорошее поведение… но сначала нужно признаться. Добровольно. Быстро. Сейчас. Где он может найти — имя неожиданно вспомнилось — Мальтрейверса? Оставался ли он еще в Медмелтоне? Даже если нет, Флайт хотел добраться туда раньше, чем они придут к нему домой. Теперь, когда решение было принято, его сознание стало проясняться, он резко нажал на кнопку интеркома и обратился к секретарше:

— Мисс Веллингтон. — Нервы, натянутые как струна, придавали его голосу напряженность. — Мисс Веллингтон, боюсь, что я заболел. Я поеду домой.

— О, мистер Флайт! Могу я чем-то помочь?

— Нет. Все в порядке. Думаю, я съел, должно быть, что-то не то. Вы поставите в известность мистера Худа? Я уезжаю немедленно.

— Да, конечно, но…

Флайт выключил интерком. Ему нужно уходить. Встретить мистера Худа или кого-то из служащих будет невыносимо. Это большое нарушение порядка, но не важно. Он никогда не вернется сюда. Он сорвал пальто с вешалки, а через минуту уже выбежал через черный ход на стоянку машин, принадлежащую банку, и уехал. В его кабинете мисс Веллингтон в смятении смотрела на бумаги, не убранные со стола. Бедный мистер Флайт, должно быть, произошло что-то очень серьезное, если он уехал так поспешно.

Стоя у конторки, Эван Дин автоматически улыбался, пока в его депозитную книжечку ставили штампы и возвращали обратно ему. На мгновение вспыхнувшее любопытство к тому, что Флайт слишком быстро сбежал в свой кабинет, исчезло. Он знал Гилберта со всеми его неврозами многие годы и старался, как мог, держаться от него подальше. Вернувшись в свой магазин, Эван Дин снял с двери объявление: «Вернусь через десять минут» и пошел сварить себе чашку кофе. Его угнетал спад торговли: дела шли хорошо только со школьниками, активно покупающими дешевые наборы для моделей аэропланов, — но настоящие конструкторы экономили деньги. Магазин, который сначала был его спасением, теперь превращался в обузу: товар расходился медленно, цены росли, а выплаты по займам приносили ущерб. Конечно, он никогда, вообще говоря, не обсуждал это ни с Урсулой, и ни с кем-либо другим. Самоуверенный с самого раннего детства, он все принимал болезненно, но внутренняя дисциплина заставляла его относиться к возникающим проблемам с максимальной выдержкой. Случайная связь с Мириам, его помощницей, которую он уже не выносил, была бессмысленной, потому что она приносила удовлетворение лишь порочной и примитивной физической потребности. Разочарованная в своем муже, скучающая Мириам идеально подходила для таких отношений. Однажды она спокойно обслужила своего мужа в магазине через пять минут после короткого страстного полового акта с Эваном в задней комнате.

Стоя около фарфоровой раковины с отбитыми краями, всего в нескольких футах от места, где они совокуплялись на груде разбросанных упаковочных картонных коробок, Дин стряхнул капли кофе с ложки и попытался проанализировать свои чувства. Это было нелегко. Он начинал думать, что просто несчастлив, но это было столь неясное, не поддающееся количественному измерению состояние, что такая идея не понравилась ему. Принять мысль, что ты несчастлив, означает, что когда-то ты знал счастье. Какое глупое слово. В разные периоды своей жизни он чувствовал себя удовлетворенным, сердитым, по-настоящему сердитым, довольным собой, полным раскаяния, даже виноватым. Он был то, что называется влюблен, но это было давно, и он знал, что обладает способностью ненавидеть. Но что такое счастье? Чувство, существующее для дурачья или детей, лживое обещание для мечтателей. А Эван Дин не мечтал. Его брак рухнул, дело порождало массу трудностей, и у него были воспоминания. И он мог вынести это, мог жить с этим.

Глава 11

— Мистер Мальтрейверс, вы очень хитрый человек. — Голос Александра Керра звучал более одобрительно, нежели осуждающе.

— Большинство моих знакомых так не сказали бы, — ответил Мальтрейверс. — Мне говорили, что я могу доставлять неудобства своей прямотой. Она рассматривалась как своего рода моральное препятствие, вывернутое наизнанку. Джордж Вашингтон, должно быть, был неудачник.

— Тогда это великолепная маскировка. Никто не заподозрит человека, о котором известно, что он правдив и прям. — Керр взглянул на Сэлли Бейкер, сидящую на резном с обивкой канапе у окна в эркере его гостиной. — А вы сумеете сыграть свою роль в этом обмане?

— Может быть, мне не придется делать ничего особенного, — ответила она. — Но вы думаете, что это даст какие-то результаты?

— Не могу представить себе, что их не будет, но не спрашивайте, какими они могут быть. Да кроме того, вы и сами догадываетесь.

Мальтрейверс повернулся, чтобы предложить Керру сигарету, которую тот взял.

— Вы ничего не сказали о моих предположениях, — напомнил он. — Что вы о них думаете?

— Они, полагаю, правдоподобны, как и всякие другие, но это не означает, что они верны. Вам нужно решиться и проверить их.

— А какие предположения выдвинули бы вы? Вы знаете Медмелтон лучше меня.

Керр заинтересовался Мальтрейверсом по причинам, которые не мог себе уяснить. Настороженные глаза, как у кошки во время охоты, когда он говорил, и такие же по-кошачьи спокойные — когда слушал. Этот опрятно одетый худощавый мужчина не мог удержаться от искушения и продемонстрировать свой природный ум, который не мог не поразить собеседника на фоне его нарочито наивных замечаний. Когда они с Сэлли Бейкер пришли к Керру, Мальтрейверс затеял в качестве затравки тактичный разговор о том, как в Девоне уходят на пенсию после службы в почтовом ведомстве, и почувствовал некоторую отчужденность. Керр никогда не был женат, так что работа, казалось, должна была бы целиком захватить его. Однако не создавалось впечатления, что он чувствовал в связи с уходом со службы потерю чего-то важного в жизни, не прозвучало обычных пренебрежительных замечаний о том, как упал, по сравнению с его временем, уровень любой работы вообще и не прозвучало никаких ностальгических воспоминаний. И его скупые ответы носили едва заметные признаки легкой фальши. Мальтрейверс ни за что не мог ухватиться, но чувствовал, что способности Александра Керра могли найти в свое время лучшее применение, чем организация доставки национальной почты, какого бы высокого поста он ни достиг на этом поприще.

— Не переоценивайте моего знания Медмелтона. Сэлли скажет вам, что я редко покидаю мой заповедник. — Керр вытащил сигарету и непонятно зачем потряс ею над стеклянной пепельницей. — Тем не менее меня поражает, что вы так мало внимания уделили другим возможным владельцам этого первого издания Ральфа-Сказочника. Вы сосредоточились на тех, кого вы знаете, и, поскольку отвергли супругов-затворников, у вас остался один Бернард Квэкс. Вы добавили к этому предполагаемую интригу и интересную теорию об отце Мишель и… — Он мгновение поколебался: — Ну, не проглядели ли вы чего-нибудь еще более важного, а потому и полученные вами факты можно подогнать друг к другу.

— И я не знаю никого, кто еще имел бы эту книгу, — вставила Сэлли.

— А кто еще может ее иметь? — осведомился Керр. — Если подумать — множество людей. Некоторые семьи жили здесь поколениями и передавали вещи по наследству.

— В таком случае, Бог знает сколько их может быть, — заметила Сэлли. — Чуть не весь Медмелтон.

— Правильно, — подтвердил Керр. — Поэтому если у человека просто есть книга — это еще ничего не доказывает. Нам нужна личность определенного пола, способная принести зло. Учитывая, как хорошо вы знаете деревню, Сэлли, вы, безусловно, можете предположить множество вариантов.

Пойдем таким путем: кто среди тех, у кого может быть эта книга, абсолютно не способен, по-вашему, устраивать эти игры в колдовство или что-то подобное? По крайней мере это органично не свойственно им?

Сэлли помолчала минуту.

— Около дюжины имен мне сразу пришло в голову. Попозже я вспомню и еще кого-нибудь.

— Теперь посмотрим на это с другой стороны, — продолжал Керр. — Возможны варианты. Те, кто долгое время связан с Медмелтоном и в ком вы… как бы это сказать… возможно, сомневаетесь, какие они в действительности. Словом, люди, вызывающие у вас безотчетную тревогу, подозрительность, как бы хорошо вы их ни знали.

— Над этим мне нужно подумать.

— Подумайте!

Мальтрейверса вдруг неожиданно охватило странное чувство: он ощутил, что его как бы нет больше в этой комнате. Керр разговаривал только с Сэлли, терпеливо воздействуя на ее сознание, и ей становилось, судя по ее виду, даже несколько неловко.

— Я думаю… ну, я могла бы представить любого, если б захотела… — Она покачала головой. — Алекс, что вы пытаетесь заставить меня сказать?

— Я хочу, чтобы вы пошире постарались посмотреть на все как человек со стороны.

Воцарилось молчание, после чего заговорил Мальтрейверс:

— Тут, кажется, я — человек со стороны…

— И у вас есть какие-то предположения? — спросил Керр, все еще глядя на Сэлли.

— Я не многих здесь знаю, конечно, но считаю, что Милдред Томпсон — именно она тот человек… совершенно отвратительный.

Керр повернулся к нему:

— Кроме внешности несчастной женщины у вас есть еще какие-нибудь основания считать ее такой?

— Да. Думаю, она не удовлетворена — не только сексуально, но и как личность. Она одинока, неглупа, но жизнь представляет в ее распоряжение только… сплетни, дарит ей расположение некоторых людей, потому что она обслуживает их в своем магазине. И так до самой смерти.

Керр, теперь уже смотря на Мальтрейверса, обратился к Сэлли:

— Есть какие-то возражения по поводу этого анализа?

— Когда это пришло вам в голову, Алекс? — спросила она.

— Давно, но это не было важно тогда. Я регулярно делаю там покупки и наблюдаю, как она ковыряется в жизни людей и буквально впитывает обрывки информации. Мне даже пришло в голову, что она способна шантажировать кого-то. Если бы у нас в Медмелтоне когда-нибудь появились анонимки, я мог бы указать полиции, с кого нужно начать поиски.

— И она из семьи старожилов, у которых мог быть экземпляр первого издания Ральфа-Сказочника, — добавил Мальтрейверс. — Вы тоже очень хитрый человек, мистер Керр.

Керр рассмеялся, и напряжение в комнате спало.

— Я — скучающий старый пенсионер, которому ничего не остается делать — только фантазировать по поводу жизни своих соседей. Не знаю, прав ли я насчет Милдред, может, я ужасно клевещу на нее.

— Но вы полагаете, что нам нужно иметь ее в виду, — заметил Мальтрейверс.

— Не поручусь, что из этого совершенно ничего не выйдет. — Керр поднялся. — А тем временем мы будем пить кофе. Я вернусь через минуту. — Он вышел из комнаты, и они услышали, как он насвистывал на кухне.

— Мне нравится ваш друг, — сказал Мальтрейверс. — Как вы познакомились с ним?

— Через Питера — моего мужа. Они были членами одного клуба.

— О да, вы так и говорили. — Мальтрейверс погасил сигарету. — Так как же насчет Милдред?

— Не знаю. — Сэлли казалась смущенной. — Она могла… ну хорошо, возможно, она вложила эту чепуху в голову Мишель, но я не могу поверить, что она убила кого-то.

— И я тоже, потому что не вижу причины. Но если Мишель играет в эти глупости с заклинанием мертвых, то здесь есть только один мертвец, который, кажется, вписывается в картину. И кто-то убил его.

— Так что же вы собираетесь делать?

— То, что я уже говорил вам, потому что ничего другого я придумать не могу. По крайней мере мы будем подготовлены, если Милдред выдаст себя.

Несколько минут было слышно только, как Керр возился на кухне. Сэлли смотрела в окно, а Мальтрейверс спокойно оглядывал комнату. Машинально он прочел имена авторов и названия книг, стоящих в открытом книжном шкафу рядом с ним. Там оказалось полное собрание сочинений Грэхема Грина, три тома Горация, проповеди Донна, «Дон-Кихот» на испанском, «О революционном граде» Коперника, Мольер и де Квинси. Александр Керр был очень начитанным почтовым служащим. На нижней полке стояло нечто, весьма похожее на первое издание «Визита к мертвецу» — единственной книги Ле Карре, которой не было в библиотеке Мальтрейверса. Он протянул руку, чтобы вытащить ее. Это было первое издание, и на титульной странице красовалась надпись от руки: «Александру Керру — узнаешь кого-нибудь? Д. С. 5 июля, 1961».

Мальтрейверс улыбнулся и поставил книгу обратно как раз перед тем, как вернулся Керр.

— Мы попали в точку, — объявил Керр, поставив пластиковый поднос с кофе и печеньем на сервировочный столик. — Кто-то однажды говорил мне, что мать Милдред имела обыкновение гадать на картах. Может, это и не важно, а может оказаться частью этой непростой головоломки.

— Беда в том, что мы не знаем, какие у нее могли быть причины убивать Патрика Гэбриеля, — сказал Мальтрейверс.

— Никто не может знать, почему другой чего-то хочет. — Керр передал Сэлли чашку. — Теорий здесь бесконечное множество, хотя ваше предположение, что тут может быть замешан отец Мишель, кто бы он ни был, никогда не приходило мне в голову. Все они возможны, включая и те гипотезы, о которых никто еще не думал.

— Давайте послушаем ваши, — предложил Мальтрейверс.

— Мои? — Керр рассмеялся. — Это совсем не мое дело, и, если вы решили сделать его своим, меня-то это не касается. Честно говоря, предпочел бы лучше поговорить о ваших сочинениях, мистер Мальтрейверс. Я получил огромное наслаждение от чтения «Пламенных жертвоприношений». Все это плод вашего воображения или сюда как-то вплетена собственная биография?

Керра, почувствовал Мальтрейверс, невозможно было вернуть к медмелтонским делам, и, пока пили кофе, он был вполне удовлетворен разговором за столом. Но заметил, что за беспристрастным обсуждением его собственных книг и пьес шло более глубокое зондирование, побуждающее гораздо откровеннее раскрывать себя, чем он позволял себе это делать в своих произведениях.

— Чем именно вы занимались, работая в почтовом ведомстве? — неожиданно спросил Мальтрейверс.

— Когда я ушел на пенсию, у меня было замечательное звание — начальник почтового отделения юго-западного района, скобка, в округе Лондона, скобка. Это звучит невероятно торжественно, но на самом деле я просто распихивал повсюду бумаги, пока они не исчезали в каком-нибудь Богом забытом месте.

— Это выглядит так, будто ваша высокая кэмбриджская степень пропала даром, — заметил Мальтрейверс.

Пламя золотой зажигалки Керра продолжало гореть, пока он подносил ее к следующей сигарете, его глаза сузились, увидел Мальтрейверс.

— Сэлли рассказала вам об этом?

— Нет. — Мальтрейверс показал на фотографию в рамке, стоящую на шведском бюро в другом конце комнаты. — Вы были рулевым в гребной команде в девятьсот… не вижу как следует всей даты. А что вы читаете?

— Классику, я и сдавал ее на отлично. — Керр наконец зажег сигарету. — Правда, это было давно. Вы ведь тоже учились там?

— Нет, не там и ни в каком другом университете. У меня были бесконечные споры с отцом, хотевшим, чтобы я пошел учиться, но я решил стать журналистом. — Мальтрейверс встал. — Мне уже пора. Приятно было познакомиться с вами.

— И я с вами тоже. Я провожу вас. Вы не можете задержаться на минуту, Сэлли?

Не дожидаясь ответа, Керр провел Мальтрейверса к парадной двери и вернулся. Вид у него был задумчивый.

— «Шеффилдский клинок — острый», — заметил он сухо.

— Но вы же не думаете, что он подозревает что-то, ведь правда? — Голос Сэлли звучал озабоченно. — Насчет вас?

— Мистер Мальтрейверс, конечно, не верит, что я работал на почте… — Керр сел и постучал пальцами одной руки по другой, сжатой в кулак. — Но я думаю, мы можем положиться на его благоразумие, так что беспокоиться не о чем… у него, конечно, может хватить сметливости разгадать маленькую местную медмелтонскую тайну. Я надеюсь, что это не окажется слишком болезненным.

— Но это будет нелегко для него? — спросила Сэлли.

— О да. С такой хорошей подготовкой он вполне сработался бы с моими агентами, но его сентиментальность может стать опасным препятствием.

Паника Гилберта Флайта достигла апогея. Уже одно то, что он ехал домой до ленча, настолько не вписывалось в его организованный распорядок жизни, что серьезно увеличивало его растерянность. Какая-то машина следовала за ним с полмили, и воображаемая опасность, которую он видел позади, росла с каждой минутой, пока он резко не свернул на обочину, чтобы дать обогнать себя. Он быстро пробормотал номер этой машины, копаясь в отделении для перчаток в поисках клочка бумаги, чтобы записать его. Но все не имело значения У них были дюжины машин, связанных друг с другом. Что же мог дать ему номер одной из них? И то, что он остановился, было гибельно, потому что это давало им еще больше жизненно важных минут дая обыска и допросов. Когда он съезжал с обочины, позади него громко завыла сирена еще какого-то транспорта, и тормоза на воздушных подушках этой колесницы Вишну яростно завизжали. Не обращая шимания на очертания машины, грозно вырисовывающиеся в нескольких дюймах от его бампера, Флайт, тяжело дыша, набрал скорость. К тому времени, когда он добрался до поворота на Медмелтон, он весь дрожал и дважды оцарапал безупречно отполированный кузов машины о придорожную изгородь. Спускаясь с горы, он увидел Мальтрейверса, возвращавшегося в деревню, и это принесло ему необъяснимое чувство облегчения. Он яростно нажал на тормоза и, выбравшись из машины, прислонился к ней, задыхаясь, пока к нему приблизился его мучитель.

— Хорошо! — судорожно ловя воздух, сказал он. — Я расскажу вам…

Находясь все еще за несколько ярдов от него, Мальтрейверс, оправившись от этой неожиданности, использовал оставшееся между ними расстояние для того, чтобы подумать. Он прикидывал, к какому, по мнению Флайта, из семи возможных государственных ведомств принадлежал.

— Что вы мне расскажете, мистер Флайт? — осторожно спросил он, приблизившись.

— Все. Куда вы хотите забрать меня?

— Мы можем немножко поговорить здесь.

От страха речь Флайта напоминала карканье, потому что у него перехватило дыхание. Так вот как они это делают, с ужасом думал он… Конечно, сначала как бы мимоходом выуживают неосторожные признания. Но нет, он не позволит играть с собой. Он только хочет, чтобы все открылось.

— Вы не собираетесь записывать на магнитофон? Или на бумаге?

— Пока нет необходимости. — Мальтрейверс чуть заметно улыбнулся. — Судя по вашему виду, вам нужно присесть. Не хотите ли зайти в машину?

Флайт повиновался, как автомат, и сел на место водителя, уставившись прямо перед собой. Он подскочил, когда Мальтрейверс постучал в окошко.

— Не могли бы вы открыть дверь? Спасибо. — Мальтрейверс уселся позади него. — Не торопитесь, мистер Флайт. Не к спеху.

Пока этот испуганный человек хранил молчание, Мальтрейверс пытался разобраться в происходящем. Он практически ничего не знал о Флайте, их единственная встреча в «Вороне» была слишком короткой. Флайт превратил такую добродетель, как любовь к порядку, в порок и одержимость. Но в других отношениях был, очевидно, безобидным человеком с комплексом неполноценности.

— Это может быть сохранено в тайне? — Все еще глядя прямо перед собой, Флайт заплакал.

— Не мне решать. — Мальтрейверсу вдруг стало его жаль. В чем ни собирался признаться этот человек, чувство вины, несомненно, терзало его. — Просто расскажите мне все с самого начала.

Флайт засопел.

— Я знал, что это плохо, но не думал, что я приношу вред. Не знаю, почему я делал это. Это очень… А потом чувствовал себя плохо. Мне было стыдно. Я человек с положением. В банке. — Он резко повернулся к Мальтрейверсу: — Пожалуйста… моя мать, вы понимаете, и Дорин…

Мальтрейверс скрыл порыв сочувствия за резкостью тона:

— Мистер Флайт, я не могу ничего обещать, пока вы не расскажете, что вы сделали.

Флайт пошарил в кармане и извлек оттуда белоснежный льняной носовой платок с вышитыми в одном уголке инициалами, вытер им слезы и громко высморкался. Теперь он, казалось, взял себя в руки.

— Я купил в Плимуте телескоп, — начал он неожиданно. — Они продаются там во множестве магазинов. Он предназначался для наблюдения за птицами, но потом я начал… использовать его в деревне. Он очень мощный, и с его помощью можно видеть самые разные вещи. Я имею в виду… в домах. И… и есть специальные линзы для работы ночью.

Мальтрейверс опустил стекла в окошке и зажег сигарету. В его голове стало что-то проясняться, но он еще не знал, куда все это выведет.

— Продолжайте, — тихо приободрил он Флайта.

— Сначала я ничего особенного не видел. Люди уходили из «Ворона», приходили домой поздно ночью. Иногда, летом, они не задергивали занавесок… в своих спальнях. — Флайт нервно сглотнул и опустил глаза. — Мне очень неловко.

— Вам лучше все же рассказать мне, — снова подбодрил его Мальтрейверс. — И все.

— Однажды ночью… не могу вспомнить число, хотя это на меня не похоже… Я увидел-какое-то движение на церковном дворе. Я взглянул и увидел… луна светила очень ярко. И я увидел, что это Мишель Дин. Было очень поздно, и я удивился, что она там делает. Она была одна, просто сидела на земле, прислонившись к одному из надгробий. Потом Патрик Гэбриель, поэт, вы все знаете о нем, появился из-за церкви, и они начали… — Флайт опустил голову. Наступило, продолжительное молчание. Мальтрейверсу пришлось побудить его продолжать дальше:

— И они стали заниматься любовью, мистер Флайт? Ведь они же занимались этим? И вы наблюдали за ними… — Флайт еле слышно пробормотал что-то утвердительное. — И это, должно быть, произошло около восемнадцати месяцев назад, когда Патрик Гэбриель жил в Медмелтоне? Вы знаете, сколько лет в то время было Мишель Дин? Четырнадцать, мистер Флайт! А это означает, что вы стали свидетелем преступления, даже если это происходило по ее желанию. Вы рассказали об этом полиции?

— Я не мог! — в отчаянии запротестовал Флайт. — Мне нужно было объяснить, как я узнал об этом… и все остальное выплыло бы наружу.

— Так что же вы сделали? Ждали, пока все повторится и вы увидите их снова?

Флайт сгорал от стыда.

— Да. Это происходило несколько раз. Я не мог устоять…

Мальтрейверс дал ему возможность выплакаться. Смущенный и до смерти перепуганный Флайт привел ему доказательства: подозрения насчет поведения Гэбриеля оказались верными. Хотя Мальтрейверс сомневался, что Мишель Дин именно с Гэбриелем начала свою раннюю сексуальную жизнь. И теперь минимальное, что он мог сделать для этого маленького, жалкого человечка, — это облегчить его душу, не теряя, конечно, своей репутации как человека, облаченного, хоть и по собственному желанию, в данный момент какой-то властью.

— Вы поступили совершенно правильно, рассказав мне все, — одобрил его действия Мальтрейверс. — Я не могу обещать, но вполне возможно, это не пойдет никуда дальше, если мною будут получены заверения, что впредь вы никогда не станете делать ничего подобного. Вы дадите, мистер Флайт, мне такое обещание?

Тот безнадежно закивал головой:

— Вы не понимаете… Я давно прекратил этим заниматься и не делал… этого с той самой ночи, когда стал свидетелем его убийства.

Уловив, о чем идет речь, Мальтрейверс с трудом сдержал свои чувства. Может быть, Флайт намеренно лгал, желая придать своим показаниям больше весомости, ведь тщеславия у него хоть отбавляй? Неужели он действительно настолько слаб в нравственном плане, что даже публичное унижение не послужит препятствием, чтобы насладиться своего рода извращенной славой? Утверждать наверняка было невозможно. Но если это стало потребностью, он все же уже давно мог признаться, но нескрываемый ужас на его лице свидетельствовал об обратном: признание буквально сломало его.

— Ночь, когда вы увидели, как его убили, — повторил Мальтрейверс. — Это… гораздо более важно. Расскажите мне, что тогда произошло.

Флайт в волненье облизал губы.

— Они не приходили пару ночей, а на третью я их едва не пропустил. Но в начале первого… Я сказал, что свидания всегда происходили примерно в это время?.. Во всяком случае, я увидел, как пришел Гэбриель. Он опустился на одно из больщих надгробий, напоминающее бочку, около Древа Лазаря и закурил. Я увидел его лицо, когда он прикурил сигарету, — ночь была облачная. Через несколько минут заметил… конечно, я сразу подумал, что это Мишель, но, как оказалось, не она… подходила сзади. Гэбриель, должно быть, услышал шаги, потому что встал. Поскольку они не поцеловались сразу, я понял, что это не Мишель.

Прежде чем продолжать, он как-то виновато взглянул на Мальтрейверса.

— Они, кажется, поговорили несколько мгновений, а потом этот человек… эта фигура… трудно точно сказать, что произошло, но она, кажется, кинулась на Гэбриеля, и он упал.

— Минутку, — прервал его Мальтрейверс. — Вы все время говорите «фигура». Кто это был — мужчина или женщина?

— Не могу сказать. На ней, на нем… были брюки, но это ничего не доказывает. Я думаю, что фигура была примерно одного роста с Гэбриелем. — Флайт отвечал торопливо, будто хотел побыстрее закончить. — Во всяком случае, он или она наклонился… как будто… ну, потом я понял, что она проверяла, мертв ли он. Потом она ушла.

— В каком направлении?

— Я не уверен… — Флайт сглотнул, и казалось, что ему было больно от произносимых слов. — Я понял, что случилось нечто ужасное, и весь задрожал. Думаю, что этот некто мог уйти в сторону церкви, но, возможно, я ошибаюсь… я не спал в ту ночь.

Мальтрейверс сделал длинную затяжку, когда Флайт неожиданно замолчал.

— Вас допрашивала полиция после убийства?

— Конечно, я там был… и я не отказался дать свои отпечатки. — Флайт, видимо, намеренно информировал его, чтобы это сомнительное свидетельство подтвердило хотя бы частично правильность его поведения. — Конечно, я понимаю, плохо, что не сказал им о том, что я видел, но ведь это чтобы не возбудить их подозрений.

— Вы говорили кому-нибудь о том, что рассказали мне? Вашей жене, например?

— Дорин? Господи, нет! Пожалуйста, мистер… мистер Мальтрейверс… правильно? Извините, я не знаю вашего звания. Я рассказал только вам. И рассказал все, что знаю. Если бы я мог сказать, кто это сделал, я бы сказал. Поверьте. Но если Дорин или моя мать узнают об этом… — Он опять захныкал.

Мальтрейверс отвернулся, чтобы бросить окурок на обочину. Давить на Флайта сейчас, чтобы он вспомнил что-то еще, было и жестоко, и бесполезно. Внутри него будто прорвался гнойник. Он был опустошен. И Мальтрейверс не мог придумать никакой зацепки, чтобы продолжить расспросы.

— Мистер Флайт, я тоже должен вам кое в чем признаться, — сказал он. — Не знаю, за кого вы меня приняли, но дело в том, что я являюсь обычным частным лицом, как и вы. Я не из полиции и не откуда-либо еще.

— Что?! — Мало сказать, что Флайт был просто поражен или напуган: вот на что толкнули его страх и недоразумение! — Но ведь вчера вечером в «Вороне» говорили, что вы из Лондона!

Мальтрейверс пожал плечами.

— Как и многие другие.

— Не просто из Лондона! — выходил из себя Флайт. — Из Скотленд-Ярда… или… ну, из каких-то важных учреждений. Официальных.

— О нет, — разочаровал его окончательно Мальтрейверс. — И не моя вина, что у людей слишком буйное воображение.

— Вы должны были сказать мне. С самого начала. — Пытаясь как-то выкарабкаться из создавшейся ситуации, надменный заместитель управляющего банком не мог не раскрыть своей истинной сути: — Вы обманули меня! Это невыносимо! Я собираюсь…

— Что вы собираетесь? — взорвался Мальтрейверс. — Вы сами обманулись, как, очевидно, и некоторые другие здесь.

— Тогда я хочу предупредить их! — Флайт перешел на угрожающий тон, который будто предупреждал: «Послушайте-такого-рода-вещи-вообще-нельзя-делать»; но Мальтрейверс перебил его напыщенную речь:

— О, ради Бога! Если вы об этом кому-то расскажете, я пойду в полицию и поставлю их в известность о фактах, в которых вы только что признались мне. А они-то уж не будут обеспокоены вашей драгоценной репутацией, не подумают ни о вашей жене, ни о матери!

— Я буду все отрицать!

— Каким же образом такой дурак мог стать заместителем управляющего банком? — задумчиво, вроде ни к кому не обращаясь, произнес Мальтрейверс. — Вы только пошевелите на минуту (щадя вас, их можно так назвать!) вашими мозгами! — Он бесстрастно смотрел, как Флайт начал, как говориться выпускать пар, и отвернулся.

— Итак, что же вы собираетесь предпринять? — пробормотал Флайт. — Вы же интересуетесь убийством, не так ли?

— Да, и о причинах я умолчу. Что я собираюсь делать, вас не касается, но мы заключили с вами… джентльменское соглашение. Прежде всего, все ли вы мне рассказали?

— Да, но я очень сожалею теперь об этом! — с горечью признался Флайт.

— Тогда в ближайшее время я буду хранить все это в тайне… Ах да, я имею в виду… хотя не обещаю, ведь ситуация может измениться. Вы скрывали показания от полиции, вы… грязный старикашка. Поэтому лучше для вас — это надеяться, что с этим делом разберутся, не называя вашего имени.

— Не представляю, как это возможно!

— И я тоже, — признался Мальтрейверс. — Но это ваш единственный шанс. У вас нет выбора, поэтому вы должны довериться мне.

— Но что вы…

— Никаких вопросов, — прервал его Мальтрейверс. — Просто примите к сведению, что я занимаюсь этим самостоятельно. Я сумел бы продолжить это, даже не зная о вашем мерзком ночном хобби. Пока же держите рот на замке и немедленно продайте этот проклятый телескоп. — Мальтрейверс потянул за дверную ручку и начал вылезать, но остановился, будто его что-то осенило: — Сколько лет вы живете в Медмелтоне?

Флайт, удивленный и подозрительный, промямлил:

— Простите? В следующем месяце будет двадцать три года. А что?

Мальтрейверс снова уселся в машину, свесив ноги в придорожную траву.

— У вас есть экземпляр истории Ральфа-Сказочника?

Флайт был поражен:

— Да, есть, но я не понимаю…

— Первое издание?

— Да. Я купил его на церковной благотворительной распродаже. Но что все это значит?

— И вы читали его? — настаивал Мальтрейверс.

— Много лет назад. — Он опять ухитрился прикинуться обиженным: — Я не обязан отвечать на ваши вопросы, как вы понимаете… У вас нет права…

— Я могу быть в эксетерском полицейском участке меньше чем через полчаса, — лаконично предостерег его Мальтрейверс. — И вместо моих, вы можете отвечать на их вопросы, если, конечно, захотите. Мне же, как вы понимаете, все равно. — Флайт быстро и нервно захлопал глазами. — У меня есть свои причины спрашивать об этом, и это все, что вам нужно знать. Так есть ли… какая-то история из этой книжки, которая вам особенно запомнилась?

Было бы, наверное, лучше не ошарашивать этого человека так вот прямо. Потому что, если Флайт являлся тем, кто вместе с Мишель играл в эти фантастические игры, он, возможно, и выболтает все, когда поймет, что Мальтрейверс его подозревает.

— Какую именно историю? — осторожно посмотрел заместитель управляющего банком, подозревая подвох.

— Я вас спрашиваю, вы и отвечайте.

— Нет… нет, я не думаю, что могу вспомнить какую-нибудь из них! И не вижу в этом смысла.

— Ну, смысл-то определенно есть. — Мальтрейверс вышел из машины, оглянулся на Флайта. — Итак, помалкивайте об этом. Одно лишнее слово, и, как в той пословице, — все отзовется… До свидания, мистер Флайт.

Флайт почти одновременно, едва захлопнулась дверца, включил мотор. Мальтрейверс смотрел, как он отъезжает. Искреннее признание или ложь от отчаяния, чтобы скрыть что-нибудь похуже, стоящее за всем этим? Лучше подвергнуться позору из-за отвратительных привычек и скрыть показания от полиции, чем идти в тюрьму за убийство? Но какая причина могла быть у Флайта? Может быть, Гэбриель оскорбил его и вывел из себя однажды вечером в «Вороне», роковым образом нанеся обиду этому надутому, тщеславному человеку? Это казалось совершенно невероятным при его характере, но Флайт уже доказал, что способен совершать нерациональные поступки. Вопрос в том, до какой степени это может дойти. По зрелом размышлении Мальтрейверс пришел к выводу, что в этой области возникает так же много вопросов, на которые нет ответа, как и ответов, которые вызывали сомнения.

Глава 12

Муха на деревянном подоконнике кладовки подняла передние лапки и потерла их друг о друга, как человек в состоянии невероятного возбуждения. Она наклонилась вперед и по очереди погладила блестящую поверхность каждого крылышка задними лапками, потом неистово зажужжав, стала биться о стекло. Через минуту снова спустилась вниз и повторила весь процесс сначала. Стефан Харт, пивший свой кофе из треснувшей сувенирной кружки эксетерского собора, смотрел на муху невидящими глазами. Эти насекомые копаются в грязи, но себя держат в чистоте. Их привлекает секс, но только ради выживания. Если поместить какую-нибудь из этих тварей в закрытое помещение, где в одном месте будет свежая еда, а в другом — что-нибудь гнилое, что она выберет? Неожиданно раздосадованный этими пустыми мыслями, он взмахнул рукой, и насекомое улетело.

Под окном шумел школьный двор, игровые площадки были заполнены детьми, выпущенными на утреннюю перемену. Самые младшие проявляли невероятную активность: играли в футбол, дрались, гонялись друг за другом или просто бегали туда-сюда, чтобы израсходовать свою бурную энергию. Ребята постарше прогуливались, слонялись без дела; иные стояли, подпирая стены, словно в летаргическом сне, угрюмо переговаривались между собой. Мишель с группой одноклассников отдыхала на краю двора. Она лежала на спине, защищаясь от солнца, затылок покоился на школьном портфеле с потертым изображением Билли Джоеля, правая нога закинута на приподнятую левую. Она или не замечала, или была равнодушна к тому, как сильно задралась ее серая плиссированная юбка, открывая ноги. Потом девочка резко села, повернувшись к однокласснику, и оживленно с ним заговорила. Наверное, он сообщил ей что-то, что ее взволновало или заинтересовало. За те несколько минут, что Харт наблюдал за приемной дочерью, она произнесла слов несравненно больше, чем иной раз за весь вечер дома. Почему же она не хочет разговаривать с ним? Он всегда был уверен, что у Мишель вызывало негодование его появление в их с Вероникой жизни. И он делал все, что мог, чтобы установить с ней контакт, дать почувствовать родственную связь. Любил ли он ее? Он сразу в первый раз представился ей как Стефан, и она никогда не проявляла желание назвать его папой. Имело ли это значение? Логически — нет, эмоционально — при всем его неприятии сентиментальности — да.

Он вдруг сообразил, что мальчик, с которым она разговаривала, — Мишель Скала, родители которого итальянцы, и сам он почему-то похож на официанта отеля. Мишель рассердилась, когда однажды они с Вероникой случайно застали их вместе в ее комнате, почти раздетых, но, очевидно, не закончивших то, что они начали было делать. Мишель оставалась равнодушной к предостережениям о риске забеременеть или подцепить кое-что и похуже, надулась в ответ на предпринятые матерью суровые ограничения, которым подверглась до конца каникул. Однажды вечером — Вероники почему-то с ними не было — она неожиданно разозлилась на Стефана: «Он уже не первый, чтоб ты знал! И я вовсе не твоя маленькая приемная дочь-девственница». Она с вызовом ждала его реакции и казалась ошеломленной, когда он ответил: «Я это знаю. Но ты еще несовершеннолетняя, поэтому мне придется играть роль злого приемного отца, не так ли?»

Позже он сам смутился оттого, что так сказал ей, но он говорил точь-в-точь как его собственный отец когда-то. Респектабельность — этот некогда презираемый тотем условности, распространенный у представителей средних классов и людей среднего возраста, — так коварно захватила его, что он просто этого и не заметил. Закладные, страховка, пенсия, карьера, счет в жилищно-строительном кооперативе, даже акции британской газовой компании — все эти символы компромисса плотно вошли в его жизнь, и он стал безраздельно принадлежать своему классу, свержения которого некогда так требовал.

— Стив! Вот ты где! — Анна Коллинс, заместитель директора, вздохнула с облегчением.— Джим Кризи болен. Ты можешь взять его группу после ленча во время своего пустого урока? Дай им просто что-нибудь почитать. — Не дожидаясь ответа, она сделала еще одну отметку на коробочке из-под скрепок, потом постучала по ней ручкой. — Остается только… Мэгги! Не могла бы ты, может быть…

Она ушла, суетливо организуя что-то еще на ходу. Звонок оповестил о конце перемены, и Стефан допил свой кофе. Его неистовые порывы совершить революцию в образовании давно сменились будничными проблемами расписания и скучных уроков по пунктуации для таких же скучающих третьеклассников.

— Чем ты занимался? — спросила Вероника, повесив свою куртку с капюшоном на крючок около парадной двери. Мальтрейверс отложил «Гардиан» с кроссвордом, который своей замысловатостью мог кого угодно довести до бешенства.

— Бездельничал. Осмотрел церковь, на ленч пошел в пивную, потом побродил по окраине деревни, общаясь с природой.

— Ты ел отбивные?

— Нет, не ел.

— О, Гас! Ты обещал, что не забудешь. Во всяком случае, у меня еще есть время…

— Я не говорил, что забыл, — поправил он ее. — А решил, что ты должна один вечер отдохнуть от готовки. Приглашаю тебя и Стефана пообедать не дома. Я заказал столик в «Ройал Кларенс» в Эксетере.

— В «Ройал Кларенс»? — Судя по голосу, на Веронику это произвело впечатление. — Это близко от собора. Престижный ресторан! Как ты узнал о нем?

— Я встретился с Сэлли Бейкер и попросил ее порекомендовать что-нибудь. Я также проверил твой календарь на кухне: кажется, вы оба сегодня вечером не заняты. Если это невозможно, я всегда могу аннулировать заказ и вместо этого заказать еду домой.

— Нет, это прекрасно… но почему бы не подождать, пока приедет Тэсс? Кстати, когда она собирается?

— Завтра днем, — ответил он. — Я звонил ей сегодня утром. У нее друзья недалеко от Плимута, завтра вечером она хочет навестить их, а вы оба, кажется, будете заняты все следующие вечера, пока мы будем здесь. Если я не вытащу вас сегодня, то вряд ли вообще смогу это сделать. Я думал заказать столик на четверых, но, наверное, Мишель будет очень скучно с нами. Она будет в порядке, если останется дома одна? Мы должны вернуться около десяти.

— С ней все будет хорошо. — Вероника критически осматривала себя в большом викторианском зеркале. — Я должна принять душ и вымыть голову. На какое время ты заказал?

— Столик заказан на половину восьмого, и я сказал им, что мы приедем около семи, чтобы сначала выпить… Сколько тебе придется сушить волосы?

— Не очень долго, но я лучше начну сейчас. Только приготовлю ужин для Мишель и проверю, есть ли у Стефана чистая рубашка.

Через двадцать минут пришли Стефан и Мишель. Задержавшись только для того, чтобы прихватить из сумки хрустящий картофель и стакан кока-колы, Мишель исчезла в своей комнате, несколько раздраженно пообещав, что она будет делать уроки. Когда Мальтрейверс спросил, не возражает ли она, что они уходят, Мишель, казалось, была удивлена, что, с его точки зрения, ее может это беспокоить.

— Что-нибудь случилось? — спросил Стефан, когда они остались одни.

— Ничего драматического, — ответил Мальтрейверс. — Кроме того, моя деятельность была некоторым образом приостановлена. Я опять встретил Сэлли Бейкер, и она представила меня еще одному твоему соседу — Александру Керру.

— Алексу? И что ты думаешь о нем?

— Очень… тонкий человек. И я не слишком уверен, что доверяю ему — в самом точном смысле этого слова. — Мальтрейверс решил не говорить Стефану о надписи на книге Ле Карре. Возможно, его предположения были совершенно ошибочны, а если он был прав, значит, у Керра были очень веские причины выдавать себя за безвестного служащего почтового ведомства на пенсии. — Во всяком случае, именно у него появилась интересная идея о том, кто может стоять за этим фарсом на церковном дворе… Милдред Томпсон.

— Милдред? Почему он назвал ее?

— Его рассуждения не имеют значения, и в любом случае это только предположение. А что ты думаешь?

Стефан с минуту размышлял.

— Я не уверен. Милдред всегда жила здесь, она — только часть декораций и всегда казалась мне вполне безобидной.

Мальтрейверс двусмысленно хмыкнул:

— Может, и так. Однако я буду иметь в виду и ее.

— Но какая здесь связь с Патриком Гэбриелем? — настаивал Стефан.

— Ты говорил мне, что Гэбриель, пока жил здесь, покупал бакалею в ее универмаге. — Мальтрейверс повысил голос, будто подчеркивая мысль. — Таким образом они встретились. И если Алекс Керр прав, что в вашей деревенской владелице магазина есть нечто дремучее, то она вполне могла совершить отвратительный поступок. А это значит, Гэбриель мог угадать в ней родственную душу. Что произошло после всего этого, догадается любой.

— Каким же образом Мишель могла оказаться втянутой во все это? — Голос Стефана стал очень тихим.

— Не знаю. — Мальтрейверс замолчал, потому что в комнату вошла Вероника, ее длинные только что вымытые волосы прилипли к купальному халату.

— Неужели они быстро высохнут? — засомневался Мальтрейверс.

Она держала в руках рубашку.

— Это нужно выгладить. Гас сказал тебе, Стефан, что приглашает нас пообедать в ресторане?

— Да. И Мишель не хочет идти.

— Я и не думала, что будет иначе.

Когда Вероника прошла в кухню, Мальтрейверс похлопал по карманам своей куртки.

— Я опять без сигарет. Не хочешь ли прогуляться до универмага? — Говоря это, он подмигнул Стефану. — Да, прекрасно! — Потом более громко, чтобы слышала Вероника, спросил: — Нам нужно что-нибудь купить у Милдред?

— Не сегодня, когда мы собираемся уходить, — ответила Вероника.

Мужчины молча дошли до конца тропинки и пересекли ручей.

— И что на этот раз не должна знать Вероника? — спросил Стефан.

— Хитроумная это деревня, — ответил Мальтрейверс. — Некоторое время назад я разговаривал с Тэсс, и она придумала кое-что… ну, скажем, так: вполне правдоподобное. Проблема в том, что я не уверен, сумеешь ли ты ответить на главный вопрос… Ты ведь до сих пор представления не имеешь, кто может быть отцом Мишель, не так ли?

— Я уже говорил тебе: Вероника никогда не исповедовалась мне. Почему ты опять поднимаешь эту тему?

Мальтрейверс вздохнул, будто ему не хотелось продолжать разговор.

— Послушай, это всего лишь теория, и она может оказаться совершенно ошибочной, но… в общем, я не могу просто отбросить ее потому, что она мне не нравится. В ее основе — все то, что может не…

Стефан прервал его:

— Выскажись более определенно, Гас. Мне все равно, что это, но я хочу знать. Хорошо?

— Прости, — извинился Мальтрейверс. — Только прими во внимание мое предупреждение, что я не считаю это чистой, правдой.

— Принял. А теперь давай.

Он не вставлял никаких реплик, не прерывал Мальтрейверса, и, когда тот закончил., Стефан снял очки, закрыл глаза и потер пальцами переносицу. Какое-то время он молчал.

— Я думал, что возможно и худшее, — вымолвил он наконец.

— Например?

— Не имеет значения. — Оставшись без очков, он начал моргать. — Я не собираюсь спорить с тобой, Гас. Очень даже могу поверить, что Мишель связалась с Патриком Габриелем и что проклятый Гилберт Флайт видел их. — Он покачал головой.

— Что же касается твоего предположения, что Бернард мог быть ее отцом… Господи Иисусе, но я не могу сказать, что это не так. Я не знаю, кто ее отец, где он, существует ли он вообще. Он мог и умереть, насколько я понимаю.

— Ну, вот это и нужно прояснить, — сказал Мальтрейверс. — Если предположить, что тут есть хоть крупица правды, я не знаю способа, как доказать это.

— Тогда забудь. Никто во всем Божьем мире не вытянет этого имени из Вероники. Вот так. Пока у тебя не появится другая идея, мы ничего больше не сможем сделать. Кроме этой игры на церковном дворе… И еще… я разберусь с Милдред Томпсон.

— Нет, — резко возразил Мальтрейверс. — Не сейчас. Алекс Керр всего лишь предположил, что это она… но ведь вообще нет никаких доказательств.

— Тогда что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я делал? — огрызнулся Стефан. — Позволить ей и дальше развращать девочку?

— Нет, но поручи это мне.

— И как ты будешь разбираться со всем этим?

— Не спрашивай. — Мальтрейверс поднял руку, желая приостановить дальнейшие расспросы. — Ты сам слишком вовлечен в это. Сейчас я больше ничего не хочу тебе говорить. Просто предоставь все мне на некоторое время и доверься. Хорошо?

Достигнутое наконец между ними согласие было вынужденным, по крайней мере, для одной стороны.

— Хорошо… но сколько это продлится? — не мог не спросить Стефан.

— Не уверен, но, возможно, все кончится очень скоро.

— Хорошо бы!

В четверть одиннадцатого они вернулись в коттедж «Сумерки». Выходя из машины, Стефан и Вероника смеялись над финалом рассказа Мальтрейверса об одном из самых эксцентричных представителей театральной среды.

— Хотелось бы пропустить стаканчик, — провозгласил он. — Давайте прогуляемся до «Ворона»?

— Без меня, — сказала Вероника. — Я лучше проверю, всели в порядке у Мишель. А вы идите вдвоем. Обед был очень приятным, Гас. Спасибо.

— Пожалуйста. Скоро увидимся.

Пока они шли через луг, начал моросить дождь. Розоватые огни запотевших окон пивной горели в темноте, как угольки.

По дороге Мальтрейверс рассказывал Стефану другую историю и закончил ее как раз, когда они подошли к бару. Тут среди почти дюжины посетителей была и Сэлли Бейкер, и Стефан сел на табурет рядом с ней, пока Мальтрейверс заказывал выпивку.

— Привет, — сказала она. — Ваша гостья добралась до вас нормально?

— Какая гостья? Мы только что вернулись. Кто она?

— О да, Гас говорил мне, что увозит вас ужинать, — отозвалась Сэлли. — Я не знаю, кто это был. Просто она пришла сюда и спросила, как добраться до коттеджа «Сумерки».

— Женщина? — задумчиво повторил он. — Когда это было?

— Я точно помню. Я здесь недавно, так что это должно было быть что-то около половины девятого. — Она обернулась к хозяйке за стойкой, наливавшей Мальтрейверсу вина: — Джулия, когда приходила та женщина? Ну, которая хотела узнать, где коттедж «Сумерки»? Ты еще разговаривала с ней.

Женщина, казалось, была рада этому вопросу:

— Где-то в середине вечера.

— Вы узнали ее? — спросил Стефан.

— Никогда не видела ее прежде. — Она поставила вино перед Мальтрейверсом на стойку бара и пододвинула Стефану его горькое пиво. — Но она совершенно определенно из этих мест.

— Откуда вы узнали?

— Медмелтонские глаза. Это невозможно не увидеть.

— Что именно она сказала? — настаивал Стефан. — Она называла нас по имени?

— Нет… нет, по-моему. Только спросила, где ваш дом. — Джулия поставила пинту. — До меня уже позже дошло, что она должна была знать, где он, поскольку сама из Медмелтона. Два фунта шестнадцать пенсов, пожалуйста.

— И еще одну для вас. — Мальтрейверс протянул ей пятифунтовую банкноту. — Можете что-нибудь еще о ней вспомнить? Сколько ей лет?

— Трудно сказать. Может, тридцать. Она привлекательная, насколько я могла заметить, но закутана в шарф, а пальто застегнуто наглухо. — Джулия отдала Мальтрейверсу сдачу. — Вот. А для меня обычное пиво. Спасибо… ах да, еще одно: у нее на лице родинка, нет, не совсем на лице—я видела только краешек, потому что лицо было закрыто шарфом. Должно быть, она все же на шее. Знаете, такого малинового цвета?

— И у нее определенно медмелтонские глаза, — вставила Сэлли. — Очень заметные.

Джулия уже собралась заняться другим клентом, но Мальтрейверс остановил ее:

— Можете вы припомнить какую-нибудь местную девушку с такой родинкой? Ну, которая уехала отсюда?

Джулия покачала головой, уверенно отрицая.

— Нет. Здесь когда-то жил мальчик, как же его звали? Кажется, Томми, у него была маленькая родинка на подбородке. Но я не знаю никого, кто был бы похож на эту женщину. Извините.

Мальтрейверс поставил свой стакан и отодвинулся от бара, встав между Сэлли Бейкер и Стефаном.

— Как странно! Жаль, что она нас не застала.

— Но кто это? — недоумевал Стефан.

— Очевидно, кто-то из этих мест, — предположил Мальтрейверс. — Хотя она могла родиться не здесь, а глаза могла унаследовать от предков.

— Но почему она искала коттедж «Сумерки»? — настойчиво переспросила Сэлли.

Мальтрейверс пожал плечами:

— Может, много лет назад это был дом ее родителей и она решила навестить его?

— Сбившись с пути в октябрьскую ночь? — скептически заметила Сэлли.

— Замечание принято, — признал Мальтрейверс. И он как бы невзначай оглядел зал. Несколько голов сразу отвернулись от него. — Как остальные реагировали?

— Она, несомненно, вызвала интерес. — Сэлли понизила голос: — Здесь было полным-полно народу, и после ее ухода разговоры стали оживленнее. Высказывались предположения, что у нее есть что-то общее в чертах, какое-то сходство с членами некоторых здешних семей, но все это лишь догадки. Лицо ее было ведь едва видно, и она пробыла здесь всего пару минут.

— Что ж, Мишель должна была встретиться с ней, если она пошла к коттеджу, — заметил Мальтрейверс. — Может быть, девочка нам объяснит, кто это был. Сейчас вокруг витает столько тайн, что подождем разгадывать еще одну. Я придерживаюсь своей прежней теории: здесь родовое гнездо той женщины. — Он поблагодарил Сэлли за рекомендацию «Ройал Кларенс» и увел разговор к тому, как прошел их обед в ресторане. Но Стефан по-прежнему хранил молчание… И только когда Мальтрейверс предложил выпить еще, тот поблагодарил, сказав, что хочет поскорее вернуться домой.

— Хорошо. Если тебя это беспокоит… — согласился Мальтрейверс. — Посмотрим, может, и сумеем выяснить, в чем дело. Спокойной ночи, Сэлли.

Когда мужчины выходили под тяжестью настороженных взглядов, то не могли не заметить, что общий разговор на мгновение стих. Медмелтон переваривал слишком обильный материал для новых сплетен и слухов, но Мальтрейверса поразило, как много страха примешалось к этому. Пока они шли в темноте, в душу Мальтрейверса стала закрадываться тревога: почему так упорно молчит Стефан?

— О чем ты думаешь? — спросил он тихо.

— Не знаю. Просто мне все это не нравится. — Стефан даже не взглянул на него.

Когда они вошли в дом, Вероника уже ждала их около лестницы внизу, в домашнем платье, держа поднос с двумя стаканами воды.

— Мишель спит? — резко бросил Стефан.

— Еще нет. Я как раз собиралась сказать ей, чтобы она выключила свет.

— Она не говорила, что сюда кто-то приходил недавно?

— Нет. А что?

— Гас тебе расскажет.

Вероника испуганно отстранилась, когда он протиснулся позади нее и поспешно поднялся наверх.

— Что случилось?

— В нашем лагере появился чужак, — объяснил ей Мальтрейверс, увидев, что Стефан исчез за дверью. — Не думаю, что это так важно, но Стефан почему-то обеспокоен. Присядь на минуту.

Вероника поставила поднос на нижнюю ступеньку, а он прошел к камину. Когда же взглянул на нее снова, она уже сидела в неглубоком кресле-качалке, ее привычном любимом месте, и хмурилась, вопросительно подняв на него глаза.

— Мы встретили в пивной Сэлли Бейкер…

По мере того как он рассказывал, ее мрачность возрастала, но под конец она вдруг снова стала равнодушной.

— Так о чем беспокоиться? Ничего не случилось. С Мишель все в пордяке.

— Он об этом не знал, пока мы не вернулись, — подчеркнул Мальтрейверс.

— Ну, у нее все прекрасно, — с облегчением вздохнула Вероника. — Если бы произошло что-то плохое, я бы позвонила ему… — Она замолчала, услышав, что Стефан спускается вниз. — Гас рассказал мне. Ничего не случилось. — Мальтрейверс заметил: во взглядах, которыми они обменялись, сквозила холодность. — Кто-нибудь звонил?

Стефан покачал головой:

— Она сказала, что нет. Но ее около часа не было дома.

— Тогда перестань паниковать. — Вероника встала и улыбнулась Мальтрейверсу: — Еще раз спасибо за приятный вечер, Гас. Увидимся утром.

— Господи спаси, ну хоть что-нибудь тебя волнует? — Голос Стефана прорвался сквозь острую напряженность.

— Да, конечно. Но я из-за этого не вхожу в штопор. Я не врываюсь к дочери и не расстраиваю ее дурацкими расспросами. И мне не нравится, что ты это делаешь!

— Сейчас же прекрати! — резко оборвал ее Мальтрейверс. — Прежде чем вы начнете швыряться друг в друга вещами…

— Не собираюсь швыряться вещами, — спокойной возразила Вероника. — Я собираюсь ложиться спать. Спокойной ночи. — Она прошла мимо мужа, не глядя на него. Мальтрейверс закурил сигарету, чтобы выждать, пока температура в комнате несколько спадет.

— Она права, — заметил он. — Мишель в полной безопасности. И если ее не было тут часть вечера, женщина эта могла просто уйти, убедившись, что никого нет дома.

— Но что она хотела? — мучительно вопрошал Стефан.

— Кто знает? Если это что-то важное, она вернется. Я уже жалею, что вытащил тебя сегодня. Останься мы дома, все было бы ясно… Стефан, и все-таки кто это мог быть, как ты думаешь?

Вместо ответа тот беспомощно развел руками:

— Я не знаю… это только… ты же знаешь, что меня беспокоит, Гас! С Мишель что-то происходит, и я не знаю — что. Появление совершенно незнакомых людей может означать все, что угодно.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе проговорил Мальтрейверс. — Беда в том, что вы с Вероникой относитесь к таким вещам совершенно по-разному. Вы не схожи меж собой, как лед и пламень. Но давай взглянем с логической точки зрения. Если у этой женщины были дурные намерения, она едва ли зашла бы в переполненную пивную, где люди могут ее запомнить, не так ли? Придя сюда, она обнаружила, что в доме никого нет… Но она, по логике вещей, должна вернуться, и ты узнаешь, в чем дело. Если нет… ну что ж, будешь озадачен еще одной тайной, но я не вижу тут никакой реальной опасности. Послушай, завтра я позвоню Сэлли Бейкер и попрошу ее при случае порасспросить людей — я-то не могу этого делать. Она может поинтересоваться в универмаге и в деревне, не видел ли кто-то еще эту женщину. Если видели, может быть, она сказала им еще что-то. Я же расскажу тебе обо всем, что узнаю. Договорились? А сейчас прекрати строить кошмарные гипотезы!

Стефан вздохнул:

— Что, черт побери, происходит, Гас?

— Я не знаю, как и ты. Но что бы это ни было, в таком нервном состоянии, как у тебя, с этим не разберешься. Иди лучше спать. А я подожду здесь, пока ты не выйдешь из ванной.

Стефан, казалось, согласился, но, поднимаясь наверх, остановился:

— И еще одно, Гас. Я думал об этом весь вечер. Почему ты уверен, что Гэбриеля мог убить отец Мишель?

— Я вовсе в этом не уверен. Просто эта версия наиболее вероятна, если он все еще живет здесь, рядом.

— Но это означало бы, что он должен был знать о том, что тут происходит. Должен был видеть их. Ведь так?

— Возможно, — согласился Мальтрейверс. — Как это обнаружил Флайт.

— Но не все же глядят по ночам в телескоп.

— Нет… Но что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что это может быть кто-то живущий в доме, из которого виден церковный двор.

— Это возможно… хотя этот человек мог просто поздно ночью проходить мимо него. — Глаза Мальтрейверса прищурились. — Что у тебя на уме, Стефан, скажи?

— Из окна нашей спальни тоже виден церковный двор.

Мальтрейверс рассмеялся:

— Ты становишься параноиком. Ради самого Господа, я тебя не подозреваю.

— Я себя тоже… — Он вдруг не захотел больше ничего говорить. — Ну, увидимся завтра. Спокойной ночи, Гас. И спасибо за обед.

Мальтрейверс, смекнув, что имел в виду Стефан, уже готов был окликнуть его, но передумал и просидел внизу еще около часа.

Глава 13

Шофера такси, похоже, не устраивала предложенная плата за проезд до Медмелтона, а высокая стройная женщина с рыжими волосами обладала какой-то неуловимой внешностью, про себя отметил он. Чемоданы от Гуччи, какие были в руках многих, ничем не примечательные черные кожаные ботинки, серое мужского покроя пальто, похожее на военную шинель: широкий воротник поднят, талия туго схвачена поясом… Она не сошла с бристольского поезда в Эксетере на площади Святого Давида, как это делают обычные пассажиры. Он установил зеркало заднего обзора так, чтобы время от времени посматривать на нее. Ее зеленые, словно драгоценные камни, глаза сияли на неуловимо знакомом лице.

— В отпуск? — решился наконец спросить он.

— Только на пару дней, — ответила она. В ее интонации тоже было что-то до боли знакомое. — Сколько ехать до Медмелтона?

— В такое время дня — около двадцати минут… Вы бывали здесь прежде?

— Я не была в Девоне с самого детства.

Таксист был уверен, что никогда не видел ее в этих местах. Повернув с шоссе А-38, он попытался разобраться в этом. Почему-то она была знакома ему, но не в такой степени, чтобы ее можно было безошибочно узнать, но она вызвала подсознательное ощущение, что он ее знает. Если они действительно не встречались, значит, он где-то видел ее фотографию, в газетах или по телевидению… Телевидение!.. Ну конечно. Нужно узнать, а единственный способ — спросить.

— Я мог вас видеть?.. По телевизору?

Она улыбнулась ему в зеркаю:

— Возможно.

— Думаю, что да. Не говорите… я сейчас вспомню. — Он нахмурился, сосредоточившись, пока машина поднималась на вершину горы, а потом спускалась к деревне. — Ваш снимок был в этом журнале… «Хэлло»?

— Они однажды поместили мою фотографию.

— Тогда моя жена должна знать, — сказал он доверительно. — Она читает его каждую неделю и… Вот что! Вы та, кто вместе с Бобом Монкхаусом ведет телевикторину. Вы вызываете участников, а он еще всегда над вами подшучивает. Какой он, кстати? Вы понимаете — в личной жизни? Я его не выношу, но моя жена считает, что он великолепен.

— Боб Монкхаус? Он… очень хороший парень. — Но это утверждение основывалось на случайной беседе, которая длилась около двух минут на каком-то давно забытом вечере.

— Да? Ну, это все так кажется на телевидении, правда? И я вам еще одно скажу. Я знаю, что вы не такая уж неразговорчивая, как хотите казаться. Как сейчас, когда я встретил вас. — В то же мгновение он опять заговорил о дороге: — Куда именно вам нужно?

— Хорошо бы остановиться около церкви.

— Вот мы и приехали. — Когда машина остановилась, он взял с переднего сиденья блокнот. — Ну, скажем, семь фунтов… и автограф? Жена будет на седьмом небе, когда я скажу ей.

— Конечно. — Тэсс взяла блокнот. — Как ее зовут?

— Бетти. Бетти Доббс. А меня Харри.

Тэсс, поколебавшись, написала: «С любовью Бетти и Харри. Продолжайте смотреть…», сопроводив эту надпись чересчур вычурной для нее подписью. Она вернула ему блокнот и вытащила кошелек, чтобы расплатиться. Водитель смотрел на нее так, будто она дарила ему драгоценный камень, из собственной короны.

— Мы будем смотреть вас на следующей неделе! — пообещал он.

— Смотрите. — Тэсс протянула ему деньги и подождала, пока он вышел, открыл дверь и вытащил из багажника ее чемодан. — И я скажу Бобу Монкхаусу, что в лице Бетти он имеет горячую поклонницу.

— Но вы же не скажете, что я говорил о нем, правда? — Голос шофера звучал встревоженно, будто он был обеспокоен тем, что плохо знал законы о клевете.

— Я это скрою. Спасибо. Пока.

Она помахала ему рукой, пока он разворачивался и отъезжал, увозя с собой эту свою очарованность от шоу-игры, ничего не ведая ни об ограничениях в оплате за роли, ни о выдвижении кандидатов на них, ни о том, как достигается эта слава и популярность… Подняв свой чемодан и думая на ходу об этом, Тэсс пошла вдоль церковной стены, поглядывая на Древо Лазаря и вспоминая странные рассказы Мальтрейверса о том, что здесь случилось. Когда она подошла к коттеджу «Сумерки», парадная дверь была почему-то полуоткрыта, и она сразу вошла в дом.

— Привет, — окликнула она. — Кто-нибудь тут есть?

Из кухни вышел Мальтрейверс.

— Привет, добро пожаловать обратно в Медмелтон! Все в порядке, здесь больше никого нет. — Он пересек комнату и поцеловал ее. — Ты мне ничего не сказала о родинке. Вчера вечером мне пришлось предпринять в связи с этим ряд маневров…

— Это мой творческий вклад, — ответила она. — Я подумала, что это весьма хитроумно. И хотела быть абсолютно уверенной, что они меня запомнят.

— Для этого было достаточно одних глаз. По крайней мере ты помнишь, что линзу нужно надеть на правый. Медмелтонские глаза в обратном порядке, безусловно, вызвали бы разговоры. Кстати, ты не думаешь, что кто-то видел твою машину?

— Возможно, но она все равно была взята напрокат. И если бы даже и увидели ее, так что они могут сделать? Попытаться следить за мной?

— Некоторые из них вполне на это способны, но нам нечего об этом беспокоиться… Ты встретилась с Мишель?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Она сказала, что никто не приходил, утверждала, что сегодня вечером ее не было дома примерно с час.

— Ну, когда я приехала, она была. — Тэсс почувствовала себя неловко. — Я напугала ее, Гас. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь…

— Разберемся! — Он поднял ее чемодан. — Давай сначала устроим тебя и ты расскажешь мне все подробно.

Полчаса спустя они сидели за столом в кухне. Тэсс уставилась в свой чай, а Мальтрейверс говорил ей, что произошло после их телефонного разговора.

— Итак, допустим, что Алекс Керр прав, а его предположение выглядит убедительно: за играми на церковном дворе может стоять Милдред Томпсон, — сделал он вывод. — А теперь просвети меня насчет вчерашнего вечера.

Тэсс вздохнула, вспомнив что-то, очевидно, беспокоящее ее.

— Это было… я не знаю. Какая-то тревога. Она была озадачена, когда открыла дверь. Было достаточно света, чтобы она могла разглядеть мои глаза. Я немножко усовершенствовала твой-сценарий: назвала ее по имени, и это явно ее ошеломило. Но когда я сказала, что дела, которыми она занимается под Древом Лазаря, очень опасны, она пришла в ужас. Потом она попробовала заговорить тоном агрессивного подростка. Кто я? Зачем? Откуда? Она даже пыталась утверждать, что не знает, о чем речь, но я ее оборвала. Если что-то действительно ее задело, так это мое сообщение о том, что я знаю о Патрике Гэбриеле.

— Только о нем? — прервал ее Мальтрейверс.

— Конечно. Этот вопрос явно озадачил ее. Господи помилуй, я не стала импровизировать, выдвигая подсказанные тобой дикие догадки. Она спросила в результате, чего я хочу. Я изложила ей твой сценарий: вечером на церковном дворе, точнее — завтра днем. В час. С тем человеком, который втянул ее в это. Говоря это, я чувствовала себя совершенной дурой. Атака началась.

— Да, началась, — согласился Мальтрейверс. — И это лучший способ, какой я мог придумать, чтобы получить какие-то результаты. Кто бы ни затеял эти игры с Мишель, может быть, Милдред или кто-то другой из тех, кого мы знаем, но этот человек почти наверняка с какими-то причудами. Если ты убедила Мишель — а я совершенно уверен, что это так, — она передаст это ему. Очевидно, когда ты ушла, она, скорее всего, ходила прошлым вечером к этому человеку, чтобы поговорить. Они просто не осмелятся не прийти.

— И что же будет?

— По крайней мере я смогу серьезно заняться искоренением этих ведьмовских игр, но прольет ли это какой-то свет на то, кто убил Патрика Гэбриеля и почему, один Бог знает.

Медмелтонские телефоны опять были заняты. Пэгги Трэвирс, все еще оставаясь настороже ко всему, что имело даже самую отдаленную связь с Мальтрейверсом, преданно продолжала свое наблюдение из дома. Это было гораздо более интересно, чем бесконечная сага об «Арчерах» или дешевые издания из передвижной библиотеки, которые поставляли ей Миллс и Бун. Появление такси — уже достаточно необычное событие: из него вышла неизвестная женщина и направилась к коттеджу «Сумерки» — все это было настоящим театральным представлением. Краткость ее наблюдения была должным образом вознаграждена удовлетворенностью от того, что ей удалось вызвать в деревне всеобщую озабоченность.

— Очень суровое лицо. Я тебе скажу, кого она мне напоминает. Грету Гарбо. Холодная. И на ней было надето такое пальто, как в фильмах о шпионах. Рыжие волосы… довольно высокая… шла так, будто это ее владения… с такой не хотелось бы слишком долго оставаться наедине в одной комнате. Конечно, она из числа самых плохих женщин, не правда ли? Живет рассудком. Такие стремятся доказать, что они сильнее мужчин, верно? Ты думаешь, она — его начальник? Приехала проверить, как он справляется? Он получит хорошую взбучку, если не сможет ничего узнать. Чем он занимался? Ну, меня вчера целое утро не было, но Эвелин сказала: ей кажется, будто она видела его в машине с Сэлли Бейкер. Она не уверена, потому что видела лица только мельком. А ведь муж Сэлли работал в министерстве иностранных дел, правда? Я знала это давно, но… в общем, это наводит на размышления.

Мальтрейверс обеспечил медмелтонскую фабрику слухов материалом, которого должно было хватить на многие годы.

Сидя в своем кабинете, Бернард Квэкс смотрел в пространство, ручка неподвижно лежала на стопке бумаги. Он уже написал: «Идолопоклонство? Книга Царств, 2,14; 23,9? Дары для Господа? Нард[Н а р д — особый вид благовоний.]. Соломон, Марк? Всепрощение. Иоанн, 8,7». Тексты для проповедей, основой которых служила Библия как неизменный источник мудрости и правды, выплескивались из него без всякого сознательного усилия. Глава и стих вспоминались автоматически, когда он продумывал возможные темы. Так, «Всепрощение» инстинктивно ассоциировалось с женщиной, совершившей адюльтер, и успокоительное Священное Писание превращалось в жесткую реальность, от которой все труднее было отстраняться. Всепрощение предполагало, что ему предшествовал грех. Это слово, возможно, восходило к латинскому sonos, что значило «вина», но в библейском смысле оно толковалось однозначно: человек не отвечал требованиям Бога. Слабость. Мерзость. Кощунство. Научная интерпретация не содержала понятия «стыд», в то время как он не мог больше оградить от него свое сознание. И все-таки на ум приходили фразы, свидетельствовавшие о его вере. Он обнаружил свою наготу, он был мужчиной, вступившим во внебрачную связь, и они познали друг друга.

Нет, не то. Он соблазнил жену другого человека, затащил ее в постель и — Квэксу пришлось заставить себя сказать грубое слово — он… скажи это, скажи это! Он трахнул ее! Мучаясь, он принудил себя признаться в том, что содеял, и в том, что продолжал творить сие, намеренно определяя это действие вульгарным понятием. Будто, вывалявшись в нечистотах, он мог снова очиститься. Это стало странным образом подконтрольным, почти клиническим процессом — человеческая страсть, сведенная к простой похоти… Закончив, он весь дрожал.

И власяница сознания вины снова принесла ему извращенное успокоение. Я грешен, Господи, и я сознаюсь в своем грехе. От Тебя не сокроются никакие тайны сердца. Если ты, Господи, предопределишь все прегрешения, то кто же устоит, о Господи? Но Урсула должна была прийти сегодня днем, и его вопль будет вечным оправданием Адама. Женщина ввела меня в искус. Осуди ее. Прости меня. Прости мне все мои прегрешения. Я нарушил Твои заветы. Но я признаюсь в этом Тебе.

Урсула Дин предавалась несбыточным мечтам. Конечно, ему придется отказаться от сана, но они смогут уехать. Далеко. В другую страну, где они будут под защитой безвестности. Она знала, что у Бернарда были деньги, оставленные его родителями, и по закону можно будет заставить Эвана выплатить ей по крайней мере половину стоимости дома. Какое-то время все будет ужасно, позор для Бернарда, ярость Эвана, стыд матери. Но потом начнется чудесная жизнь. Она цеплялась за восхитительные картины, рисуемые ее воображением. Несколько лет назад она была в Канаде и вместе с друзьями осматривала непорочную красоту Скалистых гор. Все было таким огромным, и пустые пространства небес по утрам и ночам, казалось, были созданы для великанов. Она опять будет скакать на лошади и, повернувшись в седле, видеть позади любимого человека, потом галопом ускачет от него, смеясь, а он станет догонять ее. И они поедут верхом к горному озеру, где им будет казаться, что они — единственные люди в целом мире, потом бросятся на траву и…

Вдруг стены комнаты сомкнулись вокруг нее и возвышенный образ прерий сменился девонскими горами, загнавшими их в свою душную ловушку. Сегодня днем состоится тайное, с постоянно испытываемым чувством вины соитие в спальне Бернарда, которая вызывала клаустрофобию — от обилия старой мебели и запаха пыли… А потом Бернард будет молиться.

Гилберт Флайт сердился. Мальтрейверс провел его, другого слова не найти, — провел, сделал из него дурака. И теперь у него есть против Гилберта оружие. Начинающий задира, но без приличествующей задире ложной храбрости. Когда власти стали представлять для него угрозу, его отторженность от них сменилась страхом и ненавистью. Еще более невыносимым было то, что Мальтрейверс никогда не обладал никакими полномочиями, он только притворялся, а теперь захватил власть над ним без всяких на то прав. Властью над Гилбертом Флайтом. Властью, которая может разоблачить его. Предположим, что он привлечет к этому делу полицию. Флайт знал, что не вынесет мучений, снова утаивая правду. Он все разболтает. Ведь выхода нет. Что бы ни произошло, Мальтрейверс останется для него вечной угрозой. Все, что Флайт ценил в жизни: репутацию, безопасность, высокое о себе мнение, успех, — все может быть разрушено в любой момент этим презренным человеком. Пока Мальтрейверс жив, у Гилберта Флайта не будет покоя. Пока он жив… Таким образом, суетные мечты, полные сладостной удовлетворенности, мечты заместителя управляющего банком, превратились в мысли — нет, даже не суетного, отчаявшегося убийцы, а холодного, расчетливо действующего террориста. Они были пугающе невозможны — но и пугающе притягательны и соблазнительны.

— Когда вы думаете вернуться? — спросил Стефан.

— Не жди нас, — посоветовал Мальтрейверс. — Тэсс училась в школе вместе с хозяйкой этого дома, они были очень дружны. Лучше дай нам ключ.

— Не нужно. Мы оставим дверь незапертой.

— Это безопасно?

— Здесь люди часто так делают, когда уходят. — Стефан мрачно улыбнулся. — Что бы ни происходило в Медмелтоне, от мелких краж мы не страдаем.

— Вы счастливцы. Мы войдем потихоньку.

— Где, ты говоришь, живет эта пара?

— Где-то за Плимутом, на границе в Корнуэллом.

— Запомни, что, когда вы будете возвращаться через Тэмэр, на мосту с вас возьмут пошлину. Итак, увидимся, когда завтра я вернусь из школы. Думаю, утром тебе захочется подольше поваляться в постели.

Через пятнадцать минут Мальтрейверс выехал из Медмелтона и с проселочной дороги свернул навлево, на шоссе А-38.

— Где мы встретимся с Сэлли Бейкер? — спросила Тэсс.

— В пивной у Бакфестлей, где я в прошлый раз обедал. Там же мы сможем и поесть.

— Не слишком ли это близко? Если кто-то из медмелтонцев увидит нас вместе, эта новость распространится мгновенно, как пожар.

— Не думаю. Здесь никто, как правило, дальше своей округи носа не высовывает, и я не считаю, что слух обо мне выйдет за границу Медмелтона.

Когда они приехали, Сэлли Бейкер еще не было. Она вошла как раз, когда они покончили с едой. Мальтрейверсу было интересно наблюдать, как они с Тэсс незаметно оценивали друг друга и каждая занимала слегка оборонительную позицию. Направившись к бару, чтобы заказать еще выпивки, он намеренно пропустил перед собой несколько клиентов, чтобы дать возможность женщинам побыть несколько минут одним: какие-то вопросы и ответы могли быть высказаны только без него.

— Мы тут пытались решить, то ли вы совершенно безумны, то ли очень умны, — провозгласила Сэлли, когда он вернулся к столу.

— И какой же вынесли приговор?

— Присяжных еще нет, — сухо сказала Тэсс.

— Если они объявят меня виновным, я сошлюсь на то, что я сумасшедший. Кажется, этого у меня хватает. — Он взглянул на часы. — Тем более что доказательства тому должны появиться примерно через четыре часа. А пока посмотрим, к чему мы пришли.

Он положил локти на стол, соединил ладони и несколько мгновений постукивал пальцами по губам.

— Что бы ни произошло, сегодня ночью всей этой чепухе с колдовством будет положен конец. Могу побиться об заклад, что Мишель со своим доверенным лицом будет там, и клянусь, им окажется Милдред Томпсон. Но приблизит ли это нас к открытию имени убийцы Гэбриеля?

— Это может подвести нас именно к нему, — была уверена Сэлли. — Возможно, это Милдред. — Она кивнула в сторону Тэсс: — Надеюсь, вы сумеете присмотреть за этой леди?

— Она может сама о себе позаботиться, — ответил Мальтрейверс. — Во всяком случае, убить мужчину, который, наверное, был сильно пьян и ниоткуда не ожидал опасности, или трезвую молодую женщину — дорогая, полегче с шотландским виски, — которая будет настороже, — это большая разница. Так или иначе, я не могу отыскать ни единой причины, из-за которой Милдред должна была желать смерти Гэбриеля.

— Их может быть огромное количество, просто мы не знаем, — напомнила Сэлли. — Когда Гэбриель и Милдред познакомились, одним небесам было известно, что могло связать их.

— Это правда, — согласился Мальтрейверс. — Но едва ли поэт был здесь достаточно долго, чтобы они успели всерьез рассориться.

— Да, но если он узнал, что она занимается колдовством с Мишель — или даже с кем-то из местных ребятишек, — он мог пригрозить ей, что во всеуслышанье объявит об этом, — предположила Сэлли.

— Черта с два он бы это сделал! — был убежден Мальтрейверс. — Он сам ввязался бы в это с головой. Это именно те вещи, которые привлекали его самого. Нужно только помнить, что он был великолепным поэтом, но отвратительным человеком.

— Итак, мы останавливаемся на предположении, что он был отцом Мишель… — начала было Сэлли, но тотчас замолчала, увидев выражение их лиц. — Разве нет?

— Да, но… — На лице Мальтрейверса отразилось замешательство. — Я уже говорил об этом Тэсс. Когда прошлым вечером мы возвращались из «Ворона» и я устроил спектакль насчет того, что меня озадачила эта гостья, Стефан кое-что сказал мне. Он не говорил об этом прямо, но его идея состояла в том, что если бы он был ее отцом, то мог их видеть вместе из окна своего дома, откуда открывается вид на церковный двор. И это предположение его напугало.

— Напугало? — нахмурилась Сэлли. — Почему?

— Он не сказал этого, но имелось в виду, что их могла видеть на церковном дворе ее мать, Вероника. — Мальтрейверсу потребовалось на сей раз много времени, чтобы зажечь сигарету. — Совершенно очевидно, что это теория с отцом, вывернутая наизнанку. Мне это не приходило в голову, но Стефану — пришло. Подумайте сами. Вероника слишком четко контролирует себя. Она всегда делает все, что нужно, не важно, насколько ей при этом трудно. Все эти годы она скрывала имя отца Мишель, точно так же она способна и защищать Мишель. Если в ту ночь Мишель кралась тайком из дома, чтобы встретиться с Гэбриелем, Вероника могла услышать ее, а потом и увидеть их вместе. Из рассказанного Флайтом следует, что фигура, которую он видел, могла быть одинаково и мужчиной, и женщиной, а Гэбриель был убит одним взмахом ножа. Опровергните мою теорию, если сможете.

— Мне не нравилась эта часть рассказа Гаса, — вставила Тэсс.

— Но я плохо знаю Веронику и не знаю, на что она способна.

— А я знаю. — Сэлли вздохнула, потом несколько мгновений помолчала, скользя пальцами вверх и вниз по ножке бокала с вином. — Моя мать однажды рассказала мне историю, случившуюся с Вероникой, когда та была еще маленькой девочкой. У нее жил котенок, и с ним что-то случилось. Ветеринар сказал, что его нужно усыпить. Вероника попросила оставить его еще на одну ночь. Утром ее мать нашла котенка мертвым в постели Вероники: она сама задушила его, потому что не хотела, чтобы это сделал ветеринар. — Она взглянула на их встревоженные лица. — Ей тогда было всего четыре года. Когда Веронику спросили, почему она это сделала, она ответила: из-за любви к котенку.

— Ой, — только и промолвила тихо Тэсс.

— Вот именно — «ой»! — повторила Сэлли, потом повернулась к Мальтрейверсу: — Стефан прав. Это может быть она.

Глава 14

Милдред Томпсон расстроенно и со все возрастающим страхом смотрела, как медленно ползут острые стрелки часов на буфете. Ждать еще больше часа. Лгала ли Мишель насчет этой гостьи? Непохоже. Девочка была действительно напугана, когда прошлым вечером ворвалась к ней в дом, бледная, в панике бормоча что-то нечленораздельное. Она не узнала той женщины, она была уверена, что не знакома с ней, но ее живые медмелтонские глаза были отчетливо видны при свете из гостиной. И Милдред пыталась выведать у Мишель как можно больше подробностей. Какого она роста? Почти как мама. Цвет волос? Мишель не рассмотрела, на голове незнакомки был шарф. Речь? Не похожа ли она на местный говор? Да… нет… возможно. Мишель была не уверена. Она слишком напугана, чтобы думать о таких вещах. Что в точности говорила эта женщина? Что она знает о происходящем на церковном дворе… что это очень серьезно… что Мишель должна прийти туда в назначенное женщиной время с человеком, который заставил ее все это делать. Если же они не явятся, произойдет несчастье. Спросила ли Мишель, как ее зовут? Нет. Она была так… напугана. Женщина еще сказала, что знает о Патрике Гэбриеле.

От переполнявшего страха Мишель плакала, умоляя Милдред пойти с ней. Они просто не могут не сделать этого. Иначе женщина будет говорить с мамой. Если же они придут, возможно, по крайней мере, все удастся сохранить в тайне. Они должны… Ради них обеих. Милдред резко прикрикнула на девочку, чтобы та взяла себя в руки, а сама села, размышляя, в то время как Мишель продолжала тихонько всхлипывать и вздыхать.

— Ты знаешь, кто она? — спросила наконец Мишель. Она будто цеплялась за еще теплившуюся безумную надежду, что происшедшее было ниспослано ей в виде испытания, не без участия Милдред, конечно.

— Нет, не знаю. Но я должна поговорить с ней и все выяснить.

Пока часы медленно отстукивали секунды, да так громко, что звуки, казалось, проникали во все уголки комнаты, Милдред сходила с ума. В течение дня покупатели рассказывали ей о том, как выглядела эта странная женщина, появившаяся в «Вороне». И, сдерживая свои эмоции, Милдред мимоходом, чтоб не вызвать подозрений, собирала информацию. Если верить слухам, картина получалась запутанная, но медмелтонские глаза и едва заметная родинка присутствовали во всех рассказах. В лучшем случае, сходились многие во мнении, ей можно было дать около тридцати. Милдред же не могла припомнить ни одной деревенской девушки с такими приметами, значит, она родилась не в Медмелтоне, но, скорее всего, кто-нибудь из ее родителей здешний. Узнать же, кто она, невозможно, ведь за эти годы бесчисленное множество людей покинуло эти места. Но оставалось загадкой, как она узнала о Мишель и церковном дворе. Если бы до вчерашнего вечера женщина все еще оставалась в деревне, слухи об этом непременно достигли бы магазина. Она словно появилась из ниоткуда, уверенная, что ее невозможно будет узнать. Кто же она? Откуда? Почему так много знает и чего хочет?

Послышалось жужжание, и бой часов возвестил о том, что было уже без четверти двенадцать. До назначенного времени остался всего один час.

Сэлли Бейкер одобрительно кивнула, когда Тэсс спустилась вниз. Ее длинные рыже-каштановые волосы, всегда свободно ниспадавшие на спину, теперь были собраны в тугой пучок, и сверху на них был накинут кремовый шелковый шарф. Едва заметная красно-пурпурная родинка в виде пятнышка расползлась у правой щеки. Широкий воротник серого пальто был поднят, напоминая крылья какой-то таинственной птицы, наполовину закрывая ее голову. Сэлли пересекла комнату и внимательно оглядела Тэсс. Ее правый глаз теперь был карим, как каштан, и сиял в ошеломляющем противоречии с левым — зеленым.

— Эти линзы очень неудобны? — спросила Сэлли.

— Немножко. Но… — Тэсс неожиданно усмехнулась: — Вы умеете хранить тайны? Я всегда ношу линзы.

— Она слепа, как летучая мышь, когда снимает их, — пошутил Мальтрейверс.

— Нет, — возразила Тэсс. — Просто не люблю носить очки.

— Все суета сует и томление духа… Могу сказать это по-латыни, если хотите.

— Перестань выпендриваться, Гас, — сказала Тэсс. — А не странно ли, что мы начали вдруг шутить?

— Это нервный смех, — заключила Сэлли. — Ничего удивительного. Мы отправляемся сейчас? У нас еще час впереди, а чтоб дойти туда, нужно минут десять.

— Думаю, лучше прийти пораньше, — заметил Мальтрейверс. — И хотелось бы добраться незаметно.

— Поздно ночью никого вокруг не должно быть, да кроме того, начинается дождь, — успокоила его Сэлли. — Подождите минуту, я возьму фонарь.

Когда они вышли из дома Сэлли, сыпала мелкая изморось. Деревенская тишина, которая поразила Мальтрейверса еще в первую ночь, проведенную здесь, все словно окутала темным покрывалом; это было необычно и могло сбить с толку людей, привыкших жить с искусственным освещением. Вершина горы Медмелтон была практически не видна, и, когда они спускались, дома на его окраине, тихие и спокойные, едва различались во мгле. Когда они добрались до луга, глаза стали привыкать к темноте. Сэлли очень медленно приоткрыла ворота, ровно настолько, чтобы они могли пройти.

— Скрипят! — прошептала она.

Портал церкви Святого Леонарда, казалось, излучал какую-то особенно густую темноту, но на церковном дворе неожиданно оказалось довольно светло. Надгробия высились, словно расставленные по команде часовые. Собиравшаяся в листве высоких тисов, медных буков и Древа Лазаря дождевая вода едва слышно капала вниз. В двадцать минут первого Тэсс уже стояла около дерева — высокая, в черных ботинках, закутанная в пальто. Пока они все трое напряженно ждали, Мальтрейверс молча взял из рук Сэлли Бейкер фонарь. Потом ворота скрипнули, и они замерли. Тэсс обернулась на звук и увидела две приближающиеся человеческие фигуры, по смутным очертаниям которых было невозможно узнать, кто это. Она не заговорила с ними, пока они не дошли до края тропинки, — осторожные, словно животные, почуявшие опасность.

— Спасибо, что пришли. — Голос Тэсс был низким, но отчетливо слышным в ночи. — Это избавит нас от многих бед.

Милдред откашлялась:

— Кто вы?

— Не имеет значения, как меня зовут.

Мальтрейверс и Сэлли инстинктивно отодвинулись поглубже в портал церкви, когда Милдред вдруг зажгла фонарь, который держала в руках, направив свет прямо в лицо Тэсс. Та в ответ намеренно шагнула вперед, и луч света заколебался в нервно удерживающих фонарь руках.

— Видите? И не узнаете меня, не правда ли?

Наступила мгновенная пауза, после которой Милдред Томпсон покачала головой.

— Нет, не узнаю. Но я вижу, что вы отсюда. Что вы хотите?

— Прежде всего хочу получить ответы на некоторые вопросы… Все в порядке, Мишель, тебе нечего бояться. Только расскажи мне, как все началось.

— Что значит «все началось»? — огрызнулась Милдред Томпсон.

— Я разговариваю с Мишель, — резко прервала ее Тэсс. — Придет и ваша очередь. Итак, Мишель?

— Я не понимаю, о чем вы… говорите, — изчезла куда-то агрессивная, самовлюбленная девушка, и вместо нее перед Тэсс стояла насмерть перепуганная школьница-подросток.

— Нет, ты прекрасно понимаешь, — произнесла Тэсс с терпеливой мягкостью. — Но может, ты хочешь, чтобы я тебе рассказала? Хорошо. После смерти Патрика Гэбриеля Милдред Томпсон сказала тебе, что есть способ, с помощью которого можно вернуть его. И дала почитать тебе одну из историй Ральфа-Сказочника, не так ли? О женщине, которую звали Мэри из Медмелтона, и о мужчине, которого она любила. Почему ты просто не посмеялась над ней, Мишель? Ведь ты слишком уже взрослая для волшебных сказок. Почему поверила ей?

Девочка, опустив голову, смущенно ковыряла носком ботинка гравий на тропинке.

— Я не поверила ей. Вообще-то мне хотелось верить, но я понимала, что все это глупости. Я просто делала это, потому что… потому что это помогало.

— Помогало? Каким образом?

— Потому что… нет! — Минутное откровение сменила демонстративная угрюмость: — Если вы такая умная, ответьте сами.

— Я многое знаю, Мишель. Знаю и то, что ты в серьезной беде. Но я не знаю всего.

— А я и не собираюсь вообще говорить вам ничего.

— Но ты должна сказать. Иначе я пойду в полицию.

— А что они могут сделать? — Угроза вмешательства властей вызвала в Мишель бунтарское сопротивление.

— Да не будь дурочкой? — Тэсс вдруг потеряла терпение: — Неужели ты думаешь, что убийство забыто и что все это канет в вечность? Они ведь захотят узнать все о тебе и Патрике Гэбриеле… в том числе и о человеке, который поднял на него руку.

Тэсс едва повысила голос, но холодная жесткость тона явно причинила девочке боль, и она яростно замотала головой.

— Я не знаю! — закричала она. — Прекратите! Я никого не видела! Я только нашла его, и он был уже мертв! — Мальтрейверс и Сэлли слушали, стоя в портале церкви затаив дыхание.

— Нашла его? — В голосе Тэсс ощущался ужас, который тут же сменился сочувствием и пониманием: — Господи, дорогая, это, должно быть, было ужасно!

Она шагнула вперед, но Мишель с ужасом отшатнулась от нее.

— Все в порядке. Ты в полной безопасности. Посмотри, это я, Тэсс. — Девочка стала вглядываться в нее, потом всхлипнула от неожиданности и чувства облегчения. Тэсс обняла ее, потом взглянула на Милдред Томпсон: — А вы, черт возьми, что вы сделали с этим ребенком?

Та опустила голову, свет от ее фонаря падал на землю.

— Ничего такого, чего бы она сама не хотела.

— А вы ее на это толкнули, — с горечью произнесла Тэсс. — Она была перепугана и убита горем, а вы, черт вас возьми, играли на этом.

— Она говорила, что хочет вернуть его, — пробормотала Милдред. — Чтобы поговорить с ним.

— И вместо того, чтобы выслушать ее, вместо того, чтобы пойти и все рассказать ее родителям, вы подстегивали ее нездоровое любопытство. Она нуждалась в помощи, поддержке, а вы рассказывали ей истории о привидениях. — Все еще продолжая держать Мишель за плечи, Тэсс отступила назад, к Древу Лазаря. — Вы действительно верили в то, о чем говорили ей? Потому что, если это так, вы больны!

— Есть вещи, о которых вы ничего не знаете, но должны были бы знать. — Милдред Томпсон взорвалась злобным возмущением: — Вы обладаете силой…

— О какой силе вы… — Тэсс запнулась, не веря своим ушам, — …вы, глупое создание! Нет никакой силы.

— Нет, есть. И она в ваших глазах!

— К черту проклятые глаза! Коричневый — это контактная линза, но даже если бы он был настоящим, это бы ровно ничего не значило!

— Что вы имеете в виду? — Луч фонаря Милдред упал ей на лицо. — Кто вы? И какую игру ведете?

— Уберите эту штуковину, — кивнула Тэсс на фонарь. — Мы не играем, мы…

— Мы? — вопрос прозвучал, как удар кнута. — Что вы имеете в виду, говоря «мы»?

В портале церкви Мальтрейверс прикоснулся к руке Сэлли Бейкер.

— Подождите здесь, — шепнул он, выходя из укрытия. — Она имеет в виду меня, Сэлли.

Когда Милдред повернулась к нему, он включил фонарь Сэлли Бейкер, и два луча скрестились, как копья. Оторвавшись от плеча Тэсс, Мишель задохнулась от неожиданности, узнав его.

— Что происходит? — Ошеломленная тем, что ее лицо вдруг оказалось освещенным, Милдред Томпсон отступила назад, молниеносно переведя луч фонаря с Мальтрейверса на Тэсс. — Я ничего не сделала плохого! Не нарушила никаких законов.

— Нет, нарушили, — возразил Мальтрейверс. — Утаивая с самого начала показания. Вы знали, что Мишель нашла тело Патрика Гэбриеля, и ничего не сказали полиции. Может быть, вы совершили и еще что-то, но это уже дело полиции — квалифицировать ваши поступки.

— Она никогда не говорила мне, что нашла тело! — Это признание последовало слишком быстро. — Она только сказала… только сказала, что хочет… хочет погадать о нем на картах.

— На каких картах?

— Вы не поймете.

— Возможно, но нас не это беспокоит. О чем же Мишель-хотела погадать? Что узнать?

— Она не говорила. Она… она не обязана была все мне выкладывать. Я не хотела этого делать, но она настояла. Я не думала, что в этом есть что-то плохое.

Мишель вдруг тесно прижалась к Тэсс, зарыв лицо в пропитанное дождевой влагой пальто.

— Нет! — всхлипывая, твердила она. — Нет, нет, нет, нет!

— Все в порядке, — умиротворяюще говорила Тэсс, гладя ее по волосам. — Мы знаем, что эта женщина лжет.

— И ведь именно об этом вы хотите рассказать в полиции, так? — язвительно вопрошал между тем Мальтрейверс. — Что вы позволили перепуганному ребенку, нашедшему труп, вовлечь вас, взрослую женщину, в эти игры с безумными предрассудками? Что велели ей приходить сюда и тайком класть вещи под Древо Лазаря, читать похоронную молитву, греховно искажая ее смысл, — о да, об этом я тоже знаю — и что все это тянулось месяцами? И вы скажете в полиции, что никогда не хотели намеренно делать всего этого, не думали, что это плохо? Да вы просто великолепны в своей наглости, Милдред!

— Это была ее идея, ее! — Мишель все не поднимала головы от плеча Тэсс, и ее слова, полные обиды и горечи, донеслись невнятно. — Это была ее идея!

— Разумеется, ее, — подтвердил Мальтрейверс. — И это очень дурно с ее стороны.

Милдред Томпсон, пятясь, отступила еще дальше, в тишине было слышно лишь ее прерывистое взволнованное дыхание.

— Кто послал вас? — тем не менее требовательно вопрошала она. — Откуда вы?

— Никто нас не посылал, — неторопливо объяснял Мальтрейверс. — Знаю, здесь все делают истерические выкладки насчет того, кто я и откуда взялся. Но я всего лишь друг Стефана и Вероники, и ничего больше.

— Но вы задавали вопросы… — осуждающе процедила Милдред.

— Да, задавал, — согласился он. — А теперь у меня уже есть кое-какие ответы на них. Пока еще не на все, но их вполне достаточно, чтобы продвигаться дальше.

— Если вы не из полиции, я больше ничего не скажу. — Она резко направила луч фонаря на Мишель, потом метнула обратно. — Она же сумасшедшая, эта девчонка, вы что — не видите? Они здесь все такие, по глазам видно. И ей никто не поверит!

Мишель, оставаясь в объятиях Тэсс, тихо застонала.

— Господи Боже мой, да вы и впрямь гнусь какая-то! — Мальтрейверс опять направил свет фонаря прямо в лицо Милдред Томпсон и вздрогнул от отвращения. — Убирайтесь отсюда к черту и с сегодняшнего дня оставьте девочку в покое! И если я услышу о вас еще хоть раз, то разобью ваш проклятый котелок!

Злая, испуганная и в то же время непокорившаяся, она презрительно усмехнулась, и Тэсс закрыла глаза, будто та ей сделала невыносимо больно.

— Проклятые нездешние чужаки с вашими сложными лондонскими хитростями! Я все сделаю, как надо, но совсем не потому, что вы мне так приказали. Это моя деревня, и никто не имеет права указывать мне, что делать. Бегите расскажите в полиции обо всем — они и пальцем ко мне не прикоснутся!

Мальтрейверс вздохнул, когда Милдред повернулась и, неуклюже переступая, побрела в мокрую темноту. Ворота снова скрипнули, ее шаги смолкли.

— По крайней мере она не брызгалась слюной, — прошептал он словно самому себе, а потом подошел к Тэсс и Мишель, обнял все еще всхлипывающую девочку. — Идемте, нам нужно поговорить. Давайте укроемся от дождя в портале церкви. Там еще, Мишель, есть один человек, но не волнуйся. Она тоже на твоей стороне.

Все еще всхлипывая и что-то неразборчиво бормоча, девочка позволила привести себя в портал. При виде Сэлли Бейкер с ее лица не сошло выражение равнодушия и никаких других эмоций она не испытала. Тэсс усадила ее на Каменную скамью рядом с собой и опять обняла, как бы защищая.

— Ты скоро уже будешь в постели, — пообещала она, — конечно, ты можешь рассказать своим обо всем… в общих чертах… Скажи только, что произошло.

Девочка чуть заметно отрицательно качнула головой.

— Я не смогу.

— Нет, можешь, — мягко настаивала Тэсс. — Послушай наши соображения, а ты скажешь, в чем мы ошибаемся. Хорошо? Патрик Гэбриель был твоим любовником, правда?

Тэсс прижала к себе девочку, потому что та сразу же попыталась вырваться.

— Нет-нет! Мы вовсе не об этом хотим поговорить. Это не важно. Ты обычно встречалась с ним около Древа Лазаря, да? — Неожиданно она рассмеялась: — Ах ты глупая девочка! Поверь, дорогая, можно выловить миллионы рыбок и получше его. Могу поклясться, он говорил тебе, что увезет тебя отсюда в Лондон и вы будете жить там вместе, так ведь?

Мишель слегка кивнула головой.

— Он обещал, — прошептала она.

— Разумеется, обещал. Такой, как он, может обещать все, что угодно. Рассердись на него. Он использовал тебя и…

— Он говорил, что любит меня.

— О, они так всегда говорят! — ответила Тэсс. — Так что ты кое-что поняла, ведь так? Как долго это продолжалось?

— Четыре или пять недель, но не каждую ночь! Я знаю, сколько раз мы… это записано в моем дневнике… не помню точно, но, наверное, около…

— Нам не интересны эти подробности, — прервала ее Тэсс. — Это случилось, это закончилось, и… хватит об этом… Вы предохранялись?

— Он сказал, что в этом нет необходимости. Он сделал операцию.

Тэсс чуть ли не застонала, взяла Мишель за плечи и повернула лицом к себе:

— А теперь послушай меня. Никогда не верь этому. На сей раз ты проскочила, но в следующий можешь оказаться не такой удачливой. — Она улыбнулась, будто извиняясь, и прижала Мишель к себе. — Прости, я не хотела говорить грубо. Но, пожалуйста, обещай мне быть осторожной в будущем.

Поскольку девочка, нервно улыбнувшись, кивнула, Мальтрейверс понял, что разговор Тэсс на эту сугубо жизненную тему увенчался успехом и успокоил ее. Он уже шагнул было к Мишель, чтобы заговорить с ней, но Сэлли Бейкер прикоснулась к рукаву его плаща, останавливая, а потом, наклонившись, взяла девочку за руку и мягко попросила:

— Посмотри на меня, Мишель. Вот так. А теперь давай поговорим. Ты плохо знаешь Гаса и Тэсс, но меня-то ты знаешь давно. И нам нужно обсудить одно важное дело. Ты только что сказала, что нашла Патрика Гэбриеля. Это была одна из тех встреч, о которой вы договаривались? Ты говоришь «да», я не ослышалась? Хорошо, а теперь расскажи нам все, что ты вообще можешь вспомнить о той ночи.

Мишель долго молчала, прежде чем заговорить:

— Я только нашла его. Сначала подумала, что он заснул, потом увидела… Подумала, что он надел красный шарф, но когда я дотронулась… — Ее всю передернуло.

— И что же ты сделала? — спросила Сэлли.

— Я думала… нет, я не упала в обморок, но мне стало совсем дурно. Я почти ничего не видела, потому что очень сильно плакала… Прошла в свою комнату, заперла дверь и… залезла в постель, натянула на себя пуховое одеяло. Мне было так страшно…

— Конечно. — Сэлли сжала ее руку. — Понимаю. Но почему ты никому не сказала ни слова?

— Я не могла! — запротестовала она. — Они бы обязательно захотели узнать, что я там делала… ночью. Они бы подумали, что я это сделала!

— Мишель, но никто бы не подумал так! С чего ты взяла?

— Но мне все равно пришлось бы объяснять, и все вышло бы наружу обо мне и Патрике и о том, что мы делали. — Она судорожно сглотнула и опять всхлипнула. — Я немножко вздремнула тогда, а наутро кто-то нашел его, и всюду… всюду началась паника. По всей деревне ходили полицейские. Я, помню, умоляла Стива, чтобы он взял меня с собой в школу, чтобы избавиться от их расспросов. В машине я заставила себя спросить у него, что случилось, потому что знала: если не спрошу, это покажется ему странным. Он рассказал немного, наверное, хотел меня каким-то образом оберечь. И я знаю, он был добр ко мне. Но я хотела узнать, что делает полиция. Я должна была узнать.

В школе все было ужасно, потому что все уже слышали и все время задавали мне вопросы. Учителя без конца спрашивали, все ли со мной в порядке, и мне пришлось притворяться. — Она говорила все быстрее, и слезы лились из карего и зеленого глаз. — А когда держишь что-то внутри, это становится… Я не знаю… это как будто на тебе корка, скорлупа или что-то вроде этого, когда можно прятать что-то внутри, и никто до тебя не доберется. Я помню, что вела себя в школе глупо, смеялась над глупыми шутками. На перемене даже играла в салочки, раньше я никогда этого не делала, потому что эта игра для маленьких детей. — Она опустила голову. — А мне опять захотелось стать маленькой…

Сэлли Бейкер выпрямилась, и, когда она повернулась к Мальтрейверсу, на ее лице был написан ужас.

— Теперь вы спрашивайте, — прошептала она. — Я больше не в состоянии.

Мальтрейверс понимающе кивнул, потом наклонился вперед, держа руки на коленях.

— И ты все время держала это в себе? Хотелось бы мне, поверь, быть таким же храбрым, как ты. Во всяком случае, сейчас мы уже слышали твой рассказ об этом, и скоро мы вообще закончим. Еще только пара вопросов, а потом мы проводим тебя домой. Как вы с Патриком устраивали ваши свидания? Ты говорила, что они происходили не каждую ночь.

Мишель пожала плечами.

— Они просто происходили. Мы просто встречались, как будто это было и случайно, и по договоренности. Иногда мне хотелось, а ему нет. Мы всегда делали это сразу после полуночи, потому что я знала, что мама и Стив к этому времени уже спали. Они всегда рано ложатся.

— А почему около Древа Лазаря? — спросил Мальтрейверс. — Ты могла бы приходить к нему домой.

— Это была его идея. Это имело какое-то отношение к истории — вы знаете — о девушке, ожидающей под деревом жениха. Я не очень-то поняла, но он сказал, что это связано с поэмой, которую он писал и… Господи, какой же теперь я себя чувствую дурой!

— Вот этого и держись, — сказал ей Мальтрейверс. — Ты нашла нужный настрой. Так или иначе, в ту ночь произошло важное событие. Теперь мы понимаем, как это было для тебя ужасно, но только на минутку вспомни об этом. Когда ты вышла, перед тем, как нашла его, было ли там хоть что-нибудь, что ты бы запомнила?

— Нет, — твердо сказала она. — Я торопилась, потому что было уже почти полпервого, и я думала, что Патрик может уйти. Дядя Эван и тетя Урсула зашли к нам и задержались допоздна. Мне пришлось ждать, пока я не убедилась, что мама и Стив заснули. Я ничего не слышала и никого не видела или… Это была летняя ночь, но очень темная. Я думала и думала об этом, но я просто вышла, было тихо, и я перебралась через стену и…

— Хорошо, — прерван ее Мальтрейверс. — Все остальное ты уже рассказала. Пойдем, давай проводим тебя домой.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она, когда он встал.

— В данный момент ничего, — ответил он. — Только повторить тебе то, что ты уже поняла. Милдред Томпсон — очень плохой человек. Так?

— Теперь я знаю, это было глупо, но я… — Она покачала головой. — Я не могу объяснить… но вы же не собираетесь рассказывать маме?

Мальтрейверсу пришлось изворачиваться.

— Не могу обещать, но, если можно будет избежать этого, мы так и сделаем. Хорошо? Только продержись. Может, нам понадобится поговорить с тобой еще раз, но пока все это остается только между нами четырьмя. А сейчас — домой. Если мама или Стив что-то услышат, они решат, что это мы вернулись. Иди с Тэсс, а я догоню вас.

Они с Сэлли Бейкер оставались в портале, наблюдая, как Мишель и Тэсс шли к воротам, обняв друг друга. Мишель устало приклонила голову к плечу Тэсс.

— Какая ужасная грязь, — прошептала Сэлли.

— Но ведь это правда. — Мальтрейверс зажег сигарету. — Не знаю, насколько мы продвинулись вперед с убийством, но мы стали свидетелями медмелтонской тайны — черного полночного колдовства. Господи, да эту Милдред нужно в тюрьму засадить! А вам не приходило на ум, что она проделывала подобные штучки с другими какими-нибудь детьми?

— У меня есть ужасное ощущение, что это вполне возможно, — сказала Сэлли. — Но предоставьте это мне. Милдред не знает, что и я была тут нынешней ночью, так что я смогу действовать, как сочту нужным.

— Уверен, что вы разберетесь с этим, — согласился Мальтрейверс. — Нам лучше еще раз поговорить завтра. Пошли, я провожу вас.

— Я сама доберусь, спасибо. В Медмелтоне достаточно безопасно.

— Так ли?

— Никто не смеет мешать мне идти по собственной деревне. Спокойной ночи, Гас.

Когда Сэлли ушла, Мальтрейверс, докуривая сигарету, снова и снова смотрел на Древо Лазаря и с ужасом постепенно проникался всей глубиной злодейства, совершенного Милдред Томпсон. Она держала местный магазин, все ее знали, и она являлась непременным участником всего, что происходило в этой Богом забытой девонской деревне. Когда она умрет, церковь на ее похоронах наверняка будет переполнена, и люди станут передавать друг другу легенды о ее сплетнях и эксцентричности. Бернард Квэкс скажет, что она вошла в жизнь столь многих людей, что они ее недооценивали, и Медмелтон уже никогда не будет без нее прежним. Кто-нибудь другой займет ее место в универмаге, но еще много лет люди будут говорить: «Теперь здесь не так, как при Милдред»… Они никогда ни о чем не узнают и, может быть, не захотят узнать… Огонек окурка промелькнул в темноте, и Мальтрейверс вернулся в коттедж «Сумерки». Парадная дверь была еще не заперта, и, войдя, он осторожно прошел наверх. Тэсс сидела за зеркалом около туалетного столика, наклонив голову. Изящно согнув руку она снимала коричневую контактную линзу.

— Как она? — спросил Мальтрейверс.

— Чуть не заснула у меня на руках. Это реакция. Я только сняла с нее ботинки и уложила в постель. — Она подняла голову и посмотрела на него в зеркало. — Так что мы теперь будем делать?

Он пожал плечами.

— С этим и заснем — если сможем. Посмотрим, может быть, утро принесет новые идеи. Я расскажу Стефану о том, что случилось, когда он завтра в полдень вернется домой. Во всяком случае, с одной из его неприятностей мы разобрались.

— Не с самой худшей.

— Боюсь, что да.

Через полчаса Мальтрейверс выключил ночник, и они лежали в темноте, держась за руки.

— Есть одно предположение, которое я никак не могу не принимать во внимание, — прошептала Тэсс. — Может, потому, что сейчас я вижу перед собой только одно — лицо этой проклятой женщины. Как ты думаешь, не могла она сама убить Гэбриеля? По ее виду… она способна на это.

— Но почему? Посмотрим, что на этот счет думает Сэлли… И спросим ее друга, мистера Керра.

— Почему его?

— Потому что мистер Керр — очень умный человек. — Он сжал ее руку. — Уже поздно, спи.

Тэсс закрыла глаза, заставляя себя думать о прозаических вещах, чтобы прогнать отвратительные видения. На следующей неделе день рождения Элен… нужно сделать подарок… позвонить своему агенту насчет этой роли в фильме, она очень маленькая, но за нее должны хорошо заплатить… написать это проклятое письмо в Штаты… напомнить Гасу, чтобы машина прошла техобслуживание… что могло бы понравиться Элен? Назначить обед с Донной и Джереми… купить билеты для…

Мальтрейверс лежал без сна рядом с женой, и перед его глазами стояло Древо Лазаря, которое будто выглядывало из спальни Стефана и Вероники на другом конце коридора.

Глава 15

Тело Мишель содрогнулось, она вскрикнула. Обрывки сна еще кружились в ее полусонном сознании, а потом улетучились, словно дым под неожиданным порывом ветра. Смутные видения сплетались с реальностью того, что произошло на церковном дворе. Патрик, живой, целует ее, но его черты превращаются в предательское лицо Милдред. Сладкие каштаны с Древа Лазаря раскалываются, и оттуда течет кровь. В искусственных медмелтонских глазах Тэсс горит осуждение. Мальтрейверс и Сэлли Бейкер поднимаются из-за надгробья… Несколько секунд все казалось и реальным и нереальным одновременно. Она все еще была одета и смутно помнила, как Тэсс провожала ее, когда они возвращались домой, но все, что было после этого, словно стерлось из памяти.

Она резко села, ее пальцы яростно заскребли короткие волосы, будто она хотела заставить себя думать. Теперь она могла все осмыслить. Глупостям с Милдред пришел конец, и стыд разоблачения смешивался с облегчением. Мальтрейверс — беспокойный человек, который теперь много знает и многое держит под контролем. Ей это очень не нравилось, но придется смириться и быть готовой ответить на то, что может произойти, готовой лгать, если это будет необходимо, отрицать или надевать на себя новые маски.

Во время завтрака Стефан бросал случайные реплики, Вероника была энергична и спокойна. Тэсс вела себя как вежливая гостья, и Мальтрейверс как писатель отстраненно наблюдал за всеми остальными. Со стороны можно было бы увидеть за столом четырех взрослых и надутую девочку-подростка, которые вполуха слушают «Радио-4», начиная свой новый день с обычного и привычного. Когда с едой было покончено, Тэсс настояла на том, что вымоет посуду. Стефан и Мишель уехали в школу, а Мальтрейверс отправился в гостиную с утренней газетой в руках. В девять Вероника пошла ловить автобус до Эксетера, а через несколько минут после ее ухода зазвонил телефон, и Мальтрейверс поднял трубку:

— Доброе утро, Сэлли.

— Как Мишель?

— Приходит в себя. Заснула, как ребенок, а утром, кажется, опять взяла себя в руки.

— Это естественно, но я не уверена, владеет ли она собой. Мишель опять замкнулась в себе, и, может быть, было бы лучше, если бы эта броня дала трещину.

— Возможно, так и произойдет! — Мальтрейверс с болью осознавал, что муки девочки еще не закончены, а может, только начинаются. — Послушайте, нам нужно поговорить… хотелось бы в присутствии вашего друга Александра Керра. Вы можете выманить его к себе на чашку кофе из его заповедника?

— Он придет, если я попрошу. Но зачем?

— Во-первых, потому что все мы люди слишком эмоциональные, а чтобы взглянуть на это дело объективно и трезво, нам нужен беспристрастный человек. Я считаю Керра очень… проницательным. — Мальтрейверс помолчал и почувствовал, что на другом конце провода Сэлли почему-то еще в нерешительности колеблется. — Знаете, некоторые вещи меня не касаются. И вы и Алекс оба сказали мне, что он работал в почтовом ведомстве, и я буду придерживаться этой версии, хорошо? — Мальтрейверс ждат, когда она прервет наконец свое молчание.

— Он сказал, что у вас острый ум, Гас.

— И я осмотрителен, — заверил он ее. — Мы с Тэсс зайдем к вам примерно через полчаса.

Когда он повесил трубку, жена взглянула неодобрительно.

— О чем это вы говорили насчет Алекса Керра?

— Мистер Керр человек более значительный, но разрешающий знать о себе гораздо меньше. Конечно, у него свои причины что-то скрывать. Тем не менее мой намек, что я понимаю это, может заставить его высказывать свои предположения чуть более откровенно.

— Ты хочешь, чтобы он выдвинул какие-то собственные объяснения, почему убийцей не могла быть Вероника?

— Мне бы очень этого хотелось. Потому что я все еще не вижу причин, почему бы ей этого не сделать. И мне это не нравится.

Наклонив голову и сжав руками поручни у алтаря, Бернард Квэкс молча стоял на коленях в церкви Святого Леонарда. Все предварительные молитвы были произнесены автоматически, да и будет ли он когда-либо еще думать над тем, что говорит? Он уже помолился во здравие своей паствы, своего прихода и своей церкви, помолился об успокоении Джейн Даусон в ее болезни и Хэрри Кларка в его печали. О душах своих отца и матери и всех усопших, о попечении душ живых, о королеве и ее советниках, дабы они были мудры, о мире во всем мире. Во имя Господа нашего и Его Единородного Спасителя Иисуса Христа. Аминь.

А теперь он должен помолиться за себя. Сутулые плечи поднялись и опустились, когда он сделал очень глубокий вздох, начиная молитву. Господи, чтобы Ты дал мне силу в слабости моей. Чтобы Ты простил грех мой. Чтобы Ты мог оценить, что правильно делал я во имя Твое, в чем — не намеренно грешен. Признай мои страдания. Помоги мне в моем смятении и отпусти мою вину. Мою вину, которая так…

Он тяжело задышал. Образ Урсулы Дин вторгся в его сознание, пронзив жарким, непреодолимым желанием. Не единожды, не дважды, но… слишком часто, в то время как и одного раза было бы чересчур много. И сегодня днем она опять зайдет в его пасторский домик, и они… Он содрогнулся.

— Отец мой, прости меня, — прошептал он. — Ибо знаю, что творю и что уже содеял.

— Что-нибудь случилось, Милдред?

— Что? Нет, конечно, нет. С чего бы? — Милдред Томпсон швырнула на прилавок полфунта копченого окорока и посмотрела вызывающе.

— О… да, конечно. Сколько всего?

— Четыре фунта семнадцать пенсов. Спасибо. — Она выхватила банкноту и быстро извлекла сдачу из ящичка кассы. — Кто следующий? Вы что, собираетесь весь день смотреть на эту капусту или будете покупать?

— Кто-то сегодня встал с левой ноги, — прошептала женщина где-то в глубине магазина.

В поведении Милдред Томпсон сочетались страх и гнев. Страх от опасности, грозившей разрушить ее репутацию, заслуженную всей ее жизнью. Гнев — оттого, что ее обманули и теперь нависла опасность, исходившая от этих чужаков. В Медмелтоне, который она воспринимала как собственный мир, ее безудержные мечты и желания были под защитой ее воли, она знала, что это ее деревня, знала всех, кто живет здесь, знала подробности их жизни. Здесь она могла затевать с ними игры, как бы случайно передавая сплетню, услышанную от одного, так, чтобы подействовать на другого. Она в совершенстве овладела этим мастерством, тонко манипулируя людьми и тайно радуясь мелкой ревности и недоразумениям, которые она сама и сеяла постоянно. Это была бесконечная месть за многие годы обид подлинных и вымышленных. Потому что она оставалась всего-навсего обыкновенной женщиной, на которую можно было не обращать внимания, владелицей деревенского магазина, и все без особых раздумий принимали ее и доверяли ей. Это была компенсация за все, чего у нее не было и не могло быть в жизни, но чего она так отчаянно хотела. И вот неожиданно она потеряла свою власть и…

— Не этот, Милдред. Я никогда не беру этот сорт.

— Что? — Она уставилась на пакетик сухого супа, который взяла с полки. Впервые за сорок лет, выполняя заказ, она допустила ошибку. Странно, как подобная мелочь могла так сильно расстроить, будто ее драгоценная репутация уже была отчасти разрушена.

Эван Дин не поднял от газеты глаз, даже когда звякнул дверной колокольчик магазина. Наверное, всего лишь случайный клиент, который, поглазев, наверняка ничего не купит. Такие визиты только подтверждали, как не важно идут дела, если они в скором времени не поправятся…

— Привет, Эван.

Теперь он поднял глаза от газеты.

— Я думал, ты на работе.

— У меня есть еще полчаса. — Вероника шагнула к прилавку. — Можно чашку кофе?

— Чайник только что вскипел. — Он слез с высокого деревянного табурета, и она последовала за ним в заднюю часть магазина. — Что привело тебя сюда?

— Этой ночью что-то случилось. Мы ужинали не дома вместе с Гасом, и, когда вернулись, Стефан сказал, что услышал в пивной какую-то историю насчет женщины, которая искала наш дом. Мишель призналась, что не видела никакой женщины, потому что уходила из дома, но она лжет.

— Ты уверена?

— Я всегда это чувствую, — просто сказала она. — Меня беспокоит — почему.

Брат протянул ей кружку.

— Кто она, эта женщина?

— Никто не знает, но у нее медмелтонские глаза и на лице родинка. Я совершенно не могу сообразить, кто бы это мог быть. Никто не знает также, что ей нужно. Она просто зашла в пивную и спросила, где коттедж «Сумерки».

— Если она из Медмелтона, она должна это знать.

— Конечно, должна. Мне не нравится это, Эван.

— Волноваться — это на тебя не похоже. Что еще?

Вероника тонко улыбнулась:

— Мы всегда так хорошо друг друга понимали, правда? Конечно, есть кое-что и еще. Стефан не расспрашивал Гаса, но тот что-то предпринимает. Разве ты не слышал? Медмелтон только об этом и гудит.

Дин пожал плечами.

— Я никуда не выходил последние десять дней, а Урсула мне ничего не говорила. Что же он затеял?

— Расспрашивал о Патрике Гэбриеле.

— Что? Все это кончилось уже много месяцев назад. Я даже и забыл об этом уже…

— А я нет.

Дин шагнул к сестре, взял ее за подбородок.

— Почему, Вероника? Это не имеет к тебе никакого отношения.

Вероника опустила его руку и отвернулась.

— Не дави на меня, Эван. Мне нужно поговорить с тобой.

Александр Керр поставил свой стул прямо около бокового окна в гостиной Сэлли Бейкер. Пока он слушал, держа в руках ребристую белую чашку с блюдцем, его голова оставалась неподвижной, а свинцово-черные глаза перебегали по очереди с Мальтрейверса на Сэлли, но, пока они не закончили свой рассказ, на лице его не отразилось ни единой эмоции.

— Итак, после расследования этой полночной драмы на церковном дворе… вам не нравятся результаты, к которым вы пришли, — подвел он итог. — Тогда, возможно, вам не следовало бы этого начинать вообще.

— Мы же не знали, чем все кончится, — протянул недовольно Мальтрейверс.

— А если бы знали, неужели сидели сложа руки?

Мальтрейверс вздохнул:

— Не знаю. Может быть.

— Ну а теперь уже поздно. — Керр сочувственно улыбнулся. — Как бы то ни было, давайте посмотрим, существуют ли другие альтернативы, кроме той, где Вероника покончила собственноручно с соблазнителем своей дочери. Хотя, возможно, мы и клевещем на мертвого: Мишель Дин вовсе не так невинна.

— Вы думаете, этой версии есть какие-то альтернативы? — спросил Мальтрейверс.

— Предлагаю и вам подумать о них. — В интонации Керра прозвучали нотки одобрения.

— Хорошо, — согласился Мальтрейверс. — Но прежде чем обсудить детали, давайте посмотрим на это дело в целом. Единственная причина убийства Патрика Гэбриеля, которую мы установили, состоит в том, что кто-то узнал об отношениях между приезжим поэтом и девочкой. И этот кто-то настолько был озабочен ее судьбой, что не мог не действовать. А это означает…

— Подождите минутку, — прервал ход его рассуждений Керр. — Вы употребили слово «озабочен» в значении «любил». Но и Гилберт Флайт признался, что видел их, и он мог «позаботиться» совсем по другой причине.

— Что вы имеете в виду? — спросил Мальтрейверс.

— Гилберт Флайт — маленький человечек, который искренне уверен, что он велик. Банкир изводит свою жену. Уверен, это тип, под началом которого невыносимо работать, и в довершение он убеждает себя, что в один прекрасный день его признают как великого биографа. Помимо всего этого, у него явно сексуальная неудовлетворенность. Любой видевший его лицо в тот момент, когда в «Ворон» входит привлекательная молодая женщина, понял бы это. — Керр допил кофе и сделал пренебрежительный жест рукой, в которой держал чашку. — Я обычно наблюдаю за поведением людей. Можете назвать это хобби скучающего старика.

— И какие же… выводы вы сделали на основании этого хобби в данном случае?

— Как правило, я не забочусь о выводах, но… — Керр помедлил с ответом. — Думаю, я мог бы представить возможный сценарий. Флайт испытывает вожделение к молодым женщинам, но они це хотят иметь с ним никаких дел. Он шпионит за совсем юной девочкой, которая отдается человеку много старше себя. Его неудовлетворенность принимает маниакальный характер, и ее нужно ублажить любыми способами. Итак, он убивает Патрика Гэбриеля. Потом говорит Мишель о том, что знает все и, если она не согласиться делать с ним то же самое… Но это только гипотеза. — Керр говорил будто извиняющимся тоном.

— И когда, испугавшись ареста, которым я пригрозил, банкир выболтал только часть этой истории, в нем жила надежда, что теперь-то он сумеет избежать некоторых весьма неловких вопросов, — заключил Мальтрейверс. — Да, это вполне возможно.

— Нет, — возразила Сэлли. — Мишель сказала бы нам об этом прошлой ночью.

— Не обольщайтесь, Сэлли. — В замечании Керра проскользнула нотка разочарования. — Мишель Дин — лгунья. Когда вы были с ней на церковном дворе, она призналась только в том, что было очевидно и необходимо, не более. Вы раскрыли ее делишки с Милдред Томпсон и связь с Гэбриелем. То, что она сказала, возможно, и правда, но все ли она открыла?

— Если это был Флайт, не будет никаких проблем, — в раздумье произнес Мальтрейверс. — Он расколется в ту же минуту, как полиция начнет его допрашивать.

— Не цепляйтесь за мою гипотезу только потому, что она более правдоподобна, чем ваша, — предупредил Керр. — У нас и тут нет никаких доказательств.

— Там, где речь идет о загадочном убийстве, люди выбалтывают только самые выгодные для них признания, — заметил Мальтрейверс. — Но в реальности они лишат вас возможности доказать это, что, несомненно, может создать проблему. В любом случае нужны доказательства… Так какая же альтернатива существует еще?

— Конечно, настоящий отец Мишель. Эта версия правдоподобна, но кто он? — Керр повернулся к Сэлли Бейкер: — Вы связаны с Медмелтоном дольше, чем кто-либо и нас. Ваши предположения?

— Я много думала об этом. — Она посмотрела в чашку на остатки своего кофе. — Здесь все еще живут три человека, которые составляли компанию молодой Вероники, когда все они были подростками. Но я не уверена, что кто-либо из них был ее дружком в истинном смысле этого слова. Эван всегда выступал в роли старшего брата-защитника, приглядывающего за младшей сестрой. Честно говоря, я вообще не помню, чтобы у нее были другие ухажеры.

— Ну что ты, Сэлли, она должна была их иметь, — возразила Тэсс. — У меня тоже есть старший брат, и в юности он мог быть до смешного ревнивым ко всякому, кто проявлял ко мне интерес. Но я находила множество способов избежать его опеки. Любая девушка, если она привлекательна, как Вероника, должна была иметь ухажеров.

— Полагаю, это так, — согласилась Сэлли. — Но я ни о ком особо не слышала, а уж в Медмелтоне-то об этом должны были знать.

— Возможно, но не в данном случае, — подчеркнул Мальтрейверс. — Вероника умеет хранить тайны, она передала это по наследству и Мишель. Но, предположим, если она когда-то забеременела от одного из этой компании, почему отказалась назвать его имя? Да и сейчас… Алекс?

— Ну… — Керр несколько секунд глядел в потолок. — Насколько я понимаю, Вероника, Эван и их друзья — все они входили в юношескую группу при церкви, их социальная деятельность на этом и ограничивалась. Такими группами всегда руководил Бернард Квэкс, у которого теперь, как вы полагаете, существует связь с замужней женщиной. Поэтому вполне закономерно мы можем задать себе вопрос, а не начал ли он распутничать раньше.

— Мы уже думали о подобном, — признался Мальтрейверс. — И это обстоятельство объяснило бы, почему Вероника никогда не называла его имени. Но…

— Подождите минуту, — прервала его Тэсс. — Разве Гилберт Флайт не сказал, что в ту ночь видел, как кто-то спускался к Древу Лазаря со стороны церкви? Из-за церкви? Оттуда, где пасторский домик?

— Да, — подтвердил Мальтрейверс. — Но дом, который снимал Патрик Гэбриель, тоже рядом. И вспомни, что после убийства все его записки и черновики кто-то взял. Гэбриель, конечно, говорил Стефану о поэме, над которой работал, и мог бы сказать об этом любому, кто интересовался его творчеством. Любовь — святая, нечестивая, законная и незаконная… А как насчет секса с девочкой? Если убийца защищал Мишель, это снова заставляет нас вернуться прямо к гипотезе об ее родном отце: он должен был украсть записки на случай, если в них содержалось что-то, что могло разоблачить его дочь.

— Это может относиться в равной степени и к Веронике, — печально констатировала Сэлли.

— Боюсь, что да… Так помогите же нам, Алекс.

— Не знаю, много ли от меня пользы… Но ваши доводы отчасти основаны на том, что Вероника могла видеть все происходящее на церковном дворе из коттеджа «Сумерки». Однако не только у нее была такая возможность. Флайт признался, что и он видел, да и любой, кто поздней летней ночью прогуливался перед сном, мог наблюдать потихоньку эти встречи. Мои воспоминания о годах собственной активной жизни подтверждают, что случаются короткие мгновения, когда человек перестает замечать что-либо вокруг.

Он повернулся к Сэлли.

— Вы говорите, что существует три человека, которые выросли вместе с Вероникой и все еще живут в деревне. В Медмелтоне немало домов смотрят на церковный двор. Живут ли они в каком-то из них?

— Один — да, но все остальные разве что могли просто в ту ночь прогуливаться рядом. — Она улыбнулась Мальтрейверсу: — Есть и другие варианты.

— Включая, конечно, Милдред Томпсон. — Наступило молчание, пока он вытаскивал сигарету. — Мне бы только хотелось понять причину.

На Керра словно напал приступ кашля, за которым он пытался скрыть сомнение, обуявшее его.

— Учитывая темные делишки, которыми она занималась, — я могу понять, что вам кажется более вероятным этот вариант. Но сможете ли вы выйти на ее след?

— Возможно. Если у меня хватит воображения.

— О, думаю, хватит. — Керр полузакрыл глаза и слегка улыбнулся. — Но я не ограничивался бы только Милдред… Сэлли, не найдется ли у вас еще чашечки этого великолепного кофе?

— Простите?.. Да, конечно. Я приготовлю.

— Я помогу вам, — вызвался Керр, идя за женщиной на кухню.

Оставшись вдвоем с Тэсс, Мальтрейверс минуту посидел на своем стуле, потом подошел к окну и взглянул на горку, спускающуюся к деревне. Поднявшийся ветер разогнал облака, и позолоченные часы на церкви Святого Леонарда засверкали под солнечными лучами. Он увидел какую-то женщину, вышедшую из медмелтонского универмага, которая прошла через луг, потом в ворота дома Гилберта Флайта. За церковью, над верхушками деревьев, виднелась шиферная крыша домика пастора. Тэсс подошла и встала рядом.

— Что он имеет в виду? — спросила она. — Когда говорит насчет воображения?

— Понятия не имею. Он хитер, словно лиса, и что-то знает или что-то придумал, но хочет, чтобы я сам дошел до всего. Я должен быть польщен, если он считает, что я способен на это.

— Не думаешь ли ты, что он все же стремится натолкнуть тебя на мысль, что это сделал Стефан? Потому-то и не хочет первым сказать об этом. — Она вздохнула. — Но ведь именно Стефан просил тебя приехать сюда.

— Но Стефан предположил, что убийцей могла быть Вероника, и хочет защитить ее. Не так ли? Черт, мы же не хотели, чтобы Алекс предложил что-то другое. Думай же, чучело гороховое!.. Думай! — побуждал он себя.

Опершись о подоконник, смотря вокруг и ничего не замечая, Мальтрейверс, мысленно перебирал в голове снова и снова все, что ему было известно. В этой драме совсем не много участников. Стефан и Вероника, Бернард Квэкс, Милдред Томпсон, Гилберт Флайт… и трое мужчин, о которых упоминала Сэлли. Но жители Медмелтона были тесно сплочены, ревностно относились к поддержанию собственной обособленности, яростно защищая при каждом представившемся случае свою неприкосновенность. Даже полиция после убийства Гэбриеля отступила с пустыми руками. А как насчет самой Мишель? Ее использовал человек, который очень скоро, будь он жив, посмеялся бы над своими обещаниями взять ее с собой в Лондон. Девочка должна была очень разозлиться… Ведь дети тоже способны на убийство. Она наверняка знала, что Гэбриель будет в ту ночь один на церковном дворе и что никому об этом не известно… Когда прошлой ночью она попалась в ловушку, не прибегла ли она, как всегда, к обычной лжи? «Я только нашла тело»… В каком направлении Керр подталкивал мысль Мальтрейверса? Не мать, не отец. Ребенок! Нет, это ужасно. Нужно остановиться на чем-то другом, и не потому, что ты сам хочешь этого или нет, а потому, что в этом есть какой-то смысл. Посмотри на мелкие детали, на вещи, которые кажутся незначительными. Тут что-то может быть…

Когда Керр с Сэлли вернулись в комнату, Мальтрейверс выпрямился.

— Конечно!..

Он едва произнес слово, как Кэрр понял, о чем речь.

— Что — конечно?

— Дайте мне минуту на раздумье!

Сэлли, поставив поднос с кофе на стол, продолжала смотреть на них обоих. Мальтрейверс молча уставился в окно.

— Гас? — Тэсс наконец побудила его ответить. Он повернулся к Керру.

— Если бы вы сказали не просто о воображении, а о «диком воображении», я бы додумался до этого раньше. Но неужели это может быть правдой?

— Что — правдой?

— Вы знаете об этом лучше, чем я, потому что сами первым подали эту мысль. Разве не так?

— Возможно, — спокойно согласился Керр. — Но я надеялся, что и вы поймете. Теперь признайтесь, что в этом есть смысл.

— Мы с Тэсс разве уже не играем с вами с эту игру? — требовательно спросила Сэлли.

— Это не игра, — ответил Мальтрейверс. — Это причина, по которой одно человеческое существо убивает другое. — Он опять взглянул на Керра: — Но можно ли подобное доказать?

— Только если это дело предашь огласке, несмотря на сопротивление… Только тогда появятся доказательства. Пока же их недостаточно, чтобы идти в полицию. И, без сомнений, это не то дело, в которое я хотел бы быть вовлечен. Но, возможно, вы сделать подобное в состоянии. У меня есть некоторые предложения… — Керр, казалось, колебался. — Если они, конечно, необходимы.

— Я уверен, что они необходимы! — подтвердил уверенно Мальтрейверс.

Глава 16

Спокойный, защищенный, но однообразный мир Дорин Флайт превратился в сумасшедший дом, и не потому, что в жизни произошли какие-то глобальные перемены, а потому, что сместились все доныне незыблемые детали ее существования. Во-первых, Гилберт вернулся домой из банка, не предупредив ее, в середине дня, дрожащий и взволнованный, не разрешил ей вызвать доктора, хотя и признался, что чувствует себя плохо. Потом муж удалился в свой кабинет и оставался там несколько часов. Его присутствие в доме нарушило ее собственную жизнь, такую неспешную и упорядоченную. Она почувствовала, что не в состоянии, как обычно, пойти на прогулку, когда он страдает от какого-то приступа. Свекровь требовала, чтобы ей объяснили, что случилось, и тонко намекала, что Дорин плохо смотрит за своим мужем. Через некоторое время Гилберт вернулся на работу и приехал вечером домой с неожиданной новостью о том, что, опять же по непонятной ей причине, берет отпуск на несколько дней. Это было поразительно: его отпускные дни всегда были неизменны, как церковные праздники. Две недели в июне, когда они уезжали в один и тот же отель в Вестон-на-Маре, неделя в апреле и в начале ноября — для работы в саду, три дня весной, когда он участвовал в работе ежегодной конференции Общества истории морского флота. Этот распорядок был незыблем, словно увековечен в камне, как и все прочее в их существовании. Теперь он не просто дал трещину. Дорин чувствовала, что внезапно он рухнул, оставив после себя одни обломки. Нерешительные, робкие вопросы только все ухудшали: Гилберт, обычно такой спокойный и надежный, стал растерянным, злобно требовал, чтобы ему не докучали, а ее забота только раздражала его. Мать Гилберта все время дулась, бормоча жалобы и осуждая свою незадачливую невестку, придумывая самые ужасные объяснения поведению сына с почти радостным и одновременно мрачным удовлетворением.

— Его отец под конец жизни, — вспоминала она, — стал странным, и врачи решили, что это из-за опухоли… его собираются увольнять… он слишком много работает, и я предупреждала, что однажды он свихнется… теперь у них в банке компьютеры, а я только вчера читала, что от них идет какое-то излучение, которое меняет личность человека… Он всегда был чувствителен, и, я надеюсь, — свекровь не сводила глаз с невестки, — ты ничего не сделала такого, что бы расстроило его…

И пока душа его жены обливалась незримыми слезами, Гилберт Флайт, сидя один в своем кабинете, терзаемый страхом и гневом, испытывал всепоглощающую ненависть к тому, кто осмелился вмешаться в дела, его не касающиеся. Человек этот признался, что он не обладает официальным статусом. Но ведь должен существовать закон, запрещающий соваться в личную жизнь людей, что бы они ни совершили? Гилберта терзало желание… но какое? Жаловаться? Донести на него? А кому? И как он сможет это сделать без того, чтобы все не выплыло на поверхность? В сознании Флайта Мальтрейверс ассоциировался со своего рода миной, заложенной в самую основу его жизни. И эту мину нужно было обезвредить. Иначе придется жить в вечном страхе перед тем, что она взорвется. Его измученный ум способен был придумать лишь вариант избавления от этой бомбы — выход отчаянный, пугающий, но зато в конечном итоге позволяющий избежать опасности, которая неотвратимо приближалась.

Пухлые кучевые облака едва тащились по небу, и сладкие каштаны падали на траву с легким глухим звуком, когда порывы ветра налетали на развесистую крону Древа Лазаря. Днем дал о себе знать первый осенний холодок, и Мальтрейверс, почувствовав перемену погоды, натянул на себя спортивную куртку.

— Есть ли что-то еще, о чем мы не подумали? — спросил он жену.

— Полагаю, что нет. — Тэсс откинула назад длинные рыже-каштановые пряди волос, внезапно брошенные ветром ей в лицо. — Но ты должен лгать Стефану убедительно.

Мальтрейверс улыбнулся:

— Помнишь, что сказал Алекс Керр? «Репутация честного человека — лучшее оружие лжеца». Кроме того, то, что я собираюсь сказать ему, отчасти есть правда.

— Но только отчасти, — добавила Тэсс.

— Тогда будем надеяться, что этого окажется достаточно. — Он взглянул на часы церкви Святого Леонарда. — Они с Мишель скоро прибудут. Мы потихоньку улизнем и вернемся около шести. «Ворон» уже будет открыт в это время, и мы сможем застать их там.

Они проехали на юг от деревни и остановились там, где начинался подъем в горы. Пока шли по краю поля, ветер стал еще резче, и пришлось укрыться с подветренной стороны дуба, откуда можно было видеть весь Медмелтон как на ладони, находившийся более чем в миле от них внизу, в долине. Мазки желтых и белых стен, церковная башня, заслоняющие постройки деревья, сверкающая лента маленькой речушки. Место безмятежного покоя.

Вероника смотрела, как серый дым поднимался над костром, сложенным из сухих листьев. Это была обычная осенняя работа, которой ей внезапно захотелось заняться: она давала возможность уйти из дома и от Стефана. Он обманул ее насчет Гаса, и это было совершенно на него непохоже. Почему опять снова возник интерес к убийству Патрика Гэбриеля? Какой бы ни была причина, она понимала: муж не желает обсуждать ее с ней. Тем более что Вероника настойчиво заявляла, что все это ей малоинтересно, а он достаточно хорошо знал ее, чтобы убедиться в незыблемости установленных ею запретов. В нормальной ситуации ее бы это нисколько не трогало, но Вероника знала, что за невидимыми преградами, которые Мишель соорудила вокруг себя, что-то, несомненно, происходит. И пока она не сможет убедиться, что… Струя дыма коснулась лица, она заморгала, когда дым стал есть глаза.

В доме по соседству в окно кухни Урсула видела свою свояченицу. Уверенная в себе, исполненная достоинства Вероника была матерью и сейчас замужем за человеком, заботящимся о ней. У нее есть любимая работа. И нет чувства неполноценности, неудовлетворенности, она не испытывает мучений от собственной нерешительности. Ее не гложет чувство вины. Урсула взглянула на полуочищенную картофелину, которую держала в руке, и заплакала.

— Вот так. — Мальтрейверс, заканчивая рассказ, перешел почти на шепот. В «Вороне» было не так уж много людей, но при виде чужаков медмелтонцы держали ухо востро. Их появление всегда сопровождалось многозначительными подталкиваниями локтем, кивками и другими предостерегающими жестами. Тэсс достались особо заинтересованные взгляды, но, похоже, ее не узнали. — Я был прав насчет Милдред Томпсон.

— Проклятая. — Стефан содрогнулся. — Порочная! Подожди, я доберусь до нее!

— Нет! — резко возразил Мальтрейверс. — Милдред знает, что ее разоблачили, поэтому почти наверняка она отныне будет хорошо вести себя. Уверяю тебя, Мишель больше не станет иметь с ней никаких дел. Она поняла, какой была дурочкой. Мне жаль, что я вынужден открыть тебе глаза на ее отношения с Гэбриелем, но пойми — это дело прошлое, свершившийся факт.

— Я смогу это пережить, — пообещал Стефан. — Тут нет ничего хорошего, но она занимается этим уже давно. По крайней мере она не забеременела или?.. — На лице его возникла тревога: — Ведь у этого подонка не было СПИДа, нет?

— Он никогда бы не сказал, если бы и был. — Такая возможность не приходила в голову Мальтрейверсу. — Но это, конечно, было бы зафиксировано при медицинском освидетельствовании во время расследования убийства, и пресса не пропустила бы такой факт. Если это поможет тебе успокоиться, можешь попросить своего врача или медработника в школе сделать анализ. Но я бы не стал беспокоиться о том, чего, скорее всего, нет.

Стефан покрутил в руках стакан с остатками пива.

— А убийца?

— А что убийца? — Тэсс пристально смотрела, как Мальтрейверс медлил с ответом, зажигая сигарету.

— Мишель связалась с Милдред потому, что Гэбриель умер, но это никакого отношения не имело к тому, почему он умер. Лучшее, что ты можешь сделать, — это забыть об этом преступлении и сосредоточиться на Мишель, которая пережила очень трудное время. Девочка, возможно, и не признается, но она очень нуждается в помощи.

— Она ее не примет… А как насчет твоего предположения, что это сделал отец Мишель? — настаивал Стефан.

Мальтрейверс пожал плечами:

— Это всегда было не более чем предположение. Может быть, я слишком долго думал над этим, оттого у меня стали появляться нелепые идеи. И тут не обошлось без влияния Медмелтона — во всяком случае, на людей не местных. Но мы по-прежнему не знаем, кто он, этот убийца, поэтому доказать что-либо будет невозможно когда бы то ни было, и вообще… за каким чертом все это нужно?

— Ты имеешь в виду, Гас, что тебя не волнует, кто убил Гэбриеля?

— Честно говоря, нет, не волнует. Я не был так уж убит горем, когда услышал о смерти поэта, и заинтересовался этим только потому, что здесь могла быть обнаружена связь со всем, что творилось на церковном дворе. Теперь я уверен, что это не так. Убийство — дело полиции. И меня это не касается.

Стефан посмотрел на него неодобрительно.

— Значит, ты собираешься предать это дело забвению?

— Конечно.— В голосе Мальтрейверса звучало удивление. — Ты просил меня приехать сюда, потому что беспокоился за Мишель. Мне удалось разобраться с этим, и убийство здесь ни при чем. Если хочешь узнать подробности, найми частного детектива… Ну, еще по стаканчику?

— С меня, пожалуй, хватит. — Стефан поднялся было, но остановился. — Много ли из услышанного я могу рассказать Веронике?

— Это тебе решать, — сказал Мальтрейверс. — Но Вероника в любом случае может не придать этому значения. Ты говоришь, что и раньше, когда ты проявлял беспокойство о Мишель, она не обращала на это внимания. Возможно, она поступит так же и теперь. На твоем месте я бы просто успокоился и посмотрел, что будет дальше. Если Мишель начнет приходить в норму, ты можешь позабыть об этом навсегда. Если же нет — придется заставить Веронику выслушать тебя. Но это уже твои семейные проблемы, дружище.

— Да-да, конечно! — Стефан неожиданно улыбнулся: — Я хочу поблагодарить вас обоих, мне следует извиниться. Вы не ожидали, конечно, что ваш приезд в Медмелтон будет таким, каким он оказался.

Тэсс рассмеялась:

— Последний раз когда я была в Девоне, то прямо умирала со скуки целую неделю. На этот раз по крайней мере было хоть интересно.

Тэсс подождала, пока Стефан подойдет к бару, ее губы едва шевелились.

— Когда ты лжешь, твои глаза меняют цвет, — заметила она.

— Неужели? Мне этого не видно. Насколько это заметно?

— Мне — очень даже, — ответила она. — Но я знаю тебя лучше других.

Мальтрейверс посмотрел в сторону бара.

— Но хоть лгал-то я убедительно?

— О да, — заверила его Тэсс. — Неужели ты не заметил на его лице облегчения?

— Да, он… ах, десять минут восьмого.

— Прости?

— Сейчас десять минут восьмого. Только что вошел педантичный мистер Флайт. Не смотри на него — он от этого дергается.

Тэсс преодолела порыв оглянуться, ее глаза были прикованы к бару, пока Флайт не попал в поле ее зрения.

— Это тот, который с собакой? Он кажется безобидным.

— Все они таковы, но за их банальной скучной внешностью таятся самые разнообразные отвратительные комплексы. В припадке смелости, думаю, этот человечек стал бы совершенно невыносим.

В столовой своего пасторского домика Бернард Квэкс приканчивал остатки запеканки с мясом и картошкой, оставшейся от вчерашнего вечера. Он никогда не менял рецепт ее приготовления, которому научила его когда-то мать. Квэкс отнес пустую тарелку на кухню. Его домашняя жизнь, как жизнь всякого вдовца, была мало упорядочена. А к его скудному рациону иногда добавлялись блюда, приготовленные участливыми прихожанами. Именно с этого все и началось с Урсулой — адюльтер с запеканкой из баранины. Если бы она не пошла на это, он бы сам?.. Стряхивая воду с тарелки перед тем, как поставить ее на полку, он почувствовал угрызения совести — будто ищет для себя оправданий, старается возложить вину на нее. Он презирал себя за эту нечестность. С грехом нельзя примириться. Она была у него не первая, и, если бы не она, наверняка был бы кто-то другой.

Квэкс вытер руки и прошел в гостиную, чтобы достать из стола протокол заседания Комитета реставрационного фонда. Следующие два часа он будет уважаемым пастором и председателем собрания, и его тайная вина и мука покажутся дурным сном. Когда он проходил через церковный двор, на котором уже сгущалась темнота, дул сильный ветер, и ветки деревьев скрипели так, будто готовы были вот-вот обломиться.

Пальцы Гилберта Флайта стиснули стакан, когда смех Мальтрейверса перекрыл болтовню окружающих в «Вороне». Флайт намеренно не смотрел вокруг, пока стоял на своем обычном месте, но в зеркало за баром ему было видно, как Тэсс бросала взгляды в его сторону. На первый взгляд они могли показаться случайными, но совершенно очевидно были преднамеренными. Рассказал ли кому-нибудь Мальтрейверс о его признании и теперь издевался над ним за спиной? Это — был уверен Флайт, — презренный, наглый и жестокий человек, наслаждающийся собственной силой. Вернувшись в Лондон, он будет болтать всем знакомым о человеке, которого встретил в Медмелтоне и который попался в его ловушку. И они будут смеяться над Гилбертом Флайтом и над всем, чего он достиг: над его значительностью, его постом, размеренностью его жизни, его слабостями и беспомощностью. Эта женщина теперь улыбается, ее наманикюренные пальцы откидывают назад блестящие рыже-каштановые волосы, она бессознательно демонстрирует свою красоту, держа себя со своим спутником высокомерно и дерзко.

А ведь Флайт не беспомощен, они его недооценили, решив, что знают его, но ошиблись. Он не позволит им разрушить все, чем он обладает. Период паники пережит им, и теперь приходит понимание, что делать дальше… И он сделает это. Они думают, что смогли запугать его? Как бы не так! Ему нужен всего один шанс. Только минута, когда он…

— Как обычно, Гилберт?

— Простите?

Флайт дернулся, очнувшись от своих грез, когда хозяйка взяла его пустую кружку и снова стала наполнять ее.

— Ваша вторая пинта. И не говорите мне, что вам не хочется. Вы всегда пьете две.

— Да. Конечно. Спасибо.

Флайт вытащил из кармана куртки кожаный кошелек и протянул ей деньги. Обычная ситуация, возникавшая сотни раз и прежде, неожиданно напомнила ему о безопасности его существования среди этих людей, которые его знали и, он был убежден, уважали. Если Мальтрейверс пойдет в полицию, не будет больше вечеров в «Вороне», не будет педантичного подсчета очков на крикетных матчах, не будет сбора пожертвований в Святом Леонарде, ничего… ничего больше не будет. И его жизнь, сводившаяся, в сущности, к таким вот мелочам, показалась ему очень важной, и сохранение ее в дальнейшем стоило любого риска.

Гилберт Флайт знал, что ему делать. Он допил свою кружку, попрощался и ушел, тщательно обходя стол, за которым сидел Мальтрейверс. Выйдя на улицу, он заспешил вдоль луга к своему дому. Радуясь тому, что разыгравшаяся ночная непогода заставила людей сидеть по домам, он позвал Бобби в машину. Собака была озадачена, но послушно уселась на заднее сиденье. Оставив одно окно в машине открытым, Флайт поспешил к Святому Леонарду. Его план пока что состоял из отдельных фрагментов. Он пометался между могилами, пока не нашел тяжелую свинцовую вазу, где еще недавно стояли сухие цветы, но ветер подхватил и унес их, расшвырял в стороны. Потом Флайт присел за одно из надгробий, так, чтобы ему был виден «Ворон». Минут через пятнадцать появились у выхода Мальтрейверс, Тэсс и Стефан и направились к церкви. Гилберт Флайт убедит себя, что проблем с алиби не будет. Он ушел из пивной в обычное время, а Дорин была послушной женой. Он наверняка убедит ее дать показания, свидетельствующие о том, что вернулся домой на несколько минут позже и больше никуда не уходил. Все, что ему нужно было сделать, — это подловить Мальтрейверса на церковном дворе и дождаться своего шанса в темноте и неразберихе этой дикой ночи. Рука, вцепившаяся в вазу, почувствовал он, начала дрожать, когда три фигуры подошли к тропинке около брода. Он поглубже спрятался во мрак за могилой и, прежде чем крикнуть, облизал холодные пересохшие губы.

— Привет! — От страха крик замер в его горле, и он торопливо сглотнул, перед тем как крикнуть опять. — Привет! Вы здесь?

Мальтрейверс остановился.

— Что это было?

— Что? — эхом повторила Тэсс.

— Кто-то, по-моему, кричал.

— Я ничего не слышала. Это, наверное, ветер.

— Нет, это не ветер. Мне послышалось — «привет». Я думаю, это крикнули где-то близко.

Тэсс придержала пальто, потому что от порыва ветра воротник неожиданно хлопнул ее по лицу.

— Кто может быть на церковном дворе в такую ночь?

— Бог знает, но, я уверен, что… вот опять!

— Сейчас и я слышал, — подтвердил Стефан. — Это ведь не голос проклятой Милдред, правда?

— Не думаю, — сказал Мальтрейверс. — Может, это просто дети шалят.

— Тогда тем более стоит посмотреть, — мрачно заметил Стефан. — Среди них может быть Мишель.

— Хорошо, — согласился Мальтрейверс и повернулся к Тэсс: — А ты пойди и проверь, дома ли она.

— Зачем? — категорично задала вопрос Тэсс. — Там она или нет, все равно на церковном дворе кто-то есть. И я пойду с вами.

— Ладно. — Мальтрейверс понимал, что повода для спора нет. — Но не отходи никуда, на всякий случай будем держаться вместе.

Флайт позволил себе бросить быстрый взгляд поверх надгробия, потом опять съежился, увидев, как они двигаются группой за пределами церковной стены. Не надо троих! Только его! Чтобы он был один, в темноте, не зная, что должно произойти. Как Патрик Гэбриель. Может быть, они разделятся… Он услышал, как один из них что-то говорил, когда они подходили к воротам. Это была ситуация, которую он не контролировал, ему нужно было принимать решение мгновенно и не допустить ошибки. Он застонал от страха, потом вдруг выпрямился и выскочил из своего убежища.

— Кто это? — услышал он вслед.

Крик отнесло ветром, и Флайт побежал, огибая церковь и хныча от ужаса, когда вдруг услышал за спиной шаги бегущего человека. Пасторский дом и соседние дома отрезали ему путь к задней части церкви Святого Леонарда. Обрушиваясь на стены церкви, со всех сторон нарастала ярость ветра. Флайт добрался до кущи тисовых деревьев, высоких и толстых, где темнота была еще гуще. Он нырнул туда, наткнулся на какое-то надгробие цилиндрической формы и, передвигаясь на четвереньках, дополз до другого. Он задыхался, но его затуманенные от слез глаза машинально отметили древнюю надпись, высеченную на камне: «Святой памяти Томаса Смита, 1812 — 1902. И его дочери Фейс, умершей в 1845, в возрасте трех месяцев. И его жены Джейн, 1830 — 1913. Благослови их, живших в страхе Господнем». Флайт навострил уши, отчаянно стараясь под порывами ветра определить местонахождение преследователей.

— Где Тэсс? — с беспокойством спросил Мальтрейверс, когда они со Стефаном оказались позади церкви.

— Она побежала вокруг с другой стороны, должно быть, подумала, что, кто бы это ни был, он попытается увильнуть от нас, сделав полный круг.

— Дурочка… Тэсс! Тэсс! — В его голосе звучал неприкрытый ужас. — Мы должны найти ее, прежде чем займемся чем-то другим. Пошли!

Стефан последовал за ним, когда Мальтрейверс побежал к северному крылу церкви Святого Леонарда, продолжая звать Тэсс.

— Сюда! — Ее голос донесся от пасторского дома.

— Где ты? — кричал Мальтрейверс. — Мы тебя не видим.

— Я здесь! Около кустов. Я видела… — Опять неистово зашумел ветер, заглушив ее слова. Среди тисов Флайт с трудом подавил крик, когда почувствовал, что кто-то стоит в нескольких ярдах от его убежища.

— Стой там! — завопил Мальтрейверс. — Не двигайся!

Флайт услышал поспешные шаги и, как испуганное животное, заметался, готовый бежать в любом направлении, лишь бы избежать опасности. Он добрался до кустов куманики и понял, что за ними опять стена, рядом с которой проходила тропинка к коттеджу «Сумерки». Колючки впивались ему в руки и в лицо, но он продрался сквозь них, переполз через стену и упал в канаву. От удара он задохнулся и, лежа на земле, плакал от боли, испуганный и беспомощный. За всю свою жизнь в единый сумасшедший момент, движимый критической ситуацией, он поверил в свою смелость. Но сейчас его загнали в ловушку, и он был в состоянии только ждать, когда палачи обнаружат его. Гилберта Флайта, заместителя управляющего банком, члена клуба «Ротари», церковного старосту, биографа, начала бить дрожь, когда холодная вода в канаве стала просачиваться сквозь его одежду.

— Господи помилуй, я же просил тебя не отходить и быть с нами! — В надтреснутом голосе Мальтрейверса слышались одновременно и гнев и облегчение оттого, что наконец нашлась Тэсс.

— Со мной все в порядке. — Она нетерпеливо прервала его: — Кто-то бежал к этим кустам. А теперь он может быть уже где угодно.

— Как можно выбраться с кладбища? — спросил Стефана Мальтрейверс.

— Для этого нужно всего лишь взобраться на стену.

Мальтрейверс резко дернул головой, когда ветер хлестнул в лицо россыпью холодного дождя.

— Только этого нам не хватало. И все-таки давайте попробуем.

Еще несколько минут они отвели тщательным поискам, пока не прекратили их из-за усилившегося ливня.

— Никого здесь нет, — сказал Мальтрейверс. — А если и есть, то желаю ему здесь и оставаться. Давайте об этом забудем.

— Но кто бы это мог быть? — задался вопросом Стефан.

— Не знаю, и меня это не заботит. Судя по всему, похоже, это мужчина. Так что перестань беспокоиться насчет Мишель. Она, наверное, сейчас дома около камина, где и нам следовало бы быть.

Менее чем в десяти футах от места, где они стояли, Флайт с болью сдерживал тяжелое дыхание. Ситуация, похоже, не безнадежна: они не узнали его в темноте. Канава была слишком глубока, поэтому они не заметили его, проходя мимо… Он лежал очень тихо, вслушиваясь, как они поспешно идут по тропинке. Потом он заставил себя подождать еще немного, пока не удостоверился, что все уже вошли в дом, после чего осторожно выглянул наружу. Вопреки здравому смыслу он почувствовал, что одержал победу, обманул их и может возникнуть другая возможность, которую теперь он использует более удачно. Он уже доказал сам себе, что у него хватит смелости это сделать, теперь нужно только одно — тщательно подготовиться. Возможно, он сумеет… идя домой… Гилберт Флайт, приглушая чувство стыда и унижения, повторял себе, что в следующий раз… в следующий раз…

Мальтрейверс и Тэсс слышали, как часы на церкви Святого Леонарда пробили час и ветер, теперь уж вовсе безжалостный в своей ярости, завыл вокруг коттеджа «Сумерки».

— Как ты думаешь, кто это все-таки был? — спросила Тэсс.

— На церковном дворе? Бог знает. Возможно, кто-то собирался стащить свинцовые листы с крыши, хотя надо быть сумасшедшим, чтобы в такую ночь…

— Утром, возможно, мы узнаем больше.

— Может быть.

Некоторое время они лежали молча, потом Тэсс придвинулась к нему поближе, положила себе на грудь его руку.

— Так удобнее. Возможно, мы ошибаемся.

— Возможно, И если так, мы просто уедем домой и забудем обо всем. Если бы я умел молиться, я помолился бы об этом.

Глава 17

Наводящий жуть, словно привидение, стенающий ветер рыскал по долине с яростью живого существа, преследующего укрывшуюся где-то добычу. Порывами он налетал на обнаженную породу склонов гор, в безумии пытаясь проникнуть своими щупальцами в гранитные расщелины, чтобы потом рвануться назад и промчаться среди деревьев, неистово роясь в пестром камуфляже мертвых листьев и хлеща по стволам, чтобы выманить беглеца. Время от времени замирая в раздражении, будто не решив, куда направиться дальше, он снова собирал и запускал свору своих свирепых призрачных охотничьих псов, воющих под бегущими врассыпную серыми, как смерть, облаками. Сотрясая черепицу на крышах, со свистом пронизывая кровли, он осаждал медмелтонские дома, громко стучал в окна, требуя, чтобы его впустили, потом, закружившись вихрем, разочарованно отступал. Он обрушивал на трубы воздушные столбы, пуская дым в авангарде своей атаки, или посылая тонкие свистящие струи, холодные, настойчивые и враждебные, в щели под дверьми. Ворота у церкви Святого Леонарда стонали, когда он в который за эту ночь раз проносился по церковному двору, яростно ударяя невидимой волной в западный фасад церкви.

На следующий день в самом начале двенадцатого из почти пустого бара «Ворон» Мальтрейверс рассматривал, как раскачивалась вывеска на деревянном столбе, беспомощно, словно ветхое суденышко в штормовом море. Напротив по пустому лугу неслись сломанные ветки, и металась бродячая собака в поисках пристанища. Выглянув наружу, он заметил одинокую фигуру, направлявшуюся к пивной. Полы пальто под порывами ветра раздувались, как крылья, подбородок прижался к груди — трудно было выдержать этот натиск. Мальтрейверс вернулся туда, где сидела Тэсс рядом с огромным каменным камином, в котором потрескивали горящие поленья. Когда он уселся, она, потянувшись через стол, взяла его за руку. Уставившись на стоящий перед ней стакан, он слабо ответил на ободряющее пожатие ее пальцев. Как бы дальше ни развивалась ситуация, она впитала в себя слишком много человеческой боли и… Ветер победоносно завыл и впустил в комнату холод, едва отворилась дверь. Горстка утренних посетителей, отважившихся выбраться из своих домов, подняла глаза на вновь пришедшего, который неуклюже протиснулся внутрь и тут же всем своим весом навалился на дверь, чтобы закрыть ее изнутри. Воздушный вихрь, попавший в плен, утих, и спокойствие в баре было восстановлено. Вошедший с минуту постоял, приглаживая взъерошенные волосы и расстегивая пальто, потом подошел к камину.

— Спасибо, что пришли, — сказал Мальтрейверс. — Вы еще не знакомы с Тэсс?

— Нет. — Машинально соблюдая вежливость, Эван Дин протянул руку: — Здравствуйте.

— Что будете пить? — спросил Мальтрейверс.

— О… спасибо. Только полпорции. Горького пива.

Тэсс уже начала машинально произносить какие-то банальные замечания о погоде, а Мальтрейверс направился к бару. Начало беседы получалось весьма мрачноватым, потому что Дин предпочитал молчать. Когда он сел и их глаза встретились, он отвел свой взгляд. Про себя она играла в ту игру, которой Мальтрейверс как писатель часто занимался в поезде или идя по переполненной людьми улице: одним эпитетом описать лицо. Нередко лица были похожи на маски с пустыми глазницами и застывшим ртом, и их невозможно было описать. Тем более одним словом. Но когда личность или эмоции были яркими, запоминающимися, сразу отыскивалось и нужное слово. Меланхолический, ранимый, озорной, терпящий бедствие, бесцеремонный, властный, практичный, циничный… Она подыскивала эпитет, который бы выразил сущность лица Эвана Дина: озабоченное… нет, более того… настороженное. Он не попытался сделать даже никакого жеста благодарности в ответ, когда Мальтрейверс поставил перед ним пиво.

— Я не понял смысла записки, которую вы просунули прошлым вечером ко мне под дверь, — сказал он. — И пришел только потому, что вы сказали, будто собираетесь поговорить о чем-то серьезном.

— Убийство — это серьезно, — спокойно ответил Мальтрейверс, усаживаясь.

— Чье убийство?

— Патрика Гэбриеля.

— Гэбриеля? Господи, это… это все уже давно забыто.

— Но не мной.

— А мной — да. — Дин проглотил половину содержимого стакана и взглянул прямо на Мальтрейверса. — И всеми остальными в Медмелтоне. Я знаю, вы суете во все свой нос, но не понимаю, почему это вас так задевает. Судя по тому, что мне сказал Стефан, вы не выносили Гэбриеля, когда он был жив. Откуда же появилась эта неожиданная забота теперь, когда он мертв?

— Патрик Гэбриель был подонком, — согласился Мальтрейверс. — И одновременно талантливым подонком. Но каково бы ни было мое мнение на этот счет, это не значит, что я считаю, будто кто-то должен был убить его.

— А какое отношение все это имеет ко мне?

— Самое прямое. Вы и есть тот человек, который сделал это.

Тэсс оцепенела, когда на лице Дина вспыхнула ярость и фаланги пальцев на стакане, который он держал, побелели. Но он мгновенно взял себя в руки.

— Так и знал, что это будет пустой тратой времени. — Он приподнялся было. — Спасибо, но я не буду допивать ваше чертово пойло.

Мальтрейверс не обратил внимания на его реакцию.

— И вы убили его потому, что он занимался любовью с вашей дочерью.

Почти встав из-за стола, Дин оставался какое-то время совершенно неподвижным. Потом посмотрел на Мальтрейверса, как на сумасшедшего.

— О чем это, черт возьми, вы толкуете? У меня нет дочери. У меня вообще нет детей.

— Нет есть! — решительно возразил Мальтрейверс. — И когда я понял это, мне многое стало ясно. Мишель — ваша дочь, вот почему Вероника никому не открыла, кто был ее отец. Ведь им был ее собственный брат.

Дин наклонился вперед, гневно сжатые кулаки лежали на краю стола. Теперь он владел собой.

— Я сейчас скажу кое-что, а потом уйду. Если вы когда-нибудь это повторите, я… нет, я не подам на вас в суд. Я вас убью. За кого, черт возьми, вы себя… держите, когда выдвигаете такие обвинения? Против моей сестры?

— Да прекратите, Эван! — Голос Мальтрейверса звучал нетерпеливо. — Коли вы собираетесь убить меня, то лучше сделать это прямо здесь и немедленно, потому что, если вы не сядете и не выслушаете меня, я пойду в полицию. Тогда уже они начнут расследование и поднимут такую грязь, в которой будет вывалян каждый… Итак, в первую очередь — отпечатки пальцев, ваши и Мишель, и на этот раз вам не удастся отвертеться. Я не ученый, но уверен, результаты покажут, что вы ее отец. Вы хотите, чтобы Мишель это стало известно? Или вашим родителям? Подумайте об этом.

Дин с минуту смотрел на него, потом повернулся к Тэсс.

— Как вы живете с этим безумцем?

— Я живу не с безумцем, — ответила она. — Я живу с человеком, у которого иногда возникают превратные представления о законе. На его месте множество людей не стали бы просить вас о встрече, а просто сразу же заявили бы в полицию. Гас же предлагает настоящий выход, по крайней мере для некоторых. И это люди, которых вы любите. Она положила руку на его правый кулак, все еще прижатый к столу. — Прислушайтесь к тому, что он говорит, Эван. Пожалуйста. Когда он закончит, вы, если захотите, сможете уйти.

Кулак Дина еще сильнее сжался под ее пальцами, потом, прежде чем убрать, он стал разжимать его. Очень глубоко вздохнув и опять подвинув свой стул, он уселся.

— Продолжайте, — только и сказал он.

— Спасибо. — Мальтрейверс был уверен, что Дин сделал очень важный шаг. — Я буду, насколько возможно, кратким, потому что могу представить, как это все будет для вас болезненно. Можно бы начать с того момента, когда Патрик Гэбриель приехал в Медмелтон, но, конечно, по-настоящему все началось, когда вы и Вероника стали любовниками…

Гнев, появившийся в глазах Дина, когда Мальтрейверс в первый раз выдвинул свое обвинение, вряд ли мог так скоро исчезнуть. И сейчас он еше прорывался, но на этот раз смешанный с печалью и растерянностью.

— Не прерывайте меня, — сказал Мальтрейверс. — Это не касается ни меня, ни кого-либо другого. Это незаконно, но происходит чаще, чем многие думают, а человеческие чувства не всегда в ладах с законами. Ведь то, что произошло, никому больше не причинило вреда. И ясно, что вы и Вероника до сих пор очень близки друг другу. Полагаю, вы любите ее.

Так или иначе, это случилось, и вы оба хранили вашу тайну. А потом вы женились, и у вас с женой не было детей, и вы наблюдали со стороны, как растет ваша дочь, не имея права признать ее своей. Долгое время вам удавалось как любящему дяде Мишель переводить ваши чувства в иное русло. Но потом Вероника вышла замуж за Стефана. Он хороший приемный отец, но это чужой человек, взявший на себя ту роль, которую вы хотели всегда играть в жизни Мишель.

— Могу теперь представить, как вы зарабатываете на жизнь в качестве писателя, — прервал его Дин. — Вы все это придумали. Можете вы хоть что-то из сказанного доказать?

— Ни одного слова, — признался Мальтрейверс. — Но будете ли вы рисковать, приказывая мне, чтобы я забыл обо всем этом? И будете ли надеяться, что я не пойду в полицию?

— А вы пойдете? — вызывающе спросил Дин.

— Лучше вам поверить в это.

— Значит, вы не осуждаете себя за то, что причинили так много боли другим?

— Если бы я не осуждал себя, то давно бы уже пошел в полицию. Не так ли?

Дин ничего не отвечал, пока воцарившееся между ними молчание не было нарушено хрустом обломившейся ветки дерева, ударившей по окну и разбившей стекло со звуком, похожим на пистолетный выстрел. Поднялась минутная паника. Хозяин ринулся осматривать повреждение; ветер задул с новой силой, задул, как человек, внезапно озабоченный тем, что слишком поспешно покинул свою обитель. И тут же посыпались злорадные замечания о состоянии церковной крыши. Хозяйская собака, спрятавшаяся под стойкой бара, заскулила.

— Разве нет? — спокойно повторил Мальтрейверс, когда снова установилось относительное спокойствие. Во время этой суеты Дин оставался совершенно безучастным, будто ничего не случилось.

— Я мало знаю вас, чтобы ответить. Кто знает, что вы можете.

— И если бы я сделал так, потому что вы не оставляете мне выбора, разве я был бы прав?

Дин очень долго смотрел на него, ничего не отвечая. Потом, казалось, принял решение.

— Вы здесь много расспрашивали, но вы ничего толком не узнали. Поэтому по какой-то причине вы придумали все это и пытаетесь обманом заставить меня признаться в чем-то, угрожая, что пойдете в полицию. Но вы блефуете.

— Тогда решайте сами. — Мальтрейверс поднял свой стакан и допил вино. — Мы с Тэсс возвращаемся в коттедж «Сумерки», уже между делом и вещи собрали, и уезжаем из Медмелтона в… — Он взглянул на часы, висящие над баром. — Ну, скажем, в двенадцать. Если до этого времени вы не придете, я отправляюсь в полицию. У вас почти час для раздумий. Извините, Эван, но все решается очень просто.

Уставившись на потрескивающий огонь, Дин оставался недвижимым, пока они поднимались и уходили.

Тэсс крепко сжала руку Мальтрейверса, когда им пришлось пригнуться под сметающим все на своем пути ветром.

— Думаешь, он придет? — Она почти кричала, стараясь заглушить шум бури.

— Не знаю. — Мальтрейверс судорожно выдохнул. — Но я надеюсь.

В «Вороне» какой-то человек около бара после их ухода окликнул Дина:

— О чем это вы толковали, Эван? Ты разговаривал с другом Стефана Харта. Гас… как там его. Тот самый, который задавал эти проклятые вопросы.

— Я только попрощался с ним, — ответил Дин. — Он уезжает сегодня.

— Счастливо избавились… Хочешь еще полстаканчика?

— Нет, спасибо… Мне нужно идти.

И только когда он покинул «Ворона», кто-то вслух удивился, почему сегодня утром его не было в магазине.

В Эксетере Вероника заканчивала составлять заявку на субсидию от местных органов управления, как внезапно ее вдруг переполнило необъяснимое ощущение случившегося несчастья. Перо отказалось двигаться по бумаге, рука задрожала. В течение нескольких секунд она почувствовала, что холодеет, как льдышка, и что физически недомогает, а комната стала расплываться. Это состояние прошло, она поняла, что испугалась, потому что… потому что…

— Эван? — автоматически прошептала она его имя, и это ужаснуло ее. — Что случилось?

Господи милосердный, этого не было уже годы, этой мгновенной, внезапной и мучительной уверенности: что-то произошло. Что это было? Несчастный случай? Жестокая болезнь? Опасность? Она схватила телефон и набрала номер магазина моделей.

Звонок прозвонил только два раза, когда она услышала голос брата:

— Центр моделей Дина…

— Эван! Это…

— …к сожалению, мы сейчас закрыты, но если вы оставите ваше имя и номер телефона, после…

Автоответчик! Она яростно бросила трубку, потом стала набирать его домашний номер. Было начало двенадцатого, почему же он не на работе? Урсула позвонила бы ей, если бы…

— Давай же… давай! — молила она, пока телефонные гудки монотонно раздавались в трубке. Урсула должна быть дома в такое отвратительное утро… если только она не пошла к Бернарду насчет каких-то церковных дел. Вероника выронила из рук трубку на стол, выдвинула ящик, доставая оттуда справочник. Квайл… Квин… Квентин… Квэкс. Твердя номер, она удерживала его в своем смятенном сознании, с силой запихивая справочник обратно… Господи, опять не отвечает!

Теперь ее предчувствие переросло в окончательную убежденность и ужас оттого, что это могло случиться. Сложив свою сумку, она выбежала из конторы. Растеряв все свое самообладание, она выкрикнула своим ошеломленным коллегам какие-то бессвязные объяснения о домашних неприятностях. Оказавшись на тротуаре, остановилась, сообразив, что машина у Стефана, и побежала к стоянке такси около вокзала. Водитель первого такси, читавший газету, подпрыгнул, когда она забарабанила в стекло.

— В Медмелтон. Коттедж «Сумерки». Около церкви. Пожалуйста, это очень срочно.

— Поеду как можно быстрее, леди, — обещал шофер. — Вы говорите, это серьезно, да?

— Да.

Она еще не все понимала, она знала только, что Эван послал ей какое-то срочное сообщение по тому личному каналу связи, который соединял их всю жизнь.

В коттедже «Сумерки» повисла тишина ожидания. Тэсс нашла на столе игрушку и все свое внимание сосредоточила на шарике ртути, который вел в середину лабиринта. Мальтрейверс, сидя перед камином, смотрел на стоявшие в вазе осенние засохшие цветы. Оба забеспокоились, когда часы пробили половину второго.

— Еще полно времени. — Тэсс неуверенно взглянула на Мальтрейверса, который ничего не ответил. — Гас, ты уверен в том, что делаешь? Если ты не прав…

— Но это не так, — возразил он. — Если бы я ошибался, Эван посмеялся бы мне в лицо, ударил меня или сам вызвал бы полицию и попросил их предъявить обвинение в клевете или угрозах или… ну, еще в чем-нибудь. Он был готов уйти, когда я в первый раз сказал о своих подозрениях, но потом снова уселся и слушал. Значит, я угадал.

— Хорошо, — согласилась Тэсс. — Но если он не придет и не признается, неужели тебе действительно придется идти в полицию? Это принесет столько неприятностей. И будет ли лучше от этого Патрику Гэбриелю?

— В действительности нет, — признался он. — Но вопрос в другом. Если Эван убил человека, потому что так сильно любит дочь, остановится ли он на этом? Скажем, Мишель выйдет замуж и ее муж будет колотить или обманывать ее? Предположим, тот же Стефан начнет обращаться с ней так, что Эвану это не понравится? Если все останется как есть, я не уверен, что он не убьет кого-нибудь еще. Это не обязательно, но вполне возможно.

— И нет другого пути разобраться с этим?

— Если он и есть, я сам хотел бы узнать о нем. — Он потер глаза. — Господи, как я устал. Посмотрим на это с точки зрения Мишель. Если Эван признается, что убил Гэбриеля, убийцей будет ее дядя. Но если я пойду в полицию, выйдет наружу правда о ее рождении, и убийцей окажется ее отец. Что хуже?

Тэсс опустила глаза и посмотрела на игрушку, которую все еще держала в руках, потом потрясла ее так, чтобы ртуть рассыпалась на капли. Повернув игрушку набок, она опять придала ртути форму шарика, но он все равно оставался вне лабиринта.

— Найдешь ли ты дорогу через лабиринт? — печально прошептала она.

— Прости? — сказал Мальтрейверс.

— Нет, так, ничего.

На несколько минут опять воцарилась тишина, потом они услышали, как кто-то бежит по тропинке, шарит ключом в парадной двери. У Эвана мог быть ключ от коттеджа «Сумерки», но почему так неожиданно? Дверь открылась, и в нее ворвалась Вероника.

— Гас! Вы не видели, где Эван? Его нет дома и… и… что-то плохое случилось! — Позади нее через открытую дверь завыл ветер.

Мальтрейверс поднялся.

— О чем таком плохом ты говоришь? Что случилось?

— Я не… я только знаю, что… не могу объяснить. Но я должна найти его. Вы не видели его?

— С полчаса назад мы разговаривали с ним в «Вороне». Он все еще был там, когда… подожди! — Но Вероника уже выбежала из дома.

— Пусть она идет, — приказным тоном сказала Тэсс, когда Мальтрейверс устремился было за ней. — Если он еще там, они смогут поговорить друг с другом. Если нет, она вернется сюда.

— Но что происходит? — требовательно спросил Мальтрейверс. — Почему она так неожиданно вернулась?

— Потому что каким-то образом она узнала, что произошло нечто серьезное, — ответила Тэсс. — Но он не мог позвонить ей, иначе она не ворвалась бы сюда, ища, где он. Это означает… один Бог знает, но она и Эван очень, очень близки и в Медмелтоне происходят странные вещи. Вопрос в том, что делать нам.

Мальтрейверс все еще пытался проанализировать ситуацию:

— Я предположил, что он должен был позвонить ей… но ты права. Если бы он позвонил, она не впала бы в панику по поводу того, где он. Итак, это… телепатия или какой-то другой вид контакта между людьми, которого я не понимаю.

— Ты многого не понимаешь.

Тэсс и Мальтрейверс обернулись, когда позади них раздался голос. Эван Дин вошел через черный ход и стоял в дверях кухни.

— Я знаю, почему она здесь. Каждый из нас всегда знал, если другой оказывался в беде. Мы не прилагаем никаких усилий, чтобы общаться друг с другом, это происходит просто само по себе. В такой ситуации я должен был ожидать подобного.

— Может ли она знать подробности? — осторожно спросил Мальтрейверс.

— Нет, это просто очень сильное ощущение. Этого достаточно. — Дин мрачно улыбнулся. — Каким-то образом она узнает, не так ли? Я понял, что в «Вороне» вы не блефовали, и я точно знаю, как будет плохо, если… Мне просто нужно было время, чтобы все для самого себя уяснить. Если я не пойду в полицию, это сделаете вы. Но лучше, если пойду я.

Мальтрейверс кивнул.

— Прошлой ночью — не важно, почему, — я сказал Мишель, что она очень храбрая девочка. Теперь я вижу, от кого она это унаследовала.

— Не уверен, что это храбрость — выбрать единственный выход из ситуации.

— О, это можно назвать храбростью, — сказал Мальтрейверс. Он повернулся к Тэсс: — Вероника с минуты на минуту вернется. Иди и подожди ее. Посмотри, открыта ли церковь, и перехвати ее там. Боюсь, тебе придется рассказать ей.

— Я знаю. — Тэсс уже выходила. Мальтрейверс закрыл дверь, и в комнате перестало сквозить.

— Сможет ли она выдержать это? — спросил Дин. — Рассказать обо всем Веронике?

— Да. Возможно, лучше, если об этом скажет посторонний.

— Мне нужно повидать ее, прежде чем я уйду.

— Конечно… а как с вашей женой?

— Это не имеет значения. — Теперь для лица Эвана Дина подходило прилагательное «покорное». — Только расскажите мне, как вы все узнали. Вероника никогда не проговорилась бы, а никто другой не мог вам сказать.

— Никто ничего мне не говорил, тем более Вероника, конечно же, — заверил его Мальтрейверс. — Это была не более чем догадка. Во-первых, я понял, что Гэбриель, должно быть, имел отношения с Мишель. Позже она подтвердила это.

— Как? — удивленно спросил Дин. — Она же никогда не разговаривала с вами.

— Обычно нет, — подтвердил Мальтрейверс. — Но… скажем, так: произошло нечто, что заставило ее признаться. Не важно, что послужило тому причиной. И у меня появилась версия, что убийцей мог быть ее отец, который, возможно, видел их вместе на церковном дворе. Но я не представлял себе, как выяснить, кто это. Не буду утомлять вас своими дикими догадками, но в конце концов меня осенило: со второго этажа этого дома открывается прекрасный вид на церковный двор, значит, тот же самый вид можно наблюдать и из соседнего, то есть из вашего. А если это были вы, то понятно, почему Вероника никогда не признавалась, кто отец Мишель. Мне уже сказали, что вы и Вероника близки с молодости и что у вас была репутация старшего брата-защитника.

Таким образом, появился этот мотив, и я уже знал, что у вас были причины сделать это. В ночь убийства Гэбриеля вы и Урсула пришли повидать Стефана и Веронику и задержались у них допоздна. Это должно было задержать Мишель, которая собиралась на встречу с Патриком, и ей пришлось ждать, пока вы не уйдете. Так что именно, должно быть, в это время вы вышли и убили его… А как вы узнали, что в ту ночь у них было назначено свидание?

— Когда днем я возвращался домой с работы, они разговаривали около ворот на кладбище, так что это казалось вполне возможным. Я понял, что происходит, примерно за неделю до этого. Когда однажды ночью мне не спалось и… я не знаю… зачем-то выглянул в окно… — На лице Дина отразилась боль при этом воспоминании. — У вас ведь нет детей, не так ли?

— Нет.

— Тогда вы не знаете, что это за чувство. Я тут же пошел за ним почти до самого его дома, но не тот я человек, чтобы действовать под влиянием порыва: знал, что могут остаться улики. И все обдумал, как сделать это, когда увидел их вместе в тот вечер.

— И, убив его, вы украли его поэму? — добавил Мальтрейверс.

— Пришлось… Стефан рассказал мне, о чем Гэбриель писал. Я подумал, что там могло оказаться нечто, изобличающее Мишель. И не имел права рисковать.

— И там действительно что-то было?

— Неужели вы думаете, я потрудился заглянуть в эту поэму? Я взял все, что смог найти, — по крайней мере он был аккуратен, все его блокноты лежали на столе, — и отнес в свою машину. На следующий день все это отправилось в котел отопления в магазине. Я не прочел ни строчки. Я, черт возьми, не предполагал, что краду какой-то шедевр английской литературы.

— Думаю, наверняка не предполагали, — согласился Мальтрейверс. — Но разве вас не беспокоило, что позже, ночью, Мишель может найти его?

— Когда мы ушли, я решил, что, с ее точки зрения, уже было слишком поздно, и… — Дин замолчал — он был ошеломлен. — Вы хотите сказать, что она видела?

Мальтрейверс понял свою ошибку, прежде чем был задан этот вопрос, и решил, что должен утаить истину — Дину и без того предстояло достаточно много страдать, чтобы сообщать еще ему, кто дал возможность его дочери увидеть убитого.

— Конечно нет, — сказал он. — В любом случае я не узнал бы об этом, но, пожалуй, вы правы. Ей пришлось ждать какое-то время после вашего ухода, и она решила к этому моменту, что Гэбриель ушел домой. Он был не из числа терпеливых. Удивительно, что он оставался на месте, когда вы встретились с ним.

— Она не могла выйти, но могла… — Дин говорил так, будто ему нужно было убедить в этом самого себя, и Мальтрейверс сменил тему разговора, чтобы не давать лишнего повода к размышлению на эту тему.

— Какую причину убийства вы собираетесь сообщить полиции? — спросил он. — Они захотят узнать о мотиве.

Дин безразлично пожал плечами.

— Вы знаете, каков был Гэбриель. Скажу, что после того, как мы ушли отсюда, я увидел его на церковном дворе и пошел выяснить, что он там делает. Он был пьян, я тоже немного, и мы заспорили. Он сказал что-то, и я вышел из себя… Я придумаю какую-нибудь историю о том, что у нас и прежде были размолвки. С оружием нет проблем: почти всегда ношу с собой нож. Им я и зарезал его, только позже поняв, что натворил, и никому ничего не сказал. Если им понадобятся улики, этот нож все еще у меня. Конечно, я вымыл его, но, возможно, они сумеют что-то из него выжать. Может, сумеют доказать, что он подходит к ране. — Он цинично улыбнулся. — Будем помнить, что это добровольное признание и я захочу помочь им собрать доказательства.

— А почему вы спустя столько времени сознаетесь?

— Угрызения совести? Чувство вины? Больше не могу жить с сознанием этого? — Дин скупо рассмеялся: — Вы же знаете, что я могу лгать убедительно. Уверен, что полиция поверит мне: они будут только рады закрыть наконец это дело. Не беспокойтесь, я понимаю, что сяду в тюрьму. Но это лучше, чем другие варианты.

Мальтрейверс участливо кивнул.

— Такая ситуация не упоминается в книге по этикету, только поверьте: у меня нет никакого удовлетворения оттого, что все прояснилось. Я хотел бы никогда не участвовать в этом деле.

— Вы не одиноки, — отозвался Дин. — Послушайте… Я хочу сейчас же покончить с этим, но я должен видеть Веронику.

— Понимаю вас. Идите домой, и я скажу ей, что вы там.

 Проходя мимо Древа Лазаря, он увидел двух женщин, сидяших на паперти. Тэсс поднялась и подошла к нему.

— Церковь заперта, — объяснила она. — Я ей сказала, и мне сначала стоило большого труда удержать ее здесь, но теперь у нее поменялось настроение. Я не могу понять, что творится у нее в душе, и один Бог знает, о чем она думает.

— Давай попробую я. Он признался.

Когда Мальтрейверс приблизился к Веронике, на ее лице жили только ее медмелтонские глаза, обиженные и обвиняющие, и это производило жуткое впечатление, будто на холсте портрета светились живые, мигающие глаза.

— Эван хочет поговорить с тобой, — сказал Мальтрейверс. — Он у себя дома.

Она встала ни слова не говоря и прошла мимо них, будто сквозь стену.

— Мне жаль, Вероника, — добавил Мальтрейверс. — Я…

— Не говори ничего. — В голосе звучала едкая горечь. — Ты уже и так причинил много боли.

Тэсс слегка вздохнула и взяла его за руку, пока они смотрели, как уходит Вероника.

— Ты этого не заслужил, Гас, но, Боже, как она страдает. Увези меня отсюда немедленно.

— Прежде чем уехать, мы должны рассказать обо всем Сэлли.

— Хорошо, — согласилась она. — Но потом я сразу хочу уехать… Ох, а как же Стефан? Он придет домой, увидит, что мы уехали, и поднимется адский переполох. Что он подумает?

— На его счастье, ничего. Он найдет мою записку, в которой будет сказано, что возникло некое срочное дело и мы должны спешно вернуться в Лондон. Поскольку Эван признается в убийстве, наш отъезд пройдет незаметно.

— А он сделает это? Признание?

— Я не оставил ему выбора.

Тэсс скрестила руки и крепко обхватила себя ими.

— Я испробовала все, что смогла, с Вероникой, Гас. Но она ничего не отвечала. Я хотела обнять ее, приласкать и… просто проникнуться ее горем. — Тэсс тихо плакала. — Но я не смогла.

— И никто никогда не сможет. Мы знаем, она выживет. Пошли… Медмелтон никогда не допустит, чтобы мы оказались на первом плане.