Глава 1

Замок темен, и ветер свистит в его каменных бастионах, пробуждая злое эхо поверий об убийствах, интригах прошлого, кровосмешении, коварных планах и необузданных страстях. В основании замка – сырые казематы, где пытали несчастных, осмелившихся перейти дорогу королям. Море штурмует неприступные скалы, бросая вызов отчаявшимся душам и подмывая их кануть в забвении волн. И если приглядеться, то на одном из бастионов видна женщина, облаченная в изысканную пурпурную парчу с золотыми украшениями, в которых играют лучи солнца. Ее длинные блестящие волосы разметались по плечам, и она смотрит вниз, в море, взглядом, полным такого трагизма, что, похоже, и впрямь решает, не предпочесть ли смерть предательству мужчины…

– К черту все! – выкрикнула актриса, картинно сдвинув брови. – Мне в глаза летит песок и дрянь какая-то, я вся вспотела из-за этого тряпья, что вы нацепили на меня, а теперь еще и солнце зашло, так что я замерзла на этом чертовом ветру. Снимите уже наконец эту вшивую сцену, пока я не заработала воспаление легких!

– Снято, – с досадой сказал Брюс, режиссер картины. – Ну и стерва же она! – добавил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

У кого-то зазвонил телефон. Брюс повернулся и осмотрел съемочную группу.

– Чей телефон? – потребовал он ответа. – Кто бы там ни звонил, скажите, чтоб катились куда подальше!

Мы все еще раньше выключили телефоны и сложили их в машину звукооператора, как обычно и поступали каждый раз. Во всяком случае, так мне казалось.

Помощник звукорежиссера порылся в груде телефонов, нашел нарушителя спокойствия и ответил на звонок.

– Это телефон Пенни Николс! – объявил он группе. Все посмотрели на меня, а он добавил: – Тебе мать звонит.

– Тогда лучше не говорить ей, чтобы катилась куда подальше, – сказал мой начальник, Эрик.

Он у нас декоратор.

– Она говорит, что это важно и ужасно срочно, но не смертельно для жизни, – добавил помощник звукорежиссера.

Все члены съемочной группы, включая актеров, молча ждали.

– Спроси, можно ли перезвонить ей в десять? – сказала я, напуганная до смерти.

Парень поговорил по моему телефону и показал большой палец: мол, все в порядке.

Вечно моя мамочка не прочь поговорить с незнакомыми людьми. И едва ли ее остановил бы тот факт, что вся наша разношерстная компания находится в разгаре съемочного процесса. Я свободный художник на ниве исторических исследований, а также консультант по декорациям для компании кабельного телевидения «Пентатлон продакшнс», которая застолбила за собой право снимать исторические саги и биографические сериалы. Обычно снимаем мы в Нью-Йорке, хотя предполагается, что действия картин происходят в самых гламурных столицах мира. Клеопатра, Елена Троянская и королева Елизавета: все они плавали по реке Гудзон, осматривая свои владения. А то, чего они не могли найти на берегах реки Гудзон, дорисовывали ребята из отдела компьютерной графики второразрядной кинокомпании. Никогда нас не посылали куда-нибудь в красивое местечко. За исключением этого раза, а все потому, что новый помощник режиссера – девчонка из общества и ее заграничные связи впервые вывели «Пентатлон» на уровень совместного производства с европейскими продюсерами. И в итоге мы создаем детище «Жозефина – королева романтиков», известное также под рабочим названием «Жена Наполеона».

Хоть разок мы выбрались на съемки в Европу и даже нашли настоящий замок на побережье Ривьеры неподалеку от Канн, где Наполеон высадился на берег, чтобы совершить свое легендарное возвращение. И я с точки зрения исторической перспективы вижу лишь один недочет. Я не нашла доказательств того, что Жозефина действительно бродила по стенам замка и высматривала на горизонте корабль мужа-императора.

Роль Жозефины Бонапарт исполняла Луиза Санто, певица в стиле поп-музыки, которая на сцене работала под псевдонимом Ларима. Красивая девушка из испанского Гарлема. Она пробовалась на подиуме до того, как акулы шоу-бизнеса разглядели в ней очередную золотую канарейку. Музычка у нее так себе, но на волне, из тех, что постоянно слышишь в супермаркетах или парикмахерских, с повторяющимися строками и псевдодерзкими словами о дрянных парнях. Впрочем, Ларима удивила всех, когда выяснилось, что она вполне достойно ведет себя в кадре. Видимо, инстинктивно она понимала, что для телевидения важно обладать мимикой сфинкса. А еще она весьма недурственно, даже по-царски смотрится в платьях. Одним словом, она телегенична. К несчастью для Ларимы, она подписала контракт на сотрудничество с каналом за довольно скромный гонорар, и произошло это буквально за несколько дней до того, как одна из ее песен стала настоящим хитом. В общем, она застряла здесь с нами и всем своим видом показывала, что лучше бы мы утонули в море.

Со своего пятачка под бастионом я видела, как недоволен режиссер. Брюс и сам походит на Наполеона: лысоватый, приземистый, с комплексом маленького человека – тиран. Он действительно любит свою работу, и больших амбиций на этот счет у него нет, ему просто нужна постоянная работа да возможность снимать фильмы месяца, как сам он иногда шутит.

– Сегодня хоть гудков не слышно, – сказал ему помощник режиссера утешительно.

– Гудков? Да что гудки?! Мы и монолога не слышим. Стоит ей открыть рот, как ветер уносит каждое слово, – рявкнул Брюс.

Со звуком были настоящие проблемы во время съемок. Где бы мы ни начинали работать, везде нас преследовал рев автомобильных клаксонов, повсюду были пробки. Даже на холмах, в частном секторе или в уединенных деревенских церквях мы слышали рев грузовиков, крики рабочих, вой сирен. Вот и сегодня на бастионах замка, где никаких пробок не может быть и в помине, нам пришлось приостановить съемки, когда со своими друзьями появился бессовестно богатый знаменитый баскетболист, оставивший большой спорт. Они прикатили на быстроходных катерах и принялись кричать и улюлюкать, обливая себя дорогим шампанским, которое прямо тут встряхивали и открывали. Для нас технократические игрушки просто проклятие какое-то, ведь мы пытаемся восстановить события минувших дней в своей исторической мелодраме.

Но по крайней мере на этот раз мы хоть действительно находимся на потрясающей Ривьере. Во всяком случае, именно так мы себя успокаиваем. У нас на заднем плане самые что ни на есть настоящие руины, старинные замки, в которых мы снимаем, лучший антиквариат! Мы хоть не теснимся по тем же самым вагончикам, не едим из опостылевшей одноразовой посуды, не притворяемся, что Нью-Йорк по берегам реки Гудзон подходит для любого исторического полотна, будь то эпоха Екатерины Великой, Нефертити или еще какой-нибудь знатной дамы.

Особенность нашего ремесла заключается в том, чтобы взять любую женщину из любой эпохи, любого социального положения или национальности и протащить ее жизненную историю через игольное ушко формулы, где главная героина обладает сильным характером, несметными богатствами, платьями, мебелью и, конечно, многочисленными любовниками. План прост. Наша историческая героиня может родиться низкой или высокой, но она обязательно проходит через жернова несчастного раннего брака, либо ее насилует хозяин дома, который и так может купить любую женщину, после чего ее (героиню), как правило, выбрасывают на улицу. Но несмотря на это, она добивается своего счастья с легкостью, играючи, ведь она сильная. Она коллекционирует любовников, включая и его, Настоящую Любовь, которого она обычно теряет в конце. Она компенсирует потерю карьерой в бизнесе или политике, добиваясь власти над миром, становясь такой же безжалостной интриганкой, как и все вокруг. И все же вы восхищаетесь ею, потому как она прекрасно выглядит и великолепно одевается. А окажись вы на ее месте, то поступили бы точно так же. Наша героиня такая же, как вы или я, просто она оказалась в нужное время в нужном месте, и у нее полно слуг.

Я на самом деле не против того, что историю видят сквозь розовые очки, мне не нравится лишь одна откровенная ложь: что прошлое ничем не отличается от настоящего. В наших фильмах героини ведут себя как современные женщины, дети двадцать первого века, нарушая табу без страха быть сожженными на костре или забитыми камнями насмерть. В наших сценариях полно современного жаргона, например: «наши отношения ни к черту», или «ты же знаешь, из нее никудышная мать», или «ты дистанцируешься от семьи». И в то же время тексты щедро нашпигованы псевдоисторическими словами. Особенно часто мелькают «мириады» да «воистину» да еще «предвещать».

Разумеется, мы в «Пентатлон продакшнс» понимаем, что, кроме старомодных деталей костюмов, соответствующей мебели и прочего, мы должны игнорировать исторические факты, если они встают на пути у воображения. Что случается сплошь и рядом. Брюс все время советует нам довериться воображению.

Сейчас Брюс уговорил Лариму довериться воображению и отснять еще один дубль монолога. Мы все застыли в напряженном ожидании, затаив дыхание, и, о чудо, ветер стих, никакие скутеры не мешали нам, и Ларима прекрасно прочла монолог с достоверными рыданиями.

– Отлично! – весело воскликнул Брюс. – Обед. – Хотя по времени это был скорее завтрак, поскольку мы снимали с восхода из-за ограничений по времени, связанных с разрешением на использование замка.

Эрик, человек, который постоянно нанимает меня на работу и настаивает на том, чтобы я сопровождала его во всех поездках, несмотря на то что никто толком не понимает, чем я на самом деле занимаюсь, так вот, этот самый Эрик повернулся ко мне и сказал, поддразнивая:

– Пенни Николс! Тебе лучше позвонить мамочке.

С таким именем, как у меня, тяжело держаться достойно. Никто не называет меня Пенелопой, поскольку рано или поздно все понимают, как это весело – величать меня Пенни Николс. Смутившись, я пошла в фургон звукооператора, протискиваясь между техниками, которые уже выдергивали штекеры и упаковывали микрофоны. Я отыскала свой телефон и уселась на холодную каменную ступеньку, найдя укромный уголок. Интересно, родители уже вернулись в Коннектикут из своей зимней миграции во Флориду? Я решила для начала позвонить в Коннектикут. Тогда я еще не предполагала, во что впутываюсь, потому что знай вы моих родителей, то поняли бы, почему я не из тех девушек, которые «ждут от жизни подарков», как говорят мои британские родственники. Вот как мама преподнесла мне новость в этот судьбоносный день:

– Здравствуй, Пенни, дорогая, это ты? – спросила она. – Тебя так плохо слышно. Мне ужасно жаль отрывать тебя от работы, но, боюсь, мне придется попросить тебя об очень большом одолжении, – сказала она оживленно.

Мама живет в Америке с тех пор, как ей стукнуло восемнадцать, но она так и не потеряла ни английского акцента, ни апломба, не важно, шла ли речь о самых банальных вещах или о таких страшных известиях.

– Видишь ли, врач сказал, что нам с папой нельзя путешествовать в таком состоянии, – продолжала она. – Милая, ты меня слышишь? – переспросила она, поскольку в трубке раздался треск.

– Да. Вы что, заболели? Оба? Что с вами? – кричала я, чтобы она расслышала.

– Ну-ну, успокойся, дорогая. Это всего лишь сильный грипп. Вчера у нас температура подскочила до тридцати девяти, но сегодня она уже спала, так что, я думаю, худшее позади. В обычной ситуации я бы не стала тебя беспокоить, поскольку порой ты воспринимаешь все слишком близко к сердцу, – добавила она с обычными нотками упрека в голосе, намекая на мою излишнюю эмоциональность, которая не к лицу дочери англичанки.

Я вздохнула. С моей матерью можно разговаривать, только если представить себя Алисой в Стране чудес. Однажды (приблизительно в возрасте тридцати лет) вы понимаете, что ваши родители начинают стареть, и не стоит потакать их слабостям, иначе они одряхлеют раньше отведенного им срока.

– Ты говорила что-то насчет одолжения, правильно? – вовремя вставила я, как раз когда треск на линии пропал.

– Да, понимаешь, это связано с наследством, и они сказали, что я обязательно должна связаться с тобой сегодня по поводу завещания, – прокричала в трубку мама.

– Вы что, с папой завещание пишете! – опешила я.

– Не нашего завещания. Не говори глупостей. Не мы ведь умерли! – сказала мама немного обиженно.

– Ладно, так кто умер-то? – попыталась выяснить я.

– Твоя двоюродная бабушка, Пенелопа, – сказала мама.

– А-а, – выдохнула я с состраданием.

Я видела ее лишь однажды, но она была добра ко мне.

– Это в честь ее тебя назвали Пенелопой, – поведала мама. – Ей это понравилось.

Я до сих пор не могу привыкнуть к своему имени. И зачем только мои сумасшедшие родители назвали меня Пенни Николс! Ну ладно, допустим, фамилия досталась в наследство от предков со стороны отца. Мой дед служил в американском корпусе, расквартированном в Париже, где он женился на красавице француженке, моей бабушке Эйми. Я никогда их не видела; дед по отцовской линии умер довольно молодым от сердечного приступа, а папа, тогда еще подросток, просто обожал все американское. Он умудрился получить степень по американской литературе, работая одновременно шеф-поваром в ресторане и ухаживая за мамой. Бабушка умерла, когда ему было двадцать, после этого он перебрался в Нью-Йорк, где устроился поваром в приличный ресторан. Там он повстречался с моей мамой, Нэнси Лейдли. Она оборвала свои, как она выражалась, скудные родственные связи в Англии, поменяв их на школу искусств и карьеру свободного художника. Она работала иллюстратором детских книжек. Они с отцом влюбились друг в друга с первого взгляда.

Но если честно, нет им оправдания за мое имя. Даже слабые попытки матери объяснить свое решение желанием сохранить таким образом память о семье меня мало утешали. Бабушку по материнской линии звали Берил, и мама, оправдываясь, говорила, что такое имя расстроило бы меня еще больше.

Мама не дала мне своего имени, поскольку сочла, что две Нэнси в семье это уже слишком. У нее не было сестер, только старый тучный брат по имени Питер. Вот и осталась одна двоюродная бабушка Пенелопа, которая так и не вышла замуж, и все решили, что мило будет назвать меня в ее честь. Так я и стала маленькой Пенни Николс.

Вообще имя может показаться вам знакомым, если в детстве вы любили читать детективы для маленьких. Потому как не только мне родители подарили это дурацкое имя, они еще и литературный персонаж придумали: девочка-детектив Пенни Николс – героиня комиксов, якобы созданная по моему образу и подобию.

Пенни была храбрым сыщиком и всюду совала свой любопытный нос, анализируя жизненные проблемы и явления природы так, словно это были загадочные убийства и похищения, которые она раскрывала, применяя дедукцию и логику, а также хорошую память, интуицию и инстинкты. Она всюду брала с собой увеличительное стекло, и волосы у нее были такого же медного цвета, как у меня, и она забирала их в хвостики.

Мама рисовала, а папа, которому его степень по литературе мозолила глаза, писал рассказы. То, что начиналось как способ подзаработать немного на карманные расходы, выросло до серьезного мероприятия, в результате чего появилась целая серия книжек про Пенни Николс – девочку-детектива.

Ну конечно! Разве думали они, на что обрекают меня? Моему литературному двойнику никогда не приходилось смотреть в глаза настоящим людям, например, своим одноклассникам. Для меня это было унизительно, потому что к тому моменту, как они закончили писать свои рассказы, я стала подростком. А для всех я по-прежнему оставалась Пенни Николс, девчонкой из детективных книжек. Ужас.

Разумеется, гонорары, и мама всегда напоминала об этом, шли мне и будут идти, когда они с папой «покинут» меня. Но время не стоит на месте, и эпоха молодости моих родителей, которая пришлась на середину семидесятых с их «мягким» прожиточным минимумом, давно канула в Лету. Так что на совершеннолетие, когда мне стукнуло двадцать один, они подарили мне милое ожерелье с бриллиантами, и папа сбивчиво объяснил, что из всего наследства остался только скромный домик в Коннектикуте, где я выросла, бунгало во Флориде, где родители проводили каждую зиму с тех пор, как вышли на пенсию, попивая джин с тоником у бассейна, мои гонорары, которые к тому моменту уже заметно обесценились, да небольшие сбережения, отложенные на мою свадьбу и на черный день. Но я едва слушала отца, я не желала думать о том, что когда-нибудь они навсегда «покинут» меня.

– Ты ведь не забыла, что собиралась этим летом навестить бабушку Пенелопу, милая? – говорила тем временем мама. – Она тебя помнила очень хорошо.

– Да, но я же тогда была совсем маленькой, – возразила я.

Мне было девять, когда родители взяли меня с собой за границу, чтобы показать английским родственникам, которые жили в красивом каменном доме в Корнуолле. Это была наша единственная заокеанская поездка; мама не любила приезжать в Англию, где только и разговоров было о том, какие американцы глупые и как неумно она поступила, уехав жить к ним. Так что родственники были для меня персонажами скорее мифическими, нежели реальными.

– Мы получили печальные новости о тетушке Пенелопе от кузена Джереми, – говорила мама. – Это был тяжелый разговор. Ты ведь помнишь Джереми, милая?

Неожиданно мне стало приятно от воспоминаний о кузене, волна необъяснимого счастья окатила меня. Я повстречала Джереми тем же летом в Корнуолле, когда он приехал на недельку с родителями в домик у моря к бабушке Берил. Мне было девять, а ему тринадцать; возраст достаточный, чтобы обожать и стесняться друг друга. Что мы и делали. Помню, в тот день, когда они приехали, родители заставили Джереми надеть хороший синий костюм вместо джинсов, в которых ходили все остальные. Я видела, что между нашими родителями отношения были натянутыми, да и он поглядывал на меня свысока, так как знал, что намного богаче.

И все же он не чурался лазить по деревьям, выдумывать коды и прятать послания в разных местах, когда мы играли в секретных агентов, следя за взрослыми и докладывая друг другу об увиденном. Я немного побаивалась его отца, который всегда обвинял Джереми, если кто-то из нас разливал или разбивал что-нибудь. Дядя Питер приходился братом маме, и он так и не простил ей, что она навсегда уехала из Англии. Но как я потом узнала, он ко всем относился с осуждением, особенно к собственному сыну; как будто, несмотря на безупречные манеры, Джереми был безответственным сорванцом, чем и навлекал на себя гнев отца по малейшему поводу. Даже когда ничего особенного не происходило, я все равно чувствовала напряжение между отцом и сыном, так что Джереми научился пользоваться хорошими манерами как секретным оружием. Дядя Питер умер десять лет назад.

– Джереми сейчас адвокат, – поставила меня в известность мама. – И очень хороший. Кажется, его фирма специализируется на международном праве, – добавила она своим обычным тоном. – В общем, он говорит, что кто-нибудь из нас должен срочно приехать в Лондон, чтобы присутствовать на оглашении завещания. Мы с папой не можем приехать из-за этого зверского гриппа, а ты и так уже в Европе. Кстати, не было никаких похорон и церемонии погребения. Она так хотела.

– Мама, – твердо сказала я, – ты серьезно? Лететь в Лондон? Я вообще-то работаю здесь, если ты еще не забыла.

Если честно, то мне не понятно, как может женщина, которая сама начинала работать в эпоху феминизма, так несерьезно относиться к карьере дочери? Наверное, ей хочется думать, что я все еще девочка, а не взрослая самостоятельная женщина, потому что иначе она станет именно тем, кем всю жизнь боялась стать, – женщиной неопределенного возраста.

Раздался щелчок, и, к моему облегчению, к разговору подключился отец, словно знал, что происходит.

– Здравствуй, моя Пенни, – сказал он с нежным французским акцентом. – Я готовил кофе, а мама улизнула, чтобы позвонить тебе. Ты уже слышала, тетушка Пенелопа покинула нас? Тебе придется поехать на оглашение завещания, мы наделяем тебя всеми необходимыми полномочиями от нашей семьи.

– Бог ты мой, именно это я ей и говорила! – воскликнула мама.

Видимо, она и впрямь считала, что сказала все четко и определенно.

– Это Джереми придумал; я хотела его наделить полномочиями, но по каким-то запутанным причинам он считает, что ты должна приехать сама. Он объяснит. Не представляю, что тетя Пенелопа могла завещать мне, но рано или поздно все равно все достанется тебе, так что лучше будет, если ты займешься этим с самого начала.

– Прости, что все так неожиданно, Пенни, но такие вещи происходят быстро. Мы бы сами все сделали, если бы не слегли с гриппом, – извинился папа.

Я слышала, что он немного гнусавит, и только тут я поняла, что они не привирают насчет гриппа, лишь бы не ехать в Лондон, дабы не встречаться с родней.

– Ладно, – вздохнула я. – Когда мне надо там быть?

– Мы забронировали тебе билет на самолет от Ниццы до Лондона, рейс в семь вечера по вашему времени, – сказал отец. – Джереми взял для тебя номер в лондонской гостинице на одну ночь, поскольку оглашение завещания состоится ровно в девять утра следующего дня. Тебя так устроит?

– Ничего себе! Что ж… наверное, я успею, – сморщилась я, прикидывая свое расписание и думая, как же справиться с задачей.

Мы закончили снимать сцены «Жозефины – королевы романтиков» в помещениях и теперь приступили к съемкам на натуре, где я не особо нужна. Едва мой босс, Эрик, освободится, я все ему расскажу. Я решила, что завещание заинтригует его и он отпустит меня пораньше. Хотя из-за этого ему придется перенести наш запланированный совместный завтрак, на котором он хотел обсудить со мной следующий проект – «Лукреция-интриганка». Что ж, за мной останется должок.

– За все заплачено. Где же я все записала, ах да, вот, милая… – бормотала мама.

Я слышала, как она шуршит бумагами. А затем, невзирая на стесненное болезнью дыхание, она продиктовала всю информацию о номере рейса, адресах и прочем с четкостью и артикуляцией, свойственными только ей. В этом она вся. Она может быть рассеянной и несобранной, но только до той поры, пока жизнь позволяет ей расслабиться. На самом деле в ней сидела дотошная бизнес-леди, именно она вела всю бухгалтерию в семье, хранила все чеки и квитанции.

– Вот еще что, когда прочтут завещание, не показывай разочарования, если нам досталось не слишком много, – предупредила мама, словно снова учила, как вести себя среди англичан. – Тетя Пенелопа была довольно взбалмошной особой, и детей у нее не было, так что не для кого было откладывать сбережения. Возможно, она оставила нам какие-нибудь инвестиционные бумаги и украшения. Она ни дня в своей жизни не работала, если не считать ее попыток петь и танцевать, так что я уверена, она растранжирила даже то, что оставили ей родители. Ей ведь девяносто было, и в отличие от моей мамы она не отличалась бережливостью. Когда увидишь Джереми, обязательно спроси о его матери, ты ведь помнишь тетю Шейлу?

– Хорошо, – нетерпеливо кивнула я. – Я лучше пойду готовиться. – Сейчас, когда я мысленно уже смирилась с тем, что мне предстоит вернуться в отель и рассказать всем о своей поездке, мне стало как-то удивительно радостно.

У меня еще ни разу не было такой серьезной финансовой причины, чтобы взят отгул на работе. С тех пор как я устроилась консультантом по декорациям, я только и думала о том, как загрузить себя работой.

– Приятных снов, – нежно сказал папа.

– Ну, с Богом! – добавила мама.

Ей казалось, что если ее дочь работает в киноиндустрии, то и изъясняется она языком театральных подмостков. На этом они поставили точку в разговоре.

Глава 2

Сияло солнце, когда я спустилась по ступеням замка. Несколько фургонов уже уехало, но я успела махнуть водителю машины звукооператора, и он подбросил меня до гостиницы. Я с трудом держалась на сиденье, лишь чудом не вылетая через ветровое стекло при каждом переключении передач, когда сцепление натужно визжало, а фургон поднимался и опускался по узкому серпантину дороги. Из приемника раздавались попеременно комментарии спортивного матча и реклама на французском, да так громко, что разговаривать было не только бессмысленно, но и просто невозможно. Меня это устраивало. Мне нужно было утрясти все в голове.

Каждый раз после разговора с родителями моя жизнь казалась мне совершенно нереальной. Наверное, это от того, что родители всегда искренне убеждены в своей правоте. Не представляю, как у них это получается. На фотографиях они все время жизнерадостно улыбаются и держатся за руки. В молодости они были высокими, подтянутыми, у мамы были такие же, как у меня, медно-медовые волосы, а у папы была светлая кожа, темно-русые волосы и карие глаза, которые я унаследовала от него. Сейчас мои родители прибавили в весе, хотя и не слишком, а волосы их посеребрило время, вокруг глаз и рта появились морщинки, но взгляд их до сих пор полон веры в то, что они получили от жизни все, что хотели.

Современные девушки вроде меня просто занимаются скромным делом. А живем мы так по одной причине – нам это интересно, а не потому, что хотим заработать все деньги на свете. Поэтому я пошла в школу искусств, а по окончании ее стала заниматься историческими исследованиями для писателей и ученых, но на жизнь этого не хватало. К счастью, мой друг Эрик, который стал театральным декоратором, нанял меня, чтобы я помогала ему составлять достоверный реквизит, задники, костюмы для исторических пьес, а позже и фильмов, над которыми он работал.

Это может звучать несколько гламурно, но на самом деле это всего лишь означает, что я провожу историческое исследование, а затем рисую и при необходимости помогаю создавать предметы обстановки и личные вещи давно умерших богатых людей. Большую часть времени я провожу в полном одиночестве в своей крохотной квартирке в Нью-Йорке, где солнце появляется, лишь чтобы обозначить начало дня, затем исчезает; где кухня по размерам вмещает только мышей, и на самом деле по ночам она осаждена полчищами грызунов, которые вернулись после странной миграции, видимо, в поисках лучшей жизни.

Я лично редко покидаю границы Манхэттена. Там, кстати, тоже «мышиная возня», но другая. Дни напролет я провожу перерывая в сумрачных залах библиотек и музейных архивов книги и старые фотографии. Захожу и к букинистам, и к старьевщикам, в чьих темных подвалах до сих пор можно найти немало старинных вещей. Какой бы эпохой я ни занималась, я ищу одежду, которую они носили, смотрю фотографии, чтобы понять, как они укладывали волосы, ищу кресла, в которых они сидели.

Когда я заканчиваю исследование, я показываю результаты Эрику за очередной чашкой кофе в ближайшей закусочной. Это и поддерживает в форме мои навыки общения.

Друзья спрашивают меня, как я могу работать целыми днями одна, ни словом ни с кем не обмолвившись. Но признаться, магия современного мира не для меня. И к счастью, моя работа дает мне законное право неделями, да что там, месяцами напролет мечтать о жизни в более элегантных эпохах прошлого, где я представляла себя истинной леди в роскошном платье на балу во дворце, с бокалом шампанского в руках где-нибудь на балконе с любимым человеком.

Причем я думаю об этом не как о прошлом, а, скорее, как о будущем, скрытом ото всех. С удивительным упорством я преданно верю в то, что в один прекрасный день я брошу вызов богам и воспользуюсь прошлым, как ключом от двери в параллельную вселенную, где все пристойно и красиво. Единственная проблема подобного рода витаний в облаках заключается в том, что целые годы могут пройти незамеченными. Мне всегда казалось, что моя личная жизнь однажды расцветет сама по себе, вне зависимости от работы, вот только я никак не учитывала, что страсть к работе может замумифицировать человека.

Двигатель фургона взвыл натужно, когда водитель выехал на главную трассу, ведущую к набережной Канн. Бульвар Круазетт был безмятежно ровен, и, несмотря на загруженность транспортом, волосы не вставали дыбом от страха. Поскольку меня выдернули из моих фантазий, я решила сосредоточиться на настоящем, а не витать в облаках. Наше расписание было таким плотным, что времени на осмотр достопримечательностей совсем не оставалось. Однако сейчас я прикрыла глаза от солнца ладонью, точно козырьком, и вглядывалась в даль.

На одной стороне бульвара стояли старомодные огромные отели с красивыми французскими окнами, возведенные по приказу королей и финансовых магнатов ради встреч с любовницами и просто для отдыха много-много лет назад. По другую сторону раскинулись пляжи и сияло солнце. Несмотря на современную напряженную атмосферу в городе, было в нем по-прежнему что-то изысканное, доставшееся от старых эпох. Это сказывалось даже в таких мелочах, как жест инспектора дорожной полиции Франции, который останавливает вас у обочины. Он делает это решительно и гордо, словно жизнь по его усмотрению должна здесь течь не спеша, как яхты в темно-синем море.

Мы приехали сюда через несколько дней после закрытия Каннского кинофестиваля. Но я заметила, что, несмотря на отсутствие знаменитых актрис и их толстосумов-ухажеров, которых по большей части сменили пожилые полнотелые француженки, выгуливающие своих собак, пляжи все равно были заполнены шезлонгами, в коих возлежали, принимая солнечные ванны, длинноногие красавицы. Они либо нежились в тени старомодных зонтов в бело-голубую полосу, либо степенно совершали променад, сверкая драгоценностями, прикрыв прелести полупрозрачными шелками.

Вцепившись в свой портфель из потертой кожи, набитый заметками и сценариями, и высунув голову наружу, я думала о том, что если и есть на земле место, где еще можно найти изящество, так это здесь, на Лазурном берегу, где красивые французские двери открывались перед женщинами и их возлюбленные вели их на набережную, где они наслаждались совершенством средиземноморской летней ночи.

И конечно, будучи безнадежным романтиком, я представляла себя на балконе одного из этих прекрасных отелей с балюстрадами и пальмами в кадках, установленными в обеденной зале. Но нет, мы остановились в одном из многочисленных скучных отелей на боковой улочке, какие можно найти по всему миру, так что не важно, в какой стране ты остановился на пару дней, если тебе посреди ночи нужно будет пойти в туалет, то ты точно не заблудишься. С тем же успехом мы могли оказаться в Акроне, в мрачных, тускло освещенных комнатах, где из цветов доминируют серый и коричневый, а пахнет как в холодильнике.

Когда наш пыхтящий фургон подъехал к парадному входу отеля, а звукооператоры начали шумно выгружать аппаратуру, я выскочила наружу и пошла внутрь, через холл, мимо продавцов всего на свете – от средств гигиены до компьютерных программ, мимо очереди вновь прибывших, выстроившихся с чемоданами у стойки администратора в ожидании регистрации. Я насчитала их около пятидесяти.

Я заметила Эрика на пути в комнату совещаний, которая стала негласной столовой нашей съемочной группы. Сунув портфель под мышку, я намеривалась показать ему несколько эскизов и статей по «Лукреции-интриганке». «Пентатлон продакшнс» продюсирует сразу две картины одновременно. А поскольку обычно мы не снимаем в настоящих декорациях, Брюс зависит от выбора Эрика, который создает настроение эпохи картины, а Эрик, в свою очередь, полагается на мои исследования. Так что меня все знают как «историчку», которую режиссеры терпят только потому, что, когда я рядом, Эрик спокоен. А Эрик ценный кадр, потому что тоже помешан на работе, умеет общаться с людьми, а главное, может достать все, что угодно, по цене дешевле, чем кто-либо другой.

Я протиснулась к стойке, где он читал меню, и спросила, сможем ли мы за обедом обсудить детали антуража Лукреции Борджиа, чтобы я могла освободиться пораньше и улететь в Лондон на оглашение завещания двоюродной бабушки Пенелопы.

Эрик слушал меня, а его густые светлые брови все больше и больше сходились к переносице. Он был похож на крупного лохматого волкодава ростом метр восемьдесят пять, с огромным животом, косматыми, почти белыми волосами и неряшливой, неожиданно темной бородой, в которую вплеталось лишь несколько седых прядей.

– Что? – закричал он. Он махнул осветителю, который только что подошел. – Тимми, поди сюда. Ты должен услышать это своими ушами.

Тимоти – давнишний приятель Эрика, худой, подтянутый, жилистый и темноволосый. Сейчас он подошел к нам, явно заинтригованный.

– Во дает! – сказал Эрик театральным шепотом. – Нашей маленькой Пенни Николс привалило наследство.

Шери, продюсер поточных сериалов, бочком-бочком подкралась к нам, чтобы подслушать. Она считала это частью своей работы. Она явно слышала, о чем мы говорили, поскольку лицо ее выражало напускное безразличие. Будь на то ее воля, я бы здесь вообще не работала. Я слышала, как Шери однажды жаловалась Брюсу на то, что вокруг полно посторонних.

– Вы не пообедать ли собрались? – спросила она на этот раз, придумав предлог, под каким можно было влезть в разговор.

Эрик вздохнул и сказал мне и Тиму:

– В соседнем буфете очередь меньше. Давайте возьмем там по бутерброду со шведского стола и рванем ко мне в комнату.

Брюс заметил, что мы едва не бегом направляемся к лифту, и подозрительно посмотрел на нас.

– Что это вы трое задумали? – спросил он. – Почему вы не в зале заседаний? Почему не обедаете со всеми?

– Пенни сегодня рано уезжает. Ей надо заявить права на наследство, – радостно объяснил Эрик, словно рассказывал о чем-то очевидном. – Но ты не волнуйся, она глаз этой ночью не сомкнула, готовилась. Так что после обеда мы сможем обойтись без нее. А разговор, запланированный на завтра, мы проведем сегодня. Кстати, мы собирались потратить на это обеденный перерыв, а это святое, так что ты отнимаешь наше драгоценное время.

На Брюса все сказанное произвело сильное впечатление, он уставился на меня.

– Это серьезно? – спросил он. Я кивнула. – Хорошо. Просто здорово! Уезжай раньше, – сказал Брюс, безнадежно махнув рукой.

Мне до сих пор кажется, что он не вполне понимает, чем я занимаюсь и зачем нужна Эрику. По его мнению, я только все усложняю и съемки по моей вине постоянно задерживаются.

Когда Брюс ушел, Тим потянул меня за рукав.

– Кстати о птичках, Пол здесь, в Каннах, – предупредил он. – Он приехал заключить кое-какие сделки и за нами понаблюдать. Но к тебе он будет особенно присматриваться.

Я постаралась не обращать внимания на неприятные ощущения в животе. Пол – наш исполнительный директор, большая шишка в компании кабельного телевидения, но еще он мой бывший ухажер. Да, хочу сразу оговориться, что карьеру я в этой компании сделала до того, как мы с ним начали встречаться. Когда мы познакомились, он был всего лишь молодым амбициозным менеджером, который нанял Эрика и его команду для одного из исторических фильмов. Фильм был про Юлия Цезаря и изобиловал сценами со звенящими мечами и оргиями.

В команде я занималась разработкой костюмов, так что Пол сразу стал моим начальником, а это уже катастрофа для отношений, потому что нарушает баланс сил не в вашу пользу.

До него я никогда не думала о такой вещи, как баланс сил в отношениях. Впервые я попала в такие условия, которые изначально ненавижу, да и не создана я для интриг. Для меня неестественно притворяться – притворяться, что мне все равно, что я не ревную его к другим женщинам, притворяться, что мне нравятся другие мужчины, чтобы вызвать его ревность, потому что от этого он тебя больше уважает, притворяться, что тебе не надоело все это, хотя на самом деле давно надоело.

После нескольких расставаний-схождений мы все же порвали друг с другом и пошли разными дорожками. Пол взмыл ввысь по служебной лестнице… а я все еще на плаву, что для вольного художника уже достижение.

– Вон он, в комнате для отдыха. Просто помаши ему и держи себя в руках, – посоветовал Эрик.

Пола легко было заметить за стойкой бара у дальней стенки. До тошноты процветающего вида блондин атлетического сложения, он обладал каким-то природным магнетизмом, производя впечатление важной персоны. Это видно и по высокомерно вздернутому подбородку, и по выражению красивого лица, и по небрежным жестам, и по дорогому, самолично выбранному костюму, обтягивающему натренированные упругие мышцы, а главное, по той уверенности, с которой он разговаривает с людьми, не важно, с кем именно, будь то главы корпораций, финансисты или политики.

Когда он оторвал взгляд от барной стойки и посмотрел на меня, помахав рукой, то у меня в желудке образовалась пустота, как будто едешь в лифте и вдруг ухнула вниз на двадцать этажей. Я помахала в ответ, как я надеялась, небрежно и весело. Его тут же отвлекла официантка, которая принесла, без сомнения, его любимый скотч. Затем Пол переключился на важного вида бизнесменов, что сидели за соседним столиком.

Эрик сочувственно похлопал меня по плечу.

– Видишь, это предзнаменование, – сказал он. – Тебя зовут в Лондон как раз вовремя, чтобы увильнуть от мистера Плохие Новости. Пойдем поднимемся ко мне и поговорим, чтобы ты могла уехать до того, как Пол тебя хватится.

Мы пошли к лифту. Несмотря на то что Эрику дали представительский полулюкс в отличие от каморок, на которые разорилась компания для нас, атмосфера там была такой же унылой.

– Налетай, ребята, – сказал Эрик, открывая пластиковый контейнер с бутербродом и подозрительно осматривая его. – Боже, зачем они наняли этого шеф-повара? У них здесь все соусы французские.

Тимоти опустился на диван, поставил на столик чашку с кофе и сказал:

– Пенни, ты сейчас среди друзей, так что рассказывай. Сорвала куш?

– Это вряд ли, – сказала я спокойно и ткнула вилкой в салат. – У меня никогда не было иллюзий по поводу богатства английских родственников, – объяснила я. – Кроме того, претендентов на наследство много, некоторых я и не видела никогда. Даже страшновато.

– Повеселишься! Запоминай все, что будут говорить, потом расскажешь, – инструктировал меня Эрик. – Видела бы ты мою тетушку Агнес, когда ей не оставили в наследство шубу матери. Бог ты мой, она оторвала у шубы рукава, лишь бы та не досталась золовке. – Он бросил остатки бутерброда на тарелку. – Ладно, Пенни, милая, рассказывай, что ты нашла о нашей необузданной и прекрасной Борджиа?

Мы посплетничали о Лукреции, пересказав все, что слышали, словно она была живой кинозвездой. Я открыла портфель и разложила все эскизы, которые успела сделать, а также заметки о драгоценностях и мебели, одежде и прическах того времени.

– Конечно, все это только наброски, – сказала я.

– О-ча-ро-вательно! – воскликнул Тимоти, разглядывая образцы золотой тесьмы, которые я им принесла.

Это самые счастливые моменты в моей работе, когда люди, с которыми я работаю, восхищаются тем, что я сделала. Тим, который занимается реквизитом, передаст мои чертежи и записи костюмеру и постижеру.^[1] Эрик пробежится по «блошиным рынкам» в Италии и Испании до отъезда. Затем они засядут за работу в мастерской, в рабочем квартале Бруклина, с бригадой плотников, портных и прочего мастерового люда, которые будут пилить, строгать, обивать, кроить, шить… ваять, одним словом. Мы называем это созиданием подложной достоверности.

Для работы с Наполеоном я на самом деле занималась подделкой произведений искусства. Я сделала копии картин и портретов, которые принадлежали Наполеону и Жозефине. Эрик сказал, что мне может пригодиться это в будущем – если компания разорится, то я всегда смогу зарабатывать на жизнь незаконной подделкой картин.

– Отлично поработала, Пенни! – восхищенно воскликнул Эрик, изучая копию, которую я сделала с фотоснимка гравюры Лукреции Борджиа, написанной в пятнадцатом веке.

– Я постараюсь найти настоящий портрет или гравюру. Трудно уловить детали, когда оцениваешь по фотографии или копии, – сказала я им. – Тут еще путаница с портретами, которые считаются копиями утерянных оригиналов.

– Что ж, с «Жозефиной» мы практически закончили, так что можешь не возвращаться на съемочную площадку, когда разберешься с делами в Лондоне. Отдохни немного и приступай вплотную к работе над Борджиа.

– Что наденешь на оглашение завещания? – спросил Тим.

– Черный шелковый костюм. Но я еще не начала укладывать вещи, – призналась я.

Они оба поцокали языками и покачали головами.

– Мой тебе совет, не сильно рассчитывай на Шери, – предупредил Эрик, – не исключено, что она не сможет подбросить тебя в аэропорт вовремя. Все, детка, езжай с Богом.

Глава 3

Жизнь так или иначе постоянно напоминает мне, почему я разлюбила реальный мир и упрямо пытаюсь жить в своем параллельном пространстве. Общественный транспорт наглядный тому пример. Самолет был полон, сиденья поставлены так близко друг к другу, что условия противоречили анатомии человека, а когда мы взлетели, то парень впереди меня откинул спинку сиденья прямо мне на колени. Я старалась не думать о сгустках крови, которые образуются, когда путешествуешь в таких условиях, – сгустках, которые потом тебя убивают. Женщина рядом со мной у окна так загрузила верхнюю полку для ручной клади багажом, что в процессе смяла мой плащ. В ногах она поставила огромную холщовую сумку синего цвета с многочисленными карманами, заполненными бутылками и одеялами. Женщина открыла сумку, и из нее высунулась голова обезьянки. Обезьянка выглядела спокойной и послушной, но тут она увидела меня. Я по ошибке приняла ее оскал за улыбку и потому испугалась, когда обезьянка вдруг зашипела и плюнула. Ее хозяйка улыбнулась мне с притворной добротой.

– Смотрите, вы ей нравитесь, – заверила она меня.

Удивительно еще, что это животное не принялось бегать по салону, пугая пассажиров и портя вещи. Когда женщина с обезьянкой заснула, я спросила симпатичную светловолосую бортпроводницу, нельзя ли что-нибудь сделать. Но та лишь покачала головой и объяснила, что это в рамках правил – если человеку нужна физическая или эмоциональная помощь животного.

К тому времени вокруг все уже дремали. Кроме обезьянки. В данных обстоятельствах я решила не доставать из сумки еду. Ее я захватила из гостиницы и бросила вместе с плащом. Скорее всего я все передавила. А если и нет, разве станет человек в здравом уме доставать банан перед мартышкой? Я попыталась сосредоточиться на Лондоне и завещании двоюродной бабушки Пенелопы.

Я достала маленькую ручку, клочок бумаги и нарисовала генеалогическое древо. С некоторыми из этих людей я встречусь впервые.

Я села поудобнее и попыталась вспомнить то немногое, что я знала о своих английских родственниках с давнего визита в Корнуолл. Отец мамы, дедушка Найджел, тогда все еще был жив. Я запомнила его как доброго старика, который исчезал сразу после завтрака и уходил заниматься садом. Бабушка Берил все время носила твидовые и шерстяные шляпы, а когда мы приехали, она стала каждое утро надевать старомодный шерстяной купальный костюм и звала нас к морю купаться. Я тогда была маленькая и не понимала ее веселой отваги; она так гордилась, что могла делать что-то некомфортное и сложное.

Ее сестра, тетушка Пенелопа, настаивала, чтобы мы называли ее просто бабушкой, а не двоюродной бабушкой. Она объясняла это так: если ее называют двоюродной бабушкой, то она чувствует себя как чучело из головы лося на стене – она была настоящим «живчиком», как говорили тогда. Пенелопа просто источала энергию. Она жила в Лондоне, но каждое лето проводила у сестры, бабушки Берил. Они обе были, как мне тогда казалось, старыми, но бабушка Пенелопа всегда была чуть свежее. Я помню, как была благодарна ей, когда она прошептала мне заговорщически, что не обязательно купаться в ледяной морской воде, а достаточно зайти по колено. Поговаривали, что в Лондоне Пенелопа скандалила со всеми подряд, от лордов до знатных дам. Она с такой искренностью и артистизмом рассказывала невероятные истории, что бабушка Берил принимала их за чистую монету. Правда потом обижалась, ссылаясь на провинциальную открытость.

Я посмотрела на другую ветвь семейного древа. Тех родственников я вообще никогда не видела. Двоюродный дедушка Роланд, брат бабушки Берил и тетушки Пенелопы, умер двадцать лет назад. У него была жена – Дороти, особа голубых кровей из Филадельфии. Дороти безбожно баловала сына, Ролло-младшего, особенно после смерти мужа, так что «малыш», как выражалась мама, «ни дня не работал». Он любил азартные игры и проигрывал все деньги, до которых мог добраться. Баловался наркотиками, постоянно попадал в неприятности и терроризировал своих родственников, выпрашивая деньги, затем пропадал надолго, пока снова не испытывал нужду в финансовой помощи.

Женщины боялись его неожиданных появлений, когда он вымогал деньги любыми способами, так что само имя Ролло вызывало страх и ассоциировалось с неприятностями.

Когда несколько лет назад умерла бабушка Берил – к тому моменту она уже продала свой домик в Корнуолле, – то она завещала деньги маме и двоюродной бабушке Пенелопе, которая не стала делиться с Ролло, сказав, что тот и так задолжал по всему миру.

Я сидела и размышляла, как вдруг почувствовала, что кто-то смотрит на мои записи. Я посмотрела по сторонам и увидела перед собой обезьянку. Та внимательно наблюдала за движением ручки.

– Это мои родственники, – сказала я обезьянке. – А у тебя большое генеалогическое древо?

Когда мы приземлились в Хитроу, все ринулись к очереди такси, но там уже стояла толпа пассажиров с других рейсов. Я встала было в конец очереди, но тут заметила водителя в униформе. Он нервно прогуливался перед очередью с табличкой в руках, на которой было написано «Пенни Николс». Я решила, что у меня начались галлюцинации, однако помахала водителю рукой, и он облегченно улыбнулся. Мужчина отсалютовал мне, сказав: «Сюда, мисс», – вывел из очереди, которая проводила меня завистливыми взглядами, и передал записку от Джереми:

Прости, что не смог тебя встретить. Я все организовал. Хотел с тобой поужинать, но не получается. Не стесняйся, заказывай что пожелаешь в номер. Все за наш счет, Пенни Николс. Встретимся утром. Твой Джереми.

Я была уверена, что меня поселят в такой же убогий отель, из разряда тех, что я только покинула, и никак не была готова идти по ковровой дорожке к дверям, которые открыл прямо перед моим носом привратник в ливрее. Консьерж, похоже, был искренне рад меня видеть, а носильщик подхватил мои вещи, едва я вошла в здание, и даже донес до моего номера с видом на парк. Я едва не запаниковала, решив, что это какая-то ошибка, но мужчина, сопровождавший меня поклонился, улыбнулся на прощание и закрыл за собой дверь номера.

Глава 4

Цвет денег не зеленый, как у долларов или загородных домиков; не красный с черным, как цвет прибыли и убытков; не серебристый или золотой, как у монет; не пурпурный, как цвет декадентской монархии. Цвет денег нежно-розовый. Он того розового оттенка, что можно увидеть на лицах богачей и щечках младенцев. Это цвет достатка и комфорта, скачек на лошадях морозным утром или пробуждения у потрескивающего камина. Это цвет нежного рассвета и абрикосового закатного неба. Это цвет «Файнэншл таймс» и оранжево-розовый цвет хорошего шампанского.

Так вот, в моей комнате можно было найти любой оттенок розового. Гобелены и кресла эпохи Людовика XVI были нежных тонов. Пуфик рядом с туалетным столиком овальной формы был чуть темнее, цвета малины, и сочетался с диванчиком, что стоял в гостиной перед низким обеденным столом красного дерева. На ковре сплетались цветы розовых тонов, и даже итальянский мрамор в ванной светился теплым розовым, особенно когда включался свет, отражаясь в зеркалах. Хрустальные и серебряные вазы пестрели цветами, тщательно подобранными по оттенкам, и комната благоухала их ароматами. После того как я осталась одна, стало так тихо, что слышно было, как оседает от таяния кубиков льда бутылка шампанского в ведерке.

Было уже пол-одиннадцатого, когда я и мой чемодан оказались в номере. День выдался длинный. Я слишком устала, чтобы тащиться вниз, в бар на первом этаже отеля, заполненный разодетыми в золото и шелка посетителями. Да у меня и одежды такой не было. Но я хотела есть. В отеле подавали поздний ужин, так что я заказала еду в номер и откупорила шампанское.

Я открыла воду в ванне и распаковала красивую длинную, до пола, ночную рубашку, все еще завернутую в упаковочную бумагу, и дорожные тапочки. Я сложила все это в Нью-Йорке перед самым отлетом в надежде на то, что случится невероятное, непредвиденное и романтичное и я смогу надеть это вместо вытянутой фланелевой футболки, в которую обычно облачаюсь в куцых гостиничных номерах.

В люксе даже температура была правильной. Мне не было холодно, когда я вылезла, словно Венера из волн, из мраморной ванны, наполненной водой с розовой пеной. Потягивая шампанское, я закуталась в мягкий кремового цвета ворсистый халат.

Я сушила полотенцем волосы, когда официант вкатил мой ужин на столике и мастерски накрыл стол, сервировав его серебром, хрусталем, фарфором и льняным полотенцем, таким мягким, что если положить его на колени, то полотно не выдаст ни единой складки, оставшейся от прачечной. Нежнейший бифштекс приготовили именно так, как я и просила – слегка недожаренным, – и подали со спаржей и сладкой красной картошечкой, размером с мяч для гольфа, и с настоящими французскими булочками. Поглотив все это кулинарное великолепие, я принялась за печенье с чаем, от которого мне стало тепло и уютно, и совершенно забыла о разнице в часовых поясах.

Бездельничая за чашечкой чаю, я заказала завтрак на специальном бланке. Утром я решила взять кофе, вареное яйцо, гренок, джем и утреннюю газету. Затем я переоделась в свою шелковую ночную рубашку и взобралась на огромную кровать. Матрас был твердым, но удивительно удобным. Я опустила голову на подушку.

Засыпая, я поблагодарила кузена Джереми за то, что он устроил мне такой шикарный отдых. Мальчик, которого я знала когда-то, вырос в важного лондонского бизнесмена. Интересно, как он чувствует себя, оказавшись в ответе за семейное состояние? Его отец, дядя Питер, брат моей мамы, умер, когда Джереми было всего двадцать пять; а его мать, тетя Шейла, англичанка до мозга костей, чья семья самая богатая из всех, кого я знаю, до сих пор живет в Лондоне. Я помню, как мама и тетя Шейла обменивались рождественскими открытками раз в год, вкладывая в них короткие, но любезные письма и фотографии меня и Джереми, за которые мне до сих пор стыдно.

Фотографии перестали присылать после свадьбы Джереми – это была последняя фотография от них, – поскольку у меня таких фотографий не было. Впрочем, через год Джереми развелся, никому не объяснив причин. На фотографии его жена вышла не в фокусе, так что все, что я смогла разглядеть, – это приятный профиль и светлые волосы.

Неужели он тоже из тех, кто ходит с раной в сердце? Взрослый Джереми на фотографиях был чисто выбрит и выглядел как преуспевающий английский бизнесмен, но в его глазах я все еще видела того непокорного мальчишку, которого встретила на побережье Корнуолла.

Поначалу он сидел прямой и чопорный за столом со взрослыми, когда мы пили чай из фарфора, который в Америке достают лишь на свадьбы да похороны. Я с трудом ставила чашку на блюдечко под пристальными взглядами Джереми и, что было хуже, его матери. Но однажды, когда мы играли в салки в обнесенном стеной бабушкином саду, я смогла сбить с Джереми спесь, и мы смеялись и шутили, как нормальные дети.

Он даже сказал мне по секрету, что точно не собирается стать очередным англичанином в пиджаке, занимающимся «чертовски скучной» работой, как его папаша-банкир. Он сказал, что будет путешествовать, поедет на сафари, будет ходить по каменистым тропам, исследовать древние руины или создаст рок-группу и станет звездой. Мне льстило, что Джереми делится со мной сокровенным, хоть он и называл меня малявкой. Тот важный разговор бесцеремонно прервала назойливая пчела. Спасаясь от нее, я побежала по дорожке к дому. Джереми крикнул мне: «Замри»! – и я, не знаю почему, доверилась ему и остановилась. Пчела сделала круг над моей головой, выходя на позицию, чтобы атаковать, но в этот момент подскочил Джереми, взмахнул влажным пляжным полотенцем и резко наотмашь рубанул им в воздухе. Пчела замертво упала к моим ногам. Это было впечатляюще.

Наши мамы уже укрылись на пляже под зонтами и ждали нас. Песок под полотенцами уже нагрелся, и Джереми позвал меня купаться. Волны бились о камни, наполняя воздух ароматной россыпью брызг. Однако океан был таким холодным, что дух захватывало. Я попробовала воду ногой и решила, что для меня это слишком холодно, но тут в воду с плеском окунулась бабушка Берил, довольно фыркая. Она помахала мне рукой и стала уговаривать меня присоединиться к ней. Джереми скорчил рожицу, глядя на мою неуверенность, и нырнул следом за бабушкой. Бабушка Пенелопа, стоявшая на берегу неподалеку, заверила меня, что я не обязана этого делать, но я таки решилась и окунулась, ахнув от холода. Моя гиперчувствительная кожа сразу покраснела. Я поплавала немного, но вода не стала теплее, как это случалось, когда я купалась дома, по нашу сторону Атлантики. В конце концов я выбралась из воды, стуча зубами, с посиневшими губами, и плюхнулась на теплое полотенце, с надеждой глядя на затянутое облаками небо. От ветерка стало лишь холоднее. Мама Джереми, тетя Шейла, заметив, что я совсем замерзла, велела сыну сбегать в дом, принести несколько полотенец и вытереть меня насухо, чтобы я не подхватила воспаления легких. Он всегда был послушным мальчиком до тех пор, пока взрослые обращали на него внимание. Он быстро сбегал за полотенцами и, заметив, что взрослые потеряли к нему интерес и заняты скучными сплетнями, лишь бросил мне их, а сам поспешил удалиться. Когда я запротестовала, Джереми сказал, что я проявляю слабость, поскольку я опасный секретный агент, меня сбросили на парашюте, я приземлилась в реку за Полярным кругом и мне надо избежать переохлаждения.

Потом, сидя на пляже, я учила его играть в покер, хотя он утверждал, что я совершенно не умею скрывать эмоции и все написано у меня лице. А он учил меня азбуке Морзе. Поначалу мне нелегко давалась эта наука, но когда я уловила суть, то поняла, как это удобно. Мы сидели за обеденным столом, и дядя Питер поставил какую-то ужасно старую и неинтересную музыку. Джереми решил, что слушать это невыносимо, и стал отбивать мне сообщение пальцем по ножке стола.

«Убогая музыка». Отстучал он. Я удивилась и посмотрела на него, но его лицо осталось бесстрастным, как у настоящего секретного агента. Он дразнил меня, потому что я часто употребляла слово «убогий».

«Ч-е-р-т-о-в-с-к-и-с-к-у-ч-н-а-я». Согласилась я, отстучав на ножке его любимую фразу. Вообще-то мы были вполне благочестивыми детьми, но, похоже, друг в друге мы разжигали озорство.

– Что это за шум? – спросила мама, посмотрев на меня через стол.

Я невинно отвела взгляд. Джереми кашлянул. Дядя Питер подозрительно взглянул на него. Я затаила дыхание. Мы принялись за еду, а взрослые вернулись к своим разговорам.

Джереми подождал, пока музыка заиграет громче, и снова застучал.

«Ненавижу горох».

Я не могла поверить его дерзости. Я опустила взгляд, чтобы не прыснуть от его ухмылки. Но я не успела отстучать ответ, мама Джереми подняла голову.

– Я тоже что-то слышала, – сказала она.

Бабушка Берил озадаченно посмотрела по сторонам. Но тетушка Пенелопа понимающе переводила взгляд с Джереми на меня. Она улыбнулась и сказала:

– Да, наверное, это снова прибежали мыши.

Даже сейчас, много лет спустя, сонно развалившись на огромной постели и прислушиваясь к шуму ночного Лондона, воспоминания детства казались мне такими живыми, словно все это случилось вчера. Со временем всегда так. Целые года порой проходят незаметно, а какие-то моменты остаются в памяти навсегда. Я медленно погрузилась в первый за несколько недель здоровый глубокий сон. И до того самого момента, как появился завтрак – а с ним и Джереми, – я не пошевелила и пальцем.

Глава 5

Джереми вошел в комнату, за ним следом вошел официант. На кузене был темно-синий костюм, в руках он держал кожаный кейс, а выглядел он серьезным и важным. Я приняла их обоих по-царски, сидя на диване, перед которым стоял обеденный столик. На самом деле я просто спряталась за стол, чтобы они не заметили чего лишнего под коротенькой ночной рубашкой. Джереми подошел ко мне, наклонился над столом и, словно муж, вернувшийся из дальней поездки, чмокнул в щечку. Он поцеловал меня нежнее, чем обычно целуют двоюродную сестру, но все же не настолько, чтобы разглядеть за этим что-нибудь неподобающее. Я уловила тонкий мужской аромат, в котором читались бергамот, лимон, соленый морской воздух и запах денег.

– Здравствуй, Пенни, – сказал Джереми, а официант тем временем скромно расставил тарелки и вышел, закрыв за собой дверь.

Я жестом предложила Джереми сесть на роскошный стул перед столом, поскольку он таким взглядом смотрел на еду, что я без труда разглядела за чопорным фасадом голод и усталость.

– Надо же, та самая Пенни Николс, – сказал Джереми, когда сел, оглядывая меня с головы до пят. – Выросла, но я тебя все равно узнал. – Я почувствовала себя так, словно волосы у меня забраны в хвостики, чего, правда, никогда не было, и напустила на себя важный вид.

– Угощайся кофе и, Бога ради, помоги мне все это съесть, – сказала я. – Они принесли два яйца и целую корзину хлеба. Если будешь хорошо себя вести, то можешь взять и то и другое.

И после непродолжительных «ах не стоит» и «ну раз ты настаиваешь» он набросился на еду, словно мальчишка.

– Спасибо. Вчера вечером я был в Брюсселе, – сказал Джереми. – Только утром прилетел. Хотел закончить свои дела, чтобы вплотную приступить к нашим.

Пока мы ели, я исподтишка поглядывала на него. Боже, он был немилосердно хорош собой. О да, он тоже вырос, стал серьезным и мужественным и сильно отличался от того долговязого мальчишки, каким я запомнила его. Его темные вьющиеся волосы были острижены намеренно небрежно, но явно за немалые деньги. Его кожа была гладкой, как сливки в кувшине, что неудивительно для человека, выросшего в безмятежной обстановке с полной уверенностью, что ему никогда не придется голодать. Лишь вокруг глаз и губ было несколько морщинок. Его голубые глаза, обрамленные длинными ресницами, казались холодными и далекими, словно море, но стоило сказать что-нибудь забавное, как они загорались огоньками веселья и интеллекта, придавая их обладателю вид добрый, дружелюбный и даже мягкий.

Я подумала, что это должно помогать ему в работе. В непростой жизненной ситуации вам как раз нужен именно такой адвокат, поскольку за кажущейся вальяжностью и спокойствием чувствовалась жестокая фация пантеры, готовой нанести молниеносный и смертельный удар, если потребуется. Его костюм цвета ночи был превосходно скроен в городском стиле, не то что мешковатые костюмы людей среднего возраста. На нем была белая рубашка в тонкую голубую полоску и винного цвета неширокий галстук; хорошие ботинки, не слишком поношенные и не сверкающие новизной витрин; и дорогие носки – ага, вот где он проявил свой бунтарский дух: носки были в целом спокойных тонов, но поверх шла нитка ярко-красного цвета, переплетающаяся в сумасшедший узор.

– Мама считает, что с моей стороны непростительно было не встретить тебя в аэропорту, – сказал Джереми, наливая кофе сначала мне и только затем себе. – Она приглашает тебя на чай сегодня днем, если, конечно, ты выдержишь.

Вот черт! Во-первых, я должна была первой спросить про тетю Шейлу. И во-вторых, я с ужасом подумала о том, что мне придется предстать перед тетей Шейлой и я буду чувствовать себя под ее пристальным взглядом совсем неловко и думать, не стоило ли сходить к парикмахеру перед встречей, потому что волосы мои выглядят отвратительно. Но тут я заметила, что Джереми смотрит на меня и понимающе улыбается, так что я сказала самым обычным тоном:

– Разумеется. Кстати, как дела у тети Шейлы?

– Мама невыносима, как всегда, – загадочно ответил он, помешивая сливки в кофе.

– Помню, как твои родители перед ужином всегда пили вкусные коктейли и слушали Герба Алперта по стерео.

Джереми поморщился:

– Ага, это папа любил слушать. Мама предпочитала «Битлов» и «Роллингов», как и твои родители.

– Она была стилягой или рокером? – спросила я, приноравливаясь к нашему старому стилю общения.

– Да дилетантом она была, – сказал Джереми как-то грустно.

– Помнится, она как-то рассказывала мне, что целовалась с Полом Маккартни.

Джереми бросил на меня взгляд, потом опустил глаза, смутившись за мать.

– Она до сих пор рассказывает об этом всем, – пробормотал он и надкусил круассан.

– А почему бы и нет? – пожала я плечами. – Это же исторический момент.

Было в его ироничном тоне и безупречных манерах что-то настолько знакомое, что я подумала: «А ведь я помню этого парня». И спустя столько лет его мать до сих пор давит на него. Я уже и забыла, что такое возможно. На самом деле я никогда толком не понимала, что именно мешает Джереми жить в ладу со своими родителями. Когда мы были детьми, я думала что это связано с тем, как невыносимы взрослые в целом. Впоследствии я поняла, что мои детские представления были недалеки от истины.

– А как тетушка Нэнси и дядюшка Джордж? – спросил Джереми, ему не терпелось сменить тему, которую, если честно, он сам предложил. – Твой отец еще готовит копченое мясо? Это было просто невероятно вкусно! Баранина, фазан и эта картошечка, м-м-м… а соус?..

– Неужели он готовил для вас? Как ты все это помнишь? – спросила я удивленно.

– Разве такое можно забыть? – ответил он. – У меня депрессия была в течение недели после того, как он уехал. Ведь после этого мы снова вернулись к безвкусной вареной еде. Ты и твои родители для меня были как люди из книги. Я ведь, если честно, действительно верил, что частный детектив Пенни Николс – это ты.

В его тоне я уловила легкие нотки насмешки. Я подняла глаза и заметила, как он смотрит на меня, на линию моей шеи, уходящую вниз за вырез ночной рубашки. Ни один мужчина не может удержаться от этого, когда встречает женщину. Он быстро отвел взгляд и сделал вид, что занят кофе. Я делала все, что в моих силах, чтобы не покраснеть. Передо мной лежала свежая газета, и я стала вчитываться в заголовки. Так мне немного удалось успокоиться, привести мысли в порядок, хотя и не полностью. Я сосредоточилась на информации об убийствах, войнах, политических скандалах. Меня устраивала любая информация, лишь бы это не было связано со мной лично. Я вдруг поняла, что не готова ко взрослому общению с Джереми. Но я определенно буду пытаться.

– А ты все тот же мальчишка, что спас меня от страшной пчелы, излупив ее до смерти пляжным полотенцем? – спросила я.

На его бледных щеках зарделся было легкий румянец, но тут же пропал. Так-так. Я подметила, что он тоже умеет краснеть.

– Ну должен же я был что-то предпринять. Из-за тебя нас обоих могли искусать, – сказал Джереми, глотнул кофе и кашлянул неуверенно. – Мне надо заскочить в офис и забрать кое-какие бумаги. Но прежде чем встретиться со стервятниками, я хочу, чтобы ты знала кое-что. Завещаний два: одно на английском и второе на французском, потому что у двоюродной бабушки Пенелопы была недвижимость в обеих странах. Французское завещание новее, потому что она заменила старое французское завещание, которое было написано еще в пятидесятых, по которому все французские активы делились между ее братом – это двоюродный дедушка Роланд – и сестрой, двоюродной бабушкой Берил, которые на тот момент оба были живы. Но поскольку двоюродная бабушка Пенелопа пережила их, то она переписала французское завещание и включила в него младшее поколение – тебя, меня и Ролло-младшего. Перед смертью она назначила меня судебным исполнителем по завещаниям. Ее французский адвокат вышел на пенсию, а его партнеров она никогда не любила. Так что она поручила все дела моей фирме.

– Как она умерла? – осторожно спросила я.

Джереми выглядел по-настоящему расстроенным.

– Тихо, в своей постели, – ответил он. – Доктора считают, что она умерла во сне. Сердце не выдержало, но они говорят, что ей не было больно… – Он остановился. – Она пыталась позвонить мне в тот день. Я был в Японии. Не смог ей перезвонить вовремя. Она мне нравилась, – сказал Джереми отстраненно. – Редко кто из пожилых людей сохраняют в старости ясность ума и живут достаточно полной жизнью, чтобы любить молодых. Я, правда, с ней редко общался. Последний раз я приехал к ней в лондонскую квартиру на обед, когда она пригласила меня поговорить о завещании. О себе она ничего не рассказывала, все расспрашивала про меня и мою жизнь. Так что я даже подумать не мог, что ее что-то беспокоит.

– Значит, она была одна, когда умирала? – спросила я.

Джереми кивнул. Мне вспоминалась старая римская поговорка: живи своей жизнью, потому что умрешь своей смертью. Я напомнила себе, что решила жить настоящим.

– А о каких стервятниках ты говорил? – осмелилась я спросить, хотя уже догадывалась, о ком идет речь.

– Конечно, Ролло-младший и его мамаша. – Джереми с насмешкой посмотрел на меня.

– Я с ними никогда не встречалась.

– Нет? Хм, Дороти богата сверх всякой меры, но Ролло-младшему и двух пенсов за всю жизнь не дала, так что он всегда предпочитал общаться с нами. – Опять этот недобрый ореол вокруг имени Ролло. – Хотя отец Ролло оставил ему денег, – добавил Джереми озадаченно. – И довольно много, но они разбиты на доли, и он получает их ежемесячно небольшим платежом, так что все убегает у него сквозь пальцы словно песок.

– Ролло-младшему должно быть где-то шестьдесят с небольшим? – спросила я из любопытства.

Джереми кивнул.

Я подумала над этим.

– По-моему все люди становятся стервятниками, когда дело доходит до дележа наследства, – сказала я. – Зубами готовы вгрызться в то, что осталось от чужой жизни.

Джереми улыбнулся.

– У тебя не получится, даже если ты сильно постараешься, – сказал он.

Это прозвучало скорее как комплимент, но я почувствовала себя уязвленной. Ведь, в конце концов, он не видел меня много лет. Откуда ему знать, что я не превращусь в хищницу, если понадобится?

У Джереми зазвонил мобильный телефон, он быстро достал его и стал говорить тихо, но уверенно, бросая в основном скупые «да», «хорошо», «верно». Когда он убрал трубку, то выглядел немного расстроенно. Заметив, что я смотрю на него, Джереми кивнул, извиняясь.

– Прости, но мне надо ехать в офис. Вот адрес, где будет оглашено завещание. Это квартира бабушки Пенелопы в Белгрейвии. Будет лучше, если мы встретимся там, а не приедем вместе. Я оставлю внизу свою машину с шофером, так что ты не заблудишься, а сам возьму такси.

Когда он упомянул о машине, я вспомнила, что хотела спросить его кое о чем.

– Джереми, – начала я, все еще немного колеблясь, – прости, что спрашиваю, но кто платит за все это? Отель, машина…

Он посмотрел мне в глаза.

– Ты, разумеется, – сказал он с ухмылкой.

Я скорчила мину, которая должна была означать, что хоть порой я и кажусь не от мира сего, но все же еще не полная идиотка.

Он протянул руку и взъерошил мне волосы.

– Контора, детка, – сказал он. – Твой отец настоял на том, чтобы оплатить перелет, но остальные расходы за мой счет. Твои родители, в конце концов, мои клиенты. Ладно, заканчивай сборы и давай не долго. В девять нужно быть на месте.

Я, конечно, была благодарна Джереми за щедрость, но его наставительный тон и намеки на мою непунктуальность напомнили мне о том, как он порой раздражал меня. Что-то в его надменной вежливости так и подмывало меня надеть маску дурно воспитанной американской шпаны – к коей я, разумеется, никогда не относилась, – лишь бы сбить с него эту спесь. Я помню, что, когда мне было девять, я много думала над этим и пришла к выводу, что он специально так себя ведет, чтобы заставить меня быть провокатором, поскольку в глубине души он был плохим мальчиком и хотел, чтобы кто-нибудь вытащил на свет божий его второе «я». Но вместо того чтобы проглотить наживку, я научилась добродушно подшучивать над его потугами, словно в словесный теннис с ним играла.

– Веришь или нет, – начала я своим привычным насмешливым тоном, – но я мастер по сдаче работ в срок. Я ведь все-таки в киноиндустрии работаю, а там время – деньги. И вообще, с твоей стороны это грубо, ничего не спросить о моей работе. Это довольно интересно.

Джереми удивился, потом покачал головой с притворным неодобрением.

– Только американцы с ходу спрашивают о работе, – проинформировал он и направился к двери. – Мы, европейцы, тоже об этом думаем, но никогда не спрашиваем сразу. Кстати, раз уж мы об этом заговорили, у тебя нет знакомой симпатичной актрисы, с которой ты могла бы меня познакомить?

– Ларима, – автоматически сказала я. – Мы как раз заканчиваем картину, в которой она занята.

Джереми поднял бровь, явно заинтересовавшись:

– Правда? – Он наклонил голову набок, словно обдумывая предложение. – Нет, пожалуй, я не ее тип, – сказал он задумчиво. – Не хочу давать ей яхту для вечеринок. – Он ухмыльнулся. – Ладно, я пошел. Увидимся в девять. Не опоздай, – не удержался он уколоть напоследок и мягко закрыл за собой дверь.

Я посмотрела на часы, большую, отделанную золотом красоту на каминной полке с круглым перламутровым циферблатом, окруженным скульптурками в греческом стиле. Джереми был прав. Времени осталось немного. Я пошла в душ. Напор воды был хорошим, и я быстро пришла в чувство. А может, я пришла в себя от того, что Джереми ушел и я смогла здраво мыслить? В любом случае я только сейчас поняла, что забыла задать ему самый главный вопрос: что же двоюродная бабушка Пенелопа завещала нам?

Более того, думала я, растирая себя кремового цвета полотенцем, Джереми не вызвался рассказать мне ничего об этом. Может, существует какой-то закон, запрещающий разглашать информацию до прочтения завещания? Или он опять в европейском стиле ждет, пока я сама его спрошу, и только затем расскажет? Возможно, я уже провалила свой первый экзамен на зрелость. Но потом я сказала себе, что Джереми и его родители всегда стремились показать свое превосходство над окружающими; трюк заключался в том, чтобы не пойти у них на поводу, не потерять дар речи от смущения и не выставить себя дураком.

Довольная своими умозаключениями, я сложила ночную рубашку, блузку цвета слоновой кости, черные домашние тапочки и достала из чемодана пару новых носков. А еще достала сумочку из итальянской кожи, которую купила со скидкой, а потому по разумной цене. Одна пожилая дама, с которой я работала какое-то время, научила меня делать профессиональный макияж, так что я привела себя в порядок не спеша и со знанием дела. Волосы выглядели на удивление хорошо, хотя я только расчесала их. Никакого парфюма и самую малость украшений – только скромные серьги с бриллиантами и кулон с бриллиантом приличного размера, который подарили мне родители на окончание школы.

Ну вот, теперь все. Я посмотрелась в зеркало. Все выглядит как надо, кроме глаз. Уж слишком они честные и напуганные.

– Расслабься, – сказала я своему отражению. – Нечего перевозбуждаться из-за парочки набитых снобов.

Однако глаза все равно выдавали мое единственное желание – не выглядеть дурой перед родственниками. Возможно, я больше никогда их не увижу, и не хотелось оставаться в семейных преданиях дурочкой из Штатов. Например, Бедняжкой Пенни. Правда, ее было жалко? Она даже не знала, как себя вести! Нет, нет и еще раз нет. Я голосую за то, чтобы сохранить достоинство, чего бы мне это ни стоило.

Глава 6

Мы застряли в пробке, так что я начала волноваться. А зная, что я уже опаздываю, я начала не просто волноваться, но и по-настоящему паниковать. Атмосфера мрачной роскоши в автомобиле Джереми лишь усугубляла ситуацию. Но пожилой шофер умело вел автомобиль по перегруженному центру Лондона, сворачивая на боковые улочки, чтобы избежать заторов, и в итоге мы оказались в тихих переулках с аккуратными старыми домиками, безупречными газонами и аллеями. Мы остановились у дома с белыми колоннами в викторианском стиле. Вход украшали двойные двери со вставками из матового стекла.

– Вот мы и приехали, мисс, – сказал шофер одобрительно, словно разговаривал с испуганной кошкой, которая залезла в коробку и не желала вылезать.

Это был низенький жилистый пожилой мужчина со спокойной уверенной манерой общения. Я кивнула, смутившись, что он так легко раскусил меня, и посмотрела на наручные часы. Без семи девять. Не опоздала, но времени в обрез.

«Спасибо тебе, Джереми, за то, что надоумил следить за временем».

Я напомнила себе, что представляю здесь маму и потому просто не имею права все испортить. Так что, когда водитель открыл мою дверцу, я уверенно поставила ногу в туфлях на высоком каблуке на мостовую, выбралась, слегка покачнулась, но взяла себя в руки и твердой походкой пошла к городской резиденции двоюродной бабушки Пенелопы.

Дверь перед ней открыл трудолюбивый с виду парень лет двадцати пяти. Он был симпатичный, но немного встревоженный, с послушными, коротко остриженными волосами, в хорошо скроенном костюме, который делал его еще моложе. У парня был превосходный акцент. Такого никогда не спутаешь с прислугой. Он отошел, чтобы я могла пройти в вестибюль, откуда справа шла лестница наверх, в две квартиры, а слева – дверь в квартиру на первом этаже.

– Мисс Николс? Меня зовут Руперт, я работаю с Джереми. – У него был низкий голос, какой можно услышать в церкви. – Поднимайтесь, пожалуйста, в библиотеку, это на втором этаже.

Лестница была с блестящими отполированными перилами, а ступени покрывала винного цвета ковровая дорожка, закрепленная золотыми скобами. Впрочем, ковер не спасал от скрипа. Лестница слегка постанывала при каждом моем шаге. Я остановилась в небольшой прихожей на втором этаже.

Раздвижная дверь в квартиру была приоткрыта, чего ни один живой человек не стал бы делать, если, конечно, он не переезжал. За дверью просматривался холл с лампой в виде тюльпана на столике. Поколебавшись немного, я толкнула дверь в сторону, и та бесшумно отъехала.

Библиотека оказалась милой комнаткой, заполненной светом, льющимся из двух эркеров с большими окнами. Мебель в основном была старой, конца девятнадцатого – начала двадцатого века – молодость двоюродной бабушки Пенелопы. На окнах висели синие занавески, перевязанные гигантскими золотыми тесемками. У стены напротив стояли книжные полки от пола до потолка, пестревшие книгами в дорогих черных или зеленых с золотом переплетах. Вся мебель была маленькой, но красивой: в углу – журнальный столик орехового дерева и стул; крошечный диванчик на случай, если впечатлительной барышне нужно отдышаться; и у крошечного камина – два стула с изящной спинкой и низеньким столом эпохи королевы Анны.

Но тут же, совершенно не вписываясь в общую обстановку, стояло несколько стульев с высокими, украшенными резьбой спинками и коричневого цвета дамасскими подушками на сиденьях. Все выглядело так, словно их принесли из столовой и расставили неровным полукругом посреди комнаты. Я подумала, что только юристы могли сделать такое. И действительно, передо мной сидели сразу три кандидата, но Джереми среди них не было.

Одетые в темные костюмы и рубашки с галстуками, они напоминали мне бизнесменов. Юристы сгруппировались вокруг столика со стеклянной столешницей, на котором лежали официального вида папки, и, стоило мне войти, пристально посмотрели на меня. Все они были седовласы, с неизменным выражением недоверия на лице и с холодными светло-голубыми глазами. Они были похожи на фарфоровых кукол, которые в фильмах ужасов оживают и начинают направо и налево убивать людей. Один из мужчин одарил меня мимолетной улыбкой стареющего аллигатора. Двое других просто вернулись к изучению бумаг, обозначив, что я не произвела на них впечатления. Но я видела, что они прекрасно поняли, кто я такая, и это лишь подчеркнуло мою значимость. Я почувствовала себя неловко.

В комнату вошли еще двое – маленького роста изящная пожилая женщина в пепельно-голубом плаще и подходящей по цвету шляпке; и средних лет мужчина в темно-синем блейзере и фланелевых брюках бежевого цвета. Это наверняка мамин двоюродный брат, Ролло-младший, и его мать, двоюродная бабушка Дороти. Я кивнула им, но они сделали вид, что не заметили меня. Зато юристы пришли в движение: они засуетились вокруг пожилой дамы, усаживая ее на один из стульев, затем зашептали что-то неразборчивое Ролло. Я решила, что не дождусь, пока мне предложат сесть, и прошла к окну, где села на стул. Я тоскливо смотрела на улицу. Ну где же мой юрист? Он бессовестно опаздывал.

Каждый раз, когда я бросала на присутствующих мимолетный взгляд сквозь опущенные ресницы, они отводили глаза, а значит, они меня тоже рассматривали. Я не могла отделаться от мысли, что со стороны мы выглядели просто как дьявольская семейка, написанная маслом на холсте. Взять хотя бы Ролло-младшего, чья дурная слава настолько шла впереди, окутывая его ореолом дьявольщины, что я всегда считала его высоким, худым, сутулым и мрачным типом. Я оказалась совершенно не готова увидеть перед собой полного, развратного на вид стареющего плейбоя с седеющими вьющимися волосами и мешками под глазами. Он вызывал скорее жалость и был похож на Элвиса с обложек его поздних пластинок. Его живот свисал над ремнем, и это было просто ужасно. Он был благочестиво внимателен к своей матушке. А теперь представьте на том же холсте двоюродную бабушку Дороти, которая походила на птичку. У нее были серебряного цвета волосы, взбитые в пышную копну, столь популярную у женщин ее возраста. Она выглядела утонченно, но не хрупко, ее птичья кисть лежала на серебряном набалдашнике трости. Теперь я понимала, почему бабушка Берил и двоюродная бабушка Пенелопа недолюбливали ее. Ну и наконец я, Пенни Николс, изо всех сил старавшаяся выглядеть взрослой, но на самом деле походившая на девушку, пришедшую устраиваться на первую работу.

Джереми и его помощники вскоре пришли. Мне показалось, что их не было целую вечность, но фактически они появились минута в минуту. Атмосфера в комнате осязаемо изменилась. Не было никаких сомнений в том, что главные здесь Джереми и его команда. Он представил мне Гарольда, старшего партнера, пожилого седовласого мужчину с уверенными серыми глазами. Затем он представил Северин, французского правоведа, симпатичную женщину в простом белом шелковом костюме, с огромными карими глазами и блестящими русыми, идеально уложенными волосами. Она, похоже, была одного с Джереми возраста, но держалась очень смело, что происходило, во-первых, от того факта, что она француженка, а во-вторых, из уверенности в своем профессионализме, который, бесспорно, производил впечатление на коллег противоположного пола. Когда выяснилось, что все необходимые бумаги на месте, то Руперту, парню, что встретил меня у входа, сказали, что он может возвращаться в офис. В целом я решила, что попала в хорошую компанию и смогу достойно представлять интересы мамы.

Джереми вежливо представил меня двоюродной бабушке Дороти и Ролло. Теперь, когда официально я существовала для окружающих, Ролло посмотрел на меня невинными глазами и сказал:

– Ах да, как же, как же.

Его мать признала наконец факт моего существования, одарив меня широкой улыбкой, какой обычно встречают новую горничную.

Джереми и его команда взяли под контроль столик со стеклянной столешницей и расселись на трех стульях позади него. Северин сидела спокойно и уверенно, готовая выдать необходимую информацию по первой просьбе. Остальные юристы нехотя заняли места на свободных стульях из тех, что стояли полукругом. Один стул остался свободным, и я поняла, что он для меня. Джереми заметил мое колебание и кивнул, чтобы подбодрить. Затем Гарольд стал зачитывать вслух завещание, начав с преамбулы, где говорилось о месте регистрации двоюродной бабушки Пенелопы, дате смерти и прочем.

Все люди в комнате, казалось, затаили дыхание в ожидании. Я добросовестно слушала все, стараясь достойно представлять маму, и пыталась разобраться в происходящем. И все же я ничего не могла с собой поделать, все было так похоже на мою работу. В завещании двоюродной бабушки Пенелопы меня подкупало то же, что и в истории, с которой связано мое ремесло. Исследуя жизнь одного человека, можно понять вечные истины, понять, в чем суть вещей, понять, где ложь, а где правда.

Гарольд читал монотонно и негромко, завораживая своим голосом, словно размеренными ударами барабана:

– «Я, Пенелопа Лейдли, находясь в здравом уме и твердой памяти…»

Я сосредоточилась, чтобы декодировать язык формальностей, когда он зачитывал, что двоюродная бабушка Пенелопа оставила эту квартиру, где мы сейчас сидим, моей матери, а какие-то крупные активы Ролло. Он и его мать остались этим довольны. Они не оспаривали английское завещание, и все было замечательно, и всех все устраивало, хотя Джереми ничего не досталось, что меня удивило… сперва.

Однако когда дело дошло до оглашения французского завещания, то все пятеро заметно оживились. Из этого я сделала вывод, что французские активы заметно крупнее английских, и именно по поводу них могут возникнуть разногласия и ожесточенные споры.

– «Мою виллу во Франции, включая дом и все земли, я оставляю Джереми Лейдли. Все движимое имущество в доме я завещаю моему племяннику Роланду Лейдли, Ролло-младшему. Гараж и все его содержимое я целиком оставляю своей внучатой племяннице и тезке, Пенелопе Николс».

После краткой паузы все заговорили разом. Прежние спокойные и почти церковные нотки сменились яростными криками и проклятиями, когда юристы Дороти и Ролло принялись оспаривать французское завещание, а Джереми и его команда спокойно, но жестко предупреждали об ограниченных сроках подачи апелляции. Затем вдруг, как по команде, все прекратилось. По крайней мере до поры до времени. Как в конце раунда во время боксерского поединка.

Гарольд аккуратно разложил бумаги завещания в кожаные папки. Дворецкий, которого наняли по случаю, принес поднос с кофе, фарфоровыми чашками, сахарницей и кувшинчиком сливок, и все это поставил на столик у камина. Похоже, это был какой-то сигнал, потому что Джереми и Северин подошли к столику, наполнили чашки и раздали их присутствующим. Но юристы Ролло, пробормотав что-то Дороти, как по команде, встали и вышли. Дороти грациозно поднялась и презрительно осмотрела собравшихся. Ролло бросил на кофе жадный взгляд, но вынужден был помочь матери выйти из комнаты.

Я все еще пыталась понять, с чего это двоюродная бабушка Пенелопа так эксцентрично упомянула меня в завещании. По какой-то непонятной причине она решила оставить мне гараж.

Не успела я ни о чем подумать, как меня отвлекла напряженная фигура двоюродной бабушки Дороти, продефилировавшей мимо. Я почувствовала, как ярость кипит в ней, еще до того, как посмотрела на нее. Лицо она контролировала безупречно, но ее выдавало дыхание, отрывистое и неровное. Она задержалась у столика, где стояли адвокаты, и, словно не в силах сдержаться, ткнула тростью в папки с завещанием, и те полетели на пол, бумаги с последней волей двоюродной бабушки Пенелопы рассыпались веером.

– Мы еще посмотрим! – выплюнула старушка с напускным весельем, как будто ее выходка могла как-то повлиять на распределение наследства.

Мне стало стыдно за нее, словно она на людях потеряла рассудок.

– Мы еще посмотрим! – повторила она Джереми, который инстинктивно встал рядом с ней.

Ролло схватил мать за руку и быстро вывел из комнаты.

Никто вокруг не выглядел удивленным – никто, кроме меня. Гарольд вздохнул, и они вместе собрали бумаги с пола, после чего вернулись к своим делам.

Когда они закончили, Северин подошла к Джереми и что-то сказала ему тихим голосом. Она называла его «Жереми», очевидно, из-за чудесного французского акцента. Она вела себя очень профессионально, корректно и не тратила время на лишние слова. Они оба оживленно закивали, а когда закончили разговор и обменялись бумагами, она вскинула бровь, глянув на Гарольда, давая понять, что ей уже не терпится уйти.

Гарольд пожал мне руку, и сделал это более сердечно, чем прежде, из чего я сделала вывод, что мы с мамой вышли из ситуации в плюсе. Северин, которая раньше удостоила меня лишь коротким профессиональным кивком, теперь, прощаясь, пронзила меня взглядом глаз-лазеров, крепко пожала руку и прошептала Джереми слегка покровительственным тоном: «Ah, la petite cousine americaine! Elle est charmante».^[2]

Джереми несколько смутился. Как будто было с чего. Я негодовала. Да Бога ради, мне же уже больше шести! С какой стати она назвала меня маленькой американской кузиной? Но прежде чем я смогла бросить на нее испепеляющий взгляд, она уже вышла в сопровождении Гарольда. Я слушала, как затихают их шаги на лестнице и хлопает тяжелая входная дверь. Теперь я осталась наедине с Джереми.

Джереми выдохнул так, словно только что закончил тяжелый матч в сокер. Только сейчас до меня дошло, что он очень серьезно воспринял свою роль защитника семьи и, более того, хотел произвести впечатление на своих американских родственников.

– Вот ты и познакомилась с Дороти и Ролло, – сказал он озорно. – Что скажешь?

– Боже, никто не выглядел так, как я ожидала, – призналась я. – Дороти такая маленькая, но на секунду мне показалось, что она нас обоих может приложить по голове своей тростью. А Ролло! После того как я столько слышала о нем, я думала, он похож на Джека Потрошителя.

Джереми усмехнулся.

– Так всегда, пока не увидишь собственными глазами, думаешь что попало, – заметил он.

– Ты знаешь, о чем я – о внешности и поведении, – сказала я. – Никак не ожидала увидеть стареющего бездельника, который до смерти боится матери.

– Ну, на самом деле не так с ним все просто, – предупредил Джереми, хотя в подробности вдаваться не стал. Он повернулся ко мне, напустив на себя деловой вид. – Итак, Пенни Николс, – сказал он, – как ты себя чувствуешь в роли наследницы?

– Очень забавно, – сказала я. – Как я поняла, мне достался гараж.

Он ухмыльнулся.

– Это не все, – заявил он. – Твоя мать сказала, что все, полученное ею, я должен передать тебе. После того как завещание пройдет все официальные инстанции. Так что у тебя не возникнет проблем с наследством, когда… м-м-м… когда твоя мама покинет тебя. Дай мне знать, когда решишь, что хочешь сделать с квартирой, продать или оставить. Имеешь представление, за сколько уйдет квартира в этом районе? Она стоит около семисот пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. И люди готовы убить только за то, чтобы знать, что ее выставили на продажу, поскольку нужно быть местным, чтобы владеть такой информацией. Хочешь осмотреться, прежде чем я запру здесь все? Нам нужно многое сделать, а времени у нас всего ничего.

Конечно, я хотела осмотреться. А потом созвониться с моей милой мамочкой. Честно говоря, давненько я мечтала ненадолго забыть о романтике и истории и подумать о жадности и прагматике.

У меня голова шла кругом. И тем не менее я решила посмотреть квартиру. Библиотека была самой большой комнатой. Затем шла темная узкая столовая с крохотной розово-белой кухонькой, из окна которой был виден чудесный сад. Была еще маленькая спальня в вишневых тонах, которую двоюродная бабушка Пенелопа использовала как комнату для вышивания. Дальше по коридору шла небольшая ванная комната с ванной на подставках в виде лап и золотыми мыльницами в виде морских коньков. А ближе ко входу располагалась огромная, просто невероятных размеров, спальня с мебелью в белых и золотых тонах. На небольшом возвышении у окна стоял туалетный столик с зеркалом и перед ним стул, отделанный атласной тканью. В другом углу комнаты стояла огромная кровать с балдахином.

Джереми открыл большой встроенный шкаф, который оказался заполнен одеждой для пожилой дамы. Я заглянула внутрь, и у меня возникло ощущение, что я заглянула в чью-то могилу. Мне стало лучше, когда он закрыл шкаф.

– Джереми, – сказала я, вдруг испугавшись ужасной мысли, – она… она ведь не здесь умерла, не на этой постели?

– Нет, – сказал он. – Она умерла на вилле во Франции.

Я громко с облегчением вздохнула. Пока мы спускались вниз по скрипучей лестнице, Джереми продолжал вводить меня в курс дела.

– Двоюродная бабушка Пенелопа владела этой квартирой с 1920-х, а виллой во Франции где-то с 1930-х годов, – говорил он. – Твой отец говорит, что ты у нас специалист по исторической мебели и архитектуре. Ты можешь произвести оценку ее имущества? Мы должны сделать все аккуратно, чтобы подать налоговую декларацию.

– Конечно, – сказала я, уже восхищаясь довоенной лепниной, деревянными украшениями и стеновыми панелями, прекрасными деревянными полами и дверьми.

Мебель была в хорошем состоянии, преимущественно викторианской эпохи, но ничего выдающегося и, хотя я не видела ни одного произведения искусства и маме писать было не о чем, сама квартира была просто находкой. У нее было идеальное расположение, тихое и уединенное; окна давали прекрасное освещение, они были изящными, но одновременно уютными. Окна в библиотеке располагали забраться в кресло с книжкой в дорогом переплете и читать до тех пор, пока золотые часы на каминной полке не пробьют время ужина.

– Не могу поверить, что она оставила все это нам! – сказала я тихо.

Джереми наблюдал за моей реакцией.

– Не переживай за Ролло. Он не меньше получил банковскими активами. Никто не ожидал, что бабуля Пен накопила столько денег. Видимо, эти деньги были им нужны сразу, поэтому они и не оспаривали английское завещание.

– Может, им нужны деньги, чтобы оплачивать армию юристов, которые будут заниматься французским завещанием? – предположила я. – Вот же стая койотов! Они действительно стоят столько, на сколько выглядят?

– Они стоят очень дорого, – сказал Джереми мрачно. – Это будет та еще драка, но мы их одолеем. Легко и непринужденно.

– А недвижимость во Франции дорогая? – спросила я. – Вот, например, вилла, о которой я слышала? Она тебе досталась, я правильно понимаю?

Лицо Джереми озарила широкая улыбка.

– Судя по всему, так! Я ее еще не видел. Слышал только, что состояние ее неважное и нужно делать ремонт, но самое дорогое – это земля. Северин занимается этим. Ума не приложу, почему бабуля Пен оставила ее мне? – сказал он удивленно. – Когда она обратилась ко мне с просьбой помочь ей, то уже редко наведывалась туда до самой последней недели, когда уехала навсегда. Она чувствовала себя совсем плохо, но все спрашивала и спрашивала меня о моей жизни, вместо того чтобы заниматься своими активами. Она прямым текстом сказала мне, что считает Ролло-младшего дураком, но ей было его жалко, она называла его ушибленным. Говорила, что дети над ним в школе издевались. Он любит антиквариат, так что я не удивился, что она завещала ему французскую мебель и всякую всячину.

Я представила себе, как Джереми терпеливо слушает болтовню двоюродной бабушки Пенелопы, ее расспросы про его жизнь, на которые ему вряд ли хотелось отвечать.

– А почему Ролло хочет оспорить французское завещание? Ведь очевидно было, что двоюродная бабушка Пенелопа оставила виллу тебе, – поинтересовалась я.

Джереми пожал плечами:

– Не знаю. Французское наследственное право гораздо сложнее, так что Дороти и Ролло едва ли представляют, во что впутываются.

Когда он замолчал, я спросила, не удержавшись:

– А не знаешь, что может быть в гараже?

– Машина, надо полагать. – Видимо, его тоже это заинтриговало. Джереми снова стал деловым и важным. – Нам с тобой лучше съездить туда вместе и посмотреть. Можем успеть на самолет. – Он глянул на часы. – Черт, могли бы улететь ближайшим рейсом, но мама настаивает, чтобы я привез тебя на чай. Я скажу ей, что мы заглянем только поздороваться. Так что едем к маме, потом летим на мыс Антиб, может быть, поужинаем в Ницце, я знаю там прелестный ресторанчик. Идет?

Глава 7

Тетя Шейла жила в красивом многоэтажном доме в Челси. И в этом доме был самый быстрый лифт из всех, в каких мне доводилось бывать. Он бесшумно доставил нас на ее этаж в считанные секунды.

– А ты уверен, что она не станет возражать, если мы просто заглянем к ней на несколько минут? – спросила я, совершенно уверенная, что матушка Джереми обвинит во всем меня, а не своего дорогого сыночка.

– Конечно. Все в порядке. Я говорил с ней по телефону, так что морально она уже готова, – сказал он.

Я шла за ним по коридору, и вскоре он подвел меня к ее двери. У Джереми оказался ключ, которым он и открыл дверь.

Когда мы вошли, тетя Шейла сидела в гостиной на диване бледно-зеленого цвета. Она праздно просматривала газету, словно мир ничем не мог ни удивить, ни расстроить ее. Она подала мне руку, приветствуя в своем доме. Ее рука оказалась холодной и мягкой.

Тетя выглядела точно так же, как и много лет назад, и это казалось невероятным, но тем не менее было правдой. Те же светлые волосы, та же стрижка, та же изящная фигура, разве что не такая гибкая. На тете был дорогой костюм, идеально на ней сидящий; а ее стройным ногам по-прежнему не нужен был высокий каблук, чтобы выглядеть на все сто, так что она надела туфли из мягкой кожи на плоской подошве. У нее были зеленые глаза, аккуратный нос и слегка пухлые губы. Несмотря на возраст, было в ней что-то сексуальное. Она надела золотые украшения – тонкие наручные часы, небольшие, но широкие серьги, ожерелье под самое горло, которое походило на золотую перекрученную веревку, несколько колец, которые сверкнули, когда она протянула руку, и браслет с изящными камнями.

– Так это и есть Пенни? – сказала тетя Шейла и посмотрела на Джереми с удивлением в глазах. – Она выглядит точь-в-точь как мать, правда, Джереми? – Джереми немного смутился. – Пенни, дорогуша, – продолжала тетя Шейла негромким голосом, – позволь сказать мне. Я очень расстроилась, когда узнала о смерти твоей бабушки Пенелопы. Она всегда была добра ко мне.

– Спасибо, – сказал я, не зная, как себя вести.

– Я знаю, что вы очень торопитесь, но, может, все-таки попросить Элис приготовить вам обед?

Я бросила на Джереми красноречивый взгляд, давая ему понять, что с этим он должен разбираться сам.

– Не получится, – ответил он. – Пенни устала от переездов, а я хотел бы закончить все дела в Ницце сегодня.

В дверях появилась служанка в черном платье и белом переднике.

Тетя Шейла кивнула ей, затем повернулась к нам и вздохнула.

– Тогда возьмите с собой пару бутербродов, Пенни, – разумно предложила она. – На тот случай, если вы проголодаетесь в самолете. Они в столовой. – Джереми сделал шаг в сторону, когда мать пошла показать, где это.

Столовая была залита светом, который шел из огромных окон во всю стену. Окна выходили на Темзу. Из окон открывался вид, достойный открыток и постеров. Внизу тихо плыли маленькие лодки, виднелись волшебные шпили церквей и древние мосты. От восторга у меня захватило дух. Джереми улыбнулся, заметив мою реакцию. Затем я увидела стол, накрытый белой льняной скатертью и заставленный тарелками и бокалами с золотой каймой. Здесь же стояла большая тарелка с крохотными бутербродами, блюда с салатами и поднос с печеньем. А еще ваза с фруктами. Я укоризненно посмотрела на Джереми.

– Ладно, немножко перекусить мы успеваем, – сказал он.

– О, парень, это благородно с твоей стороны! – воскликнула я, на что тетя Шейла рассмеялась.

Мы сели за стол. Видимо, Джереми успел рассказать ей по телефону, как прошла процедура прочтения завещания, поскольку она ни разу не заикнулась об этом, а спрашивала лишь о моей жизни да о моих скромных успехах. Когда я рассказала о съемках фильма о жене Наполеона, она воскликнула: «Действительно?!»

– По-моему, самое замечательное в истории, это когда ты видишь, как она творится, – сказала она. – Летом 1968-го я была в Париже, – добавила она, хвастая. – Во время главных забастовок. Мы добирались в Сен-Тропе автостопом, – пояснила она, бросив на Джереми взгляд, полный вызова. – Джереми не любит, когда я рассказываю о тех днях, что я посвятила движению хиппи.

– Да право, мама, – сказал он, слегка неодобрительно. – Ты же никогда не была настоящей хиппи.

– Пусть так, – признала она. – Но я была сторонницей хиппи. Когда Джереми делает такое лицо, он выглядит точь-в-точь как Питер, – сказала она неожиданно.

Лишь однажды она упомянула мужа, на что Джереми отреагировал, едва заметно приподняв бровь. Когда у Джереми зазвонил телефон, он с видимым облегчением попросил извинить его и вышел в прихожую, чтобы ответить на звонок. Мы с тетей Шейлой остались вдвоем, но, не успела я толком испугаться, как она сказала с заговорщическим видом:

– Он, конечно, та еще зануда, но какой красавчик, а?

– Да, он действительно хорош, – согласилась я.

– Его жена была сущей стервой, – сказала она, понизив голос. – Она заставляла его страдать. Была нервной и постоянно пыталась развлечь себя хоть чем-нибудь. Каждую ночь таскалась по клубам. Постоянно болтала ни о чем. Таких хочется пожалеть и приласкать, но они не дают. Лишь нервничают, когда их пытаешься успокоить. Как бы там ни было, но она, видно, считала моего мальчика полным идиотом, если думала, что он станет сидеть у камина в теплых тапочках и ждать ее долгими зимними вечерами. Она никогда не понимала, как много он работает и как сильно устает после всех этих перелетов. В итоге она сбежала с его лучшим другом.

Это было гораздо больше, чем рассказывала мне мама. Более того, я уверена, мама и не знала таких подробностей.

– Только не болтай никому, – сказала тетя Шейла тихо и бросила взгляд в сторону прихожей, ожидая возвращения Джереми. – Он убьет меня, если узнает, что я разболтала все тебе. Но иногда нужно открываться людям. Трудно страдать в одиночестве. – Она вздохнула. – Приглядывай за ним, ладно? Мне он не позволяет. А тебя послушает. Он доверяет тебе. И это меня радует, потому что иногда жизнь складывается так, что противоположному полу совсем перестаешь верить. – Она сказала это тоном человека, которому противоположный пол определенно нравился.

Затем она подалась вперед и даже открыла рот, видимо, намереваясь сказать мне что-то еще более важное, но в этот момент мы обе услышали торопливые шаги Джереми. Тетя Шейла выпрямилась и весело улыбнулась. Она поднялась, глянула на узкие золотые часы с бриллиантами, сказала, что у нее назначена встреча, и попросила передать моим родителям, что любит их, и это слегка удивило меня. Джереми открыл ей дверь и проводил до лифта. Она уехала, не дождавшись нас, потому что я попросила дать мне время посетить дамскую комнату перед отправлением.

– Покажи ей, где это, Джереми, и запри за мной дверь, – сказала тетя Шейла, отмахнувшись от моего «спасибо за угощение».

– А куда она поехала? – спросила я, вернувшись из безупречно чистой ванной в бледно-розовых тонах.

– Раз в неделю она ездит в Дом ветеранов, чтобы проведать их, – сухо сказал Джереми. – По вторникам. По средам и пятницам она делает гимнастику и ходит по магазинам. По понедельникам у нее комитет по борьбе с противопехотными минами и комитет по борьбе за права женщин. Хиппи такой жизнью не живут, или я не прав?

– Да брось, что ты к ней цепляешься, – сказала я. – Твоя мать по духу моложе тебя.

– Может быть. Сейчас она встречается с парнем, который работает с ней в Доме ветеранов, – сказал Джереми немного смущенно. – По-моему, он музыкант. Сочиняет музыку для телешоу на Би-би-си. Они встречаются столько, сколько я себя помню. Папа знал об этом, я знал, и, по-моему, весь чертов мир знал.

Я была шокирована. Не то чтобы меня удивил тот факт, что у тети Шейлы был роман, который длится вот уже многие годы, или что она изменяла толстому старому дяде Питеру, который, между нами девочками, мог разочаровать какую угодно женщину. Нет, меня удивило то, что Джереми так запросто рассказал мне об этом, да еще в квартире матери.

– Правда? – спросила я, чувствуя себя не в своей тарелке.

Я не знала, что сказать. А если бы и знала, то все равно не сказала бы, боясь, что он откусит мне голову. Но стоило нам оказаться в лифте, и Джереми снова стал подтянутым профессионалом, словно не проболтался только что о чем-то глубоко личном.

– Ты должна позвонить матери, – напомнил он мне с серьезным видом. – Расскажи ей, как все прошло и куда мы направляемся. Уверен, она бы хотела, чтобы ее держали в курсе дела.

Мы вернулись в отель, и Джереми сел перед телевизором. Как будто мы были в обычном отеле, а не в одном из лучших номеров. Он смотрел новости, пока я торопливо собирала свои вещи и звонила домой.

Я не хотела, чтобы из-за меня мы опоздали на самолет, так что с матерью была крайне лаконична:

– Мама, долго разговаривать не могу, иначе мы с Джереми можем опоздать на самолет. Тебе досталась квартира в Лондоне. Она красивая! Да, мне очень понравилась. Но я не поняла, зачем ты отдаешь ее мне? Джереми говорит, что она стоит больше семисот тысяч фунтов стерлингов. А мне достался гараж во Франции и все, что в нем. Да, именно гараж. Джереми получил виллу во Франции, но вся мебель достается Ролло-младшему. Я сейчас уезжаю посмотреть, что там, во Франции… Ага. На самолете… С Джереми… Это была его идея… Да, мы поели… У тети Шейлы… Бутерброды и печенье. Я тебе потом расскажу. А, она просила передать, что любит тебя и папу. – Я понизила голос: – Да, она именно так и сказала.

Наверное, из-за этого мама и выдала следующее:

– Что ж, пара сотен тысяч фунтов и не такое могут сотворить.

Но я ничего не ответила ей, поскольку, хоть Джереми и делал вид, что внимательно смотрит телевизор, мне казалось, что он прислушивается к разговору.

– А другие родственники получили что-нибудь? – услышала я голос отца.

Должно быть, мама махнула на него рукой, поскольку больше он ничего не сказал. Я еще раз рассказала про то, что получил Ролло-младший, на что папа сказал:

– Хорошо. Значит, все довольны?

– Нет, – ответила я. – Ролло-младший собирается оспаривать французское завещание.

Последовала недолгая пауза, которую нарушила мама:

– Дай мне поговорить с Джереми, дорогуша.

Я передала ему трубку. Он отнюдь не удивился. Он успокоил ее, чувствовалось, что он говорит и с клиентом и с тетей одновременно. Затем я услышала, как он сказал:

– Уверен, что ей это необходимо. – После чего он нажал на кнопку сброса.

– Ты о ком? – подозрительно спросила я.

– О тебе, – ответил он и кивнул в сторону носильщика который появился в дверях, чтобы забрать мои вещи.

– Что мне необходимо? – настаивала я.

– Присмотр тебе необходим, – ответил он. – Интересно, приглядывать за тобой и отбивать от богатой наследницы ухажеров – это одно и то же? Она в подробности не вдавалась.

Мне было так неловко, что я промолчала. Что заставило маму так плохо обо мне подумать?

– Да, особое обращение мне не помешает, я к нему привыкла, если ты еще не заметил, – сказала я.

Мне было уже все равно, что я говорю. Все происходило так быстро, что я понимала: все это ненадолго. Я знала, что стала Золушкой на день: пятизвездочный отель, богатая наследница, приглашение на обед к «королеве». Завтра все снова встанет на свои места. Я была уверена в этом. Родственнички найдут способ все у меня отобрать, и даже не потому, что у Джереми не хватит толку защитить меня, а потому, что негодяи никогда не задумываются о таких пустяках, как любовь, долг или добрый разговор.

Да, завтра все встанет на свои места, и мне снова будет не хватать денег, и останавливаться я буду в обычных отелях, и зарабатывать буду на низкобюджетных исторических фильмах, если мне еще повезет и меня не уволят за ненадобностью, а мой красавчик кузен вернется в свой богатый мир, и мы не увидим друг друга еще добрую сотню лет. Так зачем тянуть? Может, стоит разрушить чары прямо сейчас?

Глава 8

На корпоративном самолете как минимум не было обезьян. Зато были на борту парни в костюмах – английские адвокаты и их клиенты мужского пола, которые выглядели весьма забавно после распития виски и прочего содержимого бара. Самолет был просто переполнен хрустальными бокалами всех размеров и форм. Бокалы находились в баре на носу самолета и по непонятной мне причине не вылетали, словно ракеты, со своих мест при рывках во время турбулентности. Над баром горела разноцветная вывеска со звездами, единственной целью которой, судя по всему, было веселить публику. И ведь работало, поскольку первые пять минут парни делали ставки на то, как быстро сменятся цвета на вывеске и как быстро они вернутся к изначальному голубому. Бросая в бокалы лед и высыпая в блюдце орешки, они бросали любопытные взгляды на меня, единственную женщину на борту, и походили на школьников, которые должны вести себя прилично в присутствии взрослых, но никак не могут удержаться от шалостей и глупых шуточек.

Джереми посмотрел на них, как обычно смотрит парень с девушкой на других парней, чтобы отшить их. Мы сели в кресла, которые позволяли смотреть вперед, точно пилоту. Кресла были широкими, кожаными и с неограниченным пространством для ног, но, как справедливо заметил Джереми, это не делало их комфортными. Остальные сиденья походили скорее на кожаные диваны и могли вместить по восемь человек за раз. Самолет был длинным и узким, словно лимузин, с занавесками и ковровой дорожкой цвета слоновой кости. Видимо, его намеренно сконструировали с расчетом на то, что пассажирами будут группы лиц, например, управленческий аппарат футбольной команды, которому достанется право решать, кому и как всыпать по первое число. И воистину именно этим и занимались пассажиры.

Я сказала Джереми, что бесконечно благодарна ему за то, что он нанял частный самолет, избавив нас тем самым от толпы, шума и очереди в туалет, с которыми обычно сталкиваешься, когда летишь коммерческим рейсом.

– Просто повезло, – скромно сказал он. – Подвернулся подходящий самолет, только и всего. Иногда действительно нужен, да не дождешься.

После чего он устроился поудобнее в кресле и вскоре уснул. Такое обычно случается с людьми, когда они смертельно устали: стоит голове коснуться мягкой поверхности, и глаза закрываются сами. Он уснул, и у меня выдался шанс рассмотреть его внимательнее. На левой руке не было обручального кольца, зато на запястье были изящные часы, показывающие время по нескольким часовым поясам. Руки у него были рабочими – широкими и мозолистыми. Уголки губ смотрели слегка вниз; возможно, это из-за того, что он встречался сегодня с матерью. Интересно, как часто он с ней видится и где он живет? Я вспомнила, как тетя Шейла говорила о том, что его жена жестоко с ним обошлась. Люди во сне выглядят такими невинными, а Джереми, ко всему прочему, выглядел еще и уязвимым.

Он проснулся позже, вздрогнул и посмотрел на меня виновато.

– Прости, заснул и бросил тебя одну, – сказал он застенчиво. Я ухмыльнулась. – Вымотался на работе. – Он покачал головой. – А я ведь только что пообещал твоей матери присматривать за тобой. – Он посмотрел на мужчин, которые разговаривали чуть громче обычного, затем перевел взгляд на меня. – А если серьезно, – продолжил он, как будто наша беседа не прерывалась из-за сна, – как твоя личная жизнь? – В его голосе слышались покровительственные нотки, но не такие, какие обычно младшая сестра слышит от старшего брата.

– Было много хорошего, – сказала я задумчиво, – и много плохого. Все как всегда: навязчивые взаимоотношения. Но пожалуй, не могу сказать, что я когда-либо по-настоящему любила. – И я действительно так думала.

Потому что если то, что было у нас с Полом, и есть любовь, то лучше застрелиться.

– По-настоящему, – повторил Джереми. – Поверь мне, знай ты, что это такое, ни за что не захотела бы попробовать.

– Это значит, ты знаешь? – автоматически спросила я, забыв на мгновение, как дурочка, что мне говорила тетя Шейла.

У меня перехватило дыхание, и это лишь все усложнило, ведь я задала вполне резонный вопрос, а своим поведением выдала, что мне известны некоторые детали. К счастью, он решил, что известны они мне от моей мамы.

Джереми печально усмехнулся.

– О, можешь передать матери, что я уже оправился от развода, потеряв лишь в самоуважении, – сказал он. – Так что встречаюсь время от времени с разными девушками, никакой постоянной знакомой у меня пока нет. Что меня лично вполне устраивает. Я еще не готов снова погрузиться в море любви.

– Ты все еще любишь свою бывшую жену? – осмелилась спросить я.

Джереми ужаснулся:

– Бог мой, конечно, нет!

– Ладно-ладно, успокойся, – сказала я тоном сестры. – А как она выглядела?

– Она была красивой, но нервной. Импульсивной. Обвиняла меня в том, что я первый ее бросил. Но это не так. Говорила еще, что я не прилагал особых усилий, чтобы измениться, и это уже правда. Я действительно вспылил в конце. – Он отвел на мгновение взгляд. – Потерял чувство юмора, а это уже смертельный номер. Она повела себя на удивление жестоко, когда решила для себя, что мы расстаемся, – признал Джереми. – Наверное, это лучший способ порвать с любимым человеком, но остается после этого привкус горечи. Я предпочел бы оставить более приятные воспоминания. – Он и в начале разговора выглядел немного не в себе, а к концу так просто расклеился, словно сказал больше, чем хотел, но, начав изливать душу, остановиться уже не мог. Он торопливо добавил: – У тебя талант задавать вопросы. У самой-то как с личной жизнью? Парень есть? Стоит мне волноваться за судьбу наследницы? – Джереми сдвинул брови, словно хотел напугать, но я чувствовала, что он искренне хочет знать.

Я покачала головой.

– Мы расстались, и на этот раз навсегда, – сказала я, испугавшись, что на самом деле не навсегда, но, спросив у себя, решила, что это все-таки конец отношений. К лицу прилила кровь, и я почувствовала, что краснею. – Впрочем, ничего драматичного, – сказала я сбивчиво, хотя и пыталась говорить уверенно. – Просто пару не хватило. Я осознала, что скучна ему, а сама я устала от него. Это меня расстроило.

Боже, чем больше я говорю, тем меньше понимаю, к чему все это! Пора закругляться, пока не наговорила лишнего.

Джереми понял мою неуверенность. Его голос звучал утешающее.

– Ума не приложу, как это кто-то мог устать от общения с тобой, – сказал он с чувством. – Нет, не может такого быть. Я скорее предположу буйство страстей, я даже могу представить, как ты швыряешься книгами.

– Это тоже было, – сказала я. – Пока мы не устали драться. Я на самом деле не скучная. Просто, когда меня загоняют в угол, я закрываюсь в своей раковине. Он хотел свадьбы уже через неделю знакомства, наверное, потому что все его приятели уже переженились. Ко мне это никакого отношения не имело. Я сначала хотела пожить вместе. Впрочем, мы и жили какое-то время. Он все время злился и оставался каким-то чужим. Это, в свою очередь, злило меня, я просто приходила в бешенство.

– Это потому, что некоторые парни знают, что им нельзя доверять, – сказал Джереми быстро, но уверенно. – Отсюда и спешка. Они хотят сцапать тебя до того, как ты поймешь, что они лишь жалкие мерзавцы. Главное – не идти у них на поводу.

– Спасибо, – сказала я. – Всегда хотела старшего брата. Это так успокаивает.

Джереми кивнул:

– К твоим услугам в любое время.

– Я за тобой тоже буду приглядывать, чтобы никакая вертихвостка не позарилась на роскошную виллу и обольстительные британские манеры, – сказала я.

Мы пожали руки, скрепив тем самым договор.

Самолет заходил на посадку в Ницце. Уже можно было разглядеть бассейны у вилл, которые угнездились на склоне скалистого холма, и мягкую синеву Средиземного моря, чьи воды омывали галечные пляжи. Моя съемочная группа закончила работу на Ривьере и уехала домой, а Эрик и Тим наверняка гуляют по «блошиному рынку» в поисках дешевых старинных безделушек, чтобы позже отправиться в Испанию. Наконец-то мне не нужно было спешить на встречу или съемку.

Я подумала о двоюродной бабушке Пенелопе, которая безрассудно купила виллу в тридцатых годах двадцатого века, когда была так молода. То было время шумных вечеринок, роскошных платьев, сладких баллад о любви посреди рушащихся финансовых рынков и меж двух мировых войн. Никто из родственников не видел той виллы, да и сама она, похоже, давно туда не ездила. Но она держала виллу, хотя могла продать ее в любое время за огромные деньги. И ведь удивительно, но именно туда она уехала на закате жизни и именно там умерла. Я могла лишь предположить, что это связано со старой любовью и минувшей эпохой, в которой она не хотела жить, но к которой вернулась в финале. Я уже чувствовала, что дом будет наполнен энергетикой минувших страстей, печалей и радостей.

Джереми улыбнулся, заметив нетерпение на моем лице.

– Не жди слишком много от своего гаража, – предостерег он мягко. – То, что для одной женщины сокровище, для другой – сущий хаос.

– Это я знаю. Я думала о призраках дома, – сказала я восторженно.

– Призраках? – удивился он, моя фраза слегка встревожила его. – Ты это точно знаешь? Ты одна из тех, кто может почувствовать присутствие злых сил? Если так, то лучше не говори мне.

– Да нет же, – заверила я его. – Я о другом. Разве тебе самому не любопытно? Ты же полноправный владелец виллы на юге Франции! Прими это как факт. Разве ты не заинтригован?

Джереми благосклонно улыбнулся.

– Спокойнее, дитя мое, – сказал он. – То, что вилла моя, еще бабушка надвое сказала.

– Да ну тебя, – фыркнула я. – Давай первыми сойдем с самолета.

– Ладно. Не забудь карту, – сказал Джереми возбужденно. Видимо, и сам с нетерпением хотел увидеть наследство. – Я рассчитываю на тебя, одному мне не найти это чертово место.

Глава 9

– А что это за портфель, который ты таскаешь с собой все время? – спросил Джереми.

Он попрощался со всеми, и мы покинули аэропорт Лазурный берег в сверкающем темно-синем «мазератти», взятом напрокат.

Джереми оказался отменным водителем и уверенно вывел машину из лабиринтов аэропорта, направив ее на горную извилистую дорогу. Ему нравилась машина, и это чувствовалось по манере езды. Он пробовал свои и ее силы на узкой дороге, вьющейся меж древних утесов, повидавших и кровожадных пиратов, и беспощадных завоевателей.

Из своих исследований я знала, что римляне выложили эти дороги, чтобы завоевать Галлию и Испанию. Затем Наполеон прошел почти тем же путем в своем походе. А сейчас эта дорога была известна как большой подъем – самая красивая горная дорога на Ривьере. Дорог на самом деле было три: нижняя, средняя и верхняя. Мы поехали по средней, но даже это было умопомрачительно высоко.

Чтобы добраться до нее, нам пришлось ехать все время вверх, вверх и вверх, петляя по древним тенистым деревенским улочкам, мимо средневековых стен, увитых бугенвиллеей, фрезией, акацией, гортензией и розой, что сплетали сплошной ковер красно-бело-розового цвета, который радовал буйством красок. Я видела цветущие деревья каких-то сумасшедших фиолетовых расцветок, каких раньше не встречала никогда. Всего этого я не видела несколько дней назад, когда прогуливалась по улочкам со своей съемочной группой. Только аэропорты, такси, отели, съемочная площадка, библиотеки, и все по скоростным шоссе, а с них не открывалось подобных видов. Красоты здешних мест не видны были мне сквозь призму усталости из-за многочисленных перелетов и смены часовых поясов. Теперь я полулежала на пассажирском сиденье, ленивая и счастливая, разомлевшая от солнечных лучей.

Мы поднимались все выше, туда, где каменные фермы с черепичными крышами упрямо цеплялись за каждый выступ немыслимых скал. Вокруг них раскинулись сады вековых оливковых деревьев, которые дарили миру золотое чудо оливкового масла. Монахи и парфюмеры веками совершенствовали свое искусство, собирая по склонам благоухающие травы: лаванду, шалфей, тимьян и чабрец, – которые рыцари добавляли в кубки для силы и храбрости.

Я выглянула из окна и под ласковыми лучами солнца вдохнула запах истории, проносившейся мимо. Эти старые виллы за каменными заборами и чугунными воротами предвосхитили викторианскую эпоху. Здесь творили больные туберкулезом писатели и музыканты в надежде излечиться и восстановить силы, а русские и британские королевские дворы вершили историю, точно в кости играя, совершая сделки с железнодорожными магнатами и эксцентричными богачами. А потом пришли «бурные двадцатые», а за ними и тридцатые – времена двоюродной бабушки Пенелопы, когда Коко Шанель подарила миру изящество, а экспатрианты, такие как Фитцджеральд и Хемингуэй, поднимали тост за хорошую жизнь в тесной компании; когда известные артисты заново открывали для себя мир примитивной пещерной графики и лепки. Но несмотря на наслоение веков, та доисторическая эпоха скрылась не так давно. Когда мы въезжали в тоннели, я видела, что это не гладкие бетонные тоннели современной цивилизации Нью-Йорка, а древние готические проходы, вручную вырубленные в скалах.

Когда же наконец мы вырвались из очередного тоннеля на древнюю горную дорогу, я ахнула, увидев открывшуюся взгляду панораму. Прозрачное голубое небо и безграничное синее море ласкали взгляд. В бухточках, заводях, гаванях стояли на якорях и плавали рыбацкие лодки и яхты. Каждый раз, как мы огибали гору, открывался новый вид, и я снова ахала от восторга. Взору открывались холмы со скалами, увитые зеленью и пестревшие черепичными крышами. Я никак не могла решить, какой из видов нравится мне больше. Каждый был достоин открытки.

Я не переставала удивляться:

– О, мой Бог, ты только посмотри на это! Ух ты! Ты видел? Надо же, какая красота.

Наконец я замолчала, поскольку слов мне уже не хватало. Я могла лишь смеяться, наслаждаясь красотами, и пыталась удержать в памяти все до мельчайших подробностей.

Джереми снисходительно улыбнулся: ему нравилась моя реакция. Всегда приятно наблюдать с высоты своего опыта за кем-то, кто впервые открывает для себя что-то восхитительное: город, книгу или хорошее вино. Когда я заметила, что он улыбается, я улыбнулась в ответ.

– Это восхитительно! – сказала я. – Я была здесь лишь несколько дней назад, работала, но ничего такого не видела. Я, словно гусеница, вгрызлась в свою работу.

Теперь он смог расспросить меня о портфеле, в котором я держала зарисовки и фотографии о Лукреции Борджиа. Я выдала обычную тираду о работе, которую давно придумала, чтобы побыстрее отделываться от таких вопросов. Обычно, когда люди узнают, что я работаю над декорациями и костюмами для исторических фильмов, они восклицают что-нибудь типа: «О, как это интересно! А чем именно ты занимаешься»? Но пока они кивают и поддакивают во время твоего рассказа, ты видишь, как они высчитывают, много ли ты зарабатываешь, а когда понимают, что не очень, тут же теряют интерес.

Но с Джереми было не так. Он внимательно слушал мои истории о людях, с которыми мне приходилось работать постоянно, такими как Эрик и Тим; и о непредсказуемых типах, с которыми вечно сталкиваешься на съемках: детях, старых ветеранах и новичках. Сначала они сводят тебя с ума своим непрофессионализмом, но к концу съемок удивляют мужеством и преданностью делу. И часто бывает немного печально, когда съемки закончены и ты понимаешь, что со многими из них больше никогда не увидишься.

Наконец у меня вышел пар, а у Джереми иссякли вопросы, и я начала спрашивать о его карьере. Как ни странно, нам обоим оказалось легче говорить об этом сейчас, когда над нами сияло чистое небо, под нами сверкало синее море, а солнце, что по-прежнему ласково грело, медленно опускалось в багровый закат.

– Папа хотел, чтобы я работал в крупной корпорации, – объяснил Джереми. – Больше денег, больше влияния. Но я, если честно, всегда считал, что не смогу переступить через себя. Кроме того, компания, которая хотела нанять меня, была на грани крупного скандала, связанного с ценными бумагами, и после всего любому юристу и экономисту, работавшему там, было бы непросто найти работу.

– Как отец принял твое решение? Смирился? – спросила я нетерпеливо.

Наконец-то Джереми спокойно говорил об отце.

– Ну, он поворчал сколько-то, – ответил он задумчиво.

– В конце концов, ты же не в актеры пошел! Ты остался юристом, – сказала я. Затем я вспомнила о его детских амбициях. – Но ты же, кажется, хотел стать музыкантом?

– Да, рок-гитаристом, – подтвердил он. – Отец никогда не считал, что это одно и то же, что и музыкант. На самом деле мы сделали запись.

– Дай-ка угадаю… – сказала я. – Вы назывались «Псы войны».

– Боже ты мой! – простонал Джереми. – Ни у одной женщины не может быть такой феноменальной памяти.

– Так что случилось с «Псами»? – спросила я.

– Мы дрались, уводили друг у друга подружек и распались, когда пришла пора выпускных экзаменов. – Он усмехнулся. – Кроме того, мы хорошо понимали, что такое шоу-бизнес, и не хотели, чтобы мальчики-колокольчики учили нас музыке. Не это сделало имя «Биттлз». Наверное, я не так сильно хотел стать музыкантом, а чтобы достичь чего-то, нужно очень сильно хотеть.

– А вы с отцом… помирились после всего… – Я понимала, что задаю вопросы на грани фола, но уже не могла удержаться.

Но на мое счастье, ландшафт располагал Джереми к философским размышлениям, и он не возражал против моей бестактности. А главное, он не обижался.

– Разве можно помириться с отцом? – спросил он. – Но мы научились уважать друг друга. Хотя я потерял всякую надежду услышать от него когда-нибудь слова одобрения. Пожалуй, он ко всем так относился – он всегда обращался с людьми с легким презрением, что держало их на расстоянии. Я был его плотью и кровью, но он все равно относился ко мне как к бездельнику, что бы я ни делал. – Джереми покачал головой, вспоминая былые дни. – Если я хотел чего-нибудь, не важно, насколько невинным было мое желание, он говорил, что я не могу заполучить желаемого, просто потому, что хочу этого я, а значит, это не может быть чем-то хорошим. Я научился делать вид, что вещь, которая мне нужна, вовсе не интересна. И это работало с точностью до наоборот. Самое сложное было научиться не вести себя подобным образом со всеми остальными.

– Должна признаться, твой отец немного пугал меня, – сказала я.

– Ты видела его в лучшие дни. Он тогда был значительным человеком, – ответил Джереми. – Даже когда я начал хорошо учиться в школе, он поначалу цеплялся к этому, пока не решил для себя, что наконец-то я начал понимать, чего он от меня хочет. Он был так непреклонен в своем мнении, что мне захотелось ограбить ювелирный магазин или наркотиками торговать. Но я остановил себя, потому что понял, что он именно этого от меня и ждет. Наконец я просто выкинул его из головы. В итоге я уехал в Париж учиться и пробыл там столько, сколько позволяла программа. И это было здорово, потому что теперь я слышал и свой голос в голове.

Я кивнула, соглашаясь с Джереми.

– Но твои родители просто идеальные, верно? Так что ты понятия не имеешь, о чем я говорю? – продолжал он, глядя прямо на меня и улыбаясь.

Его пристальный взгляд так смутил меня, что я невольно отвернулась, чтобы он не прочитал моих мыслей и не понял, как приятна мне его компания.

– Спорить готов, твои родители хорошо к тебе относились, – говорил он тем временем.

Ко мне вернулось прежнее расположение духа.

– Отнюдь, – сказала я. – Отец все время повторял, что парням нельзя доверять и я должна сама найти свой путь в жизни. При этом он и не пытался помочь мне начать карьеру, ни разу не дал мне дельного совета, опасаясь, что я буду буквально следовать ему и не смогу мыслить самостоятельно. Иногда, знаешь ли, хочется, чтобы кто-то решил твою проблему на свежую голову. А мама, так та просто не желает верить в то, что ее маленькая доченька уже не ребенок. – Я скосила глаза на Джереми. – Подожди-ка. Я еще не все поняла насчет твоей работы. Расскажи мне побольше о том, чем ты занимаешься.

В своей сфере деятельности ему нравились два момента, как он сам сказал, – международное право и человеческий фактор в вопросах недвижимости и наследования.

– Человеческий фактор? – переспросила я.

– Много нового узнаешь о национальных предрассудках, – пояснил он. – Ну, в смысле, люди почти везде одинаковые, но, к примеру, во Франции, как мне кажется, наследование по отцовской линии имеет гораздо больший вес, чем, скажем, в той же Англии. Для них это очень много значит. Французские мужчины очень серьезно относятся к тому, чтобы у них был сын, наследник. Поэтому родословная значит очень много.

– Наследственное право гораздо интереснее, чем корпоративное, – удивилась я. – Эмоции здесь важный фактор. Да и не так страшно впутаться в экономический скандал.

Он строго посмотрел на меня.

– Девочка моя, если ты думаешь, что наследственное право проще, чем корпоративное, значит, ты плохо читала Бальзака, – сказал он.

– Мы снимали фильм о Бальзаке и его матери, – ответила я. – Он любил необычные безделушки. У него были особые карманные часы и что-то наподобие органайзера девятнадцатого века. Я с ног сбилась, пока нашла все эти вещи.

– А еще он подрабатывал писарем на юридической фирме, когда был мальчишкой. После этого он написал, что люди могут пойти на низость ради крохотной части наследства, – просветил меня Джереми.

– Ты хочешь сказать, что люди готовы убить ради пары су? – спросила я.

– Или ради того, чтобы унаследовать пару козлов в деревне, – кивнул Джереми. – А чаще всего они не убивали родственников напрямую, но ускоряли естественный процесс.

– Мне кажется, скоро наш поворот, – заметила я, вспомнив неожиданно о своей роли навигатора с картой в руках.

– Отлично. Спасибо, – поблагодарил Джереми.

Мы свернули с магистрали, следуя знакам, и поехали к городу Антиб. Едва мы съехали с больших дорог на маленькие городские улочки, как оказались предоставлены сами себе, поскольку на пути следования не было никаких дорожных знаков. Мы остановили пожилого человека на велосипеде в черным берете на голове и с длинным французским батоном в сумке за плечами. Он любезно выслушал мои изъяснения на ломаном французском и указал путь.

– Не верю, что это настоящий французский батон, – пошутила я, когда мы отъехали. – Он выглядит так, словно нарисован на плакате.

– Точно. Наверное, этот старичок работает на Диснея. А потом срывает берет, едва оказывается за углом, – согласился Джереми.

Затем мы оба замолчали, почувствовав, что находимся всего в нескольких минутах езды от виллы двоюродной бабушки Пенелопы.

Глава 10

Мы оказались на узкой грунтовой дороге, на которую со стороны лишь изредка выходили одинокие колеи. Но вскоре мы выехали на гравийную дорогу, задохнувшуюся под натиском кустарника, и через несколько метров я увидела небольшой знак с именем Пенелопа. Это имя двоюродная бабушка дала своей вилле: «Temps Joyeux».

– «Счастливые времена», – перевела я. – Забавно, правда? По-французски это звучит нормально, а по-английски – как будто речь идет о кладбище или доме престарелых. От двоюродной бабушки Пенелопы можно было ожидать чего-нибудь более утонченного.

– Мы, Лейдли, боюсь, не отличаемся бурной фантазией, – сказал Джереми со смешком.

Колеса шуршали по гравию. Кустарники и подлесок теснились к самой дороге, но именно большие деревья создавали впечатление тенистой аллеи, нависая кронами высоко над головами. Дорога петляла в зелени несколько раз, пока наконец не вышла на небольшую площадку, покрытую гравием.

Прямо перед нами находился заброшенный фонтан. Он был заполнен опавшей листвой, а со стен осыпалась штукатурка. Вилла стояла сразу за ним. Джереми остановил машину и заглушил двигатель. Вокруг поднялась пыль от резкого торможения. Джереми подождал, пока она села, и опустил окно со своей стороны.

– Слышишь? – прошептал он. – Полная тишина. Только птицы поют. А если прислушаться, то можно услышать море.

Мы сидели тихо и действительно слышали вдалеке словно шепот – это волны бились о прибрежные скалы.

– О! – Я глубоко вдохнула. – Чем это так чудно пахнет? Жимолостью?

– Жасмином, – ответил Джереми и указал на кусты, опутавшие виллу с одной стороны.

Они расцвели бледно-желтыми цветами, источая немыслимый аромат. Там была солнечная, южная сторона. Передняя часть дома находилась в тени, но я все же отчетливо различила персиковый цвет стен, небесно-голубой цвет ставень на окнах и темно-красный цвет входной двери. С другой стороны дом выходил на юг, и там открывался великолепный вид на море.

Я не могла больше ждать ни минуты. Я схватила свой портфель и выскочила из машины.

– Джереми! – крикнула я. – Скорее идем, посмотрим!

Мне казалось, что мы снова стали детьми и исследуем чей-то заброшенный дом. Я готова была обежать его кругом, чтобы забраться с черного входа, но Джереми взял свой кейс с заднего сиденья и уверенной походкой направился к парадной двери. В руках у него был ключ. Только тут я поняла, что приятель моего детства на самом деле новый владелец виллы. Он почтительно вытер ноги о коврик у двери и только затем вошел. Наверное, Джереми это заслужил, решила я. Это достойная награда за то, что он защищает интересы семьи столько лет.

– Заходи, смотри, – сказал он мне, забавляясь. Я вошла следом за ним. – Осторожнее, электричество не включено, – предупредил он, и мы вошли во тьму дома.

Неожиданно у Джереми из руки вырвался луч света.

– Ты захватил лампу! – воскликнула я, с уважением глядя на гладкий, компактный прибор в его руках.

– Фонарик, – поправил он. – Ты никогда не научишься говорить на нормальном английском?

Свет фонарика выхватил из тьмы маленький круглый холл, от которого по бокам вверх шли две лестницы. Из приоткрытой двери гостиной, что располагалась прямо между лестницами, лился свет. Туда нас потянуло в первую очередь. Джереми вошел первым, но не успели мы сделать и нескольких шагов, как остановились.

Все выглядело так, словно комната была набита призраками и они нас ждали. Но только потом я поняла, что это мебель, бережно укрытая белыми чехлами, защищающими от пыли. Под потолком, должно быть, висела люстра, потому что там было белое облако. Джереми стал подходить и сдергивать чехлы один за другим, чтобы увидеть здесь диван, там стол. Я почти сразу опознавала вещи, мой глаз был наметан в бесконечных антикварных магазинах, и я заносила их на лист бумаги.

– Это русские напольные часы, начало двадцатого века. Этот сундук из красного дерева с ящиками итальянский, конца девятнадцатого века. Диван времен французской империи. А за такой секретер можно и жизнь отдать. Русский, возможно, шведский. Да, Ролло упакован что надо.

– Приятно работать с таким профессионалом, как ты. Все становится проще, – расщедрился на комплименты Джереми.

Он сказал, что передаст мои записи своей ассистентке, Северин, которая будет делать окончательное заключение по французскому завещанию.

– Пусть Ролло забирает эту мебель, – бросил он. – Она слишком громоздкая и угнетающая. Если бы мне пришлось смотреть на все эти вещи с утра до вечера, я бы сошел с ума.

– А сам ты что предпочитаешь? Функционализм? – поддразнила я.

– Функционализм в самый раз, – сказал Джереми.

Я указала на восьмигранные дверные ручки и камин, обложенный голубым кафелем.

– Это тебе тоже должно понравиться, – сказала я и сдернула чехол с обольстительно черного фортепьяно. Я заметила его по выставляющимся педалям.

Джереми нажал на несколько клавиш, наигрывая мелодию песни «Вечер после трудного дня», но она прозвучала ужасно, фортепьяно было расстроено.

Даже в полутьме я видела, что вилла чудесная, но ей необходим ремонт. Со стен отшелушивалась краска, а деревянные полы были протерты. Мы вернулись в круглый холл, где нас снова ждали лестницы, ведущие наверх. Одна направо, другая налево. Холл второго этажа походил скорее на балкон, откуда можно было посмотреть вниз, туда, где мы стояли.

Джереми посмотрел, и я поняла его без слов. И, как обычно, именно я, глупая американка, сказала вслух то, что про себя думали оба.

– Наперегонки! – крикнула я.

Я побежала по левой лестнице, он по правой. Я обогнала его на полступеньки.

– Ты все еще легче перышка, – пробормотал Джереми с восхищением и раздражением одновременно. – Никогда не мог тебя обогнать. А плаваешь ты до сих пор быстро, как угорь?

– Джереми, ты только взгляни! – воскликнула я, открывая двери. – Одна, две, три, четыре спальни!

– Осторожнее, – резко сказал он, и я замерла.

Из пола что-то торчало, но это был не гвоздь. Доска расщепилась и торчала, только и всего. Но Джереми взял меня за руку, словно непослушную девочку.

– Пойдем со мной, – сказал он строго. – Если ты провалишься, то они скажут, что я убил тебя ради наследства.

Мы зашли по очереди в каждую спальню. Хозяйская спальня, украшенная обоями в бело-голубую полоску с розочками, выходила на юго-восток, так что каждое утро сквозь застекленные двери балкона комнату заливало солнечным светом. Эта комната, как я поняла позже, была единственной прибранной комнатой в доме. Двоюродная бабушка Пенелопа умерла именно здесь, в своей постели, накрытой сейчас таким красивым нежно-голубым покрывалом.

Я не хотела говорить об этом Джереми, но он, судя по всему, думал о том же самом, поскольку сказал после продолжительной паузы:

– Должно быть, ей было здесь комфортно, раз она приехала сюда умирать. Но мне почему-то кажется, что она чувствовала себя одним из здешних призраков.

Какое-то время мы постояли молча.

– Балкон, – заметил Джереми, указав пальцем.

Я выглянула на балкон. Оказалось, что он огромный и идет по всей южной стороне дома и на него выходят двери из других комнат.

– Смотри-ка, гости могут отсюда подглядывать в комнату, даже кровать видна, – констатировала я.

– Хм, и правда, – кивнул Джереми.

К спальне примыкала маленькая ванная с белым кафелем, биде, раковиной и зеркалом, а также ванной на лапах-подставках и старомодным туалетом с баком сверху и цепочкой для слива. Над ванной было маленькое окошечко, так что по ночам, принимая водные процедуры, можно было любоваться звездами.

Джереми пустил воду в раковине, и сначала полилась бурая жижа, но потом вода очистилась, так как давление было хорошим. Никаких протестующих скрипов ржавых труб.

– Водопровод работает неплохо. Что удивительно.

Джереми осматривал сантехнику. Я уже отошла от эмоционального шока, полученного в спальне, и заметила предмет из тикового дерева. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть получше.

– Что это? – спросил Джереми. – Прикроватный столик?

– Письменный столик, – сказала я, открыв панель и продемонстрировав ему гнезда под ручки и склянки с чернилами, вырезанные из палисандра и выложенные внутри перламутром. – Торговцы антиквариатом обожают такие столики, – сказала я. – Они пользовались одинаковой популярностью у домохозяек и генералов на протяжении не одного столетия. Такой столик можно просто сложить и взять с собой в поездку, чтобы прорабатывать планы свержения правительств и революционных заговоров. На каждой остановке в пути люди писали письма, ведь телефонов раньше не было, как и телеграфов. Эта красота, как мне кажется, из Англии и сделана в конце семнадцатого века. Возможно… – Я открыла ящичек, где обычно хранили чистые листы бумаги, и замерла.

Бумаги там не оказалось, зато на меня смотрели с фотографий два лица – мое и Джереми.

– Погоди-ка! – воскликнул Джереми. – Это же мы на пляже! – Мы склонились над фотографиями. – Кто-то сфотографировал нас, а мы даже не знали. – Мне стало не по себе.

У Джереми, видимо, в голове роились те же мысли.

– Похоже, двоюродная бабушка Пенелопа сфотографировала нас исподтишка.

– Я выгляжу как пугало рыжеволосое, – простонала я.

– А я как тощая глазастая швабра, – вымолвил Джереми.

Я перевернула фотографии, чтобы сверить дату. Но с обратной стороны моей фотографии было нацарапано чернилами лишь «Пенни без зубного моста», а на обратной стороне фотографии Джереми – «Музыкант, как и его отец», на что Джереми хмыкнул. Других фотографий в ящике не оказалось. Только визитка из юридической конторы Джереми с адресом и контактными телефонами.

– Джереми, – начала я загадочным голосом, – она как будто знала, что мы придем вместе. Может быть, она хочет, чтобы мы узнали что-то об этом месте и ее жизни? – Чем больше я над этим думала, тем больше мне нравилась эта идея. – Иначе зачем она отдала тебе дом, а мне гараж?

Он посмотрел на меня.

– А Ролло мебель, не забыла? Нет ничего мистического в том, чтобы разделить имущество между кровными родственниками и ничего не оставить правительству, Пенни, – спокойно сказал он. – Не стоит романтизировать ситуацию. Большинство людей просто продают то, что переходит к ним по наследству.

– Фу, – сказала я разочарованно. – Ты же не посмеешь продать эту чудесную виллу?

– Это уж вряд ли, – признался Джереми. – Она замечательная. Интересно, остальное тоже в хорошем состоянии? Пойдем, посмотришь другое имущество, – сказал Джереми и повел меня в другую комнату.

Мы стали давать имена каждой спальне. Первая стала Розовой комнатой из-за розочек на обоях. Следующую мы окрестили Комнатой взятия Бастилии, потому что она была в красно-синих тонах. За ней шла Комната Ренессанса, поменьше размером, там на потолке была плитка, с которой из-за облаков выглядывали купидоны.

– Довольно мило, – заметил Джереми.

– Итальянская, – сказала я о плитке. – Раньше такое делали для людей, которых любили. Для невест или детей, даже для новорожденных. Разрисовывали потолок чем-нибудь приятным, чтобы, просыпаясь, любимые видели это.

Следующую комнату мы назвали Японской. На обоях были нарисованы пагоды и маленькие женщины с бумажными зонтами на изогнутых мостах. Все четыре комнаты располагались в ряд, с выходом на балкон с одной стороны и в холл с другой. Для трех гостевых комнат была одна ванная в конце коридора в бледных тонах цвета морской пены, с таким же старомодным туалетом и более узкой ванной, нежели у хозяйки. Некоторых плиток в полу недоставало.

Мы вернулись вниз и обнаружили под каждой лестницей по двери. Справа за дверью оказалась кладовка, где не было ничего, кроме старой грязной швабры. Левая дверь вела в столовую с тяжелыми опущенными шторами темно-красного цвета и длинным столом, вокруг которого мы насчитали восемь страшных на вид стульев с деревянными спинками.

За столовой оказалась кухня, откуда наружу вела дверь. За дверью мы обнаружили веранду, где хранился садово-кухонный инвентарь – корзина, лейка, садовые ножницы, перчатки. С веранды спускались каменные ступени, а за ними, если продраться через жасминовые заросли, можно было обнаружить заброшенные грядки с зеленью.

Кухня больше других помещений нуждалась в ремонте. Здесь стояла древняя черная печь, ржавая раковина, старый холодильник, за которым обнаружилась кладовая для продуктов. Из кладовой вниз, в винный погребок, вела лестница, на которой доски прогнили и скрипели. Джереми включил фонарик, и мы увидели несколько пыльных бутылок старого портвейна и шерри, но в основном полки пустовали. Лишь паутина со страшными пауками заполняли некоторые из них.

– Похоже, бабушка Пен и ее дружки выпили все вино, – одобрительно кивнул Джереми.

Я боялась наткнуться на колонию пауков-убийц, поэтому с удовольствием покинула погребок.

Мы вернулись в столовую, и Джереми раздвинул шторы. Поднялась пыль, и мы закашлялись, но оно того стоило! За шторами обнаружились застекленные двери, а за ними внутренний дворик со сланцевым покрытием. На каменном полу стояли большие терракотовые цветочные горшки, стол на чугунных ножках и стулья. Ниже, под ступеньками, виднелся старый маленький пруд, выложенный плиткой и сейчас заполненный лишь опавшими листьями.

С дальнего края прудик атаковали заросли кустарника, и, похоже, владения там заканчивались. Со всей осторожностью мы пробрались за кусты и обнаружили, что эта вилла, как и оливковые фермы, которые мы видели по дороге, просто один из многих кукольных домиков, примостившихся на выступах скал. Домики виднелись под нами, над нами, и все они примостились на выступах-ступенях, выглядывая на великолепное Средиземное море. Яркое рыжее солнце сладко опускалось в синие воды, оставляя золотую дорожку от самого горизонта, соединяя море с сушей.

– О, Джереми! – выдохнула я. – Как это красиво, правда? Ты рад, что тебе так повезло?

– Да, – сказал он просто. – Да, и еще раз да.

Я закрыла глаза и вздохнула. Когда я открыла их, то увидела, что он смотрит на меня с улыбкой.

– Ты ничего не забыла? – спросил он. – Гараж, девочка моя.

Я скосила на него глаза.

– Я уж думала, ты никогда не спросишь, – хмыкнула я. – Видишь, как я умею держать себя в руках?

Мы пошли через лужайку к гаражу. Это был странного вида сарай, абсурдная, маленькая копия дома. Только крыша была под каким-то невероятным углом, словно шляпа на подвыпившем госте. Джереми пришлось снять деревянный брус, который блокировал двустворчатые двери. Дубовые двери оказались на удивление тяжелыми, да еще и провисли. Но нам все же удалось их открыть. Джереми вошел первым, светя фонариком, и я пошла следом. Но затем он так внезапно остановился, что я налетела на него, врезавшись в спину.

– Что там? – выкрикнула я.

– Гости, – сказал он неестественно спокойным тоном. – Смотри.

Впереди стояла машина, как ей и полагалось стоять, капотом к нам. Но когда Джереми посветил выше, я увидела два красных глаза, глядящих на нас из темноты. Глаза эти были неживые, немигающие, словно у пришельца с Марса. Пока я стояла в ступоре и смотрела, змея с шипением поползла по крыше, спустилась на капот, на землю и стыдливо скрылась в дыре, которая виднелась в каменной стене гаража. Через эту щель светило солнце, и нам стало понятно, как гад оказался здесь.

– Змея! – взвизгнула я уже без особой надобности.

– Вот и твоя первая собственность, – сказал Джереми и посветил на машину.

Одна фара была разбита, и из нее торчала высохшая трава. Надеюсь, это не змеиное гнездо. Я поймала себя на том, что хожу на цыпочках на тот случай, если здесь окажутся другие змеи.

– Надеюсь, мы не наткнемся здесь на бешеного енота или еще какого зверя? – спросила я нервно.

Но Джереми подошел ближе к машине и посветил на капот, на котором мы увидели серебристый узор, напоминающий ящерицу, поднявшуюся на задние лапы.

– Бог мой, – выдохнул он. – Так и есть. Поверить не могу, но это действительно она.

– Кто «она»? – спросила я.

– Это «драгонетта»!. – победоносно воскликнул Джереми, огибая машину и воодушевленно осматривая рулевое колесо, зеркало заднего вида и дверные ручки. – Навскидку я бы сказал, что это год 1936-й. Готов поспорить, что бабушка Пенелопа – единственный владелец, а это уже удача. – Он заглянул внутрь. – Хотя состояние довольно запущенное. Ух ты! Уверен, что чехлы из натуральных конских волос. Похоже, там жили мыши, но теперь, слава Богу, никого нет. Но они порвали кожу на руле и нагадили везде.

– Только не трогай руками, – сказала я, вспомнив неприятную статью, которую читала об этом.

– Я никогда не трогаю экскременты, – мрачно заметил Джереми.

– Да нет, чехлы из конского волоса, – сказала я. – Я слышала, от этого можно заболеть сибирской язвой.

– Чепуха, – отмахнулся он. Машина нравилась ему все больше с каждой минутой. – Это мы починим. Бог ты мой, настоящая «драгонетта»! Вот так находка! Двигатели у этих машин были мощными для своего времени, а сами они были легкими, с каркасным деревянным корпусом, сделанным вручную. А мощность и легкость означают, что машина просто парит над дорогой. Эти двигатели делали так, чтобы они служили вечно. Уже потом их стали устанавливать на самолеты. – Джереми почти по пояс нырнул внутрь через дверное окошко, но затем вылез и посмотрел на меня почти строго.

– Ты хоть знаешь, как тебе повезло унаследовать такую машину? – спросил он требовательно.

– А что? Она так дорого стоит? – удивилась я.

– Чтобы прилично заработать на ней, нужно много вложить, – сказал он рассеянно. – Дело не в деньгах, девочка моя. А дело в том, что во всем мире ты, возможно, одна из десяти владельцев подобной машины. – Он неожиданно улыбнулся: – Неужели я все-таки нашел антикварную вещь, о которой знаю больше тебя?

– Нашел, – подтвердила я.

А я ведь почти забыла о его мальчишеской страсти к автомобилям. В детстве он собирал наклейки с машинами и вырезки из автомобильных журналов, а также номера с автомобилей, которые уже давно не выпускаются, такие как «паккарды», «РЕО» или «франклины». Джереми мог выдать статистику по любому автомобилю: год первого выпуска, год снятия с линии, объем двигателя, общие характеристики – обычные дети знают столько разве что про бейсбол. Когда он начинал говорить о своих любимых машинах, то привычная для него размеренность речи уступала место страсти и словоохотливости. Но насколько я помню, он держал свою страсть в секрете от взрослых, видимо, предвидя неодобрение отца.

– Джереми, – сказала я, – ты когда-нибудь говорил двоюродной бабушке Пенелопе о том, как сильно ты любишь ретроавтомобили?

– Хм, – хмыкнул он рассеянно, все еще изучая машину. – Конечно, нет. С чего вдруг? Кто же знал, что она все эти годы прятала у себя в гараже такое сокровище?

Мы осмотрели машину еще раз уже вместе. Она воистину была изящна: черно-синий корпус, широкий роскошный салон из кожи с чехлами из конского волоса, деревянная приборная панель и огромный руль. А кроме того, огромное количество всевозможных эффектных штучек, которые в наши дни в машины никто не устанавливает. Хорошее старое авто с налетом величия. Эта машина заслуживает того, чтобы ее восстановили и обожали. Я понимала, что чувствует Джереми, – словно мы нашли в заброшенной конюшне прекрасную скаковую лошадь, которую хочется накормить, напоить, вычистить и отвести в достойную конюшню.

Мы с энтузиазмом исследовали бардачок и обнаружили там старую дорожную карту на тонкой ветхой бумаге, которая практически рассыпалась у нас на глазах.

– Это же Альпы! – воскликнула я радостно. – Интересно, она каталась на горных лыжах? В ее время по европейским склонам любил покататься Хемингуэй. Он частенько забирался в какую-нибудь глухомань, где не было подъемников и нужно было идти вверх пешком только для того, чтобы съехать с горы за пару минут. Он говорил, что нужно иметь сильные ноги, чтобы быть хорошим лыжником. Эй, смотри, тут какие-то пометки карандашом сделаны. Похоже, она изъездила все склоны во Франции, Италии и Швейцарии.

Я сидела на пассажирском сиденье, и моя нога задела что-то внизу. Я просунула руку и очень осторожно достала вещь, чтобы посмотреть, что же это такое. Оказалось, что это деревянный солдатик. Он был сделан из цилиндрических чурбанчиков, соединенных друг с другом леской. Так что если снять с него шляпу, то руки и ноги сгибались в суставах, а голова запрокидывалась. При этом вся конструкция издавала стук и скрип. У солдатика были черные нарисованные глаза и усы, а также красные нос и рот и еще яблочно-красные щеки.

– Взгляни, Джереми! – сказала я, дергая за леску. – Это игрушечный солдатик.

– Ценная вещица? – спросил он.

– Да не особо. Такие часто встречаются, хотя эта кукла старая. Я бы сказала, что ее сделали на континенте меж двух мировых войн. – Я перевернула солдатика, чтобы посмотреть на его ступни. – Да, его сделали во Франции.

Джереми проверил багажник, который он назвал «башмаком», и нашел там старую корзинку для пикников, обитую изнутри мягкой кожей. Внутри лежали хрустальные бокалы для шампанского, древний ржавый штопор, солонка и перечница.

– А этот экипаж может снова ездить? – спросила я.

– Конечно, – сказал Джереми.

Мне понравилась идея кататься не спеша на этой древности по окрестностям. Джереми нежно похлопал по машине, обходя ее в очередной раз. Святой Петр, он даже по вилле так не вздыхал!

Мы продолжили осмотр гаража. Джереми объявлял вслух каждую находку: ржавые грабли, лопаты и прочий садовый инвентарь, а еще старые складные стулья. Я продолжала составлять список всего, что мы находили, как и в доме до этого. Но в душу закралось такое чувство, словно мы вторглись в чужую жизнь, словно машина подглядывала за нами, словно она стеснялась своего возраста, ведь когда-то она была так же молода, как и двоюродная бабушка Пенелопа в свое время. А теперь она ржавеет в ожидании своего водителя, который уже никогда не придет. Только сейчас я в полной мере поняла, что бабушка Пенелопа, которая была такой жизнелюбивой, ушла навсегда. А если она умерла, то точно так же могу умереть я, и Джереми, и все, кого я знаю и люблю.

Джереми называет это «меланхолией историка». Она, меланхолия, приходит в странные времена, но ты всегда чувствуешь ее появление. Особенно часто это случается, когда ты сидишь где-нибудь в библиотеке со старой книгой или в антикварном магазине, где случайно наткнулся на старинные карманные часы с надписью от одного незнакомца другому, с надписью очень л ич ной, но для тебя ровным счетом ничего незначащей – на тебя накатывает вдруг понимание того, что все это лишь обломки жизни давно умерших людей. И люди эти, как и ты, верили, что будут жить вечно.

И на тебя наваливается вдруг тяжесть и тьма, и тебе хочется бежать со всех ног на свет, где ты сможешь глотнуть воздуха и убедить себя, что ты еще не помер. Эрик говорит, что это полезно – потому что таким образом жизнь предупреждает вас, что смерть – это плохо, что вы подошли слишком близко, и вы, живые, не должны дышать пылью мертвых, но должны строить свою жизнь под лучами солнца. А Тимоти добавил бы: «А еще пить и кутить».

Я не выбежала из гаража, только замолчала.

– Что ж! – воскликнул Джереми, отряхивая с рук пыль.

Я передала ему свои записи, на что он заметил, что отправит их Северин, а та напечатает официальный отчет. Он с трудом закрыл тяжелые двери и поставил на место задвижку.

– Ты как, в порядке? – спросил Джереми удивленно. – Ты какая-то притихшая.

– Все хорошо, – ответила я, радуясь, что нахожусь среди живых, среди цветов и деревьев.

Мне вспомнилась двоюродная бабушка Пенелопа, которая так любила смеяться и сплетничать.

– Жизнь до невыносимости коротка. Бабушка Пенелопа была молодой и счастливой, а потом хлоп, и ты узнаешь…

Джереми взял меня за руку:

– Я знаю, милая. «Взбодрись», – сказала бы бабушка Пенелопа. Идти немало миль до сна…^[3] Давай осмотрим все еще раз, прежде чем уезжать.

Мы пересекли лужайку, которая уже была сырой из-за росы или что там еще появляется на листьях по вечерам. Золотая дорожка от солнца на воде исчезла. На ее месте появился серебряный хвост луны. Я представила, как под ним резвятся рыбки на пути к глубине. Мы остановились, замолчав. Небо над нами становилось темнее. Но мы, как в детстве, не замечали этого, пока разом не опустилась ночь. Цветы начали источать неуловимый ночной аромат. Все вокруг наполнилось пением ночных птиц, цикад, сверчков, и мне даже показалось, что я услышала, как ухает сова.

А затем вокруг начали зажигаться огни. Это включали электричество на виллах вокруг нас. Было что-то милое и успокаивающее в этом мерцании огней, словно звезды подмигивали нам. Признаки жизни и надежды, как свечи в сумраке церкви. Наконец стало настолько темно, что мы вздохнули, не сговариваясь, словно дети, которые понимают, что пришло время возвращаться в дом. Джереми светил фонариком нам под ноги.

Меня позабавила мысль, что Джереми когда-нибудь может переехать сюда насовсем, с новой женой, разумеется, и у них будут дети, которые станут бегать по этой самой лужайке, по которой мы идем сейчас, и которых по вечерам будут звать в дом.

Одного из них пошлют в гараж, чтобы он позвал оттуда чудаковатую тетю Пенни, которая приехала навестить их в своей старой машине. Я уже представляла себе, как сильно буду стараться развеселить их. Мне стало тошно от этой картинки.

Джереми положил руку мне на плечо, притянув слегка к себе, чтобы я не споткнулась в темноте.

– Раньше ты всегда умудрялась оцарапать себе ноги, – сказал он. – Я не дам тебе упасть при мне, а не то твоя мать мне голову оторвет.

Он открыл передо мной дверцу машины и светил фонарем, пока я забиралась внутрь. Затем обогнул машину, освещая себе путь, и сел на свое сиденье. Выключив фонарь, он повернул ключ в замке зажигания.

– Ну? Что скажешь? – спросил Джереми, разворачивая машину.

– Как мило с ее стороны оставить нам крышу над головой. Она могла продать все, а деньги положить в банк и завещать их какой-нибудь благотворительной организации или фонду имени себя, – сказала я.

Джереми посмотрел на меня, словно почувствовал что-то.

– Мы были ее семьей, и она беспокоилась о нас, – сказал он.

Затем Джереми добавил взвешенно:

– Я обещал накормить тебя хорошим ужином, и я знаю неплохое местечко. Это в старом городе, в Ницце. Они готовят великолепную говядину, что-то вроде тушеного в красном вине мяса, которое подается с равиоли. Это их фирменное блюдо, превосходное сочетание итальянского с французским. Мы с тобой чудесно поедим.

Глава 11

Кажется, Колетт сказала, что любые сердечные раны можно залечить хорошей едой. Что ж, возможно, она права. Ты не можешь грустить, когда тебя радушно принимает хозяин ресторана. Ресторан этот снаружи выглядит как нора в стене в крохотном переулке, а изнутри тебя встречают приятное убранство в красно-белых тонах и мерцающие свечи. Ты не можешь грустить, когда тебя обслуживают не спеша, словно занимаясь священнодействием, незаметные и вежливые ангелы-официанты, подливая превосходное вино или меняя столовые приборы перед новым блюдом. Ты не можешь грустить, предаваясь магии вкуса, не можешь, потому что думаешь, что попал в рай. Остается лишь радоваться. Во-первых, радоваться тому, что родился, во-вторых – тому, что сидишь за этим столом, в этом прекрасном месте, а напротив тебя – прекрасный человек, в компании с которым тебе приятно вкушать прекрасную пищу. Хорошо, что мир полон добрых людей.

– Джереми, – сказала я с благодарностью – всегда обладала талантом говорить глупости, – какое чудесное место. Спасибо, что привез меня сюда.

А поскольку ночь была удивительной, то мои глупые слова значили не так много, как тон, которым я их произнесла. Но Джереми понял. Он был доволен тем, что доставил радость мне. Я спросила его: откуда он столько знает о машине двоюродной бабушки Пенелопы? И он сознался смущенно, что всегда мечтал заработать достаточно денег и купить подобную «драгонетту» для себя. Оказывается, компания до сих пор выпускает несколько штук в год на заказ, и они выглядят точь-в-точь как старые.

– Я возьму тебя покататься в ней, – сказал он. – Если дашь слово, что я смогу поездить на твоей.

Когда мы закончили, хозяин, элегантный человек с лысой головой и темными глазами, лично проводил нас до дверей и улыбнулся на прощание. Он пожал руку Джереми и поцеловал мне.

Мы вышли на бульвар, откуда открывался восхитительный вид на средиземноморское побережье. Вечер был теплым, и здесь можно было увидеть всех – парочки с детьми, пожилых людей, подростков, молодых влюбленных.

– Красиво, – сказал Джереми. – Я слышал, что залив Ниццы называется заливом Ангелов. Откуда взялось такое название? – Он бросил на меня насмешливый взгляд. – Давай, я уверен, ты знаешь. Ты ж у нас профи по части истории. Давай, выдай на ура.

– Здесь тебе не салон, знаешь ли, – сказала я раздраженно. – Это моя карьера. Побольше уважения.

– Я трепещу, – заверил Джереми. – Так почему залив Ниццы называется заливом Ангелов?

– Ангельские акулы, – сказала я. – И они вовсе не так безобидны, как можно подумать. Они убивают. Но люди, которые жили здесь веками, считали, что акулы благословенны, потому что отпугивают пиратов и захватчиков.

Джереми усмехнулся:

– Прямо не знаю, как ты все это держишь в голове.

– А сам-то со своими бесконечными законами! – поддразнила я. – А терминология одна чего стоит. Я ведь видела тебя в действии. На оглашении завещания, помнишь? Очень впечатляет. Нет, я серьезно! – Мы весело смеялись вместе, и люди, что проходили мимо, понимающе улыбались.

Но когда мы сели в машину Джереми, у меня возникло ужасное ощущение, словно ты собрал вещи и вдруг понял, что чего-то не хватает. В животе в этот момент точно дыра образуется.

– О, Джереми! – воскликнула я. – Я потеряла свой портфель.

Я не стала говорить вслух, что если я его не найду, то лучше сразу покончить с собой, потому что в нем месяцы кропотливого труда, который никак не продублирован: эскизы, фотографии, записи, телефонные номера и…

Мне не пришлось этого говорить, потому что он услышал, как изменился мой голос.

– Постой, – сказал он. – Я помню, что в ресторан ты его не взяла, иначе я бы попросил тебя оставить портфель в машине. Может, он упал за сиденье?

Мы перевернули в машине все, но портфеля не было.

– Так, спокойно попытайся вспомнить, где ты была с ним в последний раз? – спросил Джереми, в его глазах я видела уверенность.

И едва он заговорил снова, я вспомнила.

– В гараже бабушки Пенелопы, – выпалила я. – Я положила его на сиденье в машине.

Джереми вздохнул. Я достаточно знала об англичанах, так что его спокойствие не обмануло меня. Учитывая его сдержанность, можно было считать, что он на меня накричал: «Ну ты даешь! Я уже поел и выпил вина, а ты хочешь, чтобы я снова поднялся по опасной дороге в темноте? А затем вернулся? Мы опоздаем на самолет и будем совершенно измотаны, в пыли, и волшебство вечера пропадет совершенно. И чего я только деньги потратил? Да я тебе шею сверну!»

Разумеется, ничего подобного он не сказал, но я была уверена, что именно так он и подумал в данную минуту. Сказал же он следующее:

– Что ж, на самолет мы сегодня опоздаем. Впрочем, это не принципиально. Переночуем в отеле, а завтра отправимся в Лондон.

Джереми занялся поисками ночлега по сотовому телефону, а когда решил все проблемы и мы поехали обратно на виллу, он молчал всю дорогу. Я чувствовала, что настроение у него под стать темному небу и гулу моря. Но когда мы добрались до дома двоюродной бабушки Пенелопы, Джереми немного просветлел.

– Я знаю одного человека, он может оценить, во сколько нам обойдется сделать так, чтобы твоя машина снова бегала по дорогам и радовала глаз, – сказал он. – У него была фирма по независимой оценке автомобилей в Плимуте, но затем он ушел на пенсию и осел здесь.

– Слушай, я не припомню, ты, кажется, говорил, сколько она стоит, но у меня вылетело из головы. Сколько я могу за нее получить? – спросила я, надеясь, что мне повезет.

Джереми помрачнел.

– Глупо будет не восстановить ее. – Затем хмуро обдумал мой вопрос и ответил: – Если все же ты не станешь ее ремонтировать, то у меня есть приятель, который выложит за нее несколько тысяч фунтов. Но это лишь толика того, что она действительно стоит.

Когда мы свернули на дорожку, ведущую к дому бабушки Пенелопы, фары выхватили из тьмы лягушку, которая выскочила на дорогу. Лягушка прыгнула в траву, подальше от опасности, но Джереми вдруг ударил по тормозам, выключил двигатель и потушил фары.

– Что с тобой?! – воскликнула я. – Лягушки уже нет на дороге.

– Там кто-то есть, – сказал он и кивнул в сторону гаража. – Свет горит, видишь? – И действительно, в темноте я увидела, как пляшут огоньки фонарей и переговариваются мужские голоса.

Были и другие огни, направленные на нас. Но мы были вне зоны видимости, а поскольку говорили в гараже довольно громко, то никто не слышал, как мы подъехали.

Я не успела остановить Джереми, который вышел из машины и пошел вперед. Я вылезла и пошла следом за ним, но лишь из страха остаться в машине одной. Я кралась за Джереми. Он же шел рядом с дорогой, ступая по сосновым иголкам, а не по хрустящему гравию. Мы неслышно подобрались к гаражу, достаточно близко, чтобы видеть, что там происходит.

У гаража был припаркован огромный безобразный грузовик. Он стоял кузовом к открытым воротам и светил габаритными огнями внутрь. Я увидела – и не знала, верить ли глазам, – как двое мужчин выкатывали машину двоюродной бабушки Пенелопы из гаража. Судя по всему, им было нелегко, потому что две покрышки были плоскими как блины. И все же они уже выкатили авто из гаража, а один из них опустил что-то наподобие платформы, чтобы загрузить машину в грузовик. Я не могла поверить. Откуда угонщики узнали о машине?

– Может, в полицию позвоним? – прошептала я.

Но Джереми поднес к моим губам палец, чтобы я не болтала. Громко разговаривал третий человек, который сидел на пассажирском сиденье в кабине грузовика. Он звонил тем двоим, что толкали авто двоюродной бабушки Пенелопы. Он сидел, открыв дверцу, свесив ноги и покуривая сигаретку. На нем был белый костюм и панамка. По глазам Джереми я увидела, что он узнал говорившего. А затем и я услышала знакомые снисходительные нотки в голосе.

– Да аккуратнее с лобовым стеклом, Бога ради! – вымолвил он презрительным тоном. – И кто-нибудь уже сядет за руль?

– Это же Ролло! – выдохнула я.

Джереми взял меня за руку и повел обратно к машине. Мы заскочили внутрь, и Джереми набрал номер на мобильном телефоне. Он поговорил с кем-то на смеси английского с французским, после чего убрал телефон. Он явно был доволен.

– Сядь поудобнее, – сказал он. – Они не смогут проехать мимо нас. Помощник Северин сейчас приведет сюда полицию.

– А что, если у них есть оружие? – спросила я. – Они нас застрелят.

– Так перестань болтать как сорока, – сказал Джереми. – А то ты предупредишь их о нашем присутствии. – И только затем он добавил: – У них нет оружия.

– Откуда ты знаешь? – прошипела я. – Мама рассказывала, что у Ролло были проблемы с наркотиками. А может, и до сих пор есть. А такие типы…

– Замолчи уже. Нет у них оружия, – сказал Джереми, начиная злиться.

Он так и не сказал, откуда это знает. Он вообще ничего больше не сказал. Мужчины! Вечно они так делают, когда не могут доказать что-то, когда логика подводит их, когда они действуют интуитивно, но не желают признать это.

Полиции понадобилось около двадцати минут, чтобы прибыть на место происшествия. Услышав их приближение, Джереми включил габаритные огни. Они резко затормозили. Полицейские высыпали из машин и, освещая путь фонариками, побежали брать Ролло с поличным.

Все трое грабителей замерли от неожиданности в свете фар, но быстро оправились. Те двое, что помогали Ролло, бросились в кусты. Двое полицейских побежали следом, а Ролло остался сидеть, спокойно покуривая сигарету.

Так он и сидел покуривая, пока все не закончилось. Он курил, когда прибыл помощник Северин, Луи, – приятный молодой человек с вьющимися черными волосами, одетый словно на банкет. Ролло бессовестно заставил Луи переводить для него. У мерзавца хватило наглости и хладнокровия утверждать, что он искал в гараже старые сани для бобслея, которые оставил здесь много лет назад.

Не станете же вы спорить с сумасшедшим? Жандармы попытались, помощник Северин попытался, и даже Джереми попробовал силы, но когда кто-то держится за безумную историю, то невозможно вести рациональную беседу. Можно сказать: «Шутить изволите? Вы наняли грузовик и грузчиков, выкатили машину из гаража, чтобы сказать потом, что искали сани, которые принадлежали, а может, и не принадлежали вам в детстве?»

Или же можете сказать, что я и сделала, отведя Джереми сторонку, что никаких саней в гараже не было, когда мы делали инвентаризацию. Но ведь все без толку! Невозмутимо и неспешно Ролло продолжал настаивать на том, что сани там были. Он даже показал их – старые сани, которые могли вместить несколько человек. Было на санях даже его имя, написанное краской, и краска эта была такой старой, что не было никаких сомнений, что он написал имя не только что. Я предположила, что он мог притащить их из подвала дома или из какой-нибудь темной кладовки. Но в гараже их точно не было. А что до грузовика, так он заявил, пожав плечами, что в прокате не было ничего поменьше. Ролло настаивал, что хотел забрать только то, что принадлежит ему, – старые сани.

Пока он говорил все это, у меня выдалась свободная минутка, чтобы наедине сказать Джереми, что мой портфель все еще лежит на сиденье авто. Я не хотела говорить об этом публично, потому как не знала, хочет он или нет, чтобы всем стало известно о нашем дневном визите на виллу.

– Не говори ерунды. Мы приехали сюда провести инвентаризацию, – сказал Джереми.

Однако когда он пошел забрать портфель, то все равно поднялся шум. Ролло заметил, что Джереми берет портфель с сиденья, и возмутился. Все посмотрели на Джереми и загомонили в один голос.

Я взяла у Джереми портфель и заперла в нашей машине. Полицейские затолкали машину двоюродной бабушки Пенелопы обратно в гараж. Им пришлось работать самим, поскольку подельники Ролло скрылись в темноте и догнать их не смогли. Помощник Северин достал амбарный замок, и гараж заперли. Все это время стояла ругань на французском. Сначала я пыталась переводить, но потом бросила это занятие.

Возникла какая-то непонятная сумятица: помощник Северин пытался объяснить что-то полицейским, а на меня и Ролло никто не обращал внимания. Ролло не преминул этим воспользоваться, он взял меня под локоток и притянул к себе. Он уже вылез из кабины грузовика, но по-прежнему курил. Вот и сейчас он выдохнул мне в лицо дым и заговорил низким настойчивым голосом:

– Послушай, девочка, не доверяй этому парню, этому Джереми. Мать наняла частных сыщиков проверить его, и поверь, он не тот, за кого себя выдает.

Его тон удивил меня, потому что, несмотря на всю неправдоподобность его слов, я поняла: доля правды в том, что он говорил, была. Я посмотрела ему в глаза. Они были водянистыми и с опухшими веками.

– Я о тебе же забочусь, – продолжал Ролло. – Мы, Лейдли, должны заботиться друг о друге. Этот парень очень обходительный с дамочками. Но не позволяй ему с помощью шарма отнять у тебя то, что твое по праву.

Джереми заметил, что Ролло говорит со мной, и сразу подошел к нам.

– Он досаждает тебе? – спросил он.

В этот момент зазвонил его телефон. Это была Северин, и она была так возбуждена, что, хоть я и не слышала отдельных слов, я по скорости и страстности ее голоса поняла: что-то не так. Но Джереми, похоже, не хотел с ней разговаривать. Его лицо неожиданно побледнело, а взгляд стал стеклянным. Он все же слушал достаточно долго.

Ролло так уставился, точно фарами светил, что я не удержалась и посмотрела в направлении его взгляда. Он заметил это и кивнул, как будто его только что реабилитировали. Я бросила взгляд на Джереми, затем обратно. Впервые я почувствовала, что боюсь их обоих, что я среди чужаков.

Все смотрели на Джереми, ожидая от него дальнейших распоряжений. Джереми сбивчиво заговорил с помощником Северян на смеси английского с французским, а потом и вовсе передал телефон парню, чтобы Северин могла поговорить с ним напрямую. Он быстро поговорил, затем вернул трубку Джереми и пошел к полиции, чтобы отдать распоряжения. Затем как-то сразу все пошли к машинам, как будто вечеринка закончилась и все поехали по домам.

– Что случилось? – спросила я.

Джереми мне не ответил. Он лишь достал из машины мой портфель и чемодан и передал их Луи, помощнику Северин.

– Ты можешь отвезти Пенни в отель? – спросил он его.

Луи кивнул.

Джереми повернулся ко мне.

– Слушай внимательно, Пенни, – сказал он, – мне нужно поговорить с Северин. А ты возвращайся в Лондон первым рейсом, на который я смогу достать билет. Нет нужды втягивать тебя в эту волокиту. В Лондоне Руперт встретит тебя в аэропорту. Будет лучше, если ты остановишься в квартире бабушки Пенелопы. Тебе позвонят из моего офиса. Гарольд позвонит тебе и все объяснит.

– Но… – начала я, не в силах поверить своим ушам.

– Лучше все сделать так, – сказал Джереми тихо.

– Джереми! – воскликнула я рассерженно.

– О, да Бога ради, Пенни, садись в машину и помалкивай, – сказал он тоном, которого я никогда от него не слышала, даже в детстве, – так, будто его ударили ножом и он просит меня не добивать.

Затем Джереми развернулся, пошел к своей машине и сердито хлопнул дверцей.

Я почувствовала, что меня взяли за локоть, но на сей раз осторожно и уважительно. Это был помощник Северин, Луи.

– Пойдемте, – сказал он мне исключительно вежливо. – Сюда, прошу вас.

Я села в маленький «рено».

– Да что тут происходит? – потребовала я объяснений, когда он завел машину, вырулил на дорогу и поехал к городу.

– Ролло собираться оспорить завещание, – сказал Луи своим вежливым, почтительным тоном.

– Но Джереми ведь ожидал этого, – сказала я и покосилась на парня. – Что там случилось? – настойчиво спросила я.

Луи попытался пожать плечами и вообще прикидывался дурачком, но я смотрела прямо на него и упрямо повторяла свой вопрос. Затем я добавила:

– Луи, я знаю, что ты знаешь, так что выкладывай.

По его лицу я поняла, что он сдался. Пока мы стояли в пробке на въезде в город, он повернулся ко мне и заговорил деликатно.

– Они есть говорить, что Джереми не есть кровный родственник, – просто сказал он.

– Но это же ерунда! – воскликнула я. Луи подождал, пока иссякнут мои эмоции, а поскольку больше я ничего не сказала, он продолжил: – Они утверждать, что папа Джереми есть не мистер Лейдли, а кто-то другой.

– Это самое глупое утверждение из всех, какие мне доводилось слышать, – сказала я. – Наверное, Ролло в полном отчаянии. Но даже если это и так, то они передергивают.

– Простите, что, мадам? – спросил Луи в замешательстве.

– Я имела в виду следующее: при чем здесь кровное родство и наследство.

– Ах вот оно что! – сказал Луи и свернул на маленькую улочку. – Видите ли, мадам, хм… французский закон есть очень, очень сложный. Когда люди вести тяжба из-за наследство, то кровные родственники иметь преимущество. Суд может решать, что для одного такой большой кусок пирога есть слишком много. Понимаете, мадам?

– Ничего себе! Да это я понимаю, – сказала я удивленно.

Мне снова вспомнилась сцена у древней скалы рядом с виллой, и слова Ролло о Джереми приобрели новый смысл.

– Вот мы и приехать, – сказал Луи, припарковываясь у маленького симпатичного отеля.

Он выскочил из машины и проводил меня до столика портье, чтобы удостовериться, что за мной зарезервирована комната.

– Не волновайся, – заверил Луи, когда проводил меня до лифта. – Завтра тебе все объяснять.

День был полон событий, и я слишком устала, чтобы спорить. Едва очутившись в комнате и увидев широкую кровать с мягкими подушками, я тут же сдалась и упала на нее, а потом почти сразу уснула.

Глава 12

Но обратная поездка в Лондон превратилась в приключение на целый день. Самолет вынужден был совершить незапланированную посадку в Париже из-за технических неисправностей. Нас вывели из самолета, и мы бродили по терминалу, пока нам не подобрали другой рейс. А когда мы сели на новый самолет, то нам пришлось ждать, пока освободят взлетную полосу.

Все это дало мне время на размышления. А что, если дядя Питер действительно не отец Джереми? Я помнила каждое слово Джереми о том, каким непростым отцом был дядя Питер; и о том, что «мы, Лейдли», подозрительная и нудная порода; и о том, что двоюродная бабушка Пенелопа педантично относилась к наследству и говорила, что все должно достаться только членам семьи. Но еще я понимала, как много для Джереми значит оказаться распорядителем наследства. Я также помнила, как он говорил о том, что во Франции наследование по отцовской линии значит куда больше, чем в Англии. Но сказал он это уверенным тоном, словно к нему это никакого отношения не имело.

Когда же мы наконец приземлились в Лондоне, я заметила среди встречающих помощника Джереми, Руперта. На его лице я увидела радость и облегчение от того, что я наконец прибыла. Мы сели в машину.

– Нам сообщили, что ваш рейс задерживается, – сказал Руперт вежливо, но несколько властно. – Джереми оставил инструкции на ваш счет. Мы отвезем вас на квартиру двоюродной бабушки. Гарольд позвонит вам… – Он посмотрел на часы и добавил: – Сейчас он в ресторане, ужинает с клиентом. Позвонит вам уже завтра утром.

К этому моменту я уже чертовски устала от юристов, которые спихивают меня друг на друга. И от Джереми в первую очередь.

– Где Джереми, черт возьми? – потребовала я объяснений. – Что вообще происходит?

– В офисе он сегодня не появлялся, но я уверен, он позвонит вам, как только сможет, – сказал Руперт негромко.

Что-то в его голосе мне не понравилось, словно мной опять пытались управлять. Терпеть этого не могу! Я порылась в сумке и нашла телефонную книжку. Мама, будучи человеком мудрым, дала мне телефон тети Шейлы, на всякий случай, мало ли что мне может понадобиться по ту сторону океана. Мама – единственный человек из тех, кого я знаю, кто готов всегда и ко всему: к международным конфликтам, атакам террористов, эпидемии чумы, ядерной войне – назовите что угодно, и она выдаст вам четкий план действий. Я позвонила тете Шейле на мобильный. Она ответила после второго гудка.

– Тетя Шейла? Это ваша племянница, Пенни. Я была вчера с Джереми, но ему сказали что-то ужасное. Я еду к вам, и еду прямо сейчас, потому что не могу вдаваться в детали по телефону. Пожалуйста, скажите дворецкому, чтобы пропустил меня.

Я говорила самым уверенным и командирским тоном, которым я пользовалась, только когда чувствовала себя готовой к бою, что случалось крайне редко. Но сейчас я просто устала, мне не нравилось, что мной помыкают, врут и вообще обращаются как попало. И видимо, мои слова прозвучали именно так, как я и хотела, потому что тетя Шейла ответила совершенно спокойно и покорно:

– Конечно, дорогая. Приходи прямо сейчас. Я немедленно позвоню вниз, чтобы тебя пропустили.

– Отлично, – сказала я оживленно, прервала связь и повернулась к Руперту.

Тот смотрел на меня, открыв рот. Я же продиктовала водителю адрес тети Шейлы, и мы отъехали.

– Планы слегка изменились, – сказала я Руперту по-деловому.

Руперт встревожился.

– Но Джереми хочет… – начал он.

Я посмотрела на него убийственным взглядом.

– Я оставлю вам номер своего мобильного. Если Джереми захочет со мной поговорить, а вряд ли он захочет сделать это прямо сейчас, то пусть звонит и днем и ночью. Как и любой, кто возьмется объяснить мне весь этот кавардак. – Я протянула Руперту клочок бумаги с номером, как раз когда мы подъехали к дому матери Джереми.

– Но что мне сказать, если меня спросят, где я вас высадил? – спросил он, едва не заикаясь.

– У вас есть ключи от квартиры двоюродной бабушки Пенелопы?

Руперт тут же протянул два прелестных позолоченных ключа: побольше и потяжелее от входной двери и поменьше, полегче, от квартиры.

– Скажите, ночевать вы останетесь там? – спросил он умоляюще. – Джереми говорил, что вы можете жить там сколько захотите, пока не распорядитесь собственностью. Завтра будут готовы бумаги по английскому завещанию, которые вам нужно будет подписать.

– Разумеется, – ответила я. – Я приеду туда, но попозже. Спасибо, что подбросили, Руперт, – добавила я ласково, но твердо. – А еще передайте Джереми, что невежливо так бросать даму, и если он захочет узнать что-нибудь еще о моих планах, то пусть звонит сам. И обязательно передайте ему, что я жду от него, от него лично, звонка.

Глава 13

Когда я добралась до апартаментов тети Шейлы, на улице было уже темно. Я постучала в дверь, и она почти сразу открыла. На тете был красный халат, расшитый золотом, и шелковые тапочки на плоской подошве. Ее светлые волосы были зачесаны назад и скреплены черным гребнем. Тетя Шейла курила сигарету. По виду она походила на марокканку. А точнее, на марокканскую любовницу толстосумов из Нью-Йорка середины шестидесятых. Тех толстосумов, что лежали на подушках вокруг мраморных бассейнов и курили кальян. Впрочем, я отнесла это лишь к своей привычке видеть во всем отдельно взятую эпоху.

На сей раз шторы в гостиной были отдернуты, и я увидела окно во всю стену, за которым открывался шикарный вид на ночную Темзу. Видны были освещенные здания и огни лодок, точно драгоценное ожерелье на шее реки.

– Пенни, детка! – воскликнула тетя Шейла, не глядя мне в глаза. – Я всегда рада тебя видеть. А по телефону мне показалось, что ты несколько расстроена, так что я решила встать с постели.

Она несколько переборщила с тоном, но все же добилась своей цели, и я почувствовала себя неотесанной деревенщиной, побеспокоившей свою престарелую тетушку. Судя по всему, я должна была начать расшаркиваться в извинениях, дабы смягчить свою наглость. В обычном состоянии я повела бы себя именно так, но сегодня я была не расположена играть в хорошие манеры.

– Вчера Джереми узнал кое-что совершенно поразительное, – сказала я, так и не сев на стул, на который любезно указала тетя. – И узнал он это от Ролло. Поэтому он выставил меня из Франции, и никто не хочет мне ничего объяснять.

Я застала тетю Шейлу врасплох.

– Не желаешь выпить, милая? – спросила она.

– Нет, – ответила я намеренно грубо. – Я желаю лишь прямого ответа на простой вопрос. Это правда, что дядя Питер не был отцом Джереми?

Похоже, вопрос ее не удивил. Она налила себе маленький стакан джина и бросила туда крохотную дольку лимона. Затем достала сигарету изо рта, положила ее в желтого цвета пепельницу в виде слона и сделала глоток из стакана. Фильтр сигареты лежал ровно между ушей слоника, в спине его проделано было отверстие, куда падал пепел, скапливаясь внизу, под ногами каменного животного.

– Да, – тихо сказала она и присела на диван, подогнув под себя ногу. – Это действительно правда.

На сей раз я села на стул и посмотрела на тетю с любопытством.

– Но Питер усыновил Джереми совершенно легально, – добавила она. – Мне казалось, что нам удалось сохранить все в тайне. Ума не приложу, как люди Дороти смогли добраться до бумаг?

– Тогда кто же настоящий отец? – выпалила я.

Вся ситуация напоминала дурной сон, от которого хотелось проснуться. Если я так себя чувствовала, так каково же было Джереми?

Тетя Шейла взяла сигарету со слона и затянулась, прежде чем ответить мне спокойным голосом. Похоже, она нисколько не обиделась.

– Его звали Энтони Принсип, – сказала она спокойно. – Он был американцем. Его родители – американцы с итальянскими корнями. Я повстречала его в конце шестидесятых, когда он приехал в Лондон.

– А что он делал в Лондоне? Учился? – спросила я, подталкивая ее к продолжению.

Она покачала головой.

– Он играл на гитаре и пел в рок-группе. Они приехали сюда с гастролями. Даже сделали несколько записей. Неплохо, кстати, играли.

– Играл на гитаре? – переспросила я. – Ого! – Вот уж действительно ничего себе.

Мне сразу вспомнилась группа Джереми, о которой он рассказывал, и о том, как он любил рок-н-ролл и как это сводило с ума его отца – дядю Питера. Чувство, что это сон, таяло, словно туман, и, пожалуй, впервые я действительно поверила, что это правда.

Тетя Шейла смотрела на меня хитрыми, точно у кошки, глазами.

– Да, – сказала она, – он был гитаристом. Как и Джереми. Я много думала об этом, когда они шумели с друзьями на репетициях. Я думала о том, как все это знакомо. Надо полагать, Джереми унаследовал это от Тони. Ведь музыкальные способности передаются по наследству, правда?

– Наверное, это объясняет, почему они с дядей Питером были на ножах, – проговорила я задумчиво. – А мы-то думали, чего это дядя Питер так не любит рок? Оказывается, все не так просто.

– О нет, Питер всегда любил спокойную музыку, к Тони это никакого отношения не имеет. Он ведь никогда не встречался с Тони лично и не знал о его музыке.

Боже, от этого голова шла кругом. Только сейчас до меня дошло, что тетя Шейла никогда не называла дядю Питера отцом Джереми, только Питером. Раньше я этого не замечала.

– Тогда, что случилось с настоящим отцом Джереми? – спросила я.

– Тони призвали на вьетнамскую войну… в тот год, когда родился Джереми… – Она начала уверенно, но потом заговорила таким голосом, словно не верила самой себе.

Мне стало ее жаль, я видела, как она не может сказать то, что выдавали ее глаза.

– Он погиб? – спросила я, замерев от страха.

– Сначала его ранили, – сказала тетя.

Ее голос был тих. Она смотрела в сторону, и я смогла рассмотреть ее профиль, изящный, как у Елены Троянской. Посмотрев на кончик своей сигареты, она продолжила:

– Его послали в военный госпиталь. Когда его выписали, он вернулся ко мне в Лондон. Но он был очень слаб. В итоге его добила пневмония, но война виновата во всем, нет сомнений. Это она разбила ему сердце. Он ненавидел все это – жестокость, глупость и бесполезность того, что его заставляли делать. Он был таким нежным, таким внимательным. Невинным.

Я сидела словно пригвожденная. Мне пришла в голову мысль о Джереми.

– Боже мой, тетя Шейла! – воскликнула я. – Почему же вы ничего не рассказали Джереми? Почему вы не сказали ему, кто его настоящий отец, даже после того, как умер дядя Питер? Обычно люди рассказывают детям такие вещи, когда те становятся достаточно взрослыми, чтобы понять все как есть. Вам не кажется, что он имеет на это право?

Тетя Шейла задумалась, стряхивая пепел в пепельницу.

– Я всегда собиралась рассказать, – сказала она тихо. – Но все как-то время не могла подходящее найти.

– Боже! – воскликнула я. – Да вы, должно быть, шутите?

Она приоткрыла рот от удивления. Она никогда не думала, что я могу быть такой агрессивной. Ведь для нее я всегда была мягкой и доброй племянницей из Америки.

Но тут мне в голову пришло еще кое-что.

– Так Джереми наполовину американец! – сказала я с нотками порицания.

Она воспитала его снобом, что, как выясняется, против его природы.

Тетя терпимо улыбнулась. И тут я заметила морщинки в уголках глаз и у рта, которые не видела раньше, за ленчем, когда она показалась мне такой молодой. Впрочем, я всегда готова была восхищаться ею. Наверное, мне нужна была строгая тетушка, от которой так сложно дождаться комплимента, что заставляло добиваться в жизни своей цели, быть более взрослой, более рассудительной.

– Да, – сказала она тихо, – Джереми тоже американец. Но благодаря Питеру он вырос типичным британцем. Питер никогда не относился к Джереми как к приемышу, напротив, всегда считал его частью семьи. А я, видишь ли, в своей семье была белой вороной, и из-за меня Джереми с ними не очень-то общался. Для него очень много значит быть частью вашей семьи. Он любил Питера гораздо больше, чем может показаться со стороны из-за их постоянных ссор. И еще он очень любил бабушку Берил. А еще он достаточно близко узнал бабушку Пенелопу к концу ее жизни, когда она сделала его распорядителем своего имущества. Разве ты сама не видишь, как много ваша семья значит для него?

С этим я поспорить не могла. Я знала, что для Джереми все это весомая часть самоопределения.

– А как получилось, что у вас с дядей Питером не было общих детей? – спросила я осторожно.

Я знала, что мне не стоило спрашивать, но тетя была настроена на разговор.

– Мне пришлось сделать гистерэктомию,^[4] – сказала она без обиняков. – И Питер, должна тебе сказать, поддерживал меня как мог. И он усыновил Джереми. Он сам это предложил. Он сказал, что парню не стоит жить без поддержки отца. И он говорил не только о деньгах. Он говорил о воспитании. Он хотел, чтобы у Джереми в жизни, как он говорил, был «фундамент». Они действительно были как отец с сыном. Почему я должна забирать это у Джереми? Они справились с трудностями в отношениях, чего никогда бы не произошло, дай я Джереми усомниться в том, что Питер его отец, что можно проявить неуважение к нему.

– Вы любили дядю Питера? – спросила я, набравшись наглости.

Она посмотрела на меня так, что я решила, что сейчас она цыкнет на меня, но она так не сделала.

– Да, – пожала она плечами. – Но не так страстно. Мне нравилась вся его семья, потому что они были такими терпимыми в отличие от моей семьи. И они с радостью приняли известие о том, что Питер женится на мне. Они мне очень нравились. А Тони… он был…

Впрочем, ей и не пришлось заканчивать фразу. Она вернулась к своей сигарете. И только тут я поняла, что раньше никогда не видела, чтобы она курила. Ни тем летом, ни недавно за ленчем. И все же вот она, передо мной, в шелковом халате, вельветовых тапочках, с идеально забранными волосами – пример самообладания. И все же нервы у нее, судя по всему, пошаливали.

– Вы еще не разговаривали с Джереми об этом? – спросила я уже более сочувственно.

– Бог мой, – простонала тетя. – Эта французская девчонка, с которой он работает, посадила его на частный самолет, который делает три остановки на пути к Лондону. Он очень устал от перелета. Джереми прибежал сюда, кричал, задавал вопросы. Я чуть с ума не сошла, отвечая на них.

– Простите, – сказала я, понимая, что во всем не права.

– Да нет, что ты, милая, я на тебя зла не держу, – сказала она с улыбкой. – Твое поведение просто сказка по сравнению с тем, что он мне устроил. Я думала, он мне голову оторвет. Он мне не давал ответить на один вопрос, как выстреливал следующий. Да он и не слушал меня, скорее сопоставлял свои юридические факты. Я пыталась сказать ему, как сильно мне жаль, но он… – Ее голос снова стал едва слышен, но на этот раз тетя не отвернулась, а, убрав сигарету, посмотрела пристально мне в лицо. – Может, ты перескажешь ему то, что услышала здесь? – спросила она с надеждой. – Он к тебе прислушивается. Ведь вы двое всегда друг к другу неровно дышали.

Я вдруг почувствовала, что краснею. Каждый раз, когда женщина в возрасте говорит тебе, что заметила, как ты относишься к ее сыну, чувствуешь себя неловко.

– Вы ведь не все мне рассказали, – сказала я торопливо. – Тони был в Лондоне, когда родился Джереми?

– Нет, Тони уже был во Вьетнаме, – ответила она. – Мы жили в маленьком доме вместе с барабанщиком из группы и его девушкой. Джереми родился там. Позже я переделала это место под Дом ветеранов. Там до сих пор приют для солдат. – Она вздохнула. – К сожалению, ветераны войн есть и в наше время, и в вашем возрасте. И мне кажется, что с каждой войной они становятся моложе. Я помогаю фонду собирать деньги и слежу за тем, как идут у них дела.

– А вы с… с барабанщиком… роман не крутили? Потом? – спросила я.

Тетя Шейла изумленно посмотрела на меня:

– Конечно, нет! Он женился и обзавелся семьей. Он нашел работу на телевидении, пишет музыку для передач, а еще помогает мне с Домом для ветеранов. Но не более того. Боже правый, как тебе такое в голову пришло?

Теперь я поняла, что еженедельные «встречи» тети Шейлы, как горько отзывался о них Джереми, не что иное, как благое дело.

– От Джереми, – сказала я. – Он знает, что вы ездите туда каждую неделю. Если бы вы сказали ему зачем…

– Одно я в вас, американцах, не люблю, – вспылила тетя Шейла. – Вашу ужасную привычку обсуждать с людьми свою личную жизнь. Это что, и есть ваша пресловутая терапия? Или что-то иное, кроме сказки со счастливым концом, для вас невыносимо?

– Ваш американский сынок может здорово пострадать из-за этого, – ответила я немного раздраженно. – Он может даже потерять наследство. Если вы и дальше будете хранить свои тайны, то лишь поможете этим Ролло. Так что, может, дадите мне адрес и телефон Джереми? Я хочу помочь ему. Если получится.

Я жутко устала, видимо, поэтому тетя Шейла быстро написала мне на листке и то и другое. Тут я вспомнила кое-что.

– Тетя Шейла, – спросила я, – а отец Джереми… видел когда-нибудь сына? Вы говорили, что он вернулся…

Она резко посмотрела на меня. Затем, не произнеся более ни слова, она встала с дивана и вышла. Тетя вернулась со старой фотографией, чуть порванной по краям и немного помятой.

– Сохрани это для него, ладно? Покажи ее Джереми, когда сочтешь, что настал подходящий момент. Но только прошу тебя, не потеряй, – сказала она тоном, которого я от нее никогда не слышала. Словно сердце у нее вдруг заныло. – И не дай Джереми разорвать ее в порыве гнева. Но если ты его успокоишь, то, возможно, он сам захочет на нее взглянуть.

Это было черно-белое фото молодого человека лет девятнадцати, с длинными темными косматыми волосами, какие носят рок-музыканты. На нем были джинсы-клеш и белая рубашка с вышивкой. Он сидел на потертом, но чистом обеденном столе. Несмотря на свой потрепанный вид, словно он действительно был болен, он все же походил на симпатичного американца с открытым лицом. А еще он выглядел счастливым. Он держал на руках малыша, и они смотрели друг на друга в немом обожании.

– Этот малыш – Джереми? – спросила я, с умилением разглядывая ребенка.

Затем бросила взгляд на тетю Шейлу. Влажные глаза выдавали ее, но голос был твердым.

– С Тони, – сказала она. – Он был таким душкой с Джереми. Он умер спустя две недели после того, как сделали эту фотографию. Джереми здесь всего годик.

Я продолжала смотреть на фотографию, когда ехала на такси в квартиру бабушки Пенелопы. Тетя Шейла волновалась за меня, когда узнала, что я буду жить там. Она сказала, что все удобства должны работать, но если что-то будет не так, то я не должна стесняться звонить ей в любое время.

Такси подъехало к темному дому. Ключи, которые дал мне Руперт, скользнули в замочную скважину и без труда отперли замок. Я открыла сначала тяжелую входную дверь из красного дерева, затем внутреннюю дверь, нашарила на стене выключатель и включила свет. Я шла из комнаты в комнату, включая свет везде.

Я заметила, что в своем возрасте бабушка Пенелопа была человеком аккуратным и организованным. Тарелки и посуда стояли на своих местах в шкафу, белье сияло белизной. На кухне обнаружилась современная кофеварка, свежая бутылка белого вина, нераспакованная пачка чаю, сахар, крекеры, банка консервированной ветчины, мармелад и джем.

Мне казалось, что я буду ходить на цыпочках, дрожа от отвращения, но вместо этого я чувствовала, словно меня поселили в ночлежке в странном городе. Я заварила чай и намазала крекеры джемом, скорее чтобы взбодриться, а не потому, что была голодна. Я съела все за кухонным столом. Затем вытерла крошки бумажным полотенцем с рисунком в виде синей окантовки и красных вишенок. Когда я закончила, была уже полночь, и я так вымоталась, что забралась в большую постель двоюродной бабушки Пенелопы, застланную новыми простынями, и тут же уснула, ни разу за всю ночь не проснувшись.

Глава 14

В девять тридцать следующего утра я обнаружила, что телефон работает, поскольку меня разбудил звонок. Аппарат стоял на туалетном столике. Я спросонья побежала к нему, а схватив трубку цвета алебастра, услышала голос Гарольда.

– Это партнер Джереми, – сказал он. – Вы должны помнить.

Я вспомнила седовласого мужчину, который зачитывал завещание.

– Я лишь звоню предупредить, что послал вам на подпись кое-какие бумаги, – сказал он коротко. – Формальность, касающаяся недвижимости в Англии, поскольку ваша мать хочет, чтобы вы оставили все себе. Я выслал копию юристу вашего отца по электронной почте, и они уже вернули подписанный экземпляр. Руперт привезет вам бумаги вместе с актом предварительной оценки, который вы позже можете использовать как официальный документ. Ну что, все, надеюсь, ясно? – подвел он итог таким голосом, словно собирался повесить трубку.

Но у меня были другие планы.

– А где Джереми? – потребовала я. – Мне нужно поговорить с ним.

Последовала пауза.

– Хм. Джереми сегодня в офис не придет. Ему немного нездоровится. Кроме того, он считает, что будет лучше, если дела с вами поведу я.

– Гарольд, – сказала я быстро, чувствуя, что он вот-вот повесит трубку, – а как обстоит дело с французским завещанием? Это правда, что Джереми может потерять наследство?

– Все это, разумеется, на грани абсурда, – сказал Гарольд осторожно. – Люди дополняют завещания и вносят изменения в текст все время, особенно люди пожилые, чаще, когда те, кому они завещали, уже умерли. Но существует много способов усложнить жизнь наследникам. Французское законодательство, в частности, очень сложное и отчасти архаичное, особенно касательно случаев развода. Так, например, первая жена может оспорить долю последней и оставить ту без гроша.

– Да, но в данном-то случае никаких жен нет, – сказала я довольно резко. – Что задумал Ролло? Он пытается отнять у Джереми виллу? У него может получиться?

– Они попытаются любыми средствами, – сказал Гарольд. – Вплоть до того, что могут заявить, что якобы Джереми втерся в доверие к вашей двоюродной бабушке, когда она была наиболее уязвима, и уговорил ее переписать на себя львиную долю французского наследства.

Я призадумалась над сказанным, пережевывая снова и снова, словно бойцовский пес, вцепившийся в глотку противника.

– А имеет значение, что настоящий отец Джереми не… – заговорила я сбивчиво.

Гарольд сказал:

– Не должно, впрочем, это все равно. Люди оспаривают завещания под совершенно нелепыми предлогами. И даже если у них ничего не получится, это все равно задерживает процесс, который без этого был бы совершенно безболезненным. Слушайте, все это очень непросто, и ничего еще не решено, и я, безусловно, буду держать ваших родителей в курсе всех событий…

– Поправьте меня, если я не права, – сказала я. – Мои родители ведь не имеют никакого отношения к французскому завещанию. Я единственный наследник, не считая Ролло, во всей этой сваре. Так?

– Да, – сказал Гарольд, – если только ваша мать не пожелает отсудить свою часть наследства.

– Эй, я всего лишь пытаюсь помочь Джереми удержать его часть наследства.

– Как и все мы, – сказал Гарольд. – Мы не сдадимся без боя, я вас уверяю. Это касается и вашего наследства во Франции в не меньшей степени. – Я почувствовала иронию в его голосе.

Он смеялся над моей ржавой консервной банкой на колесах и каменным сараем, в котором живут змеи.

– А вот Ролло, похоже, думает, что машина кое-чего стоит, раз он пытался ее украсть, – заметила я.

– Мы думаем, что он хотел переместить ее из гаража до того, как кто-то узнал, что она там была, чтобы вы не смогли заявить на нее права. Мне сказали, что он любит антиквариат. Поверьте, у Северин все под контролем, – сказал Гарольд, своим тоном давая понять, чтобы я оставила профессионалам заниматься их делами. – Джереми всецело доверяет ей и вообще поручил все дела вести нам. Но разумеется, если вы желаете нанять своего юриста, то…

Такие штуки юристы и доктора тоже любят делать. Грозятся уйти, если вы подвергаете их методы сомнению.

– С моей стороны было бы просчетом не задать эти вопросы, – сказала я спокойно.

– Ну разумеется, разумеется, – согласился Гарольд. – А пока что я бы посоветовал вам вернуться к своей привычной жизни. Самая распространенная ошибка для людей в вашем положении – это забросить свои дела и все силы и время отдать изучению юридической ситуации по их наследству. Но не стоит забывать о личной и деловой жизни. Лучше не зацикливаться на ситуации.

Я выслушала Гарольда до конца, но пришла к выводу, что он таки относится ко мне как к ребенку, который лезет не в свое дело.

– Да, кстати, о Джереми, – настаивала я. – Я все еще хотела бы поговорить с ним. Приватно, – добавила я.

– Я передам это его секретарю, которая непременно проследит, чтобы он получил информацию, – ответил Гарольд немного раздраженно, но все же вежливо и повесил трубку.

Я покопалась в сумочке в поисках бумажки с домашним телефоном Джереми и набрала номер. С третьего гудка мне ответил автоответчик. Бесцеремонно автоответчик заявил голосом Джереми: «Оставьте сообщение после сигнала. Я вам перезвоню».

– Джереми, это Пенни, – сказала я после сигнала, как и просили.

Но тут я остановилась. Мне пришла в голову мысль, что он сейчас на другом конце провода и слышит меня. Я попыталась отмахнуться от ощущения, но оно было таким сильным, что преследовало меня.

– Джереми, – сказала я снова, – ты там? Гарольд сказал, что ты неважно себя чувствуешь, вот я и подумала, где еще ты можешь быть, как не дома? – Я подождала. Нет, честно, у меня было ощущение, что он слушает меня. – Джереми, у меня есть важная информация для тебя. Мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста, перезвони. Я у бабушки Пенелопы.

Я продиктовала телефон квартиры, а также свой мобильный и даже адрес электронной почты, хотя все это у него наверняка было, и повесила трубку с чувством глубокого неудовлетворения.

Глава 15

Старомодная ванная бабушки Пенелопы изумила меня. Я долго экспериментировала с ней, прежде чем разобралась, что к чему. Сама ванна была огромной, чтобы наполнить ее, надо было ждать полдня. А еще не было привычного душа на стойке, а было какое-то древнее приспособление из резины, наподобие огородного шланга для поливки, который приходилось держать в руке, и только вам кажется, что вы настроили нужную температуру воды, как все вдруг отключается. Я долго ругалась, потому что шампунь попал мне в глаза. Наконец набрала ванну и блаженно улеглась в ней. И мне в голову пришла гениальная мысль.

– Боже правый! – воскликнула я. – Джереми мне не двоюродный брат.

Я села, точно молнией пораженная, расплескав на пол воду. Я пробежалась мысленно по его образам, запечатленным в памяти на манер колоды карт. Мне стало стыдно, так стыдно, хотелось закрыть глаза.

Во-первых, эти детские игры в шпионов, из-за которых мне было с ним так комфортно, и я чувствовала себя в безопасности рядом. Он лицезрел меня в самых глупых ситуациях. Но это еще ничего по сравнению с тем, что я ему наговорила намедни: о моей личной жизни, о моих мужчинах, о моем разрыве с Полом и не только это. Все это были праздные разговоры с двоюродным братом – все равно что незнакомцу в поезде покаяться. Я была уверена, что это никак не помешает в моих будущих любовных похождениях. Но такие вещи не будешь рассказывать обычному мужчине, с которым еще предстоит общаться.

– С ума сойти! – говорила я каждый раз, когда вспоминала очередное признание о своей личной жизни. – С ума сойти! – повторяла я.

И дело ведь даже не в том, что я говорила, а как я это делала! Каким тоном, с какими жестами.

– Вот дура! – сказала я вслух.

Мой голос эхом прокатился по большой прихожей двоюродной бабушки Пенелопы. Я вылезла из ванны, обернулась полотенцем и, мокрая и несчастная, поплелась в спальню.

На туалетном столике стояла стилизованная фотография молодой бабушки Пенелопы в серебряной рамочке. Фотография выглядела так, словно ее сделали в студии, поскольку бабушка сидела, как модница тридцатых годов, в обтягивающем вечернем платье, с бриллиантовыми серьгами. Она смотрела как будто прямо на меня.

– Соберись, тряпка, – велела я себе.

Я вздохнула полной грудью. Пора было переменить свое отношение к происходящему, пора перестать ходить на цыпочках по квартире, которая уже принадлежит мне. Бабушка Пенелопа оставила ее нам, чтобы мы здесь жили. А мама хотела, чтобы квартира досталась мне. Раньше мне было неведомо чувство роскоши, но раз уж счастье привалило, нужно быть благодарной и приложить усилие к тому, чтобы измениться. И первое, что я хотела изменить в себе, – это перестать сходить с ума и мучиться попусту.

Я открыла чемодан и оделась.

И как раз вовремя. В дверь позвонили. Звук был гулкий и торжественный. Поначалу я даже подумала, что это Джереми пришел извиниться за свое поведение во Франции. Но это оказался Руперт, который привез на подпись бумаги от Гарольда. Я пригласила его в библиотеку. Впервые в жизни у меня была библиотека, куда я могла пригласить гостя.

– Это все по поводу передачи прав собственности, – объяснил Руперт. – По праву наследования вашей матери и от нее вам. Бумаги не имеют силу без вашей подписи. Я прикрепил приблизительную оценочную стоимость имущества.

– Отлично, – кивнула я. – Кофе хотите?

Но Руперт покачал головой и сел, готовый терпеливо ждать. Он принес снизу почту, ее все еще доставляли двоюродной бабушке Пенелопе, и не спеша просматривал газеты, хотя я подозревала, что он относился к той породе людей, что прочитывают все регулярные издания к семи утра.

Я села за стол и внимательно изучила все документы. Родители отправили мне письмо по электронной почте, в котором заверяли, что их юрист просмотрел бумаги и дал добро, а также, что мама действительно хочет переписать все на мое имя, чтобы после ее смерти у меня не возникло никаких осложнений с наследованием. Я решила, что перезвоню им попозже, когда в Лондоне будет день, а дома утро. Мне не терпелось лично рассказать им о Джереми. Кто-то – наверняка Руперт – поставил галочки везде, где я должна была подписать, что я и сделала ручкой двоюродной бабушки Пенелопы.

– Свою приблизительную оценку мебели я вышлю чуть позже, – сказала я ему, передавая подписанные бумаги.

– Превосходно! Гарольд просил передать, чтобы вы не торопились. Важна точность, а не спешка, – ответил Руперт и подобрал портфель. Из него он извлек еще один конверт. – Здесь, кстати, есть список телефонов, которые могут вам понадобиться. А еще к вашей двоюродной бабушке ходила горничная, которая будет прибирать завтра, если, конечно, вы не отмените ее визит.

Я решила, что не мешает проветрить здесь все и стереть с полок печальную пыль прошлого. В списке телефонов Руперта я нашла номера такси, продуктового рынка, больницы, полицейского участка; в конверте также лежала карта Лондона, на которой были отмечены улицы, план метро и расписание поездов.

Я поблагодарила Руперта, и он удовлетворенно склонил голову.

– Рад помочь, – сказал он.

Я проводила его до парадной двери и осталась посмотреть, как он садится в свой крохотный, но дорогой немецкий автомобиль. Джереми наверняка знает, что это за модель. Что за свинство бросать меня так, даже если вся его жизнь перевернулась!

После того как Руперт ушел, дом погрузился в гробовую тишину. Здесь было еще лишь две квартиры, одна на первом этаже и одна этажом выше. Руперт сказал, что в обеих квартирах живут пожилые пары. Я ни разу не слышала их – видимо, они ложились и вставали намного раньше меня. Дом с его толстыми стенами был совершенно звуконепроницаемым. Я слышала лишь свои шаги по отполированному деревянному полу да стук ходиков в библиотеке. Я с важным видом вернулась в библиотеку и села за стол, чтобы прочитать перечень имущества, находящегося в квартире двоюродной бабушки Пенелопы.

Библиотека была чудесной комнатой, особенно когда ее заливало утреннее солнце. На маленьком столе орехового дерева было все необходимое для того, чтобы написать письмо: бледно-розовая бумага, скромные, но очень милые ручки, золотой нож для вскрывания конвертов в кожаном футляре малинового цвета, даже марки в крохотной золотой чашечке. Настольная лампа в черно-золотых тонах хорошо освещала рабочее место. Соответствующей раскраски кресло хорошо держало спину. Стоило мне поднять взгляд от бумаг и посмотреть на зеленые верхушки деревьев и убегающую вдаль старую улицу за окнами эркера, как меня охватывало чувство, что я осуществила свою заветную мечту и попала на машине времени в Лондон меж двух мировых войн.

Вскоре список Руперта захватил меня полностью. Он перечислил практически все, что находилось в квартире бабушки. Его скрупулезность дошла до того, что он внес в список расчески с туалетного столика в спальне. В дополнение к списку мебели, посуды и кухонного оборудования он составил перечень одежды и личных вещей, включая фотографии. Он оставил место в каждой строке, чтобы я оценила вещи, но внизу он сделал приписку, в которой объяснил, что все вещи, по его приблизительной оценке, стоят не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Мы с Джереми решили, что мебель на вилле стоит примерно триста пятьдесят тысяч. Гараж и все его содержимое трудно было оценить, поэтому мы решили заняться этим позже. Да еще сама вилла, несмотря на требующийся ремонт и устаревшие удобства, благодаря своему расположению… я бы оценила ее не меньше двух миллионов девяноста тысяч фунтов, что около четырех миллионов долларов. Не мудрено, что Ролло хочет обжаловать французское завещание.

Я откинулась в кресле и оглядела притихшие апартаменты. Было что-то пугающее в том, как я подводила итог чьей-то жизни со списком вещей в руках. Чужие люди холодно оценивают твои любимые вещи, а ты и возразить не можешь. И хоть Джереми и предупреждал меня не романтизировать ситуацию, меня не покидало ощущение, что не просто так двоюродная бабушка Пенелопа экзальтированным жестом оставила мне старую машину и опосредованно, через маму, прекрасную квартиру в Лондоне. Она ведь едва меня знала, и все же если бы я была светской дамой без своих детей, то мне, возможно, тоже захотелось бы вложить немного мудрости в головку маленькой племянницы, да еще тезки. Но что же она пыталась сообщить мне?

Я посмотрела на стул у окна. Окно напомнило мне об окне в доме двоюродной бабушки Берил в Корнуолле. В то лето, когда мы приезжали к ней, я любила сидеть у него. И вот однажды я свернулась в кресле у того окна. Почему-то я была в доме одна. Я взяла книжку мрачных сказок и углубилась в историю про бедную маленькую девочку, которая воодушевилась приглашением на бал от принца. Она сделала красивое платье и приготовилась идти. Но ее домочадцам стало завидно, они сказали ей, что приглашение пришло по ошибке, и не дали ей коня и карету, так что бедняжке пришлось идти пешком до города, где находился замок. Ее красивое платье испачкалось и порвалось, а туфли стерлись о камни мостовой. Но это было еще не самое страшное. Дорога отняла столько времени, что к тому моменту, как она дошла, она была уже не девушкой, а пожилой женщиной. Ей целая жизнь понадобилась, чтобы добраться до замка. Принц женился, и у него был сын, и он устраивал бал уже в его честь. Пожилая женщина, сжимая в руках приглашение, слушала, как потешается над ней стража. Она опустилась на ступени дворца. Зазвучала музыка, и, глядя в вечернее небо, она решила, что это принц приглашает ее на танец, хотя скорее смерть звала ее с той стороны звезд…

Я была в том нежном возрасте, когда легко впадаешь в меланхолию, поскольку уже поняла, что у жизни есть темная сторона. Может, в тот день лил дождь или тоска и одиночество охватили меня в этом продуваемом ветрами доме в чужой стране, но я расплакалась из-за того, что жизнь сыграла такую злую шутку с невинным человеком.

За этим занятием и застала меня двоюродная бабушка Пенелопа. Сначала мое состояние ее развеселило, позабавило, и я не стала ничего ей объяснять. Но она легко разговорила меня. И в отличие от большинства взрослых она не стала говорить мне, что это лишь сказка. Она выслушала меня до конца с задумчивым видом и сказала:

«Ненавижу, когда они такие сказки пишут. А ты? Наделяют тебя большим сердцем, а потом наказывают за это. Не расстраивайся, милая Пенни. Тебя ждет совсем иная судьба. Я уверена в этом. – Я посмотрела на нее с сомнением, и она добавила мягко, но строго: – Родная моя, я никогда не ошибаюсь в таких вопросах».

Она сказала это таким простым тоном, лишенным всякой торжественности, что день вдруг стал самым обыкновенным, как это случается только в детстве, и я никогда не вспоминала о нем до этой минуты.

Но сейчас я увидела все как наяву и поежилась. Я как будто услышала ее голос, видимо, от того, что тихо сидела в ее доме у окна.

– Спасибо, бабушка Пенелопа, – сказала я искренне.

Мой голос эхом разнесся по комнате. Меня посетила мысль, яркая, как всегда, что моя жизнь в буквальном смысле слова сделала новый удивительный поворот. Мне казалось, что единственным способом отблагодарить двоюродную бабушку будет наслаждаться жизнью и каждым прожитым днем. Мне вспомнились слова Гарольда, когда он говорил мне, чтобы я не отрешалась от настоящей жизни. И это напомнило мне о том, что я должна кое-что сделать. А отсюда, из Лондона, проводить свои исследования мне было куда проще, чем из крошечной квартирки в Нью-Йорке.

К примеру, я пыталась найти один портрет, авторство которого приписывается художнику по имени Бартоломео Венето. Раньше считалось, что на портрете изображена Лукреция Борджиа, но позже эксперты сочли, что на портрете изображена совсем другая женщина. И тем не менее это был единственный художественный образ Лукреции, на который можно было сослаться. Я выяснила, что портрет выставлен одной из экспозиций Лондонской национальной галереи. Мне захотелось увидеть его своими глазами. Один взгляд на подлинник стоит сотен фотоснимков и десятков часов, проведенных в библиотеках. А Руперт облегчил мне задачу своей картой, на которой было отмечено все необходимое.

Я встала с чувством вдохновения, взяла свою записную книжку, сумку и куртку и направилась к двери.

Я вышла на улицу и спустилась по зеленой от листвы, залитой солнцем улице к метро и доехала до станции «Чаринг-Кросс», а оттуда вышла прямо к Национальной галерее, тщательно избегая заманчивые достопримечательности Лондона. Я прошла сразу в зал, посвященный эпохе Ренессанса, стараясь не обращать внимания на прекрасные произведения других коллекций.

Но мимо выставки работ Леонардо да Винчи я пройти не смогла. Ведь он был военным инженером и работал на брата Лукреции, Чезаре. Я знала, что здесь хранятся знаменитые наброски Леонардо, среди которых был эскиз картины «Дева с младенцем и Святая Анна со Святым Иоанном Крестителем», написанный мелом, и сделан он был примерно в то же время, что и портрет Лукреции, написанный в 1506 году. Шедевр Леонардо хранился столетиями, но несколько лет назад его испортили здесь, в Лондоне. Кто-то пришел в галерею и просто выстрелил в него из пистолета. Но эскиз восстановили. О нем любят спорить критики, которые никак не могут договориться, кто же на самом деле изображен на картине: либо это действительно святая Анна, мать Марии, но тогда почему она выглядит едва моложе самой Марии, либо это Елизавета, мать Иоанна Крестителя. Я стояла и любовалась этим шедевром вместе с другими почитателями, туристами и студентами. Затем я добросовестно нашла свою Лукрецию.

Вот она передо мной, в черной бархатной шали с золотой оторочкой и со сверкающим ожерельем из драгоценных камней на шее. На лбу у нее диадема из прекрасных бриллиантов, а на голове тюрбан с венком из листьев. Она походила на богиню весны из древней мифологии.

Ее грудь вызывающе выставлялась из шали, а рука держала прелестный цветок. Лукреция смотрела на меня. Я смотрела на нее.

Может, это и не Лукреция… Взгляд у нее был лукавый, она явно владела парой секретов, как выжить в мире лжи и вероломства. Я уже много знала о Лукреции, она стала мне как подруга, я восхищалась ее мужеством, ругала за промахи. Я радовалась, что могу увидеть ее воочию, заглянуть ей в глаза.

Я стояла перед ней одна, завороженная ее красотой. Конечно, я не могла знать, что в этот самый момент телефон в квартире двоюродной бабушки Пенелопы разрывается от звонка. Человек на том конце провода подождал один гудок, два, три, четыре, даже пять, а потом повесил трубку.

Глава 16

Прошло несколько часов, и я шла домой, уставшая и с покрасневшими глазами. Разумеется, я переусердствовала. Первый день в Лондоне, на свободе я просто не могла удержаться. Нужно было идти домой сразу после Национальной галереи, где я и без того устала. Сразу после этого я пошла было в соседнюю Портретную галерею, но вовремя одумалась и заскочила в близлежащее кафе выпить чашку чаю. Наполнив кое-как желудок, я пришла в себя и стала думать здраво. После этого определенно нужно было идти домой, но нет, видно, настоящий английский чай придал мне бодрости, и я принялась бродить по Лондону, не пропуская ни одной достопримечательности: Трафальгарская площадь, колонна Нельсона, статуя Эроса на площади Пиккадилли… Я ходила по улицам и слышала, как гудят машины, я пыталась уловить дыхание древнего Лондона, и вся его многовековая история стояла у меня перед глазами. А кроме того, я вбила себе в голову, что мне не обойтись без автоответчика, и я упрямо кружила по улицам, пока не нашла магазин, где продавалось то, что я искала. Затем, проголодавшись, я зашла на продуктовый рынок и наполнила сумки свежей едой.

Когда же я наконец вернулась в квартиру бабушки Пенелопы, то повалилась на кровать, едва помня в полудреме, какой сейчас день, сколько времени и в каком веке я вообще нахожусь.

Проснулась я в восемь вечера. И снова почувствовала голод. Я поела купленную на рынке копченую курочку, салат из стручковой фасоли и даже открыла бутылку вина из запасов бабушки. Бутылка стояла в серванте и просто просилась на стол, напоминая о том, что нужно наслаждаться каждым мигом. Вино сняло напряжение, которое обычно возникает, когда ты один и вдали от дома. Телевизор стоял на кухне, так что я смотрела новости, пока ела. Затем я поставила автоответчик и позвонила родителям, но их не оказалось дома.

Нужно было сделать оценку содержимого квартиры – ведь ради этого, собственно, я здесь и задержалась. Я пошла в спальню и решительно распахнула шкаф, чтобы еще раз взглянуть на то, что там находится.

Бабушка Пенелопа обладала хорошим вкусом пожилой дамы из старой Европы. Она не стремилась выглядеть моложе, но подмечала качество ткани и проработку деталей. Здесь висели зимние плащи и костюмы размеров, до которых я надеялась никогда не дорасти, но из ткани приятной для глаза и совершенной на ощупь – мрачноватая синяя и черная шерсть; твид в оливковых и золотых осенних тонах; мягкий спокойных тонов кашемир. И – о да – изумительная норковая накидка глубокого желто-коричневого медового цвета. Это была единственная вещь в гардеробе, которую можно смело надевать и молодой женщине.

На верхней полке я нашла несколько коробок из-под шляп и вышеупомянутый альбом с фотографиями. В порыве сентиментальности я потащила альбом, и на мою голову посыпалась пыль. Я решила, что так мне и надо за любопытство. Я оставила альбом на прикроватном столике и осмотрела выдвижные ящики. Я постоянно повторяла про себя, что делаю это только ради мамы, хотя мама моя такая худенькая, что вещи эти едва ли будут ей впору. Пижамы и шелковое нижнее белье. Носки и колготки. Старомодные кружевные носовые платки с вышитыми инициалами бабушки.

Два нижних ящика комода были просторными и глубокими. Там-то я и наткнулась на сокровища. Оговорюсь, что не сильна в одежде элитного пошива, зато я понимаю толк в модных веяниях разных эпох. Бабушка Пенелопа тщательно сберегла несколько дорогих платьев периода своей молодости. Короткие платья двадцатых годов из тончайшего шелка и шифона, старательно расшитые бисером, были убраны в пакеты.

Но как бы они ни были поразительны, настоящее чудо лежало в самом нижнем ящике – вечерние платья тридцатых из прелестной шелковой и атласной ткани с обворожительными косыми вырезами. В отличие от современных платьев, которые, словно пленка на сосиске, липнут к телу, где нужно и не нужно, эти наряды облегали фигуру, но оставляли свободу воображению, точно поцелуй ветра.

– Бог ты мой! – повторяла я снова и снова, разворачивая свертки.

Некоторые платья выцвели, но бабушка тщательно ухаживала за ними и сберегла. Неожиданно мне пришла в голову мысль, что я не прочь надеть одно из этих платьев, да и мама моя просто с ума сойдет, увидев их. А какие имена стояли на них!

– Бог ты мой! – сказала я снова.

Эрик и Тимоти умереть готовы, только бы увидеть такие вещи, дотронуться до них.

Наконец, опьяненная очарованием прошлого, я ревностно завернула все и вернула туда, где нашла. Видимо, к двадцатым и тридцатым двоюродная бабушка Пенелопа питала особую слабость, поскольку я не нашла нарядов от сороковых до девяностых. В ящиках была лишь современная непретенциозная, но дорогая и удобная одежда.

Теперь вниманием моим завладел фотоальбом. Я стерла с него пыль, положила на кровать и села так, чтобы удобно было переворачивать страницы, взвизгивая от восторга. А взвизгивать было от чего. Здесь были фотографии молодой бабушки Пенелопы в нарядах, которые я только что видела, и выглядела она в них просто превосходно. Теперь я имела представление о том, как их надо носить. А она носила их с удовольствием. На одном из снимков она стояла в чудесном вечернем платье в большой гостиной французской виллы и, судя по всему, неплохо проводила время на вечеринке. На пианино в четыре руки играли двое симпатичных молодых людей; тут же, в гостиной, находились красивые гости с коктейлями в руках. Коктейли были в небольших изящных бокалах, не то что в наши дни – ведро, в котором лошадь искупать можно. Мужчины в костюмах выглядели нарядно и мужественно, а женщины – женственно и одухотворенно. Все смеялись, взгляд у многих был лукавым и озорным.

Грустными были только фотографии со свадьбы бабушки Берил. Бабушка Пенелопа стояла перед дверью этой самой квартиры с букетом роз в руках и в каком-то очень интересном наряде. Только на этих снимках она выглядела неброско и несколько подавленно. Особенно в церкви, где она вообще не смотрела в камеру, словно думала о чем-то далеком. Даже рядом с бабушкой Берил, которая блистала в белоснежном платье с вкраплениями роз и кружев, бабушка Пенелопа хмурилась. Видимо, и в те времена свадьбы для одиноких людей были в тягость.

Я перевернула страницу. Забавно было отыскивать бабушку Пенелопу в знакомых комнатах этой квартиры или виллы. Много было фотографий с моря. Особенно мне понравился снимок, где она стояла по щиколотки в пенном прибое в белом купальном костюме и улыбалась фотографу. Она выглядела счастливой и довольной жизнью.

Затем я наткнулась на фотографию, где она была в карнавальном костюме, увешанная драгоценностями: аккуратное ожерелье, похоже, из бриллиантов и прочих дорогих камушков и соответствующие серьги. Ее костюм был сделан под венецианские карнавальные наряды, в руках она держала маску в виде золотой птицы. Она отвела маску от лица, чтобы сфотографироваться. Платье оголяло плечи, рукава спускались колокольчиками. Бабушка сидела в библиотеке спиной к стене, где с одной стороны было окно, а с другой портрет «Мадонны с младенцем». Свет из окна играл на ее драгоценностях.

И – вот здорово! – на следующей фотографии она в своей машине: в той самой «драгонетте», что сейчас гниет в гараже. Правда, на фото машина была вовсе не старой ржавой развалиной, она сияла новизной, а бабушка Пенелопа сидела в дамской шляпке, дорожном плаще и перчатках. Но за рулем была не она. Она сидела на пассажирском сиденье, а машина стояла на стоянке перед виллой. Рядом с водительской дверью, поставив ногу на ступеньку, словно готовый вот-вот сесть за руль и покатать свою прелестную даму, стоял в униформе темноволосый красавец шофер с аккуратными усиками. Были фотографии и других мужчин. Особенно часто встречался пожилой мужчина с седыми волосами и роскошными усами. Он мелькал и там и тут, прекрасно одетый, то в вечернем костюме, то в плаще для утренних прогулок с широкополой шляпой. Он выглядел старше прочего окружения двоюродной бабушки и был несколько суров с виду, часто держал в ухоженных руках дорогую толстую сигару, пуская клубы дыма, отчего казался мудрым и загадочным.

Переворачивая страницы, я нашла еще одного мужчину, часто мелькавшего на фотографиях. Это был изящный пианист, который паясничал перед объективом. Был он худ, жилист и разборчив в одежде. На одних фотографиях он был в экзотической азиатской шапке, на других в костюме для сафари.

Затем был провал во времени, и вдруг пошли цветные фотографии. Снимки моих родителей, на которых они молоды, свадебные фотографии. Несколько моих детских фотографий. Джереми с дядей Питером и тетей Шейлой. Женщины в нашей семье обменивались фотографиями всю свою жизнь. Дальше я нашла фотографию двоюродной бабушки Пенелопы, где она сидела в библиотеке. Лет ей было уже немало, волосы ее побелели, но смотрела она в объектив, словно бросая вызов.

Вдруг в альбоме кончились фотографии. Но зато зажелтели газетные вырезки. Оказывается, бабушка Пенелопа в свое время блистала на театральных подмостках, о чем свидетельствовали положительные рецензии критиков. В основном она пела и играла в комедиях. Все это так взволновало меня, что я даже пожалела, что телефонный звонок отвлек меня от таких интересных подробностей. Впрочем, я ждала звонка от мамы.

Гарольд уже отчитал меня за то, что я выяснила правду о настоящем отце Джереми, и рассказал все адвокату моего отца по электронной почте. Мама сказала, что папа скоро присоединится к разговору, так что мне стоит дождаться его, прежде чем рассказывать подробности о завещании. Я счастлива была заинтриговать маму по поводу подробностей жизни двоюродной бабушки, которые я только что узнала. Я лишь слегка приоткрыла завесу загадочности. Зато завалила вопросами маму. А она покорно мне на них отвечала.

– Почему ты никогда не рассказывала мне, что бабушка Пенелопа жила такой интересной жизнью? – говорила я восхищенно.

Мама удивилась моей реакции на мир двадцатых и тридцатых и с готовностью посвятила меня в детали, после чего я засыпала ее новыми вопросами.

– Странно, что она так и не вышла замуж, – сказала я. – Учитывая, сколько замечательных мужчин вилось вокруг нее! Она даже обручена не была?

– Была, – неохотно ответила мама.

– Правда? – воскликнула я и принялась листать страницы альбома. – И как его звали?

– Что ж, – сказала мама после нескольких бесконечных секунд колебания, – вообще-то она была обручена с твоим дедушкой Найджелом.

– Что?! – воскликнула я. – С твоим отцом?

– Они были обручены всего неделю. Он просто потерял голову. Он и твоя бабушка Берил на тот момент встречались уже почти год, так что, разумеется, женился он на маме.

– С ума сойти! – сказала я. – То есть бабушка Берил и двоюродная бабушка Пенелопа поссорились из-за дедушки Найджела?

Этого просто не могло быть. Тихоня дедушка Найджел? Тот самый дедушка Найджел в старом свитере, который выращивал в саду петуньи? Дедушка Найджел, который засыпал в кресле на лужайке после обеда?

– О, тетя Пенелопа умела флиртовать в молодости. У нее никогда не было серьезных намерений. Она хотела научить сестрицу Берил флиртовать на примере ее же жениха, ну и, в общем, все вышло из-под контроля. Они дрались, словно кошки целый год, а потом еще долго не общались. С сестрами такое часто случается. Но они помирились и остепенились. Впрочем, тетя Пенелопа-то так и не остепенилась. Но у нее появился серьезный кавалер, и продолжалось это много лет.

– Кто? – спросила я требовательно.

Мама вздохнула.

– Я помню, как она всегда оживала в его присутствии. В конце концов, именно он давал ей деньги на все те приятные безделушки – на одежду, квартиру, виллу.

Мама замолчала, словно говорить больше было нечего.

– Что ты хочешь сказать? – спросила я.

– О, милая, ты и сама знаешь, – ответила мама уклончиво.

– Нет, не знаю, – сказала я. Я догадывалась, что ей помогали. – Ты хочешь сказать, что она жила в грехе с каким-то богатым мужчиной?

– Как забавно слышать от тебя эти старомодные слова, – заметила мама тоном, которым обычно давала понять, что я невыносимо бестактна для ее дочери. – Нет, они никогда не жили вместе. Люди в те времена так не поступали, особенно люди в его положении. Кажется, он был крупным политиком. Намного старше ее. Он был женат, и поэтому они скрывались от всех, но он хорошо заботился о ней.

– Мама! – воскликнула я. – И ты только сейчас, столько лет спустя, говоришь мне, что двоюродная бабушка Пенелопа была содержанкой? Она брала у мужчины деньги за то, что была его любовницей?

– Ну разумеется, она не брала деньги! – ответила мама в сердцах. – Но в те времена женщина высокопоставленного мужчины обладала большой властью, и на ее плечи ложилась колоссальная ответственность… и расходы – которые, конечно, покрывались. Она помогала ему развлекать известных людей, глав государств, влиятельных бизнесменов и знаменитых журналистов, актеров, музыкантов, ученых. Ее дом, ее одежда, ее стол – все это должно было соответствовать уровню.

– Святые угодники! – прошептала я. – А этот человек оставил след в истории?

– Нет. Он был из тех, кто остается за кадром. Я даже не помню его имени. Ладно, не глупи, – сказала мать. – И не забывай, что тогда была совсем другая эпоха. А из-за войн людям не хватало еды, топлива и… мужчин. Женщины работали, но вовсе не обязательно строили карьеру, как сейчас, и они нуждались в финансовой и социальной опеке мужчин.

– А, я знаю, кто это был! – крикнула я, перелистывая обратно страницы альбома и отыскивая фото пожилого человека с роскошными усами.

Того, что выглядел таким уверенным.

Я описала его маме, и она подтвердила мои догадки.

– Вот ведь странно, – изумилась мама. – Я была уверена, что тетя Пенелопа продала ту виллу много лет назад. Я вообще была уверена, что она промотала все свои деньги. А на самом деле вышло, что она неплохо управлялась с делами. А, вот и твой отец пришел, – сказала она, словно мы мило болтали о погоде.

Папа был сегодня настроен поговорить о финансах. Он только что отобедал с издателем, и его больше волновали новости о завещании, нежели личная жизни покойной тетки жены.

Я рассказала папе, что Ролло раскопал правду об отце Джереми.

– Гнилой человек этот Ролло, – неожиданно высказался отец.

Это меня удивило. Папа никогда не критиковал родственников по маминой линии. Вообще его жизненным кредо был лозунг: «Живи сам и не мешай другим».

– А чем он зарабатывает на жизнь? – спросила я.

Последовала пауза.

– Ничем, – ответила мама. – Он коллекционер. Он покупает и продает антикварные вещи.

Папа кашлянул.

– Вне зависимости от того, принадлежат они ему или нет.

– Ну, – быстро добавила мама, – это издержки профессии. Не всегда же можно установить подлинность вещи…

– Вы говорите о краденых ценностях? – спросила я требовательно.

– Ну, не совсем краденых. Просто не всегда удается установить настоящего владельца, да и было это только один раз, и он сразу вернул вещь, когда выяснилось, кто владелец, – оправдывалась мама. – Даже с музеями такое постоянно случается.

– Я и не знаю, что про него думать, – призналась я. – Иногда он кажется мне зловещим, а иногда уязвимым и жалким.

– Боюсь, что и то и другое к нему подходит, – вздохнула мама. – Просто будь с ним дипломатична.

Когда я описала им сцену с кражей автомобиля из моего гаража, они зашушукались. А когда рассказала им о признании тети Шейлы – разом смолкли. Затем стали задавать вопросы, чтобы разобраться во всем. Папа все время повторял в адрес Джереми: «Бедный мальчик, бедный мальчик, какой ужас».

Мне в голову вдруг пришла мысль.

– Мам, – медленно произнесла я, – Джереми родился до того, как тетя Шейла и дядя Питер поженились. Почему вы никогда не рассказывали об этом?

Мама кашлянула, и за ее обычным тоном я почувствовала нотки вины.

– О, милая, я была в Нью-Йорке, когда они обручились. Питер позвонил мне и рассказал, как все прошло. На церемонии было лишь несколько друзей, тетя Шейла сторонилась семьи. Питер очень серьезно отнесся к усыновлению мальчика. Если честно, то меня порадовало, что мой расчетливый братец нашел в себе толику романтики.

Я не могла поверить своим ушам. Я всегда была в таких хороших отношениях с родителями, а теперь выясняется, что они скрывали от меня один из самых интересных семейных секретов, правду о котором я узнала случайно.

– Ладно, Пенни, – сказала мама, – теперь слушай внимательно. Ты должна передать Джереми, что нас совершенно не волнует такая чепуха, что он все равно один из нас и что мы поможем ему отстоять то, что тетя Пенелопа пожелала оставить ему. Ты уж подбери слова, чтобы подбодрить его.

– Но ты должна быть готова к тому, что ему вовсе не все равно, кто его отец, – предупредил папа. – Это естественно.

– Ладно, – сказала я и отважилась спросить: – Я думаю, не задержаться ли мне в Лондоне подольше? В квартире двоюродной бабушки Пенелопы. Во всяком случае, пока не утрясется все с завещаниями.

Я объяснила, что работать могу и здесь. Родители внимательно выслушали меня и сказали, что идея прекрасная. Затем отец спросил меня, как давно я разговаривала с Джереми, и я, чувствуя себя неловко, ответила, что он не отвечает на мои звонки.

– Просто продолжай звонить ему, милая, – сказала мама.

Я попрощалась, повесила трубку и, взяв с собой альбом, пошла на кухню. Я сварила себе какао, который всегда помогал мне уснуть, и вместе с альбомом направилась в библиотеку, где устроилась поудобнее и стала более внимательно рассматривать кавалера двоюродной бабушки Пенелопы – пожилого человека с роскошными усами и гордым, полным превосходства взглядом. Да, он был похож на человека, который мог пустить в ход большие деньги и еще большее влияние, чтобы решить жизненные неурядицы.

Я начинала завидовать мертвым. Иногда они реальнее живых. Я чувствовала возбуждение и страх одновременно. Когда лезешь в жизнь другого человека, то это всего лишь история… до тех пор, пока это не касается кого-то из твоих родственников. Мне захотелось побыть с кем-то молодым и живым, с кем-то одного со мной возраста.

Я снова набрала номер Джереми, но в ответ услышала все то же сообщение. Однако меня не покидало ощущение, что он дома и слушает. Я старалась говорить терпеливо и дружелюбно, как и учили меня родители.

– Джереми, это Пенни, – начала я. – Пожалуйста, перезвони мне. Я остаюсь здесь, в Лондоне. И я поговорила с родителями. Мы все за тебя. Давай бороться вместе. – Чувствуя, что мелю чепуху, я решила этим ограничиться.

Этим вечером он не позвонил. Я убрала на место альбом и легла в постель, но уснуть не могла еще очень долго.

Глава 17

Следующий день начался с одного из тех утренних туманов, которыми так славится Лондон. Было промозгло, и, несмотря на летнюю пору, хотелось укутаться в теплую одежду. Я накинула плащ, взяла один из зонтиков бабушки Пенелопы с подставки для зонтиков в прихожей и вышла на улицу. Недалеко от квартиры я еще раньше приметила маленькое уютное кафе, где готовили изумительный кофе. Но как бы рано я туда ни наведывалась, свободных столиков не было никогда. Так что мне пришлось взять чашку кофе и круассан с собой. Я принесла все это домой, надеясь позавтракать за свежей газетой.

Я уже привыкла, что по этой чудной аллее, обсаженной деревьями, никто не гуляет. И все же каждый раз, стоило мне выйти на улицу, я чувствовала, будто кто-то наблюдает за мной, хотя сама никого не видела, даже в окнах.

Войдя в квартиру, я сразу проверила недавно установленный автоответчик в надежде увидеть пульсирующий сигнал о звонке, что непременно означало бы, что Джереми наконец-то мне перезвонил. Но увы. Я почувствовала приступ раздражения. А еще британец, тоже мне. Я села за стол на кухне и принялась вяло жевать свой круассан. Впервые мне было одиноко здесь. И я пожалела, что Эрика и Тима нет рядом. С ними в Лондоне было бы весело. Однако кофе несколько оживил меня, и, почувствовав прилив сил, я решила провести утро в библиотеке.

В дверь позвонили, и я кинулась открывать, решив, что это пришел Джереми. И в самом деле, почему бы ему не прийти за моральной поддержкой, которую я обещала оказать? Но это была уборщица, о которой меня предупреждал Руперт. Я уж и забыла о ней, однако женщина стояла передо мной и улыбалась, ожидая моего решения.

– Рада познакомиться, мисс, – сказала она. – Я Элси. – Она была маленькой и аккуратной, с русыми волосами, забранными назад черным ободком. Глаза за очками в проволочной оправе были светло-карими. – У вас была удивительная бабушка, все, кто знал ее, будут скучать по ней, – заверила она меня.

Как только Элси убедилась, что я не собираюсь давать ей отставку, она принялась за уборку, очень, надо сказать, по-деловому, как человек, который куда лучше меня знает эту квартиру. Элси сказала, что у нее есть ключ, но она не хотела открывать двери, не получив от меня разрешения. Я позволила ей впредь пользоваться своим ключом, а сама отправилась по своим делам.

Когда я вернулась, шел первый час и моросил мелкий дождик. Я думала о своем историческом расследовании и вошла тихо. Элси была в ванной, бежала вода, и она что-то напевала себе под нос. Я не заметила мужчины, сидевшего на стуле в кабинете, пока он не заговорил, напугав меня едва не до инфаркта.

– При-ивет, Пенелопа, – поздоровался он, поднялся и деловито подошел ко мне.

Это был Ролло. На нем была дорогая одежда, из тех, какую обычно носят грязные политики, торговцы оружием и прочие сомнительные личности, делающие деньги на несчастьях людей. Но Ролло выглядел как-то потрепанно, словно алкоголик у баков с мусором или брошенный пес, роющийся на помойке. Под глазами у него были мешки, а в руках букет цветов, словно у страждущего поклонника.

– Мама попросила нанести тебе визит, – сказал он, протягивая цветы.

Дюжина прекрасных бледных роз с чудесным ароматом; такие сейчас очень трудно достать.

– Твоя уборщица любезно пустила меня, чтобы я не ждал под дождем.

Элси как раз появилась в дверях и взяла у меня цветы, чтобы поставить их в вазу.

– Я пойду, если вы не против? – спросила она.

Мы прошли с ней на кухню, и я спросила, сколько платила ей бабушка.

– В конце месяца договоримся, – сказала Элси и улыбнулась.

Я вернулась в библиотеку. Ролло уже удобно расселся на стуле и, видимо, собирался задержаться надолго.

«Как же мне его выгнать?» – подумала я.

Однако я хорошо помнила о совете мамы быть с ним дипломатичной. Это вскоре мне потребовалось.

– Ну что, уже устроилась в квартире? Не волнуйся, милая, – сказал он и подмигнул. – Мы вовсе не против. Но, Пенни, детка, – продолжил Ролло с притворной мольбой в голосе, – мы с мамой живем неподалеку. Ты уж зайди к ней, проведай старушку. Я объясню ей, что ты жутко торопишься, и всего-то. И не будет у тебя висеть это на совести мертвым грузом. – Он понизил голос. – Моя жизнь превратится в ад, если я не уговорю тебя, – признался он.

– А ты обещаешь держаться подальше от моего гаража в Антибе? – спросила я несколько раздраженно.

Сначала Ролло непонимающе уставился на меня, но потом решил, что это шутка, и заухал.

– Ну разумеется, крошка. Не держи зла на старика Ролло, – сказал он и снова подмигнул.

– Хорошо, – кивнула я, а сама сделала пометку в голове сказать Элси, чтобы никого больше не пускала в мое отсутствие.

Но она уже ушла. Сейчас нужно было выпроводить Ролло из квартиры. Я подобрала свой плащ и снова надела его. Ролло пошел за мной.

По ступеням поднималась пожилая пара. Они кивнули мне вежливо, словно знали, кто я такая, а на Ролло посмотрели с подозрением. Я не хотела на глазах у соседей ругаться с Ролло по поводу визита к его матушке. Но еще меньше мне хотелось, чтобы они подумали, будто с Ролло у меня свидание. Ролло воспользовался моим замешательством, довольно грубо взял меня за локоть и протащил по ступеням, а затем буквально силой затолкал на заднее сиденье серебристой машины, припаркованной у парадного подъезда.

– Это не займет много времени, мама – человек старомодный, и она хочет повидаться с тобой прежде, чем ты уедешь из Лондона, – сказал Ролло с видимым облегчением.

Я поняла, что он действительно боится своей матери.

В машине, кроме нас с Ролло, был только водитель в форменной кепке, надвинутой на брови. Ролло, как ни странно, сел спереди, рядом с водителем, оставив меня одну на заднем сиденье. Будто его заданием было доставить маме пакет из супермаркета, и дело в шляпе. Время от времени шофер посматривал на меня в зеркало заднего вида, словно проверяя, не выпрыгнул ли их пакет. Если честно, то я думала об этом. Впрочем, я уже решила выяснить, чего же хотят от меня Ролло и Дороти? Через них я узнала о секрете тети Шейлы, так, может быть, мне удастся угадать их следующий ход?

Улица, на которой жила двоюродная бабушка Дороти была узкой, а потому казалась зловещей и мрачной, однако бросалось в глаза и то, что люди здесь жили богатые. Мы остановились перед длинным темным домом, окруженным чугунным забором с острыми пиками. На парадной двери было окно, зарешеченное таким же чугунным литьем. Тяжелые двери открыл старый, облаченный в форму привратник, всем своим видом показывающий, что работает он здесь давно и собирается продолжать в том же духе неторопливо исполнять свои обязанности до скончания времен.

Лифтер, тоже ложилой и тоже в синей униформе с золотыми аксельбантами, закрыл тяжелые решетчатые двери лифта, и механизм со скрежетом заработал. Ролло просто стоял и смотрел в одну точку с покорным видом, пока мы не прибыли и лифт не остановился с толчком. Ролло проводил меня до квартиры в самом конце коридора, вошел первым, а я следом за ним.

Двоюродная бабушка Дороти царственно восседала в гостиной в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками, обитом темно-коричневой кожей и прошитом золотой нитью. Кресло это походило скорее на трон. Вся мебель: еще три кресла, два крохотных диванчика и несколько столов разного калибра, на которых навалено было невероятное количество антикварных безделушек, – стояла хаотично в огромной комнате. Тяжелые занавески были опущены, отчего комната выглядела мрачновато. Стены тоже украшали обои каких-то бессолнечных оттенков коричневого, бежевого и горчично-желтого.

Рука бабушки Дороти слегка дрожала, когда она указала мне на кресло напротив нее. Кресло было обито, но оказалось не по-божески жестким и стояло особняком, никакого столика рядом, куда я могла бы положить свою сумочку и плащ, которые, кстати, никто не забрал на входе. Вскоре появилась древняя женщина, очевидно, прислуга. Она прошаркала ко мне и бесцеремонно схватила плащ с подлокотника, куда я его повесила за неимением лучших вариантов, после чего ушла в другую комнату. Эта особа была из той породы слуг, которые даже не пытаются скрывать своей неприязни.

– Девочка моя, – прочирикала двоюродная бабушка Дороти высоким голосом, словно с маленькой разговаривала. У нее не было акцента, лишь легкий американский назальный выговор. – А как ты себя чувствуешь сегодня? Ну и ладненько. А как тебе Лондон? Ну и славненько.

– Чем могу помочь? – вежливо спросила я.

Она рассмеялась, точно колокольчики зазвенели.

– Ну что ты, девочка, это мы можем тебе помочь. Я так ужасно себя чувствую из-за своего несносного поведения при нашей последней встрече. Но я старая женщина и быстро устаю, так что ты уж прости меня. Какая ты у нас красавица. Надеюсь, тебя никогда не посетят те немочи, которыми я так страдаю. Ах, дитя мое, оставайся всегда молодой и здоровой.

Вернулась престарелая прислуга с маленьким черным подносом в руках. На нем стоял хрустальный графин с хересом, соответствующие бокалы под херес и сухие, неаппетитные на вид кексы.

– Выпей с нами хереса, детка, будь умницей, – попросил Ролло приторным голосом.

Поднос поставили на самый длинный в комнате стол, тот, что стоял у стены, где расположился Ролло. Он разлил херес по бокалам, поднеся первый бабушке Дороти, которая схватила его быстрым движением руки. Второй подал мне, а с третьим встал на своем посту у стены.

После того как все подняли бокалы, я отпила из своего, но напиток мне не понравился, уж слишком сладкий, словно сироп от простуды. Мне стало любопытно, зачем меня позвала Дороти, и, видно, она почувствовала это и посмотрела мне прямо в глаза, выжидая только, когда уйдет из комнаты нерасторопная прислуга.

– Прежде всего, Пенни, милая, позволь заверить тебя, что мы лишь хотим, чтобы все было по-честному. Нам кажется, что твоя мама по праву получила квартиру. Мы даже хотели, чтобы она ее получила, – тихо сказала Дороти. – Пенелопа всегда твердила, что Нэнси – умная и целеустремленная девочка. Как и ты, милочка. Прошу тебя, передай маме эти слова. Берил и Пенелопа никогда не считали, что я буду достаточно хороша для их брата.

Я ахнула, мне нечем было крыть. Я и не подозревала, что она знает об отношении бабушек к ней. Но с виду она была спокойна, не злилась, лишь аккуратно потягивала херес и одобрительно поглядывала на сухие кексы, словно это было блюдо дня.

Мне стало ее немного жаль. Одиночество витало в воздухе. И вообще в квартире было душно и пыльно. Ролло подошел ко мне и протянул портсигар.

– Куришь? – спросил он обходительно.

Это был безобразный портсигар, худший из всех, что я видела, золотой, с выгравированным мужчиной в тюрбане, который восседал на слоне. И у мужчины в тюрбане, и у слона глаза были инкрустированы драгоценными камнями. Ролло смотрел на меня и улыбался.

– Чудесная вещица, правда? На аукционе купил. Крайне редкий экземпляр, но я не мог устоять.

Он нажал на крышку, и она откинулась, механизм внутри приподнял сигареты, словно предлагая закурить. Ролло наклонил голову. Он напоминал мальчишку, который гордится своей игрушкой. Я догадалась, что он ждет моего одобрения.

– Как интересно, – пробормотала я, лишь бы не задеть его чувств.

Каким бы обрюзгшим ни был Ролло, он все же был слишком молод, чтобы долго сидеть в стариковской квартире, несмотря на ее стоимость. И поэтому ему не терпелось доказать свою состоятельность. Мне в голову пришла страшная мысль, что если не остеречься, то и я могу закончить свои дни вот так, сидя в затхлых хоромах и утопая в прошлом, отрезанная от мира.

– Точно не будешь курить? Они же вручную делались. Моя личная смесь табаков, – говорил он назойливо.

– Нет, Ролло, спасибо, – сказала я, насколько возможно мягко.

– О, ради Бога, Ролло! – воскликнула Дороти с осуждением в голосе. – Не приставай к девочке. Она не интересуется этой дрянью. – Счастье в глазах Ролло погасло, и он покорно опустился на стул.

После этой вспышки Дороти обратилась ко мне, голос ее стал мягче.

– Ты уж передай маме, что в сердце я лелею лишь мысли о благосостоянии семьи, – сказала она. – Нам только кажется, что несправедливо отнимать у тебя и Ролло долю в вилле.

Я тщетно искала, куда бы поставить бокал с хересом.

– Я не думаю, что нам стоит обсуждать подобные вопросы без наших адвокатов, – заметила я осторожно, стараясь не говорить лишнего, чтобы не пришлось потом объясняться с юристами. – Так что, если вы хотите передать что-то моей матери, то лучше сделать это через ее адвокатов…

Дороти рассмеялась своим искристым смехом и повернулась к Ролло.

– Ты слышал это, Ролло? – воскликнула она. – Ну что за прелесть! Пенни, детка, речь ведь идет о твоем будущем.

– Ты еще молода. Ты, быть может, не понимаешь, но это может кардинально изменить твою жизнь, – сказал Ролло добрым голосом.

– Сколько раз мы видели, как такое происходит с людьми, особенно с женщинами, – предупредила Дороти. – Вся суть в том, чтобы не дать адвокатам нажиться на родственниках. Этот молодой человек, Джереми, быть может, и желает лучшего, но он явно попал под влияние коллег-юристов. Если бы он действительно заботился о семье, он бы не стал возражать против честного раздела имущества между вами, дети мои.

– А мне кажется, двоюродная бабушка Пенелопа знала, кому и что завещать, – честно сказала я.

– Но она же была старая, – прямо сказала Дороти. – Вот меня хоть бы в пример взять. Старые люди совершают много глупостей. Мы перестаем понимать важность времени и… денег. – Она любезно улыбнулась. – Поэтому вам с Ролло не нужно бороться друг против друга, вам нужно стоять друг за друга горой! – воскликнула она с жаром.

Ролло кивнул и добавил более спокойным, но таким же уверенным тоном:

– Позволь нам помочь тебе. Мои адвокаты могут представлять нас обоих, – предложил он.

Я поняла, что пора уходить, пока мы не наговорили то, что впоследствии будет неверно пониматься и интерпретироваться.

– В этом нет необходимости. Спасибо огромное за херес, – вежливо сказала я и поставила бокал на поднос.

Слава Богу, прислуга появилась вовремя.

Ролло посмотрел на мать и пожал плечами. Но Дороти смотрела на меня.

– Приходи к нам еще, – сказала она дрожащим голосом. – Мы хотим поближе узнать тебя.

– Спасибо, – быстро ответила я.

Открылась входная дверь, и вошел дворецкий с вещами из прачечной. Я увидела путь к спасению и не преминула им воспользоваться.

Только в лифте я поняла, что оставила плащ.

– Черт! – выругалась я вслух.

Лифтер удивленно посмотрел на меня и переспросил:

– Что, простите?

Как я заметила, в Великобритании принято говорить эту фразу, дабы показать, что собеседник ведет себя непристойно. Но я не могла сдержаться. Это был мой любимый плащ.

Так что я поехала обратно, вверх. Когда лифт высадил меня и двери его закрылись за моей спиной, я собрала всю свою смелость и приблизилась к двери квартиры бабушки Дороти.

Я искала звонок, когда из-за двери донесся голос Дороти. Я замерла.

– Ты идиот! – рычала она в неудержимой ярости. – Ты что, не мог ничего сказать, чтобы удержать ее здесь? – Контраст в ее голосе с тем, каким она говорила прежде, был шокирующим. – Но нет, ты лезешь со своими грязными сигаретами.

– Я подумал, может, она захочет покурить, чтобы расслабиться. Да ладно, мама, какой во всем этом смысл? – спросил Ролло ворчливо.

– Смысл в том, что я велела тебе оспорить оба завещания, но нет же, ты не удержался и проиграл все деньги, которые я дала тебе на адвокатов. А эта несносная девчонка никогда не будет на нашей стороне!

– Да ну ее к черту! Она и не нужна нам. Тем более что никому она навредить не сможет, – повысил голос Ролло. – С ней никаких проблем. А вот с Джереми проблем хватает. Он приворожил ее, как и тетю Пенелопу.

– Слушай, что я тебе скажу, ленивый глупец. Эта девчонка еще встанет нам поперек горла. Если ты не убедишь ее делать то, что нужно нам, то позаботься о том, чтобы убрать ее с пути. Пусть люди, которых мы наняли, сделают это! – сказала Дороти яростно.

Я почувствовала, как у меня на голове волосы становятся дыбом. Она ведь это фигурально? Или нет? Она определенно говорила об адвокатах. Не может быть, что эта пожилая женщина говорила о том, чтобы меня… убили?

– О, мама, я тебя умоляю, предоставь это мне, – сказал Ролло устало. – У меня все уже на мази.

– Неужели? – скептически фыркнула Дороти. – И что ты задумал?

Я прилипла к двери, ловя каждое слово. Но Ролло не стал открывать карты.

– Увидишь. Когда все будет готово, весь улов будет мой, и ни с кем делиться я не стану. Даже с тобой, – добавил он с горечью.

– Ты дитя неразумное! – закричала Дороти. – Тебе лишь бы заполучить свое, а там трава не расти! Попадешь ты однажды в беду, помяни мое слово. О, ты только взгляни, что она делает. Она же поливает их. Да что за бестолковая горничная! Никакого от нее проку. Где Клайв?

Я не думала, что Дороти может говорить еще громче. Но я ошиблась.

– Клайв! Клайв! – заголосила она.

Из другой комнаты раздались шаги. Дороти продолжила:

– Клайв, убери отсюда эту гадость, Мария добила его. Я же велела тебе избавиться от него еще утром. А ты что же? Ненавижу я все это! Ненавижу!

На этой ноте я услышала торопливые шаги к двери и… ко мне. Я нажала на кнопку звонка как раз в тот момент, когда дворецкий открыл дверь. В руках у него был завядший цветок.

Ролло и Дороти вдруг резко замолчали. Они выглядели так, словно только что кого-то убили, спрятали в тайник под ковром и пытались сделать вид, что ничего не случилось.

– Я забыла плащ, – быстро сказала я. – Горничная унесла его. Я бы хотела его забрать, если можно.

Дороти облегченно вздохнула и махнула рукой дворецкому. Тот опустил на пол завядший цветок и вышел, а вскоре вернулся с моим плащом, неся его перед собой, словно дохлую мышь за хвост. Я схватила плащ и повернулась, чтобы уйти. На этот раз они не пытались остановить меня, только дружно попрощались.

Когда я вернулась в квартиру бабушки Пенелопы, там было холодно – сегодня солнце ее не прогрело. Я села у телефона. Но на автоответчике не было ни одного сообщения. Зябко поеживаясь, я сделала себе чашечку чаю и стала думать, кому же позвонить, чтобы рассказать о своем визите к Ролло и Дороти. Я позвонила родителям, но их не было дома. И я даже знала, куда именно они пошли. Они пошли по магазинам закупать продукты на неделю.

Я распаковала свои покупки, села за кухонный стол и съела вкуснейший пирожок с заварным кремом, гадая, доведется ли мне еще поесть прежде, чем меня убьют во сне Ролло или Джереми или оба сразу. Затем я перешла в библиотеку и снова принялась изучать фотоальбом бабушки Пенелопы. Мне захотелось выпить чашечку кофе, и я сразу вспомнила, что купила на десерт торт с персиковой начинкой, да такой большой, что одной его определенно не осилить.

Может, съем его позже? По идее мне стоило позвонить Гарольду. Но я не хотела звонить ему, учитывая то холодное, снисходительное отношение, которое он выказывал ко мне. Мне нужен был друг, а не просто адвокат.

Или, еще лучше, кузен – а точнее, парень, которого я считала своим кузеном. В конце концов, мы выросли как двоюродные брат и сестра. Что с того, что чисто технически это оказалось не так? Мои родители доверяют ему. А для меня этого достаточно. Я решила, что нужно сказать ему все это лично. Я приеду к нему с персиковым тортом, велю ему поставить кофе, и мы будем сидеть и приводить его в чувство.

Я взяла телефон и набрала номер Джереми. И снова осталась тет-а-тет с его автоответчиком. Может, его действительно нет дома? А с другой стороны, что, если он лежит дома на полу с перерезанными венами из-за того, что устроил ему Ролло, да еще перед коллегами по работе? Мне казалось, что тетя Шейла может и не побеспокоиться о сыне, учитывая, как она обижена на него. Особенно после того, как он накричал на нее.

– Это снова я, – сказала я автоответчику.

Я смотрела на фотопортрет бабушки Пенелопы, где она сидела на стуле в позе кинозвезды и смотрела поверх объектива страстным взглядом роковой женщины, словно Грета Гарбо. Такие постановочные фотокадры должны выглядеть сексуально, но на самом деле, если присмотреться, в них так много от ликов святых на иконах и знаменитых картинах, что и не знаю даже. Наверное, поэтому Гарбо называли божественной. Для меня бабушка Пенелопа была очень загадочной личностью.

– Джереми, – сказала я непреклонно, – мне нужна твоя помощь. Мне нужна твоя помощь. И не говори, чтобы я перезвонила Гарольду. Это семейное дело, а значит, мне нужен ты!

Я повесила трубку. Затем приняла решение. Я положила в коробку персиковый торт, захватила с собой неоткрытую банку кофе, взяла со стола бумажку с адресом Джереми, которую дала мне тетя Шейла, вызвала такси и поехала к брату домой.

Глава 18

Джереми жил в Саут-Кенсингтоне, в одном из этих модерновых районов с небоскребами из стекла и хромированной стали, собранными по последнему слову техники, с впечатляющей стоянкой перед домом, с портье, который проворно подскакивает, чтобы открыть вам дверь.

– Джереми меня ждет, – сказала я вежливому портье и уверенно улыбнулась. – Я его двоюродная сестра из Америки.

Должно быть, я говорила убедительно, потому что портье показал мне, где расположен лифт, и сказал, чтобы я подождала, пока он предупредит Джереми о том, что я поднимаюсь. В этот момент его отвлек носильщик, и я поняла, что это мой шанс. Двери лифта открылись, я вошла в него и поехала наверх.

Интересно, портье станет посылать за мной охрану? Я поднялась на этаж, где жил Джереми, нашла его квартиру и бесцеремонно постучалась в дверь три раза, громко и уверенно сказав при этом: «Вам телеграмма». Я много раз видела такое в кино. Если придется, я буду долго кричать через дверь. Но мне не пришлось.

Джереми открыл почти сразу и набросился на меня:

– Телеграмма? С ума сошла? Джейк сказал мне, что ты поднимаешься на лифте, так что я знал, чего ждать. Что ты здесь делаешь? – спросил он довольно грубо. – Я нездоров. Разве в офисе тебе не сказали?

Я уставилась на него. Я никогда еще не видела его таким взъерошенным и явно с похмелья. Для аккуратного и сосредоточенного Джереми это было воистину удивительно. Был он бос, небрит, глаза его были красны. Рот у Джереми скривился в гримасе печали и безумия. Волосы его стояли дыбом, а дорогие пижама и халат были мятыми. Халат был распахнут, и я заметила, что верхней части пижамы нет, только брюки. Я поняла, что не видела его обнаженной груди с детских лет, когда он был худеньким мальчиком. Сейчас это была грудь мужчины, загорелая и скульптурная, с редкой порослью черных волос. Джереми выглядел немного опасным и угрюмым, словно давно страдал от нервного расстройства, да и от пьянки, судя по виду, тоже.

– Не говори ерунды, – сказала я по-деловому. – Посторонись и дай мне пройти.

Он невесело рассмеялся, всплеснул руками и скрылся в квартире, всем своим видом показывая, что ему плевать. Но привычки сильны в каждом из нас, и он ревностно наблюдал за моей реакцией на беспорядок в его доме.

Впрочем, мужчины и не на такой беспорядок способны. Хотя для Джереми это было не типично. Похоже, до сего дня он содержал свою просторную, модную и светлую квартиру в идеальной чистоте. Но с недавних пор стал оставлять все картонные контейнеры из-под китайской еды (из которых практически ничего не было съедено), все бутылки из-под спиртных напитков (каждая из которых была выпита досуха), все чашки из-под кофе (ополовиненные), которым он пытался привести себя в чувство, все газеты, которые он пытался просматривать, все журналы, которыми он пытался себя отвлечь, где попало. На полу, на кофейном столике из стекла и хрома, на подоконнике, на диване…

– Ничего себе! – удивленно воскликнула я. – Поздравляю. Обычно, чтобы так намусорить, требуется не одна неделя, но ты справился за рекордно короткое время. – Похоже, я польстила ему.

Однако Джереми напустил на себя безразличный вид и рухнул на диван.

– Итак, Пенни Николс, – произнес он сухим и уставшим голосом, – чем обязан этому неожиданному и, надо сказать, непрошеному визиту вежливости?

– Ты ведь все это время был дома? – спросила я. Он дерзко посмотрел на меня. – Мог хотя бы ответить на звонки.

– Ах да, да, те непонятные послания, – сказал он, поморщившись, словно от головной боли или от яркого света.

Похоже, он сидел в темноте до моего неожиданного прихода. Обычно такой сдержанный, сейчас он был возбужден, словно внутри у него все клокотало.

– Не хочу вываливать все это на тебя, но, если честно, мне больше неинтересно, что вы, Лейдли, задумали. И вообще, с любым вопросом обращайтесь к Гарольду.

– Гарольд – надменный придурок, – сказала я, надеясь таким образом шокировать Джереми, чтобы вернуть его в нормальное состояние. – Он, возможно, человек полезный, но поговорить по душам я с ним точно не могу. Каждый раз я чувствую, как в голове у него тикает счетчик, отсчитывая стоимость его драгоценных минут.

– Отныне и мой счетчик тоже тикает, – неожиданно заявил Джереми.

В тоне его слышалась горечь.

Однако я ему не поверила. Уж очень необычно он выглядел.

– Ладно. Я заплачу за прием, – сказала я с сарказмом. – Если это единственный способ поговорить с тобой по-человечески. Это, черт возьми, важно.

Джереми сделал широкий жест:

– Я весь внимание.

– Ролло хочет виллу… – начала я без прелюдий.

Но Джереми тут же отмахнулся от меня:

– Ну еще бы, конечно, хочет! Но мой тебе совет, предоставь это адвокатам своей семьи, поскольку я больше не…

– Да перестань уже жалеть себя! – воскликнула я. – Я в Лондоне одна. Ты не можешь просто взять и бросить меня на съедение волкам. Меня сегодня похитил Ролло собственной персоной.

Джереми немного выпрямился и раздраженно посмотрел на меня:

– Ты о чем?

– О том, что он запихнул меня в машину и силой вынудил пить херес с тетей Дороти, вот о чем, – сказала я.

– И что они хотели? – спросил Джереми встревоженно.

Мне было приятно, что ему все же не все равно. Но мне неловко было говорить ему. Я попыталась сказать так, чтобы не задеть его чувств.

– Сначала они попробовали добиться своего пряником. Они все делали, чтобы я считала их частью семьи. Если коротко, то они хотели уговорить меня выступать вместе против тебя. Но дело даже не в этом. Я подслушала их разговор, когда они не знали, что я их слышу. Дороти велела Ролло «избавиться» от меня. Она сказала, что они наняли людей, которые позаботятся об этом. Так что если все закончится тем, что мое тело выловят из Темзы, то виноват в этом будешь ты, потому что не присматривал за мной, хотя и обещал это моей матери. – Стоило мне заикнуться об обещании, как Джереми почувствовал себя виноватым.

– Что это у тебя за синяк на локте? – перебил меня Джереми.

Я удивленно посмотрела на черно-синее пятно на руке, которого раньше не замечала.

– А! – воскликнула я, поняв, в чем дело. – Должно быть, Ролло оставил мне эту отметину, когда запихивал в машину. Вот выродок…

От моей реплики Джереми вздрогнул. Я уже пожалела, что рассказала ему все. В итоге свою горечь он излил на меня.

– Что ж, милая моя, если ты избегаешь общения с выродками, то я тебе тоже не компания.

– Да нет же, – попыталась объясниться я, но Джереми меня не слушал.

– Хуже того, я американец, – сказал он с ужасом в голосе и таким выражением лица, будто на язык ему попал уксус.

– У, какой ужас! – с сарказмом воскликнула я. – Однако с этим можно жить. Мы же живем.

– Вам всем придется давать мне уроки. Нужно будет день и ночь тренироваться, чтобы выговаривать ваши ужасные гласные, вести себя развязно, жиреть на глазах и орать во всю глотку. Хорошую шутку сыграли со мной мой американский папаша-хиппи и дорогая матушка, которая и смогла только сказать: «Прости милый, я собиралась тебе когда-нибудь рассказать».

Кое-какие факты Джереми, конечно, переврал – особенно про отца, – но мне больше всего не понравился его новый тон и… в общем, я решила, что сейчас не лучшее время признаться ему, что я говорила с его матерью. Я понимала, что не стоит обижаться на его антиамериканские выпады, но меня задело, когда он сказал про излишки веса. Нет, конечно, я не самая худенькая девчонка во дворе, но я не считаю, что я или моя семья относимся к проценту американцев с избытком веса.

– Как видишь, я больше не твой кузен, так что не жди от меня поблажек, – выпалил он. В его глазах пылал огонь, и я невольно отпрянула. – Иди и забирай свои денежки, и посмотрим, как быстро ты привыкнешь к новому образу жизни. И, черт возьми, оставь меня в покое!

В конце концов вывели меня из себя не столько его слова, сколько тон, с которым он наседал и наседал на меня с обвинениями. Как ни странно, но когда такие приятные мужчины, как Джереми, теряют контроль и превращаются в монстров, то это еще больнее, потому что морально к такому их поведению не готов. Я видела, как такое случается с членами нашей съемочной группы. Обычно, когда окружающие сталкиваются с таким, то замирают в ступоре, не зная, что делать дальше. Я видела, как даже паук в паутине замер на полпути к жертве, когда режиссер вышел из себя на площадке.

Так что, когда Джереми вывел громкость своих легких на полную мощность, вращая глазами, то – о, ужас! – из глаз моих брызнули слезы! Чтобы скрыть свою реакцию, я вздернула подбородок.

– Перестань вести себя как осел! Ты сам на себя не похож, – сказала я, не задумываясь о последствиях.

Джереми решил, что я не воспринимаю его всерьез.

– Ты не понимаешь? Я вообще больше не знаю, кто я, черт возьми, такой! – сказал он голосом, который я приняла за агонию. – Я и есть осел, как ты любезно уточнила.

– Ты все такой же, как в детстве, – настаивала я. – Ничего не изменилось. Ты думаешь, меня или родителей интересует вся эта ерунда с наследством? Да вся человеческая раса произошла от одной праматери где-то в Африке. Логично? Так что все мы родственники. Согласен?

– Отлично! – кивнул он. – Ты всегда была умной занозой из Коннектикута, мисс Пенни Николс.

Вот теперь это было личное оскорбление.

– Если хочешь знать мое мнение, так я тебе так скажу: это твое чертово высокородное британское лицемерие заставляет тебя вести себя сейчас словно животное. Все твои хорошие манеры – подделка. Да и весь ты в этом. Ты такой воспитанный, только когда думаешь, что тебе перепадет деньжат. Но, мальчик мой, как только денежки помахали тебе ручкой, все твои хорошие манеры испарились в тот же миг, – сказала я горячо.

На этот раз я не смогла сдержаться и всхлипнула, он услышал и все-таки заметил, что в глазах у меня стоят глупые и ненужные слезы.

– Черт возьми, – покачал он головой, – ты говоришь как взрослый человек, а на самом деле ты еще такой ребенок!

– Отвали, – резко сказала я, меня сильно задели его слова.

Я развернулась, вышла вон и захлопнула за собой дверь. Кабина лифта была любезно открыта, и я успела заскочить в нее, хотя Джереми – пусть и не сразу – все же выбежал за мной, босиком и в пижаме.

– Что это за пакет ты держишь в руке? – спросил он неожиданно.

Я посмотрела вниз. Я уж и забыла про это.

– Персиковый торт, – всхлипнула я.

Мне хотелось сказать это зло, а получилось жалко.

Раздражение на лице Джереми сменилось сожалением, но двери лифта закрылись прямо перед его носом.

Когда двери снова открылись, я была уже в холле первого этажа. Я вышла на улицу и увидела, как кто-то как раз выходит из такси, так что у меня заняло не больше нескольких секунд заскочить в автомобиль. Я поехала обратно в квартиру бабушки Пенелопы. Все случилось так быстро, что я даже не заметила, выбежал Джереми за мной босиком под проливной дождь или нет…

Глава 19

Такси довезло меня до моей улицы уже в полной темноте, и я почувствовала себя по-настоящему одиноко. До сего момента я знала, что где-то там есть Джереми и он защитит меня в случае чего. А теперь он на помощь не придет. Но даже у меня есть гордость. Мне очень не понравилось, как он разговаривал со мной. Нельзя прощать мужчинам такое, иначе они будут обращаться с вами так до конца ваших дней. Я это точно знаю, потому что мой последний парень именно так и поступил. С тех пор мы с ним и не общаемся.

И все же мне было грустно. Я выскочила из такси, открыла дверь и с облегчением зашла домой, спрятавшись от дождя. Я убрала торт в холодильник, залезла в постель и тут же уснула.

Несколько часов спустя я услышала шелест и сначала решила, что сплю. Затем, разумеется, я решила, что это мышь. Но когда я открыла глаза, мне показалось, что я увидела проблески света из коридора. Как будто кто-то светил карманным фонариком. Затем снова стало темно. Когда я уже решила было, что это лишь свет проезжающей мимо машины мелькнул в комнате, я услышала отчетливые крадущиеся шаги и скрип половиц.

Когда вы представляете, как кто-то крадется по вашему дому – это одно. Но когда кто-то действительно крадется по вашему дому – это уже совсем другое! И это другое было ужасно. Кто-то шел из коридора в сторону моей спальни. Я затаила дыхание в призрачной надежде, что незваный гость пройдет мимо. Но нет. Я услышала, как скрипнула половица совсем рядом с дверью…

Телефон стоял далеко от кровати, на столике с косметикой. Я подумала, не спрятаться ли мне под кровать – не могла больше оставаться там, где была, – и медленно попыталась выбраться из постели, не наделав шума. Но едва моя нога коснулась пола, снова раздался скрип. Я замерла.

Незваный гость тоже замер, осторожно прислушиваясь. Мурашки ползут по коже, когда ждешь, прислушиваясь к тому, кто точно так же ждет, прислушиваясь к тебе с затаенным дыханием. Я понимала, что мне необходимо хотя бы попытаться добраться до телефона, прежде чем гость доберется до меня. Видимо, человек за дверью подумал то же самое, потому что в следующую секунду он вломился в дверь, схватил меня, вывернул мои руки за спину и зажал рот и нос рукой в перчатке, от которой пахло каким-то бензином. Лицо его закрывала лыжная маска. Человек оказался очень проворным.

– Молчи, или я пристрелю тебя! – зарычал он.

Незваный гость затолкал меня в ванную и запер дверь.

Я услышала, как он вышел из квартиры и спустился по лестнице. Страх парализовал меня, но когда я поняла, что он не размахивал пистолетом у меня перед носом, то выскочила из ванной и побежала в библиотеку, чтобы посмотреть в окно. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как человек добежал до угла и свернул. Вскоре я услышала шум двигателя и визг покрышек.

Улица была пуста и тиха, как прежде. Может, я живу в городе призраков? Вот только до недавнего времени мне казалось это милым. Я чувствовала себя жалким и никому не нужным существом, к которому может вломиться каждый желающий.

Я взяла телефон и набрала номер трясущимися руками. И разумеется, снова попала на автоответчик Джереми.

– Черт побери, Джереми! – закричала я. – Кто-то только что вторгся в мою квартиру. – Я бросила трубку и почувствовала, что меня всю трясет.

Наконец я собралась с духом и нашла номер полиции, телефон которой предусмотрительно оставил Руперт. Но едва я нашла его, как позвонил Джереми. С момента нападения прошло, возможно, минут двадцать, но для меня они растянулись, казалось, на года.

– Пенни? – воскликнул Джереми. – Ты в порядке?

Задыхаясь от переполнявших меня эмоций, я рассказала все, как было.

– Его уже нет, но… но он здесь был… прямо в спальне… – Я поежилась.

– Ты не ранена? – спросил Джереми испуганно.

– Он затолкал меня в ванную. Со мной все нормально, но, черт возьми, как страшно! – крикнула я.

– Ты не установила, кто это? Он был один?

Мне не приходило в голову, что нападавший мог оказаться не один.

– Не знаю. Я проверю. – Я бросила трубку и пробежалась по всем комнатам, включая свет и оглядывая помещения.

Когда я вернулась в спальню, то услышала в трубке:

– Пенни? Пенни, ты где? Возьми трубку! Что у тебя стряслось?

– Я здесь, – сказала я задыхаясь. – В квартире больше никого. Я собираюсь позвонить в полицию…

– Я сделаю это. А ты сиди и жди меня. Я приеду. Его еще кто-нибудь видел?

– Не думаю, – ответила я.

– Он что-нибудь взял?

– Не знаю.

– Проверь все, только ничего не трогай руками.

– Никаких отпечатков не будет, он был в перчатках.

– Все равно. Ладно, я еду. – Джереми повесил трубку.

Я снова прошлась по комнатам на цыпочках, как будто это я оказалась в чужом доме. Ничего, похоже, не пропало. Спальня, кухня, библиотека. Все выглядело так, как я и запомнила. Может, я спугнула его?

* * *

Когда приехал Джереми с полицейским, которого он знал и которому доверял, то вдвоем они еще раз тщательно осмотрели дом и составили список вещей более подробный, чем у Руперта. Ничего не пропало. Молодой полицейский добросовестно заполнил рапорт, покачал головой и сказал, что на его участке краж со взломом уже давненько не было, хотя кто его знает.

Еще он сказал, что нашел садовую лестницу, которую кто-то прислонил к стене дома возле моих окон. Он решил, что проникли в квартиру через кухонное окно, поскольку оно было слегка приоткрыто. Он показал мне старый замок, который отпирал и запирал окно. А я и не замечала никогда, было окно открыто или нет. Полицейский продемонстрировал мне, как должен выглядеть замок закрытым.

– Так что, как видите, это не кража со взломом, – сказал полицейский. – А еще не исключено, что окно оставил открытым тот, кто имеет доступ в квартиру, чтобы оставить себе способ вернуться сюда. – Он пристально посмотрел на меня. – Никто на ум не приходит? – спросил он.

Мыс Джереми переглянулись.

– Ролло, – сказала я. – Прежде чем утащить меня силой к своей матери, он заставил горничную открыть ему дверь.

Коп вопросительно посмотрел на Джереми, и тот объяснил ему, что мы в процессе тяжбы из-за наследства.

– Я могу проверить его, но бездоказательной базы… – протянул Дэнни (так представил его Джереми) с сомнением в голосе.

Джереми покачал головой:

– Его мать обеспечит ему алиби. Она скажет, что они играли вместе в бридж всю ночь, – предположил он. – Они и раньше, так поступали, когда у него были проблемы с полицией.

– Ладно, тогда я просто пригляжу за ним, – пообещал полицейский. – Он и не догадается, что мы его подозреваем. А как насчет домработницы? Мне стоит ее проверять?

Но я сказала, что едва ли она замешана в чем-то, и рассказала, что мне удалось подслушать под дверью квартиры Дороти.

– Он что-то ищет. И он думает, то, что он ищет, находится здесь, – сказал Джереми.

Поскольку полицейский разрешил прикасаться к вещам, я еще раз все тщательно осмотрела, включая ящики шкафов в спальне. Платья были на месте, но они лежали не так аккуратно, как раньше и упаковки были смяты, как будто кто-то просматривал все в спешке.

– Он рылся в ящиках, – сказала я. – Боже мой. Это же значит, что он заходил в комнату, когда я спала. – Я непроизвольно вздрогнула.

– Пропало что-нибудь? – спросил полицейский.

– Нет, – ответила я. – Но там все лежало аккуратно, не как сейчас. Я поэтому и поняла, что он был здесь.

Джереми мрачно кивнул, но полицейский посмотрел на меня с сомнением, как на женщину, помешанную на порядке. И тут я заметила на полу, рядом с Джереми, что-то блестящее. Я показала полицейскому, и тот поднял это «что-то» аккуратно тряпочкой и протянул мне на ладони, чтобы я смогла рассмотреть получше. Это был стеклянный куб в металлической оправе.

– Вы знаете, что это? – спросил полицейский.

– Увеличительное стекло, – сказала я. – Видите? С разных сторон степень увеличения разная. Люди часто пользуются такими из-за удобства, потому что можно приглядеться к неудобному шрифту в газете или старой фотографии.

– А раньше вы его видели? – спросил полицейский. – Он был где-то в комнате, а сейчас упал, потому что вы осматривали вещи?

– Не думаю, – сказала я уверенно. – Я сегодня просматривала фотографии, но уверена – там его не было.

Однако Джереми все это не очень заинтересовало. Он посмотрел на Дэнни.

– Да, информации маловато, – заметил Дэнни и вышел.

Джереми объяснил мне, что полицейский приехал на обычной машине, чтобы не привлекать внимание. Он собирался поговорить с жильцами и соседями, спросить, может, они слышали или видели что-нибудь. Но как выяснилось, ему не пришлось даже звонить в двери. Все четверо соседей стояли в вестибюле и щебетали. Одна пара, та, что я встретила, когда Ролло похитил меня, стояла в ночных рубашках и тапочках, а другая в вечерних нарядах. Шума вторжения они не слышали, зато слышали, как приехали Джереми и полицейский. Пара в вечерних нарядах вообще только что вернулась с вечеринки после оперы. А другая пара уже легла спать; пожилые люди смотрели на меня, словно видели впервые.

Все четверо смотрели на меня подозрительно, как будто мое американское гражданство автоматически делало меня причастной ко всем неприятностям. Я услышала, как старушка в вечернем платье сказала полицейскому вполголоса: «Моя семья живет в этом доме уже полторы сотни лет, и никогда ничего подобного не случалось в этом здании, да что там, ни с кем на этой улице!» И она снова посмотрела на меня.

Мы вернулись в квартиру, и Джереми тяжело вздохнул. Видимо, извиняться у этих ребят не принято.

– Прости за то, что так грубо разговаривал с тобой сегодня, – сказан он, словно подслушав мои мысли. Впрочем, тут же добавил в свое оправдание: – Но ты пришла совершенно не вовремя, хотя я ясно дал понять, что не желаю тебя видеть.

– Это было извинение? – спросила я. – Если так, то как-то оно не прозвучало.

Он вздохнул еще раз и произнес более терпимо:

– Знаю. Я вел себя отвратительно, и мне очень жаль. Прошу тебя, просто забудь все, что я сказал. Сможешь? – Он испуганно посмотрел на меня, словно ожидал новой сцены.

– Хм, это, пожалуй, сойдет, – хмыкнула я.

– Слушай, я поговорил с Дэнни, с этим полицейским – он друг хорошего друга, – так вот, он сказал, что ночью навестит эту улицу, чтобы убедиться, что все в порядке. Хотя, признаться, мне все равно не хочется оставлять тебя одну.

– Да весь дом будет теперь не смыкать глаз, – сказала я, пытаясь казаться храброй, несмотря на страх.

Но Джереми, конечно же, разглядел, что скрывается за моей бравадой.

– Мне кажется, будет лучше, если сегодня ты останешься в моей квартире. Только на ночь. – Он посмотрел на часы. – Точнее, то, что от нее осталось. Я бы переночевал здесь, но, учитывая любопытных соседей, не думаю, что это хорошая идея. Впрочем, ты можешь поехать в отель, – добавил он.

– Спасибо, но если честно, от отелей я уже устала, – сказала я.

– Как минимум я смогу присмотреть за тобой, если ты согласишься поехать ко мне. Я приготовлю тебе завтрак с кофе. Потом мы поставим новые замки на твои окна и двери, и тогда ты будешь в относительной безопасности. – Джереми сделал паузу и добавил, как в старые добрые времена: – И свое угощение не забудь.

Я прихватила с собой персиковый торт и несколько вещей, и мы тронулись в путь. Джереми подвел меня к машине, которую припарковал чуть ниже по улице.

– Ничего себе! – воскликнула я, когда увидела, на чем он ездит. – Что это за красавица? – Это была спортивная машина, но очень старомодная и смутно знакомая.

– Это моя «драгонетта», – сказал Джереми с гордостью. – Это современная версия, ретро, так сказать, не то, что унаследовала ты. Мне пришлось ждать ее в очереди два с половиной года. Сейчас их выпускают около четырех сотен в год.

– Так у меня оригинал этой машины? – спросила я, садясь на удобное сиденье, обтянутое светлой кожей.

Внутри все было точь-в-точь как в машине двоюродной бабушки Пенелопы, только цветовая гамма была другой. Здесь доминировал изумрудно-зеленый. Коробка была механической, и с места машина сорвалась быстрее ветра.

– Такое впечатление, будто мы летим, а не едем, – сказала я с восхищением.

– Здесь мощность удельная, – объяснил Джереми с гордостью. – Движок разгоняет ее до ста пятидесяти пяти миль в час. – Всю дорогу до своего дома он расписывал мне достоинства современных технологий, помноженных на элегантность традиций и совершенство ручной сборки.

Когда мы зашли в квартиру Джереми, он включил свет. Здесь по-прежнему царил беспорядок. Даже добавилась сброшенная на пол пижама, поскольку одевался он в спешке.

– Гостевая комната в этой стороне, – сказал Джереми быстро. – Обычно я использую ее под кабинет.

– А там так же чисто, как и везде? – спросила я, не удержавшись от шутки.

– Вообще-то там достаточно чисто. Ко мне каждую неделю кто-нибудь приходит, так что не бойся, – сказал Джереми.

Как бы невзначай он указал на гостевую ванную, когда мы проходили мимо нее.

Его гостевая (она же кабинет) оказалась на самом деле маленькой, но очень приятной комнатой с двуспальной кроватью, современным рабочим столом с компьютером, книжными полками, тумбой под документы и старой фотографией Лондона в рамочке. На кровати лежали красивое темно-зеленое покрывало и две подушки.

– Тебе нужна пижама… или, может быть… – Он засмущался.

– Нет, у меня все есть. – Я кивнула на пакет, который собрала дома и который он все еще держал в руках, поскольку взялся помочь мне нести его.

Джереми положил пакет на пол, а у меня взял торт.

– Может, съедим его завтра с хорошим кофе? – спросил он. – Я вижу, ты устала.

Я непроизвольно поежилась, вспомнив, что кто-то крался мимо меня спящей. Джереми подошел к небольшой кладовке и протянул руку за чем-то.

– Вот, возьми пару одеял, мало ли, вдруг замерзнешь под утро, – сказал он и добавил: – Что ж, спокойной ночи, Пенни, крошка. Спокойного сна. У тебя еще есть несколько часов.

– Спасибо, Джереми, – поблагодарила я.

– Что ты, не за что, – ответил он.

Глава 20

Я проспала. Было уже ближе к полудню, когда я проснулась. Я быстро умылась, оделась и пошла в гостиную. По дороге услышала приглушенный голос Джереми – он разговаривал с кем-то по телефону. Похоже, Джереми давно встал. Когда я нашла гостиную, то не смогла сдержать улыбки. Джереми все прибрал. Однако здесь его не было, и я пошла на голос. Нашла Джереми на маленькой, но сверкающей новой техникой и столовым серебром кухне. Увидев меня, он быстро закончил говорить по телефону и повернулся ко мне.

– Ты храпела, – улыбнулся он. – Как лесоруб. Тебя небось в Туикнеме слышали. – Затем он добавил более деловым тоном: – Это Руперт звонил. Он позаботится о том, чтобы тебе поставили новые замки. – Он ухмыльнулся. – Итак, детектив Пенни Николс, ты выспалась и, надеюсь, полна свежих идей. Как думаешь, что задумал Ролло?

– Без кофе я по утрам туго соображаю, – ответила я.

– А-а. – Джереми кивнул на турку, в которой уже варился кофе, и на персиковый торт, что уже стоял на столе.

Я улыбнулась. Джереми все еще играл в вежливость, но я знала, что это не надолго, поэтому наслаждалась моментом.

Пока мы ели, ни он, ни я не обмолвились ни словечком. Я время от времени посматривала на него – он, похоже, занимался тем же. Наверное, мы, как в детстве, играли в молчанку и ждали, кто же первый заговорит. Обычно в этой игре побеждал Джереми.

Но на сей раз молчание нарушил телефон.

– «Эй, Джереми, старина! – раздался зычный мужской голос на автоответчике. – Ты дома? Возьми трубку, Бога ради!»

Джереми торопливо схватил трубку.

– Денби, – сказал он. – Прости. Да-да, конечно, помню. Погоди минутку, ладно? – Джереми замолчал и задумчиво посмотрел на меня.

– Что такое? – спросила я.

Джереми прикрыл трубку рукой.

– Я назначил встречу с человеком, который раньше работал на фабрике по сборке «драгонетт», – сказал он. – У меня вылетело это из головы. Он уже на пенсии, но все еше работает там на полставки и живет в Монте-Карло. Помнишь, я говорил тебе, что он может восстановить твою машину? Он хотел произвести оценку.

– Отлично! – воскликнула я. – Когда?

– Завтра, – медленно произнес Джереми и замолчал. Затем добавил мягко: – Может, тебе стоит обратиться к другому оценщику по рекомендации другого адвоката? Ну, понимаешь…

Я сделала вид, что всерьез задумалась над его предложением.

– Знаешь, Джереми, сделай для меня это, идет? Потому что я не смыслю в старых машинах, да и другие адвокаты, возможно, тоже. Если они наймут какого-нибудь оценщика, то всецело будут доверять его мнению, а что, если они наймут не того парня и в итоге оценщик купит ее у меня за копейки и перепродаст, чтобы нажиться на бедной женщине? – Прежде чем Джереми смог возразить, я сказала: – Только не говори, что Гарольд или Северин могут сделать это. Я хочу проверить машину и гараж, а ты единственный, кто был со мной там и помнит, что там да как. Я просто не могу сделать это с ними.

Видимо, Джереми было стыдно за то, что он оставил меня в ночи на милость грабителей. Но он удивил меня своей фразой:

– Будет хуже, если я и дальше продолжу вести твое дело. Они решат, что я ввожу тебя в заблуждение.

– Что ж, я привязана к тебе, потому что больше никому не доверяю, – сказала я, желая подзадорить его. – Возьми меня с собой еще раз, ну пожалуйста! Ты ведь все равно уже договорился с Денби посмотреть машину. Я даже не знаю, о чем его спрашивать.

– Одну я тебя, конечно, не отпущу. Ты непременно попадешь в историю. Пожалуй, стоит поехать на встречу вместе, тем более мне нужно, чтобы Денби посмотрел кое-что в моей машине, – сказал Джереми и, убрав ладонь с телефонной трубки, обратился к Денби: – Прости. Надо было проверить расписание. Нет проблем. Я буду на месте. Найти ее нелегко – если хочешь, встретимся в деревне. Уверен? Тогда увидимся на вилле.

Он повесил трубку и посмотрел на меня.

– Как тебе удается убеждать меня в своих сумасшедших идеях? То ты в руках безжалостных пройдох юристов, которые не смыслят в ретроавтомобилях, то боишься назойливых механиков, которые непременно станут звать тебя прокатиться, то Ролло хочет выбросить тебя в Темзу…

Я скромно улыбнулась:

– Ты упускаешь из виду одно обстоятельство. Я же работаю в шоу-бизнесе. Мы постоянно играем.

Снова зазвонил телефон. Очевидно, Джереми не отвечал не только на мои звонки. Он не стал сразу брать трубку, и я услышала голос Северин с ее ярким французским акцентом.

– «Джереми, бедный мальчик, – сказала она нежным и, я бы сказала, интимным голосом. – Не волнуйся. Мы на коне, и мы выиграем это дело. Прошу, перезвони, чтобы я не волновалась, хорошо?»

Это было совершенно не похоже на ту холодную профессионалку, которую я запомнила по нашей встрече. И я ничего не выдумываю, потому что Джереми покраснел и опустил взгляд.

– Должна сказать, по твоему телефону ее голос звучит более дружелюбно, – заметила я, стараясь, чтобы мой тон, как всегда, казался немного насмешливым. Но сделать это было не так-то легко. – Ты и Северин… – осмелилась я задать вопрос.

– Давно, – быстро ответил Джереми, не дав мне договорить. – Очень давно.

– Судя по ее голосу, не так уж и давно, – констатировала я, чувствуя странную боль внутри.

Но я старалась выглядеть жизнерадостной и веселой.

– Это ничего не значит. Обычно у француженок сексуальный голос. И это не зависит от того, что они говорят.

– Я бы не сказала, что это звучало сексуально, – возразила я. – Я сказала бы, что это звучало немного интимно.

Джереми усмехнулся и тоже постарался говорить старым, привычным дружелюбным и поддразнивающим голосом. Но ему сложно было скрывать свои чувства.

– Я и забыл, ведь ты тоже француженка.

Секунду мы смотрели друг на друга.

– Что ж, – продолжил он после паузы, – тебе, наверное, нужно собрать вещи для поездки? Подвезти тебя? Сейчас там вполне безопасно – рабочие как раз занимаются замками.

– И как это тебе удалось так быстро заманить туда рабочих? – удивилась я. – Я обычно жду рабочую бригаду целый день.

Джереми ухмыльнулся:

– Я зря времени не терял. К тому же я знаю парочку нужных людей.

Разговаривая, мы вернулись в спальню для гостей. Я незамедлительно начала рыться в сумочке.

– Чего ты там копаешься? – нетерпеливо спросил Джереми.

– Зубную щетку ищу, – ответила я и, подождав минуту, добавила: – После еды я обычно чищу зубы.

Он непонимающе посмотрел на меня. Моя рука застыла – вместо щетки я наткнулась на фотографию, которую мне дала его мать, и я заколебалась, раздумывая, стоит ли мне показывать ее Джереми. Вообще-то я хотела подождать до завтра. Но если его мать позвонит и скажет, что у меня была фотография его отца? Наверняка Джереми придет в ярость. Я стала ходить по комнате взад и вперед не в силах решить, что же мне делать. Джереми внимательно наблюдал. Наконец я вынула фото из сумочки.

– Что это? – с нескрываемым любопытством спросил он.

– Джереми, послушай, – мягко начала я, – вернувшись в Лондон, я очень беспокоилась за тебя, я не знала, что происходило все это время. И я решила встретиться с твоей матерью.

– Очень глупо с твоей стороны. – Лицо Джереми заметно посерьезнело.

– Возможно, – согласилась я, вспомнив, что отец советовал мне быть внимательнее к чувствам Джереми. – Она рассказала про твоего отца, об этом мы можем поговорить, когда ты захочешь. Так вот, твоя мама дала мне эту фотографию. Мне кажется, она должна быть у тебя, только пообещай, что не сделаешь ничего, о чем потом будешь жалеть, например, не разорвешь ее. Обещай.

Джереми посмотрел так, словно боялся того, что увидит.

– Это он? – резко спросил Джереми. – Мне это не нужно!

– Это ты и он. – Не выпуская фотографию из рук, я протянула ее Джереми.

Прежде чем отдать фотографию, я все же добилась обещания, что он ее не уничтожит. Джереми стал внимательно изучать фото, ничто не выдавало его мыслей и чувств, лишь уголки рта слегка дернулись.

– Хиппи он, конечно, не был, – первое, что я смогла проговорить после длительной паузы. – Он играл рок-н-ролл и не приветствовал войну. Но когда его призвали, пошел без колебаний. Вернулся живым, но больным и психологически измотанным. Он умер от пневмонии, однако при жизни успел повидаться с тобой. Он любил тебя, просто боготворил. Так говорит твоя мама.

Джереми сглотнул, по крайней мере мне так показалось. Голос его стал несколько мягче, даже если он и пытался скрыть это.

– Любил… Это все мать со своими секретами.

– Они оба любили тебя, дурачок, – сказала я.

Джереми удивленно взглянул на меня. Помрачнев, он продолжил:

– Значит, с матерью вы сдружились, правильно я понимаю?

– Раз нам обеим приходится иметь с тобой дело, это в какой-то степени делает нас сообщницами, – бросила я в ответ.

– Женщины, – едва слышно пробормотал Джереми. – В конце концов вы всегда объединяетесь. Это одна из тысячи причин, почему вам нельзя верить.

– Да ладно тебе! – Больше мне ничего в голову не пришло. – Мне нужно в ванную, – сказала я, держа в руке зубную щетку, которую все-таки откопала в сумочке.

– Чистить зубы, я полагаю? Прекрасно. Встретимся внизу. Я подгоню машину к входу.

– Договорились.

Когда Джереми наконец ушел, я облегченно вздохнула. Мне не хотелось выслушивать его раздраженный повышенный тон.

В конце концов, я выполнила свое обещание и отдала фото его отца и, раз он так хочет, никогда больше не вернусь к этому вопросу.

Почистив зубы и покинув ванную, я все же полюбопытствовала, что в других комнатах. Дверь в спальню Джереми была открыта, и я просто не могла пройти мимо. Современная мебель, простенькая, но большая кровать с синим покрывалом; стильная лампа, теле– и аудиоустановка, на полу черный коврик – вполне обычная мужская спальня.

Должна признаться, я заглянула даже в его ванную комнату. Бритвы, крем для бритья… Мне, конечно, не хотелось шпионить в этой мужской обители, но я не могла не обрадоваться отсутствию здесь шпилек, белья и малейшего аромата женского парфюма – ни единого намека на присутствие особей женского пола.

Глава 21

Наша поездка, по правде сказать, началась довольно странно. И лучше бы вообще не говорить о канале, преградившем нам путь. Можно было перебраться на другую сторону на пароме или, как мы выбрали, через невероятно глубокий тоннель. Машину Джереми загрузили на поезд, и уже через час мы каким-то чудом оказались на материке.

Слегка перекусив в ближайшей деревушке, мы решили проехать по побережью и посмотреть на небольшой городок, откуда, по моим сведениям, в 55 году до нашей эры Юлий Цезарь отплыл в Британию с далеко не мирными целями. Погода нас подвела: на небе появились огромные черные тучи, и подул сильный ветер. Мы быстро вскочили в машину и, выехав на шоссе, направились на юг. Движение было настолько интенсивным, что до Парижа мы добрались чуть ли не к ночи. Джереми даже пришлось позвонить Денби и перенести встречу на следующий день. Мы решили переночевать в Париже и отправиться в дорогу на следующий день с утра. Денби был не против.

Большинство гостиниц оказались заполнены до отказа, но нам все же удалось найти пару комнат в небольшом чистом отеле на бульваре Сен-Жермен, где нас приняла дама, увлеченная каким-то американским фильмом. Ее муж, повар, накормил нас в небольшой уютной столовой, хотя мы совсем не рассчитывали на ужин, поскольку было уже поздно. Но как-никак это Париж. Хозяин был уверен, что мы с Джереми любовники, и чрезвычайно удивился, когда мы с сомнением переглянулись, не зная, принять предложенное шампанское или нет.

– Ну хорошо, – наконец согласился Джереми, и когда мужчина покинул комнату, с улыбкой заметил: – Он думает, у нас медовый месяц или что-то в этом роде.

– Не бери в голову. Жена наверняка скажет ему завтра, что мы попросили две отдельные комнаты.

– Значит, подумают, что мы поругались, – стоял на своем Джереми, и, выдержав паузу, добавил, глядя мне прямо в глаза: – Знаешь, Пенни, я просто хочу сказать, что… что я ценю твое отношение.

Конечно, я была удивлена подобным откровением и не могла скрыть улыбки.

– Ну кто-то же должен был это сделать, – небрежно бросила я в ответ.

– Совсем не обязательно.

Принесли шампанское. С громким хлопком мы открыли бутылку – этот момент всегда кажется романтичным, не важно, есть для того повод или нет. Чокнувшись, мы доели ужин в тишине.

Наконец поднявшись наверх, мы обнаружили, что наши комнаты находятся рядом. Неловкая пауза выдала обоих. Джереми пытался вести себя нейтрально, но, казалось бы, обычный поцелуй в щеку таил в себе нечто сокровенное, пылкое, что обычно происходит, когда ощущаешь запах и тепло близкого тебе человека. Кажется, мы даже не взглянули друг на друга и разошлись по комнатам.

Утром, спустившись вниз, я уловила уже знакомые звуки американского фильма. Та леди, что приняла нас, смотрела очередное творение производства «Пентатлон продакшнс».

– Тихо, – прошептала я, – хочу узнать, что она смотрит. – Это оказалась «История Джейн».

Я слегка перегнулась через перила, когда героиня начала нещадно палить из пистолета.

– Господи, совсем не просто было найти для нее подходящее оружие, – пробормотала я.

Джереми внимательно на меня посмотрел. Вскоре его мобильник дал о себе знать. По телефону Джереми говорил сдержанно, я бы даже сказала, перебарывая раздражение.

Грозовые тучи затянули все до самого горизонта. Путешествие вдоль роскошного французского ландшафта началось довольно мило. Сквозь тучи то и дело пробивались лучики солнца, давая слабую надежду на лучшее. Отъехав от Парижа, мы заметили, что машин стало заметно меньше. Джереми смог уверенно вдавить педаль в пол, показывая свое водительское мастерство. Его «драгонетта» была просто создана для открытых пустых дорог. Прислонив голову к мягкому кожаному сиденью, я чувствовала себя богиней, мчащейся в колеснице и наслаждающейся пейзажами, что проносились мимо. Джереми смеялся, когда я восхищенно вскрикивала, увидев очередную отару овец, то и дело пестревших на полях. Мы остановились перекусить в небольшом отеле, где все, включая мясо, рыбу и овощи, подавали запеченными в тесте. Ко всему прочему я опьянела от местного пива, которое оказалось крепче, чем я ожидала.

Как и следовало ожидать, ливень начался внезапно. Джереми промок насквозь, пока поднималась крыша машины. Мы продолжили путь, но дождь был настолько сильным, что ландшафт стал почти невидим. Мне стало грустно, и единственное, что могло спасти меня, – это хороший крепкий сон. Мне стало неловко перед Джереми, ведь ему придется бодрствовать в одиночестве. Но у него было такое выражение лица, словно на плечи его легла ответственность и он не успокоится, пока не доведет дело до конца.

Меня разбудила барабанная дробь дождя, который с еще большим напором бил по крыше. Крыша была из пластика, и я удивилась, как она сдерживает такой натиск. Я спросила об этом у Джереми.

– Мы в безопасности, глупышка, – не без гордости заявил он, сворачивая на заправочную станцию. – Не хочу показаться неделикатным, но если хочешь в туалет, это как раз подходящее место. А я пока заправлю машину. Похоже, здесь мне придется делать это самому.

Джереми открыл мне дверцу, и я выскочила из машины. Он потянулся к бардачку, а я направилась в здание, благо над дорожкой был навес. Оглянувшись, я увидела, как Джереми заправляет свою любимицу.

Вернувшись из дамской комнаты, я не обнаружила Джереми и решила, что он тоже ушел в туалет. Я открыла бардачок, чтобы посмотреть на карту, и застыла – перчатки были на месте и пахли бензином.

Мне стало не по себе.

«Не глупи, – сказала я себе, – Джереми не было никакого резона вламываться к тете Пенелопе среди ночи. Он имеет доступ к квартире в любое время».

Я, должно быть, выглядела подавленной, поскольку, сев в машину, Джереми тут же спросил:

– С тобой все в порядке?

– Конечно, – ответила я наигранно весело, но голос дрогнул.

– Тебе нехорошо? – продолжал допрос Джереми.

– Да нет, все нормально.

– Женские дела? – дразнил он.

– Не дерзи.

– Спи, – наконец отступился Джереми, – я разбужу тебя, когда мы приедем.

Разумеется, больше мне поспать не удалось. Я незаметно наблюдала за моим экс-братом, и с этого момента он казался мне совсем чужим человеком.

Глава 22

Когда мы подъехали к дороге на виллу, дождь давно кончился и вовсю светило солнце. Первым знаком присутствия Денби был его автомобиль с откидным верхом, припаркованный на развороте, хотя, кроме машины, многое говорило о том, что он уже на месте: звон, лязг, грохот и тому подобные звуки. Двери гаража были распахнуты, внутри горел свет.

– Его впустил Луис, ассистент Северин, – объяснил мне Джереми.

Он припарковал машину, мы вышли и направились к гаражу.

– Денби, – позвал Джереми, стараясь перекричать шум, доносившийся изнутри.

Все, что я могла видеть, – это его ноги, торчащие из-под машины. Я отметила коричневые штаны, легкие кожаные туфли и белые носки – совсем не в стиле механика. Денби проворно выбрался из-под машины, вдобавок на нем оказалась белая рубашка. В свои пятьдесят пять он выглядел прекрасно – с пепельными волосами и с шикарной загорелой кожей человека, живущего в Монте-Карло, ведущего свой собственный бизнес и вращающегося в кругах очень небедных людей.

– Пенни Николс, а это Денби, – представил нас Джереми.

Денби достал из кармана носовой платок, аккуратно вытер руки и протянул мне широкую ладонь для дружеского рукопожатия.

– Привет, милашка, – сказал он тоном завзятого ловеласа, хотя в его голосе чувствовались нотки человека, который, как мне сообщил Джереми, с четырнадцати лет заботился о матери и сестрах.

Мать его умерла, а сестры давно и благополучно вышли замуж, так что сейчас он был полностью предоставлен себе. У него была хорошая жена, которая выращивала в свое удовольствие породистых собак.

– Так вы и есть та юная леди, которая недавно стала обладательницей этого автомобиля? – мягким приятным голосом спросил Денби.

Он говорил со мной с особой нежностью: он был из тех мужчин, что воспринимают женщин как нежных созданий, нуждающихся в защите и опеке.

– Да, это она, – ответил за меня Джереми. – Ну что скажешь о машине?

Немного отступив назад, Денби восхищенно взглянул на открытый автомобиль бабушки Пенелопы.

– В принципе все нормально, – ответил он, – кузов слегка начал ржаветь, но ходовая часть просто великолепна – ни царапинки, ни ржавого пятнышка, по крайней мере я не заметил. Крыша в прекрасном состоянии, двери на месте, хотя одна немного болтается. Двигатель достался из тех, что делались на века. Бьюсь об заклад, эта ласточка летала что надо!

– И как быстро она сможет летать, когда ты ее подлатаешь?

– Я бы сказал, она с легкостью выжмет восемьдесят миль в час, – с уверенностью сообщил Денби. – Придется поработать с тормозами, разные мелочи с колесами. Надо заменить шины и водяной насос. Думаю, если поискать по магазинам, можно найти все нужные запчасти. Самое сложное – это, конечно, покраска и обивка салона. Но сам понимаешь, этого и следовало ожидать. Короче говоря, старушка не так плоха, как кажется с первого взгляда. Думаю, раньше о ней неплохо заботились, зато потом бедняжка осталась здесь одна в сырости.

– Как думаешь, сколько могут дать за нее?

– Зависит от того, что плохого я накопаю, разобрав ее. Если что-то серьезное, то, пожалуй, не больше десяти тысяч фунтов, и то если найдется покупатель, который ни жить, ни быть захочет взять именно ее. А если нам удастся довести ее до приличного состояния, можете рассчитывать на пятнадцать или даже на двадцать. – Джереми внимал каждому слову, и Денби, бросив на него торопливый взгляд, добавил: – Конечно, если получится привести ее в полный порядок, как она выглядела в лучшие годы, то за нее дадут и все сорок пять. Разумеется, для этого сначала нужно будет хорошенько вложиться…

Я прикинула: если сорок пять, грубо говоря, умножить на два, вычесть всякие расходы, получится не меньше восьмидесяти тысяч долларов. Джереми, разумеется, не интересовали подобного рода вопросы. Он с восхищением смотрел на машину, видимо, поражаясь тому, что она не так уж и плоха, как выглядит на первый взгляд. Они с Денби были из тех мужчин, что просто помешаны на машинах. Когда Джереми наконец закончил с вопросами, Денби повернулся ко мне и, не забывая свою доброжелательную манеру общения с дамами, сказал:

– Кстати, я сохранил несколько вещичек, которые могут вас заинтересовать. Идите посмотрите.

Денби наклонился над пассажирским сиденьем и достал какую-то ржавую металлическую коробку, в которой, должно быть, находились инструменты для замены шин. Он достал содержимое и стал складывать в коробку разные маленькие вещицы, которые нашел в машине и в гараже. Он собрал все до последней мелочи, поскольку не имел ни малейшего понятия, какая из вещей действительно имеет некую сентиментальную ценность. Таким образом, в коробке обнаружились старые открытки, шпильки, небольшой позолоченный карандаш с инициалами «П. Л.», спичечный коробок с единорогом из казино Монте-Карло, портсигар цвета слоновой кости, старый наперсток, цепочка для ключей и…

– Вот это, – сказал Денби, разворачивая кусок материи.

– Сережка! – удивленно воскликнула я.

Превосходное украшение – несколько камней цвета красного вина, обрамленных в золото. Я видела эту сережку на фотографии с костюмированного венецианского бала.

– Это рубины? – спросил Джереми, разглядывая большие вишневые камни, которые должны были располагаться как раз на мочке уха.

Еще были камни поменьше и выглядели как бриллианты.

– Несложно будет узнать, – спокойно сказал Денби.

За свои годы он повидал всяческие безделушки и драгоценности, включая яхты, машины, виллы, лошадей, изысканных женщин и тому подобное. Он достаточно бережно отнесся к найденной вещице, но у него не было никакого желания восхищаться одной-единственной сережкой. Он привык, что в Монте-Карло люди ежедневно приобретали и теряли огромные состояния, подобно морским приливам и отливам.

Сейчас ему было интереснее узнать о машине Джереми, который с удовольствием рассказывал, как ведут себя тормоза и рулевое управление, что за звук издает мотор и тому подобное. В это время я успела рассмотреть открытки, которые он нашел. Некоторые, подписанные неким Саймоном Торном, весьма заинтересовали меня. Казалось, этот мужчина отправлял послания из каждого уголка Английской империи. Из Индии он, например, написал забавный стишок: «Жара как в аду, но я все иду. Весь день как во сне, выпил – и лучше мне».

Еще я нашла несколько писем от бабушки Берил, но они все были скучные и однотипные: «Как дела?» да «Все ли у вас в порядке?».

Джереми позвонил Луису, ассистенту Северин, и попросил его взять у Денби сережку. Луис должен был оценить ее и сохранить в надежном месте.

– Ты можешь оставить здесь машину на пару дней? – спросил Денби, и, к моему удивлению, Джереми с готовностью согласился.

Они договорились, что Денби даст Джереми знать, когда можно будет забрать его машину и когда он сможет дать формальную оценку моей.

Подбросив нас до аэропорта, Денби пожелал нам счастливого пути. Мы зашли на борт самолета и заняли места первого класса. Только благодаря Джереми и его регулярным перелетам мы смогли достать эти билеты.

Едва мы устроились, Джереми повернулся ко мне с вопросом:

– Ну? И что случилось? Ты выглядишь как кошка, проглотившая канарейку.

– Я все думаю о той сережке, – ответила я, – бабушка Пенелопа носила ожерелье и эти сережки на костюмированном балу. Я видела ее фото в альбоме.

– Думаешь, она очень дорогая? – спросил Джереми.

– А тебе не кажется странным, что не найдено ни единого украшения бабушки Пенелопы? – спросила я в ответ. – Даже в сейфе ничего не было.

Выдержав паузу, Джереми произнес:

– По-моему, драгоценности есть у всех женщин.

– Вот именно, особенно в те дни, после Первой мировой войны, которая плавно перелилась во Вторую, – сказала я, загоревшись новой идеей, – женщины, как только умели, прятали свое добро.

– Но, дорогая моя, в конце концов, бабушка могла все продать, – предположил Джереми.

– Кто же продает одну сережку? И уж поверь мне, ожерелье было куда шикарнее. Она бы никогда не продала его, – настаивала я. – Я хочу сказать, что сейчас ты нигде не найдешь подобных драгоценностей. Я слышала, что пожилые дамы сами голодали, но не расставались с подобными вещами. Дорогие украшения придавали им уверенность в завтрашнем дне.

Джереми старался выглядеть равнодушным, но все же было заметно, что моя идея захватила и его.

– Значит, – медленно начал он, – тот парень, который ворвался в квартиру бабушки Пенелопы – прости, в твою квартиру, – был Ролло или кто-то, кого он нанял, и он думает, что ожерелье все еще там? А следовательно, именно поэтому он копался в ящиках с одеждой. И тебе следует быть внимательнее, мало ли, вдруг ожерелье найдется.

Я чуть не проболталась о богатом воздыхателе бабушки Пенелопы, который делал ей дорогие подарки, но что-то остановило меня. И хотелось бы мне думать, что я не рассказала всего, потому что не хотела сплетничать о личной жизни моей тетушки, но, честно говоря, причиной послужила та злополучная пара перчаток, которая никак не выходила у меня из головы. Я наблюдала за реакцией Джереми, ведь несколько намеков я ему все же дала. Но сейчас я решила уверенно стоять на своем.

– Где ты был в ту ночь, когда я позвонила и сказала о взломе? Дома тебя не было, – с волнением спросила я.

Джереми посмотрел на меня, взгляд его застыл, затем стал робким, даже глуповатым.

– Я думал о том, как выглядит с твоей стороны мое молчание, – неловко начал он. – Мне стало жаль, что я так долго прятался, и я вышел выпить чашечку кофе и проветриться.

Его слова звучали вполне искренне, но я продолжала внимательно за ним наблюдать.

– Как же быть с тем стеклянным кубом, который мы нашли в доме бабушки Пенелопы? Рядом с твоим ботинком, между прочим, – продолжала я, – ты все пытался забавляться по этому поводу. Это была твоя лупа?

– Моя? – переспросил Джереми. – С чего это?

– С помощью этого инструмента наверняка можно было распознать настоящий драгоценный камень, – сказала я, не спуская с Джереми глаз.

Он прищурился.

– Пенни, – сказал он слегка раздраженно, – давай ближе к делу.

– Ну хорошо, – продолжала я, – о чем именно вы беседовали с бабушкой Пенелопой во время ваших чаепитий? Ролло думает, что ты уговорил ее отказаться от адвокатов, нанять твою фирму и сделать тебя исполнителем ее завещания. А сейчас он предполагает, что ты пытаешься повлиять на меня.

– Господи, о чем ты говоришь?! – На этот раз его голос прозвучал обиженно.

– Джереми, – я уже не могла остановиться, – знаешь, мне показалась уж очень странной эта английская традиция надевать перчатки, когда заправляешь машину.

Джереми выглядел смущенным.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он наконец.

Я напомнила ему, что грабитель закрыл мне рот перчаткой, от которой просто разило бензином, и что именно такую я нашла в бардачке у Джереми. Я сказала, что не только у Ролло, но и у него тоже был мотив украсть драгоценности из дома, если он подозревал, что они там есть…

Начала я довольно уверенно, но, приближаясь к концу моей новоиспеченной теории, все больше мямлила и заикалась. Джереми, разумеется, понял, в каком свете я его представила, и тут до меня дошло, что теперь мне придется перед ним объясняться. Благо мы находились в самолете с кучей свидетелей, и сразу убить меня у него никак не получится.

Но Джереми на удивление совсем не выглядел угрожающе. И как только до него дошел смысл сказанного, он откинул голову и разразился смехом, да так, что стюардесса, выглянув в проход, деликатно поинтересовалась, все ли у нас в порядке.

– Превосходно! – воскликнул Джереми, утирая слезы. – Дорогая моя Пенни, – наконец сказал он, обращаясь ко мне, – ну надо же придумать такую историю! Я нисколько тебя не виню. И никакая это не английская традиция, и скорее всего это единственное, чем я похож на Ролло, и я безмерно счастлив, что он не мой родственник. Это единственное, что я могу вынести из всей твоей тирады. У меня нет никаких родственных связей с этим человеком, – он ухмыльнулся, предполагая, что у меня-то как раз есть такие связи, – и, разумеется, я не врывался в твой дом в поисках сокровищ бабушки Пенелопы, хотя, наверное, мне придется всю жизнь сожалеть, что меня не посетила столь гениальная мысль. Что касается куба, я даже представления не имею, как пользоваться этой чертовой штуковиной. Мне в жизни не отличить бриллиант от камня, подобранного на дороге.

Его реакция была настолько естественной, а посмеяться над подобной ситуацией было настолько ему свойственно, что я тут же выкинула из головы все свое недоверие к Джереми.

– Ну ладно, прекрати смеяться, и забудем об этом, – кисло попросила я.

Он взял мою руку и хотел погладить, но почувствовал неловкость, возникшую между нами, и лишь крепко сжал мою ладонь.

– Все же я не виню тебя, – сказал он, успокоившись. – Ведь оказалось, что я совершенно чужой для тебя человек.

– Не совсем, – мягко проговорила я.

Полет обратно в Лондон оказался довольно спокойным, без особых происшествий. Казалось, Джереми устал и был совершенно не в настроении разговаривать, но, все же повернувшись ко мне, заметил:

– Похоже, ты разочарована, Пенни Николс? Ты надеялась, что машина стоит миллионы долларов и ты будешь обеспечена до конца дней?

Его забавляла эта ситуация. Как мне надоело, что люди потешаются надо мной! И так как именно Джереми вновь открыл эту тему, я бросила ему в ответ:

– Вообще-то я надеялась, что мы ослабим позицию Ролло и скажем судье, что не ты один унаследовал немалый кусок поместья. Я получила то самое ценное, что и хотела, – машину и эту сережку. Думаю, бабушка Пенелопа не хотела, чтобы Ролло получил больше, чем сможет унести в руках.

– А, понятно. Там должно было быть несколько рубинов, чтобы немного приблизиться к стоимости виллы, – ответил Джереми. – Послушай, Пенни, жизнь редко поворачивается в другое русло вот так просто. Я могу рассказать много подобных случаев, как это обычно бывает. И уж лучше пусть все остается так, как есть. В худшем случае Ролло отберет всю мою часть, но даже если так, ему придется делиться с тобой, а ты спокойно можешь продать свою долю. В конце концов, ты получила машину, и если ты не хочешь оставить ее, Денби наверняка ее купит. Ты с матерью можешь продать лондонскую квартиру, и жизнь вернется на круги своя. Ты займешься фильмами, и раз весь офис сейчас знает мою родословную, мне отдадут всех клиентов Америки, и на пенсию я выйду достойнейшим человеком. Возможно, ты и твои дети на каждое Рождество будете присылать мне поздравительные открытки до тех пор, пока вдруг однажды кто-нибудь про меня не забудет. Такой вариант устроит? Возможно, не будет все так гладко, но, зная, как устроен этот мир, не так все и плохо.

– Ты говоришь как сумасшедший, – прокомментировала я.

– Ничего, как-нибудь справлюсь. – С этими словами Джереми погрузился в «Таймс».

– Прекрасно, – сказала я, открывая «Геральд трибюн».

Так мы и сидели, делая вид, что с увлечением поглощены чтением газет. По крайней мере я точно притворялась. Буквы вытанцовывали пируэты перед глазами, я была слишком взволнованна, чтобы на чем-то сконцентрироваться. Слова Джереми были так мне знакомы. Не первый раз мне говорят, что мечты редко воплощаются в жизнь и чем раньше я повзрослею, тем скорее узнаю, что такое настоящая жизнь. Как-то Пол выдал мне почти такую же речь, он говорил, что я слишком романтична и несерьезна и зря придерживаюсь своих иллюзий о любви и о судьбе. Джереми описал все не так красочно, но суть оставалась прежней.

Когда мы приземлились в Лондоне, Джереми взял мне такси и, поцеловав в щеку, сказал:

– Если понадоблюсь, знаешь, где меня найти, но прошу, не злись на Гарольда. Он хороший, порядочный человек и всегда подскажет тебе правильное решение.

– Джереми, надеюсь, ты не станешь биться в одиночку?

– Давай обойдемся без сеансов психотерапии, – сказал он в ответ. – Я в них не верю.

Он остановил еще одно такси, и мы разъехались в разные стороны.

Глава 23

На следующий день я осмотрела весь дом, даже самые укромные места под шатающимися досками в полу и оловянной посудой в кладовой, но не смогла найти ни единого намека на драгоценности бабушки Пенелопы. Потом я вспомнила, что видела письма и разные памятные вещи в коробке из-под шляпы, но сокровищ и там не оказалось. Зато я нашла там стопку писем, адресованных все тому же Саймону Торну – то же имя, что и на открытке, которую Денби нашел в машине.

Переписка состояла в основном из коротких посланий, нацарапанных торопливым почерком. В них говорилось в основном о намеченных приемах и обедах – что-то вроде:

«Ты идешь на этот ужасный прием у Мэри? Если пойдешь, то я тоже пойду».

Как оказалось, они обычно писали друг другу дважды в день. Я только представила, как эти записки летали туда и обратно! Открытки забавляли меня гораздо больше. Чего стоит только эта подпись:

«Дружелюбный пингвин. Найдешь меня под столом и не очень трезвым. Не забудь аспирин».

Было единственное серьезное и довольно длинное письмо, в котором Саймон благодарил бабушку Пенелопу за поддержку, когда умерла его мать.

– Саймон Торн, – произнесла я вслух.

Имя казалось до боли знакомым, и я не медля отправилась в библиотеку, где на столе оставила фотоальбом. Точно, он был там, на фото в какой-то газете вместе с бабушкой Пенелопой. Вероятно, он тоже занимался пением, и отзывы были в основном положительные.

«Их голоса, хотя не сказать, что легендарные, чрезвычайно приятны, – писал кто-то из журналистов, – они просто идеально сочетаются в превосходной гармонии. Мистер Саймон Торн порой слишком эмоционален, тогда как мисс Пенелопа Лейдли поистине бесподобна».

Они пели сладкие, романтичные, грустные романсы, иногда даже исполняли комические зарисовки.

Я пролистала фотоальбом и остановилась на снимке, где Саймон и бабушка Пенелопа были на вилле: Саймон сидел за пианино, а тетя Пенелопа стояла рядом с бокалом коктейля в руке, рот ее был открыт, будто она пела вместе с ним. Я внимательно пригляделась. Она вполне могла быть именно в тех серьгах, одну из которых нашел Денби. Точно, на общей фотографии в рамочке она была именно в них. Ожерелье тоже должно быть на ней, как и на той фотографии с венецианского бала. Я еще ниже склонилась над столом, чтобы получше разглядеть фото.

Венецианской фотографии не оказалось. Она исчезла. В альбоме осталось лишь темное пятно, подтверждающее то, что она когда-то здесь была, и еще уголки, которые обычно приклеивают, чтобы фотография держалась.

Кто-то украл именно то фото, где видны не только сережки, но и ожерелье.

Мне не хотелось беспокоить Джереми, но я не могла сдержаться. Я набрала его номер и, услышав сигнал автоответчика, сказала: «Джереми. Это Пенни. Я узнала, что украл вор. Фотографию тети Пенелопы, где явно видно ожерелье. Оценщик еще не сказал, сколько оно может стоить? Позвони».

Я вернулась к фотоальбому и стала внимательно рассматривать фотографию Саймона. Они с тетей Пенелопой определенно были хорошими друзьями. Интересно, он еще жив? На столике я заметила телефонную книгу и, разумеется, легко нашла его номер. Я не могла удержаться и тут же набрала нужные цифры. Саймон Торн ответил со второго гудка и, узнав, кто я, попросил немедленно приехать.

Глава 24

Саймон Торн жил в Блумсбери, в небольшом уютном квартале, сплошь усеянном аккуратными старыми домиками. К черту англичан, которые критикуют слишком яркие цветы и никогда не выращивают их в своих садах, но когда дело доходит до покраски входной двери собственного дома, какие только тона не идут в ход! Ярко-красные, зеленые, небесно-синие. Дверь в домике Саймона оказалась фиолетовой. Я позвонила в дверь, обратив внимание на то, что дверная ручка находится в самой середине двери, в то время как американцы устанавливают ее сбоку. Хозяин открыл сам.

Он оказался невысокого роста, но достаточно мощный и коренастый. Он двигался с грацией пантеры. В голосе явно угадывались годы курения сигар и потребления джина. Но он был определенно жизнерадостным и воодушевленным человеком, одним из тех, кто всю жизнь развлекает других и даже вне работы остается в приподнятом расположении духа. У Саймона были внимательные карие глаза, длинный прямой нос, голова слегка начала лысеть, хотя каштановые с сединой волосы были аккуратно прибраны. На нем был парчовый халат зеленого цвета с золотой отделкой и с золотыми кисточками на поясе, под халатом была надета кремового цвета рубашка и коричневые штаны из качественной шерстяной ткани. Зеленые носки, коричневые тапочки и шелковый зеленый шарф завершали его домашний образ.

– Моя дорогая! – воскликнул он сразу, как только открыл дверь. – Так вот ты какая, Пенни. – Он склонил голову набок и оценивающе стал меня разглядывать. – Не сказать, что прямо вылитая бабушка, – прокомментировал он. – Она была несколько ниже ростом, да и нос был совсем другой. Я бы даже сказал, что лоб выше и симпатичнее, чем у нее. И все же семейное сходство прослеживается. Я имею в виду не только внешность, но и то, как ты ведешь себя. У нее была такая же привычка слегка привставать на носочки, как и у тебя. Ты танцуешь, моя дорогая? А! Я так и думал, ты бросила это дело!

Саймон говорил театрально, с долей печали в голосе, будто, когда я бросила заниматься танцами, мир потерял великую танцовщицу. В то же время он широко улыбался, показывая, что эта трагедия исчезла, вмиг растаяв в воздухе.

Он провел меня в гостиную, которая выглядела так, словно в ней жила пожилая дама. Цветастые покрывала, обрамленные кружевом, китайские фигурки на полках, лампы с вычурными абажурами; у самой стены красовалось пианино.

Саймон сказал мне, что весь дом принадлежит ему, хотя сам он занимает лишь первый этаж. Он объяснил, что все эти годы он содержит пансион для актеров, которые известны тем, что не очень-то любят платить за свое жилье.

– Но мне нравится знакомиться с новыми людьми, наблюдать, как они приходят и сменяются вновь въехавшими жильцами, – добавил он.

– Вы все еще играете? – Я кивнула на пианино, но тут же поняла свою ошибку – пожилые люди не любят, когда им напоминают о возрасте.

Саймон был живым и веселым, поэтому ответил бурным театральным вздохом:

– Дорогая, это вроде секса или катания на велосипеде, попробовав один раз, никогда не забудешь. Но вдруг наступает тот день, когда понимаешь, что занимаешься этим намного реже, чем раньше. Скажи мне, что привело сюда юную родственницу моей старинной партнерши по пению и что за вещицу, так красиво упакованную, ты держишь в руках. Неужели это подарок?

Действительно, я принесла ему лучшее шампанское, какое смогла себе позволить. Потерев в предвосхищении руки, Саймон разорвал упаковку и минут пятнадцать потратил на то, чтобы заполнить ведерко льдом, водой и солью.

– Шампанское нужно пить очень холодным, – посоветовал он, – никогда не доверяй тому, кто подает теплое шампанское. Нельзя заставлять ждать лишь двух вещей: страстного любовника и холодное шампанское. А что у тебя в папочке?

Я достала несколько газетных вырезок о тете Пенелопе. Саймон простонал, явно узнав их. Еще я принесла фотографии; надев очки, Саймон подолгу разглядывал каждую.

– Ах, тени молодости! – вздохнул он.

Мне пришлось подождать с вопросами, пока Саймон не успокоится. К моей радости, он был просто счастлив отвечать на каждый из моих вопросов, особенно когда оказалось, что шампанское вполне холодное, чтобы им наслаждаться.

Саймон благоговейно наполнил два старинных бокала с позолоченными ножками в виде веток дерева с листьями, обрамляющими дно бокала, и протянул один мне.

Он выпил первый бокал с таким выражением лица, будто хотел оставить бутылку до следующего раза, как человек, который благоговейно хранит и как можно дольше растягивает подобное наслаждение. Но я настояла, чтобы он разлил по второму разу, поскольку атмосфера стала более живой и мне был просто необходим хороший рассказчик. Саймон обожал восторженную аудиторию, так что мы быстро нашли общий язык. Узнав, что я чрезвычайно заинтересовалась местами, где любила бывать моя двоюродная бабушка, Саймон тут же, обратившись к карте Лондона, показал, где они обедали, где бабушка Пенелопа посещала массажистов и гадалок и в каких театрах они выступали.

– Веселее было в те дни, правда? – спросила я.

Саймон понимающе посмотрел на меня.

– И да и нет, дорогая моя. Помогало, если друзья были богатые или умные. К тому же, мне кажется, слово «богатство» подразумевало не это неловкое понятие, что оно приобрело сейчас. И наверное, тогда был более спокойный, размеренный ритм, нежели современный – шумный и даже сумасшедший. К тому же слишком многое просто умалчивалось – аборты, преступления, гомосексуализм, наркомания. Мне бы хотелось быть честнее тогда и менее откровенным в это время. Тем не менее еда в те времена была гораздо вкуснее. – Саймон глубоко вздохнул. – Но молодым море по колено! – Он игриво погрозил мне пальцем.

Я спросила о вилле и «драгонетте».

– А, да, конечно. Помню, помню эту машину, – заинтересованно сказал он. – Мы прокатились на ней по всей Ривьере. Пенелопе очень не нравилось водить в Лондоне, городское движение для нее просто жуть. Но какие же были пикники, вечера на побережье! А вечеринки, какие вечеринки! Невозможно было предугадать, кого и с кем найдешь на заднем сиденье авто, когда уезжаешь с парковки в четыре часа утра.

Саймон рассказывал о том, где тетя Пенелопа покупала наряды, из чего они были сшиты и в каком кабриолете они оба подхватили бронхит, после чего хриплыми голосами исполняли песни, а слушатели так ни о чем и не догадались.

– А не расскажете о богатом поклоннике тети Пенелопы?

– Бельведер Ганновер Уэнделл Третий? Мне всегда казалось, что он недалекого ума, но Пенелопа, похоже, находила с ним общий язык. Он был не последним человеком в политике, так что, слава Богу, не часто бывал рядом. Кстати, у него была жена и дети и на особо крупных вечеринках мне частенько приходилось притворяться, что Пенелопа моя спутница. Но честно говоря, никто не верил.

– Бабушка Пенелопа наверняка всегда была стильной дамой, – сказала я, показывая на фотографию, где они оба стояли около пианино. – Интересно, где она взяла все эти украшения?

Мой непринужденный тон никоим образом не обманул его. Он, словно кошка, был всегда готов к какой-то ловушке. Он прекрасно знал о драгоценностях и о битве за наследство – я это поняла по его пронизывающему взгляду.

Он изучающе, поверх очков, которые сползли на кончик носа, посмотрел на меня.

– Ты что-то нашла? – ответил он вопросом на вопрос.

– Одну серьгу, – призналась я, – не знаю, где вторая.

Саймон по-отечески погладил мою руку.

– Не переживая, дорогая моя, – сказал он успокаивающе, но с легким упреком. – Не стоит.

Выдержав паузу, я спросила:

– Что вы имеете в виду?

– Это подделка, – грустно констатировал он.

– Подделка? – переспросила я.

– Да, подделка, – убежденно продолжал он. – Все ее украшения просто стразы.

– Все?! – эхом переспросила я.

– Абсолютно все.

– Вы хотите сказать, что вся бижутерия бабушки – это лишь дубликаты ее настоящих украшений? – спросила я.

Разумеется, мне было известно, что многие богачи хранили настоящие драгоценности в сейфах, а носили подделки. Но Саймон снова покачал головой.

– Нет, дорогая моя, все это были подделки, – сказал Саймон. – В наши времена было принято носить не настоящие драгоценности, хотя некоторые были довольно милы. Сегодня подобные вещи могли бы неимоверно цениться, но все вдруг заинтересовались стилем ар деко. Никогда не интересовались, и вдруг просто нет отбоя! Если сказать, что эти вещи старомодны, так никто больше не достанет подобного. Понимаешь, Бельведер никогда не дарил ей бесценных подарков, только его жена получала настоящее. А Пенелопе было все равно, она никогда и не задумывалась о настоящих драгоценностях. Вот такая она была. Однако Бельведер никогда не отказывал ей в новых нарядах.

Мама мне что-то такое рассказывала, но надо было сыграть удивление.

– Интересно, на что же она покупала такие дорогие дома? – сказала я.

Усмехнувшись, Саймон продолжал:

– Дорогая моя, ты же не думаешь, что все эти милые вещицы твоя бабушка покупала, зарабатывая в театре? Ее брат Роланд получил большую часть наследства их родителей. Ох и мерзкий тип. Некоторые люди радуют только лишь своим присутствием, как, например, Пенелопа. А некоторые, такие, как Роланд, просто свет божий застят. Сестра Берил – твоя бабушка – была чем-то средним. Но именно Пенелопе на удочку попался очень жирный тунец.

– Какой тунец? – не удержалась я, но тут же поняла, о чем идет речь. – А, вы, наверное, имеете в виду того богатенького кавалера.

– Они были чрезвычайно милой парой с твоей двоюродной бабушкой. А в ответ она обещала никому не рассказывать о его существовании, – подытожил Саймон.

– А она его… я хочу сказать… – Я не могла подобрать нужных слов.

– Угрожала? Шантажировала? Конечно, нет. Это совсем не в ее стиле. Чувства остывали, по крайней мере по отношению к Пенелопе, и он прекрасно видел, что она становилась беспокойной. Кроме того, стало появляться довольно много беспечных леди, которые могли послужить хорошей пищей для скандала. Возможно, ты не представляешь, что значил скандал в то время, но поверь мне, головы летели, карьеры рушились, случались даже самоубийства. Короче говоря, могло случиться все, что угодно, когда такая беззаботная мадам начинала болтать лишнее… Ну вот, приятель Пенелопы и решил не рисковать, – продолжал историю Саймон, – купил ей прекрасную квартиру в Белгрейвии и виллу на юге Франции, просто чтобы она держала язык за зубами. Не люблю подобных отношений. Лично я считаю, что мужчина просто обязан заботиться о даме, когда они вступают в пору зрелого возраста. Это вполне естественно. Но Бельведеру никогда не нравилось солнце. Он был из тех мужчин, которые ходят на пляж в том же костюме и ботинках, что и в офис. – Саймон пожал плечами. Я, наверное, все еще выглядела удивленной, и Саймон продолжал: – Только не говори мне, что и квартира, и вилла исчезли, – сказал он встревоженно. – Они стоят миллионы.

Я успокоила его, сказав, что с недвижимостью все в порядке и что все уже поделено между наследниками. Я была еще не готова сказать ему, что борьба за виллу в самом разгаре.

– Хорошо, – коротко подытожил он, – надеюсь, твоя доля поможет тебе начать что-то свое. Этого вполне достаточно любому человеку, особенно если Бог наградил его таким красивым личиком и немалым умом. – Саймон вновь обратился к фотографиям. – Ну, давай посмотрим, кто нам еще встретится на этом бульваре воспоминаний. – Он вздохнул при виде опрятно одетого шофера, позирующего у автомобиля. – О, Джулио! – воскликнул он. – Каким же красавчиком он был! Девчонки дрались из-за него.

– Какие девчонки? – поинтересовалась я.

Саймон достал бутылку шампанского из ведра со льдом, подождал, пока кусочки тающего льда сползут вниз, и разлил остатки божественного напитка по бокалам.

– Не стоит оставлять такую малость, – сказал он. – О чем мы говорили, Пенни, дорогая?

– Вы рассказывали, что девушки дрались за этого парня, – напомнила я. – Какие девушки? – Я думала, он начнет какую-нибудь историю о дочери дворецкого или скромной служанке.

Саймон лукаво взглянул на меня:

– Девушки. Ты спрашиваешь, какие девушки? Пенелопа и Берил, конечно.

– Кто?! – не удержалась я. Шампанское все же давало о себе знать. – Вы хотите сказать, что мои бабушки интересовались шофером?

– Водителем, дорогая, водителем, – поправил меня Саймон. – Только буржуазия использует это ужасное слово. Но, черт возьми, эти дамы зубами и ногтями пытались завоевать этого человека. Целый год они даже не разговаривали друг с другом. Ну а потом уже началась война.

– Минуточку, – требовательно сказала я, – если вы не расскажете мне всю историю сначала, я истерику закачу.

– Господи, ты так на нее похожа, – сказал Саймон, – конечно же, расскажу, дорогая моя. Джулио был безработным актером. Что касается меня, я работал не покладая рук, чтобы добиться хоть малейшего успеха. А вот Джулио, воспитанный в итальянской семье, не хотел и палец о палец ударить, не говоря уж о тяжелой работе изо дня в день. Мы были уверены, что он сядет нам на шею. Но, слава Богу, этого не случилось. У Пенелопы тогда был богатенький благодетель, который оплачивал ее машину, одежду, виллу и все ее прихоти, так что она с легкостью волшебницы устроила Джулио на работу в качестве своего водителя. Это было очень даже кстати. Как я уже говорил, Пенелопа терпеть не могла ездить по Лондону сама. Она просто с ума сходила от того, что постоянно приходится останавливаться, не говоря уже о светофорах и пешеходах. А сколько раз она попадалась полиции. На открытой дороге она прекрасно справлялась сама, но в городе ей был просто необходим водитель. Ну и это, конечно, послужило отличным прикрытием для их вспыхнувшего любовного романа. Годами никто даже не догадывался об их отношениях, до тех пор, пока ее надоедливая младшая сестра Берил не заинтересовалась кандидатурой Джулио. Если позволишь, твоя бабушка Берил не умела жить, импровизируя. Она хотела лишь то, что было у Пенелопы. У Пенелопы были сандалии золотого цвета, так и Берил обязательно нужны были такие же. Пенелопа пошла в танцевальную школу, так и Берил туда же. Представляешь, когда Пенелопа заболела свинкой, Берил целыми днями ходила и ныла, стараясь тоже подхватить эту заразу, чтобы вокруг нее тоже все суетились и бегали!

Я не могла сдержать смех, представив мою чувствительную и непреклонную бабушку, которая из ревности соревновалась со своей старшей сестрой.

– Разумеется, Джулио не был влюблен в Берил, – продолжал Саймон. – Он называл ее упрямой малолеткой, которая не хочет сдаваться. Конечно, ему нравилось ее внимание, нравилось, что она флиртует и заигрывает с ним, и Берил понадобилось ох как много сил и воодушевления, чтобы не бросить всю эту затею. Честно говоря, выглядело это все смешно. И в конце концов Пенелопа поменялась с Берил ролями: она закрутила роман с молодым человеком, с которым Берил была обручена и за которого позже вышла замуж.

– Вы имеете в виду дедушку Найджела? – Это явно расходилось с тем, что рассказывала мне мама.

– Именно. – Саймон энергично закивал. – Притворившись, что влюбилась в твоего деда, Пенелопа хотела показать сестре, какая она была глупая, но он воспринял ее слишком серьезно, и все вышло из-под контроля. А потом, как я уже говорил, когда ты перебила меня, началась война, и все перевернулось с ног на голову.

– Почему, – спросила я, – что случилось?

– Джулио призвали в итальянскую армию воевать за Муссолини. – Саймон пожал плечами, будто это случилось не раньше чем вчера. – Какие были сцены! Какие интриги! Он не мог решить, хочется ли ему ехать в Италию. Или остаться в Лондоне, жениться на Берил и осрамить своих родителей. Он остался их единственным сыном, все его братья умерли при рождении или от болезни. Так или иначе, пока он раздумывал, Берил решила все за него.

– Бабушка? Но как? – У меня перехватило дыхание.

– Как-то она разговорилась с американским солдатом и невзначай сказала, что Джулио чужестранец, гражданин враждебной нам страны. Месть, дорогая моя. Да, вот так могут поступать сестры. Переживать все внутри, и вдруг в один день бах! Бедняга Джулио, он ведь не был фашистом, но что же ему оставалось делать? Ему пришлось покинуть Англию, прежде чем его упекут в тюрьму. Но Пенелопа поразила нас еще больше. Мы знали, что она восхищалась этим человеком, что они были любовниками, но мы и подумать не могли, что она по-настоящему любила его и вместе с ним поехала в Италию, представляешь, именно тогда, когда британцы бежали оттуда на самолетах, поездах, в любой повозке.

– И что с ними произошло в Италии? – спросила я. – В каком году это было?

– В 1940-м. На несколько недель она просто пропала из виду. Мы сходили с ума, не зная, жива ли она вообще. Потому что, – Саймон сделал многозначительную паузу, – она поехала в Италию на своей машине. А когда пришло время, на этой же машине приехала назад. Не представляю, как это у нее получилось, знаю наверняка, что это было очень рискованно. Джулио пришлось все же вступить в итальянскую армию, родители его умерли, так и не дождавшись окончания войны. Они были немолоды, да и такой стресс был слишком велик для них. Его все же убили. Но Пенелопа была к этому готова, он сказал ей, что делать, если его убьют. Взяв с собой ребенка, она вернулась в Лондон до конца войны.

– Ребенка? – У меня от удивления открылся рот. – У бабушки Пенелопы был ребенок?

– Господи, конечно, нет, – ответил Саймон, – Пенелопа была чрезвычайно осторожна в подобных делах. Нет, нет. В Италии у Джулио рос сын от американки, которую он встретил в Италии задолго до Пенелопы. Юная американка влюбилась в него и родила ребенка. Но потом отказалась от него. Знаешь, как бывает – люди приезжают отдохнуть, заводят котенка, а потом, когда приходит время возвращаться, оставляют его на произвол судьбы. Американка намеревалась отдать его в приют, а Джулио, разумеется, не хотел даже слышать об этом и оставил его себе. Он обожал сынишку, – продолжал Саймон, – большую часть времени он жил, конечно, с родителями Джулио и лишь летом приезжал в дом Пенелопы на Ривьере. Очень симпатичный мальчишка с темными волосами и голубыми глазами. Господи, как же его имя? Ладно, потом вспомню. Я еще приносил ему шоколадки… я просто обязан вспомнить его имя. Знаешь, дорогая, так ужасно стареть, постарайся отсрочить это как можно дольше. В конце концов, ученые должны придумать что-нибудь, разве нет? Но для таких стариков, как я, уже не осталось никакой надежды…

Его печальный тон подразумевал, что я тоже огорчусь и поддержу его, я это прекрасно понимала, но история просто заинтриговала меня.

– Так вы говорили, что этого мальчика зовут…

Саймон скрестил руки и через мгновение выдал:

– Доменико. Точно. Когда Пенелопа привезла его с собой в Лондон, все были уверены, что этот мальчишка – сирота. Она просто молилась на него. На Рождество подарила ему лошадь, покупала теплое пальто из дорогой шерсти на зиму, заботилась о том, чтобы в его рационе обязательно присутствовали итальянские блюда, дабы он не забывал про своего отца. О Боже мой, – Саймон глубоко вздохнул, на этот раз в его глазах не было никакой театральности, – война делала странные вещи с людьми!

Саймон замолчал, углубившись в воспоминания.

Вдруг я вспомнила про карту из машины тети Пенелопы и маленького игрушечного солдатика, которого нашла на полу.

Пока Саймон говорил, я достала схему моего генеалогического древа и стала подрисовывать ветку тети Пенелопы. Получалось пока то же самое, что и в самолете.

Я перестала писать и спросила:

– Что же стало с Доменико?

Саймон ответил, качая головой:

– Та американка, узнав, что не может больше иметь детей – а она вышла замуж за американца, – нашла Доменико и увезла в Штаты.

Полагаю, у нее для этого было достаточно денег, влияния. Но это было нечестно по отношению к бедняжке Пенелопе. Это был для нее удар вроде того, когда она потеряла Джулио. Она пыталась общаться с Доменико, но американцы присылали все ее письма обратно запечатанными. Звери. Так или иначе, Доменико мы больше никогда не видели. Но у Пенелопы, – продолжал Саймон, – были свои источники информации, и она узнала, что у Доменико подрастает сын. Доменико женился, управлял небольшим магазинчиком вместе с женой и растил сына.

– А как звали его сына? – спросила я.

– Вот теперь ты действительно поставила передо мной задачку. – Закрыв глаза, Саймон начал вспоминать, бормоча при этом бессвязные слова. Было похоже, будто гадалка предсказывает будущее. – Так… так… подожди… Ага, сына Доменико звали Энтони. Он поселился в Лондоне и влюбился в англичанку. Но бедный мальчик. На этот раз настал его черед идти на войну. Вьетнам. Мальчишки вроде него всегда говорят, что ни за что не пойдут на войну, и в итоге все равно идут. Дело чести и все такое, не могут подвести свою страну. По крайней мере Тони удалось долго продержаться, он даже вернулся в Англию. Тут история повторяется: его англичанка осталась одна с его сыном. Ты только посмотри, как поворачивается судьба. Мужчины заводят детей, а женщинам приходится собирать все по кусочкам.

Внимательно слушая Саймона, я добавила еще строчку к моей схеме, подписав под именем Доменико: «Энтони, сын Доменико».

Пока я писала, Саймон смотрел на меня и, подняв вверх палец, продолжал:

– Не забывай, твоя тетя всегда была женщиной с чистой душой. Умнее и намного красивее всех женщин, которых я повидал в своей жизни. Она всегда прекрасно знала, что и когда нужно предпринять. Она просто не могла сидеть сложа руки, когда узнала, что внук Джулио живет в какой-то захудалой комнатушке в Лондоне, а его мать работает не покладая рук. Англичанка… ее звали… м-м… Шейла. Так вот, она поссорилась со своей семьей, родственники хотели отдать мальчишку на усыновление, и когда та отказалась, выгнали ее. – С этими словами Саймон провел пальцем по шее и продолжил: – Пенелопа, как всегда, приняла правильное решение. С ее-то умом иначе и быть не могло.

У меня возникло странное ощущение: сердце мое замерло, будто мир остановился вокруг меня и затаил дыхание вместе со мной. Я мучительно старалась найти нужные слова и правильно задать вопрос, чтобы Саймон не отвлекся от своего мечтательного рассказа о прошлом и не замолчал вовсе. А я чувствовала нечто вроде дежа-вю, будто я просто обязана была услышать то, что мне давно было известно.

– И что же сделала тетя Пенелопа? – неуверенно спросила я.

Услышав меня, Саймон взбодрился и продолжил:

– Никогда я не был так горд за нее, как тогда. У нее была прекрасная черта мягко и ненавязчиво сводить людей вместе, все выглядело так, будто это была вовсе не ее заслуга. Она была превосходной хозяйкой. Пенелопа устроила небольшой прием на свежем воздухе, Берил с сыном Питером тоже были приглашены. Пенелопа пригласила Шейлу и даже дала ей одно из своих вечерних платьев. Так получилось, что именно за чашкой чаю с пирожными Шейла и Питер лучше узнали друг друга, и вскоре Питер сделал ей предложение. И тогда Пенелопа в личной беседе с Шейлой убедила ее принять предложение Питера, сказав, что это будет в интересах ее ребенка и что ребенок Тони будет воспитан настоящим джентльменом в лучших английских традициях. – Саймон посмотрел на меня и, прищурив глаза, осторожно спросил: – Дорогая моя, ты вся побелела. Тебе плохо? Нет, только не здесь, этот ковер подарил мне арабский принц.

Он не стал больше шутить, увидев, что я даже не улыбнулась. Все это время я внимательно слушала его рассказ, но сейчас я была погружена в свои мысли. Он заметил, что я что-то пишу, но, будучи воспитанным человеком, не подал виду, что ему безумно интересно посмотреть в мои записи.

– Что такое, дорогая? – вежливо поинтересовался он. – Поделись с дядюшкой Саймоном, возможно, он поможет.

Немного придя в себя, я тихо пробормотала:

– Мне кажется… я знаю его. Того, о ком вы говорите.

– Того, о ком я говорю? – повторил он.

– Внука водителя тетушки Пенелопы. И мне кажется, я знаю его имя, – добавила я шепотом.

– Подожди, дорогая. В отличие от многих я хорошо запоминаю имена, – Саймон говорил тихим голосом, стараясь успокоить меня, превращая беседу в азартную игру, – так, так, так… сначала симпатяга Джулио, затем его сынишка Доменико, затем его американский сын Тони, который приехал в Лондон и закрутил роман с англичанкой. И у них появился сын, о котором я только слышал, но никогда не встречал… его звали…

Саймон сделал паузу, огляделся. Я в это время уже начертила нужные линии, которые непонятным образом вели к тете Шейле и Энтони и уж совсем неожиданно соединяли последнее имя в моей схеме.

Вспомнив имя сына Энтони, Саймон щелкнул пальцами и восторженно повернулся ко мне. И мы вместе произнесли:

– Джереми.

Глава 25

Вы можете подумать, что, вообразив себя детективом, разгадывающим свою родословную, я стала профессионалом своего дела и, напрочь забыв о делах, принялась рыть носом землю в поисках информации? Это не так. Я не забывала о работе. Следующим утром на своем автоответчике я обнаружила два сообщения. Первое было от Эрика, моего босса.

– «Пени, дорогая. Полная боевая готовность! Пол суетится вокруг да около, стараясь узнать, чем ты занимаешься. Вообще-то мы прикрыли тебя, сказав, что ты задерживаешься в Лондоне по очень важному делу. Но Шери, которая шпионила за нами в Каннах, проболталась о твоем наследстве. Пол, разумеется, ничего не сказал, но ты же понимаешь, что все не так просто. Подумай на досуге. Мы все еще в Испании, так что перезванивать не надо. Все, люблю, целую. Ты уже богата? Надеюсь, что это так».

Я не почувствовала никакой тревоги, как это было раньше. Передо мной всплыл образ Пола.

– Черт тебя побери, Пол. Я больше не трусливый кролик, – сказала я вслух.

Второе сообщение было от Джереми. Он отвечал на мой звонок. Джереми говорил коротко, деловым тоном. Наверное, именно так он разговаривает с клиентами, которых хочет послать куда подальше.

– «Пенни, это Джереми. – Казалось, он злится, что не застал меня дома. – Звонила Северин, она сказала, что сережка не представляет особой ценности. Это не рубины, просто подделка. Вот такие дела, – со вздохом добавил он. – Что касается украденной фотографии, пусть Ролло гоняется себе за подделкой. Так ему и надо. Послушай, мне нужно уехать из города на несколько дней. Гарольд будет держать тебя в курсе событий. – Затем, видимо, поняв, какой мерзкий тон он выбрал, добавил: – Береги себя. Пока».

Так же точно он мог добавить:

«Брось, глупая женщина, свои теории».

Я прекрасно понимала, что дала ему надежду на то, что, отыскав драгоценности, мы могли бы избавиться от притязаний Ролло на виллу. Когда убеждаешь людей поверить в какую-то немыслимую историю, даешь им надежду, что выглянет солнышко и все будет прекрасно, а потом, когда понимаешь, что этого не случится… они обращают свой гнев на тебя, потому что именно ты одурачил их и надежды были ложными.

Я отошлю Гарольду оценку лондонского состояния тети Пенелопы, что несколько выше оценки Руперта. На том и порешим.

Однако у меня в запасе были ошеломляющие новости о любовнике бабушки Пенелопы и о новых родственниках Джереми. Я тут же позвонила ему и, разумеется, услышала лишь автоответчик.

– Джереми, это Пенни. Я узнала нечто очень важное. Ты обязательно должен это знать. Позвони, когда вернешься.

Я не хотела нагонять таинственность, но подобную информацию явно не стоило оставлять на автоответчике.

Единственное, что было просто великолепно в данной ситуации, – это прекрасная квартира бабушки Пенелопы. Я чувствовала себя кинозвездой, печально и драматично опускающей телефонную трубку на аппарат, что стоял на маленьком столике с бело-золотыми краями. Даже если мне было грустно, окружающая обстановка намного отличалась, разумеется в лучшую сторону, от той, что была в моей прежней жизни, где вещи лишь усугубляли чувство тоски и неудовлетворенности. А в этой прелестной спальне в сказочном лондонском доме я могла только беззаботно вздохнуть, подобно героине фильма, уверенной в том, что все кончится благополучно.

– Подделки, – повторила я шепотом слова Саймона.

Я повернула голову и увидела нечто невероятное. Рядом с фотографией бабушки Пенелопы я увидела свое собственное отражение в зеркале. Две девушки примерно одного возраста, но, Боже мой, какая ужасающая разница! Бабушка выглядела беззаботно и обаятельно, а я скрюченная, растрепанная, с бледным нахмуренным лицом, искоса разглядывающая сережки. Господи, это просто ужасное зрелище!

Чувствовала я себя действительно как суперзвезда в этой умопомрачительной обстановке, но выглядела словно прислуга, которая пришла прибирать комнату и, остановившись передохнуть, присела за туалетный столик своей хозяйки, чтобы взглянуть в зеркало. Нехватка сна, обезвоживание от многочисленных перелетов, ноющие, схваченные судорогой от сидячей работы мышцы – это все про меня. В двадцать лет все последствия усталости или длительного путешествия исчезают сразу на следующее утро, но у меня – под глазами мешки, волосы нечесаные, губы плотно сжаты, брови сосредоточенно сдвинуты, одежда мятая, будто старая газета.

Я вскочила с места как ошпаренная. Я знала, что месяцами работала на износ, может, даже годами. Я никогда не брала отпуск, потому что боялась, что про меня забудут и я не смогу вновь устроиться на работу. А положение безработной меня совсем не радовало. Постоянное недосыпание, слишком большие эмоциональные потрясения напомнили о себе серым цветом лица и едва наметившимися морщинами. Срочно нужно приводить себя в порядок, иначе мое лицо может остаться таким навсегда.

Я подумала о Северин. Как она умудряется работать, быть высококвалифицированной, настроенной на успех и при этом прекрасно выглядеть. Конечно, у нее был помощник Луис, да и денег у нее немало. Она не ходила по узким коридорам библиотек, не рассматривала мизерные, плохо пропечатанные манускрипты и старые пожелтевшие газеты.

Я снова посмотрела на фотографию тети Пенелопы. Это явно был снимок для газет, и она сделала все возможное, чтобы выглядеть обворожительно, эта фотография должна была показать определенный стиль жизни, полной веселья и беззаботности. Она неспешно ехала в авто – именно в «авто», а не «машине» – просто прогуляться, а не спешить на работу в час пик и не с работы, чтобы сменить одно рутинное дело другим.

Тетя Пенелопа просто сошла бы с ума, узнав, как живут современные «свободные» женщины даже во время редкого недельного отпуска, если вообще у них выдается такая возможность. Когда путешествуют люди ее поколения, я всегда с завистью думаю, что они никуда не спешат, не бегут сломя голову в аэропорт пораньше, чтобы первыми проскочить контроль.

У них все иначе – тетя Пенелопа со всей своей компанией лениво передвигалась на океанском лайнере, и это могло продолжаться месяц, пока они не доплывут до места назначения. Люди делали из путешествия праздник, с улыбками на лицах они садились на лодки и после недель водного путешествия высаживались на берег. Ужинали, пили шампанское, танцевали под звездами до упаду. И все это в компании герцогов, балерин, а не бедных туристов, бегающих в поисках буфета подешевле.

О, я прекрасно знаю, что ностальгия по прошлому – особенно если это не твое прошлое – похожа на волшебную сказку. Возможно, нашему веку с суматошной скоростью как раз не хватает размеренности, медлительности и элегантности. Вот почему я все время хочу укрыться в романтизме давно ушедших времен, я знаю, что жизнь тогда не означала беспросветную погруженность в работу. В конце концов, я загадала свое заветное желание – уютный оплаченный домик в милом районе какого-нибудь небольшого городка. Именно сейчас мне нужно измениться, научиться жить по-новому. Если нет – то мечта так и останется мечтой.

Бой часов оповестил о том, что прошел уже час. Они словно говорили, что едва ли я могу сделать что-то немедленно, но нужно сделать хоть что-нибудь, что-нибудь символическое, какой-то крохотный шаг, который выведет меня на большую дорогу новой жизни.

Не забывая о своем решении, я медленно поднялась, надела старинное разноцветное платье с широкой оборчатой юбкой в стиле пятидесятых и короткий под цвет платья жакет, в котором я решила появиться на работе в первый же день. Я настроила себя смотреть на окружающий мир новым взглядом и в полной мере наслаждаться жизнью.

Глава 26

Может, потому, что я не привыкла просто и беспечно проводить время, да и не знала особо интересных мест в Лондоне, я сразу попала на оживленную улицу с торопливыми машинами, автобусами, станциями метро и вечно спешащими людьми. В музей я не пошла, решила пройтись по любимым местам бабушки Пенелопы. Я немного посидела на скамейке в парке, окруженной пестрыми цветами, наслаждаясь прекрасным солнечным летним днем, затем сделала несколько покупок. Памятуя о бабушке, я купила несколько вещей, которые в прежней своей жизни ни за что не стала бы покупать: шелковое платье для вечеринок, золотой вечерний жакет, который гармонировал с платьем, и купальник. Я выбрала именно те вещи, о которых всегда мечтала. Причем все они были исключительно белыми и в пастельных тонах в отличие от обычных строгих и практичных черных. Кому-то может показаться, что это самый обычный способ изменить жизнь, но для меня это был большой шаг вперед, потому что я терпеть не могу походы по магазинам. А когда все-таки приходится идти за покупками, меня охватывает страх, как бы не потратить много денег, и непреодолимое чувство вины. Просто поразительно, как приятно ходить за покупками, если ты ежеминутно не мучаешь себя сомнениями!

Закончив с покупками, я почувствовала себя просто восхитительно, но, выйдя на улицу, опять оказалась в мире вечно спешащих куда-то людей, которые обгоняли меня сзади, спереди и даже пытались пройти сквозь меня.

Я огляделась в поисках тихого места, где бы можно было перевести дух.

Оказалось, что я остановилась на улице, где бабушка Пенелопа еженедельно делала массаж. Кабинет массажа был переделан в огромный СПА-салон. Поддавшись мистическому настрою, я зашла в ту же дверь, в которую когда-то входила бабушка Пенелопа…

Я попала в уютное помещение, стилизованное под старые времена. В мягких креслах, медленно потягивая чай, отдыхали посетительницы. Пахло высушенными цветами и травами, играла мягкая, успокаивающая музыка.

Дама в приемной вежливо предложила мне ознакомиться с услугами. А поняв, что я потенциальная клиентка, тут же отвела в комнату, похожую на спортзал, и заперла мою одежду на ключ, так чтобы я не передумала в последнюю минуту и не ушла восвояси.

Переодевшись в огромного размера халат и новые тапочки, я вышла в коридор. Из маникюрного салона пахло быстросохнущим лаком для ногтей. Я отказалась от кардинальной замены ногтей, согласившись лишь на быстрый маникюр, при этом выражение лица у меня было такое, что никто больше ни на чем не захотел настаивать.

За следующей дверью после маникюрного салона оказалась комната, где с помощью различных иголок, лопаток и скрабов, используя «научный» подход к делу, омолаживают, осветляют и придают разные оттенки вашей коже. Я выбрала обычную освежающую маску на лицо, и меня проводили в комнату, битком набитую клиентками в такой же одежде, как и у меня. Они сидели с масками на лице и ватными тампонами между пальцев ног и шумно кашляли или громко болтали по сотовым телефонам. В этом престранном месте мне предложили «напиток здоровья» – несвежий морковный сок и не первой свежести бутерброд с соевым паштетом. Ждать пришлось довольно долго, так что мне порядком надоела их нудная «успокаивающая» музыка.

Наконец меня отвели в самую дальнюю комнату, настолько маленькую, что туда помещался лишь массажный стол и дюжина кремов в одинаковых серебряных баночках без каких-либо надписей, и представили «специалисту по массажу» – уставшей женщине, которая, когда я назвала ее массажисткой, заметно обиделась. С наигранной страстностью и медицинской уверенностью в правильности своих действий она торопливо объяснила мне каждый этап работы и помогла забраться на стол. Стол, кстати, оказался так сильно подогрет, что, когда я улеглась на живот, мне стало не по себе.

Честно говоря, во время массажа я собиралась вздремнуть, но, кажется, в этом салоне придерживались несколько других приемов массажа, предполагая подручными средствами вылепить идеальную фигуру. Сдавленным голосом я призналась, что мне не хочется, чтобы тело мое месили, как тесто. Пожав плечами, массажистка несколько ослабила нажим, зато начала трясти мои руки, словно хотела вырвать их из тела, и прекратила эту процедуру только тогда, когда я вскрикнула.

Затем меня обмотали морскими водорослями, завернули в фольгу, как рыбу, и предложили выбрать прическу. У меня хватило сил отказаться от радикального изменения внешности, я попросила лишь немного подровнять мне волосы и сделать простую укладку феном. Однако я не успела вовремя отказаться от самой главной из всех предложенных процедур – от эпиляции волос.

На протяжении всей этой жестокой процедуры я думала, что затея с горячим воском расстроила бы Лукрецию Борджиа, она бы незамедлительно приказала казнить всех этих «специалистов», утопив их в бочке с тем же воском.

Слава Богу, моя кожа сама огородила меня от финального штриха – эпиляции зоны бикини. Одна из «специалистов» замерла и проговорила:

– Бог мой! Вам стоило сказать, что у вас чувствительная кожа. Пожалуй, здесь лучше ничего не трогать.

Я посмотрела на свои ноги и руки, которые были покрыты огромными красными пятнами.

– Что это?! – вскричала я.

– Крапивница, – отозвалась девушка, – разве у вас такого не было раньше?

– Нет, – ответила я – было похоже, что у меня какая-то редкая форма кори.

– Пятна исчезнут через несколько часов, – неуверенным голосом пообещала девушка и добавила: – Кожа у вас действительно очень чувствительная, вам придется выбирать другой способ эпиляции.

Тут в кармане моего огромного халата зазвонил мобильный телефон. Девушка подала мне халат, и я торопливо начала искать в бездонном кармане сотовый.

– Пенни! – услышала я голос Джереми. – Где ты находишься, черт возьми? Загородный клиент отменил встречу, и я все утро пытаюсь дозвониться до тебя. Я нашел номер твоего мобильника, но ты не отвечаешь на звонок. С тобой все в порядке?

– У меня встреча, – сказала я, пытаясь говорить уверенно.

К моему ужасу, в зале вновь включили буддийскую музыку.

– Что там за музыка? Ты с хиппи связалась или еще чего поинтереснее? – иронично спросил Джереми.

– У тебя какое-то срочное дело? – ответила я вопросом на вопрос.

– Звонил Денби, – сказал Джереми, – он нашел еще что-то в машине и говорит, что нам самим захочется взглянуть на это. Говорил он загадками и не захотел обсуждать детали по телефону. Честно говоря, не помню его в таком настроении. К тому же моя машина готова, Северин нет в городе, да и она не хочет все оставлять на Луиса. Короче, я собираюсь туда лететь. А ты со мной? Я как раз на пути в аэропорт, могу заехать за тобой, но нам нужно спешить. Ты где?

Я продиктовала адрес салона, но ничего не сказала про место, где нахожусь.

– Прекрасно, я как раз в пятнадцати минутах от тебя, – сказал Джереми. – Ты не могла бы выйти на улицу. Мягко говоря, мы сильно опаздываем.

– Ладно-ладно, – отозвалась я, – буду тебя ждать.

Когда я закончила разговор с Джереми, то обнаружила, что новые пятна появились не только на ногах, но и на лице – между бровями.

– О нет! – простонала я. – Не могу же я предстать перед людьми в таком виде. Вы можете что-нибудь сделать?

«Специалист по эпиляции» засуетилась и в итоге привела эксперта по макияжу.

Это был высокий стройный азиат с шикарной шевелюрой. Увидев меня, он, казалось, затаил дыхание и, оглядев меня с ног до головы, вдумчиво произнес:

– Ну, для рук и ног, я полагаю, мы воспользуемся специальным кремом для очень чувствительной кожи «Тайное оружие», в нем, кстати, содержится витамин Е. А на лицо, пожалуй, нанесу тональный крем «Шпионский загар». Чтобы краснота не так бросалась в глаза.

Только тут я поняла, что основным мотивом салона было шпионское дело. Они использовали разные интригующие названия и символы, словно их клиенты – международные интриганы. Забавно.

– Вы уверены, что ее кожа нормально это воспримет? – обеспокоенно поинтересовалась девушка.

– Милочка, я далеко не впервые встречаюсь с подобными случаями, – ответил азиат. – Немного нашего дорогого «Агента Алоэ», и он просто сотворит чудо.

– У вас в распоряжении одиннадцать минут, – предупредила я.

«Специалист» открыл свой волшебный чемоданчик и приступил к работе, уверенно намазывая меня чем-то зеленым, затем синим, что оказалось не так чудовищно ярко, как мне показалось вначале. Затем пошли более подходящие цвета – слоновой кости, желтый и белый.

– Аккуратнее с лицом, – предупредила я, – мне не хочется выглядеть клоуном.

– Никаких клоунов в нашем цирке, – уверил меня специалист. – И раз уж я вами занимаюсь, давайте-ка избавимся от темных кругов под глазами.

Когда он закончил, я на удивление выглядела не просто нормально, а приобрела чудесный здоровый цвет лица.

– Надеюсь, эти пятна не появятся снова? – пробормотала я.

– Будьте готовы ко всему. Это мой девиз, – отозвался азиат.

Я торопливо прошла в приемную и лифт со всеми своими покупками для будущей спокойной жизни и чуть не чихнула, вновь почувствовав смесь запахов из парикмахерского салона – лака для ногтей, химических составов для омоложения и дурманящих благовоний из кабинета ароматерапии: пачули, розмарина, искусственного запаха лаванды и камфары. Я подумала: все-таки есть разница между легким манящим ароматом и спертой атмосферой, наполненной разными, порой не сочетающимися запахами.

На улице на меня налетели ветер, вихри пыли и первые капли дождя. Когда я выходила из дома, ничего не предвещало дождливую погоду, и зонтик я, конечно, не взяла. Так я и стояла на ветру. Дорогую укладку трепали порывы ветра, а я укрывала лицо руками, чтобы не смыло косметику. К счастью, моя новая одежда была хорошо упакована, так что можно было за нее не беспокоиться.

Джереми, разумеется, и не подумал сказать мне, что приедет на своей служебной машине черного цвета, которая выглядела точно так же, как миллионы других машин, да еще и с водителем. В общем, я его не заметила, так что ему пришлось выглянуть и закричать мне:

– Пенни! Эй! – Он промок до нитки, да и с меня стекали струйки воды, оставляя темный след на обивке салона.

– Ух ты! – воскликнул он. – Ты пахнешь, будто только что искупалась в ванне с пачули. Ты припозднилась. И почему не сказала, что была в «Скарлет плам», вместо того чтобы называть какие-то мистические номера домов? Что, какая-то неимоверно сложная процедура? Вообще, чем ты занималась сегодня весь день?

– Ничем, – коротко ответила я. – Между прочим, мужчине, который не отвечает на звонки и вдруг появляется с предложением срочно куда-то полететь, не пристало задавать женщине нетактичные вопросы. Как ты вообще узнал об этом месте? Ты что, сам посещаешь этот салон?

– Моя секретарша просто молится на него, – ответил Джереми.

– Черт возьми, – устало проговорила я, и мне показалось, я увидела усмешку на лице водителя.

– Ладно. Не буду назойлив, – согласился Джереми, при этом пристально посмотрев на меня. – У тебя, наверное, было свидание, которому я случайно помешал?

– Повторю, это не тот вопрос, что может задавать джентльмен.

– Ты что, начиталась старинных английских романов? – попробовал угадать Джереми. – Ты забавно разговариваешь.

В этот момент я почувствовала, что пора бросать неумелые попытки сделать жизнь более достойной и изысканной. Я просто не знала, с чего начать. Это, как оказалось, очень непростая работа – противостоять множеству уже сложившихся устоев двадцать первого века. Придется отложить решение этой задачи до тех пор, пока я не изучу ее более подробно.

Надо бы сменить тему разговора, подумала я. С мужчинами это всегда срабатывает.

Я повернулась к Джереми и спросила:

– Денби говорил еще что-нибудь, кроме того, о чем ты сообщил мне по телефону?

Джереми покачал головой:

– Нет, даже представить себе не могу, что он может сказать еще. Но его клиенты очень богаты и, как полагается, чрезвычайно осторожны, так что он тоже не спешит раскрывать карты. Судя по его тону, речь идет о чем-то существенном.

Я даже не знала, как перевести разговор на Саймона и, что более важно, на шофера-любовника бабушки Пенелопы. Разумеется, я не собиралась рассказывать эту историю в машине по пути в аэропорт, к тому же водитель хоть и молчал, но прислушивался к каждому слову. Впрочем, я не представляла, как расскажу Джереми обо всем и в самолете.

И все же я понимала, что ему просто необходимо знать правду.

– Джереми, когда ты последний раз разговаривал со своей матерью? – спросила я.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Она вчера оставила мне сообщение на автоответчике, – сказал он. – Она уезжает отдыхать в Италию. Мать частенько туда ездит, когда, по ее словам, устает от постоянных стрессов. – Джереми безуспешно пытался скрыть обиду в голосе.

– Я кое-что узнала о жизни бабушки Пенелопы, – как можно спокойнее начала я, – мне бы хотелось поговорить с тобой об этом, когда мы останемся наедине.

Мы добрались до терминала, и Джереми сосредоточился на дорожном движении.

– Поговорить? О чем?

В этот момент мы подъехали к нужному месту, и нам пришлось выходить из машины. Джереми пристально посмотрел на меня и спросил:

– Что у тебя с ногами? Что за красные пятна?

Тут я заметила, что моя юбка задралась, когда я вылезала из машины. Джереми даже застыл от удивления. Действительно, на ногах появились новые пятна.

– А, это, – я старалась говорить обыденным тоном, – просто крапивница. Я делала одну процедуру, а кожа оказалась несколько чувствительной.

– Несколько чувствительной?! – с ужасом воскликнул Джереми. – Да это самая огромная крапивница, которую я когда-либо видел. Да эти пятна просто огромные! Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– Да-да, – торопливо ответила я, выталкивая Джереми из машины и с беспокойством поглядывая на носильщика, который озирался в поисках работы. – Заткнись, пока тебя кто-нибудь не услышал и не подумал, что у меня какая-нибудь заразная болезнь. Нас вообще на самолет не пропустят, – прошипела я.

– И все-таки хорошо, что я помешал сегодня твоему романтическому ужину, – с явной насмешкой сказал Джереми. – Любой охотник за твоим приданым, увидев эти пятна, решил бы, что с тобой будет слишком уж много проблем. И наследство тебя бы не спасло.

Глава 27

Короче говоря, я струсила и в самолете ничего ему не рассказала. Он был из тех мужчин, вокруг которых стюардессы просто вьются, и мне было неудобно взять и просто объявить: «Кстати, знаешь, твой дед был любовником бабушки Пенелопы и к тому же ее шофером?» Мне почему-то казалось, что Джереми незамедлительно поколотит гонца с плохими известиями и, возможно, его даже примут за террориста. На этот раз мы летели бизнес-классом, и Джереми в течение всего полета хмуро смотрел на монитор своего компьютера, так что скучно было априори.

– Северин прислала сообщение, – сказал Джереми, когда мы приземлились. – Она уже вернулась в город и сможет подбросить нас до виллы. Или это сделает Луис.

При упоминании Северин я тут же почувствовала, как внутри меня все сжалось, и, увидев Луиса, приветственно махавшего нам, облегченно вздохнула.

Луис был, как всегда, мил и обходителен, но меня не покидало чувство, будто должно произойти что-то серьезное. Иногда, конечно, не часто, интуиция меня не подводит: холодок бежит по спине снизу вверх, вздымая волосы дыбом. Мы выехали на дорогу, ведущую к дому бабушки Пенелопы, завернули за угол и… увидели машину «скорой помощи» с мигающими огнями. Врачи, носилки и спортивная красная машина Денби с огромной вмятиной в боку.

Луису досталась сложная работа быстро переводить для нас и для французской бригады «скорой помощи». Вокруг была неимоверная суета, казалось, все говорят одновременно, – на удивление, мы все же смогли соединить кусочки бессвязных высказываний людей и понять, что произошло. Грузовик въехал в машину Денби. Полуденное солнце слепило глаза. Все произошло так быстро, что Денби не запомнил машину и не смог четко описать ее, сказал лишь, что это был черный грузовик и что он не видел лица водителя. Сносная характеристика для механика, но нужно учесть, что при столкновении зеркало заднего вида оторвалось и ударило Денби прямо по голове, так что лицо его было в синяках, а голова, как водится, кружилась.

Врачи сказали, что его срочно нужно увезти в больницу и нам бы следовало не мешкать. Луис отогнал машину Денби и отвез нас на виллу. Там мы со всем моим багажом пересели в машину Джереми, которую Денби починил, и поехали в больницу.

– Сволочи! – беспрестанно ругался Джереми и для разнообразия повторял: – Бедняга Денби.

Когда мы подъехали, носилки уже выносили из машины, а Луису пришлось разговаривать с медперсоналом и полицией. Медсестра спрашивала, есть ли у Денби родственники, кому можно позвонить. Джереми сумел найти пару телефонов жены Денби и позвонил на оба, оставив сообщения. Луису пришлось уехать в офис, но он попросил немедленно ему сообщить, если понадобится помощь.

Когда жена Денби позвонила в больницу, Джереми попросили рассказать ей по-английски, что произошло. В это время Денби знаками показал мне, чтобы я наклонилась.

– Я кое-что обнаружил в дверце машины твоей бабушки, милая, – прошептал он, – поэтому она немного смята. Это картина, что-то вроде «Мадонны с младенцем», и она была тщательно упакована. Я положил ее на заднее сиденье и запер в гараже. – Денби говорил усталым голосом.

Подошла сестра и сказала, что пациенту нужен покой и мне следует подождать в вестибюле, пока не позовет доктор. Затем она укатила Денби за двери смотрового кабинета.

К счастью, врач немного говорил по-английски и, обследовав пациента, сказал Джереми, что у Денби имеются переломы и ушибы. Потом добавил, что потребуются более тщательные анализы и рентгеновское обследование, но, по его мнению, Денби повезло и его дела не так уж плохи. Доктор сказал еще, что состояние пациента стабильное, однако все же лучше оставить его в больнице под наблюдением.

– Джереми, – сказала я, как только он освободился и мы могли поговорить без свидетелей, – нам нужно вернуться на виллу. Денби говорит, что нашел картину, спрятанную в дверце машины. И он оставил ее там. Боже мой! – вскрикнула я.

– Что такое? – спросил Джереми.

– Вот почему из альбома украли ту фотографию. Совсем не из-за украшений бабушки, а из-за картины, которая висела за ней, – прошептала я. – Джереми, ты видел в перечисленных вещах бабушки Пенелопы картину «Мадонна с младенцем»? Я точно ее видела. И сейчас в библиотеке на стене ее определенно нет.

Глава 28

По пути к вилле Джереми засыпал меня вопросами о картине. Как она выглядела? Какого была размера? Смогу л и я определить художника, стиль и страну, где она была написана? К какому периоду она относится?

В ответ я качала головой. Я не видела картину детально, просто заметила на фотографии позади бабушки Пенелопы. Тут мне в голову пришла одна мысль.

– Я знаю еще одну фотографию, где бабушка Пенелопа сидит на этом же месте, она там старше, мудрее и немного грустная, и, по-моему, картины там уже не было. Это значит, что она продала картину или спрятала ее, ну или кто-то другой взял ее.

– Я не видел никаких заявлений об украденных вещах, ни чеков о продаже, – заметил, в свою очередь, Джереми. – Между прочим, бабушка Пенелопа бережно хранила все, что стоило денег. Когда были сделаны эти фотографии?

– Первая, на которой я видела картину, была сделана где-то в тридцатые годы. А вторая, на том же самом месте в библиотеке, уже без картины, намного позже, наверное, в девяностые.

Подъехав к вилле, мы обнаружили, что в гараже горит свет.

– Денби мог оставить свет включенным, – предположил Джереми.

Не дожидаясь, пока он подъедет к гаражу, я выскочила из машины и, набрав нужную комбинацию на кодовом замке, открыла двери гаража.

Мы подбежали к старушке «драгонетте». Правая дверца была снята и лежала рядом на полу. На внутренней стороне дверцы была ниша, предназначенная для чего-то большого и плоского, Денби работал с тщательностью хирурга, кожаное покрытие на дверце было аккуратно обрезано. Внутри, разумеется, уже ничего не было.

– Он сказал, что оставил картину на заднем сиденье машины, – напомнила я, после чего закрыла двери гаража, и мы с нескрываемым любопытством заглянули внутрь машины.

Сиденье было пустым. Мы обследовали весь гараж, нигде не было никакой картины.

– Ты уверена, что правильно поняла его? – спросил Джереми, не придумав другого объяснения происходящему.

Я энергично закивала, вздрогнув от холодного дуновение ветерка. И поняла почему. Сквозило из окна гаража, которое было настежь открыто. Не говоря ни слова, я указала на него.

– Неужели Денби оставил открытым окно, после того как закрыл гараж, ведь дверь была на кодовом замке? – спросила я. – Он считал машину настоящим сокровищем.

– Нет, – подтвердил мои подозрения Джереми, – он бы не оставил окно открытым. Кто-то побывал здесь до нас. И вполне возможно, все еще здесь. Стой на месте, Пенни. Я осмотрю помещение. Держи наготове телефон.

Джереми торопливо осмотрел виллу и прилегающую территорию. Я чувствовала себя крайне неуютно, ожидая его в гараже. Солнце уже заходило, оставляя везде странные тени. Вскоре Джереми пришел и объявил:

– Никого нет. На вилле никаких признаков чьих-либо следов.

– Джереми, – сказала я, – я знаю лишь одного человека, который мог видеть эту фотографию в лондонской квартире бабушки, захотел бы ее приобрести, гонялся бы за ней и, наконец, украл. Того, кто занимается коллекционированием, покупкой и продажей произведений искусства и антиквариата. Наш старый знакомый – Ролло. Неужели он все это время знал, что картина находится здесь? Неужели поэтому он тогда хотел угнать машину, придумав какую-то дурацкую отговорку?

Джереми покачал головой:

– Не думаю, что он знал, что картина спрятана в машине. Мне кажется, он хотел эту машину, потому что с виду она смотрится дорогой. Но я полагаю, что он вполне мог знать о существовании картины и когда не обнаружил ее в списках вещей бабушки Пенелопы здесь, на вилле, то поехал искать в лондонской квартире.

– А картины там не оказалось, – я развивала теорию Джереми. – Тогда Ролло вернулся на виллу, чтобы продолжить поиски, увидел, что Денби нашел картину, и украл ее.

– Не совсем так. Все это время Ролло был в Лондоне. Есть человек, который наблюдал за ним с тех пор, как кто-то вломился в квартиру, – Джереми сделал паузу, – но он вполне мог работать с кем-то здесь во Франции, делая вид, будто не имеет никакого отношения к картине.

– Точно! Помнишь тех парней, что были с ним в ту ночь, когда мы застали их в гараже. Они потом убежали, – возбужденно проговорила я. – Один из них мог вести наблюдение, пока Денби занимался машиной. Может быть, он даже видел, как Денби вынимает картину из дверцы.

Мы обследовали гараж еще раз, но ничего больше не пропало. Я взяла в руки игрушечного солдатика и автоматически положила его в сумочку. С Джереми я поговорю об этом позже. Я осмотрелась в поисках коробки, в которую Денби положил все, что нашел, она оказалась на месте. Все было точно так же, как в прошлый раз, когда я осматривала эти вещи. Но у меня возникло какое-то странное чувство при виде коробка спичек, что нашел Денби.

Громко зазвонил телефон Джереми. Быстро поговорив, Джереми повернулся ко мне.

– Ты готова к новостям? – спросил он странным голосом. – Звонил тот человек, что следит за Ролло в Лондоне. Он видел Ролло в аэропорту, тот собирается лететь во Францию.

– Значит, ты был прав! – почти закричала я. – Кто-то во Франции сообщил ему, что Денби нашел картину, и Ролло велел ее украсть.

– Возможно, – пробормотал Джереми.

– Слушай, этот коробок не выглядит таким старинным, как остальные вещи, – сказала я, разглядывая название казино Монте-Карло, – не думаю, что он принадлежал бабушке Пенелопе. Но он попал в машину до того, как ты попросил Денби заняться этим делом. Поэтому Денби и сложил его вместе со старыми вещами бабушки. Мне кажется, что кто-то другой обронил этот коробок в машине.

Джереми меня совсем не слушал, он думал о своем.

– Я еще не говорил тебе, в какой город направляется Ролло? – спросил он.

– Я это и так знаю, – ответила я, – в Монте-Карло. – С этими словами я сунула коробок под нос Джереми. – Ролло – игрок, ты же знаешь. Наверное, он потерял коробок в ту ночь, когда мы его поймали.

Наконец Джереми обратил внимание на коробок.

– Там написан номер телефона? – спросил он. – Мы сможем проверить, зарегистрировался он или нет.

Я позвонила в гостиницу и спросила, зарегистрировался ли Ролло. Спустя несколько секунд женский голос ответил, что еще нет, но место для него забронировано. Я поблагодарила и нажала на кнопку сброса.

– Ты даже не спросила номер комнаты, – заметил Джереми.

– Потому что я знаю – такую информацию по телефону не дают, – ответила я. – К тому же мне не хотелось оставлять информацию о себе.

– И все-таки могла бы спросить.

– Нет, не могла, – отрезала я и с хитрой улыбкой посмотрела на Джереми. – Слушай, у меня есть план, как поймать этого вора и вернуть картину. Ты со мной?

Глава 29

Я не так много планов придумала в своей жизни, но этот план был просто гениален! Джереми, конечно, не высказал вслух своих восторгов, но согласился воплощать его вместе со мной. И план бы обязательно сработал, если б не одна маленькая заминка.

Казино мы нашли довольно быстро в старой гостинице на главной улице Монте-Карло. Гостиница выглядела как праздничный пирог, с резными завитками, причудливыми узорами, белыми, будто покрытыми взбитыми сливками. Удивительное зрелище. Не успеешь подъехать к входу, как из дверей вылетают портье, помогают выйти из машины, забирают ключи, обещая тут же отогнать машину на парковку, провожают внутрь, где щеголяют хорошо одетые игроки, спешащие побыстрее добраться до денег.

– Давай-ка разберемся, – сказал Джереми, как только мы вошли в казино, – думаешь, те ребята, что украли картину для Ролло, собираются отдать ее прямо здесь?

– Да, – уверенно сказала я, – в гостиничном номере, где мы его уж точно не сможем увидеть. Могу поспорить – он здесь завсегдатай. Бабушка Дороти все время переживала насчет того, что у него какая-то вредная привычка.

– Наркотики, – сказал Джереми, – но это было много лет назад.

– Нет, – поправила я его. – Ролло – игрок. У него куча долгов. Именно поэтому он и хочет заполучить часть наследства бабушки Пенелопы, чтобы расплатиться со своими дружками. К тому же у него просто маниакальный интерес к коллекционированию антиквариата. Надо было видеть, как влюбленно он рассматривал свой золотой портсигар. Я точно говорю, он сам не знает, куда деваться от своей одержимости. Азартные игры, коллекции, продажа сомнительных артефактов.

– Точно, – согласился со мной Джереми, – и один раз он попал-таки в передрягу. Родственникам тогда пришлось давать кому-то взятку, чтобы он не угодил в тюрьму.

– Да, я помню, бабушка Дороти ворчала по поводу его долгов. Она говорила, будто казино его второй дом – прекрасное место, я тебе скажу, для тех, кто ворует картины, чтобы их продать. Я лишь надеюсь, что мы сможем его поймать до того, как он сделает свое черное дело и исчезнет.

– Ну что, приготовились! – воскликнул Джереми. – И хватит болтать. Он еще не приехал. Что же мы будем делать, когда он появится.

– Я же говорила про план, – сказала я. – Джереми, ты со мной или нет?

Вестибюль гостиницы с высокими потолками и мраморным полом вмещал в себя бар и чайную комнату, сувенирный магазин, множество пальм в кадках, бутик модной одежды, лифт с позолоченными дверями и стойку администратора слева от входа. Направо же ярко светился атриум, за которым глубокая темная дорожка вела в ресторан и казино.

Оглядев помещение, Джереми произнес:

– В этой гостинице сотни постояльцев, не считая тех, кто просто зашел перекусить или поиграть в карты. Даже если мы сможем заманить Ролло сюда, каким магическим образом ты собираешься забрать у него картину? Может, ты планируешь арестовать его за кражу произведения искусств?

– Просто следуй плану, – строго сказала я, и, к моему величайшему удивлению, Джереми послушался.

Разделившись, мы ходили по всей гостинице в поисках Ролло, общаясь при этом по мобильным телефонам.

Пока я осматривала ресторан, притворяясь, будто хочу снять весь зал для банкета с огромным количеством гостей, Джереми направился в казино, заказал себе выпить и занял наблюдательную позицию за барной стойкой. Я заказала себе коктейль и стала ждать звонка в чайной комнате. Все нужные бумаги были при мне в портфеле, но я поставила его на пол, дабы не привлекать лишнего внимания.

Я сидела с коктейлем в глубоком кресле, и это, конечно, была не лучшая идея – остаться в одиночестве. Я уже заметила нескольких мужчин, недвусмысленно поглядывающих на меня, они явно пришли сюда в поисках спутницы на вечер. Я совсем не хотела встречаться с ними взглядом и смотрела в свой бокал, стараясь выглядеть невозмутимо.

Наконец я встала и направилась в вестибюль, где стояли двойные стулья, соединенные подлокотником. Я нашла свободный комплект и села как раз напротив входа – лучшая позиция для наблюдения за теми, кто входит. Официант тут же проследовал за мной с коктейлем.

Вскоре зазвонил мой сотовый. Это был Джереми.

– Мне кажется, мы зря тратим время. – Я подняла глаза и увидела, как Джереми заходит в вестибюль и направляется прямо ко мне, не прекращая говорить по телефону: – Я тебя вижу, а ты меня? Прекрасно, потому что я собираюсь отвезти тебя домой.

– Послушай, дорогой мой друг, Ролло только что вошел в дверь за твоей спиной в компании парня, который пытался украсть мою машину. И этот парень держит в руках завернутый рулон, до безобразия похожий на картину. Сейчас они у стола регистрации, Ролло получает ключ. Подходи быстрее и ни в коем случае не оборачивайся. – Я слегка наклонила голову, на случай если Ролло посмотрит в мою сторону.

Джереми сел на стул, который был прикреплен к моему.

– Ты видишь то, что вижу я? – требовательно спросила я, кивая на стол для регистрации.

Ролло стоял в белоснежной рубашке и шляпе, его компаньон выглядел куда хуже в своем темном мешковатом костюме.

– Ага, – кивнул Джереми.

Мы взглядами проводили парочку, которая направилась к лифту. Спутник Ролло нес в руке сверток, обернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. Бумага на свертке походила на плакат с видом Ривьеры, что покупают туристы на память о путешествии.

Мы ждали, неотрывно следя за дверями лифта. Джереми выпил половину моего коктейля. Вскоре в дверях появился Ролло со своим компаньоном. Я сидела как на иголках.

– Он оставил картину наверху, – сквозь зубы проговорила я.

– Замолчи, – цыкнул на меня Джереми, – они идут в казино.

– Джереми, – сказала я командным голосом, – ты идешь за ними, плавно переходим ко второй части плана.

– Ты сошла с ума! – попытался противиться Джереми. – Это слишком рискованно.

– Сейчас наш единственный шанс, и ты прекрасно это знаешь. Иди, ты мне нужен.

Бросив на меня тяжелый взгляд, Джереми встал и направился в казино. Буквально через минуту зазвонил мой телефон.

– Я нашел его, – услышала я тихий голос Джереми. – Рулетка. Веришь или нет, он расплачивается с этим парнем фишками. Он делит все свои фишки и передает их прямо тому парню.

– Хорошо, – отозвалась я, – переходим к части номер три.

– Сумасшедшая, – прошипел Джереми в трубку. – Забудь ты про свой план!

– Делай, как договорились, – уверенно сказала, я, – потому что иначе я приступаю к части номер четыре без твоей помощи.

– Боже мой, во что я вляпался! Ну ладно, жди моего звонка.

Часть номер три заключалась в том, что Джереми звонит на регистрацию и, представляясь Ролло, говорит, что ожидает сестру из Америки, и просит проводить ее в номер.

Несколько бесконечных минут, и мой телефон звонит.

– Ну все, сделал, как ты просила, – сказал Джереми. – Жди меня. Не переходи к четвертой части, сумасшедшая.

– Не смей портить план, – фыркнула я. – Ты должен сидеть и готовиться к части номер пять.

Я пошла к столу регистрации и невозмутимо начала играть саму себя.

– Простите, – сказала я сладким голоском глупенькой американки, – мой брат, Ролло, сказал, что остановился в этой гостинице… подождите, да, по-моему, в этой. Я совсем запуталась, так много гостиниц на этой улице.

– Ваше имя, мадам, – задал стандартный вопрос мужчина за столом регистрации.

Я представилась. Молодой человек рядом, подняв голову, сказал:

– Да, ваш брат звонил. Он сейчас в казино, но попросил проводить вас в номер. – С этими словами он вручил мне ключ от номера 719.

Я спешно направилась к лифту, сердце билось так, словно готово было выпрыгнуть из груди. Я поняла, что не создана для подобной работы: шпионить, красть, обманывать – это не для меня. Мне казалось, что все: лифтер, горничные, постояльцы гостиницы – смотрят на меня и слышат, как стучит мое сердце.

Я нашла номер Ролло и, подождав, пока горничная завернет за угол, открыла дверь и вошла. Прежде чем войти (я просто горжусь этим поступком), я приложила ухо к двери и убедилась, что в номере никого нет.

Я позвонила Джереми.

– Я в номере 719, – заговорщически сказала я, – переходим к части номер пять.

Это значило, что Джереми следит за Ролло, и как только тот надумает пойти в номер, тут же предупреждает меня. Моя же работа заключалась в том, чтобы найти картину.

– Ты совершенно чокнутая, – прошипел в трубку Джереми, но продолжил наблюдение за Ролло, который, как позже выяснилось, пил не переставая.

Комната Ролло была настолько чиста, что вначале я подумала, что мужчина за столом регистрации ошибся и назвал мне не тот номер. Кровать заправлена, ни намека на багаж или одежду. Но интуиция подсказывала мне, что картина где-то здесь. Я нашла ее в первом же месте, о котором подумала, – под кроватью. Вытащив сверток и положив его на кровать, я дрожащими руками и с особой аккуратностью начала разворачивать коричневую бумагу. И вот она!

Картина оказалась не такой большой, как я думала: четырнадцать дюймов в ширину и двадцать в длину. Она спокойно могла войти в мой портфель. Внизу картины я разглядела подпись автора: «А. Фабрици». О нем я, пожалуй, слышала, но никак не могла вспомнить, что именно. Вот она «Мадонна с младенцем», прямо как на украденной фотографии. Но какая огромная разница в ощущениях! Будто заходишь в музей и, найдя то самое полотно, ради которого и пришла, смотришь и не можешь оторвать взгляд. Несколько секунд я как завороженная смотрела на картину, лежавшую передо мной на кровати, и не могла даже моргнуть.

Фон картины в насыщенных ярких тонах напомнил мне об итальянской живописи конца пятнадцатого – начала шестнадцатого века. Художник использовал небесно-голубую краску, темно-коричневую и алую, огненно-оранжевую, ослепительно зеленую и желтую, с золотым отливом. И несомненно, настоящую позолоту. Лица Мадонны и ее чада были написаны удивительно мягкими, светлыми оттенками кремового, розового, молочно-белого и даже мерцающе-сиреневого. Вокруг голов светились нимбы. Младенец сильно отличался от других изображений. Обычно они изображались с лицом умудренного опытом человека. Здесь же младенец выглядел настоящим, живым, с восхищенным, умиротворенным взглядом, обращенным на мать, словно она была самим солнцем, небесами и облаками. Мадонна выглядела молодой, даже юной, за исключением разве что просветленного спокойствия на лице; эффект был таким, будто ты, идя по улице, зашел в дом и встретил настоящую, живую женщину из другого столетия. Она будто олицетворяла всех матерей Италии того времени.

На мгновение время для меня остановилось; всем своим существом я уловила ощущение той эпохи. И мне стоило больших усилий оторвать взгляд от полотна и вспомнить, где и при каких обстоятельствах я нахожусь. В этот момент я поняла Ролло и тех, кто помешан на произведениях искусства.

– О Боже, – прошептала я, – вот он, настоящий шедевр. – Сердце мое успокоилось и забилось в обычном ритме.

Я поймала себя на мысли, что попала в куда более затруднительную ситуацию, чем думала раньше. Я вдруг вспомнила, что мне нужно завернуть картину обратно и быстро уходить отсюда. Только я завязала последний узелок, как позвонил Джереми.

– Нашла, – выдохнула я, – переходим к части… – Я напрочь забыла о реальных обстоятельствах.

– Шестой, бестолковая, – закончил мою фразу Джереми. – Уноси ноги. Немедленно. Компаньон Ролло обналичивает фишки. Ролло перестало везти, и он посматривает на выход.

– Да, уже иду, – откликнулась я.

И, черт возьми, я бы тут же убежала, если бы не горничная.

Торопливо и едва слышно постучав, она вставила ключ в дверь. Все, что я могла сделать, – это нырнуть под кровать. Конечно, не самое лучшее место, где хотелось бы находиться, – здесь было полно пыли, и я чуть не задохнулась.

По крайней мере я додумалась отключить телефон, чтобы его пронзительный звон не выдал меня. Горничная неторопливо начала прибирать постель, что было абсолютно лишним. Я всегда считала эти действия ненужными, хотя некоторым, наверное, нравился сам факт того, что кто-то прибирает или делает вид, что прибирает в их комнате.

И тут, разумеется, зашел Ролло.

– Какого черта ты тут делаешь? – грубо прокричал он. – Убирайся!

Он до смерти напугал девушку. Она ретировалась прежде, чем Ролло закончил отчитывать ее за то, что она достала его драгоценность из тайника.

– Дура! – продолжал ругаться Ролло. – Оставить на столе!

Я бросила сверток на кровати, а горничная, видимо, переложила его на стол. Я видела лишь белые ботинки Ролло и наблюдала, как он расхаживает по комнате. Тут зазвонил его мобильный.

– Да! – ответил он привычно грубым тоном. – Да, она у меня. Эти идиоты в Антибе провалили все дело. Но ты просто делай свою работу, и никто ничего не сможет доказать. Копия готова? Она у тебя? Хорошо, я выезжаю.

Голос Ролло звучал агрессивнее, чем обычно. Шумно вздохнув, он ушел в ванную комнату, а когда вышел, то, прошу прощения, даже не помыв руки, схватил сверток и вышел.

Я не могла пошевелиться еще некоторое время, потому что не знала, вернется он или нет. Наконец я выбралась и, обнаружив, что сверток пропал, позвонила Джереми.

– Господи! – почти прокричал он. – Где, черт возьми, тебя носило? Я просто с ума схожу.

– Мне помешала горничная, – объяснила я, – потом пришел Ролло, я пряталась под кроватью.

– Боже милостивый! – простонал Джереми.

– Ты попросил пригнать машину?

– Конечно. Она стоит прямо у дверей. А я в вестибюле жду тебя.

– Джереми, – сказала я, – Ролло забрал сверток с собой. Ты не должен упускать его из виду, даже если я не успею спуститься.

На этот раз лифт показался мне невыносимо медленным. Да еще эти неторопливые немки с огромным количеством сумок. Я еле дождалась, когда мы наконец спустимся в вестибюль.

Джереми встретил меня у лифта.

– Он ждет машину, – тихо сказал мой напарник. – Меня он не видел. Мы дадим ему сесть в машину и поедем следом. Он там один, потому что его дружок уехал, как только обналичил фишки. Я записал номер машины и оставил на автоответчике Северин, чтобы она сообщила полиции.

Глава 30

К счастью, Ролло оказался осторожным водителем. Я полагаю, он так аккуратно вел машину, потому что не хотел попадаться на глаза полиции. И все-таки было довольно сложно не выпускать его из виду в темноте ночи, особенно когда он съехал с хорошо освещенной улицы, полной гостиниц и магазинчиков.

– Он едет не в аэропорт, – сообщила я.

Эта новость совсем не удивила Джереми.

– Разумеется, – сказал он. – У него украденный шедевр, а на таможне придется все показывать. Кстати, как выглядит картина? Это та самая, что на фото?

– Да. И она прекрасна! «Мадонна с младенцем» Фабрици. Стиль напоминает Доссинни Альдертинелли… Господи, да куда же он едет?! – удивилась я, увидев, что Ролло сворачивает на шоссе. Я взглянула на указатели на дороге и прочитала вслух: – Вентимиглия.

– Он направляется к итальянской границе, – пояснил Джереми, – там больше нет пограничного контроля. Если ему удастся провезти картину за пределы страны, то он сможет продать ее какому-нибудь наивному покупателю, убедив того, что это лишь копия, и сделка получится вполне законной. Понимаешь, дело в том, что настоящий обладатель шедевра зачастую просто не может этого сделать, особенно если не знает, какой путь проходила картина до него.

– Неужели Ролло хочет продать ее? – удивилась я. – Я думала, он собирается оставить ее себе, а в гараж вернет копию, и никто никогда не сможет доказать, что у бабушки Пенелопы был оригинал и Денби его видел.

– Рано или поздно продаст, – сказал Джереми, – если она действительно стоит целое состояние, он не сможет удержаться. Наверняка у него есть нужные люди, способные и готовые купить картину.

– Да. Тот парень, что звонил ему, когда я пряталась под кроватью в его номере.

– Теперь будем играть открыто, и прятаться под кроватью тебе больше не придется, – заявил Джереми.

– Эх, – сказала я с долей сарказма, – а мне это так понравилось!

– Ого! – откликнулся Джереми. – О чем еще Ролло говорил по телефону?

– Я тебе рассказала все. Его дружки в Антибе все испортили, а тот, с кем говорил Ролло, должен сделать свое дело, то есть отдать подделку. Спорю, что совсем скоро они встретятся. И их сделка определенно не состоится.

– Ты говоришь как полицейский, – заметил Джереми.

– Надеюсь, это комплимент, – ответила я.

В темноте ночи граница выглядела мрачно и устрашающе. Таможенные будки, похожие ночью на призрачный город, все еще стояли на местах. Проезжая мимо, я почувствовала какую-то вину за собой. По крайней мере мне казалось, будто я пробираюсь тайком, нарушая закон. Хотя краденое произведение искусства было совсем не у меня.

Первым признаком того, что мы доехали до итальянского города, была ужасная пробка из-за какого-то музыкального фестиваля. Сотни машин еле ползли по дороге, а мотоциклы, подобно надоедливым пчелам, кружили вокруг, обгоняя справа и слева. Я видела, как Ролло махал от негодования руками. Наконец мы выехали из этого городка на шоссе. Я думала, мы наберем скорость и наблюдать за машиной Ролло станет сложнее, но у него возникли несколько иные проблемы. Он поехал на автозаправку, и мы припарковались там, где останавливаются семьи, чтобы отдохнуть от утомительного путешествия.

Заправка оказалась с самообслуживанием, и, судя по недовольному лицу Ролло, он находил это занятие неприятным и трудоемким. Прямо на моих глазах Ролло натянул перчатки.

– Господи! – У меня перехватило дыхание. – Так это он тогда в квартире схватил меня.

Не отводя взгляда, мы смотрели, как Ролло заправляет машину. Закончив процедуру, он снял перчатки, бросил их в машину и подъехал прямо к двери, куда заботливые папочки сопровождали своих уставших сынишек. Ролло остановился в нескольких ярдах от нас. Мы просто застыли.

– Неужели он сейчас отправится по нужде? – удивилась я.

– Ты просто не видела, сколько джина он выпил, – пробормотал Джереми.

Мы наблюдали, как Ролло, так и не заметив нас, захлопнул дверцу машины и направился в туалет.

Ремень безопасности случайно попал в дверной проем, так что хотя дверь и закрылась, она не захлопнулась, и Ролло этого не заметил. Но я-то заметила!

– Дверца не захлопнулась! – чуть ли не прокричала я. – Вот он, наш последний шанс.

– Я это сделаю, – сказал Джереми.

– Ты выглядишь слишком подозрительно, – заспорила я.

– А ты разве нет? Все тут же уставятся на тебя в этом платье, – стоял на своем Джереми.

Мы практически устроили потасовку в машине, но на дело все же отправился Джереми. Должна признаться – он выглядел как настоящий агент. Поражаюсь его нервам. Он подошел к машине Ролло, будто это была его собственная, легким движением открыл дверцу и достал сверток, который лежал на пассажирском сиденье, прикрытый одеялом. Затем медленно вернулся обратно и бросил сверток мне на колени. Все так просто, будто он отыграл давно знакомую пьесу.

Мне было страшно оглянуться назад. Чем бы там Ролло ни занимался, я надеялась, что он задержится подольше. Джереми абсолютно спокойно посмотрел в зеркало заднего вида и сказал, что Ролло еще не вышел. Мы незамедлительно поехали по направлению к шоссе.

– Север или юг? – спросил Джереми, когда мы доехали до шоссе и настало время выбирать направление.

– На запад, – сказала я.

У меня уже была идея в голове, потому что я передумала о многом, с тех пор как Эрик в шутку предложил мне начать подделывать шедевры, если вдруг моя карьера рухнет.

– Смотри на указатели, мы направляемся в Геную, – объяснила я. – Я знаю там одного человека, он сможет установить подлинность картины.

– Спешу заметить, что нам следовало бы сделать это во Франции, – предупредил Джереми, – и к тому же нужно увезти картину обратно. То есть во Францию.

– Это ведь не мы перевезли ее через границу, – сказала я. – И ты прекрасно знаешь, что если мы привезем ее обратно, нас отдадут на милость французского суда и, возможно, свяжут руки на очень долгое время. А я все же хочу узнать, чего стоит эта вещь.

Глава 31

Не помню даже, сколько мы ехали, но это время показалось мне вечностью. К рассвету сил вести машину больше не было, и нам пришлось остановиться в первом попавшемся месте, где мы могли отдохнуть инкогнито.

В Италии, в любом месте, где бы ты ни остановился заправиться, хозяева обязательно предложат тебе не только кусок хлеба с кофе или с молоком, но и что-либо посущественнее.

Выпив горячего кофе и проглотив булочку, я сразу же уснула, положив голову на плечо Джереми, и проснулась от его сопения. Его щека покоилась на моей макушке. Теплое золотое солнце уже светило сквозь завесу облаков. Проснувшись, я ненароком разбудила и Джереми.

– Что случилось? – сонно пробормотал он, готовый тут же сорваться с места.

Телефон Джереми зазвонил, и мы оба подскочили на сиденьях.

– Да? – осторожно спросил он, но тут же более спокойным голосом продолжил: – Да, как Денби? – Беззвучно, одними губами, он дал мне знать, что это жена Денби. – Хорошо. Где это? – серьезно спросил он. – Понятно. Поблагодарите его. Надеюсь, завтра он будет чувствовать себя лучше. Всего хорошего.

Джереми повернулся ко мне.

– Денби попросил жену позвонить нам прямо сейчас, чтобы кое-что сообщить. Когда он занимался ремонтом машины, к нему подъехала девушка из деревни и сказала, что когда-то помогала бабушке Пенелопе с домашней работой и была с ней в тот день, когда та умерла. Тогда бабушка Пенелопа дала ей денег купить кое-какие продукты и попросила отправить письмо в мою фирму. Но у девушки заболела бабушка, и она бегала за доктором, поэтому напрочь забыла отправить письмо. Около кухни стояла скамейка, где девушка хранила бумаги и всякую утварь. Там она оставила и письмо. Денби пообещал отдать его нам. Так вот, незадолго до аварии Денби положил его в бардачок моей машины. Посмотри, Пенни, оно адресовано нам обоим.

– Нам обоим? – эхом отозвалась я.

Я открыла бардачок, и там действительно лежало письмо, написанное знакомым почерком бабушки Пенелопы и адресованное Пенелопе Николс и Джереми Лейдли. Я вспомнила нашу с Джереми фотографию в ее письменном столике. Мурашки побежали по спине. Я торопливо распечатала конверт.

Дорогие мои, Пенелопа и Джереми.

Сегодня я пыталась дозвониться до тебя, Джереми, но так и не смогла. Вплоть до сегодняшнего дня у меня получалось наблюдать за тобой, не вмешиваясь в твою жизнь, и я глубоко уважаю желание твоих родителей, но все же мне кажется, что человек имеет право знать, кем он является на самом деле, как сильно любили его обе семьи и каково его полноправное наследство. Надеюсь, Джереми, что ты по-настоящему полюбишь виллу, как любили ее я и твой прадед. Прими это в знак моей любви к нему и к тебе. Имя твоего прадеда Джулио Принсип; и знай, я любила его больше всех на свете. Ты, Джереми, настоящее сокровище, которое он мне оставил; ты вырос и превратился в прекрасного человека, члена нашей семьи, и это для меня большая радость. Надеюсь, ты простишь меня за мою трусость, что не смогла рассказать обо всем тебе лично. Видит Бог, как много раз, глядя на тебя, я собиралась это сделать. Все, что касается твоего отца, ты можешь узнать у мамы.

Пенни, дорогая моя, кому, если не мне, знать, как девушке необходим в жизни начальный капитал и машина, чтобы разъезжать по приемам. Иначе в один прекрасный момент она будет зависеть от милости мужчины, судьбы, истории; такой период был и в моей жизни. Я много думала о том, какие мы, женщины, хрупкие. Иногда судьба может бросать нас из стороны в сторону, а порой и перевернуть весь привычный мир с ног на голову. Пенни, с твоим пытливым умом и добрым сердцем ты прекрасно разберешься с тем, что я еще хочу оставить для тебя. Внутри пассажирской дверцы твоего автомобиля я спрятала картину, которую когда-то подарил мне прадед Джереми. Он дал мне и закладную на мое имя, чтобы при необходимости я могла подтвердить мое законное обладание этим шедевром. Некоторое время я хранила картину в библиотеке, но недавно решила убрать ее обратно. Она наверняка очень ценная, к тому же я заметила, что Ролло положил на нее глаз, а он вряд ли будет хорошо с ней обращаться. Одно время я подумывала, не отдать ли ее в музей, но мне казалось, картина приносит мне удачу, и я очень не хотела расставаться с ней. Понимаешь, когда имеешь что-то очень ценное, то это сокровище приходится прятать, и поэтому так редко видишь его, хотя хочется смотреть на подобные вещи чаще.

Дорогая моя, боюсь времени, отведенного мне, осталось совсем мало. Какой смысл в том, что ты пережила историю, если не можешь вместе с бесценным имуществом поделиться с потомками своей бесценной мудростью? Все, что я могу сказать вам обоим: живите каждым днем и любите все, что он вам приносит. Не позволяйте ни одному дню пройти бесследно, замечайте голубизну неба, пение птиц, лицо любимого человека. Не болтайте лишнее о том, что вам действительно дорого, старайтесь стать тем, кем хотите, и не откладывайте ничего в долгий ящик. Джереми, не будь жестоким, людям свойственно ошибаться, и, если ты не станешь осуждать их, они еще преподнесут тебе сюрпризы. Пенни, на земле еще не придумали книгу более изумительную, чем сама жизнь. Смело иди вперед, относись к людям с добротой, не важно, куда приведет тебя жизнь. Я знаю, что могу полностью доверять вам двоим, и уверена, что вы правильно поступите с тем, что я оставляю в ваших руках.

С любовью бабушка Пенелопа.

Я прочитала письмо вслух, изредка запинаясь. Бабушка писала, как обычно, торопливым почерком, буквы были несколько больше, чем обычно.

К концу письма голос мой дрожал, на глаза навернулись слезы. Джереми тоже выглядел тронутым. Он абсолютно был сбит с толку.

– Что на нее нашло? Что вообще все это значит? – спросил он.

Разумеется, он ничего не понимал. Я сказала:

– Бабушка была очень суеверна. Она не хотела показывать картину до тех пор, пока не возникла в этом необходимость. К тому же она спешила сообщить нам обо всем, пока Ролло все не разузнал. Помнишь, ты говорил, что бабушка пыталась дозвониться до тебя? Теперь знаешь почему.

Я посмотрела на небольшую бумажку, вложенную в письмо.

– Это закладная от 30 июня 1940 года, подписанная Джулио Принсипом в дар Пенелопе Лейдли. Готова поспорить, что именно Джулио в первый раз предложил убрать картину в дверцу машины. Он сам сказал бабушке Пенелопе, что ей или его сыну делать, если вдруг он или его родители умрут. Посмотри, он так хотел, чтобы картина осталась, что даже нацисты не нашли ее.

Джереми смотрел на меня, будто я окончательно сошла с ума.

– О чем ты говоришь? О чем я должен спросить мать? О ее отце или о дедушке Найджеле?

Он взял письмо и закладную и сам начал читать.

– И кто, черт возьми, этот Джулио Принсип и малыш Доменико? – спросил он.

– Я давно уже хотела рассказать тебе обо всем, – сказала я, глубоко вздохнув, – но сначала я намеревалась поговорить с твоей мамой и узнать, все ли здесь правда.

Джереми помрачнел, он до сих пор не мог понять, о чем идет речь, но, видимо, начал догадываться, куда я клоню.

– Это касается лично меня? – спросил он холодно.

– Да, – ответила я, решив, что единственно правильный вариант сейчас – выдать ему все, что мне известно. – Я встречалась с человеком, который пел вместе с бабушкой Пенелопой в двадцатые – тридцатые годы. Он рассказал мне все, что знал о бабушке и о человеке, которого она безумно любила…

Как только я начала рассказ, слова спокойно и просто слетали с моих губ. Я рассказала Джереми все в деталях, как рассказывал мне Саймон; и пока я не закончила, Джереми не произнес ни слова. Он ни разу не перебил меня и не задал ни единого вопроса. Он хмуро сидел в одной позе с отсутствующим взглядом. Я старалась рассказывать осторожно, насколько это было возможно, но не выпуская ни единой детали.

– Понимаешь, я сразу хотела выложить все тебе, но сначала нужно было убедиться, что это не просто сплетни, – сказала я в заключение.

Джереми молча встал и вышел из машины. Я понимала, что ему нужно побыть одному, но не смогла сдержать своего порыва и вышла вслед за ним.

Желтое солнце поднималось все выше и выше над утренним туманом, который медленно растворялся, и было похоже, будто занавес открывает перед нами ошеломляющую картину Средиземного моря. И как в сказке из завесы тумана открывался прекрасный вид Генуи с фортами, замками, башнями и множеством утерянных секретов.

Джереми, разумеется, не обращал на все эти красоты ни малейшего внимания. Он смотрел на великолепный пейзаж и, выждав продолжительную паузу, начал говорить:

– Получается, что бабушка Пенелопа уговорила моего отца, то есть отчима, жениться на матери для того, чтобы оставить меня в семье? – все еще находясь в шоке, сказал он. – И что на самом деле я правнук ее водителя? – Сделав паузу, он закончил: – Ее слуги?

– Не говори ерунды, – немного раздраженно сказала я. – На самом деле он не был слугой. Это было лишь прикрытием. Он был единственным человеком, которого бабушка любила по-настоящему.

– И по-твоему, это все меняет? – саркастически произнес Джереми. – Вы, женщины, так похожи! Выдумаете, что если скажете: «Я люблю его», – то все сразу же становится на свои места. Так вот, это не так. Ты хоть представляешь, каково это чувствовать себя, когда другие то и дело норовят выбить стул из-под твоей задницы? Ты представляешь, что значит, когда всю жизнь ты был уверен, кем являешься, и вдруг оказывается, ты совсем не тот человек, а абсолютно другой, отпрыск какой-то нелепой парочки иностранцев, которых никогда в жизни не видел, да и не увидишь?

– Если ты меня внимательно слушал, то должен понять, что это не «какая-то парочка иностранцев», – сказала я в ответ.

Мне хотелось, конечно, быть несколько лояльнее к человеку, который все еще пребывал в шоке от услышанного, но я не могла вынести его саркастического тона и того, что он даже не заметил, как осторожно я пыталась ему все рассказать.

– Если тебя волнует наследство, можешь успокоиться, потому что Джулио, твой прадед, родом из аристократической итальянской семьи, – продолжала я, – а его сын Доменико, твой дед, был очень смелым человеком, где он только не побывал во время войны и закончил свою жизнь в Америке. Между прочим, он был умным и удачливым, в Америке он полюбил девушку, женился на ней, и у них родился сын Тони, твой отец, который любил музыку так же сильно, как и ты. Приехав в Англию, он страстно влюбился в твою мать, которая, в свою очередь, так сильно любила его, что до сих пор в память о нем содержит Дом ветеранов. Ты, пожалуй, единственный, кто с таким сарказмом относится к любви и преданности. Возможно, любовь не значится в твоем списке ценностей. Или как у вас, аристократов, это называется…

– «Дебретт»,^[5] – автоматически сказал Джереми.

– Но любовь все же встречается намного реже рубинов. Это твоя душа, хочешь ты это признавать или нет. И если ты задумаешься, возможно, это лучшее известие, которое тебе доводилось слышать.

– Нет, не лучшее, – неожиданно оборвал меня Джереми.

Он посмотрел на меня с таким выражением, будто собирался сообщить нечто сакраментальное. Нам пришлось вести машину всю ночь, подгонял нас лишь выплеск адреналина из-за возможной погони. Мы нашли это странное, но как нам показалось, безопасное место и стояли сейчас запыленные и уставшие. Одним словом, мы достигли той странной стадии восприятия действительности, когда рушатся границы дозволенного и эмоции выплескиваются на собеседника неискаженными.

– Лучшее известие, какое я когда-либо получал, – медленно начал Джереми, – невыносимая, упрямая, твердолобая девчонка…

– Упрямая и твердолобая – это синонимы, – автоматически поправила я его.

Я не сдержалась, потому что если уж он так долго набирался смелости, чтобы сказать мне что-то важное, то я тем более с ужасом ждала этого момента и старалась хоть немного отсрочить его.

– Ну вот, ты снова за старое! – воскликнул Джереми.

– Так что это за лучшая новость, которую ты когда-либо слышал? – спросила я на этот раз наполовину испуганно, наполовину завороженно.

– Лучшая новость – это то, что ты больше мне не двоюродная сестра, – произнес наконец Джереми. – И мне больше не надо заботиться о тебе, мне не нужно больше мириться с твоими ненормальными идеями. Мне не нужно больше волноваться, что кто-то украдет тебя, или обманет, или совратит…

Я едва могла поверить тому, что услышала. Я знала, что правильно все поняла, потому что это чувствовалось. Словно на аттракционе, очутившись внизу и переведя дыхание, мы летим высоко вверх, выше и выше в синее небо.

– И более того, – продолжал Джереми, – мне больше не придется защищать тебя от меня самого. Ты, безумная девчонка, заставила меня волноваться с самого первого дня, когда пыталась отделаться от той надоедливой пчелы на пляже. А потом на несколько лет просто исчезла из виду; я подумал, что наконец-то отделался от тебя. Но ты все равно с легкостью и беспечностью, свойственной тебе, появилась в моей жизни – так уж сложились обстоятельства, и мне снова пришлось ладить с тобой и держать себя в руках. И сейчас мне уже не придется чувствовать себя виноватым за те чувства, что появились во мне с того самого дня, когда ты впервые оказалась в Лондоне. Такая красивая, будто специально мучила меня или, может, сама была не в состоянии сдержать свои чувства. Ты вообще слушаешь меня? Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – тихо произнесла я. – Чувства, которые ты испытываешь, – обычное человеческое желание.

– И? – настаивал Джереми. – Продолжай.

– Что? – Я с удивлением раскрыла глаза.

– Ты спрашиваешь «что»? – напряженно спросил Джереми.

Он с нетерпением прижал меня и неистово поцеловал.

– Сама скажешь или хочешь, чтобы я заставил тебя это произнести? – спросил он и поцеловал меня снова.

– Ну?

Несколько минут я просто не могла собраться с мыслями, но потом заговорила.

– Да, – выдавила я из себя.

– Что «да»? – спросил Джереми, вновь привлекая меня к себе.

– Да, я чувствую то же, что и ты, дурачок! – выпалила я и поцеловала его в ответ так же страстно и нетерпеливо, а уже потом было непонятно, кто кого целует.

Мы остановились лишь для того, чтобы отдышаться. Солнце уже стояло довольно высоко и согревало каждое живое существо на земле.

– Тогда все понятно, – усмехнувшись, сказал Джереми. – А сейчас, может, стоит подумать о твоем наследстве, пока Ролло не обнаружил, что мы не вернулись на виллу.

– О нашем наследстве, Джереми, – напомнила я.

– Ты никогда не сможешь заботиться о себе сама, – покачав головой, сказал Джереми. – Технически это все твое. Я думаю, Ролло больше не сможет ничего у тебя отобрать. Потом, без особой суеты, я хочу все-таки разобраться, каким образом я попал в клан Лейдли.

Джереми говорил уверенно, энергично, и я знала почему. Хотя он все еще был в состоянии шока, бабушка Пенелопа смогла донести до него, что он является настоящим, достойным и любимым членом семьи.

Джереми посмотрел вдаль. Он смотрел на Геную, словно воин, после долгих кровопролитных битв с победой вернувшийся на родину.

– Пятьдесят на пятьдесят, – небрежно произнесла я.

Именно поэтому я не целуюсь с кем попало. Но если уж дело доходит до этого, я полностью отдаюсь нахлынувшим чувствам.

– Ну, пойдем, Пенни Николс, – сказал Джереми. – Посмотрим, что же приберегла для нас бабушка Пенелопа.

Глава 32

Генуя оказалась сказочным городом, с одной стороны отгороженным горами, с другой – с бесподобным видом на море. Корабли то и дело причаливали и отчаливали от пристани. В городе же можно было полюбоваться на памятники архитектуры всевозможных эпох: дома в романском стиле, церкви и дворцы в стиле эпохи Возрождения, руины зданий времен Второй мировой войны. Свернув за угол и пройдя по вымощенным мрамором улицам, можно было наткнуться на музей с удивительными экспонатами: письмами Христофора Колумба, скрипкой Паганини и огромным количеством фресок, скульптур, гобеленов.

При нормальных обстоятельствах человек вроде меня с восхищением обходил бы все укромные уголки этого изумительного города, не пропуская ни единой достопримечательности. Но у нас с Джереми была цель – найти того единственного эксперта, которому я могла довериться и который в этом городе бесчисленного множества произведений искусства смог бы оценить одно небольшое полотно с изображением «Мадонны с младенцем».

Его офис находился в средневековой части Генуи, недалеко от Музея изобразительного искусства.

– Доктор Матео может принять вас прямо сейчас, – сообщила нам секретарь и проводила в приемную, что находилась в старом кирпичном доме.

Мы прошли в узкий, скромный рабочий кабинет, без единого окна. Посредине комнаты стоял высокий деревянный стол с таким же высоким стулом. У стены располагались три застекленных книжных шкафа со старыми, пахнущими пылью томами, а в углу, в алькове, стоял большой, ярко освещенный стол.

Кабинет доктора Матео находился как раз за приемной. Дверь его кабинета была открыта, и, когда мы появились, он разговаривал по телефону. Закончив разговор, он поднялся из-за стола, заваленного разными папками и бумагами. Это был аккуратный мужчина небольшого роста, с темной, начинающей седеть шевелюрой и такой же бородкой. Он носил очки в черной оправе и, подобно всем профессорам, костюм из твида, слегка пахнущий трубочным табаком.

Я заранее позвонила, так что наш приход не был для него неожиданностью. Он поприветствовал меня улыбкой, какой академики зачастую встречают юных особ, Джереми же он просто дружелюбно кивнул. Доктор Матео вежливо переждал обычные фразы начала разговора, и как только я развернула картину и аккуратно положила ее на стол, сразу с неподдельным интересом склонился над ней.

– Мм… хм… – пробормотал доктор, потянувшись за увеличительным стеклом.

Затем он взял книгу на итальянском языке и внимательно начал ее читать, бормоча что-то себе под нос.

Подняв бровь, Джереми посмотрел на меня, будто хотел спросить: «Неужели существуют еще такие фанатики?»

Но я-то знала, что означает это бормотание доктора Матео. Он был просто восхищен и заинтригован, занимаясь исследованием полотна и тут же находя историческую документацию по ней. Может показаться, что эти два метода вполне совместимы, но я знала, что большинство оценщиков пользуются лишь одним. То есть одни полагаются на технику и лабораторный анализ, в то время как другие доверяют огромному количеству документов из исторического архива.

И в то же время были ученые типа Матео, которые видели свою работу в составлении кусочков одного целого, поиска одной-единственной истины, которая была редкой, хрупкой вазой, требующей аккуратной, точной работы и совокупного подхода.

Торопить такого человека было бы преступлением. И более того, не следовало вести себя как адвокат, допрашивающий свидетеля. Джереми, не знавший этого правила, начал тут же задавать вопросы:

– Вы когда-нибудь слышали имя Фабрици?

Джереми совершенно не был готов к тому, что Матео посмотрит на него с превосходством и одновременно с непостижимым терпением.

– Разумеется, – пробормотал Матео, не собираясь вдаваться в разговоры на эту тему.

Джереми посмотрел на меня умоляющим взглядом, а я попыталась жестами дать ему понять, чтобы он немедленно замолчал, но Матео, увидев наши сигналы, тут же заговорил веселым тоном.

– Вы, наверное, профессор из Америки? – обратился он ко мне, возвращаясь к исследованию картины.

Его тон говорил о том, что он придерживается принципа сдержанного и терпеливого отношения к людям молодым, не менее умным и образованным, но дерзким и торопливым в силу возраста и отсутствия опыта.

– Нет, – ответила я. – Я занимаюсь историческими исследованиями для кинематографа. Но мне часто приходится общаться с профессорами.

В ответ Матео лишь кивнул и подвинул картину ближе к свету.

Доктор Матео был известен прекрасной интуицией и точными теориями. И когда после очередной серии бормотаний он попросил сделать рентгенограмму картины, я с готовностью согласилась. Когда он покинул комнату, Джереми едва держал себя в руках.

– Это не навредит картине? – требовательно спросил он. Я покачала головой. – Он же просто сумасшедший. Он даже не сказал нам, стоит что-то эта картина или нет.

– Он просто не торопится с выводами, – ответила я. – Спешка ему совсем не помощник. Разумеется, он знает, кто такой Фабрици, но не хочет давать оценку, пока не будет уверен, что это именно он.

– Ты думаешь, это может быть кто-то другой? – настаивал Джереми.

– Возможно, копия, а возможно, и бессовестная подделка, – предположила я. – Не знаю, что у него в голове, но, поверь мне, он ведет себя словно ищейка, напавшая на след. Может показаться, что он не выглядит абсолютно восхищенным, но он действительно под впечатлением.

Нам не пришлось долго ждать возвращения доктора Матео. С присущей ему аккуратностью он положил картину на стол и снова куда-то удалился.

– Ну и куда он отправился на сей раз? – проворчал Джереми. – Пообедать, наверное?

Отсутствовал доктор Матео довольно долго. Вернувшись со снимком, он положил его на столик, словно врач, собирающийся поставить диагноз своему пациенту, и посмотрел на нас с Джереми. Заметив на наших лицах тревожное ожидание, он улыбнулся.

– Доктор, – мягко обратилась я к нему, – у вас сложилось мнение о том, что же это может быть?

Доктор Матео походил на маленького мальчика, который собирается показать то, что он нашел.

– Смотрите сами, – он протянул нам снимок, – вот на эти фигуры на заднем плане. Они не очень-то хорошо прописаны. Видите?

Не дотрагиваясь до снимка, Матео мизинцем обвел контуры фигур на заднем плане. Они были довольно нечеткими и с первого взгляда походили словно бы на пряди волос, небрежно попавших на пленку, или просто на какие-то царапины. Но вскоре мы поняли, что это фигуры, то ли смазанные, то ли стертые, будто художник передумал и решил нарисовать Мадонну и младенца заново, с другого угла.

– Это, я думаю, предварительные наброски Мадонны и младенца. Видите, что лицо Мадонны повернуто немного под другим углом? А как она сидит? Ее руки и положение младенца? Даже задний фон несколько переделан – окно немного шире. Видите?

Я увидела едва заметные очертания рук и головы, а приглядевшись еще тщательнее после того, как доктор Матео указал, на что смотреть, разглядела фигуру младенца. Она все отчетливее проявлялась предо мной, будто художник здесь и сейчас делал наброски своего будущего шедевра.

– Я вижу. Да, вижу, и что это значит? – воодушевленно спросил Джереми.

– Если бы это была копия, – спокойным, размеренным голосом сказал доктор Матео, – не думаю, что мы увидели бы наброски, написанные под другим углом. К тому же, посмотрите, даже наброски сделаны с исправлениями. А тот, кто делает копию, просто срисовывает то, что видит, он не творит, не подбирает нужный образ.

– Значит, это оригинал? – спросил Джереми устрашающе тихим голосом.

Доктор Матео медленно поднял голову, будто проснулся ото сна.

– О да, дорогой вы мой, – сказал он, – это определенно оригинал. И не думаю, что кто-нибудь поспорит с этим.

– Не знаю, как насчет Фабрици, – сказала я, – был ли он настолько популярен, чтобы иметь учеников. Я просто размышляю, понимаете, о художнике эпохи Возрождения с его работой периода конца пятнадцатого – начала шестнадцатого века. Я изучала этот период довольно детально, я занималась семьей Борджиа.

– О да, испанцы. Вы называете вполне точные даты. Значит, вы знаете и то, с кем мог работать этот художник. – Матео хитро посмотрел на меня. – Фабрици было интересно работать с Людовико Сфорца в Милане, например.

– Который был дядей первого мужа Лукреции Борджиа, – сказала я, обращаясь к Джереми, вспоминая биографию Лукреции. – Но все ее семейство мечтало избавиться от ее мужа. Такова политика. И она скорее всего успела предупредить его, потому что вскоре он исчез. Ее второму мужу не повезло так же, как и первому. На него напали однажды в темной аллее, он выжил, но вскоре все равно умер. Когда он уже поправлялся, его убили прямо в собственной постели. – Я повернулась к Матео и спросила: – Разве Фабрици родом из Милана?

– Он родился и умер в Милане, – с удивлением сказал Матео, – разумеется, он много путешествовал. После чумы, например, он отправился во Флоренцию, где написал несколько портретов для короля Франции. К тому же Фабрици учился в Модене, Феррара…

– О! – восхищенно произнесла я, внимательно рассматривая удивительную постановку, точные мазки художника. – Судя по цветовой гамме картины и по местам его пребывания, которые вы назвали, Фабрици, возможно, учился в… – Мелькнувшая в моей голове мысль поразила меня.

Не в интеллектуальном смысле, а довольно странно, на физическом уровне, будто яркая молния сверкнула в синем небе.

– Боже мой, – пробормотала я.

– Что? Что случилось? – требовательно спросил Джереми.

Матео лишь улыбался, прекрасно понимая, о чем я подумала и что почувствовала в этот момент. Он был так доволен, как только может быть доволен учитель идее ученика, к которой сам его и подвел.

– Фабрици учился у Леонардо? – прошептала я.

– Думаю, что так оно и было, – подтвердил мою мысль Матео.

– Боже мой! – повторила я.

В комнате повисла пауза, никто даже не шевелился.

– Вы же не имеете в виду… да Винчи? – робко спросил Джереми, борясь с захватившим его чувством.

В то же время, как истинному англичанину, ему совсем не хотелось озвучивать какую-нибудь бредовую идею.

Впрочем, Джереми выглядел забавно. Этот робкий голос был настолько несвойствен ему, что я засмеялась и уже не смогла остановиться. Доктор Матео широко улыбнулся и даже позволил себе слегка усмехнуться.

– Что? В чем дело? Я что-то не так сказал? – засмущался Джереми.

Доктор Матео был не из тех людей, кому доставляло удовольствие некомфортное состояние гостей.

– Нет, мой друг, – ободряюще сказал он. – Вы совершенно правы. У меня сложилось такое впечатление, что я уже видел эту картину, потому что я детально изучал творчество Фабрици, я бы даже сказал, что это мой любимый художник. Известно, что его кисти принадлежит триптих «Три девы». Первая картина «Обручение Марии и Иосифа», вторая – «Мария с матерью Святой Анной» и третья вот эта, которая годами считалась утерянной. С первыми двумя полотнами я близко знаком, так как они входят в частные коллекции и хранятся в семьях коллекционеров. Я потратил много лет, ожидая, пока мне доверят доскональное изучение этих произведений. Ходили слухи, – продолжал Матео, – что все «Три девы» – копии, а оригиналы были украдены или уничтожены. Я, конечно, не верил подобным мнениям. Потом говорили, что третья картина не существовала вовсе, а были лишь наброски, поскольку Фабрици жил недолго и не успел завершить работу над картиной. Но я слышал также, что полотно существует, обладатель просто не хочет показывать его. И вот сейчас я нашел доказательство, которое давно искал. – Матео повернулся ко мне и с неподдельным любопытством спросил: – Могу я поинтересоваться, каким образом картина попала к вам?

Джереми давно был готов к этому вопросу.

– По наследству, – сказал он, – у нее есть документы, доказывающие то, что картина была приобретена у итальянской семьи, которая многие поколения владела этим произведением.

Покачав головой, доктор Матео вновь обратился ко мне:

– Ваша семья, очевидно, понимала всю ценность этой картины и очень мудро поступала, что долго держала ее взаперти. Я всегда думал, что в произведениях Фабрици – по крайней мере в «Трех девах» – я увижу не только работу ученика Леонардо, но и руку самого мастера.

Мы с Джереми на мгновение застыли, не в состоянии произнести и слова.

– Вы имеете в виду, – Джереми первый очнулся от потрясения, – что эта картина – оригинал Леонардо да Винчи? Что Фабрици совсем не писал ее?

Доктор Матео поднял руки, взывая к спокойствию:

– Нет-нет! Я думаю, это совместное творение учителя и ученика. И здесь, несомненно, есть места, где я вижу работу мастера. – С этими словами Матео показал на пальцы Мадонны, тянущиеся к младенцу, который, в свою очередь, протягивал свои пухлые ручки к матери. – Пальцы, складки одежды. Я еще не уверен насчет фона.

– Но младенец, – вмешалась я, – его лицо обычно изображают мудрым. Получаются этакие купидоны в старости. Но этот выглядит поистине настоящим, живым ребенком.

Доктор Матео наградил меня улыбкой.

– Возможно, это потому, что Фабрици – это женщина и довольно красивая. Она умерла в двадцать восемь.

У меня перехватило дыхание. Терпеть не могу, когда люди умирают в возрасте меньше моего. Тогда я сама ощущаю, как невидимые часы отсчитывают и мою жизнь. Я задумываюсь о том, как же глупо получается, что все время отдано тебе, и ты вправе делать все, что захочешь. Я представила его – то есть ее – старше на много лет. Сколько еще прекрасных картин могла написать эта удивительно одаренная женщина!

Джереми, судя по выражению его лица, не задумывался настолько глубоко о суетности жизни и недолговечности бытия. Он ждал своего часа и не собирался покидать эту комнату, пока не услышит ответы на вопросы, за которыми и пришел.

– Думаете, другие согласятся с вашим мнением? – начал он.

– Возможно, – пожал плечами доктор Матео. – Думаю, многие захотят проверить мою теорию, исследовать картину и уже тогда решить. – Он вздохнул, будто представляя споры, пререкания, лукавство, расхождение мнений, которые вполне могли появиться в обществе. – Вы должны быть готовы к реакции. Люди любят поспорить и побороться, когда дело касается подобных вещей.

– Вы можете предположить, – продолжал допрос Джереми, – хотя бы приблизительно, разумеется, если люди согласятся с вашей теорией, что сам Леонардо работал с этой картиной, сколько она будет стоить?

Всегда очень нелегко заводить разговор о деньгах с такими людьми, как Матео, даже если эта тема витала в воздухе в течение всей беседы. Я думала, что Матео, возможно, будет уклоняться от прямого ответа и что-то невнятно бормотать.

Но, глядя прямо в глаза Джереми, доктор Матео заговорил ровным голосом:

– Это зависит от многих факторов. Если выяснится, что картина не имеет ничего общего со школой Леонардо, то не будет никакого смысла даже выставлять ее на аукцион. Если же это потерянный оригинал, выполненный Леонардо или даже его учеником, то она будет оценена не меньше четырех миллионов фунтов. – И, не дожидаясь, пока Джереми что-то скажет, Матео торжественно закончил: – Если же будет доказано, что Леонардо сам написал хотя бы несколько фрагментов картины, цена подскочит, возможно, до десяти или пятнадцати миллионов. Но ежели это окажется оригиналом великого художника, то можно будет получить до сорока миллионов. А если аукцион будет проводиться знающими людьми да еще покупатель окажется настойчив, можно говорить и о ста сорока миллионах.

В этот момент у меня закружилась голова. Мне срочно нужно было присесть, и я опустилась на единственный в кабинете стул за высоким деревянным столом. Джереми, конечно, устоял на ногах, но лицо его заметно побелело. Он привык общаться с богатыми клиентами, и, услышав такую запредельную сумму, его словно током ударило. К счастью, появилась секретарь доктора и сказала, что жена просит его к телефону. Извинившись, Матео вышел, а Джереми схватил меня за плечи и сказал:

– Значит, так, эту вещь немедленно нужно убрать под надежный и увесистый замок. В Риме есть офис моей фирмы. Они могут ее спрятать.

– Хорошо, – согласилась я, еще не придя в чувство.

– А пока мы этим занимаемся, – продолжал Джереми, – стоит позвонить одной моей знакомой.

Глава 33

– На вилле, которую снимает мама, много места, так что нам не придется жить в гостинице, – говорил Джереми по дороге в Рим. – Но нам, конечно, придется ответить на все ее вопросы, – мрачно добавил он.

Джереми позвонил матери, чтобы предупредить ее о нашем приезде. Я же потребовала с него обещание, что он оставит свой саркастический тон и уж тем более не будет повышать на мать голос.

К тому времени как мы завезли картину в офис Джереми в Риме и добрались до виллы, было уже глубоко за полночь и мать Джереми спала. Мы, словно лунатики, съели оставленный прислугой холодный ужин, едва перебирая ногами, поднялись наверх каждый в свою спальню и тут же легли спать.

Мышцы болели, а нервы были настолько напряжены, что, оказавшись в постели, я даже не заметила, как уснула. Проснулась я, когда горничная принесла поднос с завтраком и письмом от тети Шейлы, в котором говорилось, что с утра она занята, но обязательно встретится с нами за обедом. Я позавтракала и приняла душ. Освежившись, я села на кровати и долго искала в себе силы одеться, но в итоге снова заснула, а проснулась уже к обеду.

Ночью дом показался мне темным и мрачным, но при дневном свете вилла оказалась вполне приятной, с высокими дверями и сводчатыми потолками. Стояла она на возвышении, так что, открыв ставни, можно было увидеть суетливые улицы, близлежащие здания и тополя, которые стояли словно высокие зеленые стражи.

Джереми тоже проснулся не рано. Я встретила его на широкой винтовой лестнице.

– Не строй из себя адвоката, – предупредила я.

Он лишь искоса посмотрел на меня, и мы вошли в гостиную с мраморным полом, на котором, словно на воде, играли блики солнца.

Тетя Шейла выглядела усталой. Она изящно сидела на темно-синем диванчике. На ней были кружевное белое с зеленым платье чуть ниже колен, белые колготки и белые туфли с бантиком. Со светлыми локонами и подведенными глазами, она была похожа на элегантную модель начала шестидесятых.

– Джереми, дорогой, – пробормотала она, подставляя ему щеку для поцелуя.

Казалось, она хотела покончить с разговором как можно скорее, но все же одарила меня ослепительной улыбкой.

– Здравствуй, Пенни, – сказала она. – Ребята, вы не желаете выпить?

– А что ты пьешь? – спросил Джереми.

– Джин с тоником, милый.

– Мне того же, – сказал он. – Пенни?

– Конечно, – сказала я, едва не добавив «Что за черт!».

Я никак не могла понять, что происходит. Они оба казались подозрительно приветливыми и спокойными, мне стало не по себе, и появилось чувство, что скоро непременно должно что-то произойти.

– Гарольд сообщал мне все, чем вы занимались последнее время, – быстро начала тетя Шейла. – Он полагает, что для вас обоих все поворачивается более чем положительно? – Предложение она закончила скорее вопросительно.

– Надеюсь, – сказал Джереми.

– Ну что же, тогда скрестим пальцы на удачу, – ответила она.

Тут я подумала, что сейчас во Франции происходит что-то умопомрачительное – крики, суета, потому что Джереми, насколько я помню, позвонил Гарольду, который попросил Северин вызвать полицию, полиция по номеру машины, вероятно, уже нашла одного из подручных Ролло – того, кто был с ним в Монте-Карло. Его уже разыскивали и за другие преступления, и он наверняка выдал полицейским все, что Ролло поручил ему сделать, а именно: украсть картину, найти того, кто написал бы копию, и возвратить копию на место, будто изначально у бабушки Пенелопы была именно она. Мои родители, конечно, волновались и сказали, что сообщат, когда смогут достать билет до Лондона. А мы с Джереми прохлаждались у тети Шейлы, потому что Джереми отказался ехать куда-либо, пока не получит ответы на вопросы, которые его занимали больше всего.

Джереми прокашлялся, тетя Шейла слегка вздрогнула.

– Мама, – начал он с поразительной вежливостью, – Пенни недавно говорила с человеком, который выступал когда-то с бабушкой Пенелопой, и он рассказал кое-что. Мы бы хотели спросить у тебя, так ли все это было.

– Неужели? – удивилась тетя Шейла, принимая поднос, принесенный горничной.

Девушка быстро вышла, а тетя Шейла подала нам коктейли. Присев на диван, она сделала несколько глотков.

– Да… – дрогнувшим голосом продолжал Джереми. – Этого мужчину зовут Саймон Торн.

Нельзя было не заметить, что тетя Шейла сразу узнала имя, но не сказала ни слова.

– Мам, это правда, что бабушка Пенелопа попросила тебя выйти замуж за папу…

– За дядю Питера, – уточнила я.

– Что ж, – тетя Шейла поставила бокал на салфетку, – все верно, но в то время я не знала, что делать. – Она остановилась в надежде, что этого будет достаточно и продолжать не придется, хотя Джереми молчал и не отрываясь смотрел на мать.

Тетя Шейла сделала большой глоток и продолжила:

– Видишь ли, я встретила бабушку Пенелопу, когда работала в небольшом театральном агентстве секретаршей. Там выступали уже известные артисты, такие как Саймон, и начинающая молодежь. Я повидала много концертов, в основном это были музыкальные коллективы. Так или иначе, Пенелопа привыкла устраивать вечеринки и приглашала всех работников агентства, вот так я с ней и познакомилась. Казалось, я заинтересовала ее, потому что ей нравились женщины, которые, несмотря на традиции того времени, не выходили замуж.

– И бабушка Пенелопа познакомила тебя с Питером Лейдли? – напирал Джереми.

Она перевела взгляд на меня, будто ища понимания со стороны женщины.

– Да, я думала, она подыскивала пары и знакомила их между собой, – пожала она плечами. – В то время мне было одиноко как никогда. Тони умер, я была крайне несчастна, одинока, совсем не общалась с семьей.

– Но почему? – перебил ее Джереми.

– Из-за тебя, милый. – Тетя Шейла откинулась на спинку дивана.

– Потому что твоя мать не могла от тебя отказаться, бестолковый, – сказала я. – Верно?

Тетя Шейла кивнула.

– А дядя Питер знал, что бабушка Пенелопа пытается свести вас? – спросила я.

– Сначала нет, – сказала тетя Шейла, обращаясь ко мне, но она явно не упускала из виду, с каким вниманием ловил каждое слово сын. – Пенелопа подталкивала его, говорила обо мне много приятных вещей, как и твоя бабушка Берил. Питер не мог не заметить, что его тетя и мать одобрительно ко мне относятся. Думаю, он даже не знал, что у меня есть ребенок. Только когда я поняла, что его намерения серьезны, я сказала ему об этом. И познакомила его с тобой, Джереми. Ты сразу понравился Питеру.

Лицо Джереми приняло то выражение, с которым мне уже суждено было познакомиться, когда он всеми силами старался казаться невозмутимым. Но было настолько трогательно и очевидно, что ему приятно слышать, что дядя Питер сразу принял его как сына. Я представила себе маленького Джереми, которого представляют дяде Питеру. В то время одинокой женщине с ребенком было довольно сложно жить и оставаться в стороне от сплетен, поэтому сам факт того, что дядя Питер принял Джереми, характеризовал его как открытого и доброго человека.

– Питер сделал мне предложение на Рождество. – Тетя Шейла снова посмотрела на меня. – Я сказала ему, что не уверена, смогу ли. Я имею в виду стать женой в обычном понимании этого слова. Но мне очень хотелось, он был таким добрым и терпеливым со мной. Нам было очень хорошо вместе. Не раз у меня наступали моменты паники, когда я вспоминала Тони и мне казалось, что, начав новую жизнь, я стану забывать его. – Тетя Шейла перевела взгляд на Джереми. – Когда люди умирают, это еще не значит, что они навсегда уходят из сердца.

– И что же заставило тебя решиться на замужество? – спросил Джереми.

– Пенелопа пригласила меня на чай, и тогда состоялся разговор женщины с женщиной. Я плакала, а она заставила меня признаться, почему я никак не могу принять решение. Она сказала, что прекрасно понимает меня, потому что ее любимый мужчина погиб во время Второй мировой войны. Она сказала, что моя боль и воспоминания о Тони не должны заглушать материнское чувство заботы о его сыне. Она понимала, насколько тяжело жить одинокой матери с ребенком, особенно в шоу-бизнесе, и что я должна обеспечить сыну стабильность в жизни, в которой все очень непросто и непостоянно. – Тетя Шейла повернулась ко мне: – Мне казалось, что Пенелопа хотела дать мне шанс сделать что-то хорошее. Никто раньше не обращался со мной так. Очень трудно устоять, когда предоставляют такой шанс. Вот почему молодые парни и идут бесстрашно на войну. Я хотела сделать что-то правильное и нужное в моей жизни, что оценил бы Тони, чтобы я и его сын выжили в этом мире.

– То есть ты вышла замуж за Питера из-за меня, это ты хочешь сказать? – холодным тоном спросил Джереми.

Как же мало мужчинам нужно, чтобы начать упрекать человека.

Тетя Шейла посмотрела на него уверенно и спокойно.

– Не только, – сказала она. – Я же говорила тебе, что мне нравился Питер. Я была счастлива с ним. Не так, как с Тони, по-другому, но ничуть не меньше. Я не боялась жить, когда Питер был рядом со мной. – Она взяла бокал.

– Ну? – Я посмотрела на Джереми. – Ты доволен, большая умная обезьяна? Бывают ситуации гораздо хуже, чем жить и быть любимым всеми, кто тебя окружает.

Джереми недовольно посмотрел на меня.

– И почему ты все время встреваешь, когда дело касается моей матери? – спросил он. – Я думал, ты на моей стороне, а ты просто цирк устраиваешь! И что будешь делать?

Внимательно посмотрев на Джереми, тетя Шейла весело засмеялась:

– Джереми, прекрати. Она и представления не имеет, что ты пытаешься поддразнить ее.

– О, да перестаньте! Я уже привыкла к этому, – откликнулась я.

– Мам, – продолжал Джереми, – ты много знаешь о семье моего настоящего отца?

– Кое-что знаю, – сказала она. – Мать Тони звали Роуз, отца Доменико. Оба они покинули Италию во время войны и жили в Америке. Отец Доменико тоже был убит на войне.

Тут уж я не могла сдержаться:

– А бабушка Пенелопа говорила вам имя мужчины, которого любила и который погиб на войне?

– Нет. – Тетя Шейла покачала головой. – А что?

– Так уж получилось, что любовника бабушки Пенелопы звали Джулио. – С этими словами я достала из сумочки схему всего моего семейства и положила на стол.

Тетя Шейла завороженно начала изучать листок.

– Что это за схема? – спросил Джереми, посмотрев сначала на листок, потом на меня. – Боже мой! Детектив Пенни Николс вновь начинает расследование!

– Вот именно! – вызывающе ответила я. – И не думай, что это было просто. Как только я думала, что все указано верно, тут же появлялись какие-то новые обстоятельства.

Джереми и тетя Шейла с интересом склонились над начертанным моею рукой семейным древом Лейдли.

Я указала пальцем на линию, которая шла от любовника бабушки Пенелопы, Джулио, к любовнику тети Шейлы Энтони и заканчивалась на Джереми. В центре этой линии стоял Доменико, которого я считала разгадкой всей этой головоломки.

– У любовника бабушки Пенелопы Джулио был сын Доменико, который жил в Италии, когда Джулио погиб на войне, – сказала я. – Бабушке Пенелопе удалось привезти его в Лондон, но настоящая мать Доменико забрала его к себе в Америку. Поэтому Доменико вырос там, и у него родился сын Энтони, это ваш Тони, тетя Шейла.

– Тони, – повторила она. Лицо ее побледнело, мне показалось, она сейчас упадет в обморок. – Боже мой! – воскликнула она, отводя взгляд.

Я же повернулась к Джереми и продолжала:

– И этот маленький мальчик Доменико, который уехал в Америку, и есть твой настоящий дедушка.

Ни один мускул не дрогнул на лице Джереми, будто он меня совсем не слушал.

Повернувшись к тете Шейле, я возбужденно продолжала:

– Бабушка Пенелопа просто обожала Доменико, потому что он был сыном Джулио. И когда она узнала о том, что сын Доменико, Тони, умер, она, конечно, захотела помочь вам, тетя Шейла. Соединив вас с ее племянником Питером, она как бы приняла вас с Джереми под опеку ее большой семьи. И моей семьи.

Тетя Шейла молчала, внимательно слушая меня. Казалось, будто она прокручивает в памяти все, что произошло в те времена.

– Это многое объясняет, – заключила она.

– Что же стало с Доменико? – осторожно спросила я.

– Доменико? Он живет в Италии, – медленно произнесла тетя Шейла, все еще погруженная в размышления.

– Видишь, Джереми? Твой дед еще жив! Где именно он живет?

Тетя Шейла с готовностью ответила:

– В небольшом городке, недалеко отсюда. Время от времени мы с Тони заезжали к нему. Я до сих пор изредка его навещаю.

Мы с Джереми удивленно посмотрели на нее.

– Что ты делаешь? – переспросил Джереми изменившимся голосом.

Я успела вмешаться:

– Знаете ли вы его адрес?

– Разумеется, дорогая моя, – кивнула тетя Шейла. – Я могу позвонить и предупредить, что ты собираешься навестить его. Если, конечно, хочешь.

Глава 34

– Господи, – проворчал Джереми, – кто тебя просил открывать рот и спрашивать адрес? Я не помню никакого Тони, даже если это мой настоящий отец. И с какой стати я вдруг захочу встретиться с его отцом? Я совсем не знаю этих людей. И, черт побери, знать не хочу!

– Хочешь ты этого или нет, это твои прямые родственники, – сказала я.

Мы сидели в машине и уже отъезжали от дома тети Шейлы; Джереми вел себя так, будто внезапно разучился водить.

– И почему женщины постоянно пытаются контролировать жизнь мужчин? – вспылил Джереми. – Сначала бабушка Пенелопа, вообразив себя Господом Богом, начала «соединять сердца». Потом мама, долгие годы хранившая секреты, вдруг решила осчастливить меня знакомством с моим, видите ли, дедом. И ты туда же!

– Ну разве не забавно, – бросила я в ответ, – что из всех перечисленных женщин ты срываешься исключительно на мне? Тебе уже не придется грубить бабушке Пенелопе, с матерью ты вел себя исключительно вежливо, как воспитанный мальчик, но почему же ты кричишь на меня, словно с цепи сорвался?

– Видимо, эта черта досталась мне от моих итальянских предков, – мрачно заметил Джереми. – И вообще, я не кричу. Я просто несколько повысил голос, чтобы ты наконец меня услышала.

– Ладно, – терпеливо проговорила я. – Я поеду с тобой.

– Именно этого я и опасался. Я просто уверен, что с тобой я наверняка попаду в какую-нибудь историю. Погоня на машине, казино, кража произведения искусства, что дальше?

– Твоя мать, между прочим, рассказала мне еще кое-что, пока ты подгонял машину, – радостно заявила я, когда мы выехали на улицу, – и тебе лучше бы послушать, потому что это касается матери Доменико, которая живет в Америке. Ну, та, что забрала мальчика у бабушки Пенелопы. В общем, она из семьи бостонского брамина. Ее зовут Люси. Она умерла от туберкулеза вскоре после того, как привезла маленького Доменико в Бостон. После ее смерти бостонские родственники очень пренебрежительно относились к мальчику, заставляли прислуживать. Поэтому вскоре он убежал в Нью-Йорк, где встретил прекрасную итало-американскую девушку и женился на ней. Кстати, ее звали Роуз, и это твоя бабушка. У них был небольшой магазинчик. Они воспитывали сына – твоего отца – в американских традициях. Когда Тони вырос, он отправился учиться в Нью-Йоркский университет. По окончании учебы сына родители Тони вернулись в Италию, а сам он поехал в Лондон завоевывать сцену. У него была группа, с которой они играли рок-н-ролл. Ну прямо как ты, Джереми. И Тони – твой отец – поддерживал отношения с родителями, пока…

– Не умер, – закончил за меня Джереми.

– Да. А Роуз – твоя бабушка – умерла в Италии в восьмидесятые годы, – продолжала я, – твой дед Доменико все еще живет с ее родственниками. Ему сейчас где-то за семьдесят. Он всегда знал о твоем существовании, но они с Роуз не хотели вмешиваться, пока не умер дядя Питер. И сейчас твой дедушка очень хочет увидеть тебя. Ты, конечно, можешь не ехать, но я считаю, если откажешься, будешь жалеть об этом всю свою жизнь.

– Ради Бога, Пенни, – отчаянно проговорил Джереми, – ты можешь замолчать на пару минут. Дай мне подумать. Представь только, сколько информации свалилось на мою голову, а ты не замолкаешь ни на минуту с тех пор, как мы пересекли границу.

«Это неправда, – думала я. – И нечестно по отношению ко мне».

Даже после того как мы выспались, приняли душ, поели, я все же чувствовала себя как на иголках из-за того, что мы как сумасшедшие убегали от Ролло и потому что у нас находился огромной стоимости шедевр. Я думала, Джереми хотя бы поддержит меня, даст возможность успокоиться, прийти в себя, но нет! Он снова разговаривал со мной этим своим тоном, а ведь и дня не прошло после того поцелуя. Я просто представить себе не могу, как это можно – целоваться с женщиной, а потом, практически отвернувшись от нее, допускать в разговоре сарказм, граничащий с презрением.

Как только мы остановились на очередном светофоре, я сделала то, что сделала бы любая уважающая себя женщина.

– Прекрасно! – выкрикнула я, вышла из машины, громко хлопнув дверью, и быстро пошла по переулку в глубь города.

Потеряться в Италии, скажу я вам, очень просто. Так вот, я потерялась. Сначала я шла по булыжной мостовой, свернула за угол, потом еще за один, и вот. Потерялась. Я поняла, что не помню, откуда шла изначально и где, черт возьми, оказалась. Я вовсе не хотела делать то, что сделала, но Джереми просто вывел меня из себя! Я не думала, куда направляюсь, и совсем уж не обращала внимания на надписи и знаки. Жизнь города была в полном разгаре – двери магазинов распахнуты, машины шныряли в разные стороны, сигналя на разные голоса.

Я постояла на месте, а потом свернула на самую мрачную аллею. Там мне действительно стало не по себе. Все было похоже на страшный сон, когда ты изо всех сил несешься по одинаковым улицам, стараясь приблизиться к желаемой цели, но так получается, что ты удаляешься все дальше и дальше. И вдруг ты слышишь, как кто-то зовет тебя, но никак не можешь понять, с какой стороны слышится голос. Так вы и крутитесь на одном мете, без устали крича друг другу.

– Пенни! – услышала я голос Джереми.

Я услышала звук его шагов и даже прерывистое дыхание. Наконец он увидел меня и подошел.

– Какого черта, ты сделала это?

– Хотела подальше уйти от тебя, хам, – сказала я, четко проговаривая каждое слово.

– Ты просто невыносима! – воскликнул он, встряхивая меня за плечи. – Я уж думал, тебя украли. Господи, как мне жалко человека, который женится на тебе и получит в довесок к приданому миллион проблем на всю оставшуюся жизнь.

Я просто ненавижу, когда мужчины говорят подобные вещи, и я выкрикнула ему в ответ:

– А мне жаль женщину, которая выйдет за тебя! Потому что ты думаешь, что можешь повышать голос, когда тебе вздумается. И самое отвратительное то, что ты выбираешь такие слова, которые даже собаке не скажешь, не говоря уж о человеке, которого любишь.

Я замолчала, и несколько секунд мы так и стояли, только сейчас я заметила, что Джереми все еще держит меня за плечи.

– Ты чего? – Голос Джереми вдруг превратился в мягкий и нежный, и в то же время в нем появилась какая-то серьезность. – Разве кто-то говорил о… любви?

Я промолчала.

Джереми взял мою руку и проговорил:

– Знаешь, не могу выразить словами, как мне жаль, что я наговорил тебе гадостей. Но ты и правда болтушка. Однако мне гораздо легче и приятнее слушать твою болтовню, нежели болтовню кого-то другого. А потом благодаря тебе и маме мне прямо сейчас нужно ехать к дедушке. Пожалуйста, Пенни, поехали со мной. Мне ужасно страшно появиться там одному.

Глава 35

Дед Джереми жил в небольшом городке с аккуратными домиками, окруженными полями с бесчисленным множеством оливковых деревьев. Улица, на которую мы выехали, была утыкана высоченными соснами, похожими на зонтики. Мы подошли к симпатичному дому бледно-персикового цвета.

– Здесь, – сказала я, еще раз взглянув на адрес, написанный тетей Шейлой.

Мы подошли к двери, но не успели постучать, как она распахнулась и перед нами предстала девочка с прелестными черными кудряшками. На ней было закрытое бело-розовое платье, она уставилась на нас широко раскрытыми карими глазами.

– Можно нам войти? – спросил Джереми, слегка наклонившись.

Девочка широко улыбнулась, и ее пухлые щечки еще сильнее округлились. Она кивнула и впустила нас в темный коридор.

Изнутри дом оказался каменным холодным зданием. Проходя гостиную, обставленную старинной мебелью, мы слышали звук своих шагов, которые эхом отдавались где-то в глубине дома. Миновав еще несколько закрытых дверей, мы вошли в кухню, где нас встретила родственница жены Доменико, тучная пожилая дама. Она что-то готовила у плиты и все же бодро и приветливо улыбнулась нам.

Джереми заговорил с ней, удивляя меня тем, что сумел подобрать несколько вежливых итальянских слов и даже составил их в складные предложения. Женщина и Джереми обменялись понимающими взглядами, затем женщина обратилась к девочке, попросив, по-видимому, отвести нас в сад. Девочка провела нас через заднюю дверь на лужайку, где под грушевым деревом в кресле со множеством подушек сидел пожилой человек.

Как только мы вышли, я повернулась к Джереми:

– Не знала, что ты владеешь итальянским.

– Я понимаю немного, особенно интонации, – ответил он. – В детстве я сильно и долго болел бронхитом, за мной ухаживала итальянка. Она учила меня, помогала с уроками. Она частенько заглядывала в словарь, а мне казалось, что она обучает меня какому-то секретному языку.

Джереми подтянулся, когда мы подошли к пожилому мужчине, отдыхающему в саду. Доменико читал газету, но, заметив нас, отложил ее в сторону. Это был высокий, крепкий мужчина с шапкой седых волос. Он был идеально выбрит, причесан и выглядел безукоризненно. На нем были костюм из качественной шерсти и начищенные до блеска ботинки, не последний писк моды, но аккуратные и элегантные. Он выглядел так, словно собрался в церковь на воскресную службу. Он сидел прямо, уверенно, достойно, в полной боевой готовности. Подойдя ближе, я почувствовала свежий лимонный запах с легким ароматом вербены и еще чего-то очень трогательного. Очевидно, дедушка Джереми очень тщательно готовился к встрече с внуком.

– Бонджорно, – сказала я, когда мы подошли ближе.

Джереми внезапно замолчал, остановился, не произнеся ни слова.

– Бонджорно, – улыбнувшись, ответил мужчина и жестом показал на два таких же, как у него, кресла с подушками, приглашая нас присесть.

Мы сели; я бросила взгляд на Джереми, который смотрел на пожилого человека, так и не вымолвив ни слова. Я не ожидала разглядеть похожие черты в их внешности, у меня просто не было времени подумать об этом; но сейчас я прекрасно видела тот же высокий лоб, интеллигентный взлет бровей.

Мужчины молча изучали друг друга, затем одновременно повернулись ко мне. Я поняла, что это моя задача – завязать хоть какой-то разговор между ними. Мое знание итальянского сводилось к нескольким выражениям, которые я запомнила из разговорника.

– Вы говорите по-английски? – с сомнением спросила я на итальянском.

– Уже не так хорошо, – ответил дед Джереми.

«Плохо дело», – подумала я.

Я слегка подтолкнула Джереми, и он сразу же вспомнил, какой подарок я заставила его купить. Это была небольшая бутылка хорошего бренди, бутылку с такой же этикеткой я видела у отца на полке. Джереми достал из кармана подарок в блестящей золотой оберточной бумаге и вручил деду. Он развернул подарок, посмотрел на свет и, одобрительно кивнув, поставил бутылку на столик.

– Спасибо, – поблагодарил он по-итальянски.

Затем он скрестил на груди руки, замолчал и стал ждать, оценивающе разглядывая Джереми; взгляд его был доброжелательный, но я бы сказала, несколько напряженный. Джереми умоляюще посмотрел на меня, будто просил помощи. Я поняла, что нужно что-то делать, иначе эти два сфинкса так и просидят до самого вечера.

Я представила этого престарелого джентльмена маленьким мальчиком, бегающим под пристальным взглядом тети Пенелопы. Тут я вспомнила про маленького игрушечного солдатика, которого нашла на вилле и очень кстати положила в карман. Конечно, в свете последних событий я совсем забыла о нем, но сейчас он весьма пригодился, и я достала его.

– Это ваше? – спросила я, протягивая солдатика.

Я прекрасно понимала, что этим поступком ворошу воспоминания далекого прошлого, и, если все испорчу, Джереми просто меня убьет, и это было очевидно, потому что, как только Доменико наклонился, тщательно изучая вещицу, Джереми приподнял бровь и с паникой посмотрел на меня.

– О! – восхищенно произнес его дед и взял солдатика за шляпу, а потом заставил его дергать руками и ногами.

Доменико улыбнулся открытой широкой улыбкой, отчего стал похож на мальчишку. Я сразу поняла все, что хотела узнать.

– Синьора Пенелопа. Вы знали ее? – с нескрываемым любопытством спросил Доменико.

– Конечно, знали! – поспешила ответить я. – Пенелопа – моя двоюродная бабушка, родная сестра моей бабушки.

Эту фразу я повторяла все дорогу. Тетя Шейла наверняка предупредила Доменико о нашем приезде с интересными новостями, так что он понимающе закивал головой. Приятные воспоминания несколько смягчили черты его лица.

– Синьора Пенелопа была очень щедрая. – Воспоминания о бабушке Пенелопе явно доставляли ему радость.

Разговор неплохо складывался, и я чувствовала себя победительницей. Но сейчас я посмотрела на Джереми, взглядом говоря, что настало его время поговорить с дедом.

Джереми прокашлялся. Выражение лица, мимика – все выдавало в нем волнение, а это было совершенно ему не свойственно. Джереми достал из кармана фотографию, где он был изображен вместе с отцом, и отдал Доменико.

Я была просто поражена. Значит, все это время он хранил фотографию, не забывая о ней!

– А, да-да! – воскликнул Доменико, внимательно разглядывая фотографию.

Доменико достал из кармана круглый золотой медальон на цепочке и отдал Джереми. На одной стороне была фотография женщины с бледным лицом, карими глазами и темными, аккуратно забранными кверху волосами – наверняка его жена Роуз. На другой фотографии был изображен мальчик лет шести в легкой рубашке и кепке, с широкой, во все лицо, улыбкой.

– Тони, – с гордостью сказал Доменико, то и дело поглядывая на фотографию, что дал ему Джереми. – Хороший мальчик, – пробормотал он.

Он пристально посмотрел на парнишку рядом со своим сыном, затем перевел взгляд на Джереми.

– Его сын? – спросил он, прежде чем они обменялись фотографиями.

– Я сын вашего сына, – уверенно произнес Джереми.

Я была поражена тоном, с которым он произнес эти слова, будто именно сейчас впервые принял этот факт.

Затаив дыхание, я ждала. Как отнесется к этой новости Доменико? Будет подозревать в Джереми мошенника, который после стольких лет решил его посетить, ожидая получить деньги или что-то еще? Или отправит Джереми запускать воздушного змея и обеспечит его на всю оставшуюся жизнь?

Доменико в задумчивости наклонился вперед, Джереми сглотнул и застыл на месте. Доменико потянулся к Джереми и погладил его по щеке.

– Да, точно, – сказал он, – твоя мама говорила, что ты тоже хороший мальчик.

Джереми сидел, словно статуя, ни один мускул не дрогнул на его лице, лишь глаза отражали бурю чувств, бушевавших внутри. Он был похож на собаку, которая после долгих лет скитаний не могла поверить, что ее любят и жалеют, боялась пошевелиться, чтобы не упустить этот счастливый момент.

Доменико, заметив напряжение Джереми, усмехнулся. Пошарив в кармане, он достал перочинный нож, как у туристов. Только этот был куда серьезнее и красивее, с рукояткой из золота и слоновой кости. Несколько ос, привлеченные ароматом спелых груш, кружили вокруг нас, я давно их заметила и не сводила с них глаз. Доменико срезал грушу с дерева, выбрав самую красивую, достал из нагрудного кармана носовой платок, тщательно обтер грушу и начал счищать кожуру, складывая ее в пустую пепельницу, стоявшую на столике. Отрезав дольку груши и не снимая ее с ножа, Доменико предложил ее Джереми.

– Угощайся, сын моего сына, – сказал Доменико с веселой улыбкой на лице.

В этом движении я узнала и своего отца. Он частенько кормил меня разными фруктами, отрезая один кусочек за другим. Джереми, похоже, тоже было это знакомо, потому что глаза его загорелись и он с огромным удовольствием положил кусочек в рот. Отрезав еще один кусочек, Доменико предложил его мне.

– Угощайся, девушка сына моего сына. – Эта фраза, которую Джереми произнес в начале нашего разговора на ломаном итальянском, очевидно, пришлась по вкусу его дедушке.

Джереми бросил на меня взгляд, чтобы понять мою реакцию. Я улыбнулась в ответ. Доменико заметил, что нам нравится такая игра, и продолжил угощать нас, предлагая кусочки спелой груши по очереди Джереми, мне и себе, пока от груши ничего не осталось. Это была самая вкусная и сладкая груша, которую я когда-либо пробовала.

Повисла пауза, Доменико вновь ждал чего-то. Джереми проглотил последнюю дольку груши, но, видимо, не знал, что сказать. Я решила, что без моей помощи им не обойтись, и взяла инициативу в свои руки. Вспомнив все известные мне итальянские слова и надеясь, что смогу составить более или менее понятные предложения, я смело и уверенно заговорила:

– Расскажите, каким был Тони?

Предложение я, видимо, построила неправильно, потому что Доменико озадаченно посмотрел на меня и сказал:

– Музыка.

Девочка спасла положение. Она подошла к нам с подносом, на котором стояли три чашки черного кофе и небольшая розетка с сахаром. Доменико что-то сказал ей, она поставила поднос на стол и убежала обратно в дом. Доменико взял бутылку бренди и капнул несколько капель в свою чашку, затем посмотрел на нас, как бы спрашивая, хотим ли мы того же самого. Мы не отказались. Так мы и сидели, попивая кофе в полной тишине, которая для нас стала уже привычной и нисколько не угнетающей.

Несколько минут спустя девочка вновь появилась на лужайке. Она несла что-то в руках нежно, словно ребенка. Она вручила это Доменико, который, в свою очередь, передал Джереми. Оказалось, что это мандолина.

– Это твоего отца, – отчетливо произнес Доменико.

Жестами Доменико дал понять Джереми, чтобы тот что-нибудь сыграл.

– Ну, давай, – ободряюще сказала я.

Сначала сбивчиво, потом все более уверенно Джереми начал наигрывать какую-то мелодию. Мандолина издавала красивый высокий звук, будто тоненький голосок ребенка. Где-то к середине песни мне показалось, что я узнала мелодию, и вскоре меня осенило. Ах, как мне хотелось засмеяться в полный голос! Но я умудрилась сдержаться и лишь широко улыбнулась. Я узнала знаменитую мелодию «Биттлз» «Норвежский лес».

Глава 36

– Это единственное, что пришло мне в голову, – сказал Джереми позже, когда мы уже ехали в машине. – Сначала я вообще не мог представить, что бы такое мне сыграть.

– А по-моему, ему понравилось. – Я посмотрела на мандолину, которая лежала на заднем сиденье.

Доменико настоял, чтобы мы взяли ее с собой, потому что она принадлежала отцу Джереми. Джереми едва выговорил слова благодарности, и, попрощавшись, мы пошли прочь с лужайки. Все-таки Джереми повернулся еще раз посмотреть на деда, а тот помахал ему вслед с привычной для итальянцев энергичностью.

После того как мы отъехали, Джереми моргнул несколько раз, будто пытался отогнать нахлынувшие на него чувства, и оглянулся на меня, боясь, что я заметила несвойственные ему эмоции. Я притворилась, что ищу в своей сумке карту местности, и не подняла головы, пока он не заговорил нормальным голосом:

– Спасибо, что съездила со мной. – Похоже, он начал понимать, кто же был его настоящий отец.

Впервые за эти недели погони, суеты, нервов он выглядел по-настоящему спокойным.

– Он мне очень понравился, – сказала я.

– Мне тоже, – отозвался Джереми. – Мама уехала в Лондон и сказала, что мы можем переночевать на вилле. Думаю, нам так и стоит поступить, потому что Гарольд хочет, чтобы мы приехали сразу в Лондон, – значит, нам нужно выезжать завтра с утра.

– Хорошо, – на удивление быстро согласилась я.

Когда мы приехали на виллу, повар готовил ужин, а горничная накрывала стол на двоих со свечами и цветами в вазах. Она распахнула двери на балкон. Все казалось таким старинным, будто эта обстановка не менялась веками.

Наслаждаясь видом, открывающимся с балкона, я вдруг поняла, что это самый фантастический момент моего путешествия – вилла, балкон, напитки, хороший друг, с которым есть о чем поговорить. У меня даже есть с собой приличная одежда, – правда, все это время она пролежала упакованная в машине Джереми и наверняка сильно помялась.

Мы посмотрели на сверкающий голубой бассейн позади дома. Раньше я его почему-то не замечала. В центре стоял фонтан в виде дельфина, изо рта у которого лилась вода. Я как раз недавно приобрела шикарный купальник, а Джереми говорил, что всегда берет с собой плавки, потому что любит плавать в гостиничных бассейнах. Так что мы единогласно решили искупаться. Я с радостью обнаружила, что пятна от СПА-салона исчезли, и с полной уверенностью нырнула в прозрачную холодную воду. Как же было приятно после жаркого пыльного дня оказаться в освежающей воде и поплавать в свое удовольствие.

Я чувствовала себя стрелой, рассекая воду бассейна от одного края к другому, бок о бок с Джереми. Предвечернее солнце отражалось в воде, и наши тени на дне бассейна, не отставая, следовали за нами. Наконец мы остановились, чтобы передохнуть под дельфином, и подставили лица под струи воды. Джереми удивлялся, как это я, хрупкая девушка, плаваю быстрее, чем он, сильный мужчина. Помнится, этот же вопрос он задавал давным-давно, когда мы были детьми.

– Ты больше весишь, – сказала я и показала ему язык.

Джереми просто не мог поверить этой моей дерзкой выходке. Он погнался за мной, но я выскочила из бассейна и забежала в дом, так что нагнал он меня только у спальни.

Здесь, наверху, он прижал меня к себе с уверенностью, которая словно говорила мне: «Сейчас-то я тебя точно никуда не отпущу». Джереми наклонился поцеловать меня, и я почувствовала неизбежность происходящего. Чувство томления внутри меня не проходило с того самого момента, как я положила на него глаз тогда в гостинице и пыталась сдерживаться и игнорировать его на протяжении всего путешествия в Лондон, когда мы читали завещание, осматривали виллу, вплоть до последних событий. Каждый раз, когда эмоции захватывали меня, я пыталась не замечать той бури, что бушевала внутри. И вот сейчас наступил момент, когда мне не нужно было скрывать от самой себя тот факт, что запах Джереми, тепло его рук и просто его присутствие приносили мне незабываемое чувство радости и наслаждения. Я готова была принять его.

Ко мне пришло новое сладкое ощущение дома, ощущение того, что я нахожусь именно там, где и должна быть. Мы все сильнее прижимались друг к другу, будто после долгих лет плавания в бескрайнем море наконец нашли того, кого искали, и, выйдя на чудесный песчаный пляж, лежали, нежась на солнышке, растворяясь от сладострастного чувства присутствия друг друга.

Глава 37

Приехав в квартиру тети Пенелопы, мы почти не разговаривали. Мы находились в такой гармонии, что каждый знал, что другой думает, чувствует и хочет. Это так естественно находиться в гармонии с близким человеком, что начинаешь думать, как же глупо и бездарно ты жил раньше.

Я вставила ключ в замок и, улыбнувшись Джереми, открыла дверь. Мы вошли в квартиру. В кухне слышался стук кастрюль и сковородок. За громыханием посуды можно было различить низкий мужской голос и женский смех. Я не могла разобрать слов, но точно знала, кому принадлежат голоса.

– Кто это здесь? – спросил Джереми. – Такое впечатление, что кто-то без спроса готовит грандиозную вечеринку.

– Мои родители, – тихо сказала я.

– И что же они тут делают?

– Похоже, готовят, – предположила я.

Родители даже не заметили, что кто-то вошел в квартиру, до того бурно они обсуждали события, произошедшие в аэропорту и по дороге домой.

Мама взглянула на нас первая. И знаете, как это бывает, когда по выражению лица другого человека можно определить, что твое собственное лицо полностью выдает тебя – оно, видимо, просто сияет от счастья. Увидев мое светящееся лицо, мама немного опешила и в своей неподражаемой манере одарила меня одной из своих неестественных улыбок, говорящих мне: «Ах, дорогая, как приятно видеть тебя такой счастливой».

На лице отца отразилось сразу несколько выражений, последовательно сменявших друг друга, – от удивления до забавного понимания происходящего и, наконец, к обычной отцовской печали. Он радостно улыбнулся, но не забыл посмотреть на Джереми с пониманием и в то же время с настороженностью. Он словно хотел сказать: «Я знаю, что это неизбежно, но будь осторожен, иначе будешь иметь дело со мной».

Джереми, в свою очередь, ответил ему тем же смешанным взглядом уважения и звериной смелости, словно говоря: «Ты больше не можешь держать ее при себе, папаша».

Этот примитивный обмен взглядами поразил меня, но я больше не собиралась ничему удивляться, потому что все остальное в моей жизни было слишком хорошо.

Мама первая взяла себя в руки и непринужденно начала разговор:

– Как поездка? Вы, должно быть, проголодались?

Оба моих родителя были в фартуках, нос мамы весь в муке, а волосы отца взлохмачены, как это бывает, когда он всерьез занимается приготовлением еды.

Они объяснили, что Руперт впустил их. Он просто не знал, что ему делать, когда они позвонили ему и предупредили о приезде. У бедняги не было шанса выстоять против их специфической логики и против их умения убеждать других, когда они разговаривали больше сами с собой, нежели с кем-то еще. Отец сказал Руперту, что просто обязан добраться до плиты и приготовить что-нибудь вкусненькое, и Руперту ничего не оставалось как дать им запасной ключ.

Мама взяла меня за руку и повела в гостиную, где предложила вместе накрыть на стол и заодно дать отцу пару минут побыть наедине с Джереми. В принципе я была уверена, что ничего страшного там не произойдет, отец точно уж не будет устраивать допрос. Вскоре вернулся Джереми. Лицо его выражало облегчение и благодарность за то, что удалось выжить. Мама ушла за посудой, и я не могла не спросить:

– Ну? Он угрожал тебе огромным мясницким ножом?

– Не совсем, – ответил Джереми. – Но я видел, с какой скоростью он шинкует лук, разделывает цыпленка, и все это без единого звука. Все же он сказал мне кое-что и сейчас хочет видеть тебя. Кстати, он позволил мне нарезать хлеб. Как ты думаешь, это хороший знак?

– Очень, – ответила я.

– Пенни, дорогая, сходи посмотри, не нужно ли папе помочь. – Я совсем не удивилась маминому предложению.

Она взяла Джереми за руку и, увлекая его разговором, повела в глубь комнаты. Мне же пришлось идти в кухню помогать отцу.

– Все нормально? – спросил он довольно спокойным голосом.

– Да, а что? – ответила я, вспоминая школьные годы, когда я убеждала родителей, что провела всю ночь, спокойно посапывая в своей комнате, а не проскользнула в дом на рассвете после школьной вечеринки.

– Ничего, – усмехнулся он, – просто до нас доходили слухи, что вы объехали всю Францию, ходили по казино, гонялись за какой-то таинственной картиной и свели с ума всех родственников и знакомых, живущих аж в трех странах.

Он говорил и одновременно брал нарезанные куски курицы, обмакивал в соус и клал на приготовленный поднос. Потом он быстро нарезал овощи и отправил их на сковороду. Казалось, продукты сами по себе летают, опускаясь именно туда, куда нужно.

Папа заглянул в кастрюлю.

– Суп, кажется, готов, – сообщил он. – Перельешь его в супницу?

– С удовольствием, – ответила я. – Где же у бабушки Пенелопы супница?

Отец с упреком посмотрел на меня.

– За все время, что ты пробыла здесь, ты даже не освоила кухню? Ты что, подкидыш? Чтобы моя родная дочь не знала, что где лежит на кухне?!

– Постой-постой, – поспешила ответить я. – Вспомнила. Вот она.

– Так-то лучше, – продолжал отец. – Ладно, суп подождет. Иди лучше сюда и помоги мне с закуской.

Мы по привычке работали с отцом рука об руку. За это время он спросил меня обо всем, что произошло во Франции, но ни на секунду не позволил мне забыть, что мы готовим блюдо для любимых людей. Я рассказала ему, какая неприятная история вышла с Ролло и что произошло с Джереми, его матерью и итальянским дедушкой.

– А, понятно, – медленно произнес отец, – главное, ты здесь, живая и невредимая. – С этими словами он ласково ущипнул меня за щеку.

– Ну, вы там скоро? – послышался голос мамы. – Мы уже проголодались.

– Вот возьми и накорми молодого человека. – Отец вручил мне поднос.

Глава 38

Мы ждали, пока судья вынесет решение относительно завещания бабушки Пенелопы. Мне уже успели посоветовать, что делать с картиной, в случае если я окажусь единственной наследницей.

Лично я считала, что все в руках судьбы, и не собиралась ничего просчитывать заранее. Суд постановил, что картина действительно оригинальная. Сначала эта новость породила шепот и сплетни, а также несколько небольших газетных статей. Затем ко мне стали стучаться в двери незнакомые люди, иногда даже ломиться. Телефон не замолкал целыми днями. Частные коллекционеры, представители музеев и аукционных домов – все надеялись купить у меня картину.

Затем у меня состоялся долгий разговор с родителями и Джереми. После злополучного ограбления квартиры мы решили, что дома картину оставлять не стоит. Но не хотелось и прятать ее подальше в погреб, как это делала бабушка Пенелопа. И мы решили, что стоит продать картину в музей или галерею.

Деньги я решила разделить на четыре части – мне, Джереми, родителям и четвертую часть поделить между тетей Шейлой и дедушкой Доменико. Однако родители категорически отказались взять у меня и цент.

– Дорогая, – сказала мама, – мы прекрасно знаем, что ты и так позаботишься о нас в старости. А что мы будем делать с этими счетами в банке? А когда мы умрем – а это обязательно когда-нибудь произойдет, – ты замучаешься бегать по инстанциям и платить разные налоги. Нет уж, возьми лучше все себе.

Тетя Шейла тоже отказалась, сказав, что «ей и так хорошо», а дедушка Доменико не захотел брать что-либо от родственников, которых ни разу в жизни не видел. Джереми убедил меня, что от него дедушка обязательно примет подарок, но нужно выждать время.

– Получается, друг мой, что все это наше, – сказала я.

– Сначала деньги получи, а потом уже распоряжайся ими, – прервал мои мечтания Джереми.

Картину должны были оценить специалисты самого покупателя. Я уж думала, что этот процесс никогда не закончится. После бесконечных исследований и споров большинство специалистов пришли к заключению, что «Мадонну с младенцем» написал ученик Леонардо. Многие полагали, что сам мастер не писал ее целиком, хотя некоторые говорили о возможности, что это полностью работа Леонардо. Но я-то знала, что даже частичное вмешательство великого художника поднимало стоимость картины до небесной высоты.

Доктор Матео сделал для меня свою оценку, указав, в каких именно местах, по его мнению, полотна касалась кисть Леонардо. Большинство экспертов полагали, что это потерянное произведение Леонардо либо работа его ученика Фабрици, «менее популярного художника женского пола», которому помогал сам мастер.

Я показала картину Эрику и Тиму, которые возвращались домой через Лондон. Они выглядели вполне удовлетворенными своей поездкой в Италию. Им безумно все понравилось, поскольку я устроила им настоящее английское чаепитие и провела экскурсию по квартире бабушки Пенелопы, включая гардероб бабушки с ее шикарными платьями, при виде которых они застонали от зависти.

– Выходи за меня замуж, – тут же предложил Тимоти, – и я буду окружен этим шоколадом на всю свою жизнь.

– Точно, ты женишься на ней, а я на Джереми, – поддержал его Эрик.

К моему сожалению, фотографию Джереми, которую я им показала, они обсуждали гораздо оживленнее, чем картину. Джереми в это время был в Брюсселе, но я обещала их познакомить при первой же возможности.

Когда Эрик и Тим наконец соизволили сказать свое мнение по поводу «Мадонны с младенцем», взгляды их посерьезнели и они отозвались о ней как профессионалы. Они думали, так же как и я, что именно Фабрици сделал набросок и был создателем идеи в целом.

– Возможно, Леонардо поправил ее в нескольких местах тут и вот тут, – предположил Тимоти. – Но картина действительно хороша. Я, пожалуй, никогда подобного не видел.

– Дорогая, оставь это дело экспертам, – посоветовал Эрик, – в конце концов, именно они могут наполнить твой карман до отказа. Если они думают, что это Леонардо, ради Бога, пусть думают.

Все эти коллекционеры с мешками денег и уймой свободного времени оказались просто помешанными, если не маньяками. Они готовы были убить друг друга, но приобрести то, на что нацелилось их маниакальное естество. С этими людьми было очень тяжело сотрудничать, поскольку они не привыкли слышать в ответ «нет», и когда я говорила, что мне нужно подумать над их предложением, я наталкивалась на стену агрессии и непонимания.

Пару раз мне даже пришлось вызвать полицию. Но их напугала только возможность упустить новый шедевр Леонардо.

Музеи поступали несколько иначе: сначала они предлагали сравнительно небольшую сумму, видимо, рассчитывая, что это заинтересует меня. Потом они повышали цену до тех пор, пока она не становилась больше, чем предлагали частные коллекционеры. Но чаще меня беспокоили странные ночные звонки от людей, предлагавших мне тысячи фунтов, если я продам картину им лично и прямо сейчас.

Большие деньги – большое искушение. Но когда получаешь огромную сумму, она кажется нереальной и даже пугает. Появляется ощущение, что неудачи преследуют одна за другой. Как-то раз мне приснился кошмар, что один из покупателей сказал, что я специально обманула его, он пришел ко мне забрать свои деньги и утопить меня в Темзе.

Конечно, с такими деньгами я могла бы нанять мускулистых парней типа Ролло. Но я заметила, что люди, окруженные телохранителями, вовсе не защищены от страха и паранойи, они часто оглядываются. Нет уж, спасибо, я достаточно насмотрелась на этот мир богачей и не хочу иметь с ним ничего общего.

Кроме того, мне хотелось точно знать, где будет храниться картина. И в конце концов больше всего мне понравилось предложение музея на Ривьере в Италии. Они пообещали, что поместят картину в стеклянной галерее, где посетители смогут смотреть на нее непосредственно изнутри и из расположенной рядом чайной комнаты, где можно отдыхать, непринужденно беседовать, а заодно и любоваться шедевром через стеклянные стены.

Мне понравилось то, что картина будет находиться в том месте, куда я смогу прийти и взглянуть на нее в любое время. Джереми тоже понравилась эта галерея, особенно когда он узнал сумму, которую предложил музей.

– Двадцать миллионов фунтов, – довольно произнес он, – нам остается лишь убедить судью, что бабушка Пенелопа была в здравом уме и трезвой памяти, когда писала это завещание.

Глава 39

Чтение французского завещания бабушки Пенелопы проходило в Ницце, куда съехались все родственники и подручные – мои родители, Гарольд, Руперт, Северин, Луис, Джереми, я… и Ролло со своими адвокатами. Не было лишь тетушки Дороти, она плохо себя чувствовала и была не в состоянии посмотреть, как денежки уходят от нее.

Между нами все было уже давно улажено, оставались лишь формальности. Мы договорились, что Ролло не будет оспаривать свою долю наследства, а мы не будем писать в полицию заявление о краже, тем самым ограждая его от тюрьмы. Конечно, не обошлось без помощи одного из подельников Ролло, который «донес» на него, как выразился Джереми.

– Ну, так кто же говорит как полицейский? – шутливо спросила я, когда мы заняли места в зале суда.

– Тихо, – шикнул на меня Джереми. – Французы не любят разговорчивых в зале суда.

Я оглянулась на родителей, они неодобрительно смотрели на меня. Я взяла себя в руки и присмирела, словно маленькая девочка, которая не хочет показать близким, как сильно ей нравится парень рядом с ней.

Судья, серьезный, но довольно подвижный мужчина лет шестидесяти, оглядел всех присутствующих внимательным взглядом, прежде чем заслушать наше дело. Завещание было зачитано на французском, затем на английском. После этого судья уверенно огласил решение.

Он сказал, что все будет так, как и записано. Помогло письмо, в котором бабушка объяснила, почему она относилась особо к Джереми и считала его членом семьи. Документ был датирован и подписан ею и свидетелем. Итак, Джереми получил виллу, Ролло мебель, которую следовало вывезти из дома и больше не возвращать ее, а я получила «драгонетту», гараж и все, что в нем, включая картину. Судья удалился, и лишь старина Гарольд облегченно вздохнул, вытирая лоб платком.

Ролло только тяжело вздохнул, услышав, что картина досталась мне. Он поднялся, повел плечами и, не оглядываясь, вышел из здания.

– Ты, конечно, понимаешь, что мы не должны выпускать Ролло из виду? – спросила я Джереми. – Он все-таки член нашей семьи.

Джереми прекрасно понял, что я имела в виду, более того, был со мной согласен, но все же, выпучив глаза, воскликнул:

– О Боже! Только, прошу, не посвящай его в свои планы.

Родители решили остаться в Ницце еще на неделю. Когда мы вышли из здания суда на залитую солнцем улицу, мама с папой предложили сводить нас в ресторан. Я посмотрела на Джереми, он разговаривал с Гарольдом и Рупертом. Те светились от счастья, словно он хвалил их за что-то. К их компании подошли Северин и Луис, такие же счастливые, как и все остальные.

Ко мне подошел Гарольд и, официально пожав руку, сказал:

– Ну, мисс Николс, что такая молодая девушка будет делать с таким подарком?

– Поделюсь с тем, кому больше всего доверяю, – усмехнулась я.

– Прекрасно, – бросил он в ответ.

Наверное, я была слишком искренна с ним. Он отправился дальше разговаривать с Рупертом и Луисом. Я заметила, что Северин поцеловала Джереми, и далеко не дружеским поцелуем. Джереми виновато оглянулся.

Северин повернула голову и внимательно посмотрела на меня, потом снова перевела взгляд на Джереми, будто вдруг поняла что-то очень важное. Когда она снова посмотрела на меня, лицо ее явно выражало любопытство.

«Ого», – только и смогла подумать я, заметив, что Северин направилась в мою сторону.

– Примите мои поздравления, мисс Николс, – сказала она.

Джереми подошел к нам, он выглядел несколько обеспокоенным.

– Мы должны поблагодарить Северин, она действительно много сделала для того, чтобы все вот так закончилось, – заметил Джереми.

– Большое спасибо, – сказала я, не сводя взгляда с Северин.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, она первая отвела взгляд, будто не выдержав моего напора. Мы быстро обменялись рукопожатиями, и я обрадовалась, что она вновь присоединилась к Луису, Руперту и Гарольду.

– Ну я же поблагодарила ее, – сказала я как ни в чем не бывало.

Джереми засмеялся и потрепал меня по волосам. Северин, словно кобра, почувствовав что-то, бросила на нас неприязненный взгляд и продолжила свой разговор.

– Пенни, – обратился ко мне Джереми, – знай, что в любой момент можешь поменять свое решение насчет денег.

– Нет, – сказала я. – Я говорила с родителями. Они поняли меня и согласились.

– Нет, ну надо же. Ты снова заставляешь меня защищать тебя, и от меня в первую очередь.

– Сделка есть сделка, – сказала я. – Мы разделим все, что оставлено нам по французскому завещанию, пополам, включая деньги, которые я получу за картину. Заметь, отсюда следует, что я могу пользоваться виллой, а ты водить мою машину.

– Ты просто невыносима. – Джереми посмотрел на меня, будто хотел поцеловать, но мама и папа видели нас и помахали, приглашая присоединиться к ним.

Джереми молча взял меня за руку и повел к родителям.

– Джереми, – мама обратилась в первую очередь к нему, – ты, случайно, не проголодался? Мы просто умираем от голода.

Я собиралась пообедать с родителями, оставить их в Ницце на очередной медовый месяц и думала, что Джереми тоже к нам присоединится. Но он сказал, что Гарольд нашел клиента из Техаса, который настаивает на встрече сегодня вечером, и потому, возможно, завтра днем они вместе с Гарольдом вылетят в Лондон.

Джереми уверил меня, что с адвокатами моего отца уже просмотрел бумаги, которые я должна подписать, и что если понадобится его помощь, то завтра с утра он будет в офисе.

– Ладно, увидимся завтра утром, – согласилась я.

Мама поцеловала Джереми в щеку, отчего он смутился. Он пожал руку отцу и довольно официально поцеловал меня, так как рядом стояли родители. Подъехал Руперт и в своей обычной манере сообщил, что уже заказал мне билет до Лондона на сегодня…

Глава 40

Когда на следующее утро я вошла в офис Джереми, то сразу поняла: что-то произошло. Седовласый секретарь провел меня в кабинет Джереми, где я обнаружила большой новый стол, кожаное кресло и прекрасный вид из окна… не было лишь Джереми. Секретарь сказал, что Руперт будет с минуты на минуту и все мне объяснит. Объяснит он, надеюсь, и отсутствие Джереми. Адвокат отца уже выслал по электронной почте подтверждение, что все документы о моем законном наследовании в полном порядке и я спокойно могу их подписывать.

В дверях появился Руперт и нервно, в своей манере, сказал, что Джереми не только вышел из здания раньше, чем ожидалось, но и будет отсутствовать за границей дольше, чем предполагал. Клиент, видите ли, попросил его задержаться на пару недель, потому что после остановки в Канаде ему понадобятся услуги Джереми в Техасе.

– Не понимаю, – сказала я, глядя, как Руперт выкладывает бумаги мне на подпись. – Джереми обычно сам сообщает подобные новости. Но он не звонил.

– Не звонил? – удивленно спросил Руперт. – Ну, все произошло в такой спешке. Частный самолет клиента вылетал в Канаду рано утром. К тому же этот парень хотел, чтобы Джереми отправился с ним на рыбалку в его владениях где-то на острове, куда можно попасть только на вертолете. Там, конечно, нет ни телефонов, ни других удобств цивилизации.

Секретарь кивнул на дверь, давая Руперту понять, что тот должен поговорить по телефону. Выходя из кабинета, Руперт сделал мне знак, чтобы я устраивалась поудобнее.

Вот так я и сидела в офисе Джереми, в кресле Джереми, смотрела в окно Джереми… а самого Джереми не было.

Я уже держала наготове ручку, чтобы подписать бумаги, как почувствовала, что кто-то пристально на меня смотрит. Северин стояла прямо у двери в кабинет и разговаривала с секретарем. Подписывая документы, я кожей ощущала, как Северин наблюдает за каждым моим движением.

«Я схожу с ума», – подумала я, когда она наконец ушла.

Секретарь собрал все мои документы и бросил как бы невзначай:

– А, кстати, ваш жених здесь. Приехал забрать вас. Он здесь уже давно и спустился позавтракать в ресторан. Он попросил позвонить, когда вы закончите с бумагами. Он ждет вас в приемной. Мне его пригласить?

– Мой – кто? – не выдержала я.

Пол был не из тех, кто привык ждать в приемной, и уже стоял позади секретаря. Быстрыми, даже агрессивными шагами, с уверенным блеском в глазах, по обыкновению слегка наклонив голову, он подходил ко мне все ближе и ближе. Единственное, что было необычным в его обличье, – это теплая сияющая улыбка на лице. Никогда не видела его таким.

– Пенни Николс, привет, – сказал он приглушенным голосом и крепко обнял меня за талию, видимо, рассчитывая на поцелуй. – «Пентатлон продакшнс» просто не узнать, если тебя нет рядом.

– Пол?! – воскликнула я. – Что ты делаешь здесь, в Лондоне?

Казалось, сбывается какой-то ночной кошмар. Пол в Лондоне. Более того, в офисе Джереми. Две абсолютно разные стороны моей жизни – Нью-Йорк и Лондон – каким-то умопомрачительным образом перемешались. Паника охватывала меня все больше и больше. Я прекрасно знала Пола, каким он становится, когда преследует намеченную жертву и она вот-вот попадет в его руки.

– Я здесь по делу и ради удовольствия, – многозначительно сказал он, сверкнув глазами. – Я приехал забрать домой единственную женщину, которую всегда любил.

Никогда не слышала подобные речи из уст Пола. Признание в любви для воинов вроде него больше походило на признание поражения. Не представляя, что говорят в подобных случаях, он позаимствовал речь из сценария «Пентатлон продакшнс». Мне стало неловко за нас обоих.

Из-за угла появилась голова Руперта. Он выглядел виноватым. За его спиной стояло еще несколько зевак из офиса.

Я отодвинулась от Пола.

– Мм… прекрасно, Пол, присаживайся. Я скоро приду, – пробормотала я, вылетела из кабинета и схватила Руперта в полной решимости выпытать у него все, что он знает.

– Ну, выкладывай, – сказала я, – что происходит. Откуда Пол узнал, что я буду здесь? И кто пропустил этого монстра в офис?

– Он давно пришел, – прошептал Руперт, – возможно, он и звонил тебе, но твои звонки до сих пор переведены на линию офиса. Кто-то, видимо, сказал, что ты приедешь утром, и пропустил его сюда.

– Пол говорил с Джереми? – испуганно спросила я.

– Твой жених сказал, что приехал забрать тебя обратно в Америку.

– Прекрати называть его моим женихом! – выпалила я. – Неужели ты можешь хоть на минуту представить себе, что я хочу выйти замуж за этого человека? Господи! Да я лучше гвоздей наемся.

– Пожалуй, я даже рад, – весело отозвался Руперт.

– Но как же вы все поверили ему? – настаивала я, хотя знала, каким убедительным может быть Пол.

Будучи хорошим лжецом, он сам начинает верить в то, что говорит.

– Ну… – нехотя начал Руперт. – Гарольд сказал, что ты сообщила ему, что поделишься своим наследством с единственным мужчиной в мире, которому доверяешь больше всех. Твои слова?

– Чтоб он провалился, этот Гарольд! – в негодовании проговорила я. – Всегда выходил сухим из воды. До сегодняшнего дня.

– И когда этот тип пришел, то нам всем показалось, что вы распишетесь, как только дела улягутся и ты получишь деньги.

Точно. Деньги. Это многое объясняет. Эрик предупреждал меня, что Пол знает о причине моего пребывания в Лондоне. А историю с картиной печатали в газетах. Боже мой! Будто ты выиграла главный приз в лотерее. Сразу же появились родственники и знакомые и начали тобой восхищаться.

– Джереми говорил что-нибудь обо мне, когда уходил? – спросила я.

Руперт взглянул на меня исподлобья, будто решил выдать мне все, что знает, но еще не мог посмотреть мне прямо в глаза.

– Знаешь, – сказал он, – Джереми уходил, бормоча что-то про женское предательство. Но ты не думай, мужчины иногда болтают всякую чушь, но это ничего не значит, – заверил меня Руперт. – Мне показалось, Джереми по-настоящему симпатизирует тебе, но выглядело все так, будто ты получила от него все, что хотела, и ушла обратно к своему парню. Джереми сказал, что тот парень разбил тебе сердце и ты до сих пор боготворишь его. Так ты не приглашала сюда этого человека?

– Конечно, нет! – нетерпеливо воскликнула я. – Снова принять этого подлеца в свою жизнь? Да еще делиться с ним деньгами? Никогда! Он приехал по собственной инициативе.

– А, понятно, – сказал Руперт, будто пытался немедленно прекратить разговор. – Все понятно.

– А мне нет, – продолжала я, – во-первых, кто сказал Полу, что я буду здесь? И кто пропустил его?

Что-то заставило меня поднять глаза. И конечно же, в конце коридора я увидела Северин, которая в упор смотрела на нас. Поняв, что я заметила ее, она тут же направилась в дамскую комнату.

– Прости, Руперт, – сказала я, – подожди, я скоро приду. И займи чем-нибудь Пола, чтобы он не болтался без дела.

Я застала эту хитрую женщину в дамской комнате, где она непринужденно поправляла прическу и подкрашивала губы ярко-красной помадой. Все время, которое мы с ней разговаривали, она смотрела не на меня, а на отражение в зеркале.

– Ну? – решительно начала я.

Не услышав больше ничего от меня, она сказала:

– Поздравляю с обручением.

– Нет никакого обручения! – пылко сказала я. – И Джереми вдруг куда-то делся. Скажи мне, пожалуйста, с какой стати ты берешь на себя такую ответственность и устраиваешь всю эту комедию?

По выражению ее лица я прекрасно поняла, что она играла не последнюю роль в этом представлении.

– За Джереми не беспокойся, – ласково сказала она, – он привык получать от женщин все, что хочет. – Ее глаза слегка затуманились.

Она наверняка имела в виду, что Джереми потерял к ней интерес. Мне было даже жаль ее, но только до того, как она продолжила:

– Особенно сейчас, когда у него есть вилла, да еще и твой щедрый подарок. Слишком просто для него. Сейчас он чувствует себя вполне свободным, и от тебя тоже, – сказала она, направляясь к выходу из дамской комнаты.

Несколько секунд я стояла, не в силах пошевелиться. Да, кто-то должен был открыть мне глаза, сказав, что мужчина соблазнил меня из-за денег. Вот уж действительно новый для меня опыт.

Выйдя из дамской комнаты, я увидела Пола в вестибюле, он ждал момента наброситься на меня.

– Ну что, Пенни, давай поищем какой-нибудь красивый и дорогой ресторан. Время обедать. – По его тону я поняла, что он уже принял решение за нас обоих. – Нам двоим столько нужно обсудить.

Я уставилась на него. Я вспомнила время, когда такое его поведение очень развеселило бы меня. Но сейчас… я видела в его глазах блеск, мысли его сводились к тому, что он наконец нашел богатую женщину, о которой мечтал всю жизнь. Я была все той же милой Пенни Николс, которая будет хорошей, покладистой, верной женой.

– Извини, Пол, – спокойно сказала я, – мне нужно разыскать одного адвоката. Да, кстати, – добавила я, – прекрати представляться моим женихом. Мы с тобой прекрасно знаем, что наша совместная жизнь под ярким солнцем закончилась давным-давно.

На выходе я встретила Руперта, который направлялся обедать.

– Это Северин заварила суматоху, поставив Джереми и Пола в одинаково неприятное положение, – сказала я ему.

– Правда? Удивительно, – сказал Руперт, – я считал Северин профессионалом своего дела. Зачем она все это устроила?

– Начнем с того, что она влюблена в Джереми, и мне кажется, у них был роман.

Руперт ответил, что если у Джереми с Северин и были отношения, то задолго до того, как он пришел в компанию.

– Слушай, Руперт, – продолжала я, – мне нужно поговорить с этим болваном Джереми. У тебя должен быть номер телефона, по которому его можно застать.

– Вообще-то нет, – ответил Руперт, будто удивляясь самому себе. – Этот парень из Техаса – скрытный малый. Он заключает сделки в каких-то уединенных местах, где нет никакой связи и телефонной тоже. Джереми сказал, что постарается найти какой-нибудь местный телефон, но пока от него ничего не слышно. Не волнуйся, он непременно позвонит.

– Очень надеюсь, – сказала я. – Ладно, сейчас я лечу в Италию, в музей, куда продала картину, чтобы одобрить место ее хранения.

– Понял. Как только Джереми позвонит, я ему обязательно сообщу, – пообещал Руперт.

Глава 41

Я сидела на скамейке в музее, любовалась «Мадонной с младенцем» и размышляла, чем же я буду заниматься оставшуюся жизнь. День был удивительно солнечным, и сад внутри музея, где я отдыхала, благоухал ароматами апельсиновых деревьев.

Меня проводили в отдельную комнату в дальнем крыле здания к моей картине, для которой была подготовлена специальная ниша с миниатюрным термометром, чтобы постоянно наблюдать за атмосферой, температурой и прочими параметрами, необходимыми для правильного хранения таких произведений.

Хранитель музея был очень внимателен ко мне и заметил, что я несколько подавлена. Как только повесили картину на место, меня оставили наедине с моими мыслями.

Так я и сидела, пристально вглядываясь в картину. Мадонна смотрела на меня материнским, успокаивающим взглядом. Она будто говорила мне: «Возьми себя в руки… ты все еще молода… ну более или менее».

Я только начала успокаиваться и собираться с мыслями, как вдруг какой-то мужчина бесцеремонно сел на скамейку рядом со мной и зашуршал газетой. Ужас. Я вспомнила, что музей уже открылся и, разумеется, принимает всех, кто желает полюбоваться картиной. Мне так хотелось побыть одной, а этот мужчина, казалось, просто не может сидеть спокойно – он кашлял, шумно сморкался, пока наконец не заговорил.

– Пенни Николс, для детектива ты довольно невнимательна в ответственные моменты. – Я услышала задорный голос Джереми.

Подняв голову, я увидела его довольное лицо.

– Поверить не могу, – пробормотала я, – ты же должен быть на борту чего-то там. В Техасе.

– А я думал, что ты уже отправилась в Америку с этим твоим женихом, – сказал в ответ Джереми. – По словам Северин, Пол все еще твой босс.

– Никто и никогда не будет больше моим боссом, – сказала я.

– И все же, знаешь, – продолжил Джереми, – когда он со своей довольной физиономией появился в проеме моей двери, да еще заговорил о женитьбе, клянусь, я был готов свернуть ему шею. И тебе, кстати, тоже. Я вспомнил, с каким лицом ты рассказывала о нем.

– Причина вовсе не в моей к нему любви, – пробормотала я.

– Ну, короче, я едва не стал убийцей. – Джереми криво ухмыльнулся. – Слава Богу, мне нужно было ехать в эту чертову глушь в Канаде. Я ничего не видел перед собой, кроме лица этого твоего «жениха», но чем больше проходило времени, тем яснее мне становилось, что меня обвели вокруг пальца, как полного идиота.

– Точно, – подтвердила я. – Пол, конечно, лгал. Но именно Северин подстроила все таким образом.

– А-а, – протянул Джереми, – значит, вот кого я должен задушить. Или может, ты сделаешь это за меня? Какие же вы все-таки женщины… – Он шумно выдохнул. – Так вот, я добрался до офиса и наткнулся на крайне противоречивые сведения. Северин сказала, что ты подписала все документы и уехала с этим верзилой в Америку. А Руперт сказал, что ты выгнала вон этого парня и велела передать мне, где тебя можно найти. И вот я здесь.

– А как же твой клиент? – полюбопытствовала я.

– Насколько я знаю, он все еще в Канаде, но я сказал, что у меня срочное дело и я не могу оставаться с ним.

– Так ты вернулся только ради меня?! – тихо спросила я. – Никто никогда не совершал таких поступков ради меня. Пересечь океан и тому подобное…

Джереми посмотрел на меня взглядом, который согрел мое сердце.

– В общем, да. Я только представил, на что будет похожа моя жизнь без Пенни Николс. Она будет просто невыносимой, Я не мог отдать тебя без боя. Как видишь, ты сделала из меня совершенно нового человека. Безрассудного. Никогда раньше так не поступал. Спасибо тебе, – спокойным голосом сказал он.

– Да, пожалуй, и мне было бы неуютно без тебя, – призналась я. – Давай пообещаем друг другу, что подобные сплетни и пересуды никогда не встанут между нами.

– Обещаю, – уверенно заявил Джереми и поцеловал меня.

Это был долгий, долгий, долгий поцелуй. Казалось, будто нам не хватит времени, даже всей жизни, чтобы рассказать, как сильно мы любим друг друга.

Благословенная Италия! Нам никто не мешал, пока мы сидели крепко обнявшись. Люди и хранители музея, будто не замечая, обходили нас. И никто не подумал, что для двух счастливых людей такое поведение неприемлемо или не соответствует нормам поведения. Пока не настало обеденное время. Охранник подошел к нам и сказал, что музей закрывается на пару часов. Мы поднялись со скамьи, и я попрощалась с картиной, кивнув ей напоследок.

Мы шли к выходу, и Джереми с сожалением сказал:

– Мне придется ехать в Лондон, забрать кое-какие бумаги.

– У тебя большие проблемы или маленькие трудности? – спросила я.

– Да, в основном все нормально, – ответил Джереми и добавил более серьезным тоном: – Я много думал о том, что написала нам бабушка Пенелопа в том письме. Я имею в виду, чтобы мы не позволяли праздным разговорам и слухам сбить нас с истинного пути, увести от той жизни, которую мы сами выбираем. Я хочу сказать, что, конечно, могу продолжать работать адвокатом в фирме, найти партнера – очередную подлую крысу, преуспевшую в крысиных бегах. Но тогда я не смогу заниматься тем, к чему лежит моя душа, и у меня бы даже не возникло такого шанса, если бы не бабушка Пенелопа.

– Я поняла тебя, – нетерпеливо отозвалась я. – Мне нравится работать с Тимом и Эриком, но мне не хочется стать пленником «Пентатлон продакшнс» на всю оставшуюся жизнь. Если честно, Пол наверняка уже понял, что я осталась для него лишь частью прошлого. У Эрика есть и другие клиенты, но…

– Пенни, дорогая, – несколько удивленно сказал Джереми, – думаю, ты не совсем поняла. Ты сейчас женщина с приличным состоянием. И если захочешь, сможешь организовать свою собственную компанию.

– Хм. А ты прав. Я просто еще не привыкла к новому статусу.

– Видишь, в чем дело, если мы продолжим жить как сейчас, мы так редко сможем видеть друг друга, – сказал Джереми. – Деловые встречи, перелеты… Мы будем счастливы, если на минутку встретимся в аэропорту. Мне кажется, мы сможем придумать что-то получше.

Я с любопытством посмотрела на него:

– И что же ты придумал, мой друг?

– Мы сможем открыть свою компанию, – он довольно улыбнулся, – в конце концов, я известный, уважаемый международный адвокат.

– Не скрывающий своих достоинств, – подчеркнула я.

Не обратив внимания на мое замечание, Джереми продолжал:

– Ты профессиональный историк, к тому же прирожденный сыщик. И должно же найтись занятие, чтобы мы соединили наши умения вместе. Но нужно обязательно дать друг другу время принять решение, чем мы действительно хотим заниматься и что это значит для нас.

Мы проходили от зала к залу, оглядывая предметы антиквариата, статуи римских богов, выставку средневекового оружия; в зале эпохи Возрождения со стен на нас внимательно смотрели чьи-то портреты. Я вздохнула. Я понимала: мир открывает передо мной все пути, даже те, о которых я и не мечтала. Я понимала, что моя жизнь кардинально перевернулась. Будто занавес поднялся, и я впервые увидела все своими глазами. Я не знала точно, что все это значит и куда в конце концов приведет, но я была уверена, что я уже ступила ногой на новую тропу.

Вдруг в животе у меня громко заурчало.

– Это у тебя? – спросил Джереми.

– Слушай, я не могу думать о будущем на голодный желудок, – сказала я. – Посмотри на часы, в Италии все производство встало, чтобы пообедать. Может, и мы перекусим чего-нибудь перед вылетом?

У меня тоже был обратный билет на сегодня.

– Ну конечно, – согласился Джереми. – А вечером давай встретимся у меня дома, после того как я улажу дела в офисе. Портье пропустит тебя, если меня еще не будет. Я принесу шампанского, и мы по-настоящему отпразднуем наш успех.

– Здорово! – воскликнула я. – А я, когда приедем в Лондон, пробегусь по рынку и куплю что-нибудь вкусненькое.

Глава 42

Нужно отметить, что я выглядела неприлично счастливой, появившись на пороге квартиры Джереми с огромными пакетами, наполненными продуктами. Когда я вошла, невысокий портье средних лет приподнял кепку и приветливо улыбнулся. Я не ожидала никакого подвоха и сказала, что поднимусь к Джереми и подожду его. Мужчина удивленно посмотрел на меня и спросил:

– Вы? Тогда что за женщина ждет его наверху?

Я будто рухнула на землю без парашюта.

– Должно быть, произошла какая-то ошибка, – пробормотала я, – именно меня Джереми просил пропустить.

Портье вышел из-за стойки и несколько раздраженно нажал кнопку лифта. Дверь открылась.

– Давайте поднимемся и все выясним, – сказал он, – вы, юная леди, поедете со мной.

Пока мы поднимались, он все время ворчал себе под нос:

– Приходят, уходят… слоняются туда-сюда по этажам.

Это бормотание действовало мне на нервы, и я с трудом сдерживалась, но лифт наконец остановился.

Я шла по коридору, рядом недовольно плелся бормочущий портье. Он постучал в дверь, а затем сунул ключ в замок. Как только дверь распахнулась, женщина, находившаяся внутри, испуганно вскрикнула.

– Добрый вечер, – нежным голосом пропела она.

Не услышав ответа, девушка встала с дивана и направилась к нам. Это была стройная блондинка в коротком черно-красном шифоновом платье. Мы стояли не двигаясь. Так что она решительно продолжила:

– Вы, наверное, ошиблись дверью, – обратилась она к портье.

– Эта леди говорит, что мистер Джереми Лейдли ожидает именно ее, а ошиблись именно вы, – вежливо сказал портье. – Ее зовут… Кстати, как ваше имя, милочка?

– Пенни Николс, – сказала я и тут же обратилась к женщине: – А как вас зовут?

– Я миссис Лейдли, – уверенно произнесла она.

Она вновь повернулась к портье, а я, кажется, узнала ее милое личико. Я видела ее на фотографиях у тети Шейлы.

И только сейчас я начала понимать, с кем мне и Джереми придется иметь дело. Деньги, снова деньги! Со всех сторон сбегались наши самые близкие друзья и любимые родственники, готовые предъявить свои претензии. А кто сказал, что будет легко?

Девушка одарила меня холодным взглядом и сказала:

– Боюсь, вам придется уйти.

Ну что же, настало мое время действовать. Я не знала, с чего начать, поэтому просто вошла в квартиру, положила пальто и сумку на диван и произнесла:

– Вы, наверное, хотели сказать, что вы бывшая миссис Лейдли. Не так ли?

Эту настольную игру моя мама нашла на чердаке где-то в шестидесятые годы. Когда я была маленькой, она изредка доставала ее, когда я болела или когда в дождливый день приходили друзья и нечем было заняться. Игра была старая и называлась «Барби, королева выпускного бала». Чтобы выиграть, нужно было всего три вещи: стать президентом школьного клуба, приобрести официальный наряд и обзавестись молодым человеком, который бы везде тебя сопровождал. Чтобы выиграть, не нужно было ни много ума, ни особой красоты, ни денег, нужна была лишь удача. Мы бросали кубик и передвигали фишки по доске, пока не получали все три вожделенные вещи.

Если честно, я никогда не хотела стать президентом чего-либо. И от Джереми, похоже, будут лишь проблемы. Тем не менее от бабушки Пенелопы мне достались роскошные платья, великолепная квартира в Лондоне, удивительная старинная и уже отремонтированная машина и даже счет в банке.

Похоже, черт возьми, жизнь начинается. Не правда ли?